Библиотека (Μυριοβίβλιον) #2

Cod. 188. Александр из Минда, Собрание Чудес – Протагор, Всемирная География

Переводчик: Г.П. Власов (Агностик)

Читал Александра^[580], собрание чудес. Он сообщает в этой книге ряд потрясающих и невероятных вещей, но сперва он перечисляет других авторов, которые до него сообщили эти факты, причем небезызвестных. Он говорит о животных, о растениях некоторых стран, о реках, родниках, растениях и других предметах такого рода; стиль у него ясный и краткий, и не лишен приятности.

В том же томе труд Протагора^[581], озаглавленный Всемирная География в шести книгах. Первые пять, не будучи серьезны или точны как надлежит географии, составляют описание Азии, Ливии и Европы. Шестая книга составлена в том же ключе, что и собрание Александра, потому что она сообщает экзотические истории, которые циркулируют повсеместно; он приписывает часть из этого древним авторам и претендует на то, чтобы выглядеть не менее странно чем остальные. Этот автор в равной степени имеет ясный и краткий стиль, прежде всего в шестой книге.

Cod. 189. Сотион из Александрии, Удивительные рассказы о воде – Николай из Дамаска, Странные обычаи – Акесторид, Городские басни

Переводчик: Г.П. Власов (Агностик)

Прочитал Сотиона^[582] об удивительных историях, которые случались в разных местах возле рек, источников и озер. Это небольшая работа в том же жанре, что шестая книга Протагора и собрание Александра, за исключением того, что в этой конкретной книге он сообщает чудесные истории об источниках и озерах, тогда как в других присутствует значительное количество других тематик. Стиль близок к стилю этих работ.

В том же томе еще прочитал работу Николая^[583], посвященную Ироду, царю евреев, которая содержит собрание странных обычаев. Она в точности совпадает с некоторыми из странных историй собранных Александром и добавляет ряд деталей к легендам собранным Кононом; но все же, он опускает некоторые, потому что сообщает о них в другом месте. По стилю он в равной степени умерен и не испытывает недостатка в ясности, но более краток и более талантлив, чем предшественники.

Он сообщает некоторые факты, которые как ни странно, признаются многими людьми, и некоторые другие, которые не известны, но которые не состоят в резком противоречии с правдоподобием, потому что зачастую эти обычаи он приписывает определенным народам, хотя кто-нибудь найдет среди них такие, нереальность которых очевидна. Этот Николай, я думаю, Николай из Дамаска, который достиг пика карьеры при Августе и считался его другом; и именно по этой причине император назвал пирожное «николаевским»^[584], которое Николай послал ему; он хотел почтить хоть чем-то того, кто оказал ему любезность. Это автор также оставил нам, если правильно помню прочитанное, многотомную Историю Ассирии.

В том же томе я прочитал четыре книги труда Акесторида О Городских баснях. Это автор, сдается мне, имел гораздо больше возможностей чем другие в выборе названия своего труда. На самом деле истории, которые он пересказывает, более умеренные не комментирует, а про другие утверждает, что они истинные, и он в своем желании быть точным, называет баснями и собирает коллекцию или даже книгу легенд, как он был счастлив назвать их.

Среди этих историй можно найти много таких, которые собраны Кононом и которые Аполлодор излагает в своей библиотеке, которые были собраны Александром, посвящены Августу Николаем, и ранее обработаны Протагором. Но Акесторид включил много таких, которые другие опустили; действительно, во многих этих историях, обработанных им самим и другими, можно увидеть, что версии расходятся.

Этот автор сообщает в своих сочинениях много фактов, которые подтверждены известными источниками. Он один из тех, кто мог бы показать их правду ясно и, как кажется, он озаглавил их баснями не для того, чтобы критиковать их композицию, но чтобы подчеркнуть их приятность и очарование. Но на мой взгляд, можно признать его мудрость, потому что, предлагая объединить вместе очевидные басни и реальные факты, он избегает обвинения в неоднозначности своего заглавия. Стилем он напоминает предыдущих авторов.

Cod. 213. Агатархид. О Красном море

Переводчик: Г.П. Власов (Агностик)

Прочитал труды по истории Агатархида, некоторые также называют его Агатаркий. Его родина Книд, он по профессии грамматик, был писцом и занимал должность секретаря Гераклида Лембросского. Он был учеником Киннея.

Агатархид написал Историю Азии в десяти книгах, Европы в сорока девяти книгах, затем описание всего Красного моря и его окрестностей в пяти книгах. Он, кажется, упоминает в последней из своих книг, где, среди прочих причин почему он больше не писал, он говорит, что он стар.

Некоторые говорят, что он написал другие труды, но я не смог на них взглянуть. Он упоминает краткое изложение того, что он написал о Красном море, пять книг о троглодитах, выдержки из поэмы «Лида» Антимаха из Колофона, другое извлечение из собрания о необычных ветрах, выдержки из истории и трактат по искусству жить хорошо с друзьями.

Этот автор, как я смог в этом убедиться при чтении его книг, серьезен и богат изречениями; его речь несомненно великолепнее и достойнее, чем у других. Этот автор не гоняется за необычными словами, хотя вполне овладел искусством блеснуть новым оборотом в предложении, составленном из употребительных слов; кого-нибудь, кто пользуется таким приемом, не видит новизны в его стиле; его речь не менее ясна, чем у того, кто использует обычные слова.

Своим выбором предложений он показывает такую же тщательностью, как и талант; что касается перестановки слов, понятно, что он талантливейший из писателей, особенно в совокупности его трудов, которые были рассмотрены.

Когда он использует риторические фигуры с умерением, их смысл не так уж и труден, это не означает только перестановку слов, он выказывает в своих сочинениях все то, что может порадовать и доставить удовольствие; никто не способен более умело сделать из существительного глагол, из глагола существительное, и сократить фразу до существительного.

Отметим также, что он подражает Фукидиду своею речью, но также сравним с ним по величию и превосходит ясностью.

Вот грамматика, которая принесла славу этому писателю. Наконец, хотя он не назывался ритором, но, на мой взгляд, ни один известный мастер не превзошел его, ни как грамматика или ритора, ни как преподатателя, ни как писателя.

Cod. 215 Иоанн Филопон. Против трактата Ямвлиха «О статуях»

Переводчик: Иванов И.А.

Cвятой Фотий, Патриарх константинопольский, о философе Иоанне Филопоне

Прочитан трактат Иоанна Филопона против сочинения Ямвлиха «О статуях». Целью Ямвлиха было показать, что идолы (то есть «статуи») – божественны, так как исполнены присутствия божества. В равной степени это относится к рукотворенным и к нерукотворенным статуям. Последние так называются в силу анонимности автора и считаются ниспосланными с неба, как бы изваянные свыше (как будто бы они в самом деле имели небесную природу и от падения на землю заслужили сие название). Но божественными также называются и статуи, сделанные посредством искусства кузнеца или скульптора, или иного мастера – ради самого искусства или за плату.

Ямвлих пишет: произведения мастеров превосходят природу и преодолевают образ мысли человеческой. И он не краснеет ни от изобилия слов, повествующих о множестве невероятных вещей, почерпнутых им из мифов; ни от их соединения с неясными причинами, ни от их отрицания очевидностей.

[Отметим, что Ямвлих] разделяет свой трактат на две части: большую и меньшую. И согласно этому именует их.

Филопон критикует обе, используя обычный свой лексикон и свою привычную манеру сочинения; он соблюдает правила четкости и ясности, но ему не достает изящества аттической речи. Его возражения на тезисы Ямвлиха сильны и опираются на факты. Тем не менее, он контраргументирует поверхностно и буквально, слишком уклоняясь от сути полемики, хотя тезисы оппонента не сложно опровергнуть ввиду их очевидной слабости.

Cod. 216. Орибазий, Эпитома произведений Галена

Переводчик: Г.П. Власов (Агностик)

Прочитал четыре книги, где Орибазий развивает медицинский трактат им составленный, и кроме того такой же в семи, который сделан, как кажется, почти в том же виде.

В первой книге он обобщил труды Галена. Она посвящена Юлиану Отступнику и начинается: «Охотно подчиняюсь твоей воле, божественный император Юлиан, когда ты заказал мне кратко изложить замечательные книги по медицине несравненного Галена. Ибо тот, кто хочет погрузиться в это искусство (это он говорит) без естественных наклонностей и не имея подходящего возраста или тот, кто зачастую не имеет понятия об основах (и по этим причинам не может изучать книги слишком объемные), для того написанного мною будет достаточно. Очерк потребует минимум времени и понимание будет легче, потому что краткое изложение рассеивает тьму.

Но тем, кто уже прикоснулся к медицинской науке и кому не препятствуют ни возраст, ни естество вникать в полное собрание сочинений, это извлечение также подойдет: особенно, когда они вынуждаемы необходимостью срочно восстановить в памяти необходимые основы».

Это предисловие настоящего трактата. Он обещает собрать мысли только Галена и уважать искусство медицины. Этот труд он осуществил... книги.

Cod. 217. Орибазий, Медицинский сборник

Переводчик: Г.П. Власов (Агностик)

Второй трактат, также посвященный Юлиану, состоит из семидесяти книг. Он представляет собой вклад столь же полезный, как и первый, и даже более полезный из-за его важности^[585].

Он также имеет введение; выглядит оно так: «Император Юлиан, я завершил, подчиняясь вашему желанию, в течение нашего пребывания в Галльской стороне, краткое изложение, обращаясь только к трудам Галена, которое Ваша Божественность поручили мне. После пользования этим собранием, вы подрядили меня на другой труд, найти и собрать то, что есть самое важное у лучших врачей, и все то, что способствует достижению цели в медицине; и я с готовностью решил сделать такой труд в меру своих способностей, в уверенности, что подобное собрание будет очень полезным, так как читатели могли бы быстро найти то, что в каком случае подходит для больных. Считая излишним и даже совершено бессмысленным повторять несколько раз одно и то же, делая выписки у авторов, которые имеют наилучшие сочинения, так и у тех, которые не составили свои произведения с той же тщательностью, я возьму только у лучших писателей, не опуская ничего из материала, что был дан некогда только Галеном, сообразуя мою книгу с почтением, которое сей автор получает от всех других, кто занимался теми же вопросами, потому что он использует методы и определения наиболее точные, принимая во внимание, что он следует принципам и мнениям гиппократиков. Я принял здесь следующий порядок: я соберу, во-первых, то, что касается области гигиены и терапии, затем то, что было сказано о природе и строении человека, то, что относится к сохранению здоровья и восстановлению сил у больных, после этого то, что содержит учение о диагностике и прогностике; наконец, я займусь исцелением болезней и симптомами, словом, тем, что против природы».

Вот введение второго трактата. Он начинается с тех же самых доводов, что и первый, предоставляя свойства продуктов питания. В семидесяти книгах он рассматривает то, что было объявлено. Этот труд, написанный в то время, первый в полезности, так как он содержит не только то, что Гален записал для потомков, но и вопросы, которые он оставил в стороне, и то, чему учили другие. И по моему мнению, этот труд полезен, но не больше, чем все то, что можно прочитать о медицинском искусстве и науке, но в любом случае, больше, чем большинство из них, ибо ясность с каковою излагается это дело, и потому, что ничего не оставлено в стороне, и потому, что большинство собранных вещей выражаются в различных терминах. Если нечто рассказано кем-то другим слишком неясно, это вскоре проясняется объяснением других авторов. И тем, кто практикует в медицинской науке, я бы посоветовал постоянно справляться с этим трактатом.

Таково второе собрание Орибазия о медицинской практике и науке.

Cod. 218. Орибазий. Эпитома медицинского сборника

Переводчик: Г.П. Власов (Агностик)

Третье издание трудов автора содержит, как он сам говорит во введении, сокращение его работ. Посвящено оно его сыну Евстахию. Всего оно разделено на девять книг в которых идет речь о лекарствах от болезней, очень легко получаемых и быстродоступных. Хирургия в этом сборнике опущена.

Данная книга представляет собой руководство для тех, кто уже знаком с теорией и практикой медицины, дает немало пользы, и способом легким и доступным. Тем, кто надеется быстро освоить профессиональные знания при помощи этого сокращения, я бы сказал, что это могло бы быть полезно в некоторой степени, сам я не узнал из практики о его недостатках в методах и определениях; они ведут людей несведущих в этих знаниях и тех, которые слишком поспешно принимаются за лечение, к крупным ошибкам для больных, а иногда даже для здоровых. Кроме того, он включает в девять обсуждаемых книг сокращение из семидесяти книг.

В первой автор рассказывает об осторожности, которой надлежит придерживаться при физических упражнениях, и о самих физических упражнениях, об упражнениях полных и частичных, о болезнях мнимых и тех, которые во власти природы. Обсуждает климат, купания природные и искусственные, купания в оливковом масле, либо в оливковом масле с водой, и купания резко воздействующие на кожу; о лечении хронических болезней, которые врачебная методика называет удалением жидкости из организма.

Вторая посвящена действенности лекарств, изготовленных из лечебных трав, их сбора и подготовки, мазям, которые называются укрепляющими, пластырям, весам, так называемым большим клейким «раздроблинам», приготовляемых из травы с клеем.

Третья книга содержит различные рецепты из лекарственных трав.

Четвертая посвящена свойствам пищи, ее приготовлению, воде с медом и другим напиткам, необходимых больным, и, наконец, водам.

Пятая описывает болезни беременных женщин, их диету, и рассказывает как нужно кормить младенца, о детском питании и о том, что обычно происходит с детьми. Рассказывает о состоянии усталости, вызванной физическими упражнениями, и о той, причина которой не очевидна, обсуждает одряхление кожи. В этой книге вы также найдете диету для пожилых людей, описание болезней, которые обезображивают тело и вызывают жалость при виде их, а также советы как удалить и вылечить эти искажения. В свою очередь рассказывается об уходе за зубами, лекарствах для людей с ослабленным слухом и зрением, о лечении заболеваний, вызванных чрезмерной едой, о диете для работников, о людях, в которых уничтожаются продукты питания. Затем автор обсуждает диету для путешественников и моряков, для похудания и восстановления сил, сведения о теле и лечении его недугов.

В шестой книге автор собрал все, что касается надежного распознавания признаков заболевания, определение лихорадки и симптомы, разновидности лихорадки и способы лечения. Говорит о чуме, слабости, обмороках, болях, икоте, о терапии, – собачий голод, отсутствие аппетита и волчий голод; кроме того обсуждается морская болезнь, рвота, бессонница, спячка, обезвоживание, обезвоживание и лечение гнойников в области крестца.

В седьмой обсуждаются все виды ран, которые называются обычными, глубокими и гнойными, и такие, которые требуют лечения сами и чрезмерно заросшие мясом; дается способ лечения ожогов, сыпи, чесотки, прыщей, язвы, гнойные и злокачественные. Описаны методы лечения карбункулов, опухолей, судорог, растяжений, ушибов, дает способы удаления острых шипов, тростника, чертополоха, или шипов, которые застряли в теле. Далее говорит о вросших ногтях на ногах, ранах в суставах, кровотоках, повреждениях нервов, напряжениях суставов, воспалений, склонности к отекам; о гангрене и костоеде, нагноении, язвах, свищах, румянце, лишаях, опухолях твердых и припухлостях, отеках, язвах, болезненных особенно ночью, вырезание связок; далее – о наростах, бородавках, волдырях, бородавках с тонкой шейкой, бородавках в форме муравьев и другие подобные медицинские симптомы. Он говорит о лечении так называемого подкожного отека, об обморожении ног, трещинах кожи, изъязвлениях половых органов, обсуждает проказу, сыпь, чесотку, лишай, опухоли, отек, и говорит, что укус гадюки лучшее лекарство от слоновой болезни.

Таковы темы седьмой книги.

В восьмой речь идет о потере памяти, о больных сильно страдающих от бессонницы и вялости, представляет ночные кошмары, эпилепсию, головокружение, удар (инсульт), меланхолию, безумие, сексуальные извращения, оборотничество и дает способы их лечения. Затем обсуждаются заболевания, вызывающие расстройство мозга, укусы бешеной собаки, паралич, трясучка, при которой нет жара, судороги, столбняк и болезни головы. Дает лекарство от истощения, случающегося у детей, от неприятного запаха, который выделяется из носа, от синяков под глазами и от постоянного насморка. В свою очередь обсуждает растрескивание губ с указанием средств, пятна на лице, стеблевидные знаки, прыщи и фиговые наросты на подбородке. Он говорит о неприятном запахе из подмышек, заболеваниях глаз, вшах, закупорке ноздрей. Таково содержание восьмой книги.

В девятой обсуждаются болезни легких, брюшной полости вплоть до половых органов. В ней перечислены женские болезни, способы лечения подагры, артрита и радикулита.

Таков третий труд Орибазия.

Cod. 219. Орибазий. Эйфория

Переводчик: Г.П. Власов (Агностик)

Четвертый труд имеет целью обобщить медицинское искусство автора; он разделен на четыре книги. Писатель упоминает Евнапия как того, кто внес свой вклад в этот труд и хвалит его красноречие. Он пытается представить изготовление лекарств очень легким действием и дает наставление о них тремя способами. В первом рассматривает общие свойства трав и обсуждает применение каждой из них в отдельности, тогда как во втором составляет лекарства для отдельных болезней, в третьем обсуждает способы изучения больных частей тела и применение наркотиков, которые применяются в лечении. С другой стороны – это четвертая тема, которая помещена перед иными проблемами здоровья, и сразу же, в соответствии с естественным порядком вещей, начинается с воспитания детей.

Труд посвящен Евнапию и почти такой же, как тот, что он написал для своего сына. Действительно, ни один из них ни слова не говорит о хирургии, кроме того во всех темах они согласны друг с другом и построены по одной схеме. По некоторым вопросам в одном он дает больше материала, чем в другом; например, во многих случаях в отношении частей тела и приготовлении лекарств из трав лучшим является труд посвященный Евнапию. Бывает и так, в труде посвященном Евстафию, автор излагает материал на более высоком уровне, чем в ином. Тем не менее автор заслужил благодарности за оба труда, потому что как он сам сказал, ни один из них никому не приносит вреда; равно как полезны и другие ранние работы. Кажется, что говорить об особенностях этого труда автора не трудно, а кроме того нет необходимости; все его сочинения представляют собой сборники, сделанные с разного вида трактатов, и к тому же благоразумный врач не будет смотреть на красоту и изящество стиля, но на то, как он изложил и представил медицинские вопросы.

Я сам видел другой труд этого автора из четырех книг, озаглавленный «Простейшие лекарства». Инициатором этой работы назван Евгений. Этот Евгений назван человеком очень красноречивым. Трактат этот полезен в сельской местности, в путешествии и там где нет врачей. Эта книга с одной стороны имеет некоторые отличия в названии, в своем предназначении и посвящении, а с другой – хорошо видно, что она является копией трактата, посвященного Эвнапию, так что я пришел к выводу, что ни в коем случае это не авторство Орибазия, но результат ошибки, допущенной переписчиком, который переписав книгу, посвященную Евнапию, изменил ее название на «Простейшие лекарства» и вместо Евнапия вставил Евгения, или лечением кого-то, кто хотел найти себе славы новым посвящением, он прибег к идее заменить Евнапия Евгением, а прежнее название заменил на «Простейшие лекарства».

Cod. 220. Теон Александрийский. Человек

Переводчик: Г.П. Власов (Агностик)

Прочитал книжечку архилекаря Теона из Александрии под названием «Человек»; автор посвятил свою работу Феоктисту. Лекции о лечении начинаются с терапии головы и заканчиваются терапией ног, даются способы лечения болезней всех частей тела. Нет лекции, разве что краткой, в нескольких словах, о сути заболеваний, и с помощью необходимых определений не объясняются темы, которые оговорены во вступлении.

После описания лечения болезней – подагры и артрита – он обсуждает травы, используемые как слабительные, и пытается объяснить, – на мой мой взгляд, его объяснения не являются ни правильными, ни соответствующими истине – некоторые причины, которые придают препарату свойства слабительного. Затем говорит о сочетании всякого вида лекарственных трав, которые, по его словам, достаточно эффективны при вышеуказанных заболеваниях, а также о всяких телесных недугах, опущенных при описании курса лечения больных частей тела. Он также пишет о пластырях, укрепляющих средствах, глазных каплях и иных лекарственных препаратах, составленных по рецептам разных врачей. Таково содержание этого труда. Книга очень полезная, также как и справочник Орибазия.

Cod. 224. Мемнон. О Гераклее

Περι Ηρακλειασ

Переводчик: Дзагурова В.П.

Вестник древней истории, 1951, № 1

Cod. 227. Евлогий Александрийский. Против феодосиан и гаинитян

Того же [Евлогия, епископа Александрийского] обличительное слово

Было прочитано обличительное слово того же святого мужа против соединения, кратковременно возникшего с феодосианами и гаинитами акефалами. Ранее они находились в разделении друг от друга, позднее же те, кто до смерти защищали догматы, с обоих сторон отступили [от непримиримости и], соединились в краткое нечестие, откуда снова, [953B] вернувшись к прежней части нечестия, они отступили каждый [к прежним мнениям], из которых ранее соединялись. Итак, он порицал в этой книжечке их нечестие и показал, что, как обнаружилось, их единство происходило не от икономии, но показал предательство всей их веры. И он разделяет образ икономии, который знала Церковь Божия, на три вида, и доказывает, что ни из какого из этих трех не происходит [оправдание] им [вступать] в нечестие смешения, и [что] их нечестивые соглашения ничтожны. Но, как мы сказали, каждой частью своего богослужения они совершили предательство и отрицание [веры] во имя этого соединения. И прежде всего он говорит, что по смыслу икономии призваны для [разрешения] дел не случайные [953С] наблюдатели и посредники, но служители Христовы и домостроители (οἰκονόμους) Божественных таинств, и те, кому вверены законы архиерейских престолов, ничего из которого упомянутое единство гаинитян и феодосиан не познало. Итак, тогда только учение икономии используется правильно, когда нисколько не повреждается догмат благочестия (δόγμα τῆς εὐσεβείας), [с тем, чтобы], пребывая ему невредимому и неискаженному, икономия находила бы ему утверждение в какой–либо внешней области.

Часто [бывает, что] некоторая кратковременная икономия произошла из недолгой [ситуации, когда] было допущено и воспринято нечто недолжное – с тем, чтобы и долгому и непоколебимому благочестию получить силу, и ослабить козни тех, кто противится движению истины. [Ведь] многие, [953D] стремящиеся сильным натиском сотворить зло, когда управители Церкви ни в чем нимало не послабляли, держали наготове (παρεῖχον) [т. е. обращали внимание сомневающихся на] бесспорное. Так, [956А] Павел из–за иудейских неукротимых козней, а также [чтобы не дать] повода к отпадению, обрезывает Тимофея и сам остригает голову и очищается, [в связи с чем] пишет галатам: Се аз Павел глаголю вам, яко аще обрeзаетеся, Христос вас ничтоже пользует. Но такую икономию он установил на короткое время, что и показывает этот пример; Церковь же всегда и вечно избегает мятежей и [хранит] целостность.

Другой образ икономии касается словесных выражений. Иногда те, кто право обладают догматами Церкви (τῶν τῆς ἐκκλησίας δογμάτων ὀρθῶς ἐχόντων), но [при этом] проповедают их посредством других терминов (καὶ δι ἑτέρων φωνῶν ἀνακηρυττομένων), некоторые слова не повреждая, но некоторыми неразумно давая поводы для соблазна, – в отношении этого [следует] быть согласными хранить молчание. И тот, кто [действует] по икономии в рассуждении и молчании, исполнит, [чтобы] звучание благочестивых догматов было приведено во всю вселенную. [956B] И Григорий Богослов об Афанасии Великом говорит, что он так поступил: После того, как, – говорит, – он находил согласных и не противящихся в [самом] учении, уступая [им] в именах, соединял [их] на деле. И [в слове] на Пятидесятницу того же учителя ты увидишь, как властвует тот же образ икономии: Но вы недовольны, – говорит, – слогами и спотыкаетесь о термин. Дайте силу Божеству, и мы дадим вам уступку в термине.

Третий же образ икономии, говорит он [т. е. Евлогий], – когда лица, объявляя [об этом], часто пренебрегали провозглашенным о них по акривии мнением, ни в чем [при этом] не отступая от правильных властвующих догматов. Согласно этому, говорит он, [образу] икономии, Феофил вступил в общение с Геласием, который имел вписанного во святых диптихах Евсевия Палестинского, а Кирилл – не устранился от общения с Феодором Мопсуестийским, [956С] о котором таким же образом было возглашено на востоке. Ибо он видел, что жизненная важность благочестия спасается неповрежденными догматами. Но правильный смысл икономии сохраняется лишь до тех пор, пока ничего не изменяется к новому в церковных догматах.

Итак, разделяя икономию на три [образа] и показывая, что соединение [с] феодосианами и гаинитянами не происходит ни от одного из них, он полагает, что каждая часть [их] богослужения была совершена в предательство [веры], и нигде не была установлена, но, слившись [воедино], они снова отделились друг от друга, и [затем] друг против друга вели войну. Излагая по порядку всё это и другое, подобное этому, обличая указанный союз акефалов, через другое большее [также] ясно показывает, [956D] что не было у них совершено [даже] и следа икономии, но ясное предательство и отрицание [веры], к которому [лишь бы не] отступить, ранее десятками тысяч устремлялись к смерти. Так он по порядку изложил [всё] это в своей книжечке против акефалов.

[Та же книжечка] содержит также его книгу и послание, написанные Евтихию, архиепископу Константинопольскому, которые он написал, будучи еще пресвитером и которые содержат исполненность в православии и кафолическом благочестии и вере.

Cod. 229. Ефрем Антиохийский. Четыре книги

Прочитана книга того же самого во святых Ефрема, который повествует в четырех книгах о священных антиохийских установлениях. Из этих четырех первая упоминает об оклеветанных (то есть названных ересью) речениях Кирилла, которые тот написал во втором письме к Суккенсу, а также о нечестии ереси Севира. Вторая представляет собой ответ схоластику Анатолию относительно тех вещей, о которых он хотел узнать. В третьей книге содержится апология Вселенского Собора в Халкидоне, написанная для Иоанна и Домна, подвизающихся во Второй Киликии. Четвертая же обращена к восточным монахам, которые сами были приверженцами заблуждения Севира. Итак, в первой книге он (Ефрем) излагает слова, считающиеся еретическими, как мы уже сказали, из второго письма к Суккенсу, содержание которых следующее: Пусть снова будет для нас примером среди нас живущий человек. Ибо мы знаем у него две природы: одну природу душевную, а другую – телесную. Однако мы, разделяя чисто умозрительно и проводя различие с помощью слабых образов или представлений, не по частям располагаем природы, и не допускаем разделения этих природ, но мыслим их как единое целое (как одну одного), так что эти две природы больше уже не являются двумя, но посредством двух образуется одно живое существо. Таковы считающиеся еретическими слова Кирилла. Ибо святой Кирилл не хотел на словах устанавливать различие между душой и телом, из которых образуется человек, потому и говорил: Не по частям располагаем природы, это – разделение, но добавлял: но мыслим их как единое целое (как одну от одного). И что это? Получается, что он говорил об одной ипостаси, а не о природе. И он обозначил это яснее, присовокупив: посредством двух образуется одно живое существо. Ибо как возможно мыслить душу и тело как одну сущность? Но зри следующее безумие ереси: Мыслить, говорит, но не говорить. Но ведь кто не знает, что то, что мыслится добрым, то и называется добрым, а что мыслится плохим, не называется добрым. Но почему он говорит: Одну от одной мыслим. «Одной» он называет нашу, человеческую, природу, а «от одного» следует только понимать как «от живого существа», но не говорить; стало быть, не следует говорить и об одной природе тем, кому он мыслить это позволил. Как же он спокойно говорит о том, о чем говорить не следует? Но тогда его следует назвать пустым болтуном! А вот, скажут, он еще заявил: эти две природы больше уже не являются двумя, но посредством двух образуется одно живое существо. Таким образом, он утверждает, что две природы не остаются более двумя природами. Если же нам скажут, что он на основании примера утверждает что две природы не остаются более двумя природами, то очевидно, что это соответственно можно мыслить и по отношению ко Христу. Так говорят люди не понимающие, во-первых, что не все содержащееся в примере и в приводимом в пример должно подвергаться умозрению, а во-вторых –он сказал, что две природы больше уже не являются двумя, то есть существуют не по частям, и не каждая сама по себе, но посредством двух образуется одно существо. И обрати внимание, что не из двух, но посредством двух образуется живое существо, и это подразумевает, что каждая из природ сохраняется в образованном существе. В таком случае, что мешает вместо посредством двух сказать посредством одной одно образуется живое существо? Ибо если двое уже больше не остаются двумя и соединяются в одну природу, то следует говорить, что посредством одной образуется одно существо, и он не говорит далее, что посредством обеих образуется одна природа, а одно живое существо, то есть ипостась. И правильно, что он не говорит: образовалась одна природа, потому подобные высказывания относятся к ереси Апполинария, который утверждает, что божественное слияние Бога и человека образовало единую и одну и ту же природу. И в первом письме к Суккенсу он приводит тот же самый пример: Если угодно, возьмем для примера наш состав, посредством которого мы являемся людьми. Мы состоим из души и тела, и наблюдаем две природы: одну плотскую, и другую – душевную, так что в соединении мыслятся две природы. Таким образом, он не говорит, что они более не являются двумя, и становятся одной природой, но что они существуют не отдельно и не каждая сама по себе. Ведь природа тела и души различна, и после соединения она мыслится как сложная, о чем свидетельствует и св. Григорий Богослов, в своем слове «О крещении» говоря следующее: Поскольку наша сущность двойственна и состоит из души и тела, первая имеет невидимую природу, а второе – видимую, то двойственно и очищение и все прочее. Но и святой Кирилл в девятой книге своего «Комментария на Евангелие от Иоанна» говорит следующее: Священные Писания наставляют нас верить в Распятого и Умершего и Восставшего из мертвых как ни в какого другого Сущего Сына, как только в находящегося в Нем Логоса. А затем: я говорю не столько о тождестве сущности (ведь тело есть тело, а не Логос, даже если тело Логоса), а скорее о верном использовании понятия сыновства. Итак, где тождество сущности или природы души и тела? И как они суть одна (природа?) – они, в которых невозможно увидеть тождество природ и сущности? То же самое утверждает и Евстафий Великий, епископ Антиохийский и Антиох, епископ Птолемиады, когда говорит: Господи, Сыне Давидов, двойственный и не составной, два и один – Воплощение неразделенное и Спасение не рассеченное надвое, чтобы ни Бог не оказался страдающим, ни человек – спасающим собственными силами вселенную. И золотые уста Церкви (скорее всего, Иоанн Златоуст – прим. пер.), и прочий бесчисленный сонм богоносных Отцов наших признают одного Христа в двух сущностях или природах, из которых и составляется воплощенное Слово и в которых Оно существует и познается. Кирилл же снова восклицает: Как Он в Божестве совершенен, так и в человечестве, а также: Мы не утверждаем, что Единородный Сын Божий (на основании чего Он и познается как Бог, и есть Бог) пострадал телом в собственной природе – Он скорее пострадал Своей перстной (состоящей из праха, земной) природой, и еще: Ибо было необходимо, чтобы Единый и Истинный сын Божий спас и ту, и другую (природу), а также Не пострадал Божеством, и: а пострадал человечеством, ибо пострадала Его плоть. Ученейший Кирилл сказал об этом верно, а еретики, напротив, считают, что Он пострадал и Божеством, и человечеством. Но Кирилл снова вопиет: Совершенство в человечестве и проявление нашей человеческой сущности достигнуто, когда мы говорим «воплощенная». Выше он высказывается о плоти Слова следующим образом: Не умалена и (как он говорит) не похищена, и следовательно, неизбежно сохраняется. И еще выше: Говоря о соединении, мы имеем в виду различие по природе соединяющихся элементов. И в другом месте: Они не соединены благодаря этому, как им кажется, – ни природа Слова не превращается в природу плоти, ни плотская природа – в природу Слова, но каждая из них пребывает и мыслится сохраняющей свои индивидуальные свойства, и невыразимое и неописуемое соединение являет нам природу Сына, но только воплощенную. Поэтому он говорит – очевидно, что после воплощения каждый из соединяющихся элементов пребывает сообразно своей природе. Изложив это, писатель говорит, что единосущное не соединяется с единосущным по ипостаси (ни душа соединяется с душой по ипостаси, ни тело с телом), а обладающие разными сущностями образуют соединение по ипостаси, но получившееся в результате соединения не превращается в тождество одной сущности. Так что, если мы хотим, чтобы единая природа Воплощенного Бога Слова, то есть одна ипостась, была обоснована, нам следует видеть в соединяющихся элементах разницу по сущности. Итак, мы считаем единую природу Воплощенного Бога Слова единой ипостасью. Если же мы единую воплощенную природу назовем природой в собственном смысле слова, то привнесем воплощенного Отца и Всесвятого Духа. Ибо одна и та же природа у Сына и Отца и Святого Духа. Но этот вопрос следует рассмотреть более подробно. Что говорит ересь? Мы говорим о соединении двух природ после одного соединения. Но если они говорят о природе и о сущности, как они не уличаются (в неправоте?), представляя себе нечто соприродное и единосущное? Если же они верно говорят о едином лице или ипостаси, то пусть знают, что высшее и неделимое соединение не допускает ни разделения соединяющихся элементов, ни слияния, ни превращения в одну сущность. Ибо также полагает и во святых Кирилл в «Комментарии на Евангелие от Иоанна»: Един Сын и Христос, не имеющий разделения через вочеловечивание, если только не иметь в виду разделение на природу Слова и плоти, познаваемую не как одна и та же. И еще – в письме к Евлогию: И в этом пусть не сомневаются: когда речь идет о соединении, обозначается слияние не одной какой-либо вещи, но двух или нескольких и различающихся между собой по природе. Поэтому, когда говорим о единстве, то признаем, что происходит умное соединение одушевленной плоти и Логоса. И снова из этих же размышлений о Слове: Что ты будешь делать, когда единый по природе явится нам двойственным? И тысячу раз святым будет тот муж, который признает, что единый Христос единосущен и Отцу, и нам. Амфилохий, епископ Иконийский говорит следующее: Итак, смотрите, как Святые Отцы находят Сына единосущным Отцу по Божеству и единосущным Матери по человечеству, двойственного по сущности или природе, но единого по ипостаси. А ведь Амфилохий один из самых выдающихся богословов. Кирилл же использует его свидетельство против нечестивого Нестория. Также и Амвросий, удивительный исповедник, утверждает следующее: Представь соединение Божества и плоти – одно в другом называется Сын Божий, потому что в Нем и та, и другая природа есть. Такой же аргумент использует против Нестория и святой Кирилл. В слове, которое называется «О толковании веры», сей исповедник пишет следующее: Утверждающих, что Христос просто человек, или, что Бог подвержен страданию или что Он превратился в плоть или имеет единосущное (с Божеством) тело, или, что Он принес тело с неба, или, что оно – призрак, а также полагающих, что Бог Слово смертен или, что Он нуждался в Отце, чтобы воскреснуть, или, что Он есть бездушное тело, или, что Он воспринял человека, не имеющего разума, или, что две сущности Христа, соединившись смешением, образовали одну сущность; и не признающих, что Господь наш Иисус Христос есть две неслиянные сущности (природы!), но одно Лицо, на основании чего един Христос, един Сын – всех они отлучаются от кафолической и святой Церкви. Ведь Отцы говорят, что не может быть единосущия, то есть одной природы, Логоса и плоти. Как пишет во святых Амвросий против Апполинария: Но в чем мы обличаем тех, появились и другие, утверждающие, что тело Господа и Его Божество одной природы. Какой ад изверг такое богохульство? Ариане уже оказываются более сносными, чье заблуждение из-за них укрепляется большим упорством, – они не говорят, что Отец, Сын и Святой Дух одной природы, так как они пытаются утверждать, что одной природы Божество Господа и Его плоть. Об этом же, но более ясно говорит Афанасий в письме к Эпиктету. Последовательно говоря о сущности или природе и о ипостаси или лице, писатель приводит отеческие свидетельства, что природа, род, сущность суть общее, а ипостась или лицо – частное. А природу он называет сущностью, и наоборот, ведь кто-нибудь может неправильно употреблять слово «природа» как ипостась. Но все же следует эти слова употреблять не для намерений нечестивых, но для размышления благочестивых. Если этим словом обозначается лицо и образованное единство, то слово «природа» следует понимать как ипостась. Если же о тех природах, из которых (составляется) единый Христос, тогда слово «природа» и «сущность» следует понимать в собственном смысле слова. Ибо придерживаясь такой схемы, мы обнаружим, что Отцы ни в каком месте не противоречат друг другу по этому вопросу. И такое-то святоотеческое мнение ты можешь увидеть и у победоносного Кирилла в его первом письме к Суккенсу: Совершенно невозможно, чтобы в природу или сущность Божества поселилось нечто из тварных вещей, ибо сотворенное есть плоть. Очевидно, что в данном случае он употребляет слово «природа» как равнозначное слову «сущность». И еще цитата из письма к Несторию: Ведь Он говорит, что Бог есть Его Отец, так что Бог поистине Его природа или сущность. Впрочем, в данном случае понятия природы и сущности совпадают. И еще: Всякий раз, когда Он боголепно говорит о Себе Самом: видевший Меня, видел Отца, и: Я и Отец – Одно, мы познаем Его божественную и неизреченную природу, которой Он есть одно со Своим Отцом благодаря тождеству сущности. Ибо всякому понятно, что (этими словами) Он подтвердил, что природа и сущность имеют одинаковое значение. И иже во святых Амфилохий, как это понятно из вышесказанного, – тоже. Но когда природа употребляется в значении сущности, указано, что она также может неправильно употребляться в значении ипостаси, о чем свидетельствует сам Кирилл в своих «Опровержениях»: Мы, по необходимости опровергая его аргументы, утверждаем, что бывает соединение по ипостаси, которое является ничем иным, как одна природа Слова или ипостась, то есть само Слово, поистине соединенное с человеческой природой без превращения и слияния, поэтому мы как можно чаще говорили, что Христос есть и мыслится единый – один и тот же Бог и человек. И дивный Василий Великий, епископ Кесарии Каппадокийской, просветивший всю вселенную, утверждал, что «облик» и «сущность» – равнозначные понятия. И Прокл, епископ Константинопольский, – точно так же. И первый облик называл сущностью, а второй – природой. Таким же образом и Отцы наши, говоря, что Господь наш Иисус Христос составляется из двух природ, употребляют когда выражение «из двух природ», а когда – «в двух сущностях». Также и сын грома об этом учит, говоря: >О том, что было от начала... что видели... и что осязали руки наши, о Слове жизни (1Ин 1:1). Ибо он провозгласил, что один и тот же (Господь) обладает осязаемой сущностью и неосязаемой. Ибо он, называя Слово неосязаемым, свидетельствует, что Его можно было осязать, и называя невидимым, объявляет, что Его можно видеть, так что познает единого Христа в осязаемой и неосязаемой сущности, в видимом и невидимом облике, таким и другими Учитель признается. Ибо если (и можно сказать?) что у одного лица другое, то кто, имеющий ум, может утверждать, что одна и та же природа у осязаемого и неосязаемого, у видимого и невидимого. Подобным образом принимаемое верующими Тело Христово: оно не лишено сущности, воспринимаемой чувствами, но в то же время пребывает неотделенным от умопостигаемой благодати. И крещение, являющееся всецело духовным и единым, сохраняет и свойственное чувственной сущности (я имею в виду воду), и то что образовалось, не погибает. Но нечестивый Несторий, который, как кажется, стал предлогом для богоборчества для тех, кто противостоит нечестию, выдумал две разделенные между собой и самоипостасные природы и разделение природ по ипостасям. А богоборец Евтих не отрицает соединение по ипостаси, ни то, что Господь наш Иисус Христос воплотился от Богородицы Девы, и учил этому, движимый раскаянием, говоря то, чего не хотел. Но он также анафематствовал за то, что он сам прежде признавал, говорящих, что плоть спустилась с небес. Однако никаким образом не хотел признавать (хотя и многократно и часто принуждаемый к этому), что она (плоть Христа) единосущна нам, но уча об одной сущности (природе!) вместо того, чтобы исповедовать единосущную с нами плоть, сам был подвергнут анафеме. Итак, достигнув своей цели, первое слово заканчивается. Во втором же слове, в его пяти главах, в которых схоластик Анатолий просит о научении, спрашивая, во-первых, о том, действительно ли даже сейчас Христос Бог наш познается во плоти, во-вторых, если Адам был создан сложным (в смысле: составным), как он мог быть сотворен бессмертным, в-третьих, как можно убедиться в том, что евангелист Иоанн до сих пор жив; затем, как Адам, если он был создан бессмертным, не мог понимать выгоды этого, и наконец, что значит: Адам стал как один из Нас (Быт. 3:22). Первая глава изобилует свидетельствами из Писания и Отцов. Первое свидетельство – из Исаии, когда он говорит о восхождении воплощенного Христа Бога нашего: Кто это идет от Едома (Ис. 63:1), что значит перстный. И снова он же: в червленых ризах от Восора – а евреи называют Восор плотяным. И еще: Отчего же одеяние Твое красно, и ризы у Тебя, как у топтавшего в точиле? Это пророк открывает тайну страдания после страдания и в восхождении. А вот слова другого пророка, говорящего словно от лица Господа, как бы вопрошаемого ангельским силами: Ему скажут: отчего же на руках у тебя рубцы? И Спаситель отвечает, говоря: оттого, что меня били в доме любящих меня. Но и во время вознесения предстоящие ангелы восклицают следующим образом: ...придет таким же образом, как вы видели Его восходящим на небо (Деян. 1:11). И первомученик Стефан во время своего мученичества, узрев Господа Христа, сидящего одесную Отца в том виде, в каком Он жил вместе со своими учениками, рассказал об этом святом и божественном видении. А сосуд избрания (имеется в виду ап. Павел – прим. пер.), тайноводствуемый к познанию истины, услышал Христа, вопиющего с небес: Савл, Савл, что ты гонишь меня? И он ответил: Кто Ты, Господи? И Он сказал: Я Иисус Назорей, Которого ты гонишь. Когда Он сказал Иисус и Назорей, то Он открыл истинность Своей плоти. Об этом же самом свидетельствуют Григорий Назианзин, и Кирилл в «Слове против «единосущников», и Василий в «Слове о вере». Также Кирилл пишет об этом в письме к Акакию Скифополитанскому, когда обсуждается толкование слова apompaion (греч. «изгнание нечестивых»). Каждый из них, и тысячи других, утверждают, что Господь во плоти и вознесся, и пребывает, и появится во время Своего грядущего Второго пришествия. Поэтому Он небесный и земной, видимый и невидимый. Видимый вместе с Божеством – не по Божеству, но по плоти. Невидим же вместе с человечеством – не по человечеству, но по Божеству, тварный и нетварный, и все остальное – сообразно вышеупомянутому благочестивому разделению созерцается. Ибо наша плоть, соединенная с Богом Словом по ипостаси, а не измененная в сущность Слова, если даже и стала плотью Бога, – и Слово не превратилось в плоть, если даже и сотворило домостроительно для Себя плоть, но единый Христос – и есть и представляется, и сохраняется нераздельный и без изменения, и из них (т. е. из Божества и человечества состоящий – прим. пер.) и в них познается Христос – не превращаясь из одного в другое, но как уже говорилось выше, Он един и один и тот же. Он имеет родословную (т. е. человеческое происхождение – прим. пер.), и в тоже время без родословной. Ведь Священное Писание говорит: Человек есть , и кто знает Его, род же Его кто изъяснит? (Ис. 53:8), и вместе с тем вопиет: Родословие Иисуса Христа, Сына Давидова (Мф. 1:1). Таким образом, по человечеству Своему Он имеет родословную, а по Божеству Своему – Он безроден. Он одновременно предвидит все (ибо Он по природе Бог) и не знает Своего последнего дня, ибо он нашей закваски. И: Ни Меня знаете, ни Отца Моего знаете, а по человечеству: Меня знаете, и откуда Я знаете. И еще: Если Я свидетельствую Сам о Себе, то свидетельство Мое не есть истинно (Ин. 5:31), но в другом месте: Если Я и Сам о Себе свидетельствую, свидетельство Мое истинно (Ин. 8:14). И одно говорится благодаря Божественной Его природе, а другое – благодаря человеческой. Он также в одно и то же время ограниченный и неограниченный, поскольку Он, будучи единым, имеет два происхождения и две сущности (природы). Если же Он был бы одной природы после Воплощения (согласно Мани), то пришлось бы признавать у Него и одно происхождение, и тогда напрасно Он назван Сыном Человеческим. Так завершается первая глава.

Во второй же рассуждается следующим образом: Или смертным был создан изначально Адам, или бессмертным, но очевидно, что Бог не создавал смерти и Ему не доставляла удовольствия гибель людей, но завистью диавола смерть вошла в мир. Бог повелел, чтобы человек некоторое время пребывал бессмертным, два ему заповедь для соблюдения, после нарушения которой Он бессмертие изменил на смертность. Ибо удостоенный свободой выбора человек выбрал худшее, отказавшись от лучшего. Но мы видим, что эта душа, сотворенная бессмертной и разумной, была из-за преступления заповеди предана смерти, если не чувственной, то умозрительной (что хуже). Ибо смерть души – грех, который принес ей наказание и смертность. Бойтесь, говорит Господь, могущего душу и тело погубить в геенне (Мф. 10:20). Простым и неограниченным является только Бог, всякое же ограниченное не может быть простым. Все, кроме Бога, является сложным. А о том, что сложное может быть бессмертным, свидетельствуют умные (ангельские) силы и душа, а более всего – воскресение, в котором человек, ничуть не менее сложный, чем раньше, воскресая в бессмертие, восстает вместе с душой и телом. Ибо подобает сему смертному облекаться в бессмертие, и сему тленному облекаться в нетление. И неужели кто-нибудь скажет, что тело тогда превратится в природу души, и если оно становится боле легким и прозрачным, то сохраняет очертания тела, и оно есть человек, и сохраняет признаки человека.

Об этот свидетельствуют Енох и Илия и сын грома Иоанн, еще пребывая в теле. Ибо взяв их как начало всякой земной вещи, Творец показал, что хотя и согрешил Адам, но остался с телом. Однако, прожив многолетнюю жизнь, они вкусили наконец смерти, хотя и в мгновение ока. Посмотри на их веру, которая ведется от трех родов: из тех, кто прежде Закона был взят Енох, их тех, кто после Закона – Илия, и из тех, кто после Благодати (т. е. Нового Завета) – украшение апостолов. Таким образом, и Адам, если бы не согрешил, жил бы с ними в нетлении. О том, что девственный Иоанн не умер, как Енох и Илия, свидетельствует предание. И то, что в Евангелии говорится о нем, привлекает ум. Ибо Христос сказал о том виде смерти, которым должен был умереть за Него Петр. Петр же услышав о своей смерти, тут же спросил о евангелисте Иоанне. Очевидно, что он спрашивал ни о чем ином, как о том, как он умрет. И Спаситель ответил: Если Я захочу, то он пребудет, пока я не приду, что тебе до того? (Ин.21:22). Как не то, что он будет пребывать до Его Второго пришествия, – провозвестил воистину Господь? Поэтому и во святых Кирилл воспринял слова Спасителя: иди за мной как слова о смерти Петра. А слова И пронеслось это слово между братиями, что ученик тот не умрет и так далее – не только не противоречат предыдущим, но и согласуются с ними. Ибо Он не говорит, что Иоанн бессмертен, но что он будет пребывать с Енохом и Илией до Его Второго пришествия. Что и сам ученик подтвердил, говоря Но Иисус не сказал ему, что не умрет, но: если Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, что тебе до того? (Ин.21:23). И понятно, что он опроверг, что он бессмертен, и подтвердил, что он будет пребывать до Второго пришествия.

Если же Евсевий Памфил описывая «Церковной истории» и свои времена, в которые он жил, вычислил вплоть до времен Траяна, и не нашел никаких противоречий, хотя так казалось. Это каждый воспринял своим умом, что совершенно известны времена Еноха, и сколько лет он жил в мире передало Священное Писание, но не потому, что отрицается перемещение праведного вместе с телом. С этим мнением согласуются деяния возлюбленного Иоанна и жизнь, о которой многие рассказывали. Ибо он был помещен, как говорят, Его увещанием в некое место. И разыскиваемый, он не был обретен внезапно, но распространяя святость на то место, в котором он короткое время находился, из которого мы все как из источника святости сие святое поглощаем. Ясно и то, что сие исследование, хотя и уклонилось от истины, не несет опасности душе. Ибо поиски истины относительно веры приносит душе большое разрушение. Поэтому следует придерживаться краткого слога, в котором осуществляется истина (который относится к истине?). Исследование проблем, касающихся веры, прекрасно, если в конце достигается истина. Если же такое исследование погрешает в истине, то это нехорошо, хотя и не несет гибели душе. Таким образом, разрешается второй и третий вопрос. Созданный бессмертным, Адам не осознавал выгоды этого положения, как до него диавол и вместе с ним отпавшие от Бога небесные силы. Если кто-то и посчитает, что слова И вот стал Адам как один из Нас были сказаны с иронией, то на самом деле это не так. Не имелось в виду, что Адам на самом деле стал Богом, это совершенно невозможно и было бы богохульством. Что же Бог хотел сказать фразой И вот стал Адам как один из Нас. И вот, сказал, Он, я показал, до какой степени, возможно, вообразить себя ставшим Богом. Так ответил Бог на слова Адама и обличил зло. Ибо мы часто находим в Писании, что Бог упрекает нас для нашего наставления.

Но есть и второе мнение. Могло быть и так, что слова И вот стал Адам как один из Нас были сказаны в ироническом смысле и не содержали упрека, но показывали милосердную речь Бога в Его сострадании. Пусть каждый выберет мнение, которое ему по душе.

Cod. 230. Изложение слова св. Евлогия Александрийского (фрагмент)

Переводчик: Г. И. Беневич

Cod. 230. Изложение слова св. Евлогия Александрийского (фрагмент)

Cod. 238. Иосиф Флавий. Иудейские древности

Переводчик: Г.П. Власов (Агностик)

Прочитал Иудейские войны Иосифа Флавия. Настоящая выборка представляет, что он говорит об Ироде: восстановлении храма, способе, которым он узурпировал Иудейский трон, как его потомки наследовали власть и как их власть исчезла в пользу аристократии, когда первосвященники забрали преемственность из под контроля народа, и все прочие события, связанные с этими^[586].

Ближе к концу пятнадцатой книги своих Древностей^[587] Иосиф говорит, что на восемнадцатом году своего царствования Ирод перестроил Иерусалимский храм, первоначально построенный царем Соломоном и уничтоженный, потом восстановленного по завершении сорок шестого года от возвращения из вавилонского плена, при помощи Дария, царя Персии. Этот храм был известен шестьсот лет; Ирод разрушил старые основания и воздвиг новые и создал здание в два раза большее чем замененное. В самом деле, храм построенный пленниками был менее высоким по некоторым измерениям, чем таковой Соломона.

Храм Ирода был сто локтей в длину и больше двадцати в высоту, высота которого уменьшалась со временем в результате эрозии, и который евреи задумали восстановить во времена Нерона. Святилище было, как выяснил Иосиф, построено Иродом за восемнадцать месяцев, и его здания и корпуса, которые окружали святилище, были закончены за восемь лет. Камень, который использовался при возведении храма был белый и прочный; каждый из них имел двадцать пять локтей в длину, восемь в высоту и примерно двадцать в толщину. Работы были завершены в соответствии с планом. Ирод вложил немало самомнения в эту затею; он таким образом начал собирать всякие материалы; он имел тысячу повозок переданных ему для перевозки камня; он имел в дополнение к десяти тысячам работников тысячу священников, которые выполняли работы в Святая Святых, такова была численность тех, кто был научен строить, работать с деревом и он купил для них священническое одеяние. Эти приготовления позволили ему выполнить свои долгосрочные намерения гораздо быстрее, чем можно было надеяться, и он принял множество великих знаков признательности от имени народа, который, кроме того, поддержал Ирода весьма рьяно. Он пожертвовал во время завершения храма три сотни коров; что другие евреи предложили в жертву, это вообще невозможно подсчитать^[588].

Этот Ирод – сын Антипатра Идумейского и его арабской жены Киприды; в его царствование Христос, наш Бог, родился от девы–матери для спасения нашего рода; в своей бешеной ярости против него, Ирод не тронул Владыку, но сделался убийцей огромного числа младенцев.

Кровожадной жестокостью, говорят, он превысил других тиранов. Его женой была Мариамма, дочь Александры, которая сама была дочерью первосвященника Гиркана, и ее красота никогда не знала соперников. Эту женщину и двух детей, рожденных от нее, Аристобула и Александра, чьи имена были у всех на устах из–за их красоты, их образованности, и их физического состояния гораздо чаще из–за того, что они были сыновьями царя, Ирод, побужденный к этому клеветой Аристобула, замучил сначала свою жену^[589], затем ее детей, и, наконец, Антипатра, который был его сыном от первой жены. Его поразила ужасная болезнь: язвы в кишечнике терзали несчастного злодея, его дыхание было неглубоким и шумным, его ступни раздулись от белого гноя, у него были ужасные колики, и его «стержень» разложился, производя червей, и он страдал тысячи других напастей. Пять дней спустя после убийства своего сына Антипатра, подошла к концу и его жизнь. всего он прожил семьдесят лет, и царствовал тридцать семь. Этот персонаж стал царем незаконным способом и против своих собственных ожиданий благодаря покровительству вождя римлян Антония, который был рабом денег, и благодаря поддержке Августа и указа Римского сената, который утвердил его в должности.

Этот Ирод, который был первым иностранцем царствовавшим над евреями вопреки их законам, имел отцом иумеянина из Аскалона, сына Антипы, который сначала имел прозвище Антипа, а затем Антипатр. Этот человек был очень богат и был великий интриган; он имел хорошие отношения с Гирканом, первосвященником евреев, и разногласия с Аристобулом, братом [Гиркана]; вот почему постоянно он требовал от Гиркана отобрать все знаки царского достоинства, которые Аристобул имел и взял себе с его согласия.

Эта трещина между братьями стала причиной страданий для них, их семьи и еврейского народа; это привело царство к падению от рук чужеземцев. В этой ссоре, что бесспорно, Антипатр сделал много для Гиркана и против Аристобула. Наконец, Аристобул и его дети были взяты в Рим как заложники; Аристобул сбежал оттуда и вернулся, чтобы забрать себе Иудею; он снова был осажден римлянами, со своим сыном Антигоном – потому что последний бежал из Рима вместе с отцом – он был схвачен и возвращен в Рим, где содержался в тюрьме; он был царем и первосвященником три года и шесть месяцев и правил он умело и величественно.

Должность первосвященника была отдана Гиркану без царства: народ управлялся сам и власть данная Гиркану взамен царства называлась этнархия. Антипатр при понтификате Гиркана значительно увеличил свою власть. Он на самом деле сражался на стороне римских генералов против тех, кто сопротивлялся им, и он имел в своих руках управление иудейскими делами благодаря услужливой бездеятельности Гиркана. Аристобул был извлечен из тюрьмы Юлием Цезарем, который вознамерился отправить его в Сирию против сторонников Помпея, но помпеянцы захватили инициативу и отравили его. Сципион, к которому Помпей послал сына Аристобула Александра, обвинил его в прежних преступлениях против римлян, и обезглавил его.

После победы над Помпеем Юлий Цезарь провозгласил Антипатра наместником Иудеи. Позже, по прибытии в страну, поручил своему сыну Фаселу военное правление Иерусалимом и областью; его другой сын, Ирод, который тогда был очень молод – ему едва исполнилось пятнадцать лет – был провозглашен наместником Галилеи и его юность не препятствовали ему проявлять умение и мужество. И этими деяниями заслужил Антипатр в глазах народа большое восхищение, как если бы он был царем; однако он не отходил от своего благорасположения и честных отношений с Гирканом, первосвященником. Антипатр был убит как раз тогда, когда жизнь открыла ему великолепную карьеру, полную славы. Он был отравлен следующим заговором: Малх подкупил его виночерпия и приказал положить яд в выпивку Антипатра; этот Малх был еврей изобретательный в уловках, и когда был заподозрен, успокоил подозрения клятвами и фальшивыми заверениями в дружбе. Тем не менее, вероятно, потому что он нашел в Ироде одаренного противника, способного к махинациями подобного рода и даже более искусными чем его, и который искал способа наказать убийцу своего отца, Малх был зарезан.

Антигон, сын Аристобула, подкупил Фабия и получил поддержку Помпея, сына Меная, через брак – потому что он заключил брак с его сестрой – и еще некоторыми другими, и предпринял поход в Иудею. Но Ирод вступил в битву с ним, разбил и изгнал его из страны евреев, и сам он по возвращении принял льстивые поздравления от города Иерусалима и от Гиркана лично за его победу. И Антоний, вождь римлян, дал за взятку еврейскую тетрархию Ироду, и его брат Фасел без Гиркана зародил недовольство этим. И когда народ обвинил Ирода, случилось только то, что обвинители были наказаны вместо того, чтобы увидеть свои обвинения в силе, потому что Антоний был подкуплен и потому что Гиркан поддержал Ирода, так как последний уже был женат на Мариамме, его внучке.

Когда Птолемей Менай умер, его сын Лисаний наследовал ему. Пакор, сын царя, и Базафарман, парфянский сатрап, захватили Сирию. Лисаний, союзный сатрапу, заключил договор дружбы с Антигоном, сыном Аристобула, и Антигон обещал парфянам тысячу талантов и пятьсот женщин, при условии, что те отдадут ему отцовское царство, которое они должны будут забрать у Гиркана, и что они убьют сторонников Ирода.. Поэтому Пакор и Базафарман помогали Антигону; Ирод объявил им войну и много павших было с обеих сторон; Ирод совершил самые выдающиеся деяния. Наконец, Гиркан и Фасел были захвачены в плен благодаря вероломным переговорам между парфянами и Фаселом, ведущий их позже погиб от рук врагов, его голову разбили вдребезги о камень и он умер; Гиркан был оставлен в заложниках. Парфяне захватили Иерусалим; Ирод, благодаря своему умению, быстроте решений и храбрости, заслуженно сбежал от них, и они разграбили имущество народа Иерусалима за исключением такового Гиркана, который имел восемьдесят талантов; таким образом они посадили Антигона на отцовский трон. Антигон, с тем чтобы его дядя Гиркан не восстановил свои священнические обязанности, изуродовал части тела, препятствующие евреям быть священниками, отрезал ему уши и отправил его к парфянам, с тем чтобы они держали его у себя.

Что касается Ирода, он не давал себе передышки, но пошел сначала к Малику, царю арабов, надеясь здесь найти определенную помощь во имя дружбы с его отцом; разочарованный, он пошел в Бринд к Антонию, вождю римлян, и отсюда с ним в Рим; он жаловался на то, что случилось с ним и на смерть своего брата. Он лелеял замысел передать трон, если сможет управиться с этим, своему зятю, сыну дочери Гиркана, потому что сам он не мог надеяться получить его, так как был иностранцем. Но Антоний и Август, поддержанные голосами сената, провозгласили его царем евреев; они боролись на его стороне с Антигоном в нескольких случаях и, после больших кровопролитий и многих битв, они захватили Антигона; это был римский генерал Соссий, который написал эпилог к войне; они также усилили власть Ирода.

Вождь римлян Антоний, к которому был послан пленный Антигон, приказал держать его в цепях до своего триумфа; но когда он узнал, что еврейский народ восстал из ненависти к Ироду, он обезглавил Антигона в Антиохии. Гиркан, когда он узнал, что Ирод стал царем, обратился к просьбой к царю Фраату и, так как Ирод обратился к нему со своей стороны, Гиркан был отпущен на родину; он надеялся получить от Ирода многого. Это, казалось бы, свидетельствовало о том же расположении и том же уважение к ему, как и прежде; позже, он несправедливо обвинил его в продажности и государственной измене в пользу арабов и предал его смерти в возрасте двадцати четырех и чья великая доброта и миролюбие не имели равных. Аристобул, внук Гиркана и брат жены Ирода Мариаммы, по просьбе Александры, матери его детей, и самой Мариаммы, в возрасте семнадцати лет был назначен Иродом первосвященником, а немного позже, он задушил его в банях в Иерихоне. Таков был Ирод, человек который был уже изображен ранее.

На момент смерти, Ирод с согласия императора, составил завещание так, чтобы его сын Архелай сменил его на троне И Цезарь – это был Август – объявил Архелая владыкой половины страны и сказал, что он дарует ему царство, если узнает, что он исполняет свою должность с умеренностью и справедливостью; он разделил другую половину и назначил тетрархами Филиппа и Антипатра, также сыновей Ирода. Но Архелай управлял евреями со строгостью в манере своего отца, его затираненные подданные прибегли к Цезарю, и на десятом году царствования он был свергнут и осужден на ссылку в Виенну в Галлии; соответственно из царства Иудея стала провинцией.

Ирод, тетрарх Галилеи и Переи, сын Ирода Великого, сообщает Иосиф, взял жену от своего брата Ирода, которую звали Ироида. Она также происходила от Ирода Великого, будучи рожденной от его сына Аристобула, которого Ирод Великий приговорил к смерти; у нее был брат Агриппа. Ирод взял ее от ее мужа, и женился не ней. Это был он, кто убил Иоанна Предтечу из страха, говорит Иосиф, который не поднял народ против него, потому что все последовали заветам Ионна из–за его исключительной добродетели^[590]. Также в его царствование имело место Пришествие Спасителя^[591].

Агриппа, потомок первого Ирода, сын Аристобула, который был предан смерти, и брат Иродиады, пал среди бесчисленных приключений и превратностей; однако, в то время как он находился в тюрьме, где Тиберий оставил его умирать, он был освобожден по милости Калигулы и был избран царем тетрархии Филиппа, брата первого Ирода; он принял также тетрархию от Лисания и отправился в Иудею к огромному онемению и удивлению всех перед лицом такого поворота фортуны. Иродиада, удивленная как и другие, страдавшая от уязвленного самолюбия, не прекращала докучать мужу, пока не вынудила его ехать в Рим и активно заняться возвращением себе престола. Она уехала с ним; Агриппа, который последовал за ними, присоединился к ним в тот момент, когда они только что высадились. Перед Калигулой он обвинил Ирода в постоянной враждебности по отношению к римлянам; действительно, в то время как Тиберий был еще жив, он заключил договор о дружбе с Сеяном, врагом римлян, и теперь он мечтал заключить еще один договор против них с Артабаном, царем парфян. Он сделал это так удачно и так хорошо, что вместо царства, о котором он мечтал, Ирод был лишен собственной тетрархии и был отправлен в Лион, обреченный на вечное изгнание. Иродиада добровольно последовала за мужем в ссылку; Калигула отдал и эту последнюю тетрархию Агриппе. Это Агриппа, который, чтобы отличить его от сына, называется Агриппа Великого, царствовал над евреями, говорит Иосиф, одаривая их своими милостями. В угоду им, по–видимому, он убил мечом Иакова, брата Иоанна, и он пытался убить Петра, главу апостолов, но он не преуспел в своем намерении^[592]. Агриппа, носил платье, расшитое серебром, говорил с народом и, тогда как он слушал не отвергал слова толпы, которая возмутительно продвигала лесть на вершину нечестия, он был наказан однажды; действительно, к нему пришла тяжелая боль в животе, и он умер через пять дней; это было на пятьдесят четвертом году его жизни, в седьмой год его правления, четыре из которых были прошли при Калигуле, три во главе тетрархии Филиппа и четвертый, кроме того, с такою Ирода; три других года пришлись на правление Клавдия, и в этот момент он приобрел дополнительно Иудею, Самарию и Кесарию, которые дал ему император. Таким образом Агриппа умер;"Бубо» – птица, которую так называют римляне – появился за пять дней до его смерти над его головой; эта птица также объявила трон своим, так полагает Иосиф. После смерти он оставил четырех детей: мальчик Агриппа, которому был семнадцатый год, и три девочки: Береника, Мариамма и Друзилла. Первой было шестнадцать лет и она вышла замуж за Ирода, своего дядю; Мариамме было десять лет, Друзилле шесть. Без какой–либо другой причины, кроме как безумной ярости, себастийцы вдруг схватили их, заключили в публичные домах и сделали им известными все оскорбления, которые можно назвать и о которых невозможно сказать. Клавдий был раздражен против них, однако не наложил на них наказания, подходящего за их преступления.

Агриппа, сын Агриппы, после смерти своего отца, отправился в Рим; Клавдий решил доверить ему отцовское царство, но, под влиянием мнения некоторых людей, которые указали на молодость Агриппы, он послал Фада контролировать Иудею и он установил Агриппу царем Халкиды, где царем был Ирода, который только что умер. Через четыре года он дал ему также тетрархию Филиппа и Батанию, а еще Трахонитиду, которая принадлежала тетрархии Лисания. Когда он сделал ему этот дар, он отнял Халкиду у него.

Агриппа отдал сестру Друзиллу замуж за Азиза, царя Эмесы, который был обрезан, потому что Епифаний, сын Антиоха, хотя он обещал, не принял обрезание, что привело к разрыву обещанного брака. Друзилла была отделена от Азиза и выдана замуж за Феликса, наместника Иудеи, который проявил свое нетерпение из–за ее красоты. Что касается Мариаммы, он отдал ее Архелаю, сыну Гелкия, для которого его отец предназначил ее; от него родилась Береника. После смерти Клавдия, Нерон, его преемник, дал Агриппе часть Галилеи, Тибериаду и Тарихею, требуя его повиновения; он добавил к этому Юлий, город в Перее, и десять деревень, окружавших его. Именно при этом Агриппе Св. Павел говорил перед Фестом.

После Фада, наместника Иудеи, был прислан Киман; после него, когда он был отозван в Рим, чтобы ответить на обвинение, был прислан Феликс; после него был Фест, потом Альбин, наконец Флор. Это было на втором году его правления, из–за чрезмерных страданий, которые он навлек на евреев, началась война между евреями и римлянами; был двенадцатый год царствования Нерона.

Ананий, сын Анания, вступил в должность первосвященника после изгнания с нее Иосифа; он был смелым, бесстрашный и храбр до крайности; он был, действительно, последователь секты саддукеев и те были суровы в своих суждениях и склонны к всякой дерзости. Таким образом, этот Анания, когда Фест умер в Иудее и перед тем как Альбин вошел в должность, собрал синедрион своею властью и обвинил Иакова, брата Повелителя, и других вместе с ним в неподчинении законам, и приказал их побить камнями. Большинство, наиболее умеренные евреи и сам царь Агриппа, глубоко затронутые, вынудили его уйти после трех лет пребывания в должности и поставили на его место Иисуса, сына Дамнеса.

Так было после смерти Аарона, брата Моисея, что его сыновья, и их потомки после них, следовали один за другим в должности первосвященника, потому что в силу закона наследования, запрещалось кому–либо не крови Аарона получить должность первосвященника. Так было восемьдесят три года от Аарона до Фанаса, которой был избран первосвященником во время войны восставших евреев. Затем, во время перехода в пустыню, в ходе которого была изготовлена скиния, в храме, который построил царь Соломон, было тринадцать первосвященников, которые исполняли должность до самой смерти.

Первая еврейская конституция была аристократической, потом это была монархия и третий режим, – цари. От исхода из Египта до строительства храма в Иерусалиме прошло шестьсот двенадцать лет. После тринадцати первосвященников и строительства храма было восемнадцать первосвященников, освященных в храме Соломона, от до момента, когда Навуходоносор, царь Вавилонский, сжег храм и угнал евреев в Вавилон с первосвященником Иоседеком. За время правления первосвященников прошло триста шестьдесят шесть лет, шесть месяцев и десять дней, и когда исполнился семидесятый год пребывания в плену, Кир позволил пленным вернуться на родину. Один из них взял в должность первосвященника, и было после него пятнадцать потомков до Антиоха Евпатора, а народ жил при демократическом строе. Их время длилось сто восемьдесят лет.

Это тот Антиох, который первым со своим полководцем Лисием положил конец первосвященству Онии, прозванному Менелаем, убив его в Бероии; они поставили Иоахима, который был из рода Аарона, но не из той же семьи. Вот почему Анания, племянник Онии, который умер, ушел в Египет; он был в дружбе с Птолемеем Филометором и с его женой Клеопатрой, построил в деме Гелиополис в честь Бога похожий храм, что в Иерусалиме, и убедил государей, сделать его в нем первосвященником. Что касается Иоахима, он умер после трех лет священства, и он не имел преемника в течение семи лет.

Это были снова потомки детей Асамона которые прилагали все силы, чтобы получить поддержку народа; они начали войну с македонянами и избрали первосвященником Иоанна, который умер после того, как исполнял должность в течение семи лет; его смерть была вызвана происками Трифона; его брат Симон стал его преемником. При этом один из них был убит предательски во время пиршества его зятем, его сын по имени Гиркан наследовал за ним; наконец, умирая, оставил свою должность Иуде, которого называли также Аристобул; этот, в свою очередь, имел наследником брата Александра: он умер от болезни и занимал должности первосвященника и царя – потому что Иуда первым надел диадему – в течение одного года.

Александр был царем и священником 27 лет и умер, возложив на своею жену Александру ответственность за избрание нового первосвященника. Она отдала священство своему старшему сыну Гиркану и занимала трон в течение девяти лет, а затем умерла; продолжительность священства Гиркана была такой же. Действительно, после смерти матери, младший сын, которого звали Аристобул, поссорился со своим братом, и он отнял должность первосвященника от него и то же самое время царство матери вернулось к нему. Через три года и три месяца после его возвышения пришел Помпей; он захватил город и послал Аристобула пленником в Риме с его детьми; он вернул первосвященство Гиркану и поручил ему управление народом, но он запретил ему носить диадему; Гиркан правил двадцать четыре года в дополнение к первым девяти годам пребывания в должности.

Базафарман и Пакор, вожди парфян, начали войну против Гиркана, захватили его и сделал Антигона, сына Аристобула, царем. Когда процарствовал на три года и три месяца, Соссий и Ирод отняли город у него, а Антоний забрал его в Антиохию и обезглавил там. Ирод, которому римляне поручили трон, не выбирал более никого первосвященником из потомков Асамона, но из скромных семей и брал просто из числа священников, кроме одного: Аристобула, сына дочери Гиркана, которого забрал от парфян и с чьей сестрой Мариаммой он жил. Ибо боясь, что Аристовул, который был из известной семьи и личность которого была выдающейся, может настроить народ против него, то он задушил его в Иерихоне, пока тот купался.

При выборе первосвященников, его сын Архелай, который захватил царство, сделав это таким же способом как и он, поступал подобно ему и римлянам.

Таким образом, может сосчитать, что от Ирода до захвата и сожжения храма, было двадцать восемь первосвященников на протяжении примерно ста семи лет. Некоторые из них исполняли должность, очевидно, при царствования Ирода и Архелая; после этого режим был аристократическим, когда управление народом было поручено священникам.

Cod. 240 Иоанн Филопон. Шестоднев

Переводчик: Иванов И.А.

Cвятой Фотий, Патриарх константинопольский, о философе Иоанне Филопоне

Прочитал ряд комментариев Иоанна Филопона на «Шестоднев».

Он посвятил это сочинение Сергию константинопольскому, о чем говорит в предисловии, что согласно настоянию последнего принялся за исследование вопроса, как согласовать учение досточтимого пророка Моисея с наблюдениями над миром.

Моисей не намеревался повествовать ни об астрономии, ни о природе, но желал привести человека к богопознанию через рассматривание творения. Он хотел показать, что мир как величественное произведение есть создание Творца, а вовсе не самостиен и не образован из материи нетварной и совечной Богу.

И даже Платон, который считается среди греков мудрейшим, живший после Моисея и писавший свои книги не для плебеев, но для мужей, просвещенных в философии, подражает в чем–то Моисею в своем повествовании о мире. Филопон считает, что Моисей говорил о Творце более возвышенно, нежели Платон.

Иоанн отмечает, что согласно Пророку, в рассказе о миротворении нет ничего, что не согласовывалось бы с наблюдаемым порядком во Вселенной. Напротив, многое, что позднее было объяснено естествоиспытателями, имело исходное основание в писаниях Моисея.

Многажды Иоанн справедливо хвалит творения Василия Великого и Феодора Мопсуестийского, хотя последнего он порой в чем–то упрекает без осуждения, но и соглашается с ним во многом.

Этот последний утверждает, что слово начало имеет много значений, в силу чего в начале указывает на временной аспект, что по мысли автора означает не то, что время предшествует появлению на свет, как это происходит с нами, но исходное ныне – это время, когда Бог сотворил небо и землю, без какого–либо временного интервала.

Ибо всеначало, говорит он, совсем иная вещь, нежели просто начало. И подтверждает это примерами. Вот почему Бог сотворил небо и землю в начале времен, а не во времени. И слово начало означает только одно: момент, когда небо и земля были сотворены. С другой стороны, начало означает – первый этап создания, как киль – начало кораблю, а фундамент – дому. И очевидно, что таким же образом можно понимать, что небо и земля были созданы в качестве начала. Небо и землю положил Господь как основание и принцип всех вещей мира. Что касается других значений слова начало, то с ними дело обстоит иначе.

Поменяв в своем переводе έν κεφαλαίω на έν άρχη, Акила предлагает считать, что выражения συνηρημένως τό, έν άρχη означают, что появление неба и земли произошло неразрывно и одновременно; в самом деле, ни то, ни другое не появилось прежде друг друга. Мы обычно называем словом κεφάλαιον то, что объединяет части в единство целого. Именно в этом смысле это слово употребляется наиболее часто. А в выражении συνηρημένως τό приставка σύν означает в большинстве случаев соединение двух частей. Так фраза «Έν κεφαλαίω он создал небо и землю» выражается мысль, что они произошли в одно и то же время έν κεφαλαίω. Некоторые не понимают это выражение έν κεφαλαίω подобным образом, но, считая, что это надуманная метафора, взятая от понятия «голова» как главная часть тела, интерпретируют это выражение со значением «главное».

Говоря о небе и земле, он объединяет их как «крайние основания» так, как если бы хотел сказать о единстве «всего». Конечно, их справедливо называют таким образом, поскольку земля, будучи центром вселенной, – основание для всего, что вне ее; а небо, будучи покровом всего, – усовершает вселенную. С другой стороны, нисходя, небо становится началом всего, а земля завершением. А посреди них: вода, воздух и огонь. Вот почему он продолжает: «…и тьма над бездною» (Быт 1:2); он именует воду бездною, а воздух тьмою, поскольку он лишен света. В самом деле обычно тьмою называют сумрачный или ночной воздух, или другие подобные случаи.

Осязаемая тьма (Исх 10:21), которую ощущали Египтяне, говорит он, так называется по двум причинам: либо потому что ни один луч не пронизывает ее в силу ее густоты, так что можно ощутить ее плотность касанием; либо по образу продвижения в ней наподобие слепых, которые ощупывают пространство перед собой; либо сама тьма так воздействует, что воспринимается ощутимо.

Все называют «бездной» глубоководное место, в котором невозможно обнаружить дна. Вот почему Моисей называет эти воды бездной, прежде чем назвать их водою, говоря: «И Дух Божий носился над водою» (Быт 1:2), поскольку воздух простирается над водою. Моисей еще не использует само понятие «воздух», либо потому, что у евреев тогда еще не было точного слова для обозначения оного, либо потому, что ему было достаточно обозначить оба элемента одним словом «вода». В самом деле «воздух» и «вода» имеют много общих характеристик и часто этим одним словом обозначается как то, так и другое.

Моисей не упоминает о сотворении ангелов, как если бы он писал об истории только этого мира. Но не стоит считать, – говорит автор, – что они существовали одновременно с небом и землей, или, что они были сотворены после, а не до того. Он пытается это доказать от естества и от Священного Писания, воюя с Феодором и его идеями, согласно которым ангелы были сотворены одновременно с небом. Он приводит в свою поддержку свидетельство Василия Великого, также оспаривающего мнение Феодора. Суммируя аргументы в пользу воззрения, что ангелы не были сотворены одновременно с небом, он пишет: «Посмотрим же, с чего выводится, что их творение может быть небесным: 1. Ни Моисей, ни иной священный текст не говорит о том, что они сотворены одновременно с миром; 2. Они бестелесны и не связаны как наши души с телесным организмом; 3. Их сила превосходит энергии мира; 4. Они созерцают Бога непрерывно, чего не может делать никто из тварного мира; 5. Души, лишенные разума не были сотворены с телом, хотя они не могут существовать без тела; 6. Человеческая душа также не сотворена одновременно с телом, поскольку тело создано из праха земного, а душа, по своей собственной природе, причастна божественному происхождению».

Cod. 241. Филострат. Жизнь Аполлония Тианского

Переводчик: Исихаст

При переводе использовалось также издание: Флавий Филострат. Жизнь Аполлония Тианского. Москва 1985.

Прочитано кое–что об Аполлонии со слов Филострата.

Он говорит, что Вавилон огорожен круглой стеной протяженностью в 480 стадий, в три полуплефра высотой и менее полуплефра толщиной. Город разделен на две равные части Евфратом, под которым проходит подземная переправа, обобщающая невидимым снаружи путем царские дворцы на обоих берегах. Рассказывают, что женщина по имени Медея, которая здесь царствовала когда–то, соединила берега реки уникальным способом. Она погрузила в реку камни, медь и смолу, образовав озеро; затем прорыла в пересохшем русле траншею глубиной в две оргии – так что казалось, будто она появлялась в упомянутых дворцах словно из–под земли – и покрыла ров сверху смолой, восстановив уровень русла. Дно и стены получившегося тоннеля отличались необыкновенной прочностью, ибо смола от соприкосновения с водой твердеет как булыжник. Потом над еще влажной замазкой было опять пущено течение Евфрата, и так устроился переход.

Дворец покрыт медной кровлей и весь от нее блестит. Палаты, терема и портики украшены серебром и золотой парчой. По словам Аполлония, там есть чертог с потолком в виде купола, похожим на небесный свод; он выложен лазуритом, а камень этот по причине своей темной синевы являет глазам цвет неба. Статуи почитаемых там богов вознесены ввысь и кажутся золотыми, словно сияя от природного света. Царь творит там суд; четыре вертишейки, подвешенные над сводом, напоминают ему о неизбежности рока и о том, что он тоже смертный. Подвесили этих птиц якобы маги, частые гости во дворце; они называют их «языками богов» [1.25].

Автор говорит, что, покинув персидское царство и приближаясь к Кавказу, Аполлоний и его спутники почуяли запах весьма благовонной земли.

Гору Кавказ мы считаем началом Тавра, который через Армению и Киликию простирается до Памфилии и Микале, до морского берега, где проживают карийцы и где предел Кавказа, но не его начало, как думают некоторые, ибо высота горы Микале не так значительна, тогда как вершины Кавказа настолько неимоверны, что разрезают солнечный свет. Другая цепь Тавра, которая окружает сопредельную с Индией Скифию до Меотиды до левобережья Понта, имеет длиною более двадцати тысяч стадий, ибо именно такова общая протяженность Кавказского хребта.

То же, что утверждали относительно нашей части Тавра, будто она продолжается и за Арменией, долгое время подвергалось сомнению, пока не подтвердилось благодаря барсам, которых, я знаю, ловят в богатой ароматами Памфилии; ибо звери эти настолько обожают благовония, что, издалека влекомые чутьем, они идут из Армении через горы к «слезам» стиракса, как только ветры подуют с той стороны, где дерево это источает душистую смолу. Рассказывают, что в Памфилии однажды поймали молодую барсиху в золотом ошейнике с надписью на нем армянскими письменами: «Царь Арсак богу Нисию». Арсак царствовал тогда в Армении, и я думаю, что это он посвятил зверя Дионису по причине его величины, ибо Дионис называется Нисием по имени города Нисы в Индии, и не только индийцами, но и всеми народами востока.

Барсиха одно время повиновалась человеку и давала себя трогать и ласкать, но с наступлением весны умчалась в горы, томясь по самцу, прямо с ошейником; так ее и словили у отрогов Тавра, куда она была завлечена ароматами. Итак, Кавказ отделяет Индию от Мидии и спускается другой цепью до Красного моря [2.2].

Пересекая Кавказ, они увидели, говорят, людей в четыре локтя ростом и чернокожих, узрели и других, уже в пять локтей ростом, когда переправились через Инд [2.4].

Перевалив через гору Кавказ, говорит автор, они повстречали людей, едущих на слонах. Народ этот обитает между Кавказом и рекою Кофен; они неимущие управители слоновых стад. Кое–кто из них ездит и на верблюдах, которых инды применяют для скорого путешествия; те пробегают за день тысячу стадий, ни разу не склонив колена [2.6].

Спутники с Аполлонием переправились через Инд, ширина которого более сорока стадий в судоходной части. Говорят, он начинается с Кавказа и уже там он полноводнее всех других судоходных рек Азии, многие из которых в него впадают [2.18].

После того как они перешли Инд, говорит автор, назначенный сатрапом проводник повел их прямо в Таксилу, где находился дворец индийского царя. Жители за Индом, как говорят, носят одежду из местного льна и обувь из папируса, а люди познатнее наряжаются в виссон, который произрастает якобы на дереве со стволом как у белого тополя и с листьями как у ивы. Аполлонию, по словам автора, понравился виссон из–за сходства с его холщовым плащом. Таксила не уступает по величине Ниневии и укреплена по образцу эллинских городов. Дворец же принадлежал владыке, который правил тогда державой Пора [2.20].

Истоки Гифаса, к которым, как говорит автор, Аполлоний прибыл после того как он перешел Гидраот и посетил многие народы, начинаются в долине и там судоходны, но дальше кораблям не проплыть, ибо, торчащие из воды то тут то там остроконечья скал вместе с воронками вокруг них делают реку непригодной для навигации. По ширине Гифас сравним с Истром, крупнейшей из рек, протекающих в Европе.

Деревья, занимающие берега и Гифаса, и Истра, также почти похожи; только индийские источают смолу, из которой местные изготавливают свадебные благовония. Только в Гифасе и больше нигде водятся рыбы–павлины; их называют так соименно с птицами потому, что плавники у них голубые, чешуя пестрая, а хвосты золотистые и по желанию сворачиваются и распускаются.

. Еще в реке обитает тварь, похожая на белого червя; его варят для получения масла, горящего настолько сильным огнем, что пламя можно удерживать разве что в стекле. Тварей этих ловят только для царя, который применяет их для взятия твердынь, ибо когда зажженный жир соприкасается с крепостной стеной, вспыхнувший пожар нельзя погасить никакими известными людям огнетушительными средствами [3.1].

Ловят в этих болотистых долинах также диких ослов с одним рогом на лбу, которым рогом они храбро бодаются совсем как быки. Инды делают из их рогов кубки для вина, и выпивший оттуда в тот день уже не заболеет, и от раны не пострадает, и из огня выйдет невредим, и никакой яд его не отравит. Однако пить из кубков, как и охотиться на ослов дозволено одному царю. Что это басни, доказывается тем, что индийские цари болеют и умирают. Но увидеть этих ослов в описываемом виде можно [3.2].

Оттуда Аполлоний перешел в ту часть Кавказа, которая простирается до Красного моря; она покрыта различными видами ароматов; на вершинах гор произрастает киннамон, который внешне похож на молодые побеги виноградника. Распознать это растение можно благодаря козе, которой если протянешь щепоть киннамона, она поведется за рукой как собака и побежит за уходящим, тычась носом ему в ладонь, а если отгонит ее пастух, будет стонать, словно у нее отобрали лотос. На крутых обрывах растет горный ладан и множество других деревьев, в том числе и перечное дерево, которое обихаживают обезьяны; похожее на греческую иву, оно растет на отвесных утесах, недоступных человеку; в тех местах, говорят, обитает обезьяний народ, населяющий все тамошние пещеры и расселины. Обезьяны в почете у индов, для которых они собирают перец, и поэтому люди отгоняют от них львов с помощью луков и собак. Занемогший лев нападает на обезьян с целью излечиться, ибо их мясо врачует его болезнь, а состарившийся ловит их ради пропитания, ибо став неспособными к охоте на оленей и кабанов, он пожирает обезьян, которых одних в состоянии настигнуть из последних сил.

Относительно же перечных деревьев происходит вот что. Инды подходят к горе, срывают доступные им плоды, роют вокруг деревьев ямы и сносят туда сорванный перец, бросая небрежно, словно он не представляет для них никакой ценности. И обезьяны, наблюдая это сверху со скал, ночью начинают подражать действиям людей: срывают с деревьев гроздья, тащат их и бросают в ямы, откуда инды собирают «урожай» без забот и труда [3.4].

Перевалив через гору, они узрели, говорят, плоскую равнину, пересеченную вдоль и поперек полными воды рвами, которые служат границами участков, а во время засухи вода оттуда, заимствованная из Ганга, применяется для орошения. Равнина эта, говорят, лучший край Индии и самый обширный среди тамошних стран, ибо надо идти пятнадцать дней по берегу Ганга и восемнадцать дней от моря до обезьяньей горы, чтобы ее преодолеть.

Край этот – сплошной чернозем и родит в изобилии любые плоды, так что там можно увидеть колосья высотою с камыш, бобы втрое больше египетских, а также кунжут и просо необычайных размеров; произрастают там якобы и орехи. А вот виноград там мелкий, вроде лидийского или меонийского; вино от него приятно для питья, а гроздья благоухают как только сорвешь. По словам Аполлония, он нашел там дерево, видом схожее с лавром и на нем почки видом и размером с преогромный гранат, а внутри их находятся яблоки темного цвета как у лепестков гиацинта, вкусом превосходящие все на свете плоды [3.5].

Спустившись с горы, они случайно стали свидетелями охоты на змей, ибо вся Индия кишит большущими змеями; ими наполнены болотистые равнины и горы и от них не свободен ни один холм. Болотные змеи медлительны, длиною в тридцать локтей, не имеют кокуля, чем неотличимы от самок, со спинами черными и менее чешуйчатыми, нежели у других пород. Равнинные змеи превосходят болотных во всем, ибо они длиннее, перемещаются быстрее самых стремительных водных потоков и никто не ускользнет от них. Они имеют кокуль, который едва выдается у молодняка, развит у взрослых и наконец вздувается, окрашиваясь в огненный цвет и приобретая очертаничя гребня. Они бородаты, шею держат высоко, их чешуя сверкает серебром, а в зеницах глаз заключены самоцветы, чья сила якобы чудодейственна во многих таинствах.

На равнинную змею охотятся, когда она нападает на слона, что повлекает гибель обоих. Люди забирают как добычу змеиные глаза, шкуру и зубы, которые похожи на клыки самых крупных кабанов, но тоньше, круче изогнуты, и они острее, чем у больших рыб. Горные змеи кажутся золотистыми из–за своей чешуи, размером превосходят равнинных, борода у них густая и тоже золотистая и брови плотнее придвинуты к глазам, нежели у равнинных; взгляд у них грозный и беспощадный. Они издают звук словно бряцают медью, когда извиваются по земле, а их багровые кокули пылают огнем поярче пламени факела. Эти змеи убивают даже слонов.

Сами они ловятся индами вот как. Взяв алую ткань с вытканными на них золотыми письменами, чародейство коих нагоняет сон, люди кладут ее перед змеиным логовом и та убаюкивает змею с вечнобдящим взором сокровенными заклинаниями, так что тварь высовывает голову из убежища и засыпает прямо на магических буквах. Тут инды набрасываются на нее спящую, бьют топорами, отрубают ей голову и достают оттуда драгоценные камни, переливающиеся всеми цветами радуги и обладающие волшебной силой, какая была, говорят, и в перстне у Гига. Однако часто бывает, что змея хватает человека несмотря на топор и ворожбу и утаскивает его к себе в нору, при этом почти сотрясая гору. Змеи эти по рассказам населяют также высоты в окрестностях Красного моря. О продолжительности их жизни трудно узнать и все догадки не заслуживают доверия [3.6–8].

Когда путники двигались дальше, говорит автор, им послышались звуки флейты – это пастух собирал стадо из белых оленей, которых инды доят, считая их молоко очень питательным [3.9].

Оттуда за четыре дня пути через плодородную и богатую страну они прибыли в замок мудрецов, называемых брахманами, с которыми оставались продолжительное время, увидев и услышав там по их словам то, во что не поверил бы ни один разумный человек. Гнусная вера о переселении душ пришла якобы как раз оттуда к пифагорейцам через посредство египтян. У этих индов длинные волосы как у лакедемонян в древности и у фурийцев; они повязывают их белой лентой и ходят босиком. Они носят одежду, похожую на короткую тунику, сотканную из самородной шерсти, производимой землей, белой как памфилийская, но помягче. Это их священные одежды и только для них одних землей дается шерсть. Носят они еще перстень и посох [3.15].

Автор говорит о камне, называемом пантарб; наибольший из них размером с ноготь и родятся они в подземных пещерах на глубине четырех оргий, и когда он родится, то от его энергии земля вздувается и трескается. И нельзя его добыть, разве только заклинаниями можно удержать. Ночью от него как днем, ибо он огненный и лучистый, а днем он ослепляет сильнейшим сиянием. В нем заключено свечение невыразимой мощи, и брошенный в море, он притянет к себе все разбросанные по дну там и сям камни, которые прилепятся к нему гроздью словно пчелиный рой – вот какая исходит от него сила. И сказочник Филострат заявляет, что [брахман] Иарх показал Аполлонию и сам камень, и все его свойства [3.46].

Он говорит, что пигмеи обитают под землей в области по ту сторону Ганга, и то, что рассказывают про образ их жизни, не выдумки. А вот скиаподов, макрокефалов и прочих тварей, о которых сообщает в своих баснях Скилак, нет ни в других землях, ни в Индии [3.47].

Золото, которое добывают грифоны, говорит автор, представляется в виде гальки, похожей на капли, и высекается клювом. Грифоны действительно обитают в Индии, ростом и силой сравнимые со львами, которых, пользуясь преимуществом в крыльях, они атакуют; превосходят они силою также драконов и слонов. Однако летают они как слабокрылые птицы, да у них собственно и нет настоящих птичьих крыльев, но имеются лишь алые перепонки. Тигр единственный зверь, которого они не могут настигнуть, ибо проворством тот не уступает ветру [3.48].

О птице фениксе автор сообщает то же, что и другие писатели [3.49].

Он говорит, что Аполлоний прожил у индов [брахманов] четыре месяца. Затем, покинув священную гору и имея с правой стороны Ганг, а с левой Гифас, он спустился к морю через десять дней пути. Во время путешествия путникам явилось много любопытного, в том числе обезьяны, но другой породы, нежели из перечной страны – черные, мохнатые, собаковидные и ростом с карликов. Они прибыли к Красному морю, которое, говорит автор, очень темного цвета и называется Эрифрейским по имени царя Эрифра [3.50].

Там они сели на корабль, увлекаемый нежным и благоприятным ветром. Они восхищались устьем Гифаса, который устрашающе устремляется в море. Действительно под конец его течение низвергается в каменистые, тесные, крутые места, через которые он прокладывает себе путь и впадает в море единым устьем, становясь опасным для тех, кто слишком приближается к берегу. Они говорят также, что видели устье Инда, где находится город Патала, омываемый им со всех сторон, и куда приплыл некогда флот Александра, ведомый опытным мореходом Неархом. Что же касается утверждений Орфагора, что в Красном море не увидишь Большую Медведицу, что мореплаватели там не могут обозначить полдень и что видимые звезды меняют там своё положение, то следует его словам вполне доверять.

Путешественники упоминают также маленький островок по имени Библ, где водятся улитки, устрицы, ракушники и прочие обитатели прибрежных скал – все вдесятеро крупнее греческих. Там же добывается из белых ракушек камень маргарит, скрывающийся в их сердцевине [3.52–53].

Они достигли также по их словам Пагады в стране оритов, где камни и песок медные, где реки несут медные блестки. Медь эта настолько благородная, что ориты считают свою страну золотоносной [3.54].

Они говорят также, что случайно попали к ихтиофагам, чей город называется Стобира. Жители там одеваются в чешую больших рыб. И овцы в тех краях похожи на рыб, ибо питаются ими, потребляя странную пищу.

А вот инды–карманы племя довольно цивилизованное. Море возле их берегов настолько богато рыбой, что у них даже нет рыбных садков, ибо они имеют ее сколько хотят и не засаливают впрок [3.55].

Автор говорит, что они причаливали также к Валаре; этот эмпорий утопает в миртах и пальмах, лаврах и садах с разнообразными растениями. Напротив лежит священный остров Селира. На его стороне, обращенной в открытое море, имеется на дне громадная впадина, где водятся устрицы, заключенные в белые раковины, внутри которых масса жира, но никакого камня. Туземцы выжидают, когда море утихнет или успокаивают его сами, вылив туда масла. Тогда пловец ныряет за добычей, снаряженный как резчик губок, однако снабженный ещё железной плитой и ёмкостью с благовониями. Приблизившись к моллюску, он выпускает благовоние для приманки; тот открывается и аромат опьяняет его: тотчас он пронзается железным острием и из его раны выходит жидкость, которую ныряльщик собирает в круглые углубления, выдолбленные в железной плите. Там эта влага затвердевает и приобретает вид природного жемчуга, который и есть белая кровь Красного моря. Море в тех краях кишит стадами китов и чтобы их отогнать, корабли имеют на корме и на носу колокола, звон которых пугает этих тварей. Наконец путешественники доплыли до устья Евфрата и направились по их словам вверх по реке в Вавилон [3.57–58].

В четвёртой книге Филострат рассказывает одни мифы и выдумки во славу и для похвалы Аполлония.

Между окраинными побережьями Европы и Ливии есть пролив в шестьдесят стадий, и через него Океан проникает во Внутреннее море. Пограничная оконечность Ливии именуется Абинна, и высокие горы, вершины которых населены львами, простираются до земель гетулов и тингов, диких ливийских племён, и ещё далее, если плыть по Океану до устья Салека, на девяносто стадий; и здесь ещё не конец, однако расстояние уже не исчислить, ибо за рекой Ливия пустынна и безлюдна. Оконечность Европы зовётся Кальпа; она справа для того, кто входит в Океан, и простирается на шестьсот стадий до древней Гадиры [5.1].

Много говорят о приливах и отливах Океана; я сам видел это явление у кельтов. Но почему море так наступает и отступает? Это Аполлоний, мне кажется, верно обьяснил. В одном из писем к индам он говорит, что Океан колеблем выходящими из многих подводных и прибрежных пещер ветрами, и это движение похоже на процесс дыхания у человека, когда вдохи чередуются с выдохами. Аполлоний подтверждает своё мнение наблюдением за больными в Гадире, ибо пока вода поднимается, души не покидают умирающих, которое совпадение было бы невозможно, когда бы не всходило и земное дыхание.

Говорят, что воздействует на Океан нарождение или полнота или убыль луны, и я знаю, что это правда, ибо Океан соразмерен с четвертями луны, вместе с месяцем прибывая и убывая. У кельтов день сменяет ночь и ночь сменяет день при весьма скоротечном прибавлении света или темноты; так, например, в окрестностях Гадиры и Столпов эта мгновенность, говорят, поражает взор, словно зарница. А ещё рассказывают, будто с Ливией сопредельны Острова Блаженных, вплотную подступающие к её необитаемой окраине [5.2–3].

Гадира расположена на самом краю Европы. Жители этого города весьма суеверны. Они воздвигли алтарь в честь Старости, и они одни празднуют смерть песнями. У них есть также алтари в честь Нищеты, Искусства и Геракла Египетского и ещё другие в честь Геракла Фиванского, ибо последний по их словам прошёл до соседней Эрифии, когда он захватил Гериона и его коров, а первый благодаря мудрости измерил землю до крайних её пределов. А ещё говорят, что жители Гадиры греки по происхождению и воспитаны по–эллински [5.3].

Путешественники видели в той стране деревья, каких нет больше нигде на земле и которые называются Герионовыми; являясь помесью сосны с елью, в числе двух растут они на могиле Гериона и сочатся кровью подобно тому, как и тополи–гелиады источают золото. Храм на острове занимает всю его территорию, вымощенную тесаным и гладким камнем. В храме поклоняются обоим Гераклам. Там нет их статуй, но египетский имеет два медных алтаря без надписи и изображения, а фиванскому воздвигнут один каменный алтарь с барельефами, представляющими Лернейскую гидру, Диомедовых коней и двенадцать подвигов самого героя. В святилище находится также золотая олива Пигмалиона; достойно немалого восхищения изящество самой работы, но особенно восхищает плод на ветви, ибо он смарагдовый. Показывают в храме ещё золотой пояс Аякса, сына Теламона, но как и зачем этот герой прибыл к Океану, тамошние не знают.

Колонны Геракла в храме сделаны из одноцветного сплава золота и серебра, высотою более локтя, четырёхугольные как наковальни, а их конусы покрыты письменами, которые ни египетские, ни индийские, ни читаемые вообще. Поскольку жрецы никак это не комментировали, Аполлоний сказал им: ''Геркулес Египетский запрещает мне молчать о том, что я знаю. Колонны эти скрепляют Землю и Океан, а письмена начертал сам Геракл в обители Парок, чтобы помешать всякой войне между этим стихиями и сохранять нерушимым согласие, которое их обьединяет''.

Наши путешественники поднялись по реке Бетису, где Аполлоний нашёл главные доказательства своего обьяснения приливов и отливов. В самом деле, когда море прибывает, река возвращается к своему истоку под воздействием упомянутых мною ветров. Страна, которая по имени реки называется Бетикой, богатейшая на земле; Бетис протекает через города, пастбища, через прекрасно возделанные поля, и погода там приятная, как в Аттике осенью, когда справляют мистерии [5.6].

Рассказы поэтов об Этне Аполлоний отверг как сказки, заявив: ''Что ж, я и сам восхвалял творчество Эзопа, однако оговорюсь: басня, которую я отметаю, не принадлежит Эзопу, но без перерыва повторяется стихоплетами. Послушать их, так под этой горой стонет какой–нибудь скованный гигант, Тифей или Энкелад, который в долгой агонии изрыгает все это пламя. Я согласен, что существовали гиганты, ибо в различных местах обнаружены могилы с костями людей исполинского роста, но не допускаю, чтобы они вступили в борьбу с богами; что надругались над храмами и статуями, может быть, но штурмовать небо и изгонять оттуда бессмертных – и говорить так, и верить в это чистое безумие. Другая сказка, хотя на вид и менее оскорбительная для богов, но тоже нелепая, что это Гефест работает у себя в кузнице в недрах Этны, и грохот постоянно звучит от его наковальни. Однако, есть на земле и другие вулканы, но не скажешь, что существует на свете столько гигантов и Гефестов [5.16].

Так откуда же огонь появляется в подобных горах? Земля, содержащая смесь смолы и серы, курится, естественно, но без пламени. Однако, если в ней много пустот и воздух проникает в эти полости, то она вздымается как пылающий факел. А затем пламя увеличившись устремляется с гор как поток воды, распространяется в низменности и достигает моря огненным ручьем» [5.17].

Эфиопия занимает самую западную часть земли, как Индия обьемлет восточную оконечность. Она граничит с Египтом через Мероэ, простирается до ливийской пустыни и соприкасается с морем, которое поэты называют Океаном и которое по их словам окружает всю землю. Эфиопия дарует Египту Нил, который течёт от Порогов и приносит от эфиопов ил, затопляющий Египет.

По пространству эту страну не сравнить с Индией, как и любую другую землю, известную людям. Даже если присоединить Эфиопию к Египту (разве Нил их не обьединяет?), им вместе Индию все равно далеко не покрыть. Размышляя над особенностями Инда и Нила, находишь между ними немалое сходство: они заливают землю в то время года, когда земля нуждается в воде, только в них водятся крокодилы и гиппопотамы и им посвящены одинаковые религиозные обряды.

Существует сходство и между обоими странами – свидетельствуют о том одни и те же пряно–ароматические растения, которые там растут, львы и слоны, причём последних ловят и приручают и в Египте, и в Индии. Обе страны питают зверей, которых больше нигде не встретишь, и еще неизвестных в других краях чёрных людей, пигмеев, кинокефалов и прочих уродов. Индийские грифоны и эфиопские муравьи имеют, несмотря на несхожесть внешнего обличия, общий инстинкт; как говорят, они любят землю, где есть золото, и стерегут его [6.1].

Когда Аполлоний прибыл к границам Египта и Эфиопии – место это зовется Сикаминон – он обнаружил на перекрёстке двух дорог золото в слитках, лен, слоновую кость, коренья, елей и благовония, и все это без присмотра. Зачем, я обьясню. Эфиопы везут на это торжище продукты своей родины, египтяне доставляют туда же свои товары равной стоимости, чтобы обменять то, что они имеют, на то, что им необходимо. Пограничные жители там не совсем черные, но одни светлее эфиопов, другие темнее египтян [6.2].

Оттуда, говорит автор, Аполлоний направился к месту, посвященному Мемнону, куда провел его молодой египтянин Тимасион. По словам Аполлония, он был плохо принят эфиопскими гимнософистами и не получил от них тех же почестей, каких его удостоили брахманы. Дело в том, что философ Евфрат, питая вражду к Аполлонию, своей клеветой настроил гимнософистов против него.

Автор говорит, что индийские брахманы гораздо мудрее эфиопских гимнософистов. Он говорит, что последние живут под открытым небом на невысоком холме почти у берега Нила. Аполлоний прибыл к ним от моря и по Нилу [6.3–22].

Проведя немного времени с гимнософистами, путешественники направились по ведущей в сторону гор дороге к Нилу. Из того, что они увидели, обращают на себя внимание нильские пороги, которые суть земляные горы, похожие на лидийский Тмол; Нил спускается и всю почву, которую несет, распространяет и на весь Египет. Шум водопада и грохот от низвержения его в Нил настолько невыносимы, что некоторые подошедшие слишком близко стали глухими [6.23].

Аполлоний и его спутники, идя дальше, узрели холмы, покрытые деревьями, с которых эфиопы собирают листья, кору и смолу. На их пути попадались львы, барсы и прочие хищники, но они не причиняли им вреда, даже напротив пускались наутек, словно страшась вида людей. Путники видели также оленей, косуль, страусов и онагров в немалом количестве, но в основном буйволов и ещё козлотуров – помесь быка и козла – откуда и их название; часто встречались кости и полуобглоданные туши последних, ибо львы, насытившись свежей добычей, брезгуют обьедками в уверенности, что всегда найдут новую [6.24].

На этой земле обитают кочевые эфиопы, живущие в кибитках как в городах. С ними соседствуют элентофаги, охотники на слонов, которые питаются и торгуют их мясом. Среди других народов Эфиопии числятся также насамоны, людоеды, пигмеи и скиаподы в пространстве до Океана, куда однако не доплывет ни один моряк, разве что занесет штормом [6.25].

Пока Аполлоний и его спутники рассуждали о встречных зверях и рождающей различные виды животных природе, они услышали шум, похожий на тот гром, который ещё не разорвался, но первые его раскаты уже звучали в небе. «Товарищи!'' воскликнул Тимасион, «мы приближаемся к порогу, последнему от устья и ближайшему к истокам». Пройдя десять стадий, они увидели низвергающуюся с горы реку, ничуть не более полноводную, чем Марсий при слиянии с Меандром. Помолясь Нилу, они пошли далее, и больше не встречали животных, потому что звери по своему естеству боятся шума и предпочитают обитать возле тихих вод, нежели около грохочущих стремнин. Через пятнадцать стадий они услышали звук другого порога, для слуха совсем нестерпимый, ибо поток падал с более высокой горы и обьемом вдвое превышал предыдущий. По словам Дамида он и некоторые другие настолько оглохли, что остановились и просили Аполлония не продолжать путь, но тот вместе с Тимасионом и другим товарищем по имени Нил отважно достиг третьего порога, о котором по возвращении рассказал следующее.

В этом месте над Нилом громоздятся горные вершины высотою до восьми стадий; отроги эти совершенно отвесны, словно в некоей странной каменоломне, и к ним обращен ненизкий берег Нила. Питающие реку ключи струятся по кромке гор, а затем низвергаются оттуда и пенистым полноводным потоком падают, наконец, в Нил. Этот двойной водопад во много раз оглушительнее прочих и гул от него в горах может лишить слуха; поэтому трудно его созерцать. Что касается дальнейшего пути, к первоистокам Нила, то туда и не добраться, и даже нельзя об этом и думать из–за демонов, о коих слагают песни, как и Пиндар в премудрости своей сочинил гимн о божестве, приставленном к нильским порогам для измерения реки [6.26].

Император Домициан, говорит автор, запретил декретом оскопление и культивирование виноградников с приказанием вырубить уже посаженные. Аполлоний, находясь тогда у ионян, сказал им: «Эти постановления не относятся ко мне, потому что, может быть, я единственный человек, который не чувствовал потребности ни в половых органах, ни в вине. Однако наш прекрасный государь не видит, что он сохраняет мужчин, но холостит землю» [6.42].

В седьмой и восьмой книгах Филострат хвалит свободу речей Аполлония перед тиранами и особенно перед Домицианом и рассказывает о том, как он был обвинен и добровольно явился в трибунал, и как он оказался в тюрьме, и как был заключен в оковы и освободился, и как защитил себя и покинул судилище. Потом автор уверяет, что Аполлоний не имел никакого касательства к магии и что никто не питал к ней большего отвращения, нежели он, хотя сам написал много чудесного о нем, и он говорит, что смерть его была загадочной и наделала много шума и что он при жизни заботился о своей кончине. По словам автора он не раз повторял: «живи незаметно, иначе умрешь незаметно». Будучи предан добродетели, он всегда подражал мудрости Пифагора.

Изложение Филострата приятное и очень разнообразное, для чего он использует подходящие слова и конструкции, которые до него никто среди писателей не применял. Некоторые говорят, что он пренебрегает порядком. Мы знаем, что он был весьма учен и, не отступая от правил синтаксиса, придумал новое построение фразы. Известно также, что он злоупотреблял архаизмами, редко встречающимися даже у древних. Он доказывает, что это не запрещено и не напрасно, но необходимо для цели придать очарования стилю, который является убедительным и обаятельным.

Cod. 244. Диодор Сицилийский. Историческая библиотека

Переводчик: Г.П. Власов (Агностик)

Прочитал несколько книг из библиотеки Диодора, а именно книги XXXIV, XL, XXXI, XXXII, XXXVI, XXXVII, XXXVIII, из которых я извлек следующее.

Много разных людей, которые оставили ряд воспоминаний, рассказывали, что люди, которые, как казалось бы, принимались за женщин, имели сексуальные сношения вопреки человеческой природе и Диодор продолжает говорить об этих замечательных вещах, которые произошли при Александре, царе Келесирии и Антиохии.

КНИГА XXXII.

Вот что он рассказал. [32.9d.10] Александр, разбитый в битве, бежал с пятью сотнями своих людей в Абы в Аравии, чтобы укрыться у Диокла, местного шейха, попечению которого он ранее оставил своего малолетнего сына Антиоха. Вслед за тем Гелиад и Касий, два офицера при Александре, вступили в тайные переговоры о своей безопасности и добровольно предложились убить Александра. Когда Деметрий принял их условия, они сделались не только предателями своего царя, но и его убийцами. Вот так Александр был убит своими друзьями.

Будет ошибкой упустить странное происшествие, имевшее место перед смертью Александра, хотя оно настолько удивительное, что, вероятно, не будет имеет доверия. Незадолго до времени нашего повествования Александр, советуясь с оракулом в Киликии (где говорят находится святилище Аполлона–Сарпедония), бог ответил ему, что он должен остерегаться места, которое породило «некто в двух формах». В то время оракул показался загадочным, но позже после смерти царя, смысл был пояснен посредством следующего случая.

Жил в Абах в Аравии один человек по имени Диофант, македонянин по происхождению. Он женился на арабской женщине и родил сына, названного в свою честь, и дочь по имени Гераис. Сына он увидел мертвым не достигшего расцвета, но когда дочь достигла брачного возраста, он дал ей приданное и отдал человеку по имени Самиад. Он, прожив в супружестве с ней примерно год, отправился в длительное путешествие. Гераис, говорят, заболела странным и совершенно невероятным недугом. Сильная опухоль появилась у нее под животом, и эта так как область все больше и больше набухала и сильный жар охватил ее, врачи подозревали, что изъязвление имеет место в устье матки. Они применили такие средства, которые, как они думали, снимут воспаление, но, тем не менее, на седьмой день поверхность опухоли прорвалась, и выступив из ее паха, явились мужской половой орган с яичками в придачу. Когда этот разрыв произошел с его последствиями, никто из врачей или других посетителей не присутствовал, но только мать и две служанки. Огорошенные этим чрезвычайным событием, они заботились о Гераис так хорошо, как могли, и никому не сказали о случившемся. Она, оправившись от болезни, носила женские платья и продолжала вести себя как домоседка и как собственность своего мужа. Однако, те кто был посвящен в ее тайну допускали, что она была гермафродитом, и что в своей жизни с мужем, поскольку естественные сношения были невозможны, сочеталась с ним как мужчина с мужчиной. Тогда как ее состояние все еще не было разоблачено, Самиад вернулся и когда как полагалось, к великому стыду, не смог добиться от нее предстать в свое присутствие, он, говорят, сильно разгневался. Так как он непрерывно настаивал и требовал свою жену, а ее отец между тем отрицал его требования, но пребывал в растерянности, скрывая причину, их разногласия переросли в ссору. В результате Самиад подал ходатайство за свою жену против ее отца, ибо Фортуна делает реальностью то, что она обычно делает в пьесах и сделала странную перемену предметом обвинения. После того как судьи заняли свои места и были представлены доводы, человек из-за которого шел спор предстал перед трибуналом и присяжные обсуждали имеет ли муж больше власти над своей женой или отец над дочерью. Однако, когда суд нашел, что жена должна оказывать уважение мужу, она наконец открыла истину. Набравшись мужества, она спустила платье, что закрывало ее, выставив на показ мужские признаки, и воскликнула с горечью, потребует ли кто-нибудь, чтобы мужчина сожительствовал с мужчиной. Все присутствующие были потрясены увиденным и закричали от изумления такому чуду. Гераис, теперь, когда ее срам был публично разоблачен, сменила женские наряды на одежду юноши; и врачи, будучи призваны для показаний, заключили, что ее мужской орган был спрятан в яйцевидной части женского органа, и что поскольку мембрана неправильно облегала орган, отверстие имело форму, через которую удалялись выделения. В заключение они нашли, что необходимо подрезать продырявленную область и стимулировать заживление: имея таким образом вышедший мужской орган подобающей формы, он получили уверенность, применяя такое лечение в допустимых случаях. Гераис, сменив имя на Диофант, был зачислен в кавалерию, и после сражения в царских войсках, сопровождая его, отступил в Абы. Вот так оракул, который первоначально был непонятен, прояснился, когда царь был убит в Абах, месте рождения «некого в двух формах». Что касается Самиада, говорят, что он все еще любил его и их прежние соития, но смущенный стыдом за свое неестественное супружество, назначил Диофанта своим наследником и ушел из жизни. Вот так она, кто была рождена женщиной, приобрела мужскую отвагу и славу, тогда как мужчина показал самообладания меньше чем женщина.

[32.11] Изменение пола в похожих обстоятельствах произошло тридцатью годами позже в городе Эпидавр. Жила в Эпидавре Калло, круглая сирота, которую считали девочкой. Так вывод, которым снабжены женщины в ее случае не имел отверстия, но вблизи так называемого лобка она имела от рождения дырочку, через которую выделялись жидкие отходы. По достижении зрелости она стала женой одного из сограждан. Она прожила с ним два года, и поскольку была неспособна к сношениям как женщина, то была вынуждена подчиниться неестественным объятьям. Позднее опухоль появилась на ее гениталиях, и поскольку она причиняла сильную боль, было позвано большое число лекарей. Ни один из них не взял на себя ответственность за ее лечение, но один аптекарь взялся вылечить ее и разрезал воспаленную область, вследствие чего были извлечены мужские органы, а именно яички и непрободенный пенис. Тогда как все прочие застыли, пораженные необычным событием, аптекарь предпринял шаги по исправлению оставшихся недостатков. Прежде всего, проколов головку, он сделал проход в мочеиспускательном канале, и вставив серебряный катетер, удалил остатки жидкости. Затем, подровняв разорванную область, он соединил части вместе. После завершения лечения таким способом он потребовал двойную плату, сказав, что приняв больную женщину, он сделал из нее здорового мужчину. Калло отбросила ткацкий станок и все прочие орудия женских работ, приняв гардероб и статус мужчины, изменила свое имя (добавив только букву Н в конец) на Каллона. Некоторые утверждают, что до превращения в мужчину, будучи женщиной, она была жрицей Деметры, и поэтому она была свидетелем вещей, неположенных видеть мужчинам, и была привлечена к суду за непочтительность.

[32.12] Точно также в Неаполе и в порядочном количестве многих других мест, говорят, случились неожиданные изменения такого рода. Не то чтобы мужская и женская натура были объединены, образуя истинный двуполый образец, ибо это невозможно, но Природа, пугая и мистифицируя род людской, посредством частей тела ложно дает такое ощущение. И это причина, почему мы рассматриваем эти перемены пола, достойные упоминания, вовсе не для развлечения, но для развития большинства наших читателей. Ибо многие люди, рассматривая такие явления как знамения, впадают в суеверия, и не только отдельные личности, но даже нации и города. В начале марсийской войны, по некоторым оценкам, жил, как сообщается, в Италии недалеко от Рима некто, кто женился на гермафродите, похожем на описанных выше; он изложил сведения перед сенатом, который в приступе суеверного страха и покорности этрусским прорицателям, приказал сжечь человека заживо. Таким образом тот, чья природа походила на нашу и кто не был, в действительности, монстром, встретил неподобающий конец из-за неправильного понимания его болезни. Вскоре после этого был другой такой же случай в Афинах, и снова из-за неправильного понимания недуга, человек был сожжен заживо. И даже, на поверку, причудливые рассказы создают впечатление, что животные, называемые гиены, одновременно и самцы и самки, и что ежегодно чередуясь они покрывают друг друга. Это просто–напросто не правда. И самцы и самки имеют свои собственные половые признаки, явные и очевидные, но имеются также в каждом случае придатки, которыми животное ложно представляется и обманывает случайного наблюдателя: самки со своей стороны имеют привесок, напоминающий мужской орган, и самцы, опять-таки, имеют некое подобие во внешности, что это самки. Эти же самые рассуждения применимы ко всем живым созданиям, и хотя истина в том, что чудовища разного рода рождаются часто, они не развиваются и неспособны достигнуть полной зрелости. Сказано достаточно, чтобы исправить наши суеверия.

Это Диодор сообщает в конце тридцать второй книги своей истории, и многие другие авторы сообщали об изменениях такого рода.

КНИГА XXXIV.

[34/35.1] Когда царь Антиох, говорит Диодор, осадил Иерусалим, евреи держались какое-то время, но когда все запасы были исчерпаны, они оказались вынуждены делать попытки примирения для прекращения боевых действий. Тогда большинство друзей советовали царю взять город штурмом и уничтожить полностью народ евреев, так как они одни из всех народов избегали отношений с другими народами и смотрели на всех людей как на своих врагов. Они отмечали также, что предки евреев были изгнаны из всего Египта, как люди нечестивые и ненавидимые богами. Для очищения страны, все люди, которые имели на своих телах белые отметины или знаки проказы, были собраны и изгнаны за границу, как находящиеся под проклятием; беженцы заняли территорию вокруг Иерусалима, и учредили еврейскую нацию, сделав свою ненависть к человечеству традицией, и на этот счет введя совершенно диковинные законы: не ломать хлеб с любым другим народом, не проявлять к ним никакой доброты. Друзья напомнили Антиоху и о вражде, которую в былые времена его предки испытывали к этому народу. Антиох, прозванный Епифан, разгромив евреев вступил во внутреннее святилище храма бога, куда по закону может входить только священник. Найдя там мраморную статую очень бородатого человека, с книгой в руках, сидящего на осле, он предположил, что это изображение Моисея, основателя Иерусалима и создателя нации, человека, кроме того, предписавшего для евреев их человеконенавистнические и беззаконные обычаи. А так как Епифан был потрясен такой ненавистью, направленной против всего человечества, он поставил перед собой цель уничтожить их традиционный уклад. Соответственно, перед изображением основателя и перед алтарем бога под открытым небом он принес в жертву большую свинью и вылил кровь на них. Затем, подготовив тушу, он приказал священные книги, содержащие ксенофобские законы, окропить мясным отваром, лампу, которую они называют бессмертной и которая постоянно горит в храме, погасить, а первосвященник и остальные евреи были принуждены отведать мясо.

Пересказывая все эти события, друзья настоятельно советовали Антиоху положить конец этой расе, либо, в противном случае, отменить их законы и заставить изменить свое поведение. Но царь, будучи великодушным и кротким человеком, взял заложников, но отклонил обвинения против евреев как только он взыскал обусловленную дань и разобрал стены Иерусалима.

Вот ложь, что Диодор возводит на обычаи и законы еврейского народа, а также на основателя Иерусалима а также на исход евреев из Египта, и предвидя доказательства, что могли бы выявить его ложь, как если бы он не хотел разоблачать сам себя, он возложил на других разоблачение лжи, им рассказанной, добавляя ложь о дружбе Антиоха с евреями.

В XL–й книге Библиотеки он также писал о евреях.

КНИГА XL

[40.3] Теперь, когда мы собираемся изложить войну против евреев, мы считаем целесообразным дать сначала краткий отчет о возникновении нации, от ее истоков, и обычаи, наблюдаемые среди них. Когда в древние времена мор возник в Египте, простонародье приписывало свои беды действию божественной силы; ибо в самом деле из-за множества чужеземцев всех видов, обитающих в их среде и исповедующих разные религии и жертвоприношения, свои традиционные обряды в честь богов вышли из употребления. Таким образом местные уроженцы предположили, что если они не удалят иностранцев, их проблемы никогда не будут решены. Поэтому немедленно чужаки были изгнаны из страны, а наиболее выдающиеся и деятельные из них объединились и, как говорят некоторые, были выброшены на берег в Греции и некоторых других областях; их вождями были знаменитые люди, главные из них Данай и Кадм. Но большинство были изгнаны туда, что сейчас называется Иудей, что недалеко от Египта и в то время было совершенно безлюдно. Переселенцев возглавлял человек по имени Моисей, выдающийся как своей мудростью, так и мужеством. На захваченной земле он основал, кроме других городов, один в настоящее время самый известный из всех, называемый Иерусалим. Кроме того, он учредил храм, который они почитают главным в благоговении, ввел в употребление порядок поклонения и ритуалы, составил законы и упорядочил политические учреждения. Кроме того, он разделил их на двенадцать колен, так как это считается самым совершенным числом и соответствует количеству месяцев, которые составляют год. Но он не имел какого бы ни было изображения богов, сделанного для них, считая, что Бог не имеет человеческого вида, скорее Небеса, которые окружают землю сами являются божеством и управляют Вселенной. Жертвы, которые он учредил, отличаются от других народов, равно как и их образ жизни, ибо, как результат их собственного изгнания из Египта, он ввел замкнутый и нетерпимый образ жизни. Он выбрал людей самых возвышенных и с величайшими способностями, чтобы возглавить весь народ, и назначил их священниками; и он рукоположил, что они сами должны заниматься в храме почитанием и жертвоприношениями своему богу. Этих же людей он назначил на должность судей во всех крупных спорах, а также возложил на них охрану законов и обычаев. По этой причине евреи никогда не имели царя, и власть над народом обычно принадлежала священнику, известному как превосходящих своих коллег в мудрости и добродетели. Они называют этого человека первосвященник, и считают, что он действует как посланник Божий. Это он, как нам говорят, кто на собраниях и других мероприятиях объявляет предписания, а евреи настолько послушны в таких вопросах, что тотчас они падают на землю и выражают почтение к первосвященнику, когда он излагает заповеди для них. А в конце их законов есть даже приложение гласящее: «Эти заповеди Моисей слышал от Бога и провозгласил их евреям». Их законодатель позаботился также о обеспечении военного дела, и обязал молодых людей развивать мужество, стойкость, и, в общем, способность переносить всякие трудности. Он вел военные походы против соседних племен, а после присоединения многих земель, распределил их, назначая равные наделы для частных лиц и большие оных для священников, чтобы они, в силу получения более обильных доходов, могли не отвлекаться и применять себя для постоянного поклонения Богу. Простым гражданам было запрещено продавать свои отдельные участки, чтобы не было тех, кто бы в своих интересах скупал их, и посредством угнетения бедных классов вызвать нехватку рабочих сил. Он требовал от тех, кто поселился на земле воспитывать своих детей и о потомстве заботиться при небольших затратах; евреи с самого начала были многочисленным народом. Что касается брака и погребения мертвых, он следил за тем, чтобы их обычаи сильно отличались от других людей. Но позже, когда они стали объектом иноземного управления, в результате их смешения с людьми других национальностей (как под правлением персов, так и македонян, которые свергли персов), многие из их традиционных обычаев были расстроены.

Вот что здесь говорит Диодор об обычаях и законах евреев и об исходе из Египта и божественном Моисее; он врет большую часть времени и новых нападок критики, которую заслуживает своим искажением истины, он избегает, находя выход в том, что приписывает авторство рассказа, что он излагает, другому, добавляя в итоге: «Вот что сказал Гекатей из Абдеры в отношении евреев».

КНИГА XXXVIII

Несчастный случай, который, рассказывают, произошел с императором Иовианом и стал причиной его смерти, потому что он спал в только что побеленном доме, где развел огонь, чтобы бороться с влажностью и чем вызвал сильные пары извести, как сообщает Диодор, Катул сделал так добровольно и в гораздо более древние времена. Он говорит, по сути, в своей начале своей XXXVIII книги, что [38/39.4] Цинна и Марий встретились с самыми выдающимися вождями обсудить как установить мир на прочной основе. Решением, на котором они наконец остановились, были преданы смерти самые известные их противники, все те, кто были способны оспорить их власть. Таким образом, когда их собственная партия и фракция были очищены, они и их друзья могли впредь проводить свое руководство без страха и по–своему умыслу. Таким образом, они незамедлительно пренебрегли своими клятвенными договорами и обязательствами, а люди, отмеченные к смерти, убивались направо и налево без огласки. Квинт Лутаций Катул, бесспорный победитель кимвров, имеющий частичную поддержку своих сограждан, оказался обвинен перед народом некоторыми трибунами за тяжкое преступление. Опасаясь риска, связанного с этой показной законностью, он обратился к Марию с просьбой о помощи. Марий, хотя в былые времена был его другом, теперь, потому что что-то вызвало подозрение, отвернулся от него, и дал единственный ответ: «Ты должен умереть». Катул, потерял всякую надежду на спасение, но желая до конца своих дней не подвергаясь себя подлым унижениям, сделал свой уход из жизни довольно оригинальным и удивительным образом. Заперев себя в только что оштукатуренной комнате, он усилил испарения от негашеной извести огнем и дымом и, задохнувшись от вредных паров, закончил свои дни.

КНИГА XXXI

[31.5.1] Как раз в это время посланники родосцев прибыли в Рим, чтобы снять с себя обвинения, выдвинутые против них, ибо считалось, что во время войны с Персеем их симпатии были на стороне царя и, что они были вероломны по отношению к своей дружбе с Римом. Не достигнув целей своего посольства, послы пали духом, и дали волю слезам, когда они подавали свои ходатайства. Представленный перед Сенатом Антонием, одним из трибунов, Филофрон сначала говорил от имени делегации, а затем Астимед. Очень долго они обращались к суду за милосердием и прощением, и, наконец, после того, как говорится, спели свою лебединую песнь, они наконец сумели вынудить ответ. Этим, воистину, они избавились от худших опасений, хотя их с горечью упрекали в предполагаемых преступлениях.

[31.6] Следовательно, то, что среди римлян самых выдающихся мужей следует рассматривать как соперничающих друг с другом за славу, именно их усилия, по практически всем вопросам, – основной вклад в то, что народ доведен до преуспевания. В других государствах люди завидуют друг другу, но римляне хвалят своих сограждан. Результатом является то, что римляне, соперничая друг с другом в содействии общему благу, достигают самых славных успехов, в то время как другие люди, стремясь к незаслуженной славе и срывая замыслы друг друга, наносят ущерб своей родине.

[31.9] Персей, последний царь Македонии, чьи отношения с римлянами были зачастую дружественны, но который также неоднократно воевал против них с не такой уж маленькой армией, был наконец побежден и взят в плен Эмилием, который за эту победу отпраздновал великолепный триумф. Несчастья, которые постигли Персея были настолько велики, что его страдания похожи на выдумки литераторов, но даже в этом случае он не хотел расставаться с жизнью. Так как прежде сенат принял решение, что он должен страдать в наказание, один из городских преторов бросил его с детьми в тюрьму на Альбе. Эта тюрьма представляла глубокое подземелье, не больше, чем комната на девять лож, темное, и нездоровое из-за большого числа помешенных в это место людей, осужденных на смертную казнь, ибо большинство заключенных из этой категории были там в этот период. Поскольку слишком много заключенных было в такой тесноте, несчастные были доведены до скотского состояния, и поскольку их пища и все относящиеся к ним другие потребности – всё были отвратительно смешано, жуткое зловоние нападало на всякого приближающегося, так что он едва мог это перенести. Там в течение семи дней оставался Персей, в таком плачевном состоянии, что он просил помощи даже у людей подлейших, чей пищей был тюремный паек. Они, действительно, пораженные величием его несчастья, которому они сопереживали, плакали и великодушно дали ему часть того, что они получили. Меч, чтобы убить себя, был подброшен ему, и петля, чтобы повеситься, с полной свободой пользования, как только он пожелает. Ничто, однако, не кажется мило тем, кто переносит несчастья как саму жизнь, если даже их страдания – смертный приговор. И, наконец, он бы умер от этих лишений, если бы не Марк Эмилий, глава сената, который чтобы сохранить как свои принципы, так и кодекс справедливости своей родины, с негодованием предостерегал сенат, что даже если они совершенно не боятся людей, по крайней мере следует уважать Немезиду, и что собаки те, кто нагло злоупотребляет своею властью. В результате, Персей был помещен в более подходящее заключение, и, благодаря милости сената, поддерживал себя напрасными надеждами, только для того, чтобы встретить в итоге конец, который соответствовал его предшествующим несчастьям. Ибо цепляясь за жизнь в течение двух лет, он оскорбил варваров, которые его охраняли, и те запрещали ему спать, пока он не умер.

[31.19] Цари Каппадокии говорят, что они ведут свою родословную от Кира Персидского, а также утверждают, что они являются потомками одного из семи персов, которые убили Мага. Ныне свою связь с Киром, они рассчитывают следующим образом. У Камбиза отца Кира, была законнорожденная сестра Атосса. От нее и Фарнака, царя Каппадокии, родился сын Галл (Gallus), его сыном был Смердис, а его – Артамн (Artamnes), а его Анаф (Anaphas), человек выдающегося мужества и смелости, который был одним из семи персов. Такова родословная, отслеживающая их родство с Киром и Анафом, которому, говорят они, ввиду его доблести была предоставлен сатрапия Каппадокия, с тем соглашением, чтобы не выплачивать дань персам. После его смерти правил сын такого же имени. Когда он умер, оставив двух сыновей, Датама и Аримнея, Датам вступил на престол, как человек, который как на войне, так и в других сферах царских обязанностей заслужил похвалу, и который, вступив с персами в битву, бился великолепно и погиб в бою. Царство перешло к его сыну Ариамну, у которого были сыновья Ариарат и Голоферн; Ариамн правил пятьдесят лет и умер, не свершив ничего достойного упоминания. Престол перешел к Ариарату (I), старшему из сыновей, который, как говорят, любил брата с исключительной привязанностью, и выдвигал его на самые выдающиеся должности: так, он был отправлен на помощь персам в их войне против египтян и вернулся домой обремененный наградами, которые Ох, персидский царь, даровал за храбрость; он умер на своей родине, оставив двух сыновей, Ариарата и Арисеса. Тогда его брат, царь Каппадокии, не имея своих законных потомков, усыновил Ариарата, старшего сына своего брата. Примерно в это же время Александр Македонский победил и ниспроверг персов, а затем умер; Пердикка, которому в этот момент принадлежало верховное командование, направил Евмена, чтобы стать военным правителем Каппадокии. Ариарат (I) был разбит и пал в бою, а сама Каппадокия и соседние области попали под власть македонян. Ариарат (II), сын покойного царя, рассматривая текущую ситуацию как безнадежную, отступил с несколькими последователями в Армению. Вскоре после этого Евмен и Пердикка погибли, а Антигон и Селевк были заняты в других местах, он получил армию от Ардоата, царя Армении, убил Аминту, македонского стратега, изгнал македонян со своих земель в короткие сроки, и восстановил свои первоначальные владения. Из трех его сыновей Ариамн, старший, унаследовал царство; он устроил брачный союз с Антиохом (прозванным Теосом), на дочери которого Стратонике он женил своего старшего сына Ариарата (III). И будучи человеком необычайно преданным своим детям, он поместил диадему на голову своего сына, сделав его соправителем, и разделил с ним на равных условиях все привилегии царского сана. После смерти своего отца, Ариарат стал единственным правителем, и когда он ушел из жизни, то оставил царство сыну Ариарату (IV), который тогда был еще младенцем. Он в свою очередь женился на дочери Антиоха (прозванного Великим), по имени Антиохия, совершенно беспринципной женщине. Будучи не в состоянии иметь детей, она подсунула своему недовольному супругу двух подложных сыновей, Ариарата и Голоферна. Через некоторое время, однако, она перестала быть бесплодной и неожиданно родила двух дочерей и одного сына, названного Митридат. Затем, после выявления мужем истины, она устроила старшего из подмененных сыновей, отправив в Рим с соответствующим содержанием, а младшего в Ионию, для того, чтобы избежать споров с законным сыном на царство. Он, говорят, изменил свое имя на Ариарата (V) по достижению совершеннолетия, получил греческое образование, и добился похвалы также за другие заслуги. Тогда, так как он был такой родной сын, отец его шаг за шагом передавал родительское влияние, и их отношения друг к другу достигли такого состояния, что отец целиком устранился от престола в пользу своего сына, а сын заявлял, что не может принять такую благосклонность, пока родители живы. Но когда неизбежный день пришел к отцу, он унаследовал царство, и весь его образ жизни, и особенно его преданность философии, выказали его достойным самых высоких похвал, и, таким образом, Каппадокия, так долго неизвестная грекам, является в настоящее время местом проживания культурных людей. Этот царь также обновил договор о союзе и дружбе с Римом. Столько-то в итоге, произошедшая от Кира династия, в данный момент правит Каппадокией.

ИЗ ТОЙ ЖЕ КНИГИ

[31.25.2] Диодор, в своем рассказе о похоронах Луция Эмилия, победителя Персея, утверждает, что они было проведены с особой пышностью, и добавляет следующие слова: «Тем римлянам, которые на основании благородного происхождения и славы своих предков, превосходят других, когда они умирают, делают портретные изображения, которые не только жизненны в деталях, но показывают целиком всю их телесную наружность. Ибо они нанимают актеров, которые наставляются человеком всю жизнь близко наблюдавших поведение и некоторые особенности внешности покойного. Подобным же образом каждый из предков покойника занимает свое место в похоронной процессии, с такой одеждой и знаками отличия, как позволяют зрителям понять по портретам, насколько каждый из них преуспел в cursus honorum и имел участие в государственных должностях».

[31.42] Диодор также называет иберов лузитанами. Ибо он говорит, что претор Муммий был послан с армией в Иберию, и что лузитаны, собрали войско и захватили его врасплох, когда он пришел в страну, разбили его в сражении и уничтожили большую часть армии. Когда стала известна новость о победе иберов, авераки, считающие себя гораздо сильнее иберов, легкомысленно отнеслись к врагу, и народ на собрании постановил вступить в войну против римлян, действуя, главным образом, по этой причине.

КНИГА XXXII

[32.14] Он говорит, что стены Карфагена сорок локтей в высоту и двадцать два в ширину. Несмотря на это осадные машины римлян и их воинские навыки оказались сильнее чем защитные средства карфагенян, они захватили и сровняли его с землей.

[32.16] Масинисса, покойный царь Ливии, который всегда поддерживал дружеские отношения с римлянами, прожил до девяноста лет, сохранив твердость ума и крепость тела, и умер, оставив десять сыновей, которых поручил опеке римлян. Это был человек замечательной физической силы, привыкший с детских лет к невзгодам и напряженной деятельности: в самом деле, останавливаясь по дороге, он мог оставаться без движения целый день, или сидеть не вставая до самых сумерек, занимаясь своими делами, или верхом на лошади он мог скакать безостановочно день и ночь, не чувствуя усталости. Следующее простое обстоятельство доказывает его отличное здоровье и жизнестойкость: будучи под девяносто лет, он на момент смерти имел сына четырех лет, который был исключительно здоровым малышом. Заботою о своих полях Масинисса был настолько знаменит, что оставил каждому сыну поместья в десять тысяч плетров, снабженные всеми необходимыми строениями. Его выдающаяся деятельность в качестве царя продолжалась 60 лет.

[32.21] Никомед, разбив своего отца Прусия в битве, убил его, когда тот искал убежища в храме Зевса. Вот так он овладел троном Вифинии, добившись высокого положения путем свершения наиболее кощунственного убийства.

[33.1] Лузитаны, говорит Диодор, по первости из-за отсутствия подходящего вождя были легкой добычей в своей войне с Римом, но позже, после того как они нашли Вириата, причинили тяжелый урон римлянам. Это Вириат был из тех лузитан, которые обитают у океана, и будучи с раннего детства пастухом, был умелым горноходцем; при таком образе жизни его физические данные весьма пригодились ему; поскольку силой рук и быстротою ног, проворством и находчивостью, он превосходил прочих иберов. Приучив себя к скудной пищей, множеству физических упражнений, и довольствуясь только минимумом сна, и, короче говоря, живя все время с оружием и в постоянных схватках с дикими зверями и разбойниками, он стал любимцем народа, был избран вождем, и в короткое время собрал вокруг себя банды лихих людей. Своими успехами на поле боя он не только прославился как воин, но и приобрел репутацию незаурядного организатора. Кроме того он был щепетилен при дележе добычи и в соответствии с их достоинствами чествовал дарами людей, выдающихся своею храбростью. Через время, провозгласив себя вождем, и уже не разбойником, и взявшись за оружие против римлян, он бил их во многих сражениях: например, римского полководца Ветилия и его армию он разгромил наголову, взяв самого командующего в плен и предав его смерти. (4) Кроме того он добился многих военных успехов, пока Фабий не был избран вести войну против него. Поэтому его удачи стали уменьшаться в не малой мере. Затем, оправившись, он завоевал новые лавры за счет Фабия и вынудил того подписать позорный для римлян договор. Но Цепион, будучи отобран командовать войсками против Вириата, отменил договор, и сперва причинив Вириату многократные неудачи, затем довел его до полного разгрома – так что тот был вынужден искать перемирия – добился его убийства человеком из его родни. Затем, запугав Тавтама, который принял командование, и его армию, и учредив договор на желаемых условиях, он даровал им землю и город для поселения.

КНИГА XXXIV

[34/35.2.1–24] Когда Сицилия после падения карфагенян наслаждалась шестьюдесятью годами процветания во всех отношениях война с рабами разразилась по следующей причине. Сицилийцы, быстро разбогатев и приобретя огромные богатства, стали покупать большое количество рабов, на чьи тела, как только их доставляли толпами с невольничьих рынков, они сразу же ставили отметки и клейма. Молодых людей они использовали в качестве пастухов, остальных такими способами, чтобы они оказались полезными. Но они обращались с ними жестоко и выдавали самое скудное содержание, только самый необходимый минимум еды и одежды. В результате, большинство из них добывали средства к существованию разбоем, и повсеместно случались кровопролития, так как разбойники были подобны рассеянным шайкам солдат. Наместники (преторы) пытались подавить их, но так как они не решались наказать их, из-за власти и престижа землевладельцев, владевших разбойниками, они были вынуждены смотреть сквозь пальцы на разграбление провинции. Ибо большинство помещиков были римскими всадниками, а так как это были всадники, которые выступали в качестве судей, когда обвинения, связанные с делами провинции, предъявлялись наместниками, магистраты пребывали в страхе перед ними.

Рабы, задавленные своими лишениями, часто терпящие произвол и битые сверх всякой меры, не могли вынести их обращения. Собравшись вместе, когда представлялся случай, они обсуждали возможность восстания, пока, наконец, они не претворили планы в действие. Был некий сирийский раб, принадлежащий Антигену из Энны, апамеец по происхождению, имевший склонность к магии и творящий чудеса. Он утверждал, что предсказывает будущее по божественному внушению во сне, и поэтому такая черта его таланта обманула многих. Исходя из этого, он не только давал оракулы с помощью сновидений, но даже утверждал, что божество являлось ему во время бодрствования и слышал будущее из их собственных уст. Из его многочисленных импровизаций некоторые случайно оказались правдой, и поскольку неудачные не подверглись сомнению, те, которые исполнились, обратили на себя внимание, и его слава быстро разрослась. Наконец, при помощи некого устройства, находясь в состоянии одержимости божеством, он извлекал огонь и искры изо рта, и, таким образом в бреду давал оракулы о грядущих событиях. Он помещал огонь и топливо для его поддержания в орех – или что-то подобное, – что было проколото с обеих сторон, а затем, поместив это в рот и дуя в него, он иногда зажигал искры, а иной раз пламя. Еще до восстания он говорил, что сирийская богиня явилась ему, говоря, что он будет царем, и он повторял это, и не только другим, но даже своему хозяину. Так как его притязания воспринимались как чудачество, Антиген подхватил его фокусы и представил Эвна (таково было имя чудотворца) на званом обеде, и устроил перекрестный допрос о его царствования и о том, как он будет относиться к каждому из присутствующих людей. А так как он дал полный отчет обо всем, не задумываясь, объясняя, что с умеренностью будет относиться к хозяевам и в общем рассказывал красочные басни о своем знахарстве, гости все время покатывались со смеху, а некоторые, взяв из тарелки лакомый кусочек, угощали его, добавив, что делают это для того, чтобы, когда он станет царем, он помнил их доброту. Но, как это бывает, его шарлатанство и в самом деле привело на царство, и за любезность, полученную в насмешку на пиру, он воздал благодарностью на полном серьезе. Началось же общее восстание следующим образом.

Был некто Дамофил из Энны, человек очень богатый, но с жестоким нравом; он чрезвычайно плохо относился к своим рабам, а его жена Мегалла даже соперничала с мужем в наказаниях рабов и в обычном бесчеловечном отношении к ним. Рабы, доведенные таким унижающим достоинство обращением до уровня животных, составили заговор с целью бунта и убийства своих хозяев. Придя к Эвну они спросили его, является ли их решимость угодной богам. Он, обратившись к своим обычным ритуалам, обещал им милость богов, а вскоре уговорил их действовать немедленно. Тотчас они собрали вместе четыреста своих товарищей–рабов и, вооружившись как попало, что подвернулось под руку, обрушились на город Энна с Эвном во главе, извергающим чудесное пламя ради своей выгоды. Когда они заходили в дома на своем пути, они проливали много крови, не щадя даже грудных младенцев. Чаще всего, их отрывали от груди и бросали наземь, в то время как женщин, на глазах их мужей – но не могу найти слов рассказать о степени их бесчинств и актах разврата! К этому времени к ним присоединилось великое множество рабов из города, которые сначала с полной беспощадностью выразили свои чувства против хозяев, а потом обратились к избиению остальных. Когда Эвн и его люди узнали, что Дамофил и его жена были в саду, который лежал недалеко от города, они послали за ними группу и притащили их обоих, мужа и жену, скованных и со связанными руками за спиной, подвергая их многочисленным оскорблениям по пути. Только в случае их дочери рабы проявили уважением во всех отношениях в следствие ее природной доброты и потому, что в меру своих сил она всегда проявляла сострадание и готовность помочь рабам. Таким образом это показало, что обращение с остальными было вовсе не результатом «естественной жестокости рабов», а мщением за ранее перенесенные обиды. Люди, назначенные на это задание, притащили Дамофила и Мегаллу в город, как мы уже говорили, и привели их в театр, где собралась толпа повстанцев. Но когда Дамофил пытался мольбами добиться от них пощады и своими словами привлек многих из толпы, Гермеас и Зевксис, люди ожесточенные против него, осудили его как обманщика, и, не дожидаясь формального судебного разбирательства со стороны собрания, один пронзил ему грудь мечом, другой отрубил голову топором. В след за тем Эвн был избран царем, но не за свою отвагу и не за способности полководца, но исключительно за свои чудеса и побуждения восстания к действию, и потому, что его имя, казалось, содержало благоприятное предзнаменование, намекающее на доброе отношению к своим подданным.

Учрежденный главнокомандующим повстанцев, он созвал собрание и предал смерти всех граждан в Эннах, за исключением оружейников: их он закован в цепи и раздал им задания. Он отдал Мегаллу служанкам как те просили; они подвергли ее пыткам и сбросили в пропасть. Он сам убил своих собственных хозяев: Антигена и Пифона. Водрузив диадему на голову, и облачившись в пышное царское одеяние, он провозгласил свою жену царицей (она была землячкой–сирийкой и из того же города), и назначил в царский совет таких людей, как казалось, одаренных высоким умом, среди них некто Ахей (Ахей и по имени и по происхождению ахеец), человек, преуспевший как в составлении планов, так и действии. В три дня Эвн вооружил, как мог, более шести тысяч человек, кроме того, остальные из его последователей имели только топоры и секачи, или пращи, или серпы, или закаленные на огне колья, или даже кухонные вертела; и пошел по округе, разоряя местность. Тогда, поскольку он пополнился огромным числом рабов, он решался даже на бой с римскими полководцами, и по вступлении в бой неоднократно преодолевал их за счет своего превосходства в численности, ибо теперь у него было более десяти тысяч солдат.

Тем временем, человек по имени Клеон, киликиец, также поднял восстание других рабов. И хотя повсеместно были сильные надежды на то, что повстанческие группы вступят в противоречие друг с другом, и мятежники уничтожат себя, освободив Сицилию от раздоров, вопреки ожиданиям, обе группы объединили свои силы, Клеон подчинил себя Эвну в качестве простого командира, исполняя, так сказать, обязанности стратега, служащего царю; его отдельный отряд был численностью пять тысяч человек. Это случилось примерно на тридцатый день с момента возмущения.

(18) Вскоре после этого, вступив в сражение с полководцем, прибывшим из Рима, Люцием Гипсеем, который имел восемь тысяч сицилийских войск, повстанцы одержали победу, так как они тогда насчитывали 20 000. Вскоре их отряды достигли численности в 200 000, а в многочисленных боях с римлянами, они зарекомендовали себя хорошо и редко терпели неудачу. Когда известия об этом разлетелись повсюду, в Риме вспыхнуло восстание ста пятидесяти рабов, объединенных в группу, более тысячи восстали в Аттике, и еще на Делосе и во многих других местах. Но благодаря скорости, с которой были стянуты войска и тяжести карательных мер, магистраты этих общин сразу избавились от повстанцев и привели в чувство всякого, кто колебался на грани восстания. В Сицилии, однако, проблемы нарастали. Города были захвачены со всеми их жителями, и многие армии были разбиты в пух и прах повстанцами, пока Рупилий, римский полководец, возвращая Тавромений римлянам, не обложил его строгой осадой и не заточил повстанцев в условия невыразимой нужды и голода: в условия, когда они, начав поедать детей, приступили к женщинам, и даже не совсем воздерживались от поедания друг друга. Именно по этому поводу Рупилий захватил Комана, брата Клеона, когда тот пытался сбежать из осажденного города. Наконец, после того как Сарапион, сириец, предал крепость, полководец наложил руки на всех беглых рабов в городе, которых, после пыток, он сбросил со скалы. Оттуда он двинулся в Энну, которую он обложил осадой, во многом таким же образом, в результате чего повстанцы оказались в затруднительном положении и потерпели крушение своих надежд. Клеон вышел из города с малым числом людей, но после героической борьбы, покрытый ранами, он оказался мертв, а Рупилий захватил и этот город предательством, так как его укрепления были слишком неприступны, чтобы взять его силой оружия. Эвн, прихватив с собой телохранителей, тысячу человек, бежал образом недостойным мужчины в горную область. Однако, его люди, зная, что им уготована неизбежная страшная участь, так как Рупилий уже выступил против них, поубивали друг друга мечом через обезглавливание. Эвна, чудотворца и царя, который по трусости нашел убежище в какой-то пещере, вытащили с четырьмя другими: поваром, пекарем, человеком, который делал ему массаж в бане, и четвертым, в чьи обязанности входило развлекать его на пиршествах. Возвращенный в тюрьму, где его сожрали вши, он встретил такой конец, какой полагался за его мошенничество, и умер в Моргантине. Вслед за тем Рупилий прошел всю Сицилию с небольшим отборным войском, и раньше, чем можно было ожидать, избавил ее от всех без исключения разбойничьих гнезд.

Эвн, царь мятежников, называл себя Антиохом, а орды повстанцев – сирийцами.

КНИГА XXXVI

[36.1–10] В Риме, приблизительно в то же время, когда Марий победил ливийских царей Бокха и Югурту в большом сражении и убил многие десятки тысяч ливийцев, и затем взял в плен самого Югурту (после того как тот был схвачен Бокхом, который тем самым получил прощение римлян за деяния, совершенные во время войны против них), в это время, кроме того, римляне будучи в состоянии войны с кимврами, были обескуражены, столкнувшись с очень серьезными неудачами в Галлии, – примерно в это время, я повторяю, прибыли люди в Рим из Сицилии, доставив известие о восстании рабов, чья численность достигала много десятков тысяч. С получением этой новости римское государство обнаружило себя в кризисе, в виду того, что примерно 60 000 союзных войск погибли в Галлии в войне против кимвров, и не было легионных войск, чтобы послать туда.

Еще незадолго перед известием о возмущении рабов на Сицилии было несколько скоротечных и мелких мятежей, как будто сверхъестественные силы заблаговременно показывали величину грядущего Сицилийского восстания. Первое было в Нуцерии, где 30 рабов организовали заговор, но были быстро наказаны; второе в Капуе, где 200 рабов подняли мятеж и были немедленно убиты. Третье было неожиданного характера. Был некто Тит Минуций, римский всадник и сын очень богатого отца. Это человек сильно влюбился в очень красивую служанку, которая принадлежала другому. Возлежав с ней и охваченный невероятной страстью, он купил ей свободу за семь аттических талантов (его влюбленность была столь необорима, и хозяин девушки согласился продать с явной неохотой) и установил время, когда он выплатит долг, ибо отцовские богатства были средством получения кредита. Когда пришел назначенный день и он не смог расплатиться, он назначил отсрочку в 30 дней. Когда это день был уже близок и продавцы потребовали уплаты, тем не менее, хотя его страстнось была на подъеме, он по прежнему не мог исполнить обязательства, и тогда он пустился в рискованное предприятие, которое превосходит всякое понимание: он устроил заговор на жизнь тех, кто надоедал ему требованием долга, и посягнул на единоличную власть. Он скупил пять сотен комплектов брони, и договорившись об отсрочке оплаты, которую он гарантировал, скрытно доставил их на какое-то поле, и взбудоражил своих рабов, числом в четыре сотни, поднять восстание. Затем, приняв диадему и пурпурное одеяние, вместе с ликторами и другими принадлежностями власти, и имея товарищами рабов, он объявил себя царем, сек и обезглавил лиц, требующих деньги за его возлюбленную. Вооружив своих рабов, он прошел окрестные имения, и выдавал оружие тем, кто жаждал присоединиться к его восстанию, но убивал всякого, кто перечил ему. Вскоре он имел более 700 солдат, и разбив их на центурии, он построил палисад и приветствовал всех восставших. Когда известие о бунте достигло Рима, сенат принял благоразумные меры и исправил положение. Из преторов в городе они назначили одного, Луция Лукулла схватить беглецов. Так что в тот же день в Риме он сам отобрал 600 солдат, и ко времени достижения Капуи он призвал 4000 пехотинцев и 400 всадников. Веттий, узнав, что Лукулл идет на него, занял сильный холм с армией общей численностью более 3500 человек. Завязалось сражение и сперва беглецы имели преимущество, поскольку они дрались с более высокой позиции; но затем Лукулл, подкупив Аполлония, командующего Веттия, и гарантировав ему от имени государства освобождение от наказания, убедил его изменить своим товарищам–повстанцам. Поскольку он теперь сотрудничал с римлянами и обратил свои силы против Веттия, последний, боясь наказаний, которые его ждали в случае пленения, покончил с собой, и лично добавил свою смерть к тем, кто принял участие в его мятеже. Спасся только предатель Аполлоний. Итак, эти события, служили как бы прелюдией, предшествуя крупному восстанию на Сицилии, которое началось следующим образом.

В ходе военных действий Мария против кимвров сенат даровал Марию право призывать военную помощь от заморских наций. Соответственно Марий послал к Никомеду, царю Вифинии, запрашивая содействия. Царь ответил, что большинство вифинян схвачены сборщиками налогов и ныне находятся в рабстве римских провинциях. Тогда сенат издал декрет, что граждане союзных государств не должны быть в рабстве в римских провинциях, а преторы должны обеспечить их освобождение. Исполняя декрет Лициний Нерва, который в то время был наместником в Сицилии, назначил слушания и выпустил на свободу много рабов, в результате чего за несколько дней восемьсот человек обрели свободу. Рабы по всему острову пришли в возбуждение от надежды на свободу. Знать однако, собралась в спешке и стала упрашивать претора воздержаться от своей деятельности. Он, или расположенный к ним взяткой, или из малодушия уступивший их желаниям, благоволил к ним, в любом случае он прекратил проявлять интерес к таким трибуналам, и когда люди приходили к нему добиваться свободы, он бранил их и приказывал возвращаться к хозяевам. Рабы, собравшись в шайки, покинули Сиракузы и нашли убежище в святилище Паликов, обсуждая возможность восстания. С этого момента дерзость рабов обнаруживала себя во многих местах, но первыми заявили о свободе тридцать рабов двух очень богатых братьев из района Галикии, возглавлял которых человек по имени Варий. Первым делом они убили своих господ ночью, когда те спали, затем обошли соседние виллы и призвали рабов к свободе. В эту ночь вместе собралось более 120 человек. Захватив позицию, укрепленную от природы, они усилили ее еще больше, и приняли тем временем подкрепление в 80 вооруженных рабов. Лициний Нерва, наместник провинции, в спешке выступил пров них, их хотя он взял место в осаду, его усилия были тщетны. Когда он увидел, что укрепление нельзя взять силой, он возложил свои надежды на предательство. Орудием своих замыслов он имел некого Гая Титиния, прозванного Гадей, которого он подкупил обещаниями безнаказанности. Это человек был приговорен к смерти два года назад, но избежал наказания, и, промышляя разбоем, убил много свободных людей в этой области, тогда как воздерживался от насилия в отношении рабов. Итак, имея при себе достаточный отряд верных рабов, он явился в крепость повстанцев, якобы намереваясь присоединиться к ним в войне против римлян. Принятый с распростертыми объятиями как друг, он даже, по причине своей доблести, был избран стратегом, в следствие чего сдал крепость. Некоторые повстанцы были убиты в сражении, другие, опасаясь наказания, которое последует после их пленения, бросились вниз со скалы. Так был подавлен первый бунт беглых рабов.

После того как солдаты были распущены и вернулись к своим обычным местам пребывания, пришло известие, что 80 рабов взбунтовались и убили Публия Клония, римского всадника, и кроме того, сейчас они были заняты сбором большой шайки. Претор, сбитый с толку советами от других и в связи с тем, что фактически большая часть войска была распущена, упустил действовать решительно, чем предоставил восставшим возможность еще больше укрепить свою позицию. Но он выступил с теми солдатами, что были в наличии, и после того как переправился через реку Альба, прошел мимо мятежников, которые стояли на горе Каприан, и достиг города Гераклея. Распространяя известие, что претор струсил, поскольку он не атаковал их, они возбудили большое число рабов к мятежу и привлекли много новобранцев, которые были снаряжены к бою в той мере, как было возможно, в первые семь дней они имели более 800 вооруженных людей, но очень скоро их численность достигла двух тысяч. Когда претор в Гераклее узнал об их растущей численности, он назначил командиром Марка Титиния, дав ему войско в 600 человек из гарнизона Энны. Титиний предпринял атаку на мятежников, но поскольку они имели преимущество как в численности, так и по причине трудности позиции, он и его люди были отброшены, многие из них были убиты, тогда как остальные бросили свое оружие и едва спаслись бегством. Мятежники, добившись победы и получив так много оружия сразу, защищали свое дело более дерзко, и все рабы повсеместно теперь были настроены на восстание. Поскольку было много тех, кто восставал ежедневно, их численность получила внезапное и удивительное увеличение и через несколько дней их стало больше 6000. Поэтому они устроили собрание, и когда вопросы были представлены им, первым делом они выбрали царем человека по имени Сильвий, который имел славу умелого предсказателя и был флейтистом неистовой музыки на представлениях для женщин. Когда он стал царем, он избегал городов, считая их источником праздности и греховности, и разделил восставших на три отряда, отдав их равному числу командиров, он приказал им рыскать по стране и затем созвал все войско в означенное время и место. Снабдив себя посредством набегов обилием лошадей и других животных, вскоре они имели более 2000 кавалеристов и не меньше чем 20 000 пехоты, хорошо подготовленных посредством военных упражнений. Итак, внезапно обрушившись на укрепленный город Моргантины, они подвергли его энергичному и непрерывному штурму. Претор с 10 000 италийских и сицилийских войск выступил на помощь городу, совершив ночной марш; обнаружив по прибытию, что мятежники заняты осадой, он напал на лагерь, и найдя, что защищала его лишь горстка людей, но лагерь заполнен пленными женщинами и другой добычей, он захватил его с легкостью. После разграбления лагеря он двинулся на Моргантины. Мятежники внезапно контратаковали, и поскольку они удерживали командные высоты и ударили мощно и главными силами, то немедленно получили превосходство и войско претора было отброшено. Когда царь восставших провозгласил, что тот кто не бросит оружия, должен быть убит, большинство бросили его и побежали. Перехитрив врагов таким способом, Сальвий вернул свой лагерь, а своею потрясающей победой приобрел много оружия. Не более 600 италийцев и сицилийцев погибли в сражении благодаря человеколюбивому приказу царя, но 4000 попали в плен. Удвоив свои силы, поскольку много народа стекалось к нему в результате его успеха, Сальвий теперь бесспорно владел открытой местностью, и он снова предпринял осаду Моргантины. Своим указом он объявил рабов в городе свободными, но когда хозяева ответили таким же обещанием, если они присоединятся к ним в защите города, они выбрали сторону своих хозяев и отважно отражали осаду. Позже, однако, претор, аннулировав их освобождение, стал причиной перехода большинства из них к восставшим.

На территории Сегесты и Лилибея и в других соседних городах огонь восстания также свирепствовал среди массы рабов. Здесь вождем был некто Афенион, человек выдающейся храбрости, родом из Киликии. Он был управляющим у двух богатых братьев, и имея великие познания в астрологии, сначала склонил на свою сторону тех рабов, которые подчинялись ему, примерно двести, а затем тех, что были по–соседству, так что за пять дней он собрал более тысячи человек. Когда он был избран царем и надел диадему, он принял позицию прямо противоположную тому, что имели все повстанцы: он не принимал всех восставших, но отбирал наилучших солдат и приказывал остальным оставаться на своих прежних работах и самим заниматься делами по хозяйству и выполнять свои обязанности; таким образом Афенион в изобилии обеспечил пищей своих солдат. Кроме того, он притворялся, что боги посредством звезд предсказали ему, что он будет царем всей Сицилии; следовательно, он должен беречь страну и все ее стада и посевы, свое собственное имущество. Наконец, когда он собрал войско больше чем 10 000 человек, он отважился обложить осадой неприступный город Лилибей. Не добившись какого-либо успеха, он отступил, сказав, что получил приказ от богов и, что если они будут упорствовать в осаде, то их постигнет несчастье. Уже когда он готовился к отступлению от города, в гавань прибыли корабли с отрядами мавританских вспомогательных войск, которые были посланы укрепить город Лилибей, а их командиром был Гомон. Он и его люди ночью внезапно атаковали войско Афениона, когда оно было на марше, и после того как многих убили и немалое число других ранили, отступили в город. В результате мятежники изумлялись предсказанному событию, прочитанному по звездам.

Беспорядки и целая череда несчастий и бедствий охватили Сицилию. Не только рабы, но и обездоленные свободные были виновны в разного рода грабежах и беззакониях, и безжалостно убивали всякого встречного, раба или свободного, с тем чтобы никто не мог сообщить об их безумном поведении. В результате все городские жители считали, что их собственность только внутри стен, а все что бы ни было за их пределами утрачено ими и захвачено по беззаконному праву силы. И сверх того много чуждых деяний свершилось в Сицилии, и много было злоумышленников.

После осады Моргантины Сальвий опустошил страну вплоть до равнины Леонтин, где созвал все войско, не меньше 30 000 отборных войск, и после принесения жертв героям, Паликам, посвятив их в благодарность за победу одеяние, окаймленное по краям полосами, окрашенными в пурпур. В это самое время он провозгласил себя царем и этого времени обращался к мятежникам как Трифон. Так как он задумал осадить Триокалу и построить там дворец, он послал к Афениону, призывая его, как царь призывает своего полководца. Всякий воображал, что Афенион будет оспаривать первенство и в результате разгорится соперничество между восставшими и война легко будет завершена. Но Фортуна, как будто с умыслом увеличила силы беглых рабов, заставив вождей быть заодно. Трифон спешно пришел со своей армией к Триокале, с другой стороны явился Афенион с тремя тысячами бойцов, покорившись Трифону, как полководец покоряется царю; остаток армии он послал обойти округу и призвать рабов к восстанию. Позднее, заподозрив, что Афенион собирается напасть на него, выжидая удобного случая, Трифон поместил его под стражу. Укрепление, которое всегда было очень сильным, он оснастил богатыми постройками и укрепил еще больше. Это место, Триокала, говорят, называется так, потому что обладает тремя важными преимуществами: первое, обилие источников, вода которых исключительно сладкая; второе, расположенное рядом производство вина и олив, превосходно поддающихся культивации; и третье, превосходная сила позиции, ибо это большой и неприступный хребет скалы. Это место, которое он окружил городской стеной в восемь стадий длины и глубоким рвом, он использовал как царскую столицу, видя, что оно обильно снабжается всем необходимым для жизни. Он построил также царский дворец и рыночную площадь, способную вместить огромную толпу. Кроме того он отобрал достаточное число людей, одаренных выдающимся умом, которых назначил советниками и использовал их как правительство. Устраивая приемы, он надевал тогу, окаймленную пурпуром, носил тунику с широкой каймой, и имел ликторов, следующих перед ним: в общем, он перенимал все внешние признаки, чтобы устроить и приукрасить царское достоинство.

Бороться с повстанцами римский сенат назначил Луция Лициния Лукулла с армией в 14 000 римлян и италийцев, 800 вифинцев, фессалийцев и акарнанцев, 600 луканцев (под командой Клептия, умелого военачальника и человека прославленной храбрости), и кроме того еще 600 других, всего 17 000: с этими силами он занял Сицилию. Итак Трифон, отвергнув обвинения против Афениона, составил план неминуемой войны с римлянами. Он избрал для борьбы Триокалу, но Афенион настаивал, что они не должны запирать себя в осаде, но должны сражаться открыто. Этот план победил и они стали лагерем у Скирфеи силами не менее 40 000 человек; римский лагерь отстоял на 12 стадиев. Сначала, как водится, завязалась перестрелка, затем две армии сошлись лицом лицу. Сражение склонялось то на одну, то на другую сторону, сопровождаясь большими потерями для обеих сторон. Афенион, который имел боевой отряд в 200 всадников, был победоносен и целиком усеял трупами пространство вокруг себя, но после ранения в оба колена и получив третий удар, он больше не мог вести бой, поэтому беглые рабы утратили дух и были сломлены. Афенион притворился мертвым и поэтому не был найден. Благодаря такому притворству он спасся, дождавшись наступления ночи. Римляне одержали блестящую победу, так как армия Трифона и сам Трифон обратились в бегство. Много было изрублено при бегстве, и не меньше чем 20 000 в конечном итоге были убиты. Под покровом ночи остальные спаслись в Триокале, хотя было совсем нетрудно уничтожить и их, если бы претор продолжил погоню. Отряды рабов сейчас были настолько подавлены, что обдумывали возвращение к своим хозяевам и передачу самих себя к ним в руки; но мнение тех, кто клялся себе бороться до конца и не уступать презренно врагу, в конце концов победило. На девятый день прибыл претор, чтобы осадить Триокалу. Причинив и понеся потери, он отступил побежденный, и восставшие тотчас гордо подняли головы. Претор, то ли из нерасторопности, то ли потому, что был подкуплен, не исполнил ничего из того, что нужно было сделать, и следствие этого позже римляне судили его и наказали.

Гай Сервилий, посланный как претор на смену Лукуллу, точно также не совершил ничего достойного упоминания. Поэтому он, подобно Лукуллу, был осужден и отправлен в изгнание. После смерти Трифона, Афенион принял командование, и, поскольку Сервилий ни в чем не препятствовал ему, он подвергал города осаде, с безнаказанностью опустошал страну, и привел многие города под свою власть.

По завершении этого года Гай Марий был избран консулом в Риме в пятый раз, Гай Аквиллий – его коллегой. Этот Аквиллий был послан против восставших, и будучи человеком отважным, добился громкой победы над ними. Встретив лицом к лицу Афениона, царя повстанцев, он устроил героический поединок; он убил Афениона и сам был ранен в голову, но восстановился после лечения. Затем он продолжил действия против выживших мятежников, которых тогда насчитывалось 10 000. Когда они не стали ждать его появления, но искали убежища в своих крепостях, Аквиллий неукоснительно принимал все средства, пока не захватил все крепости. Но была еще тысяча, которых возглавлял Сатир. Аквиллий сперва намеревался покорить их силой оружия, но потом, после обмена посольствами, он освободил их от незамедлительного наказания и отправил их в Рим сражаться с дикими зверями. Здесь, как сообщают некоторые, они привели свои жизни к наиболее славному концу; ибо они уклонились от сражения со зверями и перерезали один другого у общественного алтаря, сам Сатир убил последнего человека. Затем он, как последний выживший, героически погиб от своей собственной руки. Таков был драматический исход Рабской Сицилийской войны, которая длилась примерно четыре года.

[36.13] Некий человек по имени Баттацес, жрец Великой Матери богов, прибыл, говорит Диодор, из Пессинус во Фригии. Провозгласив, что он пришел по приказу богини, он добился свидания с консулами и с сенатом, на которых он утверждал, что храм богини осквернен и, что обряды очищения должны быть проведены в Риме от имени государства. Платье его, точно также остальной его костюм, было диковинным и не допускалось римскими нормами, ибо он носил огромную золотую корону и цветастую накидку, переливающуюся золотом, со знаками царского достоинства. Обратившись к народу с ростр, и вызвав в толпе чувства религиозного трепета, он был обеспечен жильем и гостеприимством за счет государства, но одним из трибунов, Авлом Помпеем, ему было запрещено носить корону. Приведенный к рострам другим трибуном, и расспрашиваемый о том, какие ритуалы очищения нужны храму, он давал свои ответы словами, вызывающими благоговейный страх. Когда вслед за тем он был браним сторонниками Помпея и с презрением отослан в свое жилище, он избегал повторно появляться на публике, говоря, что не только он, но и богиня в равной мере была нечестиво подвергнута непочтительности. Помпей немедленно был поражен мучительной лихорадкой, затем потерял голос, страдая болезнью горла, и умер на третий день. Человеку с улицы казалось, что смерть была актом Божественного Проведения в воздаяние за оскорбления, нанесенные богине и ее священнослужителю, ибо римляне были весьма склонны бояться религиозных материй. Соответственно Баттацес получил особое разрешение в отношении своего костюма и священного платья, почтенный замечательными дарами, и когда он пустился в путь домой из Рима, на всем пути его сопровождала огромная толпа, как мужчин, так и женщин.

[36.14] Римские солдаты имеют обычай, когда их полководец, который вместе с ними вступил в битву с врагом, убивает шесть тысяч врагов, они приветствуют и провозглашают его императором, то есть «царем».

КНИГИ XXXVII , XXXXVIII И СЛЕДУЮЩИЕ

[37.2] Диодор утверждает, что так называемая Марсийская война, которая выпала на годы его жизни, была более великой, чем любая война прошлого. Он говорит, что она была названа Марсийской в честь тех, кто возглавил восстание, ибо, конечно, это было объединение италийцев, которые вели войну против Рима. Основная причина войны, говорит он, была в том, что римляне отбросили дисциплину, бережливость и строгий образ жизни и впали в пагубную погоню за роскошью и вседозволенностью. Плебс и сенат будучи в разногласии в результате такой порчи, позднее призвали италийцев себе в помощь, обещая допустить их до многожеланного римского гражданства и подтвердить пожалование законом; но когда ничего из обещанного италийцам не было исполнено, вспыхнула война между ними и римлянами. Это случилось когда Луций Марций Филипп и Секст Юлий были консулами в Риме, в ходе 172 Олимпиады. В этом столкновении все виды и способы страданий, включая штурмы городов, отдельно выпадали обеим воюющим сторонам, поскольку Победа склоняла весы то в одну, то в другую сторону, и никому не давалась во владение надолго, тем не менее после неисчислимых потерь с обеих сторон, с запозданием и трудностями вышло так, что власть Рима была твердо установлена.

Вступили в войну с римлянами самниты, народ Аскула, луканцы, питентинцы, народ Нолы, и другие города и нации. Наиболее значимым и важным городом был Корфиний, вновь учрежденная союзная столица италийцев, где они воздвигли, среди других символов политической и верховной власти, вместительный форум и зал совета, богатые запасы денег и других военных запасов, и обильные съестные припасы. Они также учредили союзный сенат из пятисот членов, из числа которых выбрали для повышения людей, заслуживающих управлять страной и способных обеспечить общественную безопасность. Им они поручили ведение войны, дав сенаторам все полномочия. Позже они соответственно предписали ежегодно избирать двух консулов и двенадцать преторов.

Мужами вступившими в должность консулов были Квинт Помпедий Силон, марсиец родом и первый из этого народа, и во–вторых, из рода самнитов, Гай Апоний Мотилий, таким же образом человек выдающейся репутации и достижений в своем народе. Разделив всю Италию на две части, они назначили здесь консульские провинции и районы. Помпедию они предписали область, известную как Геркола, на Адриатическом море, а именно северо–западную часть, и шесть преторов, подчиненных ему; остальную Италию, то есть юго–восток, они предписали Гаю Мотилу, также обеспечив шестью преторами. Когда они так умело распределили свои дела и организовали правительство, в котором они в большей части скопировали освященные веками римские образцы, они посвятили себя с этого времени деятельному ведению войны, дав своему союзному городу новое имя Италия.

Их борьба с римлянами шла, по большей части, успешно до того времени, когда Гней Помпей был избран консулом и принял командование на войне, и он вместе с Суллой, легатом при другом консуле Катоне, добился замечательных побед, и не раз, а многократно, над италийцами, и разбил их надежды вдребезги. Но они продолжали борьбу. Но после того как Гай Косконий был отправлен принять командование в Япигии, они были разбиты снова и снова. Вслед за этим, сокращенные в силах и оставшись не более чем в остатках от первоначальной численности, по общему согласию они покинули свою союзную столицу Корфиний, поскольку марсы и все соседние народы покорились римлянам. Они, однако, закрепились в самнитском городе Эсерния, и поставили над собой пятерых преторов, одному их которых, в частности, Квинту Помпедию Силону, они доверили верховное командование в связи с его способностями и репутацией полководца. Он с общего согласия преторов создал большую армию, так что, включая людей, которых они уже имели, ее общая численность составила примерно тридцать тысяч человек. Кроме того, он освободил рабов, и при случае снабжая их оружием, он собрал немногим меньше двадцати тысяч человек и тысячу всадников. Встретив в сражении под (командованием) Мамерка римские силы, римлян он убил немного, а сам потерял свыше шести тысяч человек. Примерно в тоже самое время Метелл взял осадой Венузию в Апулии, важный город с многочисленным гарнизоном и захватил более трех тысяч пленных. Поскольку римляне все больше и больше брали верх, италийцы послали к царю Митридату Понтийскому, чьи военные силы и средства были на тот момент на пике, прося его послать в Италию армию против римлян; ибо если бы они объединили силы, то могли бы с легкостью свергнуть Рим. Митритдат ответил, что отправит свою армию в Италию, когда приведет Азию под свое господство, так как он сейчас занят именно этим. В следствие этого повстанцы были подавлены, ибо у них остались только самниты и сабелы, которые были в Ноле, и помимо того остатки луканцев под командой Лампония и Клепития.

Но теперь, поскольку Марсийская война была в сущности закончена, междоусобная борьба, которая ранее имела место в Риме, обрела новое дыхание, ввиду того, что многие видные люди претендовали на командование против Митридата, усматривая богатый приз в этом назначении. Гай Юлий и Гай Марий (человек, который шесть раз был консулом) боролись друг против друга и народ был разделен в сочувствии к одному и другому. Консул Сулла, однако, покинул Рим и присоединился к армии, собранной у Нолы, и нагнав страха на соседние народы, вынудил их выдать своих влиятельных персон и свои города. Но как только Сулла выступил в Азию для войны с Митридатом, поскольку Рим теперь был расстроен большими беспорядками и междоусобными кровопролитиями, Марк Апоний и Тиберий Клепитий, а также Помпей, военачальники оставшихся италийцев, которые тогда были в Бруттии, надолго обложили осадой Исий, сильно укрепленный город. Они не добились его капитуляции, но оставив часть армии продолжать осаду, с остальною решительно окружили Регий, ожидая, что если получат его в свои руки, то с легкостью переправят свою армию на Сицилию и получат контроль над богатейшим островом под солнцем. Но Гай Норбан, наместник Сицилии, незамедлительно воспользовался своей большой армией и военными ресурсами, поразил страхом италийцев величиной своих приготовлений и спас народ Регия. Затем, когда разгорелась гражданская распря между Суллой и Марием, некоторые сражались за Суллу, другие за Мария. Большинство из них погибли в столкновениях, а выжившие перешли на сторону победителя Суллы. Таким образом огонь гражданской войны был подавлен, и в тоже самое время величайшая из войн, Марсийская, наконец-то подошла к концу.

[38/39.15] Как раз когда Марсийская война подошла к концу, разразилась большая гражданская война, во главе с Суллой и Гаем Марием, младшим сыном Мария, который много раз (на самом деле, семь) был консулом. В этой борьбе многие десятки тысяч людей погибли, но Сулла возобладал, и став диктатором, он принял имя Епафродита, хвастовство, которое не оправдались, так как он одержал победу на войне и умер естественной смертью. Марий доблестно сражался против Суллы, но тем не менее, потерпел поражение и нашел убежище в Пренесте с пятнадцатью тысячами человек. Окруженный и подвергнутый длительной осаде, наконец, когда все покинули его, и не найдя путей спасения, он был вынужден обратиться к помощи одного верного раба, чтобы освободить себя от неприятностей. Раб согласился, и одним ударом покончил со своим хозяином, а затем убил себя. Таким образом гражданская война закончилась, хотя немногие остатки партии Мария, пережив войну, продолжали борьбу с Суллой еще некоторое время, пока они не погибли как и все остальные.

Но едва она была потушена, поднялась другая между Помпеем и Цезарем. Она была начата первым, имеющим прозвище Великий, в уважение заслуг, которые он уже свершил или по приказу Суллы, или сам будучи главнокомандующим. Но в конце концов римляне оказались ввергнуты в новые беспорядки и новые убийства. Помпей был разбит, потерял все имеющиеся войска, и нашел погибель в гавани Александрии, где был зарезан, и это был удар, который железом сократил огромную власть консулов до крайнего предела, передав, фактически, всю полноту (власти) лично Цезарю: он, казалось, стремился закончить междоусобную гражданскую войну.

Но после того как он был убит сам, поднялась, против его убийц Брута и Кассия, новая гражданская война, которая была объявлена им двумя консулами: Антонием и Лепидом вместе с Октавианом Августом. Эта война, казалось, закончилась с поражением и гибелью Кассия и Брута, когда из неё возникла война открытая и провозглашающая взаимные претензии Августа и Антония на суверенную власть, которая после долгих кровопролитий с обеих сторон осталась полностью за Августом. Он спокойно прожил остальную часть своей жизни и навсегда положил конец авторитету консуляров, лишив его былого блеск из-за случившихся беспорядков, которые, очевидно, грозили общей погибелью.

Достоинство знаменитых является третьим чином после патрициев; говорит автор.

Прежде монархии Августа, вот имена магистратов, что знали римляне: патриции, также назывались Советом или Сенатом, трибуны, которые были во главе народа, эдилы, консулы, наделенные суверенными полномочиями и диктаторы, которые имели тоже самое, но не подотчетные и с более обширными полномочиями, пропреторы, преторы, проконсулы и другие звания того же рода. Знаками власти проконсула были двенадцать ликторов и платье с латиклавой, у диктаторов ликторы…

Cod. 245 Плутарх. Сравнительные жизнеописания

Переводчик: Г.П. Власов (Агностик)

Прочитал разные отрывки «Жизнеописаний знаменитых мужей» Плутарха, из которых выбрал самые полезные для людей, которые хотят развиваться.

Дион

^[36][593] Однако Тимей делает предлогом, с другой стороны достаточно обоснованным, рвение и преданность Филиста в поддержке тирании, чтобы наполнить свою историю клеветническими обвинениями против него. Тем, кто пострадал от несправедливости тирана, простительно вымещать свой гнев на бесчувственном трупе; но те историки, по времени удаленные, кому Филист не сделал зла, но которые вопреки пользы сочинения, позволяют себе обвинять его обидными насмешками в несчастьях, в которые судьба может повергнуть людей более добродетельных, это несправедливо, от чего забота о собственной репутации должна уберечь их.

Эфор не выглядит более мудрым, раздавая похвалы Филисту: при всем таланте историка приукрашивать благовидными предлогами деяния самые несправедливые, чтобы дать развращенным нравам разумные причины и найти слова, способные убедить, он никогда не сможет уничтожить мысль, что Филист был ярым сторонником тирании, поклонником самой необузданной роскоши, власти, богатства и союза с тираном. Поэтому тот, кто не одобряет действия Филиста, и не порицает его в несчастье, достоверный и беспристрастный историк.

Брут

^[23] В первых письмах писал это Брут.

Уже Рим был разделен между Цезарем и Антонием; армии, словно на аукционе, продавались тому, кто выставит более высокую заявку. Тогда Брут, отчаявшись возродить положение, решил покинуть Италию; посуху через Луканию он достиг Элей на берегу моря. Порция, которой нужно было возвращаться в Рим, пыталась скрыть боль разлуки с мужем; но ей не удалось сохранить мужество при виде картины из греческой истории; она представляла прощание Гектора и Андромахи, принимающей из рук мужа Астинакса, их малютку сына, и пристально глядящей на Гектора. Видя эту картину, напоминающую Порции её горести, она заливалась слезами по несколько раз на день подходя к ней.

Павел Эмилий

Среди пороков и страстей всякого рода, преобладает алчность. (Так Плутарх говорит о Персее, царе Македонии.)

Демосфен.

^[16] Послы прибыли из Афин и царь Филипп, выслушав всех прочих, отвечал только на речи Демосфена. Однако ему не оказал тех же почестей и благорасположения, проявленных к другим послам, и сберегал для Эсхина и Филократа многочисленные знаки внимания. Поэтому, когда эти два посланника начали нахваливать Филиппа за его красноречие, за его красоту, и за его талант в пьянстве, Демосфен не удержался от желания повернуть эту похвалу в насмешку и сказал, что эти качества присущи софисту, женщине и губке, но ни одно не подходит для царя.

^[22] Дочь у Демосфена умерла, ему тайно сообщили о смерти царя Македонии; и для вдохновения заранее афинянам уверенности в будущем он появился на совете с притворной радостью на лице и сказал, что минувшей ночью ему приснился сон, предвещающий большую радость Афинам, а вскоре после этого гонцы доставили известие о смерти Филиппа. Афиняне немедленно принесли благодарственные жертвы богам за радостные известия и постановили увенчать Павсания, его убийцу. Демосфен появился перед народом увенчанный цветами и нарядно одетый, хотя всего семь дней назад он потерял дочь.

Эсхин по этому поводу сильно упрекал его и обвинил в отсутствии привязанности к своим детям; но это скорее обвинение Эсхину в мягкости и малодушии. Он, который видит в стонах и жалобах признак души чистой и чувственной и осуждает мужество, которое служит поддержкой с кротостью и умеренностью во внутренних несчастьях.

Признаюсь, однако, что я не одобряю афинян, увенчанных цветами и приносящих жертвы по причине смерти царя, который пользовался своими победами с умеренностью, обращался с ними в их несчастье мягко и человеколюбиво. Кроме того, они подверглись божественному возмездию, ибо было мало благородства в таком поведении по отношению к Филиппу; они чествовали его при жизни, даровали ему право афинского гражданства, но как только он погиб от меча убийцы, они не смогли сдержать свою радость; они, казалось, готовы были топтать его труп.

Но к тому же я не могу осуждать Демосфена, который, оставив плачущих женщин стенать о своих несчастьях, сам делал то, что считал полезным для своей родины. Это, на мой взгляд, личность одухотворенная и достойная правления, способная неизменно заботится об общественном благе, подчинять свои горести и личные интересы государству и сохранять достоинство своего звания более тщательно, чем актёры, играющие царей и тиранов, и которых мы видим смеющимися и плачущими не по собственному настроению, но по ситуации, которые требуют роли, ими изображаемые. Действительно, не следует покидать несчастных и отвергать утешения, которые могут облегчить их страдания; если некто будет стараться вместо того, чтобы успокаивать его горести речами, подобающими ситуации, и продвигать его мысли к наиболее приятным вещам, подобно тому как больной глазами отворачивается от ярких и трепещущих цветов, которые ему вредны, чтобы смотреть на цвета мягкие, которые успокаивают, такие как зеленый. Какое утешение более сильное может быть для человека, который страдает от личных неурядиц, чем счастье его родины? Когда борется общественное счастье с личным несчастьем, борьба при которой приятные чувства ослабляют боль.

^[25] Демосфен, говорят, пораженный этим подарком, словно впустил гарнизон, принял интересы Гарпала, и вызванный на собрание для рассмотрения дела Гарпала (он выступал против тех, кто хотел сохранить и завладеть золотом, перед этим полученным от него [Гарпала]), явился на собрание, обернув шею шерстяной повязкой. Народу, который приказал ему встать и высказать своё мнение, он сделал знак, что потерял голос. Некоторые беззлобно насмехались над этой притворной болезнью, говоря, что ночью их оратора одолела, но не простуда, а златострастие.

^[26] Затем он был отправлен в изгнание из-за подарков, полученных от Гарпала. Молодых людей, которые приходили, чтобы увидеть его и поговорить с ним, он отвращал от участия в государственных делах. «Если бы в начале своих занятий, говорил он, мне предложили два пути, один – выступления и собрания, второй – верная смерть, и если бы я знал все то зло, которое ожидает меня в политике: страхи, зависть, клевета и борьба, которые неотделимы друг от друга, я бы бросился с головой по пути смерти».

Цицерон.

^[5] Лицедейство, по его словам, придавало убедительности речам Цицерона. Также он высмеивал тех ораторов, которые не имели другого способа добиться этого кроме как криком. «В своей немощи, говорил он, они нуждаются в крике, как хромые в лошади».

Употребление таких язвительных слов, направленных против врагов и оппонентов, было частью ораторского искусства; но Цицерон использовал их без разбора против всего общества, набрасываясь с насмешками на людей; такая привычка издеваться была ненавистна многим людям, и настроила против него Клодия и его сторонников.

^[29] Римляне называли самую мелкую из медных монет квадрантом.

^[46] Цезарь, говорят, первые два дня усердно защищался ради спасения Цицерона, но на третий день сдался и предал его. Каждый получил жертвы, каких добивался: Цезарь пожертвовал Цицероном, Лепид – своим братом Павлом, Антоний – дядей с материнской стороны Луцием Цезарем. Так, в гневе и злобе, задыхаясь от всякого чувства человеколюбия, они доказали, что нет зверя более жестокого, чем человек, когда у того есть власть, чтобы утолить свои страсти.

Фокион

^[10] Фокион был суров и мрачен. Сикофант Аристогитон всегда храбрый на собраниях постоянно побуждал народ взяться за оружие, но когда выступил в роли граждан, призванных на службу, явился на собрание опираясь на палку и с перевязанной ногой. Фокион, стоящий на трибуне, увидев его издали, прокричал писарю: «Запиши Аристогитона, хромого труса.» Когда я взираю на все вышеперечисленное, я задаюсь вопросом, почему такой строгий и суровый человек получил прозвище Доброго? Это трудно, но, по крайней мере, не невозможно, чтобы один и тот же человек был приветлив и резок, как вино бывает иногда сладкое и пряное. Он был противоположностью людей, которые наружностью слащавы, но угрюмые и злобные. Однако оратор Гиперид однажды сказал народу: «Афиняне, смотрите не на то, сердит ли я, но бескорыстен ли я.»

Фокион никогда не делал зла своим согражданам из чувства личной ненависти; он никого не рассматривал как личного врага: он не показывал жестокости, строгости и непреклонности к тем, кто противостоял ему, когда противники желали добра родине. Во всем остальном это был самый мягкий, самый добрый, самый человеколюбивый из всех; и когда его значительнейшие противники сами претерпевали какие-либо несчастья или попадали в опасность, он спешил на помощь и объявлял себя их защитником.

^[30] Антипатр, стратег македонян, говорил, что у него два друга в Афинах: Фокион и Демад, и он никак не может заставить принять дар одного, ни удовлетворить жадность другого.

Катон

^[1] Когда он начал своё обучение, то обнаружил ум ленивый и медлительный, но то, что он один раз усвоил, он это удерживал и память его была надёжна; это, вообще-то, довольно обычное дело, умы подвижные легко забывают, те же, кто учится с большим прилежанием, запоминают лучше; всякий предмет, который они изучили, для них как огонь, который загорается в их душе с новым пылом.

Александр

^[4] У Александра была очень белая кожа, и такая белизна подтверждалась малиновым оттенком, особенно на лице, груди и других частях тела. Многие писали, что кожа у него была здоровая; он источал изо рта и от тела приятный запах, которым пахли его одежды. Это могло исходить от его темперамента, который был огненным; потому что по Теофрасту хороший запах является результатом полной переработки, при котором природное тепло даёт настроение. Кроме того, самые сухие и самые жаркие страны в избытке производят наилучшие специи, потому что солнце удаляет с поверхности тел влагу, которая является причиной гниения. Вероятно, это природное тепло было причиной мужества Александра и его пристрастия к вину.

^[6] Когда Филипп отказался купить у Филоника за тринадцать аттических талантов Букефала, потому что тот не унимался и не подчинялся никому из слуг Филиппа, Александр разволновался и попросил отца приобрести коня. Александр подошёл к коню, взял вожжи, и повернул морду к солнцу, потому что, по-видимому, тот боялся своей тени, которая падала перед ним, и следил за каждым её движением. Покуда его волнение не улеглось, Александр осторожно поглаживал его и успокаивал голосом, а затем сбросил плащ на землю, легко вскочил на коня и уселся вполне надёжно. Филипп и его двор, охваченные смертельным страхом, хранили глубокое молчание, переживая, чтобы с юношей не случилось какого-нибудь несчастья, тогда как некоторые радостно приветствовали и все были в таком изумлении, что когда он привёл коня обратно настолько же легко, настолько же и безопасно, всех охватило ликование. Филипп пробивал слёзы радости, и когда Александр спешился, он крепко сжал его в объятиях: «Сын мой», сказал он, «ищи царство достойное тебя, Македония тебе мала».

^[21] Александр справедливо считая, что не достойно царя не сдерживать себя, пока не одержана победа над врагами, не тронул ни одну из дочерей Дария, и до брака не знал другой женщины кроме Барсины, вдовы.

^[57] Примерно в то время овца родила ягненка, чья голова была увенчана тиарой, формой и цветом напоминающей персидскую, а по обе стороны от тиары были признаки половых органов. Александр был в ужасе от этого чуда, и очистился при помощи вавилонян, которых держал при себе для таких видов искупления, друзьям же он сказал, что больше о них, чем о себе обеспокоен этим знамением. «Я боюсь», прибавил он, «как бы после моей смерти царство не попало в руки человека малодушного и безвестного». Но более благоприятный знак вскоре дал ему лучшие надежды. Один македонянин, по имени Проксен, распорядитель царских слуг, копая на берегу реки Окс для обустройства палатки Александра, нашёл источник жирной и маслянистой жидкости, которая не скоро была исчерпана, и из того же источника забило масло чистое и прозрачное, на запах и вкус не отличное от настоящего масла, и которое своими цветом и мягкостью было совершенно неотличимо: между прочим, во всей стране нет мест с оливковыми деревьями. Это правда, говорят что воды Окса маслянистые и кожа касающихся становится жирной и маслянистой. Мы видим как он обрадовался этому открытию.

^[76] Аридей был сыном Филиппа и куртизанки по имени Филина. Но его ум был ослаблен тяжёлой болезнью, которая не была вызвана случаем или недостатком телосложения: будучи ребенком он выказывал благородный характер и высокий разум, но Олимпиада дала ему яд, который изменил его характер и повредил рассудок.

Цезарь

^[32] В ночь перед его вступлением в Аримин (это большой кельтский город, который он внезапно захватил без подготовки), говорят, ему приснился отвратительный сон: он видел как вступил с матерью в кровосмесительную связь.

Эвмен

^[9] Успех возвышает души от природы слабые и ничтожные, которые ввиду степени преуспеяния, на которую их поместила судьба, несомненно кажутся великими и значительными; но человек истинно великий и непреклонный намного лучше в несчастьях проявляет величие своего характера, как, например, Эвмен. У него была наиблагороднейшая душа и острый ум, далеко превосходящий, который не покидал его в несчастьях.

^[13] Эвмен понимая, что они презирают друг друга, но все боятся и выискивают возможность избавиться от него, сделал вид, что нуждается в деньгах и занял большие суммы, чтобы тех, кто ненавидел его наиболее, вынудить к доверию и заинтересовать их в своей безопасности из страха потерять то, что они одолжили. Таким образом, чужое серебро стало его защитником; вместо того чтобы давать другим для спасения своей жизни, он обеспечил свою безопасность заимствуя у других.

Филополем (philopolemos) – это тот кто предпочитает пользу безопасности, полемик (polemicos) – тот кто одержим безопасностью во время войны.^[594]

Серторий

^[8] Прибывши в Испанию, Серторий повстречал мореходов, которые недавно прибыли с островов в Атлантике. Это два острова, отделенных друг от друга очень узким морским проливом и отстоящих от Африки на десять тысяч стадий; называются они острова Блаженных. Дожди здесь редкие и слабые; ветра обычно приятные и приносят полезную влагу, питая землю и делая её пригодной к производству всего чего хочешь посевом и посадкой, но тем не менее она самопроизвольно даёт отличные плоды и в достаточном изобилии, чтобы прокормиться без труда и без забот счастливому народу, который проводит свою жизнь в самых приятных удовольствиях. Температура времен года, чьи смены обычно умеренные, поддерживает воздух чистый и здоровый. Ветры северные и восточные, которые дуют из наших краев, попав в это огромное море, пройдя необъятное пространство, рассеиваются в этих пределах и теряют всю свою силу, дойдя до этих островов. Ветры с моря, например, западный и южный, иногда приносят несильные дожди, которые орошают землю, но чаще они приносят освежающие пары, которых достаточно для оплодотворения. Все эти преимущества, даже среди варваров, укрепили мнение, что на этих островах находятся прославленные Гомером Елисейские поля, где пребывают души блаженных.

^[9] Серторий, которому рассказали об этих чудесах, загорелся самым страстным желанием поселиться на этих островах и жить в мире свободном от тирании и избавленном от всяких войн. Но прибыли киликийцы и затеяли новую войну, разрушив и рассеяв эту страсть.

^[10] Серторий был неприступен для удовольствий или страха; бесстрашный в опасности, умеренный в удаче, он превосходил любого полководца своего времени дерзостью, чтобы внезапно напасть на врага и дать бой. Скрыть свои планы от врага, расстроить их замыслы, захватить выгодные позиции, использовать слова для коварства и обольщения, никто не мог сделать это искуснее, чем он. Расточительно щедрый в наградах за добрые дела, он был умерен в наказаниях за проступки; правда, уже в конце жизни жестокое отношение к заложникам, находившимся у него в руках, доказывает, что доброта не была свойственна его натуре, но он вел себя в своих интересах так, как того требовали обстоятельства. На мой взгляд, истинная добродетель, подкрепленная разумом, никогда не сможет переродиться даже при наисильнейших невзгодах; но я не считаю невозможным, что наилучшие натуры с крепкими душами, когда они обременены тягчайшими несчастьями, меняют нравы при переменах удачи. Поэтому, я думаю, так случилось с Серторием, когда удача покинула его: перемены к худшему ожесточили его к предателями.

Деметрий

^[2] Деметрий, несмотря на высокий рост, был ниже отца, но он был настолько красив, настолько благороден и величественен духом, что художники и скульпторы никак не могли полностью передать черты его лица; внешность его внушала одновременно и кротость и суровость, доброжелательность и страх; надменность и юношеская пылкость соединялись с героическим видом, с поистине царским величием, которые почти невозможно изобразить. Его манеры представляли тот же самый контраст: они обладали чем-то устрашающим и чем-то приятным.

^[11] Подхалимом самым изощрённым был некто Стратокл: он придумывал новшества все более превосходные и все более мудреные. Он распорядился, чтобы афиняне, направленные указом народа к Антигону и Деметрию, назывались бы не как обычно послы, а феоры, имя, которое города Греции давали посланцам, которые в дни праздничных торжеств направлялись к Пифии и в Олимпию для жертвоприношений.

^[13] Насмехаясь таким образом над Деметрием, они окончательно развратили правителя, чей дух и так был не слишком здрав.

^[22] Афиняне, осажденные Филиппом, перехватив почту Филиппа, с которым они находились в состоянии войны, открыли все письма, но отнестись с уважением к тем, которые Олимпиада писала ему, и вернули обратно не вскрытыми.

^[42] Нет более важной обязанности царя, чем правосудие. Марс – тиран, говорит Тимофей; но, по словам Пиндара: «Справедливость есть царь, владыка земли».

^[43] До Деметрия, сына Антигона, которого прозвали Полиокрет, не было гребных судов с пятнадцатью и шестнадцатью рядами весел. Только много позднее Птолемей Филопатор построил такое с сорока рядами весел; было оно двести восемьдесят локтей в длину, сорок восемь в высоту до верхней части кормы; экипаж составлял четыреста матросов, гребцов – четыре тысячи, и кроме того, три тысячи бойцов, которые распределялись среди гребцов на мостике. (400 моряков, 4000 гребцов, 3000 солдат, всего 7400). Но оно никогда не было объектом любопытства: почти не отличаясь от прочного здания, оно годилось только для показухи и было бесполезно для войны из-за трудностей и опасностей, что возникали при его движении.

Антоний

^[24] Антоний не замечал большинства нарушений, которые совершались от его имени, не столько вследствие своей беспечности, сколько из-за простодушия, которое делало его чересчур доверчивым; ибо он имел характер простецкий, а так же разум – малость неуклюжий. Когда он узнавал о несправедливости своих служащих, он бывал глубоко тронут и винился перед обиженными. Неумеренный как в наградах, так и в наказании, особенно в первом, он был от природы склонен переходить грань. Его шутки и остроты, которыми он осыпал провинившихся, несли в себе как бы лекарство: ибо он дозволял осмеянному прибегать к такому же средству, и он с не меньшим удовольствием потешался над шутками других. Но ничто так не способствовало погибели, как это пристрастие к насмешкам: убежденный, что те, кто свободно насмехается над ним, не будут льстить в делах серьёзных, он позволил себе легко попасться на приманку их похвал. Он не заметил, что его приближенные соединили эту привилегию с лестью, словно добрую вяжущую приправу, скрывающую неприятный вкус, что был причиной преувеличенного угодничества, расточаемого за столом; они пытались убедить его, что когда они уступают ему в важных случаях, делают это не потому, что хотят доставить удовольствие, но признают его превосходство в благоразумии и способностях.

Пирр

^[3] Пирр имел черты лица величественные, которые вызывали скорее страх, чем почтение; его верхние зубы не разделялись, но образовывали одну сплошную кость, где небольшие насечки отмечали разделения, которые должны были иметь зубы. Он, как полагали, имел силу, чтобы лечить болезни селезенки. Он приносил в жертву белого петуха и нежно прижимал правую лапку к животу больного, когда тот лежал на спине. Как бы не был беден человек, самого низкого сословия, он не получал отказа в таком лечении, если просил о нем; Пирр брал в оплату пожертвованного петуха, и этот дар ему был приятен. Палец ноги, как утверждают, имел чудесные свойства; и когда после смерти его тело было сожжено, палец был найден невредимым, без каких-либо следов огня.

Марий

^[6] Воздержанность Мария была общепризнанной, он соединял, говорят, непоколебимое терпение к боли, чему дал веские доказательства при операции, которая ему была сделана. Его голени вздулись от варикоза, что доставляло ему мучения. Поэтому он позвал хирурга, чтобы вырезать это, и подставил ему одну ногу, не позволив себя связать, и страдал от жестокой боли, что доставляли разрезы, не двигаясь, не издавая стонов, с невозмутимым лицом и в полной тишине; но когда хирург захотел заняться другой ногой, он отказал ему и сказал: «Я вижу, что лечение не стоит таких страданий».

^[16] Марий вернувшись с армией из Африки, вступил в должность консула; он вошел в Рим с триумфом и явил римлянам зрелище, в которое они не могли поверить: это был пленный Югурта. Никто не мог надеяться, что войне будет конец, покуда жив этот государь, настолько он умел гибко приспосабливаться ко всяким изменениям судьбы, настолько его мужество содействовало его хитроумию. В этом триумфе, говорят, несли золота весом три тысячи семьсот фунтов, серебра – пять тысяч семьсот семьдесят, и двести восемьдесят семь^[595] тысяч драхм наличной монетой.

^[13] Трудолюбивые солдаты, исполнительные, безропотно выполняющие приказы, получили прозвище мулы Мария. Другие, правда, дают иное происхождение этой пословицы: мол, при осаде Нуманции Сципион хотел осмотреть не только оружие и лошадей своих солдат, но также их повозки и мулов, чтобы знать все ли держат их в хорошем состоянии, и всегда ли они годны к службе. Марий привёл своего коня, им самим откормленного и весьма хорошо ухоженного, и своего мула, который своею дородностью, силою и кротостью затмил всех остальных мулов армии. Полководцу понравилось состояние, в котором он увидел животных, служащих Марию, и с тех пор часто упоминал, и высказывание вошло в поговорку. Когда в шутку хвалят человека работящего, прилежного и упорного в труде, то его называют мулом Мария.

^[21] Марий разбил 100.000 тевтонов, массилийцы додумались огородить виноградники костями убитых; а тела, поглощенные нивами, из-за дождей, которые выпадали в продолжении зимы, настолько удобрили землю, и проникли так глубоко, что следующим летом она принесла огромное количество плодов; это подтверждает слова Архилоха, что ничто так не удобряет землю, как разлагающиеся тела.

Он также сказал, что очень правдоподобно, что великие битвы почти всегда сопровождаются приливными дождями: либо благие боги, чтобы омыть и очистить землю, льют чистую влагу, ниспосылая её с небес, либо воздух, который легко портится и испытывает самые большие изменения по самым малым причинам, сгущает испарения влажные и тяжелые, которые выделяются в лоне такого разложения.

^[43] Самого высокого восхищения заслуживают рабы Корнута. Во время гражданской войны многие люди были осуждены без оснований, и массовые убийства имели место. Рабы спрятали хозяина в доме, взяли одного из тех, кто был убит на улице, повесили за шею, надели на палец золотое кольцо и показали подручным Мария. После чего похоронили его так, как будто это был хозяин, и никто не заподозрил подлога.

Корнут, спасенный рабами, удалился в Галлию.

Арат

^[29] Арат, не смотря на блестящую победу его солдат над тираном Аристиппом, смерть тирана Крита Тагиска и более чем 1500 его людей, и которая не стоила ему ни одного человека, однако, не смог сделать себя хозяином Аргоса, ни вверить этому городу свободу: Агий и младший Аристомах вошли с царскими войсками и захватили власть.

Но по крайней мере славный успех заставил умолкнуть клевету, и прервать несправедливые речи и оскорбительные насмешки тех, кто, чтобы польстить тиранам, им в угоду постоянно твердили, что кишечник стратега ахейцев расстраивается при приближении боя, что звуки трубы вызывают у него головокружение и помутнение, что построив свою армию к бою и напутствовав солдат, он спрашивал своих помощников и командиров, теперь, когда жребий брошен, необходимо ли его присутствие, и он не мог дождаться, чтобы уйти немного поодаль от места боя.

Эти слухи настолько укоренились, что когда философы в своих школах изучают, что если сердцебиение, искажение черт лица в опасных обстоятельствах доказывают робость вследствие ли изъянов телосложения или природной холодности характера, они всегда приводят пример Арата, как стратега, которому присущи эти неприятные моменты в бою.

^[53] Как будто древний закон, кроме того подкреплённый суеверным страхом, запрещал хоронить человека в пределах стен, и они послали спросить Пифию в Дельфах, которая дала разрешение. Этот оракул наполнил радостью всех ахейцев, а в особенности сикионцев, которые сменили траур на праздник, увенчались цветами и надели белые одежды, с танцами и торжественными песнями перенесли тело Арата из Эгий в свой город, выбрали видное место и похоронили там, как основателя и хранителя горда.

Это место до сих пор называется Аратий.

^[52] Он умер коварно отравленный под прикрытием доброжелательности. Убийство совершил Тавтион по приказу Филиппа, тирана Пелопоннеса, ради сохранения безнаказанности. Что он и сделал.

Артаксеркс

Имя его матери – Парисатида. Это была умная женщина и она очень хорошо играла в кости.

Страх терзает наиболее кровавых тиранов.

Агис

^[30][596] Антигон, царь македонян, призванный на помощь ахейцами против Клеомена, одержал победу, обратил в бегство Клеомена и вынудил его бежать (из Спарты), а по прибытии, завладев Спартой, обращался с жителями человеколюбиво: ничем не оскорбил и не унизил достоинство города, сохранил их законы и государственный строй, принес жертвы, и покинул ее на третий день: он узнал, что Македония испытывает все трудности войны и что варвары подвергают страну огню и кровопролитию. Кроме того, он уже страдал опасной болезнью, которая приводила к чахотке и полной порче крови. Однако он не позволил себе поддаться жестокой болезни и сохранил достаточно сил, чтобы повести царство на новую битву, и он со славой умер после победы, разбив в пух и прах варваров. Филарх прибавляет, что весьма вероятно, что в пылу сражения он очень громко кричал и надорвал легкие. Некоторые ученые также отмечают, что после победы он воскликнул на радостях: «О, прекрасный день!», и у него началось кровотечение, а после сильной лихорадки он помер.

[31–38]^[597] Клеомен, побежденный Антигоном, бежал в Египет. Сначала он очень хорошо был принят царем. Но вскоре после этого, не совершив никаких преступлений, по причине необоснованных подозрений и злоумышлений обвинителей, он был заключен в тюрьму и приговорен к смертной казни. С шестнадцатью товарищами он вышел из тюрьмы при оружии, бежал по улицам и призывал народ бороться за свободу. Граждане хвалили храбрость и самоотверженность Клеомена, но никто не осмелился последовать за ним из страха перед тираном. Они убили тех, кого встретили, в том числе двух своих злейших врагов. Они убили большое число врагов, которые сбегались к ним, но были убиты и распяты.

^[39] Через несколько дней после казни стража у креста с телом Клеомена увидела около его головы огромного змея, который закрывал лицо и мешал хищным птицам приблизиться. Это чудо поразило царя суеверным страхом, и по этой причине женщины совершали жертвоприношения во искупление смерти Клеомена, которого почитали государем любезным богам и наделенным сверхчеловеческой природой.

Народ Александрии толпами стекался на это место и взывал к Клеомену как к герою и потомку богов. Наконец, люди более образованные положили конец суеверию сообщив, что точно также как тела волов, когда они разлагаются, порождают пчел, лошади – ос, ослы – жуков, точно также тела людей, когда жидкость, которая образует костный мозг, густеет и застывает, она порождает змей; это наблюдение сделали еще древние, поэтому из всех животных, змей посвящают героям.

Тит

^[10] В скором времени отмечались Истмийские игры, куда собирались огромные толпы народа поглазеть на гимнастические состязания здесь устраиваемые. Ибо Греция, которая с некоторого времени, избавившись о своих войн, надеясь на скорую свободу, уже отмечала праздник мира, здесь представленный. Вдруг, в самый разгар собрания, звук трубы призвал к общему молчанию, и глашатай, выступив на середину арены, провозгласил: «Римский сенат и Тит Квинтий, римский полководец, наделенный консульской властью, победив царя Филиппа и македонян, объявляют свободными от всяких гарнизонов и налогов коринфян, локров, фокейцев, эвбейцев, ахейцев, фтиотийцев, магнесийцев, фессалийцев, перребов и оставляют им право жить по своим законам».

Сначала не все зрители достаточно отчетливо расслышали это воззвание. Стадион наполнился смятением и неразберихой; некоторые выказывали свое восхищение, другие пересказывали то, что было сказано, а другие требовали чтобы глашатай повторил объявление. И когда установилась полная тишина, глашатай сильным голосом повторил воззвание, которое услышало все собрание. Греки в радостном порыве издали пронзительный крик, долетевший до самого моря. Весь театр встал и никто уже не думал об играх; присутствующие устремились в толпу приветствуя и целуя Фламиния; его называли защитником и спасителем Греции. Здесь свершилось нечто, о чем зачастую преувеличенно говорят, связанное с величиной и силой крика многолюдной толпы. Во́роны, которые в это время пролетали над собранием, упали на стадион. Разрыв, который произошел в структуре воздуха, стал причиной этого падения. Когда одновременно ударяют несколько весьма сильных звуков, он рассекается, и летящие птицы, не находя достаточной поддержки, падают, словно находятся в пустоте. Если только не сказать, что пораженные силою встречного звука, словно стрелой, они падали и умирали немедленно. Может быть к тому же это влияние вихрей, которые поднимаются в воздух, словно, как иногда бывает, морские волны, взволнованные жестокой бурей, образуют водоворот. ^[11] Если бы, завершая собрание, Фламиний, предвидя громадность толпы народа, что его окружит, не ухитрился быстро скрыться от их услужливости, он рисковал быть задушенным: так велика была толпа, что разверзлась вокруг него.

Плутарх, как он сам говорит в этом Параллельном жизнеописании и других, жил во времена Нерона.

Cod. 249. Аноним. Жизнь Пифагора

Переводчик: Г.П. Власов (Агностик)

Прочитал также биографию Пифагора.

1. Платон был учеником Архита и, таким образом, девятым преемником Пифагора. Аристотель десятый. Те из учеников Пифагора, которые посвятили себя созерцанию, назывались себастики, преподобные, тогда как те, кто занимались делом, назывались политиками. Те, кто развивал учения геометрии и астрономии назывались учеными (математики). Те кто был лично связан с Пифагором называли пифагорейцами, тогда как те, кто просто подражали его ученикам назывались пифагористами. Все они в целом воздерживались от мяса животных; иногда они вкушали плоть жертвенных животных.

2. Говорят, Пифагор прожил 104 года; Мнесарх, один из его сыновей, умер молодым. Телавг – другой сын. Сара и Мийа – его дочери. Теано, как говорят, была не только его ученицей, но и, на самом деле, дочерью.

3. Пифагорейцы проповедовали разницу между Монадой и Единицей. Монада обитает в умопостигаемой области, тогда как Единица живет среди чисел. Схожим образом Двойка существует среди исчислимых вещей, тогда как Диада является неопределенной.

4. Монада выражает равенство и меру, Диада – избыток и изъян. Середина и мера не могут признаваться бо́льшими или меньшими, тогда как избыток и изъян, которые продолжаются до бесконечности, допускают это; именно поэтому Диада называется неопределенной. Отсюда, из–за всевключенности Монады и Диады, все вещи сводятся к числам; а число совершенное это десять. Десять получается сложением по порядку первых четырех цифр; поэтому десять называют Кватернарием (или Тетрахтом).

5. Они утверждают, что человек может усовершенствоваться тремя способами: первый, путем бесед с Богами, ибо к ним никто не может приблизиться, если не воздержится от всякого зла, подражая божественности, даже в уподоблении; второй, путем добродетели, которая есть характеристика божества; третье, путем смерти, ибо если незначительное отделение души от тела в результате епитимьи улучшает душу так, что она начинает предсказывать, во сне – и если болезненный бред вызывает видения – тогда душа должна улучшиться в самой большой степени, если будет отделена от тела в результате смерти.

6. Пифагорейцы воздерживались от поедания животных вследствие своей глупой веры в переселение, а также потому, что мясо дольше переваривается. Фасоль они также избегают, так как она вызывает метеоризм, пресыщенность, и по другим причинам.

8. Пифагорейцы, говорят, предсказали множество вещей, и предсказания пифагорейцев всегда сбывались.

9. Платон, говорят, изучал умозрительные и физические доктрины у италийских пифагорейцев, этические – у Сократа, а логические – у Зенона, Панненида и элеатов. Но все эти учения берут начало от Пифагора.

10. В соответствии с Пифагором, Платоном и Аристотелем, зрение оценивает десять цветов, белый и черный будут крайними, все остальные между ними: желтый, темно–желтый, палевый, красный, синий, зеленый, голубой и серый. Слух оценивает голос, резкий и вялый. Обоняние оценивает запахи, хорошие и дурные, гниль, сырость, сухость и испарение. Вкус оценивает вкусы, сладкий и горький, а между ними пять: острый, кислый, холодный, соленый и горячий. Осязание судит о многих вещах между крайне тяжелым и наилегчайшим, таких как горячий и холодный; и тех которые между ним, твердым и мягким, и тех что между ними, сухим и мокрым, и тех что между ними. Тогда как четыре основных чувства привязаны к своим органам чувств в голове, осязание распределено по всей голове и всему телу, но применяется в основном руками.

11. Пифагор учил, что на небесах есть двенадцать иерархий, первая и самая внешняя, будучи неподвижной сферой, согласно Аристотелю, является обиталищем высшего Бога и познаваемых божеств, куда Платон поместил свои Идеи. Далее следуют шесть планет: Сатурн, Юпитер, Марс, Венера, Меркурий, Солнце и Луна. Затем идут сферы Огня, Воздуха, Воды, и, наконец, Земли. На неподвижной сфере обитает Первопричина, и все чтобы то ни было, что находится ближе к ней, наилучше устроено и самое превосходное; тогда как то, что дальше от нее, наихудшее. Постоянный порядок сохраняется понижаясь к Луне, тогда как творения подлунные беспорядочны.

Зло, следовательно, по необходимости присутствует в окрестностях Земли, которая была помещена на самый низ, как основа вселенной и в качестве вместилища вещей низменных. Все надлунные вещи управляются твердым порядком и Провидением Божьим, которому они следуют; тогда как подлунные управляются четырьмя причинами: Богом, Судьбой, нашим выбором и Фортуной. Например, подняться или нет на борт корабля, это в нашей власти; но штормы и бури, которые могут подняться в спокойном море, это следствие Фортуны; сохранность судна, плывущего по воде, находится в руках Провидения Божьего. Есть много различных проявлений Судьбы. Делаются различия между Судьбой, которая предопределена, упорядочена и последовательна, тогда как Фортуна капризна и случайна. Например, одно из проявлений Судьбы в том, как она ведет возмужание мальчика последовательно через все возраста к зрелости.

12. Аристотель, который был прилежным исследователем, согласен с пифагорейцами, что Зодиак работает косвенно, за счет поколений тех земных вещей, которые становятся дополнением к вселенной. Ибо если они движутся равномерно, то не должно быть изменений сезонов какого–либо рода. Итак, проход солнца и других планет из одного знака в другой – это причина четырех времен года, которые определяют рост растений и размножение животных.

13. Другие полагали, что размер солнца превышает земной не более чем в тридцать раз; но Пифагор, как я думаю совершенно правильно, считал его более чем в сто раз большим.

14. Пифагор называл обращение Сатурна большим годом, поскольку другие планеты обегают свой путь за меньшее время; Сатурн тридцать лет, Юпитер двенадцать, Марс два, Солнце год, Меркурий и Венера также как и Солнце. Луна, будучи ближе всех к Земле, имеет самый малый цикл – месяц.

15. Пифагор первым назвал небеса Космосом из–за их совершенства и «украшенными» бесконечной красотой и живыми существами.

С Пифагором согласны Платон и Аристотель, что душа бессмертна, хотя те, кто не понял Аристотеля, утверждают, что он думал, что душа смертна.

Пифагор сказал, что человек это микрокосм, что означает вместилище вселенной; но не потому, что подобно другим животным, даже малым, он составлен из четырех элементов, но потому, что содержит все силы космоса. Ибо вселенная содержит богов, четыре стихии, животные и растения. Все эти силы содержатся в человеке; он имеет природу элементов, силу движения, роста и воспроизводства. Однако в каждой из них он хуже чем другие. Например атлет, практикующий пять видов спорта, отвлекая свои силы в пять потоков, хуже чем атлет, практикующий один вид спорта; так и человек, имея все силы, уступает в каждой по отдельности. Мы имеем меньшие способности к рассуждению, чем боги, и меньше (силы) каждой стихии, чем сами стихии. Наши гнев и страсти уступают таковым бессловесных животных, тогда как сила роста и питания уступает растениям. Созданные таким образом из различных сил, мы ведем трудную жизнь.

16. В то время как другие создания управляются одной только природой, мы подвержены различным силам; например, когда перед богом мы тянемся к наилучшим вещам, или когда идем дорогой зла под действием низменных сил. Тот, кто подобно бдительному и опытному вознице^[598], сам в себе взращивает божественной элемент, способен применять другие силы смешанных стихий, гнев, желание и привычку так, как это будет необходимо. Хотя это кажется простым – знать себя, на самом деле это самая сложная из вещей. Говорят, это изрек Аполлон Пифийский, хотя это связано с Хилоном, одним из Семи мудрецов. Его призыв, так или иначе, открыть для себя собственные силы, что составляет изучение природы всего существующего мира, что, как говорит нам Бог, невозможно без философии.

17. Существует восемь органов познания: чувство, воображение, умение, мнение, обсуждение, наука, мудрость и разум. Умение, благоразумие, науку и разум мы делим с богами; чувство и воображение с неразумными животными; тогда как мнение – это наша собственная характеристика. Чувство – это ошибочное знание, полученное через тело; воображение – это представление в душе; умение – есть обычай, сотрудничающий с разумом. Слова «с разумом» добавлены потому, что паук тоже работает, но делает это без участия разума. Размышление – это привычка выбирать справедливость в планировании дел; наука – это привычка к тем вещам, которые остаются либо тождественными, либо единообразными; мудрость – это знание первопричин; тогда как разум – принцип и источник всех благих вещей.

18. Обучаемость делится на три части: прозорливость, память и проницательность. Память хранит вещи, которые были изучены; прозорливость – это быстрота понимания, проницательность – это способность выведения неизученного из тех знаний, что уже изучены.

19. Небеса можно истолковать тремя способами: первое, как внешняя сфера; второе, как пространство между неподвижной сферой и луной; третье, мир в целом – небеса и земля.^[599]

20. Крайние элементы, и лучшие и худшие, действуют постоянно. Нет перерыва в деятельности бога и вещей близким к нему – Мысли и Разума; и растения непрерывно питаются днем и ночью. Но человек не всегда активен, равно как и неразумные животные, которые отдыхают и спят большую часть времени.

21. Греки всегда превосходили варваров и в манерах, и в образе жизни за счет мягкого климата в котором они живут. Скифам причиняет неприятности холод, а эфиопам жара, которые неистово отбирают внутренние тепло и влагу, что делает варваров жестокими и храбрыми. Аналогично, те кто живет в умеренной зоне и рядом с горами, наслаждаются мягкостью страны обитания.^[600] Именно поэтому, как говорит Платон, греки, а в особенности афиняне, совершенствовали те науки, которые пришли от варваров.^[601]

22. [От них пришли] военная наука, живопись, механика, полемика, красноречие и атлетика. Но эти науки были разработаны афинянами вследствие благоприятных условий освещения и чистоты воздуха, что имело двойной эффект не только в осушении земли, как это бывает в Аттике, но также делает восприимчивым разум людей. Так разреженная атмосфера неблагоприятна для плодородия почвы, но благоприятно для умственного развития.

23.^[602] Этесии дуют когда устанавливается сильная жара. Солнце проходит зенит с юга на север, разлагая влагу в Медведице и как только влага рассосется, поднимаются ветры. Среди них есть этесии, рожденные дыханием, вызванным разложением влаги на севере. Они выходят из областей, противоположных полуденным, и, следовательно, влага выпадает в горах Эфиопии, а собираясь и становясь мощнее, она выпадает дождем. Эти летние дожди вызывают подъем Нила и разлив, приходящий с южных засушливых областей. Именно благодаря своим исследованиям Аристотель нашел это решение. Таково было превосходство его ума, чтобы представить эту теорию. Он счел нужным направить Александра Македонского в эти места, и получил из первых рук причины разлива Нила. Вот почему он говорит, что это больше не загадка. Очевидно, что Нил разливается от дождей. И это конечно удивительно, что за самыми засушливыми местами Эфиопии, где не бывает ни зимы, ни дождей, есть место, где выпадает много дождей.

Cod. 250. Агатархид. О Красном море

Переводчик: Г.П. Власов (Агностик)

Итальянский и французский тексты взяты из: La geografia nella Biblioteca di Fozio: il caso di Agatharchide, кандидатская диссертация M. Stefano Micundo, университет Сан-Марино, 2008 г.

Прочитал две книги Агатархида; первую и пятую в кратком изложении о том, что находится на берегах Красного моря и других необычных явлениях.

Извлечение из первой книги «О Красном море»

(1) Птолемей, сын Лага, был первым, кто устроил охоту на слонов, и кроме того других животных подобного рода, особой природы, он дальновидно объединил в одном месте обитания. Мы должны принять во внимание рассказ историка. Потому что еще до Птолемеев некоторые использовали на войне прирученных слонов, как Пор, царь индов, который сражался против Александра, и многие другие. Вполне возможно, что Птолемей был первым, кто по–видимому особо заботился об одомашнивании этих животных, во всяком случае, первый из преемников Александра и царей Египта.

(2) Красное море получило название не от того, что горы Аравийского залива, расположенные на западе, имеют вид углей, когда солнце опаляет их своими лучами, жгучими и яростными, или потому, что барханы песка и красноватой глины, простираются на востоке на морском побережье на многие стадии. Вовсе не по этим причинам оно называется Красным морем. Ибо, так как море слишком узкое, чтобы дать достаточно места для мореплавания, склоны гор и холмов по на обе стороны пролива, отражаясь в его берегах, создают видимость, что море является пустыней. Это ощущение поражает глаз, даже когда мы не в состоянии понять причину такого впечатления. Но не по этой причине море получило свое название, хотя до нашего автора многие люди так думали. (3) Вот первое объяснение, что он приводит, даже если оно несогласно с истиной. А вот другое. Солнце, говорит автор, которое поднимается над этими местами, освещает пролив не ясными лучами, а, напротив, они похожи на кровь. Наблюдателю эти явления напоминают разливы крови, и именно поэтому море называется Красным. (4) Третью причину выдвигают аргосцы. Она дерзкая, но неубедительная. Ибо историки, которые принимают мнение Клиния и основывают свою безнаказанность на поэтической вольности, сообщают, что Персей вышел из Аргоса, чтобы прибыть в Эфиопию, также называемую Цефения, с целью освободить дочь Цефея, а затем отправился в Персию и наделил персов своим именем через одного из потомков, а также имея сына по имени Эритр, он дал такое же имя морю. Вот полная чушь, которой верят жители Аргоса в деле о Красном море. (5) Четвертая причина является подлинной и автору стала известна от перса по имени Боксус, который языком и образом мыслей был греком, так как, покинув родину, он всю свою жизнь прожил в Афинах. Вот то, что сообщил этот перс. Жил в Персии человек, известный храбростью и богатством, по имени Эритр, сын Миозайя. Он жил неподалеку от моря, напротив тогда пустынных островов. Было это во времена господства Мидии, потому что именно тогда прославился Эритр. Оставаясь на зиму в Пасаргадax, он весной возвращался в свои владения, то ли потому, что находил какие–то выгоды, то ли потому, что ему просто нравилось сменить место проживания. Так случилось, что львы набросились на довольно большое стадо кобыл, что принадлежало ему, и убили несколько. Те, которые спаслись, в горячке, вызванной страхом увиденного, поскакали к морю и попали в течение (волей судьбы здесь были сильные ветры с суши), став жертвой волнения, они сперва плыли вдоль берега, но потом, в не меньшем испуге, были унесены волнами, и с большим трудом невредимыми достигли противоположного берега острова с одним из пастухов, юношей редкого мужества, которого унесли с собой на переправу, и который крепко держался за спину то одной, то другой (лошади). Тогда Эритр, в поисках исчезнувших кобыл, был первым среди жителей этих мест, кто построил плот малых размеров, но прочной конструкции и, пользуясь попутным ветром, который дул с умеренной силой в водах пролива, подталкиваемый быстрыми волнами, нашел своих кобыл и, кроме того, нашел пастуха. Но так как остров показался необычным, он также основал деревню вблизи подходящий бухты и населил бедняками с противоположного берега. Отсюда берет начало заселения и других необитаемых островов. Своими подвигами он приобрел репутацию в глазах людей настолько великую, что все мы, даже в наше время, называем море в тех местах, которое является безграничным, Эритрейским. Итак, в этом состоит различие в объяснениях происхождения названия так называемого «Эритрейского моря» (Έρυθρα θαλατταν) от весьма отличного, которое называет море «Красным» (Θαλατταν ερυθραν): на самом деле, первое название выделяет человека, который подчинил это море, другое подчеркивает красный цвет природы, о чем мы говорили. Но автор уточняет, что объяснение названия моря от цвета является ложным (потому что море не красное), тогда как другое, которое обращается к тому, кто господствовал, истинное, насколько персидский вариант надежен.

(6) Автор также не считает достойным доверия объяснения, все же сообщаемого многими, в котором персы получили свое название от одного из потомков Персея: в самом деле, они не называют себя Περσαί, с ударением на предпоследнем слоге, но Περσαι, с диакритическим ударением на последнем слоге.

(7) Рассматривая кратко лживую природу рассказов о Персее среди множества других рассуждений, прибавим кроме того это. В ролях, что исполняются на трагических представлениях, Персей совершает свои действия с маской на лице и с серпом в руке, и даже вдобавок он может давать актеру и хору задание решать в мифе элементы противоречия, что более соответствует роли богов. Мы кратко рассмотрим основные принципы этих элементов.

Были кентавры, Герион, циклопы, Хрис, Цирцея, Калипсо, Минотавр, Сцилла, Химера, Пегас, лестригоны, Цербер, морской Главк, Атлант, Протей, Нерей, нереиды, дети Алоя, которые выросли в девять саженей в высоту и девять локтей в ширину. По Гесиоду они сперва увидели рождение Золотого Века, затем Серебряного, и, наконец, Бронзового. Тогда же появились лошади, которые беседовали с Ахилом о будущих событиях; Сфинкс, предлагающая загадки сынам Фив; сирены, чья песнь губила тех, кто их слушал; Ниоба и Полидект, которые из страха обратились в камень. К этому добавим моряков, спутников Одиссея, которые в ходе путешествия из людей превратились в свиней, а из свиней – в людей. Тантал был награжден за свою умеренность и был угоден богам: но позже, наказанный за свою несдержанность, был унесен ветром. Другие говорят, что он исполнил замысел, состоящий в том, чтобы спуститься в Аид. Некоторые говорят, что это было ради вопрошания мертвых предсказателей о судьбе живых; другие (утверждают) нечто обратное: чтобы силой взять в жены Прозерпину, которая тогда была одинока. Овечья шкура была золотым руном: в Ливии выросла яблоня, которая приносила золотые плоды. Живые проводили всю жизнь, не ведая сладости сна. Борей, Нот и другие ветра были заперты. А еще Пасифая, которая соединилась с быком и рекой Тиро, хотя, конечно, разные виды не могут иметь общего потомства. Филомела превратилась в соловья, Терей в удода, а Гекуба в сторожевую собаку. Кроме того Ио, что была дочерью реки, будучи в облике коровы, преследуемая оводом, переплыла Понт, за это море получило название Босфор. Лапиф Кеней сначала был женского пола, достигнув возраста зрелости превратился в мужчину, и наконец кентавры забили его еловыми кольями и живьем вколотили в землю. Леда родила не так, как это делает обычная женщина, но родила яйцо, из него выросла красавица, что была объектом желаний и причиной сражений: я имею в виду Елену. Гелла и Фрикс, пересекшие пролив верхом на быстроногом баране^[603], дали свое имя Геллеспонту, морю, что лежит между двумя этими сторонами. Геракл путешествовал по морю в лохани во время сильных штормов и пересек Ливию, где нет ни плодов, ни воды, ни хоженых дорог: он занял место Атланта, чтобы держать этот мир, и не потому, что получил приказ, но ради пользы. Когда Орфей щипал струны своей лиры, ее сладкозвучие влекло за ним горы и скалы. Жареное мясо коров, посвященных солнцу, издавало голос, понятный людям. Мертвые мирно беседовали с Одиссеем на всевозможные темы, и хотя они были бестелесны, признается, что каждый образ имел свои особенности. Некоторые из них пили, хотя не имели ни желудка, ни глотки. Другие боялись оружия, хотя и не могли быть ранены. <Некоторые, чьи тела были некогда сожжены, катали огромный камень.>^[604] Были те, кто отправлял правосудие среди других мертвых, несмотря на то, что были неспособны к какой–либо справедливости. Наконец мы видим, что тени умерших переправлял на лодке Харон, потому что если этого не случится, то они нуждались бы в новых похоронах. Алкест, Протесилай и Главк, хотя покойные, возвращались к живым. Первый был выведен Гераклом, второго воскресила любовь жены, а третьим был прорицатель, который был похоронен вместе с ним. И Амфиарай живым был поглощен землею вместе с лошадьми и колесницей. Кадм посеял зубы дракона, из которых выросли воины и сражались друг с другом. Талон, охранник Миноса, трижды в день обходил весь остов Крит, размеры которого известны; он был единственным из разумных существ, чья душа находилась в пятках. И лишить жизни Миноса было невозможно, кроме как поливая его кипятком. Старый баран чарами Медеи превратился в молодого. Дочери Пелия сварили своего отца, чтобы вернуть себе молодость. Три старухи, прозванные Порки, которые имели только один глаз, проводили свою жизнь, пользуясь им по очереди и соблюдая друг к другу нерушимую верность. Жители Аркадии и Аттики родились из земли вопреки законам природы. И женщина, принесенная в жертву в Авлиде, появилась живой в Тавриде, в то время как та, кто была брошена в море ее отцом Акрисием, в сохранности с детьми пристала к берегу на остове Серифос. Побежденный Менелаем в единоборстве, Парис избежал удара и очутился в спальне, готовый наслаждаться радостями любви и забыть все свои беды. И город был взят не постройкой деревянного коня, но коварством Одиссея, Неоптолема и их спутников. Рассказ этот показывает безмерную наивность и мастера, что построил коня, и великих героев, засевших в нем, и жителей города, принявших (дар) в свой город. Добавим к этому Атласа, что взвалил на свои плечи небеса с богами, что населяют его, но в то же время произведшего на свет дочерей, называемых атлантидами: что абсолютно невозможно. Океан целиком окружает землю водами, которые служат ей преградами. Гесиод говорит, что горгоны живут на краю земли. Он же говорит, что некоторые герои навсегда сохранили неизменными тела на островах блаженных, на которых ни один человек не побывал лично. А эти истории, что скатились до недоказуемых воззрений, по праву являются предметом насмешек даже для многих женщин. Если доверять сообщениям о богах, один из них был зашит и выношен в бедре, другой родился из головы Зевса, а третий (я имею в виду Гефеста) родился без отца. Гелий, в результате нападения Атрея на Фиеста, сделал запад востоком, а восток западом. Кроме того в Трое Аполлон и Посейдон в течение года служили за плату как каменщики или как пастухи, перенося жестокое обращение со стороны Лаомедонда. Дионис, в страхе убегая от Ликурга, бросился в море и спасся у Фетиды. Добавим к этому спор о красоте, что возник среди богинь. Каждая из них пыталась подкупить судью дарами, что были в их власти, однако ни одна из них не добилась желаемого приговора. Кроме того, Афина уменьшалась до размеров ласточки, величие Зевса смирялось до принятия облика лебедя. Красота Деметры претерпела самое постыдное превращение. Зевс, который, как думают, был самым могущественным, стал объектом заговора со стороны близкого родственника, – брата жены, – и был спасен злейшими врагами – титанами. Разбив цепи и выйдя из тьмы, где они были заточены, оказав услуги Зевсу и Посейдону–Потрясателю, они добровольно перешли через Ахерон и удалились в подземное царство. Афродита была ранена в руку смертным, Арес был закован Отусом и Эфиальтом. Аид в своем царстве был пронзен стрелами Геркулесом и претерпел тяжкие страдания. Гефест из–за бессердечного обращения был низвержен с неба и упал на остров Лемнос. Зевс остановил Геру, привязав к ногам тяжелые наковальни. Наконец боги прелюбодействуют, есть которые поражают молниями, есть хромоногие, есть склонные к краже, есть более слабые чем люди, склонные к оскорблениям, действующие несправедливо, жалующиеся на судьбу. Короче говоря, подверженные тем же самым страстям, под тяжестью которых мы взываем к богам.

Таким образом, россказни эти брехня и не имеют ничего общего с истиной, и мы не должны опускаться до того, чтобы преподносить их другим. Вот что Агатархид говорит о Персее и других баснях подобного рода. И отмечает, что Эритрейское море получило свое название вовсе не от имени потомка Персея.

(8) По словам автора, есть основания упрекать его в использовании вольности, позволенной авторам басен, ради переосмысления оных басен в область фактов. Если эту вольность возможно опровергнуть, от этого он не обеднеет, поскольку все это и так малоубедительно. Именно поэтому, по его словам, он в некоторой степени оправдывает Гомера за рассказ о ссоре между Зевсом и Посейдоном, потому как невозможное для человека добавляет веры. Он не винит Гесиода за дерзость выяснить генезис богов. Он не осуждает Эсхила за частую ложь и описание многих вещей, которые мы неприемлем. Он не обвиняет Еврипида за присвоение Архелаю деяний Темена и выведение на сцене Тиресия, как жившего пять поколений. И не стоит обвинять других, кто привносит в сюжеты своих драм элементы совершенно невозможные, ибо поэт направлен более на развлечение, нежели на правду.

(9) В Индии, говорит наш автор, водятся слоны; а также в Эфиопии, что граничит с Фиваидой. И еще в Ливии.

(10) Границы Египта с четырех сторон: на севере море, с востока и запада пустыни, на юге Эфиопия.

(11) Язык очень трудный, но благотворный. Не будем огорчаться, но будем хранить осторожность: уберем из речей все то, что может польстить чувствам из опасения, что мы доставим удовольствием только тем, что дают вещи приятные, мы выбираем худшее вместо лучшего, и, ради Зевса и ради богов, мы не пренебрегаем пользою, что предстала перед нашим взором.

(12) Отдельному выдающемуся человеку трудно без усилий сохранить удачу; можем ли мы надеяться с наименьшими горестями стяжать во владение имущество настолько крупное? Мы знаем, однако, что закон охраняет тех, кто нажился и кто железом поражает более слабого.

(13) Долгое время мы придерживались мнения, что случайности скрепляют и разрушают дружбу влиятельных людей. И то, что мы делаем в отношении другого, дает доказательства сообразно тому, что мы увеличиваем или уменьшаем счастье одного или другого.(14) Тот, кто любит говорить беспрестанно, подвигнутый к действию выше возможного, зачастую в таком случае лжет, в схожих обстоятельствах призывая своих друзей участвовать в совете, не нужному человеку, склонному действовать решительно. Кто достаточно обделен здравым смыслом для того, чтобы желать учиться у другого, кто сам думает о вещах и в сомнительных случаях принимает решения, которые отвечают желаниям того, кто спрашивает? (15) Если некто имеет состояние, если добро может перемочь жадность тех, кто совершает насилие, я думаю, что счастлив обладатель такого жребия. Принуждаемый силой оружия, я не сподоблюсь к щедрости. Разве не могут дела совершенно переродиться в пустую болтовню, и (разве нельзя) больше отдать предпочтение неопределенным надеждам, чем очевидной опасности? (16) Но эфиопы ужасают греков. Почему? Цветом кожи и иной наружностью? Но такому страху подвержены только дети. На войне и в спорах решает не внешность и цвет, а мужество и воинское мастерство. (17) Что касается меня, в день, когда судьба поставила меня твоим опекуном, – ты в это время был еще слишком юн, – в то самое время, когда я нес ответственность за управлением царством, я поставил перед собой большую цель. В чем она состояла? Вот она: показать отвращение и возмущение к тем, кто предается удовольствиям, но не с намерением умалить твои права, но рассеять твое невежество, чтобы ты наслаждался такою собственностью осмотрительно и без злоупотреблений. Вот такую цель я ставил, обладая благосклонностью твоего отца, которую приобрел с течением времени, и ни разу не выступил в роли глупого льстеца, роль с который ты знаком в данный момент. Мой возраст и великие познания в делах дают мне знание, что от лести погибли многие люди наивысшего достоинства, она привела к разрушению величайших царств, таких как Кассандрово, Лисимахово и Александрово, которое было много значительнее Мидийского, Сирийского и Персидского, да так, что не осталось зачатков, из которых они могли бы возродиться: и это произошло не без основания. Молодой человек, по причине возраста невежественный во многих вещах, но уже известный своими пороками, как можно заметить, более уязвим и более подвержен опасности. Именно поэтому Александр, непобедимый силой оружия, показал себя очень слабым в мирной жизни. Он соблазнился похвалами и когда назвался богом, думал, что перед ним будут благоговеть, а не осмеивать его. Он забыл, что не в его власти желать невозможного.

(18) Когда оратор выступает перед народом, не придерживаясь роли друга, но подобострастно, горячность толпы, которая находит советчика в ее дурных постановлениях, ускоряет гибель города. Ибо обвинителю угрожают не только его противники, но и те, кто открыт для зависти. Обвинитель не торжествует единственно по причине своих антагонистов, но опять–таки раздражает людей наиболее влиятельных, как только зависть пустит острые стрелы, склонный верить тому, что это действие недостойно их.

(19) Эфиопы для войны используют большие луки и небольшие стрелы, у которых наконечники не железные, а каменные, удлиненной формы, закрепленные с помощью нити, чрезвычайно острые и пропитанные смертельным ядом.

(20) Птолемей, сообщает наш автор, для войны с эфиопами нанял в Греции пятьсот всадников. И тем из них, кто первым подвергался опасности, – в количестве ста человек, – он дал особые доспехи. На всадников и на коней он возложил одежды из войлока, который жители этой страны называют касас, так что тело, за исключением глаз, было полностью закрыто.

Извлечение из пятой книги Агатархида «О Красном море».

(21) Многие, и среди простолюдинов и среди поэтов, столкнулись с проблемой как правильно объяснить чрезмерные бедствия, выпавшие на некоторые народы, которые искали приют от бедствий. Явление это не будет понятным, если не раскрыть причин, которые согласуются с рассказом, что мы хотим поведать. Олинф и Фивы, два знаменитых города, были разрушены до основания Александром и Филиппом. Эта ужасающая катастрофа, случившаяся неожиданно, вдохнула в большое число греков большую озабоченность о будущности империи и дала повод множеству ораторов говорить, распространяясь, в частности, на несчастья, от которых страдала Греция. Некоторые, как явствует, рассматривали это событие в аллегорической форме и обнаружили свое обилие в разнообразии применяемых стилей. Другие не побоялись говорить с большим пылом, чем обычно, и выражались в манере подобающей таким важным обстоятельствам. Я приведу примеры обоих видов красноречия, так что вы оцените их стили путем сравнения, и на опыте оцените, кто из авторов выступил лучше, а кто не добился такого же превосходства.

Гегесий показывает неубедительность в своих частых описаниях разрушенных городов. Он никогда не называет вещи прямо, как того требуют обстоятельства, и ищет любую возможность переложить избавление в речах на несчастный случай. Он до некоторой степени достигает назначенной цели, но никогда способом достойным темы, как это можно увидеть в его речах. Например: «мы прославились, покидая город». Обратите внимание: нет у него никаких чувств, но есть некий замысел, и поиск того, что он имел в виду. Ибо если вы заметили неоднозначность в мыслях, она располагается как раз в месте с напыщенным стилем. Почему? Не потому ли, что когда некто хорошо знает, что следует говорить, тогда легко понять мысль автора. Но утрата ясности не способствует силе выражений. Потом он говорит о фиванцах следующим образом: «несчастье пришло несказанное в город, что кричал громче всех». И опять же об Олинфе: «я уехал из города тысечемужного, а вернувшись, не застал никого». Вы спросите, почему? Ибо это выражение, смысл которого недостаточно установлен, выносится на наш суд с целью, которую преследует автор. Он приглашает того, кто чувствует сострадание, не сосредотачиваться на тонкостях языка, но определить причину, вызывающую в нем мучительное чувство; не увлекаться правильностями стиля, но сосредоточиться только на том, что вызвало бедствие. Однако, теперь перейдем к другому случаю.

«О Александр, размышляя об Эпаминонде, разглядывая руины города, ты не возносил молитвы к богам, тогда как были они в этих самых местах». Обвинение наивное, передача жесткая, печальное зрелище поступка. Другой случай. Эта фраза: «город, пострадавший от безумия царя, представлял зрелище более жалкое, чем способны представить трагедии», как кажется, лучше приспособлена к другим целям, чем к риторическим упражнениям, и своей хлесткостью мало соответствует данной теме. Я думаю, имеющееся впечатление трудно удержать тоном зубоскальства при обсуждении таких важных вопросов. Другой пример: «Почему мы должны говорить об олинфянах и фиванцах, которые сдали свои города?» Вот еще один, который выглядит как лесть, и который не отмечен ни порядочностью, ни простотой: «Ты, Александр, когда уничтожил Фивы, сделал нечто подобное тому, как если бы Зевс сбросил луну с небосвода, ибо солнце уподобляют Афинам, а эти два города – очам Греции. И теперь я беспокоюсь о другом: потому что один из этих глаз – Фивы – вырван». Эти слова ритора мне кажутся скорее насмешкой, нежели плачем о судьбе двух городов. Заметим, как быстро он оборвал свою речь, и как своею ясностью скрыл свой взгляд на катастрофу, им описанную. Еще один похожий пример: «близлежащие города оплакивали город, который был, а затем они сами увидели его уничтожение». И если бы кто–то прочитал эти слова фиванцам и олинфянам, утверждая, что разделяет их страдания в момент завоевания, не думаю, что они захотели бы смеяться над автором, и, в некотором роде, они скорее хотели бы позаботиться о себе. Мы сообщим еще один пример из того же ритора: «Ужасно видеть бесплодной страну, которая взрастила мужей из зубов Дракона (τυς Σπαρτούς)». Демофен, которого риторика лишила чувств, не выражается в такой манере. Он говорит, что был бы недоволен превращением в пастбище Аттики, которая первая подарила другим странам самые лучшие плоды. Но когда оратор говорит, что с сожалением видит в запустении плодородные земли, это антитеза, которая выражена словом, но не делом. Именно поэтому он проявляет крайнюю сдержанность. То же самое мы можем сказать про Гермесинакса, который сочинил похвальное слово Афине. «Родившейся из головы (εκ κεφαλης) Зевса, по праву принадлежит вершина (το κεφαλαιον) счастья». Еще почти такой же образец: «Кто может сделать бесполезным (ακυρον) пожертвование Кира (Κυρου)?» Вот еще: «как это бывает, оно стало непрактичным (άβατος) целиком находясь в пути (βάτου)». Все эти выражения, говорит Агатархид, теперь неуместны. Но если оратор не собирался возбудить сострадание, то это не слишком прилично. Но если он намеревался быть безучастным ко всякой идее и не придавал своим суждениям правильного направления, кроме похожих на те, что мы только что привели, это может быть подвергнуто такому же осуждению, как это: «Фиванцев в битве против македонян полегло более десяти тысяч». Сказано красиво! Но такое количество погибших невероятно. Еще: «Город разрушен, мужчины предчувствуют горести, ожидающие детей, женщин угоняют в Македонию после своего рода похорон города». Вот нечто подобное: «Фаланга македонян пробилась через стены силой оружия, разрушив город»: здесь могилы, там смерть. Осталось только добавить тех, кто будет рисовать картины похорон отточенными эпиграммами. Он ничего не говорит об этом, чтобы не показать горечи, выражая такую шутку, или скорее такую глупость (μανιας): считаю, говорит автор, что привел достаточное количество примеров.

Наш автор также приводит других ораторов, которые высказывались на эту тему с ясностью и с подходящей для речи элегантностью. Среди других Стратокл так говорит: «Город Фивы был распахан и засеян, тот город, жители которого воевали против Филиппа». В то же время, по словам Агатархида, ясно изложены страдания города, и он напомнил о дружеском участии к тем, кого коснулось несчастье. Это ужасно, если добродетель, обычно, связана с сильным состраданием. После Стратокла он цитирует Эсхина: «Город, наш сосед, изъят из Греции». Нельзя сказать лучше, уверяет наш автор, он находчиво дал метафору о разрушении города, чтобы доходчиво показать всем опасность, которая угрожает Афинам на примере катастрофы соседнего города. И, конечно, Демосфен, добавляет он, который пользовался метафорами в своих выступлениях против Александра, высказался следующим образом: «Выкорчевали город до основания, даже праха не осталось там, где были дома, а жены и дети тех, кто обладал гегемонией над Грецией, рассеяны по шатрам варваров». Для изображения ситуации выбрана метафора резкая, точная и краткая, хотя без необходимой ясности, чтобы проиллюстрировать события. Этот же оратор сказал об Олинфе: «Олинф, Мефона, Аполлония и тридцать два города во Фракии уничтожены с таким варварством, что если к ним не приближаться, то и нельзя сказать были ли они когда–нибудь основаны». Говоря о множестве городов, он повествует и несчастьях людей таким образом, что возбуждает большое сострадание, и вопреки ожиданию слушатели испытывают очень сильные чувства.

Ссылаясь на эти и другие отрывки различных авторов, некоторые он принимает, но Гегесия осуждает и отвергает все, что исходит от него.

(22) Между городами Мемфис и Фивы расположены пять номов, вот их порядок по численности населения. Первый из них Гераклеотиды, второй – Ликополитиды, третий – Оксиринхиды, четвертый – Гермополитиды. Пятый некоторые называют Стражи (Φυλακή), другие – Корабли (Σχεδία). Именно здесь налагают и взыскивают налог на товары, поступающие из верхних провинций. Непосредственно за только что упомянутым находится город Лик (Волк) где начинается Фиваида; потом город Афродиты, после него Панон, Тронис, Бопос, южнее находится город, называемый Зевса–младенца. После нома Тентириды город Аполлона, далее Копт и Элефантида; далее идут эфиопские края и первым город Кортия. Вот, следовательно, упомянуты города от Мемфиса до Эфиопии.

(23)^[605] Рядом с Красным морем, где Нил, несмотря на частые повороты и излучины, не меняет своего очевидного курса и проявляет сильное отклонение вправо, есть огромный залив, который вдается от моря в материк, так что пространство, находящееся между водами, соленой и пресной, за малым не сужается до кучи ила. Рядом с морем, о котором мы только что говорили, есть место богатое металлами, называемых благородными: оно, в действительности, чрезвычайно черное, но образует в себе мрамор такой, который сияющей белизной превосходит все что бы то ни было.

(24) Тех, кто занимает низшую ступень нищеты, тирания низвела до кабалы, которая заключается в разработке золотых шахт: некоторые переносят груз несчастья с женами и детьми, другие в одиночку. После преувеличения в трагической манере о судьбе этих людей, которое оставляет много места для будущих бедствий, автор объясняет, как добывается золото. (25) По его словам шахтеры жгут дрова на прочной и почти неприступной породе, содержащей золото, и после размягчения огнем она поддается обработке; настолько, чтобы получить из нее камень. И они раздробляют ее железным инструментом, чтобы добыть камень. Опытный рабочий, который отвечает за эту задачу, руководит другими. Он показывает рудокопам направление, куда они должны следовать, взваливая все труды на тех бедолаг, которые работают по принуждению. Итак, молодые и сильные мужчины молотками разбивают породу, что содержит мрамор, их труд требует больше силы чем умения. Они роют в скале несколько ходов, которые никогда не бывают прямыми. Камень, содержащий золото, следует в направлении иногда вверх, иногда вниз, иногда прямо, иногда наискось и поперек, так же как корни деревьев. Поэтому, привязав лампады ко лбу, они извлекают блестящий камень, следуя за жилой. И когда они работают в разных положениях, материал, который они извлекают, они бросают на пол, руководствуясь отнюдь не своим желанием или силами, но волей надзирателя, скорого на расправу. (26) Дети, не достигшие возмужалости, проскальзывают по ходам, прорытым рабочими, собирают с большими трудами обломки выбитых из скалы камней, и выносят их наружу. С его слов, старики и большое число увечных заняты переноской камня; когда они завершают эту работу, они зовут «рубщиков». Сильные мужчины, около тридцати лет, взяв каменные ступы, железными пестиками измельчают материал, и принимают все усилия, чтобы куски были не больше черного гороха, и в тот момент отдают другим. Это уже работа женщин, которые находятся в тюрьме вместе с мужьями или родителями. Ибо одна за другой установлены несколько мельниц, на которых женщины измельчают щебень. На каждую спицу становится по три женщины, одетые настолько ужасно, что едва прикрывают срам. Они работают до тех пор, пока не растирают кусочки до состояния муки. Все, кто подчинился этой страшной судьбе, с нетерпением ожидают смерти. (27) Этот порошок у женщин забирают рабочие, которых называют «переработчики»: только они могут провести столь важные завершающие операции. Вот как они это делают: они раскладывают мрамор на большой доске, гладкой и правильной формы, но размещенной не горизонтально, а слегка наклонно. Затем поливают водой и растирают руками эту массу то нежно, то нажимая сильнее в случае надобности. В результате этого процесса земля растворяется и исчезает с наклонной доски, но минерал прочный и драгоценный остается на дереве. Переработчики выливают воду несколько раз на эту массу, затем берут мягкую и толстую губку, при помощи которой осторожно протирают мрамор и слегка прижимают, и она вбирает в поры и удаляет легкую (фракцию), рассыпчатую и грязную, но тяжелая и блестящая остается на столе, отделившись от других материалов, так как ее естественная тяжесть не позволяет ей легко перемещаться. (28) Таким образом, после того как они очистили золотые опилки, переработчики отдают это тем, кто ответственен за переплавку. Они, после измерения и взвешивания принесенного им материала, бросают его в глиняный сосуд и смешивают в должной пропорции с куском свинца, солью, оловом и ячменными отрубями. После этого они закрывают сосуд, замазывают по кругу крышку, и обжигают в печи непрерывно в течение пяти дней и ночей. На следующий день, когда расплав должным образом остынет, они переливают его в другой сосуд, и нет в нем никаких других элементов кроме золота, которого получается чуть меньше, чем было до переплавки. (29) О бессмысленной гибель большого числа людей, работающих на руднике, уже говорилось. Словно сама Природа показывает, что добыча золота очень трудоемка, охрана трудна, все это требует неустанных забот, и применение этого металла находится между удовольствием и болью. Работа здесь началась в глубокой древности, так как природа металлов была открыта еще при первых царях страны; но разработка приостанавливалась, когда эфиопы с армией вторгались в Египет и в течение многих лет удерживали города (мы говорим о тех, кто построил монумент Мемнона). Еще раз такое случилось во времена господства мидян и персов. Вплоть до нашего времени в шахтах находят бронзовые молотки для колки камня, потому что тогда железо еще было неизвестно, а также невероятное количество человеческих костей; кроме того, что весьма вероятно, некоторые люди задохнулись в глубоких штольнях. Так как шахты огромны; своею глубиной они доходят до самого моря.

(30) По направлению к югу от Египта есть четыре основных племени. Первое, которое селится вдоль рек, сеет кунжут и просо; второе обитает в болотистых местах и собирает тростник и другие нежные растения; третье – кочевники, бродят тут и там и живут за счет мяса и молока; четвертые живут по берегу моря и занимаются рыболовством. (31) Это племя не имеет ни городов, ни селений, ни какого–либо искусства. Но как некоторые говорят, это самый крупный народ из всех остальных; в самом деле, от побережья Автеи, которая занимает внутреннюю часть залива, соединяющегося с Великим морем, до Индии, Гедросии, Кармании и Персии и на прилегающих островах, везде живет народ ихтиофагов; они и их женщины ходят нагие, дети у них общие. Они имеют естественные понятия об удовольствии и боли, но не имеют ни какого понятия о стыде и нравственности. (32) Они избегают глубоководных мест, которые не дают им никаких средств к существованию, равно как и обширных пляжей. На самом деле эти виды территории не могут дать обильного улова или нечто в подобном роде. Жилища этих людей расположены вдоль скал, где также есть глубокие впадины и извилистые овраги, узкие каналы и протоки. В тех, которые расположены в удобном месте, они камнями загораживают стоки, лежащие ниже их жилищ. Когда прилив набегает на материк, что происходит дважды в день, в девятом и в третьем часу, море заливает все побережье и приносит на берег огромное количество рыбы, которая блуждала там в поисках пищи. Но когда происходит отлив, вода течет обратно через камни и теснины в тех местах, что идут под гору. Оставшаяся в углублениях рыба становится легкой добычей и пищей ихтиофагов. И если всю прочую рыбу, как я уже говорил, поймать легко, то когда море выбрасывает акул, тюленей, мурен, рыбу–скорпиона, борьба с ними нелегкая и опасная. (34) То что они поймали, они выкладывают на горячие камни на южных склонах, а через непродолжительное время они переворачивают их другой стороной. Затем, когда они берут за хвост и встряхивают тушку, плоть, размягченная жарой, о чем было рассказано, отделяется, а хребты они сваливают в огромные кучи, хорошо видимые издали. Выложив мясо рыбы на плоский камень, они растирают его достаточное время и смешивают с плодами держи–дерева. Добавка этого ингредиента вскоре делает массу очень твердой; плоды, по всей видимости, служат приправой или начинкой. Наконец, потоптавшись еще ногами достаточное количество времени, в виде кирпичиков они выкладывают это на солнце. Как только те высохнут, дикари устраивают пиршество, и все едят, не соблюдая ни меры, ни веса, но в соответствии со своим желанием и удовольствием.

(35–36) Вот меры предосторожности, которые они принимают против внезапных бурь, что препятствуют им заниматься обычной рыбалкой. Они бродят по берегу и собирают ракушки (они такой величины, что те, кто их никогда не видел, не верит в их размеры). Сырым мясом моллюсков они утоляют голод в ненастье. Даже когда у них есть рыба в изобилии, они собирают ракушки, о которых мы только что говорили, бросают в ямы, где они добывают рыбу, и подкармливают моллюсков свежими морскими водорослями и головами мелкой рыбешки. Когда наступает голод, они употребляют в пищу этих моллюсков, как уже было сказано. Но если пищи не хватает, они выбирают из кучи позвонков те, которые посвежее и полны соком, разбирают их на суставы, и затем некоторые измельчают камнями, а другие сразу зубами, уподобляясь животным, которые живут в пещерах. (37) Их способ питья еще более замечателен. Четыре дня они проводят за рыбной ловлей, любовными соитиями, пением безыскусных мотивов, ничем не отвлекаясь, так как с легкостью получают пропитание. С наступлением пятого дня они направляются к подножию горы в поисках водопоя. Место это расположено у рек, где кочевники поят свои стада. В путь они отправляются вечером. (38) Как только они приходят к водоемам кочевников, они становятся вокруг озера. Прижав руки к земле и став на колени они пьют словно быки, не сразу, а по несколько раз. Как только их животы наполнятся водой так, словно это бочки, они с большим трудом бредут в сторону моря. (39) Как только они прибывают на место, они проводят день не употребляя в пищу ни рыбы, ни чего другого. Но переполненные сверх всякой меры, тяжело дыша, лежат вповалку словно пьяные. На следующий день они возобновляют образ жизни, нами описанный. Таков круг их жизни, и никто не беспокоится о чем–то другом. Ввиду простоты их пищи они редко болеют, но она же уменьшает срок жизни пропорционально беспечности их образа жизни, который отличает их от других народов.

(40) Так живут ихтиофаги, которые имеют свои жилища в горных ущельях. Но те, которые живут на побережье, всегда имеют много ресурсов, получаемых от рыболовства, и не нуждаются в воде. Они питаются рыбой сочной, а не сильно переработанной, поэтому не чувствуют потребности в питье, и даже не знают, что это такое. Они терпеливо переносят свою судьбу, довольствуясь тем, чем наделила их фортуна.

(41) Обитатели мест, о которых мы говорили, в отличие от нас не боятся самых больших бед, они даже не знают о них. Они не пугаются направленного на них оружия, не чувствительны к оскорблениям. Чуждые боли, они безразличны к судьбе тех, кто страдает, и когда насилие направлено на кого–то другого, они пристально наблюдают за этим, часто кивают, но не проявляют ни малейших понятий об обычных отношениях человека к человеку. Именно поэтому, говорит автор, я думаю, что в их нраве нет ничего достоверного; ибо соответствуя своему образу жизни, они управляются со всеми своими делами в силу привычки, знаками, звуками и другими проявлениями подражаний.

(42) Те, кто живут в непосредственной близости с ихтиофагами не знающими жажды, как будто заключили нерушимый договор между ними и тюленями, никогда не наносят вреда этим животным, и те, в свою очередь, никогда не вредят им. Наоборот, они сохраняют нетронутой добычу друг друга, что добывает каждый охотник, и они живут в такой гармонии, что трудно сыскать пример такого совершенства среди людей, живущих с другими людьми.

(43) Некоторые ихтиофаги живут в пещерах, но из–за удушающей жары не в тех, что выходят на южную сторону, а на противоположном склоне. У других кровля из рыбьих ребер покрытых морскими водорослями. Другие связывают воедино верхушки оливковых деревьев, которые затем используют как навесы. Этот вид олив приносит плоды похожие на каштан. (44) Существует четвертый вид ихтиофагов, которые живут следующим образом: огромные кучи песка, напоминающие горы, скапливались с незапамятных времен. Постоянный прибой смешал и уплотнил песок до состояния однородной и плотной массы. Они роют там ходы в рост человека, твердую верхнюю часть они используют как крышу, укрепленную причиной уже упомянутой. Внизу же они прокладывают во все стороны сообщающиеся друг с другом тоннели, в которых они отдыхают, наслаждаясь прохладой. Во время прилива они занимаются промыслом, о чем было сказано. (45) О мертвых они не заботятся, их души не доступны жалости. Они бросают (трупы) на берегу, пока отлив не утянет их в море на корм рыбам.

(46) Некоторые туземцы, живущие дарами моря, имеют ту особенность, отличающую их от других, которой нелегко дать убедительную причину, потому что никто не знает как они пришли в те места, которые они населяют. Отвесные скалы окружают их изнутри, горы предотвращают доступ со стороны, а спереди море, ограничивающее все пространство. И поэтому ни с одной стороны совершенно невозможно достичь этого места пешком, таким же образом это трудно сделать на плоту, а ничего похожего на лодки у них нет. В таком случае остается сказать, что они являются автохтонами (αει υπαρχοντες), которые произошли не из первичного семени, но существовали всегда, так думают некоторые натуралисты.

(47) За теснинами, окружающими Аравию и противоположную страну, лежат Спорады, низкие, широкие, но многочисленные острова. Они не производят плодов ни культурных, ни дикорастущих, которые могли бы прокормить туземцев. Они удалены от упомянутого континента примерно на семьдесят стадий и вытянуты в сторону моря, простирающегося до Индии и Гедрозии. Там нет волнения, потому что остова, обращенные друг к другу, перехватывают волны извне. Как кажется, климат там более благоприятный. Но обитатели этих островов, соразмерные величине, живут следующим образом. В окружающих водах, ужасающих и бурных, обитают многочисленные черепахи, мощью и размерами превышающими доверие; мы считаем, что это все морские черепахи. Ночью они пасутся на дне моря, но день проводят в тихих и спокойных водах, умиротворенных островами, где они спят на поверхности, подставив солнцу выступающие части, и выглядя как перевернутый корабль. Жители пользуются этой возможностью, чтобы вытащить их на землю посредством умения, силы и веревок; они едят все внутренние части этих черепах, готовя их некоторое время на палящем солнце; а что касается панцирей, они строят из них жилища. Они укрепляют тем же средством хижины, установив возвышающуюся часть изгибом вниз, словно это хижина, а также используют для мореплавания и как сосуды для воды. Получается, что эти черепахи в одно и то же время служат людям судном, домом, сосудом и пищей.

(48) Недалеко от только что упомянутого народа есть другой, менее многочисленный; и вот как он живет. Средства к существованию они получают от китов, выброшенных на берег, а когда еда заканчивается, что бывает часто, они берут кости и объедают хрящи на концах ребер. Хотя этим трудно утолить источник страданий, но этот ресурс для них немалое подспорье.

Вот виды ихтиофагов, – говорит Агатархид, – нам известные, но существуют тысячи других, нам неизвестных.

(49) В то время как наш образ жизни выражается для нас в наличии вещей нужных и ненужных, племена ихтиофагов, о которых мы говорили, отклонили все вещи ненужные, и тем не менее не лишены тех, что им подходят, во всем выбрав по жизни божественный путь, который не меняет натуру и не порабощен предрассудками. Стремление достичь первенства не связано со страданиями и неудачами, которые научают принимать во внимание разногласия и интриги. Не знают они жажды богатства, чтобы совершать несправедливости против других людей; напротив, они поддерживают многих других вопреки необходимости. Никогда они не возбуждают сильную вражду, не допускают жестокого обращения, но они и не смягчают несчастий своих близких. Их мера печали – невзгоды, которые испытывает в жизни человек, выходящий в море в стремлении увеличить добычу, чтобы скрасить свое существование. Но хотя они нуждаются в малом, столь же мало им нужно для печали. Обладая необходимым, они никогда не ищут излишнего. То, что огорчает всякого человека, так не то, чего он не знает, когда этого нет, а то, чего он страстно хочет, но лишен средств найти удовлетворение. Вот почему тот, кто имеет все что хочет, будет счастлив, приняв руководителем природу, а не мнения. Он также не подвластен суду законов. В самом деле, почему предписания должны порабощать тех, кто живет не по писаным правилам, а в соответствии со здравым смыслом?

(50) За ихтиофагами вдоль реки Астабара, которая течет через Эфиопию и Ливию и которая гораздо меньше Нила, и которые согласуют свои течения на большом пространстве, омывая со всех сторон остров Мероэ, недалеко от реки, мною упомянутой, на обоих берегах живет народ, образ жизни которого вызывает недоверие. Они вырывают корни камыша, что растут на соседнем болоте, и после того как хорошенько промоют, измельчают камнями. Добившись однородной и клейкой массы, они делают кучки, которые помещаются в руке, а после того как испекут их на солнце, употребляют их в пищу. Эти люди имеют дело с неотвратимым бедствием: львы приходят на болота и нападают на несчастных. С наступлением сезона жары поднимается неисчислимое множество мошкары, достаточно сильное, чтобы заставить людей укрываться в болотной воде. Львы же вынуждены покинуть страну, не столько из–за того, что они страдают от укусов, сколько потому, что не могут выносить их жужжание. Я сообщаю об этой особенности потому, что она необычна, ибо что может быть более странным зрелищем, чем вид львов, вынужденных покинуть страну, тогда как люди не страдают от такой опасности.

(51) Нации гилофагов, которая питается растениями, <и те которые едят плоды>^[606], обитают рядом с теми, о ком мы только что говорили, и не сильно отличаются. Последние едят плоды, что падают с деревьев, так же срезают траву, которая растет в тенистых долинах. Это трава весьма прочная и похожа на репу. Гилофаги едят нежные побеги. Ночи они проводят в таких местах, чтобы обеспечить себе защиту от диких животных. С рассветом вместе с женами и детьми они взбираются на деревья, стараясь достичь верхушек. Добравшись до нежных побегов, они с удовольствием их поедают. Они усвоили такие привычки на протяжении всей жизни, что ловкость их лазания по деревьям кажется невероятной, точно также как проворство не только рук, пальцев и ног, но и всего тела, ибо они не только с легкостью ступают с ветки на ветку, но и зачастую осмеливаются забираться на ветки в самых опасных местах; кроме того зрелище иных проделок такого же рода повергает в изумление всякого, о чем не осмеливаются говорить те, кто не имеет понятия. Они перетирают зубами любые ветки и поэтому легко их переваривают. При падении сверху их тела не страдают из–за малого веса. Все они голые, женщины и дети общие. Они постоянно воюют между собой за владение землей. Умирают они от голода, примерно в возрасте пятидесяти лет, когда бельмо закрывает их глаза.

(52) За этими народами, только что названными, живет другой, которых местные жители называют охотниками. Обилие зверей, которых эта страна производит до бесконечности, вынудило этот народ жить на деревьях. Они устраивают западни на животных, а добычу употребляют в пищу. Также они превосходные лучники. Когда добычи недостаточно и они голодают, то они питаются шкурами ранее добытых животных: размочив их и поджарив на углях, затем стряхнув пепел, они делят их на части.

(53) После охотничьего народа, но очень далеко от него на запад, есть народ, добывающий средства к существованию охотой на слонов. Некоторые прячутся на деревьях, выжидая прохождения животных, цепляются за хвост, ногами охватывают левое бедро, и маленьким топором, приготовленным для этой цели, подрубают сухожилия правого колена: одной рукой он наносит удары, а другой сжимает хвост животного, таким образом считая, что от этой борьбы зависит его жизнь, потому что он должен либо убить, либо умереть: тут уж по-другому никак. Как только кровопролитные удары повергают зверя, другие охотники приходят к месту падения, и в то время пока тот еще жив, срезают плоть с кобчика и пируют этим, ожидая пока зверь умирает в агонии. (54) Эта группа охотников подвергает себя крайней опасности. Есть и другие способы охоты. Трое мужчин, имея только один лук, но множество стрел, смазанных змеиным ядом, прячутся в зарослях, пока зверь не покажется перед ними. Когда добыча приблизится, один держит лук, закрепив его ногой, двое других изо всех сил натягивают тетиву и пускают стрелу, целясь исключительно в грудь, для того чтобы она проникла во внутренности, разрушила и покалечила внутренние органы, в результате чего огромный зверь бьется в судорогах, теряет силы и падает. (55) Существует третий вид элефантофагов, которые охотятся на слонов, когда эти животные насытились и ищут место для ночлега: спят они не на земле, но опираясь на большие деревья так, чтобы обе ноги у корневища опирались на землю лишь слегка, навалившись всем телом на ствол. Этот способ сна неестественный, он даже оскорбляет здравый смысл, ибо самый крепкий сон обеспокоен глубокой тревогой, так как смерть будет уделом тех, кто упал из–за физической невозможности встать. Вот почему те, кто живет охотой на слонов, бродят по лесам, и как только обнаружат логово животного, подпиливают дерево на противоположной стороне, но не до конца, при этом не оставляя слишком крепким и слишком толстым: надо чтобы оно простояло лишь короткое время. Животное, возвращаясь с пастбища на отдых как обычно, неожиданно падает, когда ствол ломается, и становится добычей охотников, изготовившихся съесть его. Затем они срезают плоть со спины, заставляя животное истечь кровью и умереть, а затем разделяют тушу в соответствии с потребностями каждого.

(56) Птолемей, царь египетский, предложил этим охотникам воздержаться от уничтожения слонов, желая сохранить их живыми: он сделал им множество блестящих обещаний. Он не только не убедил их, но, говорят, они ответили, что не променяют свой образ жизни на целые царства.

(57) Среди охотников, которых кочевники имеют обыкновение называть нечистыми (ακαθαρτοί), западные части Эфиопии населяет народ, называемый сими. А на юге живет народ струтофагов, не очень многочисленный. Хитростью, ловушками и палками они охотятся на страусов, которые служат им пищей. Они едят мясо, а шкуры используют как одежды и постель. Сими воюют с ними. Их оружие – рога антилопы, очень большие и очень острые. Страна эта дает поддержку для большого количества этих животных.

(58) Недалеко от этих народов есть акридофаги^[607]. Эта нация мала ростом и чрезвычайно черная. С началом весеннего равноденствия, когда в этих странах дует сильный юго–западный зефир, ветер приносит огромное количество саранчи, которая происходит с места, которым история никогда не занималась. Силою полета они мало отличаются от птиц, но зато сильно отличаются формой. Народ этот в любое время года в разных видах ест этих насекомых, <главным образом солеными>^[608]. Они охотятся на них дымом, заставляя падать на землю.

Эти люди, говорят, очень подвижны и быстроноги; но живут не более сорока лет, питаясь исключительно сухой пищей. <Заканчивают они свою жизнь способом весьма прискорбным:>^[609] по мере приближения старости на теле появляются крылатые вши, формой похожие на клещей, но меньше тех паразитов, которые бывают на собаках. Начиная с груди и живота они быстро захватывают все тело. Страдающий этой напастью поначалу испытывает зуд, напоминающий чесотку, но потом расцарапывает себя до крови. Когда болезнь достигает последнего этапа, и паразиты поражают все тело, начинаются истечения гноя, заставляя несчастных испытывать невыразимую тоску. Вот так они умирают, причина их гибели или в пище, или в климате.

(59) Недалеко от страны акридофагов есть край, замечательный разнообразными и обширными пастбищами, но совершенно необитаемый и недоступный для тех, кто живет рядом. Люди там отсутствуют не с самого начала, но потому, что страна наполнена невероятным множеством скорпионов и тарантулов, которых некоторые называют четырехчелюстники (τετραγναθους). Утверждают, что насекомые плодятся из–за обилия дождей, и туземцы не могли бороться с этим злом, но спаслись бегством, и предпочли распрощаться со своей страной, которая поныне находится в запустении; подобно тому, как множество полевых мышей в Италии, воробьи, сожравшие посевы в Мидии, лягушки, которые в великом множестве вторглись в страну автаритов, львы, нападавшие на некоторые города в Ливии, вынудили жителей покинуть свои дома. И другие неожиданные бедствия вынуждали жителей покидать свои земли.

(60) Последний народ, живущий на юге, это те, кого греки называют кинамолги, и которых соседние народы называют дикари. Они носят длинные волосы и густые бороды. Они выращивают огромных собак, подобно жителям Гиркании. Используют они этих животных при охоте на буйволов, что пасутся в их стране. Они плодятся в изобилии от летнего солнцестояния до середины зимы. Они также доят сук и кормятся их молоком и плотью других животных, на которых охотятся. Вот описание последней страны, расположенной на юге.

(61) Что касается троглодитов. Этот народ живет при тиранической власти. Женщины и дети общие, нельзя только иметь сношения с женой вождя. Если кто осмелится (на это), тот должен отдать овец в виде штрафа. Их образ жизни таков. Зимой, когда дуют этесии, Бог благословляет страну обильными дождями, и они питаются кровью с молоком, смешав и чуть–чуть проварив в горшочке. С наступлением лета они откочевывают в болотистые места, где спорят друг с другом за пастбища. Они едят свой скот, старых и больных животных: забивают их мясники, которые называются «нечистыми». Ни одного человека они не называют родителями, но только быка и корову: их они называют отец и мать. Точно также барана и овцу, потому что свое ежедневное пропитание они получают от этих животных, а не от родителей. Питьем большей части народа является настойка держи–дерева. Вождей – из определенных цветов, вкус которых совершенно неестественный. Они ходят голыми, только прикрывают свои ягодицы кожаными кушаками. Другие троглодиты, подобно египтянам, имею обычай делать обрезание. Что касается тех, кого греки называют изувеченными, обычно одному из каждой партии детей бритвой отсекают то, что другим просто обрезают. Поэтому они получили название изувеченных.

(62) Хотя автор говорит аттическим языком, он применяет диалект Камары, критского города.

(63) Вот, с его слов, обычаи троглодитов в отношении покойных. Они с привязывают шею к ногам лозою держи–дерева, приносят на холм, и бросают камни размером с кулак, и при этом шутят и смеются, пока тело покойника не будет полностью скрыто. А затем устанавливают козлиные рога и уходят спокойные и счастливые. Таким образом, говорит автор, они ведут себя мудро в отношении похоронных обрядов, так как благоразумно не оплакивать судьбу тех, кто более не чувствует боли. Когда трава на пастбищах начинает зеленеть и подниматься, эти люди враждуют, ссорятся и сражаются, потому что никогда не воюют ради других целей, и старые женщины бросаются между сражающимися, чтобы положить конец борьбе и умиротворить обезумевшие души словами примирения. Что касается сна, – говорит автор, – они не спят, как это делают другие народы. За ними всегда следует большое количество скота, на рогах самцов висят колокольчики, потому что этот звук отпугивает диких животных; как только наступает ночь, они уводят стада в стойло, где они раскидывают резаные пальмы^[610]: именно здесь отдыхают женщины с детьми. Мужчины сидят вокруг огня и поют старинные предания. Таким образом они отгоняют сон, потому что во многих случаях потребность в заботах берет верх на природой. Если кого одолела старость, что есть общий удел, и он уже не может поспевать за стадами, он затягивает на шее петлю из коровьего хвоста, и таким способом избавляется от жизни. Если кто–то из них слишком долго задерживается с уходом из жизни, всякий, кто случайно окажется рядом и готов услужить, из благих побуждений прогонит его нерешительность и, обвинив в промедлении, тем же самым способом положит предел его существованию. Таким образом не только старики уходят из жизни, но и те, кого долгая болезнь или увечье сделали неспособным следовать за стадами.

(64) Обитаемый мир заключен в четыре стороны света: я имею в виду восток (ανατολή), запад (δυσίς), север (αρκτος) и юг (μεσήμβία). Лик и Тимей дали описание Запада, Гекатей и Балисис – Востока, Диофант и Деметрий – северных стран, мы же, говорит автор, взялись за трудную задачу истории народов юга.

(66) Образ жизни чрезвычайно различный у людей, но расстояние не пропорционально различиям между странами в которых они обитают, потому что многие за десять дней на торговых судах добирались от Болота Меотиды до Родоса, еще четыре дня нужно, чтобы дойти до Александрии, откуда под парусом против течения за десять дней и без особого труда можно добраться до Эфиопии: таким образом не более двадцати пяти дней занимает путь от мест холодных до жарких стран, если путешествовать без остановки. Хотя расстояние между этими местностями незначительно, но разница в образе жизни, привычках и климате настолько велики, что некоторые не верят вещам к которым другие привыкли и с которыми в общем согласны, с которыми одни не могут ужиться и без которых другие не выживут. Таким образом, всякий обычай содержит некое очарование, и время, включающее первые годы нашего существования, торжествует над неудобствами, которые нас окружают.

(68) Львы в Аравии менее волосаты и более злобны, чем таковые в Вавилонии, но цвет их такой же. Их шерсть блестит, палевые гривы светятся как будто золотые.

(69) Что касается так называемых мирмеколеонов^[611], большинство едва отличаются от других львов внешним видом, но их половые органы противоположны.

(70) Леопарды в этой стране не такие как в Карии и Ликии. Они большего размера; лучше выдерживают раны и усталость, поскольку силой превосходят других, подобно тому как дикие животные над домашними.

(71) Носорог не такой большой как слон, и меньше размерами. Кожа по цвету и на ощупь напоминает самшит. На кончике ноздрей он имеет изогнутый рог, прочный как железо. Время от времени затачивая рог на тех камнях, что попадаются, он способен проколоть грудь врага, на которого бросается. Но когда речь идет о борьбе со слоном, с которым он постоянно воюет из–за пастбищ, он проскальзывает под брюхо, и распоров рогом плоть, вызывает истечение крови; и мы можем увидеть большое количество слонов, загубленных таким способом, но если случается, что носорог не может проникнуть под живот слона, тот в свою очередь бьет хоботом и бивнями своего противника, пока он не обессилит и не умрет, потому что слон значительно превосходит его силой и мощью.

(72) В стране троглодитов есть животное, которое греки называют верблюдолеопард, смешанное по природе и по имени. Оно пятнистое как леопард, и больше чем верблюд. Его размеры огромные, шея длинная, и оно способно брать пищу с верхушек деревьев.

(73) Сфинксов, киноцефалов и кепов^[612] привозят в Александрию из страны троглодитов и Эфиопии.

Сфинксы похожи на свои изображения на картинах, за исключением того, что они очень волосаты, кротки и легко приручаются. Они очень сообразительны, хорошо поддаются дрессировке, и то как они выполняют команды, вызывает всеобщее восхищение.

(74) У киноцефалов уродливое человеческое тело, которое неприятно на вид, а лицо собачье. Его голос похож на звук, издаваемый ноздрями при сжатых губах. Он чрезвычайно дикий и не приручается. Брови и глаза придают ему тяжелый взгляд. Так выглядят самцы, особенность самки в том, что матка у нее снаружи, и в таком состоянии находится всю жизнь. (75) У кепа морда льва, тело леопарда, размером с газель или козу; именно из–за такого разнообразия он получил свое имя^[613].

(76) Но самый дикий и неукротимый зверь – это плотоядный буйвол. Размером он превосходит домашнего, очень быстро бегает, а цветом темно–красный. Пасть у него от уха до уха, глаза яснее, чем у льва. В обычном состоянии он рогами шевелит как ушами, но в бою держит их крепкими. Шерсть растет в направлении противоположном, чем у других животных. Он нападает на зверей самых сильных, и гоняется за прочими, особенно вредит стадам туземцев. Он неуязвим против копий и стрел, и никто никогда не сумел его приручить, хотя многие пытались. Если он попадает в яму или в другую ловушку, то задыхается от ярости. Совершенно справедливо троглодиты считают, что это животное имеет ярость льва, скорость лошади, выносливость буйвола, и даже железо не может его укротить.

(77) В Эфиопии есть животное крокоттас, получившее свое название от того, что похоже и на собаку и на волка, свирепее, нежели эти два зверя, голова и ноги у него мощнее; зубы и желудок сильнее, чем у других животных, так как оно перемалывает любые кости, а желудок, буквально, переваривает все подряд. Некоторые утверждают, чему я не верю, что это животное может подражать человеческому голосу. Эти же люди добавляют, что ночью оно зовет человека по имени, и когда тот выходит как будто голос действительно человеческий, зверь стремительно набрасывается на него и пожирает.

(78) Змеи в этих краях поразительных размеров и самых удивительных видов, и все они живут за счет охоты. Из тех, что на самом деле он видел, говорит (автор), самая большая была тридцать локтей в длину. Любая змея, даже самая огромная, будет приручена, когда будет подавлена и удручена недостатком пищи, так утверждает автор, ибо своими глазами видел, что змея умеряет свою злобность по мере усиления голода, и когда получает пищу, воображает, что это жертвоприношение, чем достигается кротость и послушание у такого дикого зверя. Как можно сделать вывод, у животных есть состояние, когда оно одновременно ласковое и опасное. Я думаю, что это естественно происходит со всеми одомашненными животными: мы наказываем, когда оно сопротивляемся, но кормим когда оно послушно. Каждое животное учится вести себя благоразумно, не потому, что осознанно познает, что является лучшим, но потому, что память вызывает череду чувств.

(80)^[614] Есть несколько мест настолько замечательных, что далеко превосходят наш обычный опыт, и я взялся перечислить места, которые я нашел самыми запоминающимися. Если, начиная от Арсинои, пересечь страну, что лежит справа, мы столкнемся с горячими водами, состоящим из множества ручейков на вершине высокой скалы, выступающей в море. Эти узкие струйки содержат воду отнюдь не сладкую, но довольно горькую и соленую. Источник, из которого они выходят, имеет такой же характер. Затем после озера находится Нил, воды которого, пересекая пористые почвы, в этом месте сильно убывают. (81) Рядом с озером, расположенном на обширной равнине, возвышается гора ярко–красного цвета, но не имеющая никаких особенностей. До самой вершины она окрашена в этот цвет, который достаточно ярок, чтобы повредить глазам тех, кто слишком долго ее разглядывает. Сразу после находится большая гавань, которая раньше называлась Мышиная пристань, а теперь гавань Афродиты. Там же находятся три острова, два из них густо покрыты оливковыми деревьями, тогда как третий не такой заросший, но он кормит множество птиц, называемых мелеагриды^[615]. (82) От этих островов идет залив, называемый «нечистый». Продолжив плавание, мы встретим остров, лежащий в открытом море, длиною около восьмидесяти стадий. Называется он Змеиный, потому что когда–то на нем было много гадов всех видов, но в настоящее время они истреблены. На этом острове, говорит автор, добывают камень топаз; он прозрачен как стекло и возвращает приятный золотистый блеск. Жители этого острова собирают и хранят камень по приказу царя, а делают это они таким образом. Ночью по раздельности они совершают обход, прихватив сосуды всех размеров. Днем топаз среди камней почти не виден из–за солнечного света и изнуряющей жары; но когда наступает ночь, там где находится топаз, можно увидеть блеск. Сторож, заметив его, отмечает место сосудом соответствующей величины, а затем, когда наступает день, он вырезает камень нужной пропорции и отдает мастеру на полировку.

(83) Затем море становится очень мелким, не более двух сажень^[616]. Вода вообще говоря – зеленая, но не из–за свойств самой воды, а из–за обилия морских мхов и водорослей. Отметим еще огромное количество акул. Так что место это удобно для плавания военных кораблей и весельных судов, потому что здесь не бывает сильных бурь и больших волн. <И место это изобилует рыбой.>^[617] Несчастье случается с судами, перевозящими слонов. У свидетелей вид его вызывает самую высокую степень сострадания, ибо волны неожиданно бросают корабль на скалу или отмель, так что для команды нет спасения. Те, кто имел несчастье оказаться в этих гиблых местах, начинают оплакивать свою судьбу, но все еще не теряют надежды на лучшее. Иной раз бывает, что из такого плачевного состояния их спасает волна, вдруг пришедшая из недр моря и поднявшая увязший корабль. Но когда запасы пищи иссякают, и когда они страдают от тысячи тревог, в конце концов, они умирают от голода, или – если не могут долго терпеть ужасы – убивают себя мечом или бросаются в море.

(84) Мы дали описание страны, простирающейся до Тавра и Птолемаиды. Что касается стран, которые находятся над ними, достичь их не так легко. Местности эти тянутся скорее не на юг, а на восток, и в два часа тени там падают на сторону противоположную северу^[618]. Орошаются они реками, берущими свои истоки на горе Псебей. Часть страны, простирающаяся до взморья, полна слонов, носорогов, буйволов и кабанов. В море много бесплодных островов, но изобилующих птицами неизвестных видов. С этого места море глубокое и судоходное; здесь обитают киты огромных размеров, которые пугают всякого, кто их увидит. Однако они никого не убивают, разве кто столкнется с ластами непреднамеренно^[619], и даже больше, они не в состоянии преследовать моряков, потому что они ничего не видят, если поднимут голову из воды.

(86) Местность, которая возвышается на Фениконом^[620], заполнена скалами разной величины, тогда как те, что выдаются в море, длинные и узкие. (87) Далее идет побережье называемое Несса^[621] по причине их обилия. Рядом находится заросший лесом мыс. По правую руку находится страна называемая Петры, а также Палестина, куда, как говорят, герреи, минайи и арабы, которые живут в стране по соседству, привозят ладан и множество других благовоний из области, расположенной прямо над ними.

(89) После залива под названием Леаниты, вокруг которого живут арабы, будет земля бифеманов. Это обширная равнина, хорошо орошаемая во всех частях. Здесь растут травы, персики и лотос в рост человека. Ничего другого здесь не растет, поэтому в этой стране огромное количество диких верблюдов, огромные стада антилоп и оленей, овец, мулов и буйволов. Но все эти преимущества уравновешиваются следующим недостатком: здесь водится огромное количество львов, волков и леопардов, так что плодородие страны является причиной несчастий для ее жителей.

(90) Чуть дальше находится залив, глубоко врезающийся в материк, длина его не менее пятисот стадиев^[622]. Здешние обитатели известны как батмизомены и живут они охотой на наземных животных. (91) Близ этой области есть три острова, которые имеют много гаваней. Первый посвящен Исиде, второй ному Сукабия, третий – Салидо. Все три необитаемы и покрыты густыми оливковыми рощами. Деревья эти не такие как наши.

(92) Когда мы минуем острова, которые мы только что обсудили, мы увидим берег скалистый и чрезвычайно обширный. Это земля арабов тамуденов. Плавание в этом направлении более тысячи стадий является самым сложным. Здесь нет порта, где можно было бы стать на причал, нет места, где можно было бы бросить якорь, ни залива, где можно укрыться, ни волноломов, где моряки могли бы найти приют в чрезвычайной ситуации. (94) После этих мест, но не сразу, несколько ниже, лежит скалистый берег, <богатый водой>^[623] и гора, называемая Лимос^[624], необычайно высокая и окруженная лесом с деревьями всех пород.

(95) Рядом с горной страной обитают дебы, одни разводят скот, а другие обрабатывают землю. Страну пересекает река, которую природа разделила на три ветки; она несет частицы золота в таком обилии, что ил, скопившийся устье, блестит. Местные жители незнакомы с обработкой этого материала, но они очень гостеприимны, в особенности к тем, кто прибыл из Пелопоннеса и Беотии, так как по некоторым мифологическим рассказам имеют отношение к Гераклу.

(96) Рядом народы алилеи и касандрины, которые занимают страну не схожую на те, что мы уже описали. Воздух там ни холоден, ни сух, ни горяч; страну закрывают мягкие и густые облака, которые приносят благодатные дожди и грозы даже летом. Большая часть этой земли плодородна, но она не обрабатывается из–за неумения жителей. Много золота находят в пещерах этой страны. Золото это не такое, что получается из золотой пыли путем обработки, но самородное. Греки называют его Apyron, потому что оно не подвергалось воздействию огня. Самый маленький самородок не больше оливковой косточки, средние размером с мушмулу, а самые большие можно сравнить с царским орехом. Просверливая самородки и чередуя их драгоценными камнями, жители носят их на шее и руках. Своим соседям они продают его задешево: три части бронзы на одну золота, или две части железа на одну золота, а серебро стоит в десять раз дороже золота. Стоимость определяется избытком или нехваткой этих металлов, поэтому и по жизни эти люди оценивать предметы исходя не из природы, а из пользы, которую можно извлечь.

(97) Рядом с этими народами живут карбы; здесь находится глубоководная гавань, в которую впадают многочисленные источники.

Эта страна непосредственно соприкасается с сабеями, наиболее крупным арабским народом, которые имеют в своем распоряжении все, что может сделать человека счастливым. В самом деле эта страна производит все, что необходимо для жизни, а жители этой страны выделяются красотой. <Их стада неисчислимы.>^[625] Приятные ароматы витают над побережьем, обеспечивая божественное наслаждение, неподвластное описанию, потому как на прибрежной полосе в изобилии растут бальзам, кассий и некоторые другие растения, которые в свежем виде очень приятны для глаз, но со временем быстро теряют силу и становятся непригодны быстрее, чем мы сможем ими воспользоваться. А на побережье такие же деревья образуют густые леса. Отметим такие деревья необычайной высоты, которые производят мирру, ладан, корицу, финики, тростник и так далее, так что нет слов, чтобы объяснить те ощущения, которые испытывает человек, вдыхающий эти ароматы. Плоды этих деревьев не портятся в своих оболочках, и они не делятся на материал строительный и питательный, но цветут всегда в полную силу, в чем можно усмотреть божественное вмешательство и не связывать эту замечательную особенность с проявлением самой природы. Действие их таково, что многие люди забывают о смертных удовольствиях, и как считают, вкусили амброзии. Между тем плод, принимая во внимание его названием, выражает все это своим изысканным вкусом.

(98) В лесах, где растут эти благовонные растения, водятся особенные змеи, словно фортуна, дав изысканность и обилие плодам земли, примешала зло к добру, чтобы ограничить ощущение счастья людей высокомерных, дабы они несли ответственность за преступные деяния и оскорбления богов, так что это сочетание и память о последствиях является для них благотворным наставлением. Змеи эти пурпурного цвета, длиной двадцать пальцев, а их укус неизлечим, когда задевает внутренности. Она наносит удар снизу вверх.

(99) Хотя в остальном, для тех же самых сабеев, запах благовоний является слишком сильным, удовольствие в результате является менее сильным, ибо то, к чему мы привыкли с детства, волнует гораздо меньше, но напротив притупляется, потому что жизнь не испытывает никаких изменений. Тем не менее они не могут настолько управлять своим существованием, чтобы всегда находится в счастливом состоянии. Их тела опухают, если сила, которая обустраивает умеренность, рассеется настолько, что слабость становится чрезвычайной. Чтобы исправить это зло, они жгут кусочки битума и козлиную бороду, таким образом рассеивая последствия запаха слишком сильного, и умеряют таким способом все то, что разрушает приятное ощущение, ими вызванное. Вот так мы проведем счастливую жизнь, если возьмем за правило умеренность и порядок, но не достигнем пользы, если не будет (следовать) сдержанности и соразмерности.

(100) Город Саба, который носит имя народа, расположен на холме, и является самым красивым городом Аравии. Цари получают отличие от народа, которое с одной стороны является честью, так как они обладают абсолютной властью и не несут ответственности, а с другой – большим несчастьем, ибо после получения власти царь не может покинуть дворец. Если он нарушит это обязательство, то будет побит камнями в соответствии с древним оракулом, так что его высокое достоинство несет в себе ущерб.

(101) Что касается мужчин, чья цель охрана дома, они показывают больше бодрости, чем лица другого пола; в силу привычки к праздности они полностью изнежены. Другие берут на себя военные заботы, ухаживают за страной, и перевозят товары, используя суда большого размера. Среди прочего они вывозят плод с изысканным запахом; он растет в дальней стране. По-арабски он называется ларимна по причине превосходства благоухания над всеми прочими. Говорят, что этот плод имеет свойство исцелять большую часть телесных недугов. В стране, в которой не произрастают другие деревья, жители вынуждены каждый день сжигать корицу и кассию ради жизненных потребностей. Вот так фортуна неравномерно оказывает благосклонность; скупо одним и щедро другим. Так сабеи, которые используют лодки из шкур, хотя они живут в роскоши, тем не менее научились использовать морские течения. (102) Поэтому кажется, что нет нации богаче сабеев и герреев. Они обеспечены всем, что попадает под расчет выгод, что перевозятся из Азии и Европы. Они способствовали изобилию золота в Сирии в царствование Птолемея, они вознаграждали деятельность финикийцев, предоставляя им торговые привилегии, не считая тысячи других примеров такого же рода. Они делали значительные траты не только на скульптурные произведения искусства и посуду всех видов, но еще на пышные кровати и столы и другие предметы домашней обстановки, стоимость которых неоценима. Некоторые, как мы убедились, соответствуют царскому величию. У них есть колонны, покрытые золотом и серебром, своды и двери украшены россыпью драгоценных камней. Колонны, установленные внутри их жилищ, не менее приятны для глаз, в чем, собственно, очевидно их богатство по сравнению с другими странами. Таковы обстоятельства, которые в наши дни сообщают об образе жизни сабеев. Но если бы они жили не так далеко от народов, которые водят свои войска на другие страны, захватывая имущество, которое является наградой за доблесть, то война была бы выиграна за счет их распущенности, так как трусы долго не могут сохранять свободу.

(103) Море вдоль всего побережья выглядит белым, словно (бурная) река; этому явлению нельзя не удивляться. В этом море виднеются блаженные острова. Там весь скот белый, а у самок нет рогов. На этих островах можно видеть пришвартованные торговые суда, пришедшие из того места, где Александр разместил свой флот на берегу Инда, а также из многих мест Персии, Кармании и других стран.

(104) Небо этих островов представляет нечто замечательное, из всех явлений отметим те, что связаны с созвездием Большой Медведицы. Начиная с месяца Маместерион по афинскому календарю^[626] до первой стражи не видно ни одной из семи звезд, составляющих это созвездие, но в Посейдионе^[627], – до второй стражи, – и так далее в течение других месяцев. Что касается других звезд, планеты не наблюдаются, некоторые звезды выглядят более крупными, а некоторые не имеют определенного времени заката и восхода.

(105) Островитяне говорят, что в областях за пределами Птолемаиды восход солнца выглядит по–особенному. Во–первых, согласно тому, что они сообщают, поутру, когда солнце какое–то время еще невидимо, свет, который предшествует восходу солнца, не наблюдается; по истечении этого времени, когда светило поднимается во всем великолепии, ночной мрак рассеивается. Здесь день не наступает, пока солнце не встанет. Во–вторых, солнце встает из середины моря. В–третьих, предстает в виде огненного угля, швыряющего искры, освещая страны, лежащие под его кругом, а следовательно и другие, которые расположены ниже. В–четвертых, они говорят, что солнце имеет не форму диска, но изначально похоже на грубую колонну, верхняя часть которой несколько больше и напоминает голову. А в–пятых, первый час оно не посылает ни сияния, ни лучей, но (выглядит) как будто огонь приглушенный мраком; во втором часу светило видно в форме щита и испускает и на сушу и на море сияние необычайное и жгучее, и как считается, силою превосходящей все мыслимые размеры. И в–шестых, говорят, вечером эти явления наблюдаются в обратном порядке, ибо, когда оно опускается ниже земли, то еще не менее трех часов посылает свет. Островитяне считают это время самым приятным временем дня.

(107) Сообщив различные причины морских отливов, наш автор отметает их как лишенные истины и продолжает следующим образом: «Все это только презренная болтовня, и лучше промолчать, чтобы не придать какого–либо веса подтверждению, которое будет выдвинуто; оно с легкость приобретет уверенность». Прибавив к этому некоторые соображения, он опять возвращается к этой теме: «Именно поэтому мы можем позволить более свободно, потому что мы занялись поиском таких вещей, сообщить причины морских приливов, землетрясений, ветров, грома и других подобных явлений. Что касается печальных событий, которые сопутствуют катастрофам, о них мы узнали из рассказов сведущих людей. Нам очень хотелось бы найти наиболее вероятные гипотезы для объяснения причин удивительных (явлений), но мы пишем историю продиктованную истиной, поэтому мы не можем признать предположения, далекие от истины».

(108) В проливе, о котором мы говорили, нечто странное происходит с оливковыми деревьями. Во время прилива вода закрывает их, но когда она отступает, деревья в это время цветут. Здесь у морских скал есть растение, очень низкое и которое напоминает черный тростник. Туземцы говорят, что это волосы Исиды, пытаясь придать веры сказочному вымыслу. Когда это растение треплют волны, оно колеблется в разных направлениях, так как его ткани мягкие, и такое же явление наблюдается у других растений; но если отрезать кусок и оставить на воздухе, он мгновенно становится тверже железа.

(109) В местах, о которых мы говорили, обитает большое количество рыбы разных видов. Отметим один чрезвычайно черный, размером с человека: называют его эфиопом по этой причине и, потому что по очертаниям морда приплюснутая. Сначала те, кто ловили эту рыбу, верили в сходство ее с человеком и не ели, и не продавали ее; но со временем стали делать по другому и не придавать значения сходству.

(110) Мы представили данные пять книг и, насколько это зависело от нас, дали точную историю народов, живущих на юге. Что касается островов, позже открытых в море, о народах, их занимающих, о благовониях, что производит страна троглодитов, мы отказались от изложения истории, потому что возраст не позволяет нам взяться за это дело. Во–вторых, мы писали труды о Европе и Азии; наконец напомню, по причине бегства из Египта, мы не можем предоставить достаточно точные сведения. Что касается того, кто станет свидетелем этих предметов, и будет обладать стилем, достойным исторического повествования, и решимостью добиваться славы своею работой, то он, конечно, не отступит (от своего замысла).

(111) Арриан, написав книжечку о природе комет и строении метеоров, большим количеством доводов пытается показать, что такие явления не предвещают ничего ни хорошего, ни плохого.

Cod. 259. Антифон, Речи

Переводчик: Г.П. Власов (Агностик)

Прочитал речи Антифона^[628], и нашел в них точность, силу и изобретательность. Этот оратор (при рассмотрении) вопросов исключительно правдоподобен и весьма искусен; он умело извлекает истину из мрака, ее скрывающего, своими доводами, тонкими и настойчивыми: часто отходя от рассуждений, он внезапно поворачивает свои речи в сторону законов и обычаев, тогда становится трогательным, но никогда не теряет из виду того, что мы называем приличия, благопристойность.

Цецилий говорит, что Антифону не известны фигуры мысли, которые он никогда ни искал, ни использовал такие удачные обороты, такие внезапные замены, через посредство которых мы переходим от одного к другому; что он говорил, полностью (соответствовало) его мыслям, без вымысла и околичностей; но естественною связью его мыслей и следствий, которые он извлекал, он поворачивал, так он того хотел, души своих слушателей. Древние риторы, добавляет он, не думали о том, как найти энтимему и ее лучше выразить: все они были заняты заботами достижения своею дикцией энергичности или приятности, гармонии всей своей композиции. Ибо они верили, что это сильное преимущество в ораторском искусстве. Затем тот же Цецилий высказывается в таком роде; когда я говорю, продолжает он, что речи Антифона не содержат фигур, я не претендую на утверждение, что все они совершенно лишены их; потому что мы находим вопрос, пролепсис, и еще кое–что подобное; но я имею в виду, что все это используется редко, к чему он приходит естественным путем, без помощи какого–либо метода, и чего он никогда не знал ни как искусство, ни как заповедь. Это то, что можно заметить и в сочинениях Антифона, и в таковых других риторов того времени; нет, как я уже сказал, полного отсутствия этих фигур; потому что так вряд ли возможно, чтобы в такой длинной речи они не проявились; потому что они не чувствовали ни их горячности, ни их числа, ни их разнообразия, но оправдано, когда говорится об пренебрежении этим искусством древними ораторами.

Есть шестьдесят речей, которые несут имя Антифона. Цецилий признает только тридцать пять, другие двадцать пять только предполагает. Это ритор учился, по некоторым данным, у Софила, собственного отца, который был профессиональным софистом; а по Цецилию, у историка Фукидида. Он добавляет, что Антифон часто спорил с Сократом, но не ради спора, но с целью разъяснения вопросов и разгадки истины.

Говорят, он первым^[629] сочинил судебную речь; фактически, мы никого не знаем до его времени. Можно также сказать, что он первым изобрел риторику, он породил прекрасные условия для нее; поэтому ему дали прозвище Нестор. Платон^[630] в одной из своих пьес «Разговор с Писандром» высмеял его алчность. Говорят, он написал несколько трагедий не только когда вел жизнь частного человека, но также при дворе тирана Дионисия, когда играл более значительную роль. Со временем он проявил наклонность к поэзии, уверяют, что он открыл искусство лечить скорбящих, и построив небольшой домик недалеко от рынка в Коринфе, он повесил объявление относительно такого странного таланта. Действительно, он спрашивал тех, кто пришел к нему, чтобы выяснить причину печали, и он всегда отпускал их утешенными и успокоенными. Но найдя это занятие недостойным себя, он вернулся к ораторской деятельности: его первая судебная речь была против врача Гиппократа^[631], который позволил осудить себя неявкою. Антифон жил в конце войны персов против греков, он немного старше^[632] софиста Горгия, и он жил в то время когда Совет Четырехсот отменил демократию в Афинах. Некоторые даже думают, что он принял активное участие в этом перевороте; поскольку, когда их господство прекратилось, он был привлечен к суду и приговорен к смерти; его тело осталось погребенным, – наказание, назначенное по закону изменникам родины: наконец, проклятие было наложено и на все его потомство. Однако Лисий говорит, что наоборот, он был жертвой мстительности Совета Четырехсот. Другие писали, что он был послан к Дионисию, и однажды тиран спросил его какая бронза наилучшая, и он ответил, что та из которой сделана статуя Гармодия и Аристогитона^[633], и Дионисий, поняв, что он имел в виду, тут же погубил его. Другие сообщают, что он навлек на себя ненависть тирана слишком свободно говоря то, что он думает о стихах (Дионисия), которыми тот очень гордился.

Cod. 260. Исократ

Переводчик: Г.П. Власов (Агностик)

Также я прочитал шестьдесят речей Исократа; именно столько их известно под его именем, хотя Дионисий Галикарнасский признает только двадцать пять, а Цецилий двадцать восемь. Говорят, что он сочинил трактат по риторике, и мы знаем таковой, который носит его имя. Но другие считают, что Исократ был незначителен в искусстве упражнения и практики. Он родился в 86 Олимпиаду, был моложе Лисия на двадцать два года, и старше Платона на семь. Он был сыном Теодора, чье состояние и удача были бедными.

Когда он был в юных годах, его учителями были Продик из Хиоса, Горгий из Леонтины, Тисиас из Сиракуз, и ритор Ферамен. Когда он достиг совершеннолетия, он не занимался делами республики: слабый голос и застенчивость мешали ему. Когда он потерял большую часть своего имущества в войне афинян против лакедемонян, он выступил с речью в которой доказывал, что он не должен платить взнос, требуемый для содержания галеры^[634], и это было единственное его выступление. Запертый дома, он был занят сочинительством и философствованием. Он составил речь, которая носит название Панегирик, и многие другие в совещательном жанре, чтобы побудить греков к добродетели и всех обязать быть хорошими гражданами; но недовольный успехом, он остановился на этом. Некоторое время спустя он открыл школу на Хиосе, где, по его словам, у него было сначала не более девяти учеников, поэтому прибыли было мало. На что он плакал, «Как я несчастлив, себя продавая этим людям».

Но в последствии их стало сто, и среди них был Тимофей, сын Конона, с которым он посетил несколько городов, где он написал те письма к афинянам, которые появились под именем Тимофея; он был его секретарем и эта должность принесла ему талант. Также считаются его учениками Ксенофонт, сын Грилла, Феопомп их Хиоса, Эфор из Кимы: он призвал этих троих обратиться к истории и предложил свои предметы сообразно их гения. Не должно забывать Асклепиада, который прославился своими трагедиями, Феодекта из Фазелиса, писавшего в том же жанре, Леодаманта из Афин и Лакрита, который дал законы афинянам. Говорят, что Гиперид и Исей принадлежали к их числу; сам Демосфен думал о том, чтобы прийти к Исократу, но не мог заплатить ему тысячу драхм, которые тот брал за обучение риторики. Он предложил ему двести, чтобы научиться пятой части ораторского искусства; на что Исократ ответил, что его искусство нельзя дробить на части, и что он научит не пренебрегая ничем незначительным, если они согласуют цену.

Именно в это время он создал нудную речь, о которой я говорил, чтобы защитить себя от уплаты взноса, который с него требовали, кроме того знаменитый Панегирик и несколько других совещательных речей. Ему потребовалось, по некоторым данным десять лет, чтобы составить Панегирик, а по другим данным пятнадцать. Этот труд не написан в манере Горгия и Лисия: энтимем и эпихерем в этом трактате другой, не такой как у этих риторов.

Думается, что далось это ему не легко, выбор слов, забота о дикции, элегантность стиля, округленные периодов и равные пропорции ее частей; действительно, все эти вещи требуют много времени: но изобретательность и представление требований еще больше. Если мы рассмотрим устройство и распределение всей работы, аргументы, и то как он обращается с ними, мы заметим, что много времени потрачено не по назначению в этой речи. Кроме того он произвел разные эффекты для специалистов; иной раз докапываясь до сути вещей, иной раз – рассматривая поверхностно, я имею в виду стиль и дикцию; иной раз слишком глубокий, другой раз – простой, для легкого чтения, каждому согласно его характера и вкуса, или смотря по тому, как это более или менее свойственно для трибуны и для суда.

Исократ закончил свою Панафинейскую речь за год до смерти, другие говорят за четыре года. Свои письма к Филиппу он написал незадолго до смерти. Жил он сто лет по одним данным, девяносто восемь по другим: верно то, что узнав о поражении греков при Херонее, он решил умереть, воздерживаясь от еды в течение четырех дней, и таким образом закончил свою жизнь, будучи не в состоянии видеть Грецию порабощенную в четвертый раз. Он накопил значительное богатство, не только принимая деньги от тех, кого он сделал себе полезным, но и от щедрости Никокла, сына Эвагора и царя Кипра, который дал ему двадцать талантов за красивую речь, которую тот ему послал и где дал ему отличные советы. Его удача вызывала зависть за что он три раза привлекался к триерархии или к содержанию корабля. Дважды от уклонился при помощи своего сына, сказавшись немощным; но на третий раз был вынужден согласиться на эту обязанность, где он издержал часть своего имущества.

На вопрос, почему он учит других обращаться к народу, а сам не выступает с речами, он сказал, что он как точило, которое само не режет, но заостряет железо. Отец сказал ему, что послал своего сына с рабом в качестве компаньона. Хорошо, сказал он, вместо одного раба он вернет двух. Он был так огорчен смертью Сократа, что на следующий день появился в трауре.

За всю жизнь он судился в двух известных случаях. Один раз против Мегаклида, который нападал со взносом на содержание корабля; он был болен и не способен защитить себя, и он поручил своему сыну Афарею, который так хорошо вел дело за своего отца, что добился успеха. Другой раз против Лисимаха, который затеял руководство кораблем; он проиграл это дело и был осужден исполнять такие обязанности. Кроме того красота стиля Исократа известна всем; как мы знаем, он ясный, приятный и пристойный; его изящество выглядит естественным, хотя постоянное и отточенное даже в мельчайших деталях.

Он не из тех резких ораторов, которые оживляют свои речи частыми фигурами; наоборот, он этого лишен, и этот недостаток делает мало пригодным для судебных споров с трибуны или адвокатской скамьи: но то что в них пригодно и сообразно, это следствие аргументов, сцепленных друг с другом, что делает их бесконечно убедительными. Его пожалуй можно обвинить в плагиате, потому что его Панегирик, как кажется, заимствуют некоторые черты погребальных речей Архина, Фукидида и Лисия: но при работе с темами, к которым обращались другие, он имеет право иметь те же самые мысли и использовать те же самые аргументы, не считаясь при этом плагиатором, потому что мы не можем уличить писателей, ему предшествующих, в той же самой теме.

После его смерти семьей был возведен пышный памятник, и Тимофей воздвиг бронзовую статую и выгравировал надпись: «Тимофей рассмотрев дружбу и гостеприимство, связывающие его с Исократом, поставил эту статую работы Клеохара». Афарей, его приемный сын, воздвиг возле храма Зевса Олимпийского; это был юноша напротив колонны с надписью: «Афарей^[635], сын Исократа, посвятил этот памятник в его честь Зевсу–богу, и добродетелям своего отца». Афарей родился не от подруги Исократа по имени Лагиска, но от супруги Исократа, которая имела троих детей и он был среди них.

1) Каждый гражданин Афин способствовал своим имуществом содержанию флота;

2) Каждый, чье имущество составляло десять талантов мог быть назначен триерархом, то есть капитаном триеры. В этом случае он должен был снарядить корабль и имел право отдавать приказы;

3) Те, чье имущество было меньше десяти талантов, объединялись по несколько для достижения нужной суммы, и вносили каждый свой вклад в общие расходы на вооружение корабля;

4) Бремя триерархии было очень дорого, поэтому тем, кто был назначен на нее, было разрешено указать того, кто богаче, и просить поставить его на свое место, при условии, что тот готов поменяться с ним имуществом, или же должностью триерарха после такого обмена. Это был закон Солона и назывался он законом Об обмене. Именно об этом была речь Исократа.

Cod. 261. Андокид

Переводчик: Г.П. Власов (Агностик)

Прочитал четыре речи Андокида, только те, что попали мне в руки. Первая о таинствах Деметры. Вторая о возвращении в Афины. Третья относительно мира между Афинами и Спартой; и четвертая против Алкивиада.

Этот оратор писал очень простым стилем [он никогда не учился вычурности) настолько убедительным и привлекательным, что кажется избегает всяких украшательств и фигур. Он процветал в тоже время, что и Сократ. Он родился в 78 олимпиаду или около того. Его отцом был Леогор, человек настолько древнего рода, что Гелланик прослеживает его происхождения от Гермеса.

В молодости он был обвинен в безбожии и привлечен к суду, как уже было сказано, за осквернение таинств Деметры, и порчу нескольких статуй Гермеса: он избежал осуждения, обещая выдать виновных, и дал следствие настолько точное, что все они были разоблачены, осуждены и приговорены к смерти. Среди них был его собственный отец, который немедленно был закован в кандалы; он спас его, убедив суд, что этот преступник необходим государству и что он может оказать ему важные услуги. Как бы там ни было, Леогор осудил нескольких граждан, которые разрушали государство, отвлекали государственные средства для своих личных потребностей, и те понесли ответственность за преступления.

Андокид, имевший превосходную репутацию за политические взгляды и свое поведение, был назначен навархом. В этой должности он установил связи с царями Кипра и несколькими прославленными людьми, став либо гостеприимцем, либо другом. Он имел дерзость похитить дочь Аристида, своего двоюродного брата, и отправить ее к царю Кипра. Видя, что его могут обвинить в преступлении, он отправился на Кипр, чтобы забрать девушку; но царь, который не доверял ему, посадил его в темницу. Андокид нашел способ сбежать и вернулся в Афины в то время, когда у власти был Совет Четырехсот, который немедленно арестовал его: но он от них бежал, а когда тирания была свергнута, опять вернулся. Затем он был изгнан и проводил свое изгнание в Элиде, где вступив в дружбу с Фрасибулом, вместе с ним вернулся в Афины. Некоторое время спустя он был послан в Лакедемон вести переговоры о мире: он скомпрометировал себя на переговорах, и опасаясь последствий неприязни к себе, искал спасения в бегстве. До сих пор в Афинах можно увидеть статую Гермеса, которая носит имя Андокида, хотя она была установлена эгейским демом; по той причине, что стояла она напротив дома Андокида.

Cod. 262. Лисий

Переводчик: Г.П. Власов (Агностик)

Речей Лисия, которого я тоже читал, насчитывается триста двадцать пять; но действительно его двести тридцать три, остальные предположительно. Среди них большинство судебных, он не выиграл всего в двух случаях, хотя одолел множество соперников.

Этот оратор очень краток, и в то же время очень убедителен. Он настолько выразителен^[636], что никто другой не выглядит так же хорошо: поэтому кажется, что нет ничего проще, чем подражать ему, однако нет ничего сложнее этого. Он написал несколько судебных речей для частных лиц^[637], которые те учили наизусть, и произносили как если бы они были сделаны ими самими. В дополнение к судебным речам он оставил нам торжественные речи для народа, панегирики, погребальные похвалы, послания, трактаты о любви и апологию Сократа. В большинстве своих выступлений он нравственно тверд и переходит на поучительную манеру, когда предъявляет некоторые из причин, которые естественным образом связаны с нравственностью. Ибо тогда он говорит не просто о сути дела, но сообщает причины и мотивы. Например, если мы вынуждены говорить жестокие истины, ранящие наших друзей или честных людей, то видим, что это необходимость, которая нам неприятна; если наоборот (вещи) для них приятные, мы обнаруживаем удовольствие, что в нашей власти дать истину, согласную с их наклонностью: одним словом, вас не убедить настолько, насколько вы принимаете причину всего. Но в выборе этих причин есть честь, которой он следовал бескорыстно. Один человек порядочный, а другой человек не имеющий столь полезной репутации. Не просто соблюсти справедливость между этими двумя, а сам Лисий находится зачастую в стороне.

Одна из самых красивых речей та, что он сделал против Диогитона^[638], который был опекуном. Повествование ясное, простое и постоянно поддерживает атмосферу правдоподобия, чем и убеждает. Он не острословит, подобно некоторым ораторам, усиливая аргументы всякий раз и некстати, он себя оставляет для преследования, где под впечатлением красноречия он раскрывается лучше и лучше, во всей своей силе. В качестве вознаграждения мы отмечаем с самого начала его речи очень чистый стиль, восхищаемся ясностью, как в дикции, так и в рассуждениях: повествование идет последовательно и без задержек; оно простое, вы не найдете ничего не имеющего отношения к теме. Но каждому дано почувствовать порядок и красоту композиции: потому что кажется, что он говорит вещи простые и как они сами по себе представляются: однако мало–помалу он возвышается и незаметно его движение становится напыщенным. И мы не знаем, чему мы должны восхищаться больше всего в этой речи: изяществу ли дикции, красоте ли мысли, силе доказательств, изобретательности, компоновке и расположению всех частей речи.

Кое–кто предполагает, что его речь на священную оливу – произведение не подлинное; но если бы они внимательно посмотрели, они бы изменили свое мнение; потому что и вступление, и повествование, и доказательства, и заключение, все это достойно Лисия; в ней царит простота, и в то же время сила, которые в совокупности свойственны только этому оратору. Мы кроме того признаем в этой речи манеру свойственную скорее для энтимемы, чем для эпихеремы; бегло просматриваются основные пункты, не удлиняя речь излишними деталями; и, пожалуй, в конечном итоге краткость, которая не оставляет желать лучшего; качество в котором он не уступает самому Демосфену: но что касается красоте описаний, по этой части он не уступает ни Платону, ни Демосфену, ни Эсхину.

Другой талант особенный и свойственный ему – это употребление антитезы^[639], многочисленной в его сюжетах, которые не имеют ничего софистического или изысканного: состоит это в том, чтобы так удачно повернуть период, чтобы все его члены были в равном соотношении между собой: чтобы писать в манере чистой, элегантной и цветистой. Павел из Мисии, не потрудившись изучить и понять эту речь Лисия о священной оливе, дерзко решил^[640], что она была не совсем его, и он отбросил некоторые другие, которые были не менее красивы: чем и оказал плохую услугу потомству; так как эти труды, попавшие под подозрение, никто не позаботился сохранить и они пропали почти тотчас же, ошибка возобладала над правдой в этом случае, как и во многих других. У Лисия также есть достоинство трогательно и восхитительно приукрашивать темы, им обсуждаемые, когда он это делает мимоходом. Некоторые риторы говорили о нем, что он умело договаривался о снятии пунктов обвинений, но никоим образом не достигал той степени, куда они могли дойти: что касается меня, я думаю, они не правы.

Я не желаю никаких других доказательств своего мнения, чем сами речи, и в том числе та, что он сделал против Мнесиптолема, где он выдвинул обвинение настолько сильно, насколько это возможно. Цецилий не имеет причин также не сказать, что этот оратор был изобретателен в разделении, но не в компоновке, ибо наверняка он превосходен в этом настолько, как никто другой. Впрочем, Лисий был из Сиракуз^[641]; его отцом был Кефал, сын Лисания, внук Кефала. В старости он застал молодого Демосфена. Две вещи привлекли его в Афины, желание увидеть столь знаменитый город, и слава Перикла, сына Ксантиппа. Сначала он был возвышен месте с детьми до всего того, что делает выдающимся гражданином: но вскоре Республика пожелала выслать колонию в Сибарис, он воспользовался этим случаем вместе с Полемархом, своим старшим братом, чтобы вступить в наследство их отца. В возрасте пятнадцати лет он вернулся на родину, он изучал риторику у Никия и Тисия, двух очень известных сиракузян. Наследник значительного состояния он держал хороший дом и жил в достатке и покое до архонтства Клеарха в Афинах. На следующих год он был обвинен в том, что сочувствовал проафинской партии; и под этим предлогом он был изгнан из страны с тремястами другими^[642]. В крайности он бежал в Афины, когда город управлялся Четырьмястами правителями: это не дало ему поселиться окончательно. Когда Тридцать заговорщиков установили тиранию в Афинах, он прожил там еще семь лет, в конце которых он потерял своего брата, и лишенный имущества избежал смерти с большим трудом спасшись бегством в Мегару. Те что были в Филе не прекращали добиваться своих требований, в то время как он, полный усердия для государства, сделал для него большие услуги: он из своих средств обеспечил тысячу драхм и двести щитов. Совместно с Гермоном он собрал триста солдат и содержал их; наконец он уговорил Фрасидея из Элиды, своего гостеприимца и друга, выделить два таланта в помощь афинянам. Ввиду такого похвального поведения Фрасибул писал народу Афин с просьбой предоставить Лисию права гражданства по его возвращению, которое и было ему предоставлено: однако Архин обвинил Лисия в противозаконном получении этого права, прежде чем оно было подтверждено указом Сената: но Лисий не имел от этого пользы; он провел остаток дней в Афинах как если бы являлся гражданином, и умер в возрасте 83 лет, но другие говорят – 72.

Cod. 263. Исей

Переводчик: Г.П. Власов (Агностик)

Читал различные речи Исея: имеется шестьдесят, сделанных от его имени, но признается только пятьдесят. Этот оратор был учеником Лисия, и он взял его за образец. Если судить по элегантности слога и основательности его замыслов. Он настолько хорошо ему подражал, что мы не отличаем стиль одного от стиля другого, исключая фигуры, которые Исей первым ввел в постоянное употребление. Именно он первым привнес красноречие в политику: то, в чем ему следовал его ученик Демосфен.

Был он халкидцем; он отправился в Афины, чтобы учиться у Лисия: он процветал в конце Пелопоннеской войны и не дожил до воцарения Филиппа; затем, занимаясь какое–то время школой, он ушел в отставку, чтобы учить Демосфена, которому он передал ораторское искусство; он получил от него десять тысяч драхм вознаграждения. Исей в основном знаменит тем, что воспитал этого великого оратора. Говорят, что он даже писал речи Демосфена против его опекунов.

Cod. 264. Эсхин

Переводчик: Г.П. Власов (Агностик)

Речей Эсхина, которые я знаю, три и девять писем; потому что «Делосская речь» не его. Его стиль чистый, спокойный и текучий. Его отличает, в особенности при обращении к энтимеме, высочайшая четкость рассуждений. Его речь против Тимарха самая известная. Этот Тимарх был обвинен за то, что устроил в своем доме притон разврата. Эсхин выступил против него, и застыдил его настолько, что тот ушел из суда, чтобы повеситься от отчаяния.

Эсхин был первым, кто оповестил афинян о победе, которую они добыли во второй раз при Тамине. Говорят, он был первым, кто выступил против Филиппа на народном собрании: его заслугой было то, что будучи послом в Аркадию, он убедил этот народ снарядить десять тысяч человек для войны с этим правителем.

Он был из Котоки, деревни а Аттике, сын Атромета, который при власти Тридцати тиранов был изгнан, и который впоследствии вдохновлял народ на восстановление своей свободы.

Матерью его была Главкофея. Относительно его происхождения и относительно его собственности сказать ничего нельзя. В молодости он перепробовал много профессий; физически крепкий, он посвятил себя гимнастическим упражнениям и даже служил в армии. Затем, в виду того, что он обладал прекрасным и сильным голосом, он отдался актерской профессии: если верить Демосфену, он исполнял должность суфлера, и даже играл третьестепенные роли в труппе Аристодема, который переезжал из деревни в деревню во время Вакханалий. Еще мальчиком он помогал отцу в его профессии учителя грамоты. По некоторым данным он был связан с Сократом и Платоном, но Цецилий называет его учеником Леодаманта.

Как только он стал вмешиваться в дела государства, он приобрел великую славу: чему дух фракции немало способствовал: выступая как антагонист Демосфена, он стал главою партии. Между прочим, он вместе с Демосфеном и другими входил в состав посольства к Филиппу для заключения мира. По возвращении посольства Демосфен обвинил его в злоупотреблении, за то, что был выбран Пифагор^[643], и будучи послом амфиктионов к амфиссянам, в то время когда они построили порт, он вызвал священную войну; когда он вернулся, амфиктионы были вынуждены искать защиты у Филиппа, который по наущению Эсхина вмешался в это дело, вторгся в Фокиду и сделался там хозяином. Но благодаря покровительству Евбула, сына Спинфары, и ходатайству Проналлусия, которые в то время имели влияние на настроение народа, Эсхин получил на тридцать голосов больше и не был осужден.

Какое–то время спустя Филипп умер, а Александр собирался переправиться в Азию, Эсхин начал (процесс) против Ктесифона из–за отличий, присужденных им Демосфену. В этом известном деле, не сумев набрать и пятой части голосов, он был оштрафован на тысячу драхм; не в состоянии выплатить штраф, он отправился в порт Сизиф и удалился на Родос. Там он открыл школу красноречия, и однажды прочитал свою речь против Ктесифона, и родосцы удивлялись, как он мог проиграть свое дело с такою речью. «Родосцы», сказал он, «вы бы перестали удивляться, если бы услышали Демосфена». Из Родоса он отплыл на Самос, где и закончил свои дни.

Cod. 265. Демосфен. Речи

Переводчик: Г.П. Власов (Агностик)

Прочитал почти все речи Демосфена; 65 подлинные из тех, что приписывают ему, из которых, как думает большинство людей, наилучше составленными являются речи к народу^[644].

Некоторые говорят, что речь «О Галоннесе», – которую также называют «Вторая речь против Филиппа»^[645], потому что в ней оратор отвечает на письмо Филиппа, – некоторые по крайней мере говорят, что это не подлинная речь Демосфена; и ссылаются в поддержку своего мнения на выражения, лексикон и соразмерность композиции; эти элементы гораздо выше в манере Демосфена; действительно, стиль здесь спокойный и не последовательный, значительно уступающий мастерству оратора в этих отраслях. Те, кто убирает эту речь у Демосфена, приписывают ее Гегесиппу^[646]. Я думаю, что зачастую произведения разных авторов показывает великое сходство, а сочинения разного характера исходят из одного и того же автора. Потому что человеческие возможности не всегда неизменны и постоянны, и в письме не меньше, чем в других жизненных сферах. Прежде всего, учитывая различия, которые не улавливаются даже на самых существенных характеристиках ораторского стиля, но весьма ничтожные, я не знаю, как с определенностью решить, что речь «О Галоннесе» является работой Гегесиппа или временным ослаблением таланта Демосфена.

Подобным образом речь, которая озаглавлена «О договоре с Александром» приписывается Гипериду вместо Демосфена, поскольку последний по многим пунктам превосходит других ораторов, прежде всего в выборе слов, тогда как настоящая речь даже содержит низкопробные выражения, такие как «богатейчики», «гонориться» и так далее и тому подобное.

Есть и такие, кто отвергает две речи против Аристогитона как неподлинные. Но эти люди оставляют их осиротевшими, будучи не способны назвать их родителей. Среди них Дионисий Галикарнасский, который не подкрепляет свои предположения какими–либо доказательствами; он даже отказывается признать факт, который имеет гораздо больший вес, чем его отрицание, именно, Аристогитон сам признал, что Демосфен писал против него, потому что он увидел свою защиту, не мимоходом, но в ходе подробной дискуссии, в речи озаглавленной «Апология против преследования Ликурга и Демосфена».

Речи против Мидия и против Эсхина одинаково обвиняются в отсутствии некоторых качеств, которые характеризуют стиль Демосфена^[647].

В этих двух речах, действительно, через определенные промежутки он, как кажется, принимает на себя те же самые идеи, борется с собой, словно некто упражняется, а не так как будто некто на самом деле полемизирует. Вот почему некоторые говорят, что эти две речи остались в состоянии черновика, не будучи вычищены для обнародования: тем не менее вопрос использования речи в обличительном процессе весьма умозрительный. Но что должны те, кому представят на суд, сказать об Аристиде^[648], который как кажется злоупотребляет такими стилистическими трюками до предела, точно также как напрягает свои усилия сверх разумного и использует сравнения не пропорциональные необходимому совершенству, но запредельные? Это прежде всего речь против Эсхина, которая остается открытой для упреков в том, что оставлена в черновом варианте, и не получила окончательной шлифовки, ибо причина в том, что все то, что очень смущает и не имеет отношения к обвинению, оставлено на конец речи, обстоятельство, которое от оратора не должно было ускользнуть, если бы он внимательно просматривал свой труд. На самом деле, речь Лисия «Против Мнесиптолема»^[649] строится не так, и во всех частях, которые требуют этого, он сохранил пафос без какого–либо ослабления своей энергии, но скорее усиливает ее, и неослабно держит своих слушателей в напряжении, даже в конце. Однако, согласно некоторым, речь «О ложном посольстве» оставлена в набросках и не была написана для обнародования, брошенная в процессе редактирования. Почему? Потому что после элементов заключительной части, которые многочисленны и которые занимают значительное место, автор, который уже дал много антитез, снова возвращается к антитезам, которые не организованы и беспорядочны.

Что касается речи «За Сатира об опеке против Харидема»^[650] есть те, кто уверенно судят, что это Демосфен, но Каллимах^[651], который даже не способен к суждению, думает, что это Динарх. Некоторые приписывают ее Лисию, в чем они идут против хронологических фактов, а равным образом против всех характеристик работы, предмета и стиля. Наблюдения в пользу авторства Демосфена основываются на косвенных обстоятельства, устойчивых характеристики периодов и их энергичности, потому что от введения вся речь усыпана этими особенностями. И конечно выбор слов превосходен и композиция почти совершенна. Свидетельствуют также фигуры: они сжаты, энергичны и безсоюзны, такие как любил использовать Демосфен больше всего. Но прежде всего композиция – четкая и украшенная не в ущерб ясности; периоды доведены до совершенства и придерживаются совершенной меры во всем.

Таким образом, тот факт, что ни один тип композиции не отсутствует, но все, что содержится в его периодах, связывает Исократа с Демосфеном, также как и Лисия. Но то что различает их, это очень разные длины в построении частей фразы в периодах. В большинстве случаев Исократ растягивает их, а Лисий сокращает, тогда как Демосфен держится равной меры между этими двумя.

Что касается речи «О мире», многие, и в частности софист Либаний^[652] считают, что она была написана, но никогда не произносилась. На самом деле оратор в своем судебном иске против Эсхина немало упрекает его за то, что посоветовал афинянам принять постановление, что Филипп будет одним из Амфиктионов. Таким образом, как можно осмелиться дать такой совет в деле, где он яростно критикует другого? Потому что речь «О мире» четко предполагает, что Филипп станет Амфиктионом.

Речь «Против Неэры», обвиняемая в пошлости, некоторыми критиками исключается из трудов Демосфена вместе с речью «О любви», которая приписывается ему, также как и «Погребальная речь».

Говорят, что в возрасте 24 лет Демосфен работал над речью «О [налоговых] исключениях или против Лептина», начало которой рассматривается как воинственное критиком Лонгином. Лонгин жил при Клавдии^[653] и часто вел юридические дела для Зеновии, царицы Орсохены, которая царствовала после смерти своего мужа Одената. Древняя традиция сообщает, что она приняла еврейские обычаи и отвергла языческие суеверия. Как бы там ни было, Лонгин дал заключение о введении мною упомянутое. Другие ошибочно говорят, что

вступление относится к типу нравоучительных. Многие другие критики молчат о трудности этой речи: такие как ритор Аспасий^[654], например, потому что он даже не выдвинул своих знаний об этой речи с указанной четкостью.

Все то же самое с речью «Против Мидия», потому что она занимала внимание многих людей и снабдила их материалом для многочисленных споров. Некоторые говорят, что она принадлежит к жанру пафоса и использует преувеличение. Другие говорят, что она практического жанра. Итак, словарь энергичен, композиция гармоничная; он приспосабливает стиль пафоса к рассуждениям, а аргументы к пафосу, и те, что практического характера, он приспосабливает к форме, которая им подходит. Автор удерживает равновесие не только в этой речи, но и во многих других. Тем не менее трудно боевитому автору удерживать равновесие от схватки к схватке со своими противниками, прежде всего когда он от природы живой и страстный, черты характера недостающие ни Демосфену, ни Аристиду. Именно поэтому они часто позволяют себе увлечься: их темпперамент срывал их намерения, потому что искусство не может управлять волей, если только этому не способствуют черты характера.

В возрасте 38 лет оратор речью убедил народ послать помощь против Филиппа олинфянам, которые просили об этом через посольство.

Этот Демосфен был сыном Демосфена и Клеобулы из дема Пеаниа. Его отец умер, когда ему было семь лет, осталась также сестра на два года младше. Он жил с матерью и прошел обучение у ритора Исократа, а по мнению большинства, у Исея из Халкиды, который преподавал в Афинах. Исей сам был учеником Исократа и соперником Фукидида и философа Платона. Каждый сообщает разные факты относительно образования Демосфена и его учителей. По достижении совершеннолетия, как только он получил от своих опекунов усеченное наследство, он возбудил против них иск по причине их бесхозяйственности; было их трое: Афоб, Фериппид и Демофонт – некоторые называют Демея вместо Демофонта – требуя десять талантов с них в каждом иске. Все то же самое, он не взял с них ничего когда однажды получил признание; он добился соглашения с одними и простил других из милосердия. Избранный хорегом, он был побит в театре Мидием из Анагиры во время исполнения своих обязанностей; он привлек его к суду и допустил проигрыш, когда другой дал ему три тысячи драхм.

Говорят, что он исправил многие природные недостатки упорными упражнениями. В юности он заперся в пещере и провел там время в занятиях философией, обрив себе часть головы с тем чтобы его наружность помешала ему оставить ее, даже если бы он захотел. Говорят еще, что он спал на узкой кровати, с тем чтобы быстро подняться; будучи не в состоянии выговаривать букву «ро», он добился этого тяжким трудом. Так как в ходе своих риторических упражнений он двигал плечами в наименее изящной манере, он подвесил к потолку вертел, или как говорят некоторые, небольшой меч, чтобы пока он упражнялся ограничить свою подвижность из страха пораниться, и таким образом он избавился от этого позорной привычки.

Так как шум толпы смущал его, он шел к Фалерну, так как страдал не больше, и делая свои риторические упражнения, сталкиваясь с шумом волн, исправил природу через практику. Он даже сделал зеркало в полный рост, и использовал, чтобы смотреть на себя и проверить себя с тем чтобы, если есть какая–нибудь небрежность в позе, когда он говорит, он мог прийти к исправлению этого, изучая себя.

Ему не хватало духу говорить очень длинные периоды на одном дыхании, так что он дал десять тысяч драхм актеру Неоптолему, обучившему его контролю над дыханием. Узкая носоглотка, которой мы втягиваем воздух через нёбо, так чтобы освежить и обогреть грудь, вдыхая воздух, и из которой выходит пар, была у него слишком узкой для его профессии; ибо это очень важный фактор для чистоты голоса. Он расширил ее естественный диаметр заполняя рот маслом, при этом идя в верх по крутому склону; под действием движения, вдыхая через ноздри, природная ограниченность эффективности носоглотки пришла в норму^[655].

Когда он занялся политикой, он увидел, что некоторые граждане поддерживают Филиппа, тогда как другие обращались к народу в интересах свободы города, он вошел в состав хорошей партии и работал с Гиперидом, Навсиклом, Полиэвктом и Диотимом. При этом он приобрел для афинян союз с Фивами, а также в Эвбеей, Корркирой, Коринфом, Беотией, а также с многими другими эллинами.

Однажды он обратился к народу, но был изгнал из театра и ушел домой обескураженный. Евном из Фрии, который тогда был старцем, повстречался ему на пути, узнал причину его уныния, и увещевал его мужаться и вернуть уверенность в себе. Даже больше чем Евном, актер Андроник сказал ему, что его речи хороши, и даже превосходны, и что ему только недостает актерского мастерства. Демосфен отдал себя в руки Андроника и научился от него технике ораторской жестикуляции. Вот почему, когда кто–нибудь спрашивал его, что является первым элементом ораторского искусства, он отвечал: «Жестикуляция»; и вторым – «жестикуляция», и третьим – «жестикуляция», показывая этим, что жестикуляция является важным элементом искусства публичных выступлений. Он поклялся, согласно Деметрию

Фалернскому^[656], «землей, источниками, потоками и реками». Однажды, когда он принес клятву в таких выражения, он спровоцировал беспорядки среди народа, так как он также богохульственно поклялся Акслепием и поставил ударение на третий от конца слог^[657]. Все то же самое, после того как он побывал учеником Евбулида из Милета, который был непревзойденным в искусстве красноречия, он исправил привычки, которые могли использоваться для его критики.

Сообщают, что Филипп Македонский, когда ему доставили и прочитали речи Демосфена, составленные против него, восхитился из величию и сказал: «Я сам, если бы слышал Демосфена, говорящего против меня, выбрал бы этого человека вести войну против меня». Один из друзей спросил его, какие речи самые убедительные и самые действенные, Демосфена или Исократа: он ответил, что речи Демосфена напоминают солдат, потому что их энергия сильна и воинственна; тогда как Исократовы напоминают атлетов, потому что они дают удовольствие слушающим.

Когда Эсхин был приговорен к изгнанию, Демосфен верхом последовал за ним, предлагая ему различные утешения, и вручив ему талант серебра, тогда как Эсхин ожидал нечто противоположное. В самом деле, когда он увидел Демосфена преследующего его, Эсхин счел, что он преследует его с целью причинить вред, и уже бросился к нему в ноги с покрытой головой, умоляя о безопасности; и Демосфен, как было сказано, повел себя с ним на манер более приличествующий философу, чем оратору. Когда он призвал его перенести изгнание с мужеством, Эсхин сказал: «Как могу я, быть изгнан из такого города, где враги превосходят добротою и благородством тех, кого в других местах мы считаем друзьями?»

Назначенный управлять поставками зерна и обвиненный в краже, Демосфен был оправдан. Когда Филипп захватил Элатею, он сам пошел на войну с теми, кто был разбит при Херонее; выяснилось, что он покинул свой пост. Когда он бежал и плащом зацепился за терновник, его обвиняли, что он обернулся и сказал: «оставь мне жизнь». Его щит изображал Фортуну в виде этого предмета^[658].

Он удостоил тех кто пал бою надгробной речью: он сделал ее в манере, которая несомненно соответствовала обстоятельствам, но которая была весьма далека от его ораторских способностей. Позже он ремонтировал укрепления города; будучи назначен для их содержания он столкнулся с расходами, дав 100 мин серебра из собственного состояния. Он дал 1000 драхм делегации религиозных празднеств. Он взошел на трирему и совершил поездку для сбора денег с союзников. За свои услуги он несколько раз удостаивался золотого венка, сначала от Демотела, Аристоника и Гиперида, позднее от Ктесифона; этот последний указ как якобы незаконный (оспорили) Диодот и Эсхин; он говорил в свою защиту и взял верх.

Позже, когда Александр переправился в Азию и Гарпал^[659] бежал в Афины с деньгами, сперва Демоосфен выступал против приема этого человека в городе; но как только Гарпал прибыл и, как говорят, Демосфен получил 1000 дариков^[660], он явился к тем кто поддерживал Гарпала и, когда афиняне хотели передать Гарпала Антипатру, он выступил против и издал указ, что деньги Гарпала должны храниться в Акрополе, не сказав народу даже переданной им суммы. Гарпал что привез 700 талантов, которые он передал на хранение в Акрополь, но только 308 или чуть больше были найдены там. Из тюрьмы Гапрал сбежал, одни говорят на Крит, другие – в Тенар в Лаконии; Демосфен столкнулся с обвинениями во взяточничестве.

Привлеченный к суду по этому обвинению Гиперидом, Пифеем, Менесайхмом, Гимерием и Проклом, которые убедили ареопаг осудить его, он был признан виновным, после чего отправился в изгнание, потому что не мог выплатить в пятикратном размере сумму им полученную: его обвиняли в том, что он позволил подкупить себя 30 талантами. Существует и другая версия этой истории, которая утверждает, что не дожидаясь приговора он удалился в изгнание, чтобы те, кто будет судить его, не дали ему своих снадобий.

Немного позже афиняне отправили Полиевкта послом в Аркадийский союз, чтобы оторвать их от союза с македонянами. Когда Полиевкт ничего не добился, появился Демосфен, выступил на ту же самую тему и убедил аркадян. Это деяние принесло ему восхищение афинян и отзыв из ссылки; был принят декрет и послана за ним трирема. Указ постановлял, что вместо выплаты 30 талантов он должен восстановить алтарь Зевса в Пирее. Он возвратился к политической деятельности как и прежде.

Но когда Антипатр уничтожил Фарсал, угрожая осадить Афины, если ораторы не будут доставлены к нему, Демосфен покинул город не способный защитить себя и отправился в изгнание. Сначала он поехал в Эгину, затем, опасаясь гнева Антипатра^[661] и здесь, переехал на Калаврию^[662]. Афиняне проголосовали выдать ораторов, он укрылся в храме Посейдона. Архий, по прозвищу ищейка осужденных, последовал за ним и пытался убедить его покинуть храм и довериться Антипатру. «Голубчик», сказал он, «ты не убеждал меня своими трагедиями, так и теперь не убедишь своими советами». Когда Архий попытался захватить его силой, горожане помешали ему. И Демосфен сказал с большим благородством и самообладанием: «Я бежал в Калаврию не из страха за свою безопасность, но потому что хотел доказать, что македоняне способны запятнать себя насилием против богов». Он попросил дощечку и, говорят, написал на ней элегическое двустишие для статуи, которую афиняне выбили позже: «О Демосфен, если б ты имел силу, равную твоему разуму, Македонский Арес никогда бы не правил над греками». Так говорит Деметрий из Магнезии^[663]; другие говорят, что на табличке не нашли ничего кроме слов «Демосфен приветствует Антипатра». Некоторые говорят, что оратор умер, проглотив отравленное питье, другие – высосав яд, который был в его пере, потому что оно было в его руках пока он писал. Другие дают ему браслет на руку, и в котором был спрятан яд. Другая версия сообщает, что умер он задержав дыхание, а еще одна, что благодаря яду, который был спрятан в печати его перстня.

Он прожил 70 лет согласно мнению большинства: или 67 лет согласно некоторым. Политикой он занимался 22 года. Он оставил двоих детей от той самой жены, что была из знатной семьи. Есть его статуя в Пританее, несущая меч, потому что, говорят, в таком виде выступал он перед народом против Антипатра, когда последний хотел вынудить ораторов покинуть Афины. Позже город предоставил бесплатное пропитание в Пританее родственникам оратора; другие посмертные почести были присуждены ему и на площади установлена статуя.

Большое число шуток и остроумных замечаний приписывают ему, каждая их которых подходит к потребностям случая, и которые его слушатели сохранили в памяти и записали.

Однажды, когда афиняне были против, чтобы он выступал на собрании, он заявил, что хочет сказать всего несколько слов. Они согласились. «Юноша», начал он, «как–то летом нанял осла для поездки из Афин в Мегару. Когда примерно в полдень стало припекать, владелец осла и захотели спрятаться в тени осла; один говорил, что другой нанял осла, но не его тень; наниматель утверждал, что поскольку он заплатил хозяину за тело осла, то имеет право на пользоваться тем, что является результатом существования этого тела». На этом месте он ушел, возбудив в слушателях интерес дослушать остальную часть истории. И когда афиняне остановили его и требовали, чтобы он закончил свою историю, он ответил: «Итак, вы хотите послушать о тени осла, но не о серьезных и полезных делах для города».

Его прозвали Баталом^[664], некоторые говорят, потому что в юности он носил женскую одежду на гулянках; другие говорят с тем чтобы нанести ему обиду, что он получил это прозвище от уменьшительного имени своей няни. Другие, следуя за софистом Либанием, говорят, что в юности он был слабым и болезненным, ибо по этой причине он не часто посещал палестру, как привыкли делать все дети в Афинах; вот почему, когда он вырос, он был осмеян врагами из свою изнеженность прозвищем Батал. На самом деле, эфесский флейтист, называемый Баталом, первым надел женскую обувь на сцене и использовал нежные мелодии; он сделал свои выступления полностью женоподобными; отсюда впоследствии развратные и женственные мужчины получили прозвище Батал.

Cod. 266. Гиперид

Переводчик: Г.П. Власов (Агностик)

Я также прочитал речи Гиперида. Есть пятьдесят две подлинные, и двадцать пять сомнительные: итого семьдесят семь.

Сочинения этого оратора настолько превосходны, что некоторые^[665] не могут решить Демосфен ли выше Гиперида, или же Гиперид выше Демосфена, и они применяют к Гипериду такое описание, которое я привел, меняя лишь одно имя на другое.

Его отцом был Главкипп, сын Дионисия, из деревни Колиты. Он оставил сына по имени Главкипп: этот сын занимался красноречием и оставил несколько судебных речей. Сам Гиперид, после того как был учеником Платона и Исократа, управлял афинским государством в то время как Александр дал законы Греции. Этот правитель требовал от афинян корабли и должностных лиц; Гиперид был того мнения, чтобы не отдавать ни того, ни другого, и предлагал афинянам распустить наемные войска, которые они держали на Тенаре.

Он пожаловал высокие почести Демосфену. Диодот обвинил его в нарушении законов, но он защищался так хорошо, что был оправдан.

После того как он тесно взаимодействовал с Ликургом, Лисиклом и Демосфеном, когда первые двое были мертвы, он изменил свое поведение по отношению к третьему, ибо Демосфен подозревался в получении денег от Гарпала, и Гиперида предпочли выбрать^[666] его обвинителем.

Но он в свою очередь был обвинен Аристогитоном за противозаконные действия, ибо он издал указ, предоставивший гражданские права иноземцам и свободу рабам, и он приказал богов, женщин и детей отправить в Пирей.

На это обвинение он ничего не ответил, кроме того, что принял требования необходимости: «это не я», сказал он, «принял указ, это страх, который напал на нас. Это битва при Херонее», и он не был осужден.

Пока он был государственным оратором, он занимался профессией адвоката.

Подозревали, что он получил свою долю денег от персов, а также от Эльфиата; это не помешало ему исполнить триерархию в то время когда Филипп осаждал Византий; в этом качестве он быстро пришел на помощь и вовремя спас византийцев, в том же году он был назначен смотрителем театра, хотя все другие (триерархи) были освобождены от обязанностей. В то время когда он управлял республикой, он постановил^[667] оказать большие почести Иолаю, который преподнес Александру отравленный напиток.

Он был ничем не хуже Демосфена в Ламийской войне, и с удивительным успехом произнес надгробную речь над павшими в этой войне.

Когда он увидел, что Филипп готовится напасть на Евбею, и афиняне справедливо были встревожены движениями этого правителя, он приказал использовать общественные средства для оснащения сорока триер; желая показать пример другим, он выставил две триеры, от своего имени и от имени сына. Народы Делоса и Афин спорили между собой, кто из них должен иметь приоритет в храме Аполлона. Народ Афин назначил Эсхина сказать речь, но ареопаг назначил Гиперида; эта та самая речь, которая известна под названием «Делосской».

Некоторое время спустя прибыли в Афины посланники Антипатра: эти посланники, призванные на слушания, дали высокую оценку своему хозяину и говорили о нем, как о самом честном человеке в мире. «Я знаю, что он очень честный человек», сказал Гиперид, «но я также знаю, что мы не хотим хозяина, каким бы хорошим он ни был». По поводу изобличения Мидия, он обвинил Фокиона в попытках подкупить народ своею щедростью; но в этом случае не имел последователей.

Наконец, после несчастного исхода битвы при Кранноне, видя, что Антипатр поклялся его уничтожить, и что народ хочет отдать его грозному врагу, он бежал из Афин в Эгину.

Там он нашел Демосфена, перед которым пытался оправдаться за процесс с ним. Он намеревался искать другое убежище: но был арестован по приказу Архия, хотя находился в храме Нептуна и даже обнимал его статую. Оттуда он был доставлен в Коринф, где тогда находился Антипатр. Там ему учинили пытку, чтобы заставить его раскрыть государственную тайну, но будучи человеком мужественным, он предпочел перенести все виды мучений, не сказав ничего, что могло бы повредить отечеству, и он вырвал себе язык, чтобы никто не мог вырвать из него тайну.

Другие говорят, что он был отправлен в Македонию, и по пути он отрезал себе язык, и что после смерти он остался без погребения. Однако какие–то родственники, несмотря на запрещение македонян, положили его тело на костер, а прах отправили в Афины.^[668]

Cod. 267. Динарх

Переводчик: Г.П. Власов (Агностик)

Наконец, я также прочел все речи Динарха. Насчитывается шестьдесят четыре, которые, по мнению большинства критиков, все его. Другие некоторые из них относят к Аристогитону, который процветал в то же время что и Гиперид.

По-видимому Динарх за образец подражания принял Гиперида, а скорее Демосфена, чьи горячность, живой стиль, вариации с применением фигур более соответствуют его гению.

Его отца звали Сократ; другие говорят, что Сострат: он был афинянином согласно одним, а по другим – из Коринфа. Будучи юношей он пришел в Афины, в то время когда Александр повел свою армию в Азию, он был учеником Теофраста и дружил с Деметрием Фалерским. После смерти Антипатра он принял дела Республики от большинства ораторов: некоторые были убиты, другие в бегах; и на данном этапе он возглавил дела. Он знал как завоевать дружбу Кассандра, одного из полководцев Александра; таким средством и оказывая судебную защиту тем, кто в ней нуждался, он приобрел большое имущество.

Самые знаменитые ораторы того времени были его противниками, но не выступал в суде против них, что было ему недоступно; он продавал свое перо тем, кто должен был защищать себя в суде. Когда Гарпал бежал в Афины, Динарх составил несколько речей против тех, кто обвинялся в получении взятки: но сам потом, обвиненный в том, что имел сношения с Кассандром, противоречащие интересам государства, продал все свое имущество, выручив хорошую сумму, и бежал в Халкиду. Он приумножил богатство и через пятнадцать лет вернулся в Афины благодаря хлопотам Теофраста, который добивался его возвращения и некоторых других изгнанников.

По возвращении он поселился у своего друга Проксена, где он был ограблен. Старый и почти слепой он подал иск и впервые вел свое дело лично; эта судебная речь против Проксена сохранилась. Вот то, что я должен сказать о девяти ораторах, речи которых я прочитал.

Cod. 268. Ликург

Переводчик: Г.П. Власов (Агностик)

Что касается Ликурга, я не успел прочитать его речи; знаю, однако, что их было пятнадцать, и что они слабее, чем у любого другого из афинских ораторов. Он был сыном Ликофронта, которого Тридцать тиранов приговорили к смерти. История сообщает нам, что сперва он посвятил себя изучению философии, в которой он был учеником Платона. Потом он поступил на обучение к Исократу, а когда начал принимать участие в государственных делах, он прославился благородным поведением и красноречием. Поэтому он получил в управление государственную казну: за пятнадцать лет выручка составила четырнадцать тысяч талантов, и он оправдал свою должность тщательностью и непорочностью, наилучшими из возможных. В этой новой должности направление дел задавала война, и он восстановил укрепления города и добавил новые: он завершил различные общественные работы, которые оставались незавершенными. Он построил три сотни гребных судов с клетушками для жилья; он обеспечил арсенал всеми видами боеприпасов и снастей; он украсил Панафинейский стадион красивейшим парапетом, который тянулся вокруг.

Приняв руководство полицией Афин, он навел надлежащий порядок и установил хороший надзор в самый короткий срок, так что очистил город от разбойников и злодеев. Он был неумолимо суров к этим людям; некоторые, пользуясь таким случаем, говорили по поводу его приказов, что, по меньшей мере, они были написаны пером смоченным не чернилами, а кровью.

Своими услугами и редкими качествами он внушил столько любви афинянам и почитания его личности, что когда Александр потребовал доставить Ликурга к себе в числе других ораторов, народ отказал ему. Его несколько раз отправляли с посольствами вместе с Демосфеном, а в последний раз к народам Пелопоннеса. Таким образом он прожил всю жизнь в великом уважении афинян, его праведность была настолько хорошо известна, что мнение Ликурга учитывалось в пользу лиц, за которых он высказывался. Он был автор нескольких законов, последний, пятый был такой: ни одна афинянка не может явиться на Елевсин в повозке^[669], чтобы не было слишком большой разницы между теми кто богат, и кто нет.

Сборщик податей осмелился поднять руку на философа Ксенократа и хотел арестовать его; неожиданно появился Ликург, заступился за философа, присудил сто ударов палкой сборщику и поместил его в тюрьму. Этот поступок понравился большинству афинян, выразивших тысячи благословений Ликургу: несколько дней спустя Ксенократ встретил сына Ликурга и сказал: «Твой отец отомстил за меня этому негодяю сборщику; но я не остался долгу, я для него заработал множество похвал».

Будучи богат, богаче любого другого горожанина, он никогда не имел другого платья (кроме того), которое носил и зимой и летом. Обычно он ходил босиком и едва ли имел обувь, которая полагалась при его имуществе. Природа отказала ему в таланте красиво говорить на площади; но исправлял это тяжелой, напряженной работой днем и ночью (над тем), что он должен был сказать. Овчина с подушкой на полу его комнаты служила ему постелью. Делал он это для того, чтобы с неудобной постели более охотно подниматься и возобновлять работу.

Когда он говорил, он выражался энергично, и свободно говорил то, что думал. Однажды он увещевал афинян, но они его не слушали. Неблагодарные люди, закричал он, вы заслуживаете кнута. Состарившись, он почувствовал, что его конец близок, и он попросил отнести его в храм Матери Богов, а затем в Совет, где он отчитался об исполнении своей должности: и только Менесехм выразил сомнения, на что Ликург воскликнул, что это клевета. Его обратно отнесли домой и он умер через несколько часов. Он одержал победу над завистью и в ряде других случаев, и неоднократно народ награждал его венком.

Он оставил жену Каллисту с тремя сыновьями: Аброном, Ликургом и Ликофронтом. После его смерти афиняне неблагодарно бросили в тюрьму этих троих сыновей по обвинению Менесехма, секретаря Фрасикла. Демосфен из изгнания обратился к народу Афин, объясняя, что они обесчестят себя навсегда, бросив детей такого отца, который отмечен такими достоинствами и который оказал им такие великие услуги: это письмо оказало должное влияние и дети Ликурга были оправданы.