Машинный перевод. Подготовлено только для предварительного ознакомления. Перевод не точный.
1
Истина рассеивает заблуждение и уничтожает обман, и не позволяет никакому обману проникнуть. Попросим Господа Иисуса, который есть истина, чтобы он осиял наши умы, дабы обман не смог овладеть нашим разумом или заблуждение взять верх, и чтобы, владея и господствуя, оно имело лишь власть. Ибо, явившись и излучив лучи своей истины, он рассеет заблуждение, которое произошло, и сохранит наш разум незаблудшим. Ибо Он Сам провозглашает: «Я есмь путь и истина и жизнь» Ин 14:6. Он же предупреждает: «Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть хищные волки» Мф 7:15. Ибо, поскольку их способ был обманчив, а характер притворный, истина не молчала, но разоблачила его, не позволив скрытому в уме оставаться покрытым притворством и ложным обликом, чтобы их заблуждение, став очевидным, оказалось слабым в своих попытках и не смогло никого поймать.
2
Зло многолико и многообразно, распространяясь различными способами, оно имеет некоторые части, которые наносят больший вред и уничтожают. Поэтому не следует оставлять без внимания даже самые незначительные вещи, и не следует отказываться от более важных. Ведь меньшие части зла наносят меньший вред, а большие — большой. Кто споткнулся о большее, тот и наказывается больше, и кто обманут большим, тот и наказывается больше. Обманы измеряются, и преступления измеряются, и даже проступки взвешиваются, и когда судья взвешивает их, он требует соответствующего наказания. Ведь тот, кто сказал: «Кто измерил небо пядью и землю вервью, кто поставил горы мерою и долины весом?» — не позволяет ничего неизмеренного, но даже обман каждого обманутого и легкомыслие обманувшего он измеряет и определяет наказание. Поэтому следует стараться не попадаться даже на самую малую ложь. Ведь даже самая малая ложь, подобно искре, приняв согласие души, зажигает большой огонь. Многие, начав с малой лжи, распространяются, как море, до великого моря лжи.
3
Поэтому мы должны заботиться о том, чтобы не поддаваться даже самому малому обману, строя прекрасную стену для души, чтобы мы не поддались большему. Тот, кто спотыкается о самое малое, в конечном итоге споткнется и о большее, и тот, кто не поддается ни одному из малых, будет иметь неоспоримую безопасность и [будет] защищен от большего. Итак, поскольку вышло много волков, одетых в овечьи шкуры, пастырское знание не должно молчать, но, защищая стадо и сражаясь за стадо, оно должно потрясать мечом слова, помня о безопасности стада и обнажая нападение зверей.
Вот, многие вышли и здесь, и там блуждают, облекшись вместо шкур в имя Христа и называясь тем, кем они не являются, и не выносят, чтобы их называли теми, кем они являются, а именно злыми, и прикрываясь именем Христа, и участвуя в [общем] имени, стремятся полностью уничтожить имя Христа. Это самое тяжелое зло, что они называясь христианами, воюют против Христа. Ибо поскольку зло решило воевать против Бога, оно пользуется именем, чтобы, используя имя, внушить простодушным мысль о том, что они принадлежат Христу, и так они хотят погубить тех, кто верит в Спасителя.
Вот пришел Валентин, вот Маркион, вот Сатурнин, и с другой стороны Офиан, и, наконец, безумие манихеев, превосходящее все другие безумия и делающее другие безумия вторыми, вышло и распространилось.
4
И чтобы мы не предпринимали попытки против абсурдного без доказательств, не говоря только их имена, давайте перейдем к доказательству, чтобы мы могли разрешить их заблуждения и выдвинуть истину на первый план, зло же бесплодно и несущественно, скорее действие, чем сущность, и действие, возникающее из выбора среди тех, кто заболел выбором, и действие, которое случилось, но легко отделяется от заболевших, если бы оно случилось, но больше не отделялось, можно было бы сказать, что зло само по себе не существует, и сущность никогда не может существовать без зла. Но если оно возникло случайно из выбора и легко отделяется, так что основание снова может быть возвращено чистым и не иметь признаков зла, зло не будет ничем само по себе, не сможет существовать и всегда будет существовать, но исчезнет и будет обличено исчезновением, и не сможет существовать, никогда не существовав, но неизбежно возникнет из больного выбора.
5
То, что душа сама по себе не может быть видимой как существенно прекрасная, и так же тело само по себе не является существенно злым, подтверждают слова и действия. Ведь если сдержанность — это добродетель, а тело обладает злой сущностью, то невозможно было бы найти тело, обладающее сдержанностью, чтобы тело, сущность которого является злом, не стало телом добродетели. Ведь когда тело сдержанно, оно становится телом добродетели и является телом добродетели. И поскольку оно является телом добродетели, оно может быть и храмом. Если бы все тела были блудными и невозможно было бы найти сдержанность в телах, мы могли бы приписать злую сущность сущности тел. Но если тела продвинулись настолько, что они так почитаемы и облечены такой сдержанностью, что они являются домом Того, Кто их создал, что они являются сокровищницей Господа, и принимают в себя Отца и Сына, становясь их обителью, то как не абсурден и не смешон их аргумент?
6
Ибо, когда Павел говорит: "Не знаете ли вы, что тела ваши — это храм живущего в вас Святого Духа?" — а Бог через пророка обещает: "Я буду обитать в них, и ходить среди них, и буду их Богом", — он убеждает разум и свидетельствует телам. Он отталкивает сущностное зло, а упражнение (усердие) возвращает дело. Ибо когда упражнение возвращает подходящее для жизни в обществе, тогда такая конструкция (устройство) передается телам, чтобы они могли служить Духу и Слову. Как же тогда язык может служить мыслям? Если сущность языка зла, а разум добр, как он может участвовать в мыслях, приводя их на свет через толкование? Ибо, как из блуда не рождается сдержанность, так и от сущностного зла не может произойти ничего истинного. Итак, когда каждый из членов рассматривается — слух, зрение, язык, другие члены, — и ты видишь, что они становятся инструментами обучения, тогда ты примешь тело и не будешь его обвинять, и увидишь, что они — чистые творения, и возненавидишь обман, врага истины.
7
Но если некоторые тела всегда умеренны и никогда не были расточительными, а другие всегда были расточительными и не отделяли ни одной части умеренности, можно сказать, что в телах произошло разделение и некоторые такие, а другие – иные. И в этом их утверждение было бы приятно, ибо их рассуждение больше не относилось бы ко всем телам, если бы они использовали такую предпосылку, но опровержение снова стало бы легким, поскольку как возможно, чтобы тела, имеющие одну и ту же сущность, поддерживали две противоположные природы от одной и той же сущности и чтобы одна и та же сущность была разделена на две природы, так чтобы одно всегда было злом, а другое всегда было добром, и и чтобы они были неприемлемы для себя, борясь друг с другом, уничтожая себя, разрушая себя в упражнениях, никогда не борясь с самой собой и не уничтожая себя; и из таких исследований снова появится мусор и глупость их предложения.
8
Если тела не таковы, если некоторые из них не всегда сдержанны, а некоторые всегда ленивы, но есть страх за сдержанные тела, что они могут стать ленивыми из-за небрежности (ведь многие из тел, которые были известны своей сдержанностью, уже были затронуты и поражены страстью желания), но есть также надежда и на тела, которые распущены и неконтролируемы, поскольку многие из тел, которые уже были ленивы, настолько продвинулись в сдержанности, что не имеют никаких признаков прежней распущенности, так что, кажется, они полностью избавлены от любой морщинки и пятна прежней распущенности. Итак, когда Евангелие говорит: "Мытари и блудницы идут впереди вас в Царство Небесное", и когда Павел говорит: "Верою Раав блудница не погибла с непокорными", какой сущности были эти тела по природе? Если они были хорошей сущности, как они могли быть ленивыми? Если же они были дурной сущности, как они могли быть сдержанными? Если же из лени они перешли к сдержанности и иногда были ленивы, а иногда сдержанны, и им было легко лениться, и после лени они могли быть сдержанными — и изменения подтверждают это — природа освобождена, воля проявилась, и тело больше не является злой сущностью, но, скорее, служит воле, являясь рабом воли, а не природы, и это будет тем, что воля предоставляет.
9
Ибо, когда разум, приняв уроки, приходит к любви к урокам, тогда и тело, освобожденное от возбуждающих движений, ценит спокойствие и не противоречит служению действиям. Но когда небрежность и беспечность возбуждают разум, тогда происходит своего рода расслабление и беспечность разума, и тогда на теле отмечается это страдание, и оно кажется пограничным для каждого из них, не что иное. И верно написанное: "Вот, я положил перед тобой смерть и жизнь. Выбери, что хочешь", чтобы тот, кто действует, сделал выбор и попросил справедливого суда, и не был вынужден к защите, имея силу и необходимость совершенных поступков, и не был таким, кто по природе не может бороться без упрека, и, имея выбор каждого, он требовал отчетов и оправданий в своих собственных суждениях. Ибо он выбрал, он выбрал добровольно, и поэтому он судится за добровольное, налагая свой собственный выбор на вещи. И если нет, то святые венчались бы напрасно, и злые мучились бы напрасно, если бы причина действия не была приписана тем, кто его совершает.
10
Итак, откуда же манихеи, возбужденные, принесли обвинения против тел, исходя из написанного и из древних изречений? Ибо сдержанность, будучи действием, свидетельствует о сдержанном теле, а изречения, говорящие и восклицающие: "Представьте ваши тела в жертву живую, угодную Богу", делают достаточное доказательство. Ибо Бог не принимает того, что не от самого себя, и не требует того, что создано другим, чтобы самому, обвиняя других, не стать насильником, и чтобы не желать того, что сам не может сделать. Ибо если тела ценны и желают сдержанности, то как бы они не делали то, что желают? Если же они созданы не самим собой, но так устроены, чтобы быть злыми, то как они изменили природу, чтобы больше не иметь своей собственной природы и не быть злыми, но почтенными? Если же природа может измениться, то как она еще может быть природой, меняясь и становясь противоположностью самой себе? Ибо то, что принимает изменения и перемены, больше не принимает границ природы. Тело меняется и преображается, и после лени становится сдержанным. И изречения восклицают: "Не прелюбодействуй", "Не прелюбодействуй", уничтожая то, что возможно через учение, и препятствуя тому, что может быть завершено через наставление, и давая слову быть союзником разуму, чтобы разум, склоняясь к добродетели, привлекал и тело к добродетели.
11
Настолько тела святых были почитаемы и не были пусты в действии или божественной силе. Тело Елисея лежало мертвым, и лежащее мертвым, оно подняло мертвого; поглотило смерть, освободило умершего, отправило умершего к живым, предвосхитило воскрешение уснувшему. Если же манихеи сходят с ума по этому поводу и клевещут на это слово, не уважая закон, даже если они стыдятся подобных случаев, даже если тень Петра стыдит их мнение. Ведь та тень была тенью тела и, распространяясь над больными телами, полностью освобождала тела от болезней.
12
Итак, имея такие убедительные аргументы и такое доказательство действия, как не было бы абсурдно стараться сочетать несочетаемое с помощью выражений слов? Манихеи утверждают: 'Мы носим тело Сатаны, а душа от Бога. И тело таким образом зло по природе, произошло от зла, а душа хороша по природе, имеет начало от добра; следовательно, два начала и две сущности; и два начала стали причинами, одно тела зла, другое души добра. Таким образом, душа добра, а тело зло.' И как тело может быть умеренным, а душа часто слаба? И как каждое из них не остается в своем порядке? Но часто тело умеренно, а душа слаба; и произошло обратное, то, что принадлежит дьяволу, стало Божьим, а то, что Божье, стало дьявольским; и разрушена проповедуемая вражда; и возникло мир и союз, когда Бог отправил душу служить дьяволу, а дьявол отправил тело служить Богу; оно служит, будучи умеренным, а то, что от Бога, служит дьяволу; оно служит, будучи неверующим, и произнося богохульство.
13
Как же мудрым не следует громко смеяться и насмехаться над теми, кто старательно предлагает такое абсурдное и смешное учение? Ибо даже само разумное начало было возбуждено глупостью, но затем снова оставило глупость, которая его избрала, и может оставить ее. Достаточным доказательством этого является история о младшем сыне, который, проведя время в праздности с отцом, оставил отца и отправился в путешествие, погрузившись в распутство. Однажды он взял себя в руки, вернулся к отцу и снова начал жить с ним; он оставил свои пороки, обратился с мольбой и получил прощение. Ибо прерывание обучения, становясь дорогостоящим, стирает печаль греха, но дает логическую и божественную радость.
14
Не знаю, обвиняют ли они апостола или одобряют его среди апостолов за новые дела. Если они обвиняют его за старые дела, что они скажут на счёт новых? Если они хвалят новые, что они скажут на счёт старых? Ведь первое не соответствует второму: он был волком, а стал пастырем; он был тем, кто уничтожал, а сегодня — он оружие и защитник; он решил пролить кровь стада, и в конце концов рискует пролить свою собственную кровь. Он не оставался тем же самым с часа рождения и прохождения боли родов до часа смерти, но прошел через различные изменения и превращения. Найдя благоприятный конец, он использовал новый образ жизни для обвинения. Он не краснеет от стыда, не молчит о старом; он считает похвалой новой жизни, что прошел от такой низости к такой высоте добродетели, и восклицает: "Поэтому Иисус Христос пришел в мир, чтобы спасти грешников, из которых я первый, поэтому я был помилован, чтобы Иисус показал во мне всю свою долготерпеливость, как пример для тех, кто будет верить."
15
Когда мы видим собрание апостолов, состоящее из грешников и непочтительных людей, которые много согрешили в прошлом, но больше не сбиваются с пути, и у которых было и много ошибок, и больше нет ошибок. Если бы они были по природе злыми, они всегда бы ошибались; если бы они были по природе добрыми, они никогда бы не ошибались; но если они много ошибались и сильно согрешили, и пришли к тому, чтобы больше не согрешать, - и пришли к безопасной жизни, - это показывает, что предел души является самостоятельным и основанным на собственном выборе, не склонным к чему-то по природе, но меняющимся и поворачивающимся по своему выбору, куда и когда он хочет, и возвращающимся туда, где он решает, и живущим таким образом, как он хочет, и делая свою волю мерилом своих дел, потому что воля работающего является мерилом действий. Если они полюбили то, что ненавидели, и возненавидели то, что любили, и их мнение не укрепилось в ненависти, но легко перемещается, как птица, туда, куда она желает, где же природа? Потому что природа должна всегда ненавидеть то, что она ненавидит, и всегда любить то, что она любит; больше не любить то, что она ненавидела, и не ненавидеть то, что она любила; где же изменения мнений, и такие большие дружбы принимают такие изменения, как не может быть соревнование в деле?
16
Иисус когда-то был ненавистен Павлу, но теперь он очень любит того, кого раньше ненавидел. Разбойник любил разбой, а добродетель ненавидел. Его мышление так изменилось, что он стал очень любить то, что раньше ненавидел. Это особенность добродетельного человека, любить то, что было ненавидимо, и ненавидеть то, что было любимо. Многие молодые люди полюбили зло и возненавидели добро, и сегодня, обретя знание, они стали различать. Поэтому они даже не узнаваемы; поэтому они боролись сами с собой; поэтому они больше не принимают старый образ, хотя и сами являются людьми. Они не перестали быть людьми; сущность остается, но образы жизни меняются. Сущности не разрушены, но образы жизни разрушены; сущность каждого человека, сущность человека остается; но я больше не узнаю человека; он был развратником, и стал целомудренным; он был грабителем, и подражает благотворительной жизни. Он не изменил черты лица, но черты взгляда остались. Он не уничтожил взгляд природы.
17
Когда я вижу человека, я узнаю, каков он; когда же я рассматриваю его характер, я удивляюсь, больше не узнавая его. Изменение приносит удивление. И сущности не изменились; тело остается телом, не став другим. Ведь тело не было преобразовано в бестелесное, и душа не была другой по сущности; но хотя сущности остались прежними, привычки изменились.
18
Итак, что мы должны сказать? Если привычки не остались прежними, хотя сущности остались, то привычки больше не являются сущностными. Ведь то, что осталось вместе с сущностями, не должно было отделиться. И если сущности остались, но привычки не остались, то это означает, что старый глаз, который раньше стремился к удовольствию, теперь обрел ключ к умеренности; а старый язык, который был готов и предприимчив, и спешил с решениями, теперь подчиняется узде, соглашается и говорит безопасные слова; а тело, которое было распущено, теперь спокойно, сжато и в конце концов целомудренно. Не было природой глаза желание, не было природой языка безрассудство, не была природой тела распущенность. И если мы должны понять природные вещи, то мы не можем молчать об этом. Природой глаза было видеть, но не то, как видеть; и природой языка было говорить, но не то, как говорить. Ведь качество движений находится в выборе, а простая и безопасная подвижность вещей предоставлена членам. Таким образом, простое движение безопасно; но изменение неясно. И когда глаза, управляемые мнениями и обучением, смотрят правильно и божественно, простираясь до того, что достойно, но когда леность доминирует, дела становятся уродливыми и поддельными. Так и тело, так и каждый член ценит действие, имитирует действие. Созданное красиво, потому что может служить добродетели. Священные законы заботятся о формировании. Смешай закон с формированием, и ты увидишь сформированное, похожее на того, кто его сформировал, и оно будет имитировать того, кто его сформировал. Но если у тебя есть формирование, но ты не отдаешь законы, которые являются чертами формирования, тому, что было сделано, ты рискуешь обвинять в клевете. Ты оскорбляешь созданное, ты наносишь оскорбление создателю.
19
Поскольку существует некая сущность души, и ее сущность не разрушена и не будет разрушена, хотя часто разрушаются характеры и могут быть разрушены, то как ты признаешь, что может быть разрушено, является сущностью? Есть души, которые часто поднимаются из глупости, а затем касаются мудрости; и часто выдающиеся в мудрости, позже падают в глупость. Часто ты слышал: "Человек был в чести и не понимал; он был сравним с бессловесными животными и стал похож на них". И также возгласил Павел: "Глупые мира избраны Богом, чтобы посрамить мудрых". Итак, те, кто пришел от глупости к мудрости, и те, кто пришел от мудрости к глупости, и лень охватила разум, когда мудрость была поражена болезнью, а обучение, взяв разум, погруженный в глупость, восстановило его, устранив болезнь глупости, и вернуло здоровье. Поэтому пороки и добродетели изменились; и приобретенные и неприобретенные. У тебя есть, у тебя нет; ты нашел и потерял; у тебя есть, если ты нашел; у тебя нет, если ты потерял. Ты будешь судить тех, кто находит или теряет. Найденное - это одно, а потерянное - другое. И одно - это добродетель, другое - делающий; и одно - это порок, другое - действующий. И порок - это ничто; ведь он действительно ничего; найти субстанцию порока невозможно. Но действие, поддерживаемое пустотой мудрости и уничтожаемое упражнением выбора, можно получить из учений и движений. Рассмотри внешнее. Изучи внутреннее. Поймите мысли, когда вы терпите хаос, когда есть некоторый беспорядок, когда радость прыгает, когда, все еще подвергаясь такой опасности, вы видите спокойствие в душе и большую стабильность, и все это одновременно, без того, чтобы прошло много времени, но часто в мгновение ока, когда происходит что-то подобное.
20
И часто, когда душа стремится к позорному чувству, и сразу же сжимается и успокаивается, и сразу же узнает благоразумные вещи и делает что-то подобное, как не удивительно? Как не сказать, что у нее нет ничего своего, но душа становится особенной для того, кто хочет, чтобы она стала особенной? И ничто из позорного не существует само по себе, но кажется существующим, когда оно представляется в воображении. Поэтому позорные вещи не существуют сами по себе, но они принимают формирования от отклоняющихся и падающих мыслей. Поэтому они нуждаются в воспитании, получая наждак и блеск от воспитания. Поэтому часто она говорит сама с собой, пробуждая себя, или слышит через другого: "Благослови, душа моя, Господа, и все внутри меня святое имя Его". Или "Хвали, душа моя, Господа". Ибо слова, пробуждающие и поднимающие, сделали ее еще более мужественной, или, становясь советом, они дарят ей совершенное равновесие. Часто она также пробуждает себя к позорному, и движется к своему совету, и иначе позволяет себе странные вещи, и кричит: "Душа, у тебя есть много хороших вещей, лежащих на многие годы. Ешь, пей, веселись".
21
И если бы души, предлагающие себе странные вещи, были другими и сами по себе, можно было бы сказать, что есть два рода душ. И говоря это, нужно было бы снова смеяться и стыдиться странной веры манихеев, потому что они делят и разделяют безумие на две части и говорят противоречащие себе вещи, и даже не уважают согласованность своей странной веры. Но если они одни и те же, и та же душа, которая только что советовала себе странные вещи, когда-нибудь посоветует себе дорогие вещи, и та же душа, которая только что пробуждала себя к святым вещам, когда-нибудь оттолкнет себя к позорным вещам, и когда-нибудь, претендуя на святость и уважая святые вещи, она оставит их, она будет осуждена по собственному выбору из-за изменения.
22
Димас был с Павлом, ценя общение с Павлом, но был соблазнен желанием дьявола, оставил апостольское общение и, став беглецом, стремился к славе мира, 'ибо Димас оставил меня, полюбив сей век, и ушел в Солунь.' Гиези также когда-то следовал за Елисеем и был считан за служителя; но когда представилась возможность получить деньги, он оставил божественное, взял деньги и продал свое мнение за нахождение денег. Иуда среди апостолов когда-то чувствовал жар, командовал демонами, был одним из тех, кто говорил: 'Господи, вот и демоны подчиняются нам', и, взявший бич против демонов, был соблазнен небольшим вознаграждением и был пойман желанием. И такие люди, перейдя из такого общения в сущность постыдного.
23
Что говорит Фома о Петре? Что он когда-то был рыбаком и был плохим человеком. Он не был безгрешным, потому что он был человеком. И когда его призвали, он отпустил сети и рыб, но он оставил все, чтобы следовать только за Иисусом; и оставив первые вещи, он не был лишен того, что он желал; он нашел то, что искал, и продвинулся так далеко, что услышал: "Ты есть Симон, сын Ионы; ты будешь называться Кифа, что означает Петр". И он услышал: "Я дам тебе ключи от Царства Небес". И он был свидетелем: "Плоть и кровь не открыли тебе, но Отец мой Небесный". Позже он был возбужден безрассудством и, став перед обвинением и не избегая обвинения, он услышал: "Иди за мной, Сатана, ты мое искушение, потому что ты не думаешь о Боге, но о людях". И сейчас он принимал ключи от небес, и Отец говорил в нем, называя его Петром, вместо Симона. Но вместо наказания он был исцелен улучшением; и наказание стало лекарством; и мысль о лечении была удержана; и он был великим и божественным, исцелив падение и не потерпев никакого ущерба от предыдущего. Как Господь был предан и веден к двору первосвященника, Петр был обвинен, и сильный Петр был смущен. Тот, кто держал ключи, колебался за пределами дверей истины. Он рисковал быть вне истины; он опустошил свой разум, будучи полным; он был побежден одной девушкой; он боялся служанки; он не мог смотреть в лицо рабыне. Верующий в Бога упал от трусости, любимец Бога, знающий великие вещи, свидетель Господа. И я говорю это не для того, чтобы обвинять. Потому что я знаю, что говорю это, чтобы истина не была несправедливо обвинена; я говорю ради истины; я отклоняю раба истины, чтобы ложь не победила; я почитаю слугу истины. Потому что, поскольку они хотят быть естественными и сходят с ума по поводу природы, я упоминаю Петра, чтобы природа была разоблачена. Ведь многие изменения показывают, что это было достигнуто по выбору; и молва о выборе утихнет, когда награды суда будут выданы. Потому что мы живем выбором, и мы сохраняем совершенство по выбору.
24
Поэтому я боюсь, чтобы мы не были взяты; действительно, мы всегда страдаем, чтобы, не казавшись защищенными, мы не упали внезапно к гибели из-за небрежности. Он говорит о нас: "Я подавляю свое тело и подчиняю его, чтобы, проповедуя другим, я сам не стал недостойным". Я боюсь слова о недостойном, зная, как легко выбрать; я защищаю легкое с заботой; я укрепляю легкое решение выбора трудом практики. И это говорит и пишет Петр, и радуется, чтобы даже его ошибки и успехи были объяснением доктрин. Поэтому и грехи святых были упомянуты; ведь что беспокоило, чтобы ошибка была сохранена в молчании? Кто пишет? Ведь это не плохие люди обвиняли хороших, но хорошие объясняли ошибки хороших. Другие же говорят о своих собственных: Павел о своих собственных, Иоанн о (Петра). Затем удивление, другой говорит о другом. Если бы обвинители были плохими, мы бы обвиняли их в ненависти и зависти, потому что такие слова были представлены ненавистниками. Но если они сами сказали обвинения о себе или хорошие о хороших, или, скорее, святой дух, который говорил в святых, и сам Господь объяснил ошибки своих слуг, и не молчал, мы ищем причину. Ведь не для того, чтобы они были обвинены, были сказаны слова; они исключили обвинение, но чтобы, когда ошибки были оставлены в молчании, они не были предположены безгрешными по природе. Итак, слово о истине, и рассказ об ошибках вводит истину.
25
О, новое чудо! Грехи святых были записаны, чтобы истина стала известной, что, происходя из подобных и подобным образом растущих в добродетели, они получили большее, не победив по природе, но преуспев в добродетели. Если у Петра и других апостолов не природа, а выбор имеет решающее значение, где мы найдем безгрешную природу, которую у апостолов не находим? Где мы можем ее отследить? Мы зря занимаемся несуществующим. Вот я спрашиваю Петра; вот я испытываю Фому; я не говорю о старом, не вспоминаю о Давиде; хотя и должен был вспомнить - чтобы те, кто молится в неведении, получили обвинения, чтобы те, кто любит слово, были уличены. Поскольку они изучали Евангелия, из Евангелий было приведено обличение, поэтому они и говорят слово беззаконно, не любя слово. Поэтому они не имеют знания Евангелия, не приняв начало Евангелий; 'Начало Евангелия Иисуса Христа, как написано у пророка Исаии.' Они отвергли начало учений, боролись с началом учений, искали последнее, не смогли найти, не приняв последовательность с самого начала.
26
И хотя это мало и не много, но достаточно для исследования. Я только задел тему, не углубляясь в множество свидетельств. Читатель сам найдет родственные темы и перейдет к похожим и связанным чтениям. Давайте же построим их рассуждение, представив их учения. Сатана был злым, а Бог был добрым. И так оно и было. Я изменяю миф, чтобы поставить его в неловкое положение, и если я не представлю объяснения, у меня нет возможности изменить мифотворчество. 'Бог был добрым', говорит он, 'а Сатана был злым, и он был злым, и никогда не было иначе; он всегда был и не был от кого-то. Он был и был корнем', говорит он. 'И он был господином, и он сам (был хорошим) и был корнем, и корень был хорошим, и корень хорошего, и все хорошее произошло от этого. Ибо было два корня, и оба произошли из путей, пути соответствующие корням. От того такие и от этого такие они говорят. Остановимся на этом, попробуем дальше исследовать и посмотрим на рассуждения и вспомним высказывания, чтобы мы могли собрать их вместе с рассуждениями и убедить их словами. Мы скажем им: 'Поскольку Бог был корнем и хорошим корнем, и хорошие плоды произошли от хороших корней, и Сатана был корнем и плохим корнем, и плохие плоды произошли от плохого корня, чьи плоды были апостолы? Чтобы мы могли узнать искомое из плодов, я еще не беру от корней. Мы скажем: 'Плохой корень не может произвести ничего хорошего, и хороший корень не может произвести ничего плохого, но апостолы иногда кажутся хорошими, иногда плохими, и поздно они стали хорошими, но сначала были плохими и изменились от плохого, если мы скажем, что апостолы были плодами Сатаны из-за старых проступков, они будут смущены из-за апостольства и совершенства добродетелей - а если от Бога, что они скажут о старых грехах и старом обольщении? Письмо поставит их в неловкое положение и обличит их суждение.
27
Если они смущены и не могут ответить, они спрашивают, говоря, что решение проблем и доказательство трудны. Мы также скажем, что апостолы не являются плодами Бога, но творениями и вымыслами. Ибо они не были представлены как плоды от корня, но как творения и вымыслы от создателя, не как однородные с создателем. Ибо они были созданы из нерожденного, однажды не существовали, но были созданы позже, получив бытие от создателя, но не сущности из сущности, а существования из благости создателя. И так они были созданы, чтобы иметь начало по выбору. Поэтому кажется, что Спаситель говорит: "Если кто-то хочет следовать за мной", "Если вы хотите стать совершенным", "Если вы хотите стать здоровым". Если тот, кто делает такие вещи, зовет, через которого (отца) все было сделано, понимайте слова создателя. В воле он установил законы, в желании он сохраняет добродетели, он знает волю тех, кто действует, господствующей над действиями. Действительно, почитая общение в действиях, слово связало его с волей: "Если вы хотите и слушаете меня, вы будете есть хорошие вещи земли, но если вы не хотите и не слушаете меня, меч вас поглотит". Также было бы странно оставить в стороне речь о самых низких вещах и оставить в стороне исследование о самых позорных и развращенных, чтобы наша тишина не создала для них самую ужасную глупость. Не сильно ли они обвиняют Навуходоносора? Не сильно ли они жалуются на Фараона? Не является ли это пределом позора? Ибо такие вещи они говорят о их поведении вверх и вниз. Если, следовательно, в их мыслях не было никакого серьезного намерения, это был бы другой разговор. Но если в таких плохих вещах также находятся части хороших вещей, и ощущения, и восприятия, и раскаяние, и мольбы, что они еще скажут? Ибо если этот самый позорный человек кажется имеющим части добродетели и способности к поведению, что они скажут? Или они скажут, что Сатана смешан из добродетели и зла, как смешанные плоды, или что эти плоды не принадлежат дьяволу? Ибо смешанные плоды не могут быть плодами не смешанного, и не смешанное не может быть корнем смешанного. Но они также казались смешанными, получив знания со временем и будучи увлечены злом. И согласно этому рассуждению, они будут казаться творениями речи и не
28
Ибо вот Фараон отступает и отказывается от истины. Он удаляется в своем уме и, опьяненный, не остается твердым в своей суровости, но делает два действия: он просит благословения и обвиняет то, что произошло, и не кажется, что его душа повреждена, но она смотрит и идет ко мне в спокойствии, и она также понимает просьбу и мольбу, и настаивает на благословении. Если он был по природе злым, как он мог знать о благословении и покаянии? Ибо если покаяние хорошо, то и благословение хорошо. Но если его природа была плохой, как плохое могло смешаться с хорошим? И как из плохого вышло хорошее? И они кажутся не знающими, что они говорят, но скорее произносят слова, чем слова, с необразованным мнением, если даже Навуходоносор, хотя его характер был суровым и он приготовил печь и сделал образ, и напугал угрозами, и заставил поклоняться идолу, как святые были брошены внутрь, и огонь отступал, и к телам не прикасался огонь, и печь стала собранием, и вместо плача внутри пелись гимны, и больше не следовал плач горящего мяса, но из ликующей души пелась песня. Он заглянул внутрь, он был почтен видением ангела, он издал голос: "Разве мы не бросили трех мужчин в печь? Вот, я вижу четырех, и четвертый подобен сыну Бога". Итак, он немедленно пишет закон признавать Бога, свидетельствовать истину, он становится толкователем действия. Так что давайте отвергнем толкования или похвалим их? Хорошо проповедовать о Христе, оставим ли мы это в части зла? Ибо если проповедовать божественные слова и быть свидетелем истины - это хорошо, то Навуходоносор также проповедовал и писал, и отправлял это во все его владения, природа освобождена. Ибо, зная добро, он смотрел на изучение добра. Но если он ослаблял изучение добра своим расположением к злу, он обвиняется. Ибо одно дело вообще не быть в состоянии делать добро, а другое - знать, но не быть в состоянии делать это из-за склонности к страстям.
29
Ибо, поскольку в людях не были найдены плоды дьявола, и их способ был смущен, и их несообразность была обнаружена, куда мы обратимся? Если мы не пойдем к демонам, то, возможно, они скажут: "Ни один человек не является плодом дьявола, демоны же - его потомки и рождение". И говоря это, они будут смущены. Но сначала давайте послушаем. Если никто из людей не свободен от одного, то у дьявола нет ничего общего с этой жизнью, но он освобожден от всего, он стал чужаком для всего, он изгнан из учений, он стал отверженным от обучения. И если вы хотите узнать, что даже демоны не злы от корня и не имеют корня несообразности, но они также пришли к этому по выбору, не будучи злыми по природе, не будучи записанными невежеством, не будучи ночью и тьмой по сути, но став такими через внешность и поведение, давайте рассмотрим этот вопрос. Слепой природы не станет даже немного видеть, и сама неведение не припишет себе ни капли знания, и ночь и тьма не будут тем, что таково, но даже малейший свет будет присвоен. И демоны также знают Спасителя и признают Господа, говоря: "Мы знаем, кто ты", - "Сын живого Бога". Неведение не может знать и слепая природа не может видеть. Они знают и говорят правду, не клевеща. Ибо, хотя они могут говорить даже не с истинной настроенностью, они не обвиняются в слепоте природы или неведении, ибо то, что не видело даже самое малое, не было бы ни просителем, ни уступающим тому, что говорится, и не различало бы явившегося, но считало бы его таким же и ничем не отличающимся от них. Ибо даже неразумные животные не знают, кто мудр и кто невежественен. Если демоны узнали и, зная различие, освободились от неразличения, то это показывает, что не природа, а выбор управляет этим. Ибо, хотя выбор может подумать и ошибиться, он все же не лишен разума, но имеет это не поврежденным. Таким образом, демоны узнали его, молились, просили, чтобы он не приказал им уйти в бездну. Если они были детьми бездны, если у них была связь с бездной, чего они боятся родственного? Чего они избегают своей родной основы? Ведь они должны были бы приветствовать родственную связь как отдых для себя, ибо восстановление происходит среди родственников, а среди чужаков - страдания. Они должны были бы избегать Иисуса, они должны были бы избегать этого места, где святые и достойные приветствуют прибытие в бездну. Избегая, охраняясь и не желая уходить туда, но молясь об этом причине, они дали достаточно доказательств того, что у них нет никакой природной связи с наказаниями. Ибо ничто не вредит себе, но все, что страдает, страдает от другого зла. Ибо необходимо, чтобы то, что вредит, не было собственным вредом, но вредом от другого, способного страдать или быть поврежденным. Вот, огонь не сжигает сам себя, ибо он сжигает другое, а не себя. Вот, вода не затопляет сама себя, ибо она знает, как затопить другое, но не может затопить себя. Вот, воздух не знает, как охладить себя, ибо все, что видит и вредит, вредит и причиняет боль другому. Если бездна зла и демоны страдают от бездны, и бездна - это место пыток, и демоны мучаются, то они больше не мучаются так же, но, будучи другими, они мучаются от другого, и это не та же самая природа или сущность. Ибо бездна была показана как другая сущность, и достаточно того, что было сказано, что демоны другого рода и другой сущности, отличной от бездны.
30
Ибо эта бездна является местом пыток и наказаний, но не вечной и не беспричинной, но возникшей позже, сделанной в качестве лекарства и помощи согрешившим. Ибо бичи священны, будучи лекарством для согрешивших; удары священны, будучи помощью для тех, кто споткнулся. Ибо они не были созданы для того, чтобы быть злыми, но чтобы не быть злыми, они были созданы. Ибо, страдая от удара, злые уменьшают свои злодеяния. Поэтому мы не обвиняем бездны, но знаем, что они стали местом пыток и наказаний, будучи исправлением для согрешивших. Если бездна является местом пыток и мучений, и демоны мучаются и имеют слабую природу к пыткам, и могут испытывать боль, то они подлежат наказанию и имеют понимание наказаний, как они могут быть беспричинными? Как вечными? Как никогда не начинавшими? Как они могут быть не подверженными страданию, те, кто может страдать и быть наказанным? Ибо никогда не будет страдать то, что беспричинно, и никогда не будет наказано то, что вечно, и никогда не начнет то, что никогда не начинало, и те, кто не подвержен страданию, не будут бояться ничего от ничего. Ибо что они должны бояться, если они имеют совершенную структуру? Если совершенное завершение? Если они завершены сами по себе и привязаны к самим себе? Ибо те, кто может иметь страдающую гармонию, боятся того, кто может изменять гармонии, и тот, кто может страдать, боится того, кто видит. И если демоны боятся и могут страдать, то они не беспричинны. Ибо беспричинное не может страдать и не может быть подвержено страданию, находясь вне природы созданных. Ибо, хотя они молятся и просят, они находятся в сознании и знают, кто они есть, и знают, что они могут страдать. Ибо они не были невежественны в отношении себя, они не считали себя не подверженными страданию, но знание себя и то, что они не были невежественны, является знаком и символом сознания. И если они боялись своих слабостей и, боясь, молились и просили того, кто может, они не были невежественны в отношении того, кто ищет. Ибо их молитва свидетельствует о том, что они знали того, кто ищет. И хотя они были слабыми и подверженными страданию, они не были невежественны, но, поскольку они знали, что тот, кто ищет, является господином и царем всего, они показали это через свою молитву. И эти вещи о демонах мы установили, чтобы даже речь о демонах не был бесполезным. Ибо можно добавить, что природа подобна себе и не имеет никакого различия с самой собой. Ибо все огонь полностью подобен себе, не горячее и не холоднее самого себя, не имеет ни большего, ни меньшего. Ибо большее и меньшее не имеет места в природе; там, где есть большее и меньшее, это уже не природа, но проявление выбора. И если написано также о демонах, что "он уходит и берет с собой семь других духов, еще более злых, чем он сам", и кажется, что из этого следует проявление, что злое и еще более злое - это различие в зле, где еще природа, не будучи подобной самой себе, находит различие в зле и где различие свидетельствует о выборе, а не о природе?
31
Алис, утомленный такими речами, попытаемся же и их мифологию, сначала описав ее, использовать для опровержения. "Зло", - говорит он, - было и беспричинным. Но был и бог, и бог был добрым, и были разделены места их обитания, и каждый был отделен от другого. Зло было отделено от бога, и также был отделен от бога и правитель зла, и каждый был сам по себе и правил своим, и каждый управлял и распоряжался так, как было свойственно, один - зло, другой - добро, один - причиняя вред и вредя своему, не переставая причинять вред, другой - всегда добрый и приносящий пользу, и никогда не приносящий вреда. Ибо вся польза происходила из добра." Пусть это будет так представлено. Если зло было сущностным и существовало само по себе, что было бы посредником? Что было бы разделяющим, чтобы сущности не смешивались? Ибо если бы никто не строил стен, все бы перемешалось, и зло и добро были бы вместе, и обе сущности смешивались бы и превращались друг в друга, и одно больше не было бы отделено от другого. Но общение, превращаясь в самую худшую смесь, не приносило бы пользы злу, но причиняло бы вред добру; и всегда зло было бы на месте, а добро страдало бы; и что другое, как не изгнанная доброта, которая не может ничего сделать? Но всегда побеждаемая злом, и не могла ни делать своего, ни помогать чужому. Ибо если свое не приносило пользы и не могло защититься своим, но страдало в своем, как может быть природа добра, не способная ни приобрести свое, ни помочь чужому? Ибо ей, будучи природой добра, следовало бы сохранить свое безвредным и принести пользу чужому. Но если ни то, ни другое не было сделано, то не изменилось ли плохое, и не сохранилось ли свое, но одно было унижено, а другое стало еще хуже, и, причиняя вред себе и подтверждая это себе, не является ли это оскорблением и обвинением добра? И не является ли это введением обвинителем дьявола и обвинителем бога? Вот, Манихеи оказались защитниками дьявола и обвинителями бога, уменьшая и умаляя превосходство бога и увеличивая силы дьявола. Ибо если он всегда причинял вред и никогда не переставал причинять вред, и вредил хорошему и проходил мимо, не получая никакой пользы от хорошего, но всегда причиняя вред и вредя хорошему, как не покажется, что он велик и силен, а другой - бессилен и ничтожен? И если было что-то, что разделяло и строило стену, то было ли это стеной между сущностями, чтобы каждая сущность не пыталась напасть на другую, благодаря некоей таинственной силе, лежащей между ними? Следует спросить, было ли это построено или нет, и если да, то кем построено. Ибо если построено, то мы скажем, что построено злом, и зло будет казаться подозрительным и боязливым, и, боясь страданий, оно задумало безопасность для себя через стену, и, боясь, оно действовало и уходило. И когда оно стало подозрительным? Ибо если из-за какого-то события, то какой первый миф о войне материи и бога они рассказывают, чтобы напуганная материя воспользовалась стеной, боясь быть взятой? Если же она предвидела битву и, не возникнув битвы, стена была предусмотрена заранее, то они будут считать ее самой предусмотрительной, и, восхваляя ее предусмотрительность и мудрость, они уничтожают границу материи, больше не считая ее глупой и невежественной, но считая ее самой предусмотрительной и мудрой.
32
Если они скажут, что бог создал и построил стену, они будут обвинены в двух абсурдных обвинениях против бога, в трусости и непобедимости. Ибо заботясь о стене, он позволял трусости и признавал свою слабость. Ибо всегда те, кто может пострадать, заботятся о защите. Иначе говоря, стена не была безопасной и не могла быть потрясена. Ибо сатанинская природа не могла бы похитить часть света. Если же они скажут, что она была беспричинной, то из этого следует, что из речи появилось третье беспричинное - и какое оно было, сущностью или качеством, или ни тем, ни другим, но чем-то другим рядом с другим? Чтобы оно не было ни как бог, ни как сатана, но чем-то другим рядом с богом, чем-то другим рядом с сатаной? И какой была бы третья сущность, ни хорошая, ни материальная, или даже ни то, ни другое? Ибо если они скажут, что она была средней и безразличной, и в этом они лгут. Ибо эта средняя и безразличная никогда не будет сама по себе, но принимает имитацию каждого и становится частью одного из них, и имеет эту природу, способную быть частью одного из них. И больше не будет нерушимой и разделяющей стены, препятствующей нападению каждого. Ибо если среднее и меняющееся принимает форму одного, присоединяется к разрушителю, и становится либо божественным, имитируя бога, либо злым, формируя зло. И если это происходит, то больше нет зла против добродетели, но два идут рядом, и одно осаждается двумя, сдавливаемое с обеих сторон. Ибо где перевес среднего, с добавлением, рассуждение становится двойным против другого. И если они скажут, что больше не существует стены, и что среднее не разделяет и не приближается к сущностям, но есть нечто пустое и бездонное среднее, причина разделения, они снова скажут то, чего не знают. Ибо что такое пустое и бездонное, или это просто идея пустоты и бездонности? Ибо если что-то есть, то оно не пустое и не бездонное. Если же ничего нет, и поэтому оно пустое, потому что ничего нет, и поэтому бездонное, потому что вообще не существует, как то, что не существует, может разделять существующее? Как то, что вообще не существует, может отделять существующее и существующее? Ибо то, что никогда не существует, не сможет разделить существующее.
33
Если они скажут, что бог создал и построил стену, они будут обвинены в двух абсурдных обвинениях против бога, в трусости и непобедимости. Ибо заботясь о стене, он позволял трусости и признавал свою слабость. Ибо всегда те, кто может пострадать, заботятся о защите. Иначе говоря, стена не была безопасной и не могла быть потрясена. Ибо сатанинская природа не могла бы похитить часть света. Если же они скажут, что она была беспричинной, то из этого следует, что из речи появилось третье беспричинное - и какое оно было, сущностью или качеством, или ни тем, ни другим, но чем-то другим рядом с другим? Чтобы оно не было ни как бог, ни как сатана, но чем-то другим рядом с богом, чем-то другим рядом с сатаной? И какой была бы третья сущность, ни хорошая, ни материальная, или даже ни то, ни другое? Ибо если они скажут, что она была средней и безразличной, и в этом они лгут. Ибо эта средняя и безразличная никогда не будет сама по себе, но принимает имитацию каждого и становится частью одного из них, и имеет эту природу, способную быть частью одного из них. И больше не будет нерушимой и разделяющей стены, препятствующей нападению каждого. Ибо если среднее и меняющееся принимает форму одного, присоединяется к разрушителю, и становится либо божественным, имитируя бога, либо злым, формируя зло. И если это происходит, то больше нет зла против добродетели, но два идут рядом, и одно осаждается двумя, сдавливаемое с обеих сторон. Ибо где перевес среднего, с добавлением, рассуждение становится двойным против другого. И если они скажут, что больше не существует стены, и что среднее не разделяет и не приближается к сущностям, но есть нечто пустое и бездонное среднее, причина разделения, они снова скажут то, чего не знают. Ибо что такое пустое и бездонное, или это просто идея пустоты и бездонности? Ибо если что-то есть, то оно не пустое и не бездонное. Если же ничего нет, и поэтому оно пустое, потому что ничего нет, и поэтому бездонное, потому что вообще не существует, как то, что не существует, может разделять существующее? Как то, что вообще не существует, может отделять существующее и существующее? Ибо то, что никогда не существует, не сможет разделить существующее. Тот, кто кажется существующим, пусть смотрит, чтобы не упасть," и, не приняв никаких мер предосторожности против такого падения, он сегодня катится вниз. Ведь то, что всегда лежит на земле, не упадет (поскольку оно уже лежит на земле), а то, что упало и стало лежать на земле, упав с стоящего и твердого положения, не придет к падению, и то, что всегда бедно и никогда не имело никакого избытка, никогда не упадет. Ведь оно никогда ничего не имело и не может упасть, никогда ничего не имело. (А) то, что испытало падение и пострадало от большого избытка и существования, находится в таком состоянии. И это первый аргумент.
34
Но поскольку, говорят, порок все еще продвигается вперед и пожирает сам себя, и, став рядом со светом, похитил свет и выпил свет, давайте не откажемся уничтожить посольство, которое они совершили во имя зла против истины. Ведь они поднимают зло с помощью этого аргумента и умаляют истину, и дают силу злу, но представляют истину бессильной. Ибо если зло похитило, а свет был похищен и начал страдать и был страдающим, то, согласно им, бог был страдающим, а сатана - бесстрастным, один из которых мог страдать, а другой - действовать. Ведь если свет был страдающим, то он сам был бы страдающим, не будучи другим по отношению к свету, если он мог страдать и страдать не от себя, но от врага и борющегося, и отделиться от себя, стать рядом с худшим. Как же отделился тот, кто имеет природу слуха? Ведь то, что естественно, не может отделиться от себя. Если же свет был беспричинным и возвышался над беспричинным, как он мог когда-либо отделиться? Как он мог отделиться от себя и стать другим рядом с собой? Ибо если он служил злу и был принужден злом, то в конце концов он принял дела зла и совершал дела зла, и не знал себя, и больше не узнавал себя, но забыл себя, и думал, что он таков, каким является зло. Таким образом, этот аргумент будет противоречить сам себе. Ведь беспричинное не может не знать себя и не станет другим рядом с собой, но остается таким, каким было, и никогда не отделится от себя, никогда не перестанет существовать, начав существовать.
35
Но поскольку они говорят нечто старомодное и мифологическое, не зная того, что они говорят, но смущаясь от того, что они говорят, мы добавим это к аргументу. Если свет мог измениться и стать другим рядом с самим собой, и стать рядом со злом, и забыть себя, и делать все, что делает зло, то и правители зла могли бы испытать это, и скорее измениться к лучшему. Но если изменение возможно и преобразование может произойти, почему бы не было лучше измениться от зла к добродетели, чем от добродетели к злу? Как же бог позволил свету быть взятым и не препятствовал этому? Как он не остановил нападение? Как он не сохранил свои собственные вещи? Как же после того, как они были взяты, он не позаботился о тех, кто был взят? Как он не предотвратил нападение заранее? Как он не сохранил их более неприкосновенными, но, будучи взятыми и похищенными, он не почтил их помощью? Если он позволил этому, чтобы свет, став злом, изменил зло, как если бы зло могло меняться, то зло больше не является злом по природе, способным меняться - от зла залог изменения берется против природы. Если же он знал, что зло не менялось и что оно не может быть изменено, как же он позволил добру испытать ущерб, но не распределил выгоду злу? Как же он знает, что зло не меняется, но позволил своим собственным добрым вещам быть измененными? Ибо этот предел абсурден: он является изменяемым, потому что его собственные вещи меняются, но материя не является изменяемой.
36
И такого рода опровержение, чтобы вести долгую беседу, молча о их предложениях, битвах, тех мифах и гигантомахиях, чтобы даже сказанное о начале вещей было сказано в качестве некоторой отправной точки и было семенем исследований. Мы также обработаем вопрос о законе, немного касаясь вопроса о начале. Ибо они привыкли принимать Евангелие, но они жалуются на закон и пророков, и они обвинили все старое, но они недооценили Евангелия, притворяясь, что они почитают Евангелия, чтобы получить приманку обманутых, ибо даже когда они соглашаются с Евангелиями, они не признают, что они почитают Евангелия, но только когда имя Иисуса было почтено, они претендуют на честь, как они хотят. Ибо им следовало бы, если бы они почитали Евангелия, не обрезать Евангелия, не удалять части Евангелий, не добавлять ничего, ни словами, ни своим собственным мнением. Ибо Евангелия не имеют языка и передаются чтением. Ибо они добавили все, что они хотели, и удалили все, что они решили, и в конце концов они называют тело Евангелия именем, не сохранив тело, но создав другое тело письма до имени Евангелия своими собственными желаниями. Ибо они больше презирают Евангелия, чем греки. Ибо греки не принимают их и, не принимая их, они не разрушают их, но только отбрасывают их, они не исследуют письмена, но те, кто, кажется, приняли их, проникли в письмена, они танцевали среди них, они торговали ими, и они совершили дела обманщиков и злых. Ибо те не верили, они использовали простую недоверчивость, они не позволили себе изучать то, во что они не верили. Но эти, оказавшись между ними, попытались разрушить гармонию, они осмелились разрушить ритм, они подготовили основу обмана с именем Евангелия. Ибо если бы они знали Евангелие, они не игнорировали бы закон. И если бы они игнорировали закон, как они приняли Иисуса? Ибо без закона Иисус не принимается. Ибо тот, кто ищет конец, исследует начало, но тот, кто пренебрегает началом, пусто страдает, пусто говорит, он не имеет возможности достичь конца. Ибо если Христос - это конец закона, они тщетно трудятся, будучи изгнанниками закона, заявляя, что они знают Иисуса. Ибо если закон не говорит, господин не узнается. Ибо молчание закона - это невежество проповедуемого, а обучение законодателя - это познание того, кто был провозглашен заранее. Ибо если бы они слушали Моисея, они бы верили в того, кто пришел раньше. Ибо даже тот, кто воскрес, не верит, если закон не внушает веру слушающим. И даже если кто-то говорит: "Пошли Лазаря, чтобы он объявил братьям моим не идти по этому пути мучения", и говорящий говорит: "Авраам", - "Они имеют Моисея и пророков" он скажет: "если кто-то не воскреснет из мертвых, они не поверят." Он услышит: "если они не слушали Моисея и пророков, то даже если кто-то воскреснет из мертвых, они не будут слушать." О, они не имеют веры. Ибо повеление воскресшего не противоречит предусмотрительности закона и пророков. Ибо Иисус, сопровождаемый законом и пророками, не пожелал показаться даже апостолам без их общества, и хотя он мог быть свидетельствуем отцом, он не презирал общество святых, но желая предоставить апостолам самую точную веру, он привел их на гору и преобразился, показывая Моисея и Илию, чтобы общество святости стало свидетельством, и чтобы тот, кто принимает Иисуса, не презирал тех, кто был с ним, чтобы он не презирал слуг и помощников или царя. Ибо Спаситель проявил такую заботу о законе и пророках, что не сделал ничего неполного в законе, но исполнил все написанное. Ибо он вошел в храм и изгнал неподобающие управления, чтобы, вернув дом чистым, он предоставил самую точную веру делу, заботясь о делах как о своих и отцовских. Ибо он кричит: "дом моего отца будет называться домом молитвы, а вы сделали его пещерой разбойников." И поскольку есть тысячи слов, способных смутить их странную славу, мы, чтобы не продлевать речь многими словами, позволим другим использовать аналогии слов, но мы будем следовать соответствующим противоположностям слов.
37
Принимая Евангелие, они не принимают закон. Ибо они даже не принимают целостное святое Евангелие. Ибо если бы они принимали закон, они бы принимали целостное Евангелие. Но теперь, торгуя Евангелием, они естественно не принимают закон. Они обвиняются из-за того, что они обкрадывают Евангелие, не принимая закон. Ибо если они свидетельствуют о Евангелии и не почитают закон, они презирают свидетельство, ибо презрение к закону - это уже недоверие к свидетельствующему. И если в одном Евангелии говорится одно, а в другом - другое, и презрение к одному закону распространяется на все Евангелия, то презрение к одному закону - это презрение ко всем. И если Марк говорит: "Начало Евангелия Иисуса Христа, как написано у пророка Исаии", а Матфей: "Книга происхождения Иисуса Христа, сына Давида, сына Авраама", и один знает предка по плоти, Авраама, и почитает Давида, (то) другой соединяет Евангелие с законом и считает закон началом Евангелия, Спаситель говорит истину: "Тот, кто отвергает меня, отвергает и того, кто послал меня". Ибо презрение к закону не останавливается на законе, но восходит к самому Спасителю. Иудеи да услышат: "Если вы слушали Моисея, вы слушали бы и меня: ибо о мне он написал". А манихеи да услышат: "Если вы слушали Евангелие, вы слушали бы и закон: ибо о законе написано в Евангелии". Ибо иудеи, принимая покрывало, не познали ни закона, ни того, кто проповедовал, а еретики имеют глаза, не видящие, и уши, не слышащие, ибо они не склонились к Евангелию, чтобы сражаться с законом. Ибо вот Иоанн кричит: "Стал человек, посланный от Бога, имя ему Иоанн, он пришел свидетельствовать о свете". Он знает свидетеля и того, о ком свидетельствуют, и он провозглашает свидетеля, говоря: "Закон и пророки до Иоанна". Итак, Иоанн свидетельствует и закон - свидетель. Если же и закон - свидетель, то и о законе свидетельствуют. Смотри, как велико это безумие, неверие в свидетельства. И после того, как они это сказали, даже Лука не молчит. Ибо он говорит ту же самую фразу и в унисон с другими, и рассказывает, что Гавриил, явившись Марии, говорил: "Радуйся, благословенная, Господь с тобою". И когда она была в смятении и размышляла над этими словами, говоря: "Каков этот приветствие?", он сказал: "Не бойся, Мария, ибо ты обрела благодать перед Богом, и вот, ты зачнешь во чреве и родишь сына, и наречешь ему имя Иисус. Он будет велик и будет назван Сыном Всевышнего, и даст ему Господь престол Давида, отца его, и будет царствовать во веки веков, и не будет конца его царству". И Давид почитается, и признается отцом Спасителя, и начало остается, и передается Господу, и не принимает конца, прославляясь в бесконечном начале.
38
"И это - начала Евангелий. Ибо нам следовало начать рассказ с начал, чтобы таким образом, идя дальше по рассказу, кто-то мог понять последовательность и гармонию слов из всех Евангелий. И поскольку апостольская служба сохраняет евангельский характер, и Павел знает и о своем служении, что часть его страданий является частью Евангелия (ибо он говорит: "согласно Евангелию моему через Иисуса Христа"), мы не должны пропускать даже начала апостола, но вспомним о них, чтобы, пройдя через все писания и начала писаний, мы управляли законом в согласии. Так он пишет евреям: "долгое время и многообразно говорил Бог через пророков, а в последние дни говорил нам через Сына, которого Он поставил наследником всего, через Него Он и сотворил века". Здесь он знает Отца Сына и, зная Отца Сына, не разделяет дело, не молчит о древних, не упоминает других пророков, но Бога пророков и Отца Сына. И Павел не разделил и не отделил, но проповедует все, что было прославлено ими, что родило это, и что является родителем этого, а им - поклоняющимися и просителями. Ибо пророки не являются просителями, Сын Христа - это Сын. Если ты почитаешь Сына, а просителей обвиняешь и оскорбляешь, скажи это своими устами. Видишь, как Сын возмущается? Он не терпит, когда оскорбляют его отца. Ибо если Отец считает презрение Сына своим собственным презрением, то насколько больше Сын будет считать оскорбление отца своим собственным унижением?"
39
Но чтобы мы также постепенно и мало-помалу уступали, давайте попробуем подойти к этому вопросу. Если закон - от Бога, то почему его не передают? Если ты обвиняешь закон, то чьи слова и голос имеет закон? Чьей силой сказаны написанные слова закона? Ибо в этом месте ереси разделяются и больше не говорят одинаково, но противоречат самим себе. И Валентиниане говорят так, а манихеи - так, а Маркион и его последователи свидетельствуют против закона, изрыгая плевки, а не слова. И Валентиниане говорят, что бог закона был справедлив, но не был отцом Сына. Иисус, говорят они, был добр, и отец был добр, и отец Сына был добр, и рожденное было добром, но бог закона был справедлив, и они так говорят, не понимая, какое отношение справедливость имеет к добру, и что если что-то справедливо, то это и хорошо, и если что-то хорошо, то это и справедливо, и они не получили даже представления об этом. И не будучи в состоянии иметь такие представления, их следует спросить только об одном: если бог закона был справедлив и не был отцом Сына, то Сын не был справедлив. И как мы требуем справедливости от Сына? Если он не рожден от справедливого, то как он судит? Как он выносит приговор? Как ему поручено судилище от отца? Как он воздает каждому по его делам? Как Павел говорит истину: "Бог помогает тем, кто ищет вечной жизни через добрые дела, а тем, кто следует несправедливости из зависти, он посылает гнев, ярость, страдание и стеснение на всякую душу человека, творящего зло". Ибо слова разрушены, если гора справедливости не передается Сыну. И если наказание определено для тех, кто споткнулся, и мера наказания - это надзор справедливости, а почести и дары сохраняются для тех, кто преуспевает, и честь взвешивается по суждению справедливости, то как не различается и не сжимается предварительное? И если единородный таков, но отец не таков, то он больше не подобен тому, от кого он рожден, больше не образ того, кто его породил, больше не "характер", больше не "сияние", больше не "тот, кто видит Сына, видит Отца", если у Сына нет всего того, что есть у Отца. И Спаситель восклицает в Евангелии: "Праведный Отец, и мир не узнал Тебя, но я узнал Тебя".
40
Что мы будем делать? Отвернемся от слова Спасителя? Не поверим написанному или восхитимся словом (ибо слово есть истина), но поставим Валентинианов как безумных и одержимых вне священных и божественных собраний? Но поскольку мы испытываем нечто странное, продолжая говорить о еретиках, и поскольку нас не влечет эта тема, давайте вернемся к слову и перейдем к предложенной теме, и это для нашей выгоды, чтобы это слово не было полностью безмолвным для нас. Ибо зло разделилось на три части и говорило против закона, и, воспользовавшись таким разделением, оно использовало столько же слуг и покровителей хулы, сколько и разделений, и через Валентина оно умаляло закон и отделяло Евангелие, а через Маркиона оно делало запись закона каким-то отбросом, а через Манихея - чем-то темным, полным тьмы. Ибо так оно действует, так составляет слова, пустословит, поражая неподготовленные уши сочетанием слов. Поэтому следует задать такие вопросы: если тот злой написал закон, тот темный, который был полностью во тьме, как он знал о пришествии Иисуса? Как он знал о Его приходе? Как он понял то, что замыслил Бог, еще до того, как дела были сделаны? Ибо явные свидетельства закона с самого начала свидетельствуют о приходе Сына. Ибо если они скажут, что закон не предвещал этого и пророки не предвозвещали, они будут опровергнуты, говорящими очевидное, ибо Евангелия открыто говорят об этом и сверху, и снизу, и там, где говорится: "чтобы исполнилось сказанное через Исаию, пророка", и там, где говорится: "Я не пришел разрушить закон, но исполнить". И если, будучи явно опровергнутыми, они составят что-то, что они ответят? Ибо если "никто не знает дел Божьих, кроме Духа Божьего", то тот, кто писал закон, знал дела Божьи и понимал то, что замыслил Бог, и поэтому он писал с надзора и знания, и тот, кто писал, был Богом и был в Боге, и поэтому он говорил то, что замыслил Бог, понимая дела Божьи и не будучи неведающим. И если никто не знает сердца нашего, кроме его создателя, и оно скрыто от других, но не может быть скрыто от Бога, и если зло не было неведающим о том, что замыслил Бог, но знало, и если Бог замышлял, а зло знало, то как они не придают великое величие злу, которое не может иметь скрытой воли Божьей? И как они не обвиняют Бога в неспособности скрыть зло? И мы смеемся над мужчинами, когда они, делая что-то против врагов, делают загадку очевидной, но, сплетая такое слово, они не видят, что готовят насмешку над Богом, потому что, сражаясь против зла, Бог не сохранил свои загадки невидимыми, но имел их очевидными для зла. И если даже божественные силы и ангелы не могут понять, что замыслил Отец, только Сын понимает и объясняет ("никто никогда не видел Бога, единородный Сын, который пребывает в лоне Отца, Он объяснил"), как злое могло знать дела Божьи, если даже божественные силы не способны их знать, если только учение не передано от единородного? Ибо сам закон предвидел все о его приходе - (вот, дева зачнет и родит сына"), другой пророк не знает места ("и ты, Вифлеем, земля Иуды, вовсе не малейшая среди вождей Иуды"), другой и гору положения ("бык узнал своего хозяина, и осел - ясли Господа"), другой и бегство в Египет, и возвращение из Египта ("я призвал сына моего из Египта"), другой и пребывание в его юности ("земля Завулона, земля Неффалима, путь моря, за Иорданом: народ, сидящий во тьме, увидел великий свет"), другой и предвестника не знает ("голос вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези его"). И вообще, если кто-то захочет собрать пророчества из закона и составить все Евангелие, записывая эти события словами пророков, он окажется любознательным и любящим книги, объясняющим его учения, его крещение, исполнение знамений, произошедший суд, предательство Иуды, управление на кресте, желчь и уксус, данные ему в жажде, само погребение и гробницу, управление в Аиде, воскресение, и, наконец, вознесение. Ибо тогда он воскликнет: "откройте врата, ваши правители, и поднимитесь, вечные врата, и войдет царь славы". Ибо тогда он добавит и написанное у Давида: "сказал Господь Господу моему: сядь по правую руку мою, доколе не положу врагов твоих под ноги твои". Итак, если закон так точно предсказал приход Сына и издалека предписал, он больше не обвиняется, не приписывается другому, родивший заранее сказал, замысливший словом предвидел дела, Бог родил, Бог говорит "ты - сын мой, сегодня я родил тебя", Бог послал, Бог говорил через Моисея: "Господь, Бог ваш, воздвигнет вам пророка из братьев ваших, его слушайте во всем, что он скажет вам". Бог замыслил и, замыслив, не молчал, он предвидел волю, внушая веру через предсказанное. Ибо, говорит он, "называется его имя - великий советник, чудесный, советник, князь мира, отец будущего века.
41
И такой их обличитель. Поскольку же они приписывают закону злое, что они скажут, если кто-то из них спросит, если злое советует злое и не может советовать ничего другого, если когда-либо оно советует и доброе, и хорошее? Ибо если они скажут, что оно по природе советует доброе и доброе советует, они снова разрушают свое утверждение, ибо не злое то, что не советует злого, и не злое то, что советует доброе. И если ни одна добрая воля не исходит от злого, к какому порядку они отнесут эти советы, "не прелюбодействуй, не прелюбодействуй, не кради, не лжесвидетельствуй"? К какому порядку они отнесут это написанное, "не делай себе кумиров, никакого изображения, ни на небе, ни на земле, ни в воде"? К какому разряду они отнесут эти дела, "не желай быка брата твоего или осла его, или жены его, или чего-либо из скота его"? Ибо если они скажут, что такие вещи священны и божественны и достойны любви, они будут поражены советами, не зная величия советовавшего. Если же они скажут, что это дурно и опорочено, и дурно не прелюбодействовать и дурно не желать чужого, и такое дурное, подумай, какие добрые вещи они представляют, подумай, что они являются проводниками удовольствий и предвестниками идолов и открывателями постыдных желаний. Ибо те, кто клевещет на закон, выступают в пользу беззакония. Те, кто изгоняет закон, который уничтожает удовольствия, уничтожает обман, уничтожает идолопоклонство, что они делают, кроме как вводят удовольствия и привносят желания? И чтобы удовольствие свободно вошло в их умы, они изгнали закон из своих жилищ, чтобы, не подчиняясь закону, они не были поражены законом, но, как-то отбросив закон, они предложили свои уши, проданные желаниям. И кажется, что закон уничтожает зло, но они начали клеветать на закон невежественно и без образования, и хотя закон ненавидит зло, они ненавидят закон. И хотя закон уничтожает идолопоклонство, они осмеливаются разрушать закон.
42
Итак, давайте рассмотрим факты. Если закон противостоит злу, а они борются с законом, они возмущаются из-за зла, потому что закон обвиняет зло. Поскольку они не могут вынести обвинение в зле, они обвинили закон, чтобы обвинение в зле не имело силы, обвинение закона. Если закон уничтожает идолов и уничтожает многобожие, а они подняли оружие против закона, они справедливо объявили о многобожии, потому что для того, чтобы слово многобожия восторжествовало, предписание закона у них запрещено, которое говорит: "Слушай, Израиль, Господь, Бог твой, Господь один, и люби Господа, Бога твоего", и "не смотри на небо и не поклоняйся солнцу и луне". Они подняли оружие против этих слов, они возмутились против этих предписаний, как меч, они заострили свой язык. Поэтому они одержимы и почитают все, и ничего не знают, кроме как поклоняться всему, и они всегда падают на землю и не имеют возвышенного разума, и они блуждают и мечутся в своем уме. Они обожествили все по своему усмотрению и заблудились. Они победили греков, став греками греков по количеству и пустоте и затупив их невежество величием своего собственного безумия.
43
Чтобы никто не мог обмануть нас, используя самую коварную технику, и сказать: "Закон притворился, и, похитив некоторые из хороших вещей, он представил их как свои, желая возвеличить свои собственные странности, и он посеял некоторые части хороших вещей, стремясь скрыть все остальное через эти части хороших вещей", давайте сначала рассмотрим, не является ли что-то странным в законе, и пусть этот анализ будет доказательством их странности. Во-вторых, если он вышел и рассеял некоторые части зла, показав верующих свободными от любого вида зла (тогда закон не будет казаться притворным, но врагом зла). В-третьих, если он посеял некоторые из хороших вещей и не присоединил все виды добродетели к письменам, чтобы, если некоторые из них покажутся написанными, а другие оставленными, имел некоторую силу этот анализ. Если же все хорошие вещи были полностью представлены в письменах закона, давайте восхищаться законом и признавать его законом Бога и говорить о его общении с Богом, а их отбросить, поскольку они проявили ложное мнение и извращенные взгляды. Итак, поскольку закон не содержит ни одного посеянного частицы зла и не отнял ни одной частицы зла у другого, но он чист, свят и закон Бога, как восклицает Павел: "Ибо закон свят, и заповедь свята, и праведна, и добра". Мы знаем, что закон духовен." Ибо святое, духовное и доброе избавлено от всякой странности и не обвиняется ни в чем, оно прославляется добродетелями и общается с Богом. Ибо общение с Богом не допускает другого порядка, но регулируется властью духа. "Ибо Бог есть дух, и поклоняющихся ему надлежит поклоняться в духе и истине". Духовны те, чье общение с Богом подготавливает закон, и он способен судить все, но сам не судится никем. Насколько больше духовный закон, который сам способен судить слова всех остальных, но сам не будет судим никем?
44
Но что и всякое зло уничтожено, и не оставлено ни малейшей частицы, но уничтожено все зло (и) сломлено, ясно из определений зла, поскольку есть четыре вида зла: глупость и распущенность, трусость и несправедливость. Если закон молчит о зле, он несовершенен. Если же он преследует и уничтожает все зло, уничтожая и сломляя его, то зло естественно сжимается законом, и не дозволено даже его остатка. Где бы ни действовал закон и ни подчинял себе своей властью, невозможно найти даже капли зла, но где он ослабевает, зло бродит, грабит и распространяется, свободно шагая, найдя власть беззащитной души. Ибо закон кричит: "Если бы мой народ послушал меня, Израиль следовал бы моим путям, его враги были бы унижены". Ибо когда закон убедителен, зло становится бессильным, лежащим на земле и не способным даже взглянуть на душу. Ибо "закон - светильник моим ногам и свет моим путям", и все препятствие устранено, когда сердце обнаружено освещенным и ясным. Ибо даже если у него есть та новая и скользкая молодость, но он хранит слова закона, он будет продолжать кричать: "В чем молодой человек преуспеет на своем пути? В хранении твоих слов". И, получив силу никогда не спотыкаться, он говорит, скрывая изучение закона в своем уме: "Я скрыл твои изречения в своем сердце, чтобы не согрешить перед тобой". И таким образом, поставив закон вместо стража и хранителя, он узнает, как каждый идол зла изгоняется законом, изгоняя глупость через письменное слово, говорящее: "Не будьте как лошадь и мул, у которых нет разума", и высмеивая трусость через устное слово, говорящее: "Не бойся, когда человек разбогатеет; не бойся поношения людей и не поддавайтесь их презрению. Бойся Бога и будешь сильным, но не бойся никого другого". Ибо здесь, отбросив трусость и вложив силу и мужество, он кричит: "Праведный полагается, как лев, который не боится и не трепещет, как скот". И так, уничтожив два вида зла, глупость и трусость, он также уничтожает распущенность, говоря: "Не прелюбодействуй, не прелюбодействуй". Где страсти сдерживаются, находится уздечка самоконтроля в уме. И так, уничтожив три вида зла, он также уничтожает несправедливость, говоря: "Не делай себе весов больших и малых; пусть твои весы будут справедливыми и равными". И таким образом, когда все виды зла уничтожены, зло уничтожено, и оно больше не может проникнуть в разум.
45
Какие же виды странности не уничтожил закон? Какие части удовольствия он не устранил? Какие виды трусости? Какие виды глупости? Не настолько ли он преследовал удовольствие, уничтожая его, чтобы позаботиться даже о глазах и не пощадить слуха и не пренебречь языком? "Ибо я положил стражу для глаз моих, и не буду знать о девице". Святой достигает глаз, чтобы удовольствие не возбуждало душу к похоти. Другой из святых восклицал: "Не смотри на красоту чужую", чтобы удовольствие не получило надежды входа даже в преддверие души, но, будучи изгнанным даже от дверей, имело безнадежные замыслы. Достигая также и до ушей и проникая в языки, он наложил стражу и охрану даже на члены, не давая им особого места, но восклицал: "Положи, Господи, охрану устам моим, и дверь ограждения вокруг уст моих", чтобы даже слово без пользы, выйдя вперед, не послужило приманкой для того, кто говорит гнусные вещи. Заботясь также и о чреслах, чтобы мысль, колеблемая здесь и там, не была в плену, он предусмотрительно приказал: "Так ешьте пасху: чресла ваши препоясаны", чтобы, не имея непоясанных членов, мы не покушались на легкое движение, но, будучи препоясанными, нашли наилучший порядок среди вещей. И так, уничтожив виды удовольствия, он преследовал и виды мысли, и виды несправедливости. Ибо если взять что-то у другого и взять силой и взять против воли - это несправедливо, и взять что-то у другого или дать это блудницам или расточить это в распутстве - это вид несправедливости. Несправедлив тот, кто отнимает честь Бога, и, отдавая ее идолам и расточая честь, он распутничает в уме.
46
Ибо поскольку самое тяжелое зло – это невежество в отношении Бога, а меньшее зло – это несправедливость в отношении людей, и несправедливость делится на две части, на невежество в отношении Бога и несправедливость в отношении людей, закон начал с обеих. И прежде всего он восклицает: "Не делай себе идолов, подобных чему-либо", чтобы не уничтожить полностью всю честь того, кто создал, и не уничтожить полностью всю прибыль его благодеяния. И он справедливо порицал народ, когда он кричал: "Эти боги твои, Израиль, которые вывели тебя из земли Египетской". Ибо когда дары благодетеля были отданы тому, кто не мог двигаться, и когда несправедливость была самым тяжелым злом, отдавать прибыль благодеяния создателя искусством и обманом, и истина была нарушена, и закон был написан, и несправедливость была запрещена, и учащийся был наставляем, и таким образом, когда гнев несправедливости был уничтожен, и несправедливость в отношении человека была уничтожена вместе с ним. И прежде всего он не пожелал, чтобы в душе возникла любовь к деньгам, ибо любовь к деньгам порождает несправедливости, и желание денег порождает жадность. "Ибо корень зла – это любовь к деньгам", и будут ветви и побеги любви к деньгам, то есть несправедливости и жадности. И поскольку жадность начинается с любви к деньгам и несправедливости, он предупреждает, уничтожает, объявляет: "Если богатство течет, не привязывайте к нему свое сердце", чтобы мысль не была увлечена течением денег и не была захвачена текущим богатством. Ибо если деньги текут и не имеют остановки, разумно, что мнение сопротивляется, не уничтожая свою собственную остановку текущему богатству. И поскольку любовь к деньгам причиняет боль здесь, а любовь к славе грабит разум молодостью и красотой славы... он также составил это страдание ("Я видел безбожника, восходящего и возносящегося, как кедры Ливана, и прошел мимо, и вот, его не было"), чтобы разум, легко поддающийся молодости, не продавал свое величие за малую цену, но возвышаясь над этим, держался любви к истине. И поэтому он ценит умеренность и изгоняет несправедливость и отдает божественные жилища тем, кто соблюдал умеренность, и таким образом он восклицает: "Господи, кто будет обитать в твоей скинии или кто будет обитать на твоей святой горе? Идя безгрешным и творя справедливость, говоря истину в сердце своем", чтобы полностью изгнать всякий вид любви к деньгам и не дать места несправедливости. И таким образом, уничтожив все виды, закон преследовал и уничтожил их. Поэтому тот, кто говорит согласно закону, говорит о истине, и поэтому работники истины не возмущаются законом, говорящим против зла. Однажды Спаситель говорил о любви к деньгам, и евреи возмущались; ибо любовь к деньгам работала против говорящего. В самом деле, когда воспитатель говорит ленивому ребенку о лени, весь воспитатель ненавидит говорящего, ибо всякий, кто уничтожает страсть молодости, ненавидим из-за любви к удовольствиям. Именно поэтому закон ненавидим последователями: поскольку он шел против страстей, он шел против грехов, он говорил против любимых вещей, они не могли этого вынести.
47
Ибо чтобы наши речи стали еще величественнее и стало очевидно, что секты несправедливо шли против закона, не только потому, что всякое зло уничтожил закон, но и потому, что он предписывает и объясняет всякое добро, мы должны добавить это к нашему рассуждению. Ибо если закон уничтожил все зло, но не добавил все добро, закон оказался неполон, недоставало подготовки добродетелей, и, уничтожив все пороки, он больше не стремился поместить все добродетели в душу. Если же из рассуждения станет ясно, что все добродетели находятся в законе и пророках, то разве не следует удивляться и принимать закон Бога? Ибо есть четыре добродетели: мудрость, умеренность, мужество и справедливость, и все добродетели проявляются в законе. Поэтому тот, кто хочет быть умеренным, имеет знания. Тот, кто стремится быть мудрым, взяв начала закона, преуспеет в деле. Тот, кто хочет быть мужественным, пусть будет смазан предписаниями. Тот, кто стремится к справедливости, пусть держит весы справедливости и не совершит ничего несправедливого, все делая с весами справедливости, и, участвуя в мудрости, пусть говорит: "Бог научил меня мудрости, и человеческая мудрость не во мне", чтобы, отбросив ложное и сбивчивое, он принял лучшее и божественное. И тот, кто ищет множество примеров умеренности, найдет их, читая, и, делая оттиски примеров, примет древние примеры как масло умеренности, того молодого человека, который был отдан братьями и куплен египтянином, который изменил свободу тела, но сохранил неизменной свободу души, того, кто снял одежды, чтобы не снять умеренность, того, кто был лишен одежды силой, но умеренность не была отнята силой, того, кто выбрал страдание, чтобы не подчиниться страсти, того, кто предпочел быть узником, чтобы не быть узником страсти, того, кто предпочел ненависть постыдного поступка, того, кто был назван, но не хотел быть, ибо он счел лучше быть названным постыдным, чем быть и скрываться, ибо, становясь и скрываясь, он боялся Бога-свидетеля, но, будучи названным, он довольствовался свидетелем, наблюдающим за происходящим. И это пример умеренности, а примеров мужества много, но достаточно примера Юдифи, ибо она была женщиной и слабой и робкой, но, будучи женщиной, она была мужественной и отважной, ибо она была верной, ибо она показала, что невозможное для человеческих ожиданий возможно благодаря мужеству, ибо она привела к вере и надежде то, что было неожиданным, ибо она властвовала мужеством и верой. Ибо стены были разрушены, и девушка выходила, и выходила только с одной служанкой, не боясь подозрения из-за красоты, не опасаясь мечей, не боясь, что она будет опьянена, что она подвергнется насилию, не боясь внезапного удара мечом, но побеждая страх перед мечом мужеством и полагаясь на Бога красоту. Ибо она считала Бога надежным стражем красоты, и она считала мечи менее ценными, чем хворост, и она попирала трусость гордостью духа мужества. И женщина прошла, и она не была сочтена дерзкой, и она не потерпела обвинения в грубости. Ибо не было завершено то, что было решено, чтобы обвинить ее в грубости. То, что было задумано, было доведено до конца. Поэтому она вызывает восхищение, ибо она смешала мудрость с мужеством, ибо все, что она задумала, она привела к завершению, и, взяв пример этого мужества, мы также примем пример справедливости, когда Авраам защищает и выступает в защиту угнетенных и, помогая, слышит от освобожденных: "Возьми коня и все для себя", и, слыша это, он смотрит не на обогащение, но на справедливость и признает, что он получил дар и не должен его продавать, ибо благотворительность не может быть продана, ибо те, кто получил дары, несправедливы, ибо они несправедливо (как) продают подарки и добрые дела. Плащ и украшение должны быть проданы на рынке, но благотворительность должна оставаться неизменной для великодушного ума, дару
48
Ибо мы имеем такое понимание в нашем уме, что дары и благодеяния не должны продаваться за большую сумму денег, но сохранять достоинство каждого, чтобы не быть испорченным дарением денег. И после того, как мы так рассудили, мы пришли к выводу, что все содержится в законе, уничтожение зла и совершенствование добродетели. И поскольку этих достаточно для упрека и уныния, мы даем что-то подобное, ибо если бы это были благие вести, то и закон был бы. Но если закон не имел ничего равного благим вестям, то обвинение было бы в несходстве. Если же есть сходство, то почему мы спорим о сходстве, сходство не терпит споров? Характер кричит о родстве, сходство означает братство. К одному из других причин они приводят мысль о спасителе. Закон сказал: "Слушай, Израиль, Господь, Бог твой, Господь един есть". Благая весть сказала: "Никто не благ, как только один Бог". Павел воскликнул: "Один Бог, от которого все". И было задумано нерожденное и беспризорное от закона и спасителя и апостола. И действительно, рожденное и рожденное из чрева и из лона, и сын родившего провозглашается. И снова согласны письмена. "Прежде зари Я родил тебя", говорит закон. Благая весть говорит: "Единородный Сын, который находится в лоне Отца, Он истолковал". И голос благих вестей свидетельствует: "Этот есть возлюбленный Сын, в котором я был доволен". И певец также свидетельствует: "Ты есть Сын Мой, сегодня Я родил Тебя". И один голос, и тогда, и сейчас, был провозглашен, и тот, кто говорил, кто говорил тогда, а сейчас общался, не меняется говорящий. Ибо в конце концов, оставив такой голос, он был найден, что уже предвосхитил и провозгласил в псалмах. И приказ от отца к божественным силам служить Сыну и отдавать ему честь и поклонение (ибо написано: "И поклонятся ему все ангелы Бога"), Павел согласился с этим приказом, и, более того, он выполняет и истолковывает и старается быть истолкователем упомянутого и упомянутого. Ибо, когда он вводит перворожденного в мир, он говорит: "И поклонятся ему все ангелы Бога". И ты увидишь, что апостол старается истолковать древние вещи, не пренебрегая тем, что в законе, но иногда говоря: "Все (было подчинено) под его ногами", и сразу же объясняя: "Когда же он говорит, что все подчинено, ясно, что он не оставил ничего неподчиненного ему, чтобы Бог был во всем", иногда говоря: "Поэтому человек оставит отца своего и мать свою ради этого. Это великая тайна. Но я говорю о Христе и о церкви." И истолкователи - это апостолы древних, а древние согласуются с новыми. Но сколько апостолов истолковывают, столько и не апостолы обвиняют. Ибо делающие не делают, но сражаются с написанным ими, они лгут апостольству, будучи лжепророками. Ибо вот, провозглашающие истину почтили закон и истолковали закон. Но эти, обвинившие закон, сражаются с законом и спорят с истолкователями закона. И апостолы знают равенство сходства благих вестей и закона, и, взяв закон, они видят благую весть и, заглядывая в благую весть, не уничтожают закон. Но эти, всегда считая подобное несходным и называя враждебным и непримиримым то, что для них дружественно и братски, не избегают обличения зла, но стремятся разделить и раздробить подобное, не будучи в состоянии разделить, ибо закон не допускает быть разделенным благой вестью, они унаследовали осуждение своего злословия. Ибо все, что в законе о отце, то же и в благих вестях. И все, что в законе о сыне, то же и в обоих. И все, что в законе о святом духе, мы сможем найти и в благих вестях. Ибо ни одно из писаний о святом духе не забыто, но в благих вестях - дар, а там и просьба, и иногда Давид говорит: "Не отними от меня святого духа", а иногда благая весть: "Примите святой дух", чтобы один имел и не был лишен, а другой, получив, имел так. И души почитают общением со святым духом, ни отлучаясь от общения, ни продолжаясь без общения. И кто-то сможет исследовать подобие ангелов и архангелов и других властей, а также неба и земли и других творений, взяв из закона и благих вестей, и, таким образом, охотясь, достичь до мельчайшего.
49
Мы же отказываемся от такого объема, пользуясь только предположением и призывая любознательных следовать предположению, не касаясь никаких теорий. И то, что обвинители обвиняют с некоторым осуждением, мы только добавим к слову, чтобы разрешить их вину и рассмотреть расположение закона. Ибо если они, читая писания, использовали высокомерный язык, то мы даже смутим их глупость и не откажемся представить их вину. Ибо они обвиняют древний закон как грубый и суровый, обвиняют и древних служителей как более суровых и склонных к осуждению, лишенных милосердия и сострадания, не понимая написанного: "Милосердие и суд я буду петь тебе, Господи". И, не зная, что совершенство управления зависит от милосердия и осуждения, они тупо смотрят на милосердие закона и, более того, помнят о наказаниях и кричат вверх и вниз. "Разве вы не видите", говорит он, "чтобы дети ругали Елисея, проклинали и отдавали двум медведям младенцев, приготовив детей в пищу медведям?" И, поскольку они ставят такие обвинения и такие наказания в порядке зла и порока, что они скажут о Павле? Что, когда Варсава разговаривал с магом перед Сергием Павлом, он видел, как мысль учеников поворачивается из-за обмана слов, и не вынес этого, наказал, лишил зрения, кричал: "Полный обмана и всякого мошенничества, сын дьявола, не перестанешь ли ты искажать прямые пути Господа? И вот рука Господа на тебя, и ты будешь слепым, не видя солнца до времени". Что они скажут о Петре? Когда Анания и Сапфора, продав имущество, утаили часть, а часть уже получили, поскольку он судил и обвинил Ананию, показав его мертвым, а Сапфоре передал то же самое место погребения. Ибо они были мертвы, уничтожены словом, и там огонь, принесенный, уничтожал пришедших, здесь (то есть в случае с Ананией и Сапфорой) слово, вышедшее перед глазами учеников, показало мертвых, торговавших верой. Там Елисей отдавал тела младенцев зверям, а здесь Павел лишал зрения глаза и делал слепым видящего. И, совершая такие действия, они дали наказания, если, следовательно, наказание берется за неуместное, то Павел и Петр неуместны. Если они хорошие, потому что они апостолы, и они хорошие, потому что они наказали, то почему ты обвиняешь наказания и используешь наказания апостолов? Если мы принимаем апостолов, но обвиняем наказания, то законы не судят дела по лицам или не судят по лицам, но они следуют сходству действий. "Но", он говорит, "сын милосердия, милосердный, написавший благую весть, и милосердный, чьи дела - это дела милосердия. Закон жесток и не прощает тех, кто согрешил, но благая весть имеет милосердие, сдерживая проступки и провозглашая покаяние. Ибо, вот, спаситель", они скажут, "помиловал Петра, который отрекся, и, совершив такое великое прегрешение, он представил его и добавил угрозу к своему милосердию, оставив его как пример на всю жизнь, чтобы он представил ему образ своего милосердия." Так что же закон? Разве он испытывает недостаток в подражании и не имеет соответствующего образа? И Петр, хотя и согрешив, был почтен прощением и снисхождением, разве никто, согрешивший в законе и сильно согрешивший, не обещал прощение покаянием? Ибо, если они не знают, мы скажем написанное: "Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей и по множеству щедрот Твоих изгладь беззаконие мое. Многократно омой меня от беззакония моего и от греха моего очисти меня. Только Тебе я согрешил и злое пред Тобою сделал." Если же они знают, они молчат злыми словами.
50
Итак, братья, дела подобны образам. Здесь Петр, а там священнослужитель, чтобы даже великие люди были очищены великим прощением. И для тех, кто совершил великие грехи, велико и милосердие, которое стало. Если они удивляются благовестию, потому что Петр был помилован, пусть удивляются, потому что Давид был помилован. Если они обвиняют, потому что Давид не был прощен после стольких грехов, то и Петр не избежит обвинения из-за них. И будет казаться, что обвинение относится только к Давиду, но силой оно будет предъявлено и Петру. Если они скажут, что прощение хорошо, но прощение старого закона достигло только до одного, то пусть знают, что здесь море прощения и море прощения, и голос, который звучит, говорит: "Придите ко мне, все утомленные и обремененные, и я успокою вас". Пусть они читают древние писания и удивляются написанному, а если они не могут встретиться с письменами из-за небрежности, то пусть они избавятся от этого обвинения. Спаситель говорит: "Придите ко мне, все утомленные и обремененные, и я успокою вас", не оставляя никого, никого не оставляя, всех охватывая. Священнослужитель говорит: "Все народы, хлопайте в ладоши" и снова: "Послушайте, все, живущие в доме, как рожденные землей, так и сыны человеческие, богатые и бедные". Все из благовестия, все из закона движимы. Благовестие не оставило никого, закон никого не оставил. Благовестие кричало: "Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное". Оно обращалось ко всем с этой речью, говорило с падающими, говорило с заблудшими, говорило с теми, кто уже должен был умереть, обещало свободу через проповедь. Иона также побывал в Ниневии, в большом городе, среди многолюдного народа. Он показал угрозу, не умолчал о порицании, кричал словами обвинения, видел своих врагов, привел их к изменению, освободил их от греха, предсказанное порицание ушло, милосердие пришло, то, что искали, стало. Ибо не искали уничтожения людей, а искали изменения их поведения. И когда то, что искали, произошло и люди изменились, проявилось дарование милосердного, судья кричал, защищая, сказал своему слуге: "Если ты пощадил смоковницу, ради которой ты не страдал, которая появилась ночью и исчезла ночью, то я не пощажу Ниневию, великого города, в котором живут более двенадцати тысяч человек и много скота?" И Бог был милосерден, и тот, кто теперь говорит это, был известен как кричащий в другом пророке: "Я не хочу смерти грешника. Как обратить его и чтобы он жил", тот, кто восхваляется теми, кто знает восхвалять, "милосердный и милостивый Господь, долготерпеливый и многомилостивый". Ибо такое море милосердия у Бога, что даже самую малую и кратчайшую и самую ничтожную возможность к покаянию он не считает незначительной. Ибо когда Ахав почти достиг предела зла и был как-то немного поражен, Бог почтил его и показал слуге дело и сдержал угрозу, оставляя время порицания между ними. "Ты видел", говорит он, "как Ахав был поражен? Я не навлеку зло на него в его дни, но в другие дни", чтобы Бог оценил даже самую малую каплю покаяния соответствующей ценой.
51
Итак, братья, дела подобны образам. Здесь Петр, а там священнослужитель, чтобы даже великие люди были очищены великим прощением. И для тех, кто совершил великие грехи, велико и милосердие, которое стало. Если они удивляются благовестию, потому что Петр был помилован, пусть удивляются, потому что Давид был помилован. Если они обвиняют, потому что Давид не был прощен после стольких грехов, то и Петр не избежит обвинения из-за них. И будет казаться, что обвинение относится только к Давиду, но силой оно будет предъявлено и Петру. Если они скажут, что прощение хорошо, но прощение старого закона достигло только до одного, то пусть знают, что здесь море прощения и море прощения, и голос, который звучит, говорит: "Придите ко мне, все утомленные и обремененные, и я успокою вас". Пусть они читают древние писания и удивляются написанному, а если они не могут встретиться с письменами из-за небрежности, то пусть они избавятся от этого обвинения. Спаситель говорит: "Придите ко мне, все утомленные и обремененные, и я успокою вас", не оставляя никого, никого не оставляя, всех охватывая. Священнослужитель говорит: "Все народы, хлопайте в ладоши" и снова: "Послушайте, все, живущие в доме, как рожденные землей, так и сыны человеческие, богатые и бедные". Все из благовестия, все из закона движимы. Благовестие не оставило никого, закон никого не оставил. Благовестие кричало: "Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное". Оно обращалось ко всем с этой речью, говорило с падающими, говорило с заблудшими, говорило с теми, кто уже должен был умереть, обещало свободу через проповедь. Иона также побывал в Ниневии, в большом городе, среди многолюдного народа. Он показал угрозу, не умолчал о порицании, кричал словами обвинения, видел своих врагов, привел их к изменению, освободил их от греха, предсказанное порицание ушло, милосердие пришло, то, что искали, стало. Ибо не искали уничтожения людей, а искали изменения их поведения. И когда то, что искали, произошло и люди изменились, проявилось дарование милосердного, судья кричал, защищая, сказал своему слуге: "Если ты пощадил смоковницу, ради которой ты не страдал, которая появилась ночью и исчезла ночью, то я не пощажу Ниневию, великого города, в котором живут более двенадцати тысяч человек и много скота?" И Бог был милосерден, и тот, кто теперь говорит это, был известен как кричащий в другом пророке: "Я не хочу смерти грешника. Как обратить его и чтобы он жил", тот, кто восхваляется теми, кто знает восхвалять, "милосердный и милостивый Господь, долготерпеливый и многомилостивый". Ибо такое море милосердия у Бога, что даже самую малую и кратчайшую и самую ничтожную возможность к покаянию он не считает незначительной. Ибо когда Ахав почти достиг предела зла и был как-то немного поражен, Бог почтил его и показал слуге дело и сдержал угрозу, оставляя время порицания между ними. "Ты видел", говорит он, "как Ахав был поражен? Я не навлеку зло на него в его дни, но в другие дни", чтобы Бог оценил даже самую малую каплю покаяния соответствующей ценой. Ибо душа держится за тело и любит его. "Никто никогда не ненавидел своей плоти, но питает и согревает ее." Если же другой заботится о другом и считает боль тела своей собственной болью, не отделяет себя от страданий, но отождествляет себя с ранами, отождествляет себя с страданиями, и когда он страдает, он страдает из-за ран, не может быть безболезненным, а когда он наслаждается, он возбуждается удовольствием, и душа также участвует в движениях и касается возбуждений и прекращается таким же образом, и получает прогресс таким же образом, и когда душа отходит от движений страстей, и тело успокаивается, и когда желание в душе истощается и возбуждения истощаются, тело становится мягким и воспаляется, и, возможно, возникают возбуждения, и, возможно, возникают положения и исчезновения возбуждений. Если же они были из противоположностей, и тело было злого, а душа от Бога, то, во-первых, не было бы союза, и смесь не была бы завершена, во-вторых, одно не принимало бы другого, но каждое считало бы свое собственное чужим и не стало бы удовольствие тела удовольствием души, и раны тела не стали бы страданиями души, но каждое укоренялось бы в себе и удовольствие для себя и раны. Но как дьявол смог получить то, что ему не принадлежит? И как душа, не будучи этим, но будучи другим и не имея никакого смешения с этим местом, но будучи другой сущности и полностью отчужденной от сущности злого, находится среди чужих и незнакомцев и несет смешение с телом, и связана не со своим, и присваивает себе плоть и делает ее святой и подготавливает ее к добродетели, чтобы она могла уподобляться лучшему. Ибо когда она невинна или даже непорочна и незапятнанна, когда она свята или даже почитаема, когда у нее святые речи, когда у нее праведные речи, когда у нее праведные взгляды, когда у нее божественные движения, что иное, как не уподобление лучшему? И она уподобляется прекрасному и возносит образ лучшего.
52
Итак, эти вещи были сказаны таким образом, и мы также приведем несколько изречений, чтобы и размещение изречений вызвало раскаяние у них, а у нас точность веры. Ибо Спаситель в Евангелии, вспоминая о создании человека и женщины и возводя создание к своему Отцу и Творцу всего, говорил: "Создавший в начале мужчину и женщину сотворил их", и сказал: "Посему оставит человек отца своего и мать и прилепится к жене своей, и будут два в плоть одну, что Бог сочетал, человек да не разлучает". И признавая причину тела и души, он знает отца и удерживает человеческие мысли, желая, чтобы созданное было нераздельным и не позволяя кому-либо разделять то, что хорошо сопряжено человеческим суждением. В Евангелии, обращаясь к тем, кто следует мнению одного и того же заботы, но пренебрегает скрытым и внутренней заботой, он говорит: "Глупец! Разве не Тот, Кто создал внешнее, также создал и внутреннее?" Если же внутреннее - это душа, а внешнее - тело, и Тот, Кто создал внутреннее, душу, также создал и внешнее, тело, то Создатель души и тела был бы Творец, и Бог, делающий и созидающий оба, и соединяющий, Тот, кто устроил эту священнейшую гармонию. Сам Спаситель в своих беседах показывает заботу, которую он проявляет о теле, когда говорит: "Есть евнухи, которые сделали себя евнухами ради Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит". Ибо, предоставив такую заботу телу и сделав его святым, бесстрастным и безразличным, и отсекая и обрезая всякое желание словом, он показывает заботу о теле и попечение о плоти. Заботясь и беспокоясь о том, чтобы сохранить его особенность, он провозглашает заботу, доходя до взгляда, чтобы взгляд, движущийся как попало, не наполнился грязью и пятном, но продолжал иметь умеренное движение в гармонии. Ибо он говорит в Евангелии: "Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с ней в сердце своем". И он соразмеряет страдание тела с сердцем и, заботясь о взгляде, делает заботу о сердце общей, вводя страдание взгляда как страдание сердца и устанавливая заботу о глазах как заботу о мыслительном. Ибо взгляд не может повредить иначе, чем повредит разум. Ибо невозможно, чтобы взгляд был искажен, а душа не была искажена. Ибо глаза чистого души и просто смотрят соответствующим образом. Здесь, наблюдая странный взгляд, он вводит святой, чтобы глаза смотрели прямо, и веки моргали справедливо. Ибо он поднимает глаза, не позволяя им быть согнутыми, но поднимая их и пробуждая, и подготавливая их в приподнятом состоянии. Поэтому, проявляя большую заботу о телах и перенося их, он пришел в тело.
53
Если, следовательно, Он не пришел в теле, то что они скажут о кресте и образе тернового венца и образе копья и могиле и погребении? И если, будучи изобличаемы этими вещами, они признают, что Спаситель принял тело, то что они скажут, если не скажут также, что и Его Самого злой сотворил и что это уже не только человеческое тело злого, но и тело Благодетеля? Не пощадят ли они даже этой мысли и не вытянут ли язык против Спасителя? Ибо тот, кто упражняется говорить против тех, кто Ему дорог, этот, наточив язык, обратится против Него. Но Спаситель и омовением в Иордане омывался, омывался водой, и один из них, не так ли? Ибо если Он не тело принес и не имел тела, то что общего у Него с духами и водами? Какая сила, какая власть, какой престол, какое начальство, какая власть сошла в омовение и испытала воды? И если, следовательно, не сила и не власть, и не престол, и не... сошли в воды, то дело стало непостижимым и ясным, и стало ясно то, что искали. Но Он восходил от вод, искушаем был злым, голодал, жаждал, плыл, спал, работал, уставал, ходил, голодный пришел к смоковнице, и, наконец, был осужден, был распят. Кто кричал это? Кто свидетельствовал это? Пусть умолкнут языки, пусть говорят дела. Ибо дела имеют уста, и пусть мы больше не ударяем воздух, издавая звук, пусть говорят написанные вещи. И даже если мы будем молчать, они не будут молчать, и даже если мы не будем говорить, они не потерпят, чтобы они сами не говорили. Итак, поскольку это так и дела верны, и слова дел истинны, и дела кричат, что Спаситель имел тело, смертное тело, и носил тело ради нас, ищи теперь подобное. Ибо пришел ради нас Создатель Его и Создатель нашего. Ибо если бы Он был другим, Он бы не заботился о других, но если Он был создан и создан Богом, и создан ради нас, то Он заботился о Своем. Ибо Он сделал это, чтобы спасти Свое, сотворив все Свои через Его творение. Благодарение, следовательно, Тому, Кто создал наши тела, Тому, Кто заботился и не забывал о них и послал Своего Сына в теле и дал залог нашим телам, чтобы мы больше не сгибались и не смотрели вниз, но были возвышены общением тел. Итак, унизим и этих обманщиков, ибо они прошли мимо тел и прошли мимо Творца и вытянули язык против управления Бога и не отказались говорить языком против нашей свободы, будучи некоторыми обманщиками и рыночными торговцами, собранием слов зла. Ибо есть то, что обвиняет другое, но, проходя через все, считать все бесполезным и чуждым. Поэтому и мы, спускаясь во все их слово, не предоставим много длины слову, но остановимся на этом, указав на остальное через немногое и доказав это через сказанное. Но забота нужна благочестивым, чтобы, превзойдя всякое очарование, они сохранили свои уши недоступными для зла, чтобы они были стражами своих ушей, открывая их, когда бьет истинное слово, и закрывая их, когда ложное и обманчивое пытается проникнуть в сокровищницу их разума. Ибо многие, обманутые и сбитые с толку, ударяют в уши, говоря: "Я - Христос", и многие будут введены в заблуждение," но есть только один Христос, Освободитель, Победитель, Благодетель, тот, кто ударяет по расположению, кто ищет свободу входом, кто изгоняет грехи при входе, кто в входе отдает дружбу Отцу, кто сразу же со своим входом ставит трофеи против зла, кто скрывает свое благодеяние в душе. Если он войдет и станет внутри, божественные праздники и священные собрания совершаются, хоры, которые не могут говорить, уважают молчание, потому что он сразу же поднимает разум и дает крылья душе, и делает ее возвышенной к высшим вещам. Ибо, если кто-то увидит его, он больше не будет смотреть на себя, но будет поражен красотой, которую он увидел; он считает все безобразным. Из-за его прекрасного соответствия он кричит: "Тщета тщетности, все - тщета", он кричит: "Я считаю все сором, чтобы получить Христа". И если, таким образом, он ударит и разум будет медленным и будет использовать сон, и станет причиной медлительности, он издает голос: "Открой мне, сестра моя, невеста, потому что моя голова полна росы, и мои локоны полны капель ночью", чтобы показать дружбу и обозначить заботу, потому что даже закрытый слово терпит, и, будучи снаружи, он приносит, и он не отступает до тех пор, пока разум, продолжая просьбу и удар, не откроет себя, предоставляя место ударяющему.
54
А маги и лжепророки и лжехристы ходят повсюду, то ударяя, то копая. И, пользуясь более слабым ударом и подражая истинному удару, они, возможно, обманывают разум подобием удара, как будто он открывается своему и знакомому. И не отказываясь даже от того, чтобы быть ворами, но и стремясь копать, они либо обманом, либо силой привлекают умы. Ибо они одних силой захватили, а других обманом обманули. Поэтому мудрые и почтенные, будучи стражами самих себя, смешав знание с бдительностью, никогда не копаются из-за бдительности и никогда не обманываются из-за знания. Ибо знание противостоит очарованию, а бдительность не дает места копающим. Поэтому мудрые и почтенные стражи самих себя охраняют свои умы, побеждая обман знанием, и, бдительно бодрствуя, они обещают себе безопасность.
Блаженного Серапиона, епископа Тмуисткого, против манихеев.