Слова (изд. 2007 г.) #4

Слово 35. На память мучеников и против ариан

1. Можно ли выразить словом, что представляется взору? Какая речь будет соответственна открывающимся перед нами благам? Невероятное зрелище предлежит очам нашим! Хотя и неоднократно желали мы видеть сие, однако же оно выше и того, к чему простирались наши желания.

Опять здесь чествования мучеников, которые перед сим немалое уже время оставлены были в пренебрежении; опять стечения Божиих иереев, опять ликостояния и духовные торжества; опять многолюдное собрание желающих праздновать, а не ратоборствовать! О чудо! Повержено из рук оружие, рассыпались ополчения, позабыли о брани, не слышны более голоса призывающих к битвам, а вместо них празднования, веселия, мирное растворение сердца ликовствуют в целом городе, который в давние времена был матерью мучеников, а во времена, затем последовавшие и немало продолжавшиеся, не участвовал в чествовании чад своих. Ныне же прияли мы вся и избыточествуем, как говорит апостол (Флп. 4:18). Хвала вам, мученики! И сей подвиг принадлежит вам: вы окончили победоносно сию великую брань; очень знаю, что это благие последствия ваших единственно трудов; вы воздвигли победное знамение мира; вы привлекли к себе иереев Божиих; вы собранию сему дали вождей, предскачущих Духом Святым.

О, сколько потеряли те, чья жизнь не продлилась до сего зрелища, чтобы и им после того, как пресытились горестями, можно было насладиться благами мира! 2. Еретическое обольщение подобно туману прешло и исчезло, рассеянное Духом Святым; воссияло же чистое благоведрие мира, и среди оного явились звезды сего града, блистающие в ясном свете истины; и не ночи, и не тьме даны они в удел, но все видимы днем, воссиявая истинным светом правды. И поскольку, по слову апостола, нощь прейде (Рим. 13:12), вернее же сказать, совершенно исчезла, и все просветляется светом дня, то убегают звери, ищущие себе пропитания ночью, и собираются в леса и пещеры, с шумом бегут еретические нетопыри, лишаемые зрения при свете истины, и, держась друг за друга, прячут головы в каменных расселинах. Прекратились с наступлением сего дня сходбища сластолюбцев и винопийцев, сокрылись придорожные грабители, расхитители домов и тати; какие только есть дела ночи, все исчезли с воссиявшим светом мира.

А пока была эта ночь, все омрачившая мглой обмана, какие совершались тогда дела? Достойные забвения и глубокого молчания, чтобы воспоминанием ненавистного не осквернялась приятность настоящего. Да и как описать бедствия сей ночи? Как и умолчать о них? В каком горестном событии найдется столько трогательного? Какой вымысел воспроизведет столько несчастий? Какой стихотворец представлением на зрелище прославил такие страдания? И бедствия выше слова, и страдания выше сил повествователя! 3. Бойницей диавола было место этого лика; здесь расположился он станом и в нем поставил своих оруженосцев; здесь были воинство лжи, защитники обмана, бесовские полчища, легионы нечистых духов. А если нужно употребить языческие наименования, здесь наступало на Церковь лукавое воинство бесов – эринний, ибо так вынуждаюсь назвать тех жен, которые оказались неестественно мужественными на зло. Одна была Иезавель во дни Илии, которая жаждала крови пророков Господних; и боговдохновенное бытописание выставляет ее на позор для того, думаю, чтобы в памятовании необузданной жены находили урок для жизни все живущие после Иезавели. А ныне многие Иезавели прозябли вдруг из земли, как вредное зелие, и избытком злобы своей превзошли упоминаемую в Писании. Если не веришь слову, взгляни на историю. Та изнеженному Ахаву доставила Навуфеев виноградник, чтобы сделать из него сад, место увеселения, женскую забаву, а сии старались привести в совершенное уничтожение живой виноградник Божий, разумею Церковь, и сами приводили в исполнение злое дело.

Какой найду пример для слова? Какое придумаю изображение для сего злонравия? Видел я подобную картину на отбеленной стене; поддержите грудь мою, воздымающуюся при воспоминании бедствий, или, лучше сказать, сами поскорбите со мной о перенесенных несчастьях, потому что пересказываю не чужие, но собственные наши злострадания! Какая же это картина, которую уподобляю описываемому событию? Она представляла безобразную пляску женщин, из которых каждая имела свое искривленное положение (в баснословии такие женщины называются менадами). Волосы развевались ветром, взоры изъявляли неистовство, в руках были пламенники, и от обращения оных все тело казалось в огне; благоприличием одежды затеснялось только дыхание в грудях; ноги едва касались земли и как бы висели на воздухе; ни одно из движений не выражало благопристойной стыдливости. 4. Среди пляшущей толпы находилось изображение мужчины, но это было вместе что-то женское, по виду неопределенное в рассуждении пола, образец изнеженности, нечто среднее между мужчиной и женщиной. Представленный был в состоянии расслабления, как бы в усыплении или в упоении, лежал небрежно на роскошной колеснице, которую по хороводу менад возили звери, и на него обильно лилось из чаши вино. Это изображение окружали какие-то неумолкающие чудовища с косматыми лицами, которые скакали около него на козьих ногах.

То же надобно сказать и об этой ночи. Женщины, известные только тем, что обесславили род свой, к общему унижению пола поругали обычное благочиние жен: торжественно ходили теперь по всему городу, в лице своем выставляя на позор обезображенную природу, вместо щитов вооруживши руки камнями, смотря убийством, поражая бесстыдными своими взорами. И когда вступили в Божию ограду, они возвели на священную кафедру своего Корибанта. Потом началось пьянство, потекло вино, явились даже из пустынь и Паны. Представь при сем ночь, смешанное общество и все то, о чем апостол запрещает даже говорить, сказав: бываемая отай от них, срамно есть и глаголати (Еф. 5:12). Ибо кто подробно опишет огонь, камни, убийства, раны? Кто изобразит усилия, с каковыми старались искоренять служителей святых домов? Кто опишет, как среди города до смерти били палками одного ревнителя истины, и только предполагаемое совершение убийства остановило действительное убийство?

Но не знаю, как слово мое, замедлив при земных повествованиях, удалилось от приличного обстоятельствам наслаждения. Посему и должны мы возвратиться к тому же, с чего начали, чтобы осолившийся слух омыть сладким, удобопиемым словом. Ибо сказано: в дни веселия забвение злых (Сир. 11:25). Итак, опять возвращаюсь к тому же слову. Исчезла сия ночь и мгла; при чистом благоведрии лучи мира озаряют светом истины. А потому из оград Божиих изринуто все зловонное и мерзкое; на место же сего в домы благочестивых введено всякое веселье. И для веселья ни в чем нет недостатка – ни в пирующих, ни в предлагающих пиршество; трапеза наполнена добрыми яствами.

Слово 36. О себе самом и к говорившим, что св. Григорий желает Константинопольского престола

1. Дивлюсь! Что располагает вас столько к словам моим? Отчего берет над вами такую силу моя речь, речь чужеземца, может быть слабая и не имеющая никакой привлекательности? Даже кажется, что у вас такое же ко мне влечение, какое у железа к магниту, потому что вы держитесь на мне, емлясь и каждый взаимно друг за друга, и все за Бога, из Которого и в Котором всяческая (Рим. 11:36). Подлинно, это чудная цепь, и ее соплетает Дух Святой, связуя неразрывными узами!

А если спросите о причине, то, сколько сознаю сам себя, не вижу в себе преимущественной перед другими мудрости; разве иной примет за мудрость то самое, что признаю себя и немудрым, и не близким к истинной и первоначальной Мудрости, – как думать о себе весьма нужно нынешним мудрецам, потому что всего легче обманывать самого себя и, надмеваясь пустой славой, почитать себя чем-то, будучи ничем. Не я первый проповедал вам учение Православия, за которое вы всего крепче держитесь. Я шел по чужим следам и (сказать правду) по следам вашим. Ибо вы ученики знаменитого Александра, великого поборника и проповедника Троицы, который и словом и делом искоренял нечестие, и помните ту апостольскую молитву, которая начальника нечестия^[265] поразила в месте, достойном нечистого сего языка, чтобы за поругание наказан он был поруганием и за неправедную смерть обольщенных им душ опозорен был праведно постигшей смертью. 2. Итак, мы не новый отверзли вам источник, подобный тому, какой показал Моисей в безводном месте спасаемым из Египта (Исх. 17:6), но раскрыли закрытый и засыпанный землей, подражая рабам Исаака великого, которые не только искапывали новые кладези воды живы, но и очищали загражденные филистимлянами (Быт. 26:16).

С другой стороны, я не из числа краснословов, не имею приятности в обхождении, не умею похищать благосклонность ласкательством, к чему способных много вижу между вызывающимися ныне священствовать. Эти люди и наше благочестие, которое просто и чуждо искусственности, обратили в искусственное и в какой-то новый род управления, перенесенный с торжищ во святилище и с зрелищ в недоступное взорам многих тайноводство, так что у нас (если должно выразиться смелее) два представления, и между ними то единственно различие, что одно открыто для всех, а другое для некоторых: на одном возбуждается смех, на другом – уважение; одно называется зрелищным, а другое – духовным. Вы свидетели и Бог, говорит божественный Апостол (1Фес. 2:10), что мы не принадлежим к сей части; напротив того, таковы, что скорее можно обвинить нас в грубости и незнании светских приличий, нежели в ласкательстве и раболепстве; даже и к тем, которые весьма к нам привержены, оказываемся иногда суровыми, как скоро они поступают в чем-нибудь, по нашему мнению, незаконно. И сие доказало недавнее со мной событие, когда вы, народ, кипя ревностью и гневом, несмотря на мой вопль и слезы, возвели меня на сей престол, который не знаю, как и назвать, мучительским или первосвятительским, – возвели, из любви нарушив закон. При сем случае столько огорчил я некоторых из самых ревностных, что они оставили меня и любовь переменили во вражду. Ибо менее смотрю на то, чем можно угодить, нежели на то, чем можно доставить пользу.

3. Посему какая же причина такой любви ко мне и к моим словам? Хотите ли сами открыть и объяснить ее, сделать известной вашу ко мне любовь, или угодно вам, чтобы изложил сие я, которого и в других случаях охотно приемлете истолкователем? Сколько заключаю по вашему молчанию, вы мне предоставляете слово. Итак, слушайте и смотрите, худой ли я угадчик в подобных делах.

Во-первых, мне представляется, что так как вы сами призвали меня, то и поддерживаете собственным судом, а потому и бережете меня, как свою добычу. И это точно в природе нашей, чтобы любить все собственное, имение ли то, или порождение, или слово, и чтобы питать искреннее благорасположение к своим произведениям. Во-вторых, особенно уважаете во мне то, что я не дерзок, не нагл, не держу себя по-зрелищному и напыщенно, но уступчив, скромен, даже в обществе как бы ни с кем не имею общения и живу отшельником, короче же сказать – веду себя любомудренно; и любомудрие мое не искусственно и ловко выисканное, но просто и духовно содержимое. Ибо не для того укрываюсь, чтобы искали меня и чтобы почли достойным большей чести, с какой мыслью иные открывают ненадолго красоты и потом прячут, но чтобы своим безмолвием доказать, сколько убегаю председательства и не домогаюсь таких почестей. В-третьих, вы видите, сколько терплю я от внешних врагов и домашних наветов, когда, скажу с Даниилом, изыде беззаконие из Вавилона от старец, иже мняхуся судити Израиля (Дан. 13:41). Вы жалуетесь и негодуете на сие, не можете ничем помочь утесненному и вместо всего приносите мне в дар одно сожаление. А жалость в соединении со стыдом произвела любовь. Вот тайна вашего ко мне уважения! 4. А пoелику нападают на меня за мои слова, за этот обильный и тем возбуждающий зависть язык, который сперва обучили мы светской словесности, а потом облагородили Божиим словом и горькую неудобопиемую Мерру усладили древом жизни (Исх. 15:25), то вы дали в себе место чувствованиям, достойным людей благородных, и любите во мне то самое, за что подвергаюсь нападениям.

Почему же не возлюбил я учености безгласной, сухой и пресмыкающейся по земле? Почему, видя многих довольствующихся и такой ученостью, я посвятил себя любомудрию чуждому и иноземному, обратился к речениям прекословным, когда надлежало смело бежать от всяких рассуждений и верой назвать такое отречение от разума, которое бы (уверяю в этом) и я сам возлюбил, будучи рыбарем (что также для многих составляет готовый предлог к извинению невежества), если бы моим словом была сила чудотворений? О, когда бы истребилась между людьми зависть – эта язва для одержимых ею, этот яд для страждущих от нее, эта одна из самых несправедливых и вместе справедливых страстей, – страсть несправедливая, потому что возмущает покой всех добрых, и справедливая, потому что сушит питающих ее! Ибо не буду желать зла тем, которые вначале хвалили меня. Они не знали, какой будет конец сих похвал, иначе, может быть, присоединили бы к похвалам и порицания, чтобы поставить преграду зависти.

5. Зависть омрачила и Денницу, падшего от превозношения. Будучи божествен, он не утерпел, чтобы не признать себя богом, и изринул из рая Адама, овладев им посредством сластолюбия и жены (Быт. 3:23), ибо уверил его, что древо познания запрещено ему на время из зависти, чтобы не стал он богом. Зависть сделала братоубийцей и Каина, который не стерпел того, что другая жертва была святее его жертвы. Зависть и злочестивый мир покрыла водами, и содомлян потопила огнем. Зависть поглотила землей Дафана и Авирона, возмутившихся против Моисея (Числ. 16:32), и поразила проказой Мариам, возроптавшую только на брата (Числ. 12:10). Зависть обагрила землю кровьми пророков и через жен поколебала премудрого Соломона. Зависть и из Иуды соделала предателя, обольстившегося немногим числом сребреников и заслужившего удавление; она произвела и Ирода – детоубийцу и Пилата – христоубийцу. Зависть истнила и рассеяла Израиля, который и доныне не восстал от греха сего. Зависть восставила нам и сего богоотступного мучителя^[266], от которого теперь еще остаются угли, хотя избегли мы пламени. Зависть рассекла и прекрасное тело Церкви, разделив на разные и противоборствующие скопища. Зависть восславила у нас и Иеровоама – этого служителя греху^[267], и налагает узы на язык. Он не терпит воссиявающей Троицы, Которая озаряет нас всецелым Божеством и истинных Своих проповедников делает для вас досточестными.

Не представляется ли вам, что я пустословлю, предлагая свои гадания? Или живописующее слово весьма верно изобразило причины любви? Что касается до сей любви, я так разумею дело. 6. Но пoелику вижу, что некоторые огорчаются оскорблениями и мое несчастье почитают собственным несчастьем, то полюбомудрствуем кратко и о сем.

Если бы для каких-нибудь человеческих и ничтожных замыслов или для получения сей кафедры и вначале предстал я к вам с этой сединой и с этими членами, согбенными от времени и болезни, и теперь бы переносил столько бесчестий, то мне было бы стыдно неба и земли (которыми обыкли свидетельствоваться древние), стыдно было бы сей кафедры, сего священного собрания, сего святого и недавно совокупленного народа, против которого такое ополчение лукавых сил, чтобы он, начавший уже образоваться по Христе, разрушен был до своего составления и умерщвлен до рождения. Мне стыдно было бы моих подвигов, и трудов, и этой власяной одежды, и пустыни, и уединения, с которым я свыкся, и беззаботной жизни, и малоценной трапезы, которая немного разве дороже была трапезы птиц небесных. Но пусть иные скажут обо мне правду, будто бы пожелал я чужой жены^[268], тогда как не захотел иметь своей! Пусть возьмут предо мной преимущество и Гаваониты, которых (сколько знаю) не приимет Дух Святой, и древосечцы, и водоносцы (Нав. 9:27), пока будут приступать к святилищу с такими пятнами в жизни и учении! Но если пришел я сюда защитить учение, оказать посильную помощь Церкви, доселе вдовствующей и безмужной, быть как бы наместником и попечителем, чтобы уневестить ее другому, как скоро окажется кто достойным сей красоты, и принести этой царице богатейшее вено добродетели; в таком случае чего я достоин – похвалы ли за усердие, или упреков по одному подозрению, потому что меня судят, соображаясь со страстями других? Поэтому, если застигнутому бурей кораблю, или осажденному городу, или пожираемому пламенем дому подаем помощь, спеша на лодках, или с воинством, или с огнегасительными снарядами, ты, добрейший, без сомнения, назовешь нас или морскими разбойниками, или желающими овладеть городом и домом, а не помощниками и защитниками.

6. Но скажешь: не так думают о тебе многие. Какая нужда в сем мне, для которого быть, а не казаться дороже всего, лучше же сказать, составляет все? То, что я сам в себе таков, или осудит меня, или оправдает, сделает несчастным или блаженным; а то, каким я кажусь, ничего для меня не значит, равно как и чужое сновидение. Ты говоришь, любезный: не таким представляешься для многих. Но земля представляется ли неподвижной тем, у которых кружится голова? Пьяным кажется ли, что трезвые трезвы, а не на голове ходят и не вертятся? Не думают ли иногда больные и потерявшие вкус, что и мед горек? Но не таковы вещи сами по себе, хотя и такими кажутся для страждущих. Посему докажи сперва, что так думают о нас люди, находящиеся в здравом состоянии, и потом советуй нам перемениться или осуждай, если не слушаемся, но остаемся при своем суждении. Не таким кажусь для многих, но таким кажусь для Бога; и не кажусь, но весь открыт перед Тем, Который все знает до рождения людей, создал наедине сердца наша, разумевает на вся дела (Пс. 32:15), движения и помышления наши и на совершаемое по оным; от Которого ничто существующее не сокрыто и скрыться не может; Который иначе смотрит на наше дело, нежели как смотрят люди. Яко человек на лице, Бог же на сердце (1Цар. 16:7). Так, слышишь, говорит Писание, и веруй. И имеющему ум должно помышлять более о Боге, нежели о совокупном мнении всех прочих. Если и из людей имеешь двоих советников в одном деле, и один смышленнее, а другой малознающ, то окажешь ли благоразумие, если, оставив более смышленного, последуешь совету малознающего? И Ровоам не похвален за то, что, презрев совет старейшин, исполнил мнение юных (3Цар. 12:13–14). Сравнивая же Бога с людьми, неужели предпочтешь мнения человеческие? Конечно, нет, если послушаешь меня и сам рассудишь внимательнее.

7. Но мы стыдимся, скажешь, сделанных тебе оскорблений. А мне стыдно за вас, что стыдитесь сего. Если терпим сие справедливо, то нам самим более стыдиться должно, и стыдиться не столько потому, что нас бесчестят, сколько потому, что достойны мы бесчестия. Если же терпим несправедливо, то виновны в сем оскорбляющие нас, и потому о них должно более скорбеть, нежели о нас, ибо они терпят зло. Если я худ, а ты почитаешь меня добрым, что мне после сего делать? Сделаться ли еще хуже, чтобы больше угодить тебе? Я не пожелал бы себе этого. Равным образом, если стою прямо, а тебе кажется, что падаю, неужели мне для тебя оставить прямое положение? Я живу не больше для тебя, чем и для себя, и во всем имею советниками разум и Божии оправдания, которые часто обличают меня, хотя и никто не обвиняет, а иногда оправдывают, хотя многие осуждают. И невозможно убежать от сего одного – от внутреннего в нас самих судилища, на которое одно взирая можно идти прямым путем. А что до мнения других, если оно за нас (скажу несколько и по-человечески), примем его; если же против нас, дадим ему дорогу и из того, что мы действительно, ничего не убавим для того, чтобы сделать нечто напоказ.

8. Так и должно быть. Кто упражняется в добре из каких-нибудь видов, тот нетверд в добродетели; ибо цель минуется, и он оставит доброе дело, подобно как плывущий для прибыли не продолжает плавания, если не видит прибыли. Но кто чтит и любит добро ради самого добра, тот, пoелику любит нечто постоянное, и расположение к добру имеет постоянное, так что, ощущая в себе нечто свойственное Богу, может сказать о себе сказанное Самим Богом: я один и тот же, и не изменяюся (Мал. 3:6). А потому он не будет превращаться, принимать разные виды, соображаться с обстоятельствами и делами, делаться то тем, то инаковым, менять разные цвета, подобно как полип принимает цвет камня, к которому он пристал, – но всегда пребывает один и тот же: непоколебим среди колебаний, несовратим среди превратностей, и, как представляю себе, это скала, которая при ударах ветров и волн стоит незыблемо и сокрушает приражающееся к ней. Но о сем довольно, ибо не имею времени препираться на словах и доселе сказанное, может быть, превышает уже меру.

9. Теперь к вам у меня слово, паства моя! Вы стали для меня, говорит Павел, слава, и радость, и венец похваления (1Фес. 2:19–20). Вы оправдание мое перед истязующими меня. Как зодчим и живописцам, когда требуют у них отчета, довольно указать на свои постройки или картины, чтобы освободиться от всяких хлопот, потому что дело говорит сильнее слова, так и я, указав на вас, отражу все злословия. Чем же отражу? Во-первых, тем, если вы сохраняете неуклонное и твердое исповедание Отца, Сына и Святого Духа, ничего не прибавляя, не убавляя и не умаляя в едином Божестве (потому что уничиженное в Нем делается уничижением целого); а тех, которые иначе мыслят и говорят, уничтожают или разграничивают Единое предположением постепенности естеств, гоните от себя как язву для Церкви и яд для истины, впрочем, без ненависти, а только сожалея об их падении. Во-вторых, тем, если представите жизнь, сообразную с правым учением, так что и в добродетели окажетесь обоедесноручными, но и в другом не будете иметь недостатка.

10. Цари! Уважьте свою порфиру (ибо наше слово дает законы и законодателям), познайте, сколь важно вверенное вам и сколь великое в рассуждении вас совершается таинство. Целый мир под вашей рукой, сдерживаемый небольшим венцом и короткой мантией. Горнее принадлежит единому Богу, а дольнее и вам; будьте (скажу смелое слово) богами для своих подданных. Сказано (и мы веруем), что сердце Царево в руце Божией (Притч. 21:1). В сем должна состоять сила ваша, а не в золоте и не в полчищах.

Приближенные к царским дворам и престолам! Не очень превозноситесь своей властью и не почитайте бессмертным того, что не бессмертно. Будьте верны царям, первоначально же Богу, а ради Него и тем, которым вы вручены и преданы. Гордящиеся благородством! Облагораживайте нравы, или скажу нечто, хотя неприятное, однако же благородное: тогда ваше благородство было бы подлинно самое благородное, когда бы в родословных книгах не писались и неблагородные люди. 12. Мудрецы и любомудры, почтенные по бороде и плащу, софисты и грамматики, искатели народных рукоплесканий! Не знаю, за что назвать мудрыми не содержащих первого учения. Богатые! Послушайте сказавшего: богатство аще течет, не прилагайте сердца (Пс. 61:11); знайте, что полагаетесь на вещь непрочную. Надобно облегчить корабль, чтобы легче было плыть. Может быть, отнимешь что-нибудь и у врага тем, что к нему перейдет твое имущество. Питающиеся роскошно! Отнимите что-нибудь у чрева и дайте духу. Нищий близ тебя; окажи помощь в болезни, излей на него что-нибудь от избытков. Для чего и тебе страдать несварением пищи, и ему гладом; тебе головной болью от вина и ему водяной болезнью; тебе чувствовать обременение от пресыщения и ему изнемогать от недуга? Не презирай своего Лазаря здесь, чтобы он не сделал тебя тамошним богачом (Лк. 16:19–31).

Граждане великого града, непосредственно первые после граждан первого в мире города или даже не уступающие им! Окажитесь первыми не в пороках, но в добродетели, не в распутстве, но в благочинии. Стыдно господствовать над городами – и уступать над собой победу сладострастию; или в ином соблюдать целомудрие, а к конским ристалищам, зрелищам, поприщу и псовой охоте иметь такую бешеную страсть, что в этом одном поставлять всю жизнь, и первому из городов, которому всего приличнее было бы служить для других примером всего доброго, стать городом играющих. О, если бы вы отринули сие, соделались Божиим градом, живо написанными на руках Господних, и, светлые, светло предстали вместе с нами Великому Градозиждителю! Сие в заключение благовествую вам о Самом Христе, Господе нашем, Которому слава, честь, держава во веки. Аминь.

Слово 37. На евангельские слова: Егда сконча Иисус словеса сия и проч. (Мф. 19:1)

1. Иисус, избрав сперва рыбарей, Сам потом ввергает мрежи и переменяет места одно за другим. Для чего же? Не для того только, чтобы Своим пришествием больше приобретать боголюбцев, но, как думаю, и для того, чтобы освятить большее число мест. Он делается для иудеев иудеем, чтобы приобрести иудеев, для подзаконных – подзаконным, чтобы искупить подзаконных, для немощных – немощным, чтобы спасти немощных. Он делается всем для всех, чтобы всех приобрести. Но что говорю: всем для всех? Чего Павел не захотел о себе сказать, то, как нахожу, понес на Себе Спаситель. Ибо Он не только делается иудеем, не только принимает на Себя всякие неприличные Ему и унизительные наименования, но, что всего неприличнее, называется даже грехом (2Кор. 5:21) и клятвой (Гал. 3:13). Хотя не таков Он на самом деле, однако же именуется. Ибо как быть грехом Тому, Кто освобождает и нас от греха? Как быть клятвой Тому, Кто искупает и нас от проклятия Закона? Но Он именуется так, чтобы и до сей степени показать Свое смирение, а тем нас научить смирению, которое ведет на высоту. Итак, Он делается, как сказал я, рыбарем, ко всем снисходит, закидывает сети, все терпит, чтобы только извлечь из глубины рыбу, то есть человека, плавающего в непостоянных и соленых волнах жизни.

2. Для сего и теперь сконча словеса сия, прейде из Галилеи и прииде в пределы Иудейские об он пол Иордана (ст. 1). Приходит в Галилею, – и сие во благо, чтобы людие, сидящии во тме, увидели свет велий (Мф. 4:16). Переходит в Иудею, чтобы убедились восстать от буквы и последовать духу. То учит на горе, то беседует на равнинах, то сходит в корабль, то запрещает бурям; иногда и сон вкушает, чтобы и сон благословить; иногда утруждается, чтобы и труд освятить; иногда и плачет, чтобы и слезы сделать похвальными. Переходит с места на место Невмещаемый никаким местом, безлетный, бестелесный, необъемлемый, Который один и тот же и был, и начинает бытие; был превыше времени и приходит, подчиняясь времени, был невидим и делается видимым. В начале бе, у Бога бе, и Бог бе; третье бе, самым числом подтверждаемое, Тот, Который бе, истощил, а То, чем не бе, воспринял, не составив через сие двоих, но благоволив из двух соделаться Единым, потому что Бог есть то и другое: и принявшее, и принятое, два естества, во едино стекшиеся, но не два Сына (да не бесчестится ложным толкованием сие срастворение!). Таков и толик Он! Но что со мной? Опять ниспадаю до речений человеческих. Ибо как можно назвать простое таковым и не количественное толиким? Но простите слову – орудию малому; я говорю о Высочайшем! Великий и Долготерпеливый – Естество неописуемое и бестелесное, потерпит и то, что говорим о Нем как о теле и употребляем речения, далеко не соответствующие истине. Ибо если Он принял плоть, то не погнушается и подобным словом.

3. И по Нем идоша народи мнози, и исцели их ту (ст. 2), где была обширная пустыня. Если бы Он пребыл на Своей высоте, если бы не снисшел к немощи, если бы остался тем, чем был, соблюдая Себя неприступным и непостижимым, то, может быть, немногие бы последовали за Ним, даже не знаю, последовали ли бы и немногие; разве один Моисей, и тот столько, чтобы едва увидеть задняя Божия. Ибо хотя и расторг Моисей облако, когда был вне телесной тяжести, и привел в бездействие чувства, но тонкость и бестелесность Божию (или, не знаю, как иначе назвал бы сие другой) мог ли видеть он, все еще будучи телом и проникая чувственными очами? Но пoелику Бог нас ради истощается и нисходит (под истощанием же разумею истощание, как бы ослабление и умаление славы), то и делается через сие постижимым. 4. Извините меня, что опять останавливаюсь и впадаю в человеческую немощь. Исполняюсь гневом и скорбью за моего Христа (разделите и вы мои чувствования!), когда вижу, что бесчестят Христа моего за то самое, за что наиболее чтить Его требовала справедливость. Скажи мне: потому ли Он веществен, что смирился ради тебя? Потому ли Он тварь, что печется о твари? Потому ли под временем, что посещает находящихся под временем? Впрочем, Он все терпит, все переносит. И что удивительного? Он понес заушения, потерпел оплевания, вкусил желчь за мое вкушение. Терпит и ныне побиение камнями не только от наветующих, но даже от нас, которые почитаем себя благочестивыми. Ибо, рассуждая о бестелесном, употреблять наименования, свойственные телесному, значит, может быть, то же, что клеветать, то же, что побивать камнями; но, повторяю, да будет дано извинение нашей немощи! Мы не произвольно мечем камнями, но потому что не можем выразиться иначе, употребляем слова, какие имеем. Ты именуешься Словом и превыше слова; Ты превыше света и называешься Светом; именуешься Огнем не потому, что подлежишь чувствам, но потому, что очищаешь легкое и негодное вещество! Называешься Мечом, потому что отсекаешь худое от доброго; Лопатой, потому что очищаешь гумно и, отбрасывая все пустое и легкое, одно полновесное влагаешь в горние житницы; Секирой, потому что по многом долготерпении посекаешь бесплодную смоковницу, потому что истребляешь самые корни зла; Дверью по причине ввождения; Путем, потому что мы шествуем прямо; Агнцем, потому что Ты жертва; Первосвященником, потому что приносишь в жертву тело; Сыном, потому что Ты от Отца! Опять привожу в движение языки злоречивые; опять неистовствуют некоторые против Христа или, лучше сказать, против меня, который удостоен быть проповедником Слова; делаюсь, как Иоанн, гласом вопиющего в пустыне – в пустыне некогда безводной, но ныне весьма населенной. 5. Впрочем, как сказал я (возвращаюсь к моему слову), по Нем идоша народи мнози, потому что Он снисходит к нашим немощам. Что же потом? Сказано:

И приступиша к Нему Фарисее, искушающе Его, и глаголаша: аще достоит человеку по всякой вине пустити жену свою (ст. 3)? Опять фарисеи искушают, опять читающие Закон не понимают Закона, опять толкователи Закона имеют нужду в новых наставниках! Не довольно было саддукеев, искушающих о воскресении, законников, вопрошающих о совершенстве, иродиан – о кинсоне и других – о власти: некто еще и о браке спрашивает Неискушаемого, спрашивает Того, Кто Сам Творец супружества, Кто от первой Причины создал весь сей род человеческий.

Он же отвещав, рече им: нести ли чли, яко Сотворивый искони, мужеский пол и женский сотворил я есть (ст. 4)? Он знал, какие вопросы решать и при каких заграждать уста вопрошающих. Когда спрашивают Его: коею областию сия твориши (Лк. 20:2), тогда по причине крайнего невежества вопрошавших Сам вопрошает: крещение Иоанново с небесе ли бе, или от человек (4)? И обоюдной невозможностью дать ответ связывает вопрошающих. Посему и мы, подражая Христу, можем иногда заграждать уста любопытным совопросникам и их неуместные вопросы решать вопросами же еще более неуместными. Ибо мы и сами мудры на пустое (если можно иногда похвалиться делами неразумия). Но когда Христос видит, что вопрос требует рассуждения, тогда вопрошающих не не удостаивает мудрых ответов. 6. Он говорит: вопрос, предложенный тобой, показывает в тебе уважение к целомудрию и требует снисходительного ответа. А касательно целомудрия, как вижу, многие имеют неправильное понятие, да и закон у них не равен и не правилен. Ибо почему закон обуздал женский пол, а мужскому дал свободу, и жена, злоумыслившая против ложа мужнего, прелюбодействует и подвергается за то строгому преследованию законов, а муж, прелюбодействующий с женой, не подлежит ответственности? Я не принимаю такого законодательства, не одобряю обычая. Мужья были законодателями, потому и закон обращен против жен, потому и детей отдали под власть отцов, а слабейший пол оставлен в пренебрежении. Напротив того, Бог установил не так, но: чти отца твоего и матерь твою (Исх. 20:12), – вот первая заповедь, соединенная с обетованиями: да благо ти будет, и: иже злословит отца или матерь, смертию да умрет (Исх. 21:16). Видишь, равно и доброе почтил, и злое наказал. Еще: благословение отчее утверждает домы чад, клятва же матерняя искореняет до основания (Сир. 3:9). Видите, как равно законодательство. Один Творец мужа и жены, одна персть – оба они – один образ; один для них закон, одна смерть, одно воскресение; одинаково рождаемся от мужа и жены; один долг обязаны воздавать дети родителям. 7. Как же ты требуешь целомудрия, а сам не соблюдаешь? Взыскиваешь, чего не дал? Почему, будучи сам плоть такого же достоинства, не равно законополагаешь? Если ты обращаешь внимание на худшее, то жена согрешила, согрешил и Адам; змий прельстил обоих; не оказался один слабее, а другой крепче. Но возьми во внимание лучшее. Обоих спасает Христос страданиями. За мужа стал Он плотью, но также и за жену. За мужа умер, и жена смертью спасается. Христос от семени Давидова именуется (чем, может быть думаешь, почтен муж), но и от Девы рождается – это уже честь женам!

И будета оба, сказано, в плоть едину (5); а единая плоть да имеет и одинаковую честь. Павел же внушает целомудрие и примером. Каким примером и как? Тайна сия велика есть: аз же глаголю во Христа и Церковь (Еф. 5:32). Хорошо жене почитать Христа в лице мужа; хорошо и мужу не бесчестить Церковь в лице жены. Жена, говорит он, да боится своего мужа, потому что боится и Христа; но и муж да любит свою жену, потому что и Христос любит Церковь. Вникнем в слова сии с большим тщанием. 8. Мельзи млеко, и будет масло (Притч. 30:33); исследуй и, может быть, найдешь в них нечто более питательное. Мне кажется, что здесь слово Божие не одобряет двоеженства; ибо если два Христа, то два и мужа, две и жены; а если один Христос, одна глава Церкви, то и плоть одна, а всякая другая да будет отринута. А если удерживает от второго брака, то что сказать о третьем? Первый есть закон, второй – снисхождение, третий – беззаконие. А кто преступает и сей предел, тот подобен свинье и немного имеет примеров такого срама. Хотя Закон дает развод по всякой вине, но Христос – не по всякой вине, а позволяет только разлучаться с прелюбодейцей, все же прочее повелевает переносить любомудренно и прелюбодейцу отлучает потому, что она повреждает род. Касательно же всего прочего будем терпеливы и любомудренны или, лучше сказать, будьте терпеливы и любомудренны вы, принявшие на себя иго брака. Видишь ли, что жена прикрасилась или подкрасилась, – сотри, или у нее язык продерзливый – уцеломудрь, или смех неблагопристойный – сделай скромным, или замечаешь неумеренность в издержках и в питии – ограничь, или неблаговременные выходы из дома – положи преграду, или рассеянный взор – исправь, но не отсекай, не отлучай от себя поспешно, ибо неизвестно, кто подвергается опасности, отлучающий или отлучаемый. Источник воды, сказано, да будет тебе твой, и да никтоже чужд причастится тебе; жребя твоих благодатей и елень любве да беседует тебе (Притч. 5:17–19). Итак, не будь рекой чуждой и не старайся нравиться другим более, нежели жене своей. А если стремишься инуду, то и члену своему поставляешь в закон бесстыдство. Так учит Спаситель. 9. Что же фарисеи? Жестоко им кажется слово, так как и все доброе не нравилось и не нравится и тогдашним и нынешним фарисеям. Ибо фарисеем делает не происхождение только, но и образ жизни; так ассириянином и египтянином почитаю всякого, кто произволением своим ставит себя с ними в один ряд. Что же фарисеи? Говорят: Аще тако есть вина человеку с женою, лучше есть не женитися (ст. 10). Теперь только узнаешь ты, фарисей, что лучше есть не женитися? А прежде не знал, когда видел вдовство, и сиротство, и безвременную смерть, и рукоплескания, сменяемые плачем, и гробы подле брачных чертогов, и бесчадие, и несчастья от детей, и неразрешившееся рождение, и детей, лишающихся матери при самом рождении, наконец все, что бывает при сем и смешного и горестного, потому что можно здесь сказать и то и другое. Лучше есть женитися; и я на сие согласен, ибо честна женитва и ложе нескверно (Евр. 13:4), но лучше для умеренных, а не для ненасытных, не для тех, которые хотят оказывать плоти более уважения, чем должно. Когда брак есть собственно брак, и супружеский союз, и желание оставить после себя детей, тогда брак хорош, ибо умножает число благоугождающих Богу. Но когда он разжигает грубую плоть, обкладывает ее тернием и делается как бы путем к пороку, тогда и я скажу: лучше есть не женитися. 10. Брак – доброе дело, но не могу сказать, чтобы он был выше девства. Ибо девство не признавалось бы чем-то высоким, если бы не было из лучшего лучшим. Да не огорчаются сим носящие узы брака! Повиноватися подобает Богови паче, нежели человеком (Деян. 5:29). Напротив того, девы и жены, соединитесь вместе, составьте едино о Господе и служите друг другу украшением! Не было бы и безбрачных, если бы не было брака; ибо откуда бы явился в свет и девственник? Не был бы брак честен, если бы Богу и жизни не плодоприносил девственников. Почитай и ты^[269] матерь свою, от которой происходишь; почитай и ты^[270] происшедшую от матери и матерь, хотя она и не мать, но невеста Христова. Красота видимая не сокрыта, а незримая видима Богу; вся слава дщере царевы внутрь: рясны златыми одеяна, преиспещренна (Пс. 44:14), то есть и делами, и созерцанием. И вступившая в брак да принадлежит Христу, и дева да будет всецело Христова! Одна да не прилепляется совершенно к миру, другая да не будет вовсе от мира! Что замужней принадлежит частью, то деве принадлежит всецело. Ты избрала жизнь ангельскую, стала в чине безбрачных – не ниспадай же в плотское, не ниспадай в вещественное, не сочетавайся с веществом, тогда как ведешь жизнь безбрачную. Блудный взор не охранит девства; блудный язык вступает в общение с лукавым; ноги, идущие бесчинно, обличают болезнь или приводятся в движение болезнью. Да будет девственной и мысль: да не кружится, да не блуждает, да не носит в себе образов того, что лукаво (такой образ есть уже часть любодейства), да не созидает в душе ненавистных кумиров!

11. Он же рече им: не вcu вмещают словесе сего, но имже дано есть (ст. 11). Видите ли высоту сей добродетели? Она оказывается едва удобовместимой. Да и не выше ли плоти – рожденному от плоти не рождать в плоть? Не ангельское ли свойство – душе, связанной с плотью, жить не по плоти и быть выше самой природы? Плоть связала ее с миром, а разум возвел к Богу; плоть обременила, а разум окрылил; плоть заключила в узы, а любовь разрешила их. Всей душой стремись, дева, к Богу! Один и тот же закон даю мужам и женам. Не представляй себе благом всего того, что кажется благом для многих – ни рода, ни богатства, ни престола, ни господства, ни красоты, поставляемой в доброцветности и стройности членов – этого игралища времени и болезней! Если ты всю силу любви истощила пред Богом, если не два у тебя предмета любви, то есть и скоропреходящее и постоянное, и видимое и невидимое, то уязвлена ли ты столько избранной стрелой и познала ли красоту Жениха, чтобы могла сказать словами брачного описания и брачной песни: Ты сладость, и Весь желание (Песн. 5:16)? 12. Видите в свинцовых трубах заключенные токи, как они при сильном стеснении и устремлении к одному месту до того часто отступают от естественного свойства воды, что, давимые непрестанно сзади, устремляются вверх; так и ты если сосредоточишь любовь и всецело сопряжешься со Христом, то будешь стремиться горе, а не падать долу и не разливаться. Ты вся пребудешь Христова, пока наконец увидишь и Самого Христа, жениха твоего. Храни себя неприступной и в слове, и в деле, и в жизни, и в помыслах, и движениях сердечных, ибо лукавый отовсюду пытает и все высматривает, где низложить, где уязвить тебя, если найдет что незащищенным и открытым для удара. Чем более видит в тебе чистоты, тем паче усиливается осквернить, потому что пятна виднее на чистой одежде. Да не привлекают взор взора, смех – смеха, короткость обхождения – ночных сходбищ, а ночь – погибели! Ибо понемногу отъемлемое и похищаемое, хотя в настоящем производит ущерб неощутительный, однако же впоследствии совершенно уничтожает вещь.

13. Не вcu, говорит, вмещают словесе сего, но имже дано есть. Когда слышишь: имже дано – не впадай от сего в ересь, не вводи различных естеств: земных, духовных и средних; ибо некоторые держатся превратных мнений и думают, что одни по самой природе назначены к совершенной погибели, а другие – к спасению, иные же в таком состоянии поставлены, что собственный произвол ведет их к худому или к доброму. И я согласен, что один в сравнении с другим имеет более или менее способности; но одной способности не достаточно к совершенству, и разум должен возбудить способность, чтобы природа пришла в деятельность, подобно тому как камень пирит, если ударяют в него железом, сам делается от того железом. Когда слышишь: имже дано есть, присовокупляй: дано призываемым и имеющим к тому расположение; ибо когда слышим также: ни хотящаго, ни текущаго, но милующаго Бога (Рим. 9:16), советую тебе подразумевать то же. Пoелику есть люди, так высоко думающие о своих заслугах, что все приписывают себе самим, а не Тому, Кто их сотворил и умудрил, – не Подателю благ, то Слово Божие учит таковых, что нужна Божия помощь и для того, чтобы пожелать добра; тем паче самое избрание должного есть нечто Божественное, дар Божия человеколюбия. Ибо надобно, чтобы дело спасения зависело как от нас, так и от Бога. Посему сказано: ни хотящаго, то есть ни одного хотящего, ни текущаго только, но и милующаго Бога. Потом, пoелику и самое хотение от Бога, то справедливо апостол все приписал Богу. Течешь ли, подвизаешься ли, все имеешь нужду в Дающем венец. Аще не Господь созиждет дом, всуе трудишася зиждущии его: и аще не Господь сохранит град, всуе бде стрегущий его (Пс. 126:1). Знаю, говорит он, что не от легких в бегу зависит бег, не от сильных – война, не от ратоборцев – победа и пристань не во власти искусных пловцов, но от Бога и победу устроить, и ладью ввести в пристань. 14. И, может быть, то, что говорится и разумеется в другом месте и что пришло мне на мысль по случаю сказанного, нужно присовокупить здесь, чтобы и с вами поделиться моим богатством. Просила мать сынов Зеведеевых, страдавшая чадолюбием и не знавшая меры просимого, однако же извиняемая избытком любви и благожеланием, какое должно иметь к детям, потому что нет ничего сердобольнее матери; и я говорю сие, чтобы поставить в обязанность почитать матерей; итак, просила Иисуса мать сынов Зеведеевых, чтобы одному сесть по правую, а другому по левую Его руку. Что же Спаситель? Сперва спрашивает: могут ли пить чашу, которую Сам Он имеет пить? А когда они сказали: можем, и Спаситель не воспротиворечил сему (ибо знал, что и их та же чаша ведет или, лучше сказать, приведет к совершенству), тогда что говорит? Чашу испиют, а еже сести одесную Мене и ошуюю Мене, несть Мое дати, говорит Он (Мф. 20:23), но имже дано есть. Итак, ничего не значат ни владычественный ум, ни труд, ни слово, ни любомудрие, ни пост, ни бдение, ни возлежание на голой земле, ни источаемые потоки слез? Все это ничего не значит? Но по какому-то предызбранию и Иеремия освящается, и иные отделяются еще во утробе матерней? 15. Боюсь, чтобы не присоединилась к сему нелепая мысль, будто бы душа имела другую жизнь, а потом уже соединена с сим телом и за тамошнюю жизнь одни получают здесь дар пророчества, а другие, жившие там худо, осуждаются. Но пoелику допустить сие крайне нелепо и несообразно с учением Церкви (хотя другие и забавляются такими учениями, но нам забавляться подобными толками не безопасно), то и в сем месте к словам: имже дано есть, присовокупляй: то есть достойным; а то, чтобы стать достойными, не только получили они от Отца, но и сами себе дали.

16. Суть бо скопцы, иже из чрева матерня родишася и пр. (ст. 12). Очень желал бы я сказать о скопцах что-нибудь сильное. Не высоко думайте о себе, скопцы по природе! Может быть, что вы и непроизвольно целомудренны, потому что целомудрие ваше не подвергалось искушению и не доказано опытом. Что сделано доброго по естественному влечению, то не заслуживает одобрения; а что сделано по свободному произволению, то похвально. Какая честь огню, что он жжет? Жечь – природное его свойство. Или воде, что течет вниз? Это свойство дано ей от Творца. Какая честь снегу, что он холоден? Солнцу, что светит? Оно светит и поневоле. Покажи мне, что желаешь добра. А сие покажешь, если, будучи плотским, сделаешься духовным; если, увлекаемый долу тяжестью плоти, окрылишься умом; если ты, рожденный низким, окажешься небесным; если ты, связанный плотью, явишься выше плоти. 17. Итак, пoелику не похвально разуметь сие об одном телесном, то требую от скопцов чего-то иного. Не прелюбодействуйте в отношении к Божеству! Сочетавшиеся Христу, не бесчестите Христа! Совершившиеся Духом, не делайте Духа равночестным себе! Аще бых еще человеком угождал, говорит Павел, Христов раб не бых убо был (Гал. 1:10); если бы служил твари, не назывался бы христианином. Ибо почему важно название христианин? Не потому ли, что Христос есть Бог (если только принимаю сие наименование не по страсти, как человек, привязанный ко Христу земной любовью)? Хотя и Петра почитаю, однако же не называюсь петрианином; почитаю и Павла, но никогда еще не назывался павлианином. Я не согласен заимствовать наименование от человека, будучи сотворен от Бога. Таким образом, если называешься христианином потому, что Христа признаешь Богом, то и называйся, и будь христианин и именем, и делом. А если называешься от имени Христова потому, что любишь Христа, то приписываешь Ему не более, как если бы усвоил Ему одно из других названий, какие даются людям по роду занятия или промысла. 18. Видите сих ревнителей конских ристаний: они получают название по цвету и по той стороне, на которой становятся. Но вам известны имена сии и без моего напоминания. Если в таком же смысле называешься ты и христианином, то весьма маловажно твое именование, хотя бы ты и гордился им. А если именуешься в том смысле, что Христа исповедуешь Богом, то докажи делами свое исповедание. Если Бог – тварь, то и доселе служишь ты твари, а не Творцу. Если Дух Святой – тварь, то напрасно ты крестился, и хотя по двум частям ты здоров (лучше же сказать, и по тем не здоров), однако же по одной находишься в крайней опасности. Представь, что Троица есть одна жемчужина, отовсюду имеющая одинаковый вид и равный блеск: если одна какая-нибудь часть сей жемчужины будет повреждена, то утратится вся приятность камня. Когда бесславишь Сына, чтобы почтить Отца, Отец не приемлет твоего чествования. Не прославится Отец бесславием Сына. Если сын премудр веселит отца (Притч. 10:1), то тем паче честь сына не будет ли честью и для отца? А если принимаешь и сие: чадо, не славися в безчестии отца (Сир. 3:10), то равно и отец не прославится бесславием сына. Если бесчестишь Святого Духа, то и Сын не принимает твоего чествования, ибо хотя Дух и не как Сын от Отца, однако от того же Отца. Или всему воздай честь, или целое обесчести, чтобы по крайней мере показать согласный с самим собой ум. Не принимаю твоего половинного благочестия; хочу, чтобы ты всецело был благочестив (и как еще желаю сего! прости движению сердца; болезную и за ненавидящих!). Ты был моим членом, и хотя теперь отсечен, но, может быть, опять будешь членом, потому и говорю снисходительно. 19. Вот что для скопцов, чтобы хранили целомудрие в рассуждении Божества, ибо блудом и прелюбодеянием называется не только грех в рассуждении тела, но и всякий грех, особенно же беззаконие в рассуждении Божества. Может быть, спросишь: чем сие докажем? Сказано: соблудиша в начинаниях своих (Пс. 105:39). Здесь видишь и бесстыдное дело блуда. Сказано также: и соблудиша с древом (Иер. 3:9). Видишь, что есть и религия (θρησκεία) прелюбодейная. Итак, сохраняя телесное целомудрие, не любодействуй душевно. Не заставляй заключать, что ты невольно соблюдаешь целомудрие плотское, потому что не целомудрен в том, в чем имеешь возможность быть блудником. Для чего вы сотворили нечестие ваше? Для чего все стремитесь ко злу так, что стало уже одно и то же именоваться или скопцом, или нечестивым? Приобщитесь к мужам, рассуждайте, наконец, как свойственно мужу. Убегайте женских собраний, к позорному имени не присовокупляйте срамного учения. Угодно ли, чтобы еще продолжил я слово, или довольно уже и сказанного? Впрочем, да будут почтены и скопцы последующими словами Христовыми, ибо служат к их похвале.

20. Суть бо скопцы, говорит Христос, иже из чрева матерня родишася тако; и суть скопцы, иже скопишася от человек; и суть, иже исказиша сами себе, Царствия ради Небеснаго: могий вместити, да вместит (ст.12). Мне кажется, что слово, уклоняясь от телесного, посредством телесного изображает высшее; ибо мало, даже, может быть, крайне слабо и недостойно слова было остановить понятие на телесных только скопцах, а мы должны представлять себе нечто достойное духа. Итак, одни кажутся от природы расположенными к добру. Когда говорю: от природы, не унижаю тем произволения, но предполагаю то и другое – и наклонность к добру, и волю, которая приводит в действие естественную наклонность. А другие таковы, что их очищает учение, отсекая в них страсти; и их-то разумею под скопцами, иже скопишася от человек; когда наставническое слово, отделяя доброе от худого и одно устраняя, а другое предписывая (как например, в заповеди: уклонися от зла, и сотвори благо (Пс. 33:15)), созидает в них духовное целомудрие. Хвалю и сей род скопцов, даже весьма хвалю как наставников, так и наставляемых, первых за то, что умеют отсекать, а последних за то, что еще лучше переносят отсечение. 21. И суть, иже исказиша сами себе Царствия ради Небеснаго. Иные не имели наставников, но сами для себя сделались похвальными наставниками. Не учила тебя матерь, чему должно, не учил отец, ни священник, ни епископ, ни кто-либо другой из тех, кому поручено учить, но ты сам, приведя в действие разум, свободной волей воспламенив искру добра, исказил себя, отсек корень, истребил орудия греха, приобрел такой навык в добродетели, что для тебя стало почти уже невозможным устремляться ко злу. Посему хвалю и сей род скопцов, даже еще более, нежели другие роды.

Могий вместити, да вместит. Избери, что угодно: или последуй учителю, или сам для себя будь учителем. Одно только постыдно, если не будут отсечены страсти; а кем бы ни были отсечены, не полагай в том различия. Ибо и наставник есть тварь Божия, и ты от Бога. Хотя наставник предвосхитит у тебя честь, хотя добро будет собственным твоим делом – в обоих случаях оно одинаково добро: 22. отсечем только от себя страсти, да не кий корень горести, выспрь прозябаяй, пакость сотворит (Евр. 12:15), будем только последовать образу, станем только чтить Первообраз. Отсеки телесные страсти, отсеки и душевные, ибо чем душа честнее тела, тем честнее очищать душу, нежели тело. Если и очищение тела есть одно из похвальных дел, то смотри, сколь важнее и выше очищение души. Отсеки Ариево нечестие, отсеки Савеллиево зловерие: и не соединяй паче надлежащего, и не разделяй злочестиво; не совокупляй во едино Лицо Трех и не делай Трех инаковых по естеству. Похвально исповедовать Единое, если хорошо разумеешь единство; похвально исповедовать и Трех, если правильно разделяешь, то есть допускаешь разделение Лиц, а не Божества. 23. Сие предписываю мирянам, сие заповедую священникам, а равно и тем, которым вверено начальство. Вспомоществуйте слову все, кому дана от Бога возможность вспомоществовать. Великое дело – воспрепятствовать убийству, наказать прелюбодеяние, обуздать хищничество; несравненно выше внушить благочестие и преподать здравое учение. Не столько силы будет иметь мое слово, подвизающееся за Святую Троицу, сколько твое повеление, если ты заградишь злонамеренным уста, поможешь гонимым, остановишь убийц, воспрепятствуешь убийству; разумею не одно телесное, но и душевное убийство; ибо всякий грех есть смерть души.

24. Сим да окончится слово; остается еще просьба к собравшимся здесь. Мужи и жены, начальники и подчиненные, старцы, юноши и девы, люди всякого возраста! Переносите всякий ущерб, касающийся имущества или и тела; одного только не потерпите, чтобы понесло ущерб учение о Божестве. Поклоняюсь Отцу, поклоняюсь Сыну, поклоняюсь Духу Святому, лучше же сказать, я, который говорю сие, поклоняюсь и прежде всех, и после всех вас, и со всеми вами, о Самом Господе Христе нашем, Которому слава и держава во веки. Аминь.

Слово 38. На Богоявление, или на Рождество Спасителя

1. Христос рождается: славьте! Христос с небес: выходите в сретение! Христос на земле: возноситесь! Воспойте Господеви вся земля (Пс. 95:1)! И скажу обоим в совокупности: да возвеселятся небеса, и радуется земля (Пс.95:11) ради Небесного и потом Земного! Христос во плоти; с трепетом и радостью возвеселитесь: с трепетом – по причине греха, с радостью – по причине надежды. Христос от Девы; сохраняйте девство, жены, чтобы стать вам матерями Христовыми! Кто не поклоняется Сущему от начала? Кто не прославляет Последнего? 2. Опять рассеивается тьма, опять является свет; опять Египет наказан тьмой, опять Израиль озарен столпом. Людие, седящии во тме неведения, да видят велий свет ведения (Мф. 5:16). Древняя мимоидоша, се бышa вся нова (2Кор. 5:17). Буква уступает, дух преобладает; тени проходят, их место заступает истина. Приходит Мелхиседек; рожденный без матери рождается без отца: в первый раз – без матери, во второй – без отца. Нарушаются законы естества; мир горний должен наполниться. Христос повелевает, не будем противиться. Вси язы́цы восплещите руками (Пс. 46:2); яко отроча родися нам, Сын, и дадеся нам, егоже начальство на раме его, ибо возносится со крестом, и нарицается имя Его: велика совета – совета Отчего Ангел (Ис. 9:6). Да провозглашает Иоанн: уготовайте путь Господень (Мф. 3:3)! И я провозглашу силу дня. Бесплотный воплощается, Слово отвердевает, Невидимый становится видимым, Неосязаемый осязается, Безлетный начинается. Сын Божий делается сыном человеческим; Иисус Христос вчера и днесь, Тойже и во веки (Евр. 13:8).

Пусть иудеи соблазняются, эллины смеются, еретики притупляют язык! Тогда они уверуют, когда увидят Его восходящим на небо; если же и не тогда, то непременно, когда узрят Его грядущего с неба и восседшего судить. 3. Но сие будет после; а ныне праздник Богоявления, или Рождества, ибо так и иначе называется день сей и два наименования даются одному торжеству, потому что Бог явился человекам через рождение. Он – Бог, как Сущий и Присносущный от Присносущного, превысший вины и слова (потому что нет слова, которое было бы выше Слова); и Он является ради нас, родившись впоследствии, чтобы Тот, Кто даровал бытие, даровал и благобытие, лучше же сказать, чтобы мы, ниспадшие из благобытия через грех, снова возвращены были в оное через воплощение. А от явления наименование Богоявления и от рождения – Рождества. 4. Таково наше торжество; сие празднуем ныне – пришествие Бога к человекам, чтобы нам преселиться или (точнее сказать) возвратиться к Богу, да, отложив ветхого человека, облечемся в нового (Еф. 4:22–23) и, как умерли в Адаме, так будем жить во Христе (1Кор. 15:22), со Христом рождаемые, распинаемые, спогребаемые и совосстающие. Ибо мне необходимо претерпеть сие спасительное изменение, чтобы как из приятного произошло скорбное, так из скорбного вновь изникло приятное. Идеже бо умножися грех, преизбыточествова благодать (Рим. 5:20). И если вкушение было виной осуждения, то не тем ли паче оправдало Христово страдание?

Итак, будем праздновать не пышно, но божественно, не по-мирскому, но премирно, не наш праздник, но праздник Того, Кто стал нашим, лучше же сказать, праздник нашего Владыки, не праздник немоществования, но праздник уврачевания, не праздник создания, но праздник воссоздания. 5. Как же исполнить сие? Не будем венчать преддверия домов, составлять лики, украшать улицы, пресыщать зрение, оглашать слух свирелями, нежить обоняние, осквернять вкус, тешить осязание – эти краткие пути к пороку, эти врата греха. Не будем уподобляться женам ни мягкими и волнующимися одеждами, которых все изящество в бесполезности, ни игрой камней, ни блеском золота, ни ухищрением подкрашиваний, приводящих в подозрение естественную красоту и изобретенных в поругание образа Божия. Не будем вдаваться в козлогласования и пиянства, с которыми, как знаю, сопряжены любодеяния и студодеяния (Рим. 13:13), ибо у худых учителей и уроки худы или, лучше сказать, от негодных семян и нивы негодны. Не будем устилать древесными ветвями высоких ложей, устрояя роскошные трапезы в угождение чреву; не будем высоко ценить благоухания вин, поварских приправ и многоценности мастей. Пусть ни земля, ни море не приносят нам в дар дорогой грязи – так научился я величать предметы роскоши! Не будем стараться превзойти друг друга невоздержностью (а все то, что излишне и сверх нужды, по моему мнению, есть невоздержность), особенно когда другие, созданные из одного с нами брения и состава, алчут и терпят нужду. 6. Напротив того, предоставим все сие язычникам, языческой пышности и языческим торжествам. Они и богами именуют услаждающихся туком, а сообразно с сим служат божеству чревоугодием, как лукавые изобретатели, жрецы и чтители лукавых демонов. Но если чем должно насладиться нам, которые поклоняемся Слову, то насладимся словом, и Божиим законом, и сказаниями как об ином, так и о причинах настоящего торжества, чтобы наслаждение у нас было собственно свое и не чуждое Создавшему нас.

Или, если угодно, я, который ныне у вас распорядителем пира, вам, добрым соучастникам пира, предложу о сем слово, сколько могу, обильно и щедро, чтобы вы знали, как может пришлец угощать природных жителей, поселянин – городских обитателей, не знакомый с роскошью – роскошных, бедняк и бездомовный – знаменитых по обилию. Начну же с сего: желающие насладиться предложенным да очистят и ум, и слух, и сердце, потому что у меня слово о Боге и Божие, да очистят, чтобы выйти отселе, насладившись действительно не чем-нибудь тщетным. Самое же слово будет и весьма полно, и вместе весьма кратко, так что ни скудостью не огорчит, ни излишеством не наскучит.

7. Бог всегда был, есть и будет или, лучше сказать, всегда есть, ибо слова «был» и «будет» означают деления нашего времени и свойственны естеству преходящему, а Сущий – всегда. И сим именем именует Он Сам Себя, беседуя с Моисеем на горе, потому что сосредоточивает в Себе Самом всецелое бытие, которое не начиналось и не прекратится. Как некое море сущности, неопределимое и бесконечное, простирающееся за пределы всякого представления о времени и естестве, одним умом (и то весьма неясно и недостаточно, не в рассуждении того, что есть в Нем Самом, но в рассуждении того, что окрест Его) через набрасывание некоторых очертаний оттеняется Он в один какой-то облик действительности, убегающий прежде, нежели будет уловлен, и ускользающий прежде, нежели умопредставлен, столько же осиявающий владычественное в нас, если оно очищено, сколько быстрота летящей молнии осиявает взор. И сие, кажется мне, для того чтобы постигаемым привлекать к Себе (ибо совершенно непостижимое безнадежно и недоступно), а непостижимым приводить в удивление, через удивление же возбуждать большее желание, и через желание очищать, и через очищение соделывать богоподобными; а когда сделаемся такими, уже беседовать как с присными (дерзнет слово изречь нечто смелое) – беседовать Богу, вступившему в единение с богами и познанному ими, может быть, столько же, сколько Он знает познанных Им (1Кор. 13:12).

8. Итак, Божество беспредельно и неудобосозерцаемо. В Нем совершенно постижимо сие одно – Его беспредельность; хотя иной и почитает принадлежностью естества быть или вовсе непостижимым, или совершенно постижимым. Но исследуем, что составляет сущность простого естества; потому что простота еще не составляет его естества точно так же, как и в сложных существах не составляет естества одна только сложность. Разум, рассматривая беспредельное в двух отношениях – в отношении к началу и в отношении к концу (ибо беспредельное простирается далее начала и конца и не заключается между ними), когда устремляет взор свой в горнюю бездну и не находит на чем остановиться и где положить предел своим представлениям о Боге, тогда беспредельное и неисследимое называет безначальным; а когда, устремившись в дольнюю бездну, испытывает подобное прежнему, тогда называет Его бессмертным и нетленным; когда же сводит в единство то и другое, тогда именует вечным; ибо вечность не есть ни время, ни часть времени, потому что она неизмерима. Но что для нас время, измеряемое течением солнца, то для вечных вечность, нечто спротяженное с вечными существами и как бы некоторое временное движение и расстояние.

Сим да ограничится ныне любомудрствование наше о Боге, потому что нет времени более распространяться и предмет моего слова составляет не богословие, но Божие Домостроительство. Когда же именую Бога, разумею Отца и Сына и Святого Духа, как не разливая Божества далее сего числа Лиц, чтобы не ввести множества богов, так не ограничивая меньшим числом, чтобы не осуждали нас в скудости Божества, когда впадем или в иудейство, защищая единоначалие, или в язычество, защищая многоначалие. В обоих случаях зло равно, хотя от противоположных причин. Таково Святое Святых, закрываемое и от самых Серафимов и прославляемое тремя Святынями, которые сходятся в единое Господство и Божество, о чем другой некто прекрасно и весьма высоко любомудрствовал прежде нас.

9. Но пoелику для Благости не довольно было упражняться только в созерцании Себя Самой, а надлежало, чтобы благо разливалось, шло далее и далее, чтобы число облагодетельствованных было как можно большее (ибо сие свойство высочайшей Благости), то Бог измышляет, во-первых, ангельские и небесные Силы. И мысль стала делом, которое исполнено Словом и совершено Духом. Так произошли вторые светлости, служители первой Светлости, разуметь ли под ними или разумных духов, или как бы невещественный и бесплотный огнь, или другое какое естество, наиболее близкое к сказанным. Хотел бы я сказать, что они неподвижны на зло и имеют одно движение к добру, как сущие окрест Бога и непосредственно озаряемые от Бога (ибо земное пользуется вторичным озарением), но признавать и называть их не неподвижными, а неудободвижными убеждает меня Денница по светлости, а за превозношение ставший и называемый тьмой, с подчиненными ему богоотступными силами, которые через свое удаление от добра стали виновниками зла и нас в оное вовлекают. 10. Так и по таким причинам сотворен Богом умный мир, сколько могу о сем любомудрствовать, малым умом взвешивая великое. Пoелику же первые твари были Ему благоугодны, то измышляет другой мир – вещественный и видимый; и это есть стройный состав неба, земли и того, что между ними, удивительный по прекрасным качествам каждой вещи, а еще более достойный удивления по стройности и согласию целого, в котором и одно к другому, и все ко всему состоит в прекрасном отношении, служа к полноте единого мира. А сим Бог показал, что Он силен сотворить не только сродное Себе, но и совершенно чуждое естество. Сродны же Божеству природы умные и одним умом постигаемые, совершенно же чужды твари, подлежащие чувствам, а из сих последних еще далее отстоят от Божественного естества твари вовсе неодушевленные и недвижимые.

Но что нам до сего? – скажет, может быть, какой-нибудь чрез меру ревностный любитель праздников. Гони коня к цели – любомудрствуй о том, что относится к празднику и для чего мы собрались ныне. Так и сделаю, хотя начал несколько отдаленно, к чему принужден усердием и словом.

11. Итак, ум и чувство, столько различные между собой, стали в своих пределах и изразили собой величие Зиждительного Слова, как безмолвные хранители и первые проповедники великолепия. Но еще не было смешения из ума и чувства, сочетания противоположных – сего опыта высшей Премудрости, сей щедрости в образовании естеств, и не все богатство Благости было еще обнаружено. Восхотев и сие показать, Художническое Слово созидает живое существо, в котором приведены в единство то и другое, то есть невидимое и видимая природа; созидает, говорю, человека и, из сотворенного уже вещества взяв тело, а от Себя вложив жизнь (что в слове Божием известно под именем разумной души и образа Божия), творит как бы некоторый второй мир – в малом великий; поставляет на земле иного ангела, из разных природ составленного поклонника, зрителя видимой твари, таинника твари умосозерцаемой, царя над тем, что на земле, подчиненного горнему царству, земного и небесного, временного и бессмертного, видимого и умосозерцаемого, ангела, который занимает середину между величием и низостью, один и тот же есть дух и плоть – дух ради благодати, плоть ради превозношения, дух, чтобы пребывать и прославлять Благодетеля, плоть, чтобы страдать и, страдая, припоминать и поучаться, сколько ущедрен он величием; творит живое существо, здесь предуготовляемое и преселяемое в иной мир и (что составляет конец тайны) через стремление к Богу достигающее обожения. Ибо умеренный здесь свет истины служит для меня к тому, чтобы видеть и сносить светлость Божию, достойную Того, Кто связует и разрешает и опять совокупит превосходнейшим образом.

12. Сего человека, почтив свободой, чтобы добро принадлежало не меньше избирающему, чем и вложившему семена оного, Бог поставил в раю (что бы ни означал сей рай) делателем бессмертных растений – может быть, божественных помыслов, как простых, так и более совершенных; поставил нагим по простоте и безыскусственной жизни, без всякого покрова и ограждения, ибо таковым надлежало быть первозданному. Дает и закон для упражнения свободы. Законом же была заповедь: какими растениями ему пользоваться и какого растения не касаться. А последним было древо познания, и насажденное вначале не злонамеренно, и запрещенное не по зависти (да не отверзают при сем уст богоборцы и да не подражают змию!); напротив, оно было хорошо для употребляющих благовременно (потому что древо сие, по моему умозрению, было созерцание, к которому безопасно могут приступать только опытно усовершившиеся), но не хорошо для простых еще и для неумеренных в своем желании; подобно как и совершенная пища не полезна для слабых и требующих молока.

Когда же по зависти диавола и по обольщению жены, которому она сама подверглась как слабейшая и которое произвела как искусная в убеждении (о, немощь моя! ибо немощь прародителя есть и моя собственная), человек забыл данную ему заповедь и побежден горьким вкушением: тогда через грех делается он изгнанником, удаляемым в одно время и от древа жизни, и из рая, и от Бога; облекается в кожаные ризы (может быть, в грубейшую, смертную и противоборствующую плоть), в первый раз познает собственный стыд и укрывается от Бога. Впрочем, и здесь приобретает нечто, именно смерть в пресечение греха, чтобы зло не стало бессмертным. Таким образом самое наказание делается человеколюбием. Ибо так, в чем я уверен, наказывает Бог.

13. Но в преграждение многих грехов, какие произращал корень повреждения от разных причин и в разные времена, человек и прежде вразумляем был многоразлично: словом, Законом, пророками, благодеяниями, угрозами, карами, наводнениями, пожарами, войнами, победами, поражениями, знамениями небесными, знамениями в воздухе, на земле, на море, неожиданными переворотами в судьбе людей, городов, народов (все сие имело целью загладить повреждение); наконец стало нужно сильнейшее врачевство по причине сильнейших недугов: человекоубийств, прелюбодеяний, клятвопреступлений, муженеистовства и сего последнего и первого из всех зол – идолослужения и поклонения твари вместо Творца. Пoелику все сие требовало сильнейшего пособия, то и подается сильнейшее. И оно было следующее: Само Божие Слово, превечное, невидимое, непостижимое, бестелесное, начало от начала, свет от света, источник жизни и бессмертия, отпечаток первообразной Красоты, печать непереносимая, образ неизменяемый, определение и слово Отца, приходит к Своему образу, носит плоть ради плоти, соединяется с разумной душой ради моей души, очищая подобное подобным, делается человеком по всему, кроме греха. Хотя чревоносит Дева, в Которой душа и тело предочищены Духом (ибо надлежало и рождение почтить, и девство предпочесть), однако же происшедший есть Бог и с воспринятым от Него^[271] – единое из двух противоположных, плоти и Духа, из которых Один обожил, а другая обожена.

О, новое смешение! О, чудное растворение! Сый начинает бытие; Несозданный созидается; Необъемлемый объемлется через разумную душу, посредствующую между Божеством и грубой плотью; Богатящий обнищавает – обнищавает до плоти моей, чтобы мне обогатиться Его Божеством; Исполненный истощается – истощается ненадолго в славе Своей, чтобы мне быть причастником полноты Его. Какое богатство благости! Что это за таинство о мне? Я получил образ Божий и не сохранил Его; Он воспринимает мою плоть, чтобы и образ спасти, и плоть обессмертить. Он вступает во второе с нами общение, которое гораздо чуднее первого, поколику тогда даровал нам лучшее, а теперь воспринимает худшее; но сие боголепнее первого, сие выше для имеющих ум!

14. Что скажут нам на сие клеветники, злые ценители Божества, порицатели достохвального, объятые тьмой при самом Свете, невежды при самой Мудрости, те, за которых Христос напрасно умер, неблагодарные твари, создания лукавого? Это ставишь ты в вину Богу – Его благодеяние? Потому Он мал, что для тебя смирил Себя? Что к заблудшей овце пришел Пастырь добрый, полагающий душу за овцы (Ин. 10:11); пришел на те горы и холмы, на которых приносил ты жертвы, и что обрел заблудшего, и обретенного восприял на те же рамена (Лк. 15:4–5), на которых понес крестное древо, и воспринятого опять привел к горней жизни, и приведенного сопричислил к пребывающим в чине своем? Что возжег светильник – плоть Свою, и помел храмину – очищая мир от греха, и сыскал драхму – Царский образ, заваленный страстями; по обретении же драхмы созывает пребывающие в любви Его Силы, делает участниками радости тех, которых сделал таинниками Своего Домостроительства (Лк. 15:8–9)? Что лучезарнейший Свет следует за предтекшим светильником, Слово – за гласом, Жених – за невестоводителем, приготовляющим Господу люди избранны (Тит. 2:14) и предочищающим водой для Духа? Сие ставишь в вину Богу? За то почитаешь Его низшим, что препоясуется лентием (Ин. 13:4–5), и умывает ноги учеников, и указует совершеннейший путь к возвышению – смирение? Что смиряется ради души, приклонившейся до земли, чтобы возвысить с Собой склоняемое долу грехом? Как не поставишь в вину того, что Он ест с мытарями и у мытарей, что учениками имеет мытарей, да и Сам приобретет нечто? Что же приобретет? Спасение грешников. Разве и врача обвинит иной за то, что наклоняется к ранам и терпит зловоние, только бы подать здравие болящим? Обвинит и того, кто из сострадания наклонился к яме, чтобы по закону (Исх. 23:2; Лк. 14:5) спасти упадший в нее скот?

15. Правда, что Он был послан, но как человек (потому что в Нем два естества; так, Он утомлялся, и алкал, и жаждал, и был в борении, и плакал по закону телесной природы); а если послан и как Бог, что из сего? Под посольством разумей благоволение Отца, к Которому Он относит дела Свои, чтобы почтить безлетное начало и не показаться противником Богу. О Нем говорится, что предан (Рим. 4:25), но написано также, что и Сам Себя предал (Еф. 5:2, 25). Говорится, что Он воскрешен Отцом и вознесен (Деян. 3:15; Деян. 1:11), но написано также, что Он Сам Себя воскресил и восшел опять на небо (1Фес. 1:14; Еф. 4:10), – первое по благоволению, второе по власти. Но ты выставляешь на вид уничижительное, а преходишь молчанием возвышающее. Рассуждаешь, что Он страдал, а не присовокупляешь, что страдал добровольно. Сколько и ныне страждет Слово! Одни чтут Его как Бога и сливают, другие бесчестят Его как плоть и отделяют. На которых же более прогневается Он или, лучше сказать, которым отпустит грех? Тем ли, которые сливают, или тем, которые рассекают злочестиво? Ибо и первым надлежало разделить, и последним соединить: первым – относительно к числу, последним – относительно к Божеству. Ты соблазняешься плотью? И иудеи также соблазнялись. Не назовешь ли Его и самарянином? О том, что далее, умолчу. Ты не веруешь в Божество Его? Но в Него и бесы веровали; о ты, который невернее бесов и несознательнее иудеев! Одни наименование Сына признавали означающим равночестие, а другие в изгоняющем узнавали Бога, ибо убеждало в этом претерпеваемое от Него. А ты ни равенства не принимаешь, ни Божества не исповедуешь в Нем. Лучше было бы тебе обрезаться и стать бесноватым (скажи нечто смешное), нежели в необрезании и в здравом состоянии иметь лукавые и безбожные мысли.

16. Вскоре потом увидишь и очищающегося в Иордане Иисуса – мое очищение, или, лучше сказать, через сие очищение делающего чистыми воды, ибо не имел нужды в очищении Сам Он – вземляй грех мира (Ин. 1:29); увидишь и разводящиеся небеса (Мк.1:10); увидишь, как Иисус и приемлет свидетельство от сродственного Ему Духа, и искушается, и побеждает, и окружен служащими Ему ангелами, и исцеляет всяк недуг и всяку язю (Мф. 4:23), и животворит мертвых (о, если бы оживотворил и тебя, умершего зловерием!), и изгоняет бесов, то Сам, то через учеников, и не многими хлебами насыщает тысячи, и ходит по морю, и предается, и распинается, и сораспинает мой грех, приводится как агнец и приводит как Иерей, как человек погребается и восстает как Бог, а потом и восходит на небо, и придет со славой Своей. Сколько торжеств доставляет мне каждая тайна Христова! Во всех же в них главное одно – мое совершение, воссоздание и возвращение к первому Адаму!

17. А теперь почти чревоношение и скачи, если не как Иоанн во чреве, то как Давид при упокоении Кивота; уважь перепись, по которой и ты вписан на небесах; поклоняйся рождеству, через которое освободился ты от уз рождения; воздай честь малому Вифлеему, который опять привел тебя к раю; преклонись перед яслями, через которые ты, соделавшийся бессловесным, воспитан Словом. Познай (повелевает тебе Исаия), как вол Стяжавшаго и как осел ясли Господина своего (Ис. 1:3). Принадлежишь ли к числу чистых, и законных, и отрыгающих жвание (Лев. 11:41) слова, и годных в жертву или к числу еще нечистых, не употребляемых ни в пищу, ни в жертву, и составляешь достояние язычества – иди со звездой, принеси с волхвами дары – золото, и ливан, и смирну – как Царю, и как Богу, и как умершему ради тебя; прославь с пастырями, ликуй с Ангелами, воспой с Архангелами, да составится общее торжество небесных и земных сил. Ибо я уверен, что небесные силы радуются и торжествуют ныне с нами, потому что они человеколюбивы и боголюбивы, как и Давид представляет их восходящими со Христом по страдании Его, сретающимися и повелевающими друг другу взять врата (Пс. 23:7). Одно только можешь ненавидеть из бывшего при Рождестве Христовом – это Иродово детоубийство; лучше же сказать, и в нем почти жертву единолетних со Христом, предварившую новое заклание. Бежит ли Христос во Египет, с Ним и ты охотно беги. Хорошо бежать со Христом гонимым. Замедлит ли Он во Египте, призывай Его из Египта, воздавая Ему там доброе поклонение. Шествуй непорочно по всем возрастам и силам Христовым. Как Христов ученик, очистись, обрежься, отними лежащее на тебе с рождения покрывало; потом учи в храме, изгони торгующих святыней. Претерпи, если нужно, побиение камнями; очень знаю, что укроешься от мещущих камни и прейдешь посреди их, как Бог, потому что слово не побивается камнями. Приведен ли будешь к Ироду, не отвечай ему больше. Твое молчание уважит он более, нежели длинные речи других. Будешь ли сечен бичами, домогайся и прочего, вкуси желчь за первое вкушение, испей оцет, ищи заплеваний, прими ударение в ланиту и заушения. Увенчайся тернием – суровостью жизни по Богу; облекись в багряную ризу, прими трость; пусть преклоняются пред тобой ругающиеся истине. Наконец, охотно распнись, умри и прими погребение со Христом, да с Ним и воскреснешь, и прославишься, и воцаришься, зря Бога во всем Его величии и Им зримый, – Бога в Троице поклоняемого и прославляемого, Которого молим, да будет и ныне, сколько сие возможно для узников плоти, явлен нам, о Христе Иисусе Господе нашем. Ему слава во веки. Аминь.

Слово 39. На святые светы явлений Господних

1. Опять Иисус мой и опять таинство, – не таинство обманчивое и неблагообразное, не таинство языческого заблуждения и пьянства (как называю уважаемые язычниками таинства и как, думаю, назовет их всякий здравомыслящий), но таинство возвышенное и Божественное, сообщающее нам горнюю светлость! Ибо святой день светов, до которого мы достигли и который сподобились ныне праздновать, имеет началом крещение моего Христа, истиннаго света, просвещающаго всякаго человека, грядущаго в мир (Ин. 1:9), производит же мое очищение и вспомоществует тому свету, который мы, вначале получив от Христа свыше, омрачили и сделали слитным через грех.

2. Итак, внемлите Божественному гласу, который для меня, поучающегося и поучающего таковым таинствам (а хорошо, если бы и для вас!), весьма внятно вопиет: Аз есмь свет миру (Ин. 8:12). И для сего приступите к Нему, и просветитеся, и лица ваша, ознаменованные истинным светом, не постыдятся (Пс. 33:6). Время возрождения – возродимся свыше! Время воссоздания – восприимем первого Адама! Не останемся такими, каковы теперь, но соделаемся тем, чем были созданы. Свет во тме светится, то есть в сей жизни – жизни плотской; и хотя гонит Его, но не объемлет тьма (Ин. 1:5), то есть сопротивная сила, которая с бесстыдством приступает к видимому Адаму, но приражается к Богу и уступает победу, почему мы, отложив тьму, приблизимся к свету и потом, как чада совершенного Света, соделаемся совершенным светом!

Видите благодать дня, видите силу таинства: не восторглись ли вы от земли? Не явно ли вознеслись уже горе, подъемлемые моим словом и тайноводством? И еще более вознесетесь, когда Слово благоуправит словом. 3. Таково ли подзаконное и прикровенное какое-нибудь очищение, доставляющее пользу временными кроплениями и окропляющее оскверненных пеплом юнчим? Тайноводствуют ли к чему подобному язычники? Для меня всякий обряд их и всякое таинство есть сумасбродство, темное изобретение демонов и произведение жалкого ума, которому помогло время и которое закрыла басня, ибо чему поклоняются как истинному, то сами скрывают как баснословное. Если оно истинно, надлежало не баснями называть, но показать, что это не срамно. Если же оно ложно, то надобно не дивиться сему и не держаться с таким бесстыдством самых противных мнений об одном и том же, уподобляясь тем, которые забавляют на площади детей или мужей, но в полном смысле потерявших ум, а не тем, которые рассуждают с мужами, имеющими ум и поклоняющимися Слову, хотя они и презирают эту многоискусственную и грязную убедительность слова.

4. Здесь (скажу, хотя язычникам не понравится сие) не рождение и сокрытие Дия – критского властелина, не клики, и военные рукоплескания, и пляски куретов, заглушающие голос плачущего бога, чтобы не услышал отец-чадоненавистник, потому что опасно было плакать как младенцу, кто проглочен был как камень. Здесь не искажения фригиян, не свирели и корибанты, не те неистовства, какие в честь Реи, матери богов, совершаемы были и посвящающими и посвящаемыми (что и прилично матери таких богов). У нас не дева какая-нибудь похищается, не Деметра странствует, вводит к себе каких-нибудь келеев, триптолемов и драконов и то действует, то страждет. Стыжусь выставлять на свет ночные их обряды и студные дела обращать в таинство. Это знают Елевзис и зрители того, что предается молчанию и действительно достойно молчания. Здесь не Дионис, не бедро рождает недоношенный плод, как прежде голова произвела нечто другое; не бог андрогин, не толпа пьяных, не изнеженное войско, не безумие фивян, чтущих Диониса, не поклонение перуну Семелы; не блудные таинства Афродиты, которая, как сами говорят, и рождена, и чествуется срамно, не какие-нибудь Фаллы и Ифифаллы, гнусные и видом и делами; не умерщвление чужестранцев у тавров; не обагряющая жертвенник кровь лакедемонских юношей, секущих себя бичами и в сем одном некстати оказывающих мужество, в честь богини, и притом деве, потому что они и негу чтили, и неустрашимость уважали. 5. Куда же отнесешь приготовление в снедь Пелопа для угощения голодных богов – странноприимство отвратительное и бесчеловечное? Куда отнесешь страшные и мрачные призраки Гекаты, Трофониевы из-под земли обманы и предсказания или пустословие Додонского дуба, или обоюдные прорицания Дельфийского треножника, или дар предведения сообщающей воды Кастальского источника? Одного только не предсказали они, а именно, что сами приведены будут в молчание. Здесь не жреческое искусство магов и угадывание будущего по рассеченным жертвам, не халдейская астрономия и наука предсказывать судьбу по дню рождения – наука, сличающая нашу участь с движением небесных светил, которые не могут знать о себе самих, что они такое или чем будут. Здесь не оргии фракиян, от которых, как говорят, ведет начало слово τὸ θρησκεύειν, то есть богослужение; не обряды и таинства Орфея, мудрости которого столько дивились эллины, что и о лире его выдумали басню, будто бы она все увлекает своими звуками; не справедливые истязания, положенные Митрой^[272] для тех, которые решаются приступить к таковым таинствам; не растерзание Осириса (другое бедствие, чтимое египтянами); не несчастные приключения Изиды; не козлы почтеннейшие мендезиян; не ясли Аписа – тельца, лакомо откармливаемого по простодушию жителей Мемфиса. Здесь не то, чем в своих чествованиях оскорбляют они Нил, как сами воспевают, плодоносный и доброкласный, измеряющий благоденствие жителей локтями^[273]. 6. Не буду говорить о чествовании пресмыкающихся и гадов, о расточительности на срамные дела, так что для каждого гада были какой-нибудь особенный обряд и особое таинство; хотя общим во всех видим одно – злосчастное положение кланяющихся. И если бы им надлежало сделаться совершенными нечестивцами, вовсе отпасть от славы Божией, предавшись идолам, произведениям искусства и делам рук человеческих, то благоразумный не пожелал бы им ничего иного, как иметь такие предметы чествования и так их чествовать, чтобы, как говорит апостол, возмездие, еже подобаше прелести их, восприяти (Рим. 1:27) в том, что они чтут не столько чествуя чтимое, сколько бесчестя им себя, соделавшись мерзкими по своему заблуждению, а еще мерзостнейшими по ничтожности того, чему кланяются и что чтут, и чтобы стать бесчувственнее самых чтимых предметов, столько превосходя их безумием, сколько предметы поклонения превышают их ничтожностью.

7. Итак, пусть всем этим забавляются дети эллинские и демоны, которые доводят их до безумия, присвояя себе Божию честь, и делят их между собой, внушая им те или другие срамные мнения и понятия. Ибо демоны с того времени, как древом познания, из которого не вовремя и некстати сделано употребление, удалены мы от древа жизни, стали нападать на нас, как уже на слабейших, похитив у нас владычественный ум и отворив дверь страстям. Они, будучи или, вернее сказать, по собственной злобе сделавшись естеством завистливым и человеконенавистным, не потерпели, чтобы дольние сподобились горнего чина, когда сами они ниспали свыше на землю, и чтобы произошло такое перемещение в славе и первичных природах. Отсюда гонение на тварь Божию! От сего поруган образ Божий! И пoелику не рассудили мы соблюсти заповедь, то преданы самозаконию прельщения. И пoелику заблудились, то обесчестили себя тем самым, чему воздавали почтение. Ибо не то одно ужасно, что сотворенные на дела благие, чтобы славить и хвалить Сотворшего и сколько возможно подражать Богу, стали вместилищем всякого рода страстей, ко вреду питаемых и потребляющих внутреннего человека, но и то, что богов сделали покровителями страстям, чтобы грех признаваем был не только не подлежащим ответственности, но даже божественным, имея для себя прибежищем сильную защиту – самые предметы поклонения.

8. Пoелику же нам даровано, избегнув суеверного заблуждения, прийти к истине, служить Богу живому и истинному и стать превыше твари, оставив за собой все, что под временем и зависит от первого движения, то будем тому поучаться, о том любомудрствовать, что относится к Богу и к Божественному.

Станем же любомудрствовать, начав с того, с чего начать всего лучше. Всего же лучше начать, с чего заповедал нам Соломон. Начало премудрости, говорит он, стяжати премудрость (Притч. 4:7). Что сие значит? Он началом премудрости называет страх. Ибо надобно, не с умозрения начав, оканчивать страхом (умозрение необузданно, очень может завести на стремнины), но, научившись начаткам у страха, им очистившись и, так скажу, утончившись, восходить на высоту. Где страх, там соблюдение заповедей; где соблюдение заповедей, там очищение плоти – сего облака, омрачающего душу и препятствующего ей ясно видеть Божественный луч; но где очищение, там озарение; озарение же есть исполнение желания для стремящихся к предметам высочайшим или к Предмету Высочайшему, или к Тому, Что выше высокого.

9. Посему должно сперва самому себя очистить и потом уже беседовать с чистым: если не хотим потерпеть одного с Израилем, который не вынес славы лица Моисеева и потому требовал покрывала; не хотим испытать и сказать с Маноем, удостоенным видения Божия: погибли мы, жена, яко Бога видехом (Суд. 13:22); не хотим подобно Петру высылать с корабля Иисуса, как недостойные такого посещения (а когда именую Петра, кого разумею? – того, кто ходил по водам); не хотим потерять зрение подобно Павлу, до очищения от гонений вступившему в сообщение с Гонимым или, лучше сказать, с малым блистанием великого Света; не хотим, прося врачевства, как сотник, из похвальной боязни не принимать в дом Врача. И из нас иной, пока он не очищен, но еще сотник, над многими первенствует во зле и служит кесарю – миродержителю влекомых долу, пусть скажет: несмь достоин, да под кров мой внидеши (Мф. 8:8). Когда же увидит Иисуса и, хотя мал ростом духовно, подобно Закхею взойдет на смоковницу, умертвив уды, яже на земли (Кол. 3:5), и став выше тела смирения (Флп. 3:21), тогда да приемлет Слово и да услышит: днесь спасение дому сему (Лк. 19:2), и получит спасение, и принесет плод совершеннейший, прекрасно расточая и разливая, что худо собрал как мытарь. 10. Ибо то же Слово и страшно по естеству для недостойных, и удобоприемлемо по человеколюбию для приуготовленных. Таковы те, которые, изгнав из душ нечистого и вещественного духа, пометя и украсив души свои познанием, не оставили их праздными и недеятельными, чтобы их (так как труднейшее и вожделеннее) опять не заняли еще с большим запасом семь духов злобы (как семь же считается духов добродетели), но сверх удаления от зла упражняются и в добродетели, всецело или сколько можно более вселив в себя Христа, чтобы лукавая сила, заняв какую-нибудь пустоту, опять не наполнила души собой, отчего будут последняя горше первых (Мф. 12:43–45), потому что и нападение стремительнее, и охранная стража безопаснее и с большим трудом одолевается. Когда же, всяцем хранением соблюдши душу свою (Притч. 4:23), положив восхождения в сердце (Пс. 83:6), поновив себе поля (Иер. 4:3) и посеяв в правду, как учат Соломон, Давид и Иеремия, просветим себе свет ведения (Ос. 10:12), тогда возглаголем Божию премудрость, в тайне сокровенную (1Кор. 2:7), и воссияем для других. А до тех пор будем очищаться и предусовершаться Словом, чтобы как можно более облагодетельствовать самих себя, соделываясь богоподобными и приемля пришедшее Слово, даже не только приемля, но и содержа в себе, и являя другим.

11. Пoелику же очистили мы словом собрание, то полюбомудрствуем уже несколько о празднике и составим общий праздник с душами любопразднственными и боголюбивыми. И как главное в празднике – памятование о Боге, то воспомянем Бога. Ибо и шум празднующих (Пс. 41:5) там, где веселящихся всех жилище (Пс. 86:7), по моему мнению, не что иное есть, как Бог, песнословимый и славословимый удостоившимися тамошнего жительства. Если же настоящее слово будет заключать в себе нечто из сказанного уже прежде, никто не удивляйся. Ибо стану говорить не только то же, но и о том же, имея трепетный язык, и ум, и сердце всякий раз, когда говорю о Боге, и вам желая того же самого похвального и блаженного страха. Когда же произношу слово «Бог», вы озаряйтесь единым и тройственным светом – тройственным в отношении к особенным свойствам, или к Ипостасям (если кому угодно назвать так), или к Лицам (нимало не будем препираться об именах, пока слова ведут к той же мысли), единым же в отношении к понятию сущности и, следственно, Божества. Бог разделяется, так сказать, неразделимо и сочетавается разделенно, потому что Божество есть Единое в трех, и едино суть Три, в Которых Божество или, точнее сказать, Которые суть Божество. А что касается до преизбытка и недостатков, то мы без них обойдемся, не обращая ни единства в слитность, ни разделения в отчуждение. Да будут равно далеки от нас и Савеллиево сокращение, и Ариево разделение, ибо то и другое в противоположном смысле худо и одинаково нечестиво. Ибо для чего нужно или злочестиво сливать Бога, или рассекать на неравных? 12. Нам един Бог Отец, из Негоже вся, и един Господь Иисус Христос, Имже вся (1Кор. 8:6), и един Дух Святой, в Котором все. Словами из Него (ἐξ οὗ), Им (δι’ οὗ) и в Нем (ἐν ᾧ) не естества разделяем (иначе не переставлялись бы предлоги или не переменялся бы порядок имен), но отличаем личные свойства единого и неслиянного естества. А сие видно из того, что различаемые опять сводятся воедино, если не без внимания прочтешь у того же апостола следующие слова: из Того, и Тем, и в Нем (εἰς αὐτόν) всяческая: Тому слава во веки, аминь (Рим. 11:36). Отец есть Отец и безначален, потому что ни от кого не имеет начала. Сын есть Сын и не безначален, потому что от Отца. Но если начало будешь разуметь относительно ко времени, то Сын и безначален, потому что Творец времен не под временем. Дух есть истинно Дух Святой, происходящий от Отца, но не как Сын (οὐχ ὑϊκῶς), потому что происходит не рожденно (γεννητῶς), но исходно (ἐκπορευτῶς), если для ясности надобно употребить новое слово. Между тем ни Отец не лишен нерожденности, потому что родил, ни Сын – рождения, потому что от Нерожденного (ибо как Им лишиться?), ни Дух Святой не изменяется или в Отца, или в Сына, потому что исходит и потому что Бог, хотя и не так кажется безбожным. Ибо личное свойство непреложно; иначе как оставалось бы личным, если бы прелагалось и переносилось? Те, которые нерожденность и рожденность признают за естества одноименных богов, может быть, и Адама и Сифа, из коих один не от плоти (как творение Божие), а другой – от Адама и Евы, станут признавать чуждыми друг другу по естеству. Итак, один Бог в Трех и Три едино, как сказали мы.

13. Пoелику же таковы Три, или таково Единое, и надлежало, чтобы поклонение Богу не ограничивалось одними горними, но были и долу некоторые поклонники и все исполнилось славы Божией (потому что все Божие), то для сего созидается человек, почтенный рукотворением и образом Божиим. А так созданного, когда он завистью диавола через горькое вкушение греха несчастно удалился от сотворшего его Бога, Богу не свойственно было презреть. Что же совершается? И какое великое о нас таинство? Обновляются естества, и Бог делается человеком. И восшедший на небо небесе на востоки (Пс. 67:34) собственной славы и светлости прославляется на западе нашей низости и нашего смирения. И Сын Божий благоволит стать и именоваться и сыном человеческим, не изменяя того, чем был (ибо сие неизменяемо), но приняв то, чем не был (ибо Он человеколюбив), чтобы Невместимому сделаться вместимым, вступив в общение с нами через посредствующую плоть, как через завесу; потому что рожденному и тленному естеству невозможно сносить чистого Его Божества. Для сего соединяется несоединимое: не только Бог с рождением во времени, ум с плотью, довременное с временем, неочертимое с мерой, но и рождение с девством, бесчестие с тем, что выше всякой чести, бесстрастное со страданием, бессмертное с тленным. Пoелику изобретатель греха мечтал быть непобедимым, уловив нас надеждой обожения, то сам уловляется покровом плоти, чтобы, приразясь как к Адаму, сретить Бога. Так новый Адам спас ветхого, и снято осуждение с плоти по умерщвлении смерти плотью!

14. Но Рождеству праздновали, как должно, и я – предначинатель праздника, и вы, и все как заключающееся в мире, так и премирное. Co звездой текли мы, с волхвами поклонялись, с пастырями были озарены, с Ангелами славословили, с Симеоном принимали в объятия и с Анной, престарелой и целомудренной, исповедалися Господеви. И благодарение Тому, Кто во своя прииде как чуждый, чтобы прославить странника!

А ныне другое Христово деяние и другое таинство. Не могу удержать в себе удовольствия и делаюсь вдохновенным. Почти как Иоанн благовествую; и хотя я не предтеча, однако же из пустыни. Христос просвещается – озаримся с Ним и мы! Христос крещается – сойдем с Ним, чтобы с Ним и взойти! Крещается Иисус: это одно или и другое надобно принять во внимание? Кто крещающийся? От кого и когда крещается? – Чистый, от Иоанна и когда начинает творить знамения. Что же познаем из сего, чему научаемся? – Должно предочиститься, смиренномудрствовать и проповедовать уже по усовершении и духовного и телесного возраста. Первое нужно тем, которые приступают к крещению небрежно и без приготовления и не обеспечивают искупления навыком в добре. Ибо хотя благодать сия, как благодать, дает отпущение прежних грехов, но тогда тем паче требуется от нас благоговение, чтобы не возвращаться на ту же блевотину (Притч. 26:11). Второе нужно тем, которые превозносятся против строителей таинств, если преимуществуют перед ними каким-либо достоинством. Третье нужно тем, которые смело полагаются на юность и думают, что всегда время учительству или председательству. Иисус очищается, а ты пренебрегаешь очищением? Очищается от Иоанна, а ты восстаешь против своего проповедника? Очищается, будучи тридцати лет, а ты, не имея еще бороды, учишь старцев или думаешь, что можешь учить, не заслужив уважения ни по возрасту, ни даже, может быть, по образу жизни? Потом является у тебя Даниил, тот и другой – юные судии, и все примеры на языке, потому что всякий, поступающий несправедливо, готов оправдываться. Но что редко, то не закон для Церкви, так как одна ласточка не показывает весны, или одна черта не делает геометром, или одно краткое плавание – мореходцем.

15. Но Иоанн крестит. Приходит Иисус, освящающий, может быть, самого Крестителя, несомненно же – всего ветхого Адама, чтобы погребсти в воде, а прежде них и для них освящающий Иордан и, как Сам был дух и плоть, совершающий духом и водой. Креститель не приемлет – Иисус настоит. Аз требую Тобою креститися (Мф. 3:14), говорит светильник Солнцу, глас – Слову, друг – Жениху, тот, кто в рожденных женами выше всех (Мф. 11:11), Перворожденному всея твари (Кол. 1:5), взыгравшийся во чреве – Тому, Кто еще во чреве принял поклонение, Предтеча и имеющий быть Предтечей – Тому, Кто явился и имеет явиться. Аз требую Тобою креститися, присовокупи: и за тебя. Ибо Креститель знал, что будет креститься мученичеством или что у Него будут очищены не одни ноги, как у Петра. И Ты ли грядеши ко мне? И в этом пророчество. Ибо Креститель знал, что как после Ирода будет неистовствовать Пилат, так за отшедшим Предтечей последует Христос. Что же Иисус? Остави ныне. В этом Божие Домостроительство. Ибо Иисус знал, что вскоре Сам будет Крестителем Крестителя. Что же значит лопата (Мф. 3:12)? Очищение. Что огонь? Потребление маловесного и горение духа. Что же секира? Посечение души, остающейся неуврачеванной и по обложении гноем. Что меч? Рассечение словом, посредством которого отделяется худшее от лучшего, отлучается верный от неверного, возбуждается сын против отца, дочь – против матери и невестка – против свекрови, новое и недавнее – против древнего и прикровенного. Что же значит ремень сапога (Мк. 1:7), которого не развязываешь ты, Креститель Иисусов, житель пустыни, не вкушающий пищи, новый Илия, лишший Пророка (Мф. 11:9), потому что видел Предреченного, посредствующий между ветхим и новым? Что значит он? Может быть, учение о пришествии и воплощении, в котором и самое крайнее неудоборазрешимо не только для людей плотских и еще младенцев во Христе, но и для тех, которые по духу подобны Иоанну. 16. Но восходит Иисус от воды, ибо возносит с Собой весь мир, и видит разводящияся небеса (Мк. 1:10) – небеса, которые Адам для себя и для потомков своих заключил так же, как и рай, пламенным оружием. И Дух свидетельствует о Божестве, потому что приходит к равному; и глас с небес, потому что с неба Тот, о Ком свидетельство. И Дух яко голубь, потому что чествует тело (и оно по обожении Бог), потому что телесно и вместе издалека видимый голубь обык благовествовать прекращение потопа. Если же по объему и весу судишь о Божестве ты, мелко рассуждающий о величайшем, и Дух мал для тебя, потому что явился в виде голубя, то тебе прилично поставить ни во что и Царство Небесное, потому что оно уподобляется зерну горчичному; прилично величию Иисуса предпочесть противника, потому что он называется горою великою (Зах. 4:7), и левиафаном (Иов. 7:8)^[274], и царем всем живущим в водах (Иов. 41:25); а Иисус именуется агнцем (1Пет. 1:19), бисером (Мф. 13:46), каплею (Мих. 2:11) и подобно сему.

17. Но пoелику настоящее торжество ради Крещения и нам должно злопострадать сколько-нибудь с Тем, Кто для нас вообразился, крестился и распят, то полюбомудрствуем несколько о различиях крещений, чтобы выйти отсюда очищенными. Крестил Моисей, но в воде, а прежде сего – во облаце и в мори (1Кор. 10:2), и сие имело прообразовательный смысл, как разумеет и Павел. Морем прообразовалась вода, облаком – Дух, манной – хлеб жизни, питием Божественное питие. Крестил и Иоанн, уже не по-иудейски, потому что не водой только, но и в покаяние (Мф. 3:11), однако же не совершенно духовно, потому что не присовокупляет: и духом. Крестит и Иисус, но Духом: в сем совершенство. Как же не Бог Тот, через Которого (осмелюсь сказать) и ты сделаешься богом? Знаю и четвертое крещение – крещение мученичеством и кровью, которым крестился и Сам Христос, которое гораздо достоуважительнее прочих, поколику не оскверняется новыми нечистотами. Знаю также еще и пятое – слезное, но труднейшее; им крестится измывающий на всяку нощь ложе свое и постелю слезами (Пс. 6:7), кому возсмердеша и раны греховные (Пс. 37:6), кто плача и сетуя ходит (Пс. 34:14), кто подражает обращению Манассиину, смирению помилованных ниневитян, кто произносит в храме слова мытаревы и оправдывается паче тщеславного фарисея, кто припадает с хананеянкой, просит человеколюбия и крошек – пищи самого голодного пса.

18. Признаюсь, что человек есть существо переменчивое и по природе непостоянное, а потому с готовностью принимаю сие последнее крещение, поклоняюсь Даровавшему оное, и сообщаю его другим, и милостью искупаю себе милость. Ибо знаю, что сам обложен немощью (Евр. 5:2) и какой мерой буду мерить, той и мне возмерится. Но ты что говоришь? Какой даешь закон, о новый фарисей, именем, а не произволением чистый и внушающий нам Новатовы правила, при той же немощи? Ты не принимаешь покаяния? Не даешь места слезам? Не плачешь слезно? Да не будет к тебе таков и Судия! Неужели не трогает тебя человеколюбие Иисуса, Который недуги наша прият, и понесе болезни (Мф. 8:17), Который не к праведникам пришел, но к грешникам, призвать их на покаяние, Который хочет милости, а не жертвы (Мф. 9:13), прощает грехи до семьдесят крат седмерицею (Мф. 18:22)? Как блаженна была бы твоя высокость, если бы она была чистота, а не надменность, дающая законы, не исполнимые для человека, и исправление оканчивающая отчаянием! Равно худы и отпущение грехов не исправляющее, и осуждение, не знающее пощады; первое совершенно ослабляет узду, а последнее чрезмерным напряжением душит. Докажи мне свою чистоту, и я одобрю твою жестокость. А теперь опасаюсь, не потому ли доказываешь неисцельность, что сам покрыт весь ранами. Неужели не примешь и Давида кающегося, в котором покаяние сохранило и дар пророческий, или великого Петра, который испытал на себе нечто человеческое при спасительном страдании? Но его принял Иисус и троекратным вопрошением и исповеданием уврачевал троекратное отречение. Неужели не примешь и крестившегося кровью (и до того прострется твое высокоумие!), или коринфского беззаконника? Но Павел утвердил и любовь (2Кор. 2:8), когда увидел исправление, и причину представил, да не многою скорбию пожерт будет таковый (2Кор. 2:7), обремененный чрезмерностью наказания.

Ты не позволяешь молодым вдовам выходить замуж, несмотря на поползновенность возраста? Но Павел отважился на сие; а ты, верно, его учитель, как восходивший до четвертого неба, в иной рай, слышавший глаголы еще более неизреченные, объявший еще больший круг Евангелием! 19. «Но Павел дозволял сие не после крещения». Какое на то доказательство? Или докажи, или не осуждай. Если же дело сомнительно, пусть препобедит человеколюбие.

Но говорят, что Новат не принимал тех, которые пали во время гонения. Что же из сего? Если нераскаявшихся, справедливо. И я не принимаю таких, которые или непреклонны, или не довольно смягчаются и не вознаграждают за худое дело исправлением. Когда и приму, назначаю им приличное место. А если Новат не принимал истекших слезами, не стану ему подражать. И что мне за закон человеконенавистничество Новата, который не наказывал любостяжания – второго идолослужения, а блуд осуждал так строго, как бесплотный и бестелесный? Что скажете? Убеждаем ли вас сими словами? Станьте на одну сторону с нами – человеками. Возвеличим вместе Господа. Никто из вас, хотя бы и слишком на себя надеялся, да не дерзнет говорить: «Не прикоснися мне, яко чист есмь (Ис. 65:5); и кто чист столько, как я?» Сообщите и нам такой светлости. Но мы не убедили? И о вас будем проливать слезы.

Итак, сии, если хотят, пусть идут нашим путем и Христовым; если же нет, то своим. Может быть, они будут там крещены огнем – этим последним крещением, самым трудным и продолжительным, которое поядает вещество, как сено, и потребляет легковесность всякого греха. 20. А мы почтим ныне Крещение Христово и благочестно будем праздновать, не чрево пресыщая, но веселясь духовно. Как же насладимся? Измыйтеся, чисти будете (Ис. 1:16). Если вы багряны от греха и не совсем кровавы, то убелитесь, как снег; если же червлены и совершенные мужи кровей, то придите, по крайней мере, в белизну волны. Во всяком же случае, будьте очищены и очищайтесь. Бог ничему так не радуется, как исправлению и спасению человека; для сего и все слово, и всякое таинство. Да будете якоже светила в мире (Флп. 2:15) – живоносная сила для других людей, и, совершенными светами представ великому Свету, да научитесь тайнам тамошнего световодства, чище и яснее озаряемые Троицей, от Которой ныне прияли в малой мере один луч из единого Божества, во Христе Иисусе Господе нашем. Ему слава во веки веков. Аминь.

Слово 40. На Святое Крещение

1. Вчера торжествовали мы пресветлый день Светов; да и прилично было сделать праздничным день нашего спасения, – гораздо приличнее, нежели плотским друзьям ежегодно праздновать дни брака, рождения, наречения имени, вступления в юношеский возраст, новоселья и другие у людей торжественные дни. Ныне же кратко побеседуем о крещении и о благотворном его действии на нас; хотя вчера не остановилось на сем слово, потому что требовала того краткость времени, а вместе и самое слово не хотело обременить вас собою, ибо обременение словом столько же неприязненно для слуха, сколько излишняя пища для тела. Между тем предлагаемое стоит внимания, и слово о таких предметах должно слушать не поверхностно, но с усердием, потому что познать силу сего таинства есть уже просвещение.

2. Писание показывает нам троякое рождение: рождение плотское, рождение через крещение и рождение через воскресение. Первое из них есть дело ночи, рабское и страстное; второе есть дело дня: оно свободно, истребляет страсти, обрезывает всякий покров, лежащий на нас от рождения, и возводит к горней жизни; третье страшнее и короче первых: оно в одно мгновение соберет всю тварь, чтобы предстала Творцу и дала отчет в здешнем порабощении и образе жизни, плоти ли только она следовала или совосторгалась с духом и чтила благодать возрождения. Все сии рождения, как оказывается, Христос почтил Собой: первое – первоначальным и жизненным вдохновением; второе – воплощением и крещением, когда крестился Сам; третье – воскресением, которого Сам стал начатком, и как соделался первородным во многих братиях, так благоволил соделаться перворожденным из мертвых (Рим. 8:29; Кол. 1:18). 3. Но любомудрствовать о двух рождениях, именно о первом и последнем, неприлично настоящему времени; полюбомудрствуем же о рождении среднем и для нас ныне необходимом, от которого получил наименование и день Светов.

Просвещение есть светлость душ, изменение жизни, вопрошение совести, которая от Бога (1Пет. 3:21). Просвещение есть пособие в нашей немощи, отложение плоти, последование Духу, общение со Словом, исправление создания, потопление греха, причастие света, рассеяние тьмы. Просвещение есть колесница, возносящая к Богу, сопутствование Христу, подкрепление веры, совершение ума, ключ Царствия Небесного, перемена жизни, снятие рабства, разрешение от уз, претворение состава. Просвещение (нужно ли перечислять многое?) есть лучший и величественнейший из даров Божиих. Как есть именуемое Святая Святых и песни песней, поколику последние многообъемлющи и особенно важны, так и оно светлее всякого иного возможного для нас просвещения.

4. Но сей дар, как и Податель его Христос, называется многими и различными именами; и сие происходит или оттого, что он очень приятен для нас (обыкновенно же питающий к чему-либо сильную любовь с удовольствием слышит и имена любимого), или оттого, что многообразие заключающихся в нем благодеяний произвело у нас и наименования. Мы именуем его даром, благодатью, крещением, помазанием, просвещением, одеждой нетления, баней пакибытия, печатью, всем, что для нас досточестно. Именуем даром – как подаваемое тем, которые ничего не привносят от себя; благодатью – как подаваемое тем, которые еще и должны; крещением, потому что в воде спогребается грех; помазанием – как нечто священническое и царское, потому что помазывались цари и священники; просвещением – как светлость; одеждой – как прикровение стыда; баней – как омовение; печатью – как сохранение и знамение господства. О сем даре сорадуются небеса; его славословят Ангелы по сродству светлости; он есть образ небесного блаженства; его желаем и мы воспеть, но не можем, сколько должно.

5. Бог есть свет высочайший, неприступный, неизглаголанный, ни умом не постигаемый, ни словом не изрекаемый, просвещающий всякую разумную природу, то же в духовном мире, что солнце в чувственном, по мере нашего очищения представляемый, по мере представления возбуждающий к Себе любовь и по мере любви вновь умопредставляемый, только Сам для Себя созерцаемый и постижимый, а на существующее вне Его мало изливающийся. Говорю же о свете, созерцаемом во Отце и Сыне и Святом Духе, Которых богатство в соестественности и в едином исторжении светлости.

Второй свет есть Ангел – некоторая струя или причастие первого Света; он находит свое просвещение в стремлении к первому Свету и в служении Ему; и не знаю, по чину ли своего стояния получает просвещение или по мере просвещения приемлет свой чин.

Третий свет есть человек, что известно и язычникам; ибо светом (φῶς) называют человека как они по силе внутреннего нашего слова, так и из нас самих те, которые наиболее уподобляются Богу и приближаются к Нему.

Знаю и иной свет, которым отражена или пресечена первобытная тьма, – сию первую основу небесной твари, то есть как кругообразные пути звезд, так и горнюю стражу, осиявающую целый мир. 6. Свет была данная первородному и первоначальная заповедь, потому что светильник заповедь закона, и свет (Притч. 6:23) и зане свет повеления Твоя на земли (Ис. 26:9), хотя завистливая тьма, вторгшись, произвела грех. Свет, также прообразовательный и соразмеренный с силами приемлющих, есть писаный Закон, прикрывающий истину и тайну великого Света, почему и лицо Моисеево Им прославляется.

Но и еще многими светами украсим наше слово. Свет был и явившееся Моисею в огне, когда видение сие опалило, но не сожигало купину, чтобы и естество показать, и силу явить. Свет – и путеводившее Израиля в столпе огненном, и делавшее приятной пустыню. Свет – восхитившее Илию на огненной колеснице и не опалившее восхищаемого. Свет – облиставшее пастырей, когда довременный Свет соединился с временным. Свет – и та красота звезды, предшествовавшей в Вифлеем, чтобы и волхвам указать путь и сопутствовать Свету, Который превыше нас и соединился с нами. Свет – явленное ученикам на горе Божество, впрочем, нестерпимое для слабого зрения. Свет – облиставшее Павла видение и поражением очей уврачевавшее тьму душевную. Свет – и тамошняя светлость для очистившихся здесь, когда просветятся праведницы яко солнце (Мф. 13:43) и станет Бог посреде них, богов и царей, распределяя и разделяя достоинство тамошнего блаженства. Сверх сего, свет в собственном смысле есть просвещение Крещения, о котором у нас ныне слово и в котором заключается великое и чудное таинство нашего спасения.

7. Пoелику вовсе не грешить свойственно Богу – первому и несложному естеству (ибо простота мирна и безмятежна), и также, осмелюсь сказать, естеству ангельскому, или естеству, ближайшему к Богу по причине самой близости, а грешить есть дело человеческое и свойственно дольней сложности (потому что сложность есть начало мятежа), то Владыка не благорассудил оставить тварь Свою беспомощной и пренебречь ею, когда она в опасности возмутится против Него. Ho как создал несуществовавших, так воссоздал получивших бытие – созданием, которое божественнее и выше прежнего и которое для начинающих есть печать, а для совершенных возрастом – благодать и восстановление образа, падшего через грех, чтобы, от отчаяния делаясь худшими и непрестанно увлекаемые им в большее зло, по тому же отчаянию совершенно не стали мы вне блага и добродетели и, впав во глубину зол, как сказано, не вознерадели (Притч. 18:3), но чтобы, как совершающие дальний путь по успокоении от трудов в гостинице, так и мы по обновлении с охотой довершили остальной путь.

Сия благодать и сила Крещения не потопляет мира, как древле, но очищает грех в каждом человеке и совершенно измывает всякую нечистоту и скверну, привнесенную повреждением. 8. Пoелику же мы состоим из двух естеств, то есть из души и тела, из естества видимого и невидимого, то и очищение двоякое, именно водой и Духом; и одно приемлется видимо и телесно, а другое в то же время совершается нетелесно и невидимо; одно есть oбpазное, а другое – истинное и очищающее самые глубины; а сие, вспомоществуя первому рождению, из ветхих делает нас новыми, из плотских, каковы мы ныне, богоподобными, разваряя без огня и воссозидая без разрушения. Ибо, кратко сказать, под силой Крещения разуметь должно завет с Богом о вступлении в другую жизнь и о соблюдении большей чистоты.

И, конечно, каждый из нас всего более должен страшиться и всяцем хранением блюсти (Притч. 4:23) свою душу, чтобы не оказаться нам солгавшими сему исповеданию. Ибо если Бог, принятый в посредники при договорах человеческих утверждает их, то сколь опасно соделаться нарушителем заветов, которые заключены нами с Самим Богом, и быть виновными перед Истиной не только в других грехах, но и в самой лжи? Притом нет другого ни возрождения, ни воссоздания, ни восстановления в древнее состояние. Хотя, сколько можно, домогаемся оного со многими воздыханиями и слезами, и хотя через сие закрываются с трудом раны, по крайней мере по моему определению и уставу (точно верим, что закрываются, даже желали бы, чтобы изгладились и следы ран, потому что сам я имею нужду в милосердии); впрочем, лучше не иметь нужды во втором очищении, но устоять в первом, которое, как знаю, всем есть общее, и не трудно, и равно открыто рабам и господам, бедным и богатым, низким и высоким, благородным и неблагородным, должникам и недолжным, как вдыхание воздуха и разлияние света, преемство годовых времен, рассматривание мироздания – это великое и общее для всех нас наслаждение, а также и равные уделы веры. 9. Ибо страшно вместо нетрудного врачевания употреблять труднейшее, отвергнув благодать милосердия, делаться подлежащим наказанию и вознаграждать за грех исправлением. Да и сколько нужно пролить слез, чтобы они сравнились с источником Крещения? И кто поручится, что смерть ждет нашего уврачевания? Что перед судилищем станем уже не должниками и не имеющими нужды в тамошнем огненном испытании? Может быть, ты, добрый и человеколюбивый вертоградарь, будешь молить Господа пощадить еще смоковницу и не посекать ее, как обвиняемую в неплодии (Лк. 13:6), но дозволить осыпать ее гноем – слезами, воздыханиями, молитвами, возлежанием на голой земле, бдениями, изнурением тела и исправлением через исповедь и самоуничиженную жизнь; но неизвестно, пощадит ли ее Господь, как напрасно занимающую место, между тем как другой имеет нужду в милосердии и делается худшим от долготерпения к ней.

Co Христом спогребемся через крещение, чтобы с Ним и восстать; с Ним низойдем, чтобы с Ним взойти и на высоту; с Ним взойдем, чтобы и прославиться с Ним! 10. Если после крещения приразится к тебе враг света и искуситель (а он приразится, ибо приражался к Слову и Богу моему, обманувшись внешним покровом, приражался к сокрытому Свету, обманувшись видимостью), то имеешь, чем победить его. Не страшись подвига; противопоставь воду, противопоставь Духа; сим угасятся вся стрелы лукаваго разженныя (Еф. 6:16). Ибо здесь Дух, и даже Дух, разоряяй горы (3Цар. 19:11); здесь вода, и даже вода, угашающая огонь. Если искуситель представит тебе нужду (как дерзнул и Христу) и потребует, да камение хлебы будут (Мф. 4:3), возбуждая тем голод, окажись не незнающим его намерений. Научи его, чему он еще не доучился; противоположи ему слово живота, которое есть хлеб, посылаемый с неба и дарующий жизнь миру. Если искушает тебя тщеславием (как и Христа, возведя на крило церковное и сказав: верзися низу в доказательство Божества (Мф. 4:5–6)), не низлагай себя превозношением. Если сие приобретет, не остановится на том: он ненасытен, на все простирается, обольщает добрым и оканчивает лукавством – таков способ его брани! Даже и в Писании сведущ сей душегубец – из одного места скажет: писано есть о хлебе, из другого: писано об Ангелах. Писано бо есть, говорит, яко Ангелом Своим заповесть о тебе, и на руках возмут тя (Пс. 90:12). О хитромудренный на зло, для чего не договорил и последующего (я твердо помню сие, хотя и умолчишь ты), что, ограждаемый Троицей, наступлю на тебя – аспида и василиска (13), и буду попирать змию и скорпию (Лк. 10:19)? Если же станет преодолевать тебя ненасытимостью, в одно мгновение времени и зрения показывая все царства, как ему принадлежащие, и требуя поклонения, презри его, как нищего, и с надеждой на печать ^[275] скажи: «Я сам образ Божий, не погубил еще небесной славы, как ты через превозношение; я во Христа облекся, во Христа преобразился крещением; ты поклонись мне». И враг, как твердо знаю, побежденный и посрамленный сими словами, как отступил от Христа – первого Света, так отступит и от просвещенных Им.

Сие дарует купель крещения ощутившим силу ее! Такое пиршество предлагает она имеющим благую алчбу! 11. Итак, будем креститься, чтобы победить; приобщимся очистительных вод, которые омывают лучше иссопа, очищают паче законной крови, которые священнее, нежели пепел юнчий, кропящий оскверненныя (Евр. 9:15), имеющий силу только на время очищать тело, а не истреблять совершенно грех. Ибо какая была бы нужда очищаться тем, которые однажды очищены? Крестимся ныне, чтобы не потерпеть принуждения завтра; не будем отдалять от себя благодеяние, как обиду; не будем ждать, пока сделаемся худшими, чтобы прощено было нам больше; не будем Христо-корчемниками и Христо-купцами, не станем обременять себя сверх того, что можем понести, чтобы не потонуть вместе с кораблем и не подвергнуть кораблекрушению благодать, погубив все, когда надеялись получить больше. Спеши к дару, пока еще владеешь рассудком; пока не болен и телом и духом или не кажешься больным для присутствующих, хотя и здрав ты умом; пока твое благо не в чужих руках, но ты сам господин ему; пока язык твой не запинается, не охладел и может ясно произнести (не говорю уже о большем) слова тайноводства; пока можешь сделаться верным так, чтобы другие не догадывались только о сем, но удостоверились в том, не сожалели о тебе, но ублажали тебя; пока дар для тебя очевиден, а не сомнителен, благодать касается глубин, а не тело омывается на погребение; пока нет около тебя слез – признаков твоего отшествия, или только в угождение тебе удерживают их, а жена и дети желают продлить минуту разлуки и домогаются последних от тебя слов; пока нет при тебе неискусного врача, обещающего несколько часов жизни, которые не в его власти, наклонением головы определяющего надежду исцеления, умеющего рассуждать о болезни после смерти, удалением от тебя или вынуждающего большую плату, или дающего знать о безнадежности; пока не спорят о тебе креститель и корыстолюбец, спеша один тебя напутствовать, а другой – вписаться к тебе в наследники, между тем как время не позволяет ни того, ни другого. 12. Для чего ждешь благодеяния от горячки, а не от Бога; от времени, а не от рассудка; от коварного друга, а не от спасительной любви; не от собственной воли, а от принуждения; не от свободы, а от крайности обстоятельств? Почему тебе надобно от другого узнавать о своем отшествии, а сам не хочешь помыслить о нем как уже о наступившем? Почему домогаешься врачевств, которые нимало не помогут? Ждешь пота, обещающего перелом болезни, когда, может быть, близок пот смертный? Врачуй сам себя до наступления нужды, пожалей о себе ты – близкий целитель недуга. Запаси сам для себя истинно спасительное врачевство. Пока плывешь при попутном ветре, страшись кораблекрушения – и, имея помощницей боязнь, меньше потерпишь при самом кораблекрушении. Пусть дар с торжеством приемлется, а не с плачем; пусть талант отдается в обращение, а не зарывается в землю; пусть будет какой-нибудь промежуток между благодатью и кончиной, чтобы не только изгладились худые письмена, но и написаны были на их месте лучшие, чтобы тебе иметь не только благодать, но и воздаяние, не только избежать огня, но и наследовать славу, которую приобретает дар, отданный в обращение. Одни низкие духом почитают великим делом избежать наказания, а возвышенные духом домогаются и награды.

13. Мне известны три степени в спасаемых: рабство, наемничество и сыновство. Если ты раб, то бойся побоев. Если наемник, одно имей в виду – получить. Если стоишь выше раба и наемника, даже сын, стыдись Бога, как отца, делай добро, потому что хорошо повиноваться отцу. Хотя бы ничего не надеялся ты получить, угодить отцу – само по себе награда. Да не окажемся пренебрегающими сие! Как безрассудно захватывать себе имущество, а отвергать здравие; очищать тело, а очищение души иметь только в запасе; искать свободы от дольнего рабства, а горней не желать; прилагать все тщание, чтобы дом и одежда были пышны, а не заботиться, чтобы самому стать достойным большего; иметь усердие благодетельствовать другим, а не хотеть сделать добро себе! Если бы благо сие покупалось на деньги, ты не пожалел бы никаких сокровищ. А если предлагается из человеколюбия, пренебрегаешь готовность благотворения.

Всякое время прилично для омовения, потому что во всякое время постигает смерть. Велегласно взываю к тебе с Павлом: се ныне время благоприятно, се ныне день спасения (2Кор. 6:2), а словом ныне означает он не известное одно время, но всякое. И еще: востани спяй, и воскресни от мертвых, и осветит тя Христос (Еф. 5:14), прекращающий греховную ночь, потому что в нощи надежда зла, говорит Исаия (28:19), и полезнее быть принятым утром. 14. Сей, когда время; собирай и разрушай житницы, также когда время; и сади в пору, и обирай виноград зрелый; смело пускай в море корабль весной и вводи его в пристань, когда наступает зима и начинает бушевать море. Пусть будет у тебя время брани и мира, брака и безбрачия, дружбы и раздора, если и он тебе нужен, и вообще время всякого дела, если сколько-нибудь должно верить Соломону (Еккл. 3:1–8). А верить ему должно, потому что совет полезен. Но спасение свое всегда соделывай, и всякое время да будет благовременно для крещения.

Если, минуя настоящий день, постоянно имеешь в виду завтрашний и такими недолгими отсрочками держит тебя по обычаю своему во власти своей лукавый, внушая: «Отдай мне настоящее, а Богу – будущее; мне – юность, а Богу – старость; мне – годы удовольствий, а Ему ни к чему не годный возраст», то в какой ты опасности! Сколько нечаянных случаев! Или война потребила, или землетрясение подавило развалинами, или море поглотило, или зверь похитил, или болезнь погубила, или кроха, остановившаяся в горле (ибо всего легче умереть человеку, хотя и высоко думаешь о том, что ты образ), или излишнее употребление пития, или порывистый ветер, или увлекший конь, или злонамеренно приготовленный ядовитый состав, а может быть, и вместо спасительного оказавшийся вредным, или судия бесчеловечный, или неумолимый исполнитель казни, или сколько еще таких случаев, от которых в скорейшем времени бывает смерть и никакие пособия не сильны остановить ее! 15. Если же предоградишь себя печатью, обезопасишь свою будущность лучшим и действительнейшим пособием, ознаменовав душу и тело миропомазанием и Духом, как древле Израиль мощной и охраняющей первенцев кровью и помазанием (Исх. 12:13), тогда что может тебе приключиться? И сколько для тебя сделано! Слушай, что сказано в Притчах: аще бо сядеши, безбоязнен будеши, аще же поспиши, сладостно поспиши (Притч. 3:24). Что и у Давида благовествуется? Не убоишися от страха нощнаго, от сряща и беса полуденнаго (Пс. 90:5–6). Сие и во время жизни весьма важно для твоей безопасности (и вору нелегко покуситься на овцу, на которой положен знак, а не имеющую на себе знака без опасения украдут), и по отшествии от жизни – прекрасный погребальный покров, который светлее всякой одежды, дороже золота, великолепнее гробницы, священнее бесплодных насыпей, благовременнее спелых начатков, что все мертвецы приносят в дар мертвецам, обратив обычай в закон. Пусть все у тебя погибнет, все будет похищено: деньги, имущество, престолы, отличия и что еще относится к дольней коловратности; но ты безопасно окончишь жизнь свою, не утратив ни одного из пособий, дарованных тебе Богом ко спасению. 16. Но ты опасаешься, чтобы не растлить в себе благодати, и потому отлагаешь очищение, как не имеющий другого? Что же? Не боишься ли, что подвергнешься опасности во время гонения и лишишься лучшего достояния – Христа? Неужели по сей причине станешь избегать того, чтобы и христианином стать? Да удалится от тебя такой страх нездравого человека, такое рассуждение повредившегося в уме! Какая неосторожная, если можно так сказать, осторожность! Какое ухищрение лукавого! Он действительная тьма, и притворяется светом; когда не может успеть, нападая открыто, строит невидимые козни; и, будучи лукав, представляет из себя доброго советника, чтобы ему каким бы то ни было способом непременно одолеть, а нам ни в каком случае не избегнуть его наветов. То же очевидным образом строит он и здесь. Не имея возможности явно убедить тебя презирать крещение, вредит тебе вымышленной осторожностью, чтобы тебе, чего ты страшился, когда сам не примечаешь, потерпеть то от страха и, поскольку ты опасался растлить дар, через сие самое опасение лишиться дара. Таков враг; и никогда не оставит своего двоедушия, доколе видит, что мы поспешаем к небу, откуда он ниспал. Но ты, человек Божий, проникай в злоумышление противника; у тебя борьба с сильным и о деле самом важном; не бери в советники врага; не пренебрегай тем, чтобы именоваться и быть верным.

Доколе ты оглашенный, дотоле стоишь в преддверии благочестия, а тебе должно взойти внутрь, пройти двор, видеть Святая, приникнуть взором во Святая Святых, быть с Троицей. Велико то, за что у тебя брань; великое потребно тебе и ограждение. Противопоставь щит веры: враг боится, когда вступаешь в сражение с оружием. Для того желает видеть тебя обнаженным от благодати, чтобы удобнее было победить безоружного и ничем не охраняемого. Он касается всякого возраста, всякого рода жизни, посему отражай его во всем.

17. Если ты молод, стань со споборниками против страстей, впишись в воинство Божие, мужайся против Голиафа, плени тысячи и тьмы. Так пользуйся возрастом и не потерпи, чтобы увяла твоя юность, умерщвленная несовершенством веры.

Ты стар, и близок для тебя необходимый всем срок; уважь седину и требуемым ей благоразумием вознагради за немощь, какую имеешь теперь, окажи помощь немногим дням своим, вверь старости очищение. Для чего в глубокой старости и при последнем издыхании боишься свойственного юности? Или ждешь, чтобы омыли тебя мертвого, возбуждающего не столько сожаление, сколько ненависть? Или любишь останки удовольствий, сам будучи останком жизни? Стыдно, изнемогая возрастом, не изнемочь похотью, но или действительно ей предаваться, или казаться похотливым, откладывая очищение.

У тебя есть младенец? Не давай времени усилиться повреждению; пусть освящен будет в младенчестве и с юных ногтей посвящен Духу. Ты боишься печати по немощи естества, как малодушная и маловерная мать? Но Анна и до рождения обещала Самуила Богу, и по рождении вскоре посвятила, и воспитала для священной ризы, не боясь человеческой немощи, но веруя в Бога. Нет никакой тебе нужды в привесках и нашептываниях, вместе с которыми входит лукавый, привлекая к себе от легковерных благоговение, должное Богу. Дай своему младенцу Троицу – сие великое и доброе хранилище^[276].

18. Что еще? Хранишь ли ты девство? Запечатлей очищением; соделай его сообщником и собеседником в жизни; пусть оно управляет у тебя и жизнью, и словом, и каждым членом, каждым движением, каждым чувством. Почти его, чтобы оно украсило тебя; да даст главе твоей венец благодатей, венцем же сладости защитит тя (Притч. 4:9). Ты связал себя узами брака; свяжи также и печатью. Сделай своей сожительницей сию охранительницу целомудрия, которая гораздо надежнее многих евнухов, многих придверников.

Если ты еще не сопрягся плотью, не страшись совершения; ты чист и по вступлении в брак. Я на себя беру ответственность; я сочетатель, я невестоводитель. Ибо брак не бесчестен потому только, что девство честнее его. Я буду подражать Христу, чистому Невестоводителю и Жениху, Который чудодействует на браке и Своим присутствием доставляет честь супружеству. Да будет только брак чист и без примеси нечистых пожеланий. Об одном только прошу: прими дар как ограждение и дару принеси от себя чистоту на время, пока продолжаются дни, установленные для молитвы, которые честнее дней рабочих, и то по взаимному условию и согласию (1Кор. 7:5). Ибо не закон предписываем, но даем совет и хотим взять нечто из твоего для тебя же и для общей вашей безопасности.

Кратко же сказать: нет рода жизни, нет состояния, для которого бы крещение не было всего полезнее. Имеющий власть, прими узду, раб – равночестие, унывающий – утешение, благодушествующий – руководительство, убогий – некрадомое богатство, изобилующий – прекрасное распоряжение тем, что имеешь. Не умудряйся, не ухищряйся против своего спасения. Хотя и обманываем других, но самих себя обмануть невозможно. Да и самое опасное и безрассудное дело – играть самим собой.

19. Но ты живешь в обществе, от обращения с людьми не без осквернения; потому страшно, чтобы не истощилось Божие к тебе милосердие? Ответ на сие прост. Если можно, беги и торжища со своим добрым сопутником. Подвяжи себе крылья орлиные или, собственнее скажу, голубиные, ибо что тебе до кесаря и принадлежащего кесарю, пока не почиешь там, где нет ни греха, ни очернения, ни змия, угрызающего на пути и препятствующего тебе шествовать по Бозе. Исхить душу свою из мира, беги Содома, беги пожара, иди не озираясь, чтобы не отвердеть в соляной камень, спасайся в гору, чтобы и тебя не постигла вместе гибель. Если же ты не волен уже в себе и обязался необходимыми узами, то скажи сам себе или, лучше, я тебе скажу: всего превосходнее сподобиться блага и сохранить очищение. Если же невозможно совместить то и другое, то лучше очернить себя иногда несколько мирскими обязанностями, нежели совершенно лишиться благодати, как лучше, думаю, получить иногда выговор от отца и господина, нежели быть от него вовсе отринутым, и лучше озаряться несколькими лучами, нежели быть в совершенной тьме. А благоразумному свойственно избирать как из благ большие и совершеннейшие, так и из зол меньшие и легчайшие. Посему не слишком бойся очищения. Ибо праведный и человеколюбивый Судия наших дел всегда ценит заслуги наши, соображаясь с родом жизни каждого. И неоднократно тот, кто, живя в мире, успел в немногом, брал преимущество перед тем, кто едва не успел во всем, живя на свободе, так как, думаю, больше заслуживает удивления в узах идти медленно, нежели бежать, не имея на себе тяжести, и, идя по грязи, немного замараться, нежели быть чистым на чистом пути. В доказательство же слова скажу, что Раав блудницу оправдало одно только страннолюбие, хотя и не одобряется она ни за что другое, и мытаря, ни за что другое не похваленного, одно возвысило, именно смирение, дабы ты научился не вдруг отчаиваться в себе.

20. Но скажешь: «Какая мне польза преждевременно связать себя крещением и поспешностью лишить себя приятностей жизни, когда можно насладиться удовольствиями и потом сподобиться благодати? Ибо начавшим ранее трудиться в винограднике не оказано никакого предпочтения, но дана плата, равная с последними (Мф. 20:1–15)». Ты, говорящий сие, чье бы ни было такое рассуждение, избавил нас от труда, открыв не без скорби тайну своего медления, и, не одобряя тебя за худое дело, хвалю за признание. Но выслушай и объяснение притчи, чтобы по неопытности не извлечь тебе вреда из Писания. Во-первых, здесь речь не о крещении, но о верующих и вступающих в добрый виноградник – Церковь в разные времена, ибо в который день и час кто уверовал, с того самого и обязан трудиться. Потом пришедшие прежде, хотя больше сделали пожертвования, если мерить труд, но не больше, если мерить произволение; а может быть, последние и больше заслужили, хотя такое суждение и странно несколько. Причиной позднего вступления в виноградник было позднее призвание к деланию оного. Рассмотрим же, какое было различие во всем прочем. Первые уверовали и пришли не прежде, как по объявлении им условной платы, а последние приступили к делу без договора, что служит признаком большей веры. Первые обнаружили в себе зависть и склонность к ропоту, а последние не обвиняются ни в чем подобном. И данное первым при всем их лукавстве была плата, а данное последним – милость, почему первые, уличенные еще в неразумии, справедливо лишены большего. Спрашивается: что было бы им, если бы они опоздали? Очевидно, равная с прочими плата. Итак, за что же жалуются на дающего плату, будто бы он не уравнял трудившихся, дав поровну? Все сие уменьшает цену пота, пролитого первыми, хотя они и прежде начали трудиться. Из чего видно, что раздел платы поровну был справедлив, ибо произволение измеряемо было наравне с трудом. 21. Но если притча, по твоему толкованию, иносказательно изображает силу омовения, что препятствует, пришедши прежде и понесши вар, не завидовать последним, чтобы ты имел преимущество и в этом самом – в человеколюбии, и получил воздаяние как долг, а не как дар? Наконец, мзду получают те делатели, которые взошли в виноградник, а не около него ходят. А есть опасность, чтобы с тобой не случилось последнего. Посему если бы ты знал, что сподобишься дара и при таких рассуждениях, когда злонамеренно сокращаешь несколько свой труд, то извинительно было бы прибегать к таким расчетам и желать нечто выторговать у человеколюбия Владыки; не говорю уже, что больший труд, сам по себе есть бoльшая награда для человека, у которого сердце не вовсе предано корчемству. Если же угрожает тебе опасность через такой торг совсем не взойти в виноградник и, выгадывая малое, можешь понести убыток в главном, то убедись моими словами и, оставив неправые толкования и возражения, без расчетов приступи к дару, чтобы не лишиться жизни прежде исполнения надежд и не узнать на опыте, что подобные лжеумствования делал ты сам против себя.

22. «Что же? – скажешь. – Разве Бог не милосерд? Он знает помышления, испытует расположение и желание креститься не приемлет разве за самое крещение?» Ты говоришь похожее на загадку, если у Бога по человеколюбию Его непросвещенный есть то же, что просвещенный, или с вошедшим в Царствие Небесное равен и тот, кто желает только получить оное, хотя и не творит дел Царствия. Но осмелюсь сказать о сем, что думаю; полагаю же, что согласятся со мной и другие, имеющие ум. Из принявших дар, одни были совершенно далеки от Бога и спасения, вдавались во все роды порока и старались быть порочными. Другие были как бы в половину худы и держались середины между добродетелью и пороком; они хотя делали зло, однако же не одобряли сделанного, как больные горячкой не хвалят своей болезни. Иные же и до совершения были достойны похвалы, или от природы, или потому что собственным тщанием предочищали себя к крещению, а по совершении оказались еще лучшими и осторожнейшими, предочищали себя, чтобы получить благо, а соблюдали большую осторожность, чтобы сохранить оное. Из всех них лучше совершенно худых те, которые отстали несколько от порока, а лучше несколько отставших более ревностные и предвозделавшие себя к крещению, потому что имеют некоторое преимущество, именно деятельность; а крещение, изглаждая грехи, не уничтожает заслуг. Но лучше всех исчисленных те, которые возделывают и самую благодать и образуют себя до возможно большей лепоты. 23. Равным образом между не приемлющими крещения одни совершенно подобны скотам или зверям по своему неразумию или злонравию. Сверх прочих зол в них есть и то, что они, как думаю, не очень уважают и дар крещения; но, действительно, как дар, если дан им, любят и, если не дан, презирают. Другие хотя и чтут дар, но медлят принять оный, то по нерадению, то по невоздержности. Иные даже не имеют возможности и принять дара или, может быть, по малолетству, или по какому-то совершенно не зависящему от них стечению обстоятельств, по которому не сподобляются благодати, хотя бы сами того и желали. И как между первыми нашли мы большое различие, так находим и между последними. Совершенные презрители хуже невоздержных и нерадивых, а последние хуже тех, которые по неведению или по принуждению лишаются дара; ибо сделанное по принуждению есть не иное что, как невольное прегрешение. И думаю, что одни потерпят наказание как за другие пороки, так и за презрение крещения. Другие же хотя потерпят наказание, но меньшее, потому что не столько по злонравию, сколько по неведению не получили крещения. А последние не будут у праведного Судии ни прославлены, ни наказаны, потому что хотя не запечатлены, однако же и не худы и больше сами потерпели, нежели сделали вреда. Ибо не всякий недостойный наказания достоин уже и чести, равно как не всякий недостойный чести достоин уже наказания. Рассмотрю и следующее. Если ты признаешь убийством одно намерение убить, без совершения убийства, то почитай крещенным желавшего креститься, но не крестившегося действительно. Если же не признаешь первого, то почему признать последнего? Не вижу причины. Но когда хочешь, рассудим и так. Если достаточно желания вместо силы крещения и за одно желание присуждаешь себе славу, то и вместо славы удовольствуйся одним желанием. И какой для тебя вред не сподобиться оной, когда имеешь желание?

24. Итак, пoелику вы слышали гласы сии, приступите к нему и просветитеся, и лица ваша не постыдятся (Пс. 33:6), оттого что не достигли благодати. Примите просвещение, пока есть время, да тма вас не преследует и не имет (Ин. 12:35), удалив от просвещения. Наступит ночь, и тогда по отшествии отсюда никто не может делать. Первое есть слово Давида, а последнее – Истинного Света, просвещающаго всякаго человека, грядущаго в мир (Ин. 1:9). Подумайте, что и Соломон жестоко укоряет вас, нерадивых и медлительных: доколе, о лениве, лежиши? когда же от сна востанеши (Притч. 6:9)? Вымышляем то и другое непщевати вины о гресех (Пс. 140:4). «Жду дня Светов; более уважаю Пасху; дождусь Пятидесятницы: лучше со Христом просветиться; со Христом восстать в день воскресения; почтить явление Духа». Что же потом? Кончина придет внезапно, в день, в оньже не чаял ecu, и в час, в оньже не ведал ecu (Лк. 12:46). А при тебе зол путник – убожество (Притч. 6:11) благодати, и ты будешь алчен среди толикого богатства благости. Тебе должно в противоположном пожинать противоположное, в неусыпном труде – жатву и в источнике – прохлаждение, подобно томимому сильной жаждой, который со тщанием бежит к источникам и утомление от пути погашает водой, а не терпеть Измаиловой участи, не истаевать жаждой от безводия или, по пословице, не мучиться жаждой среди источника. Не хорошо миновать торжище и потом искать покупок; не хорошо пройти мимо манны и потом пожелать пищи; худо позднее сожаление, худо тогда уже почувствовать свою потерю, когда нет способа отвратить ее, то есть по отшествии отсюда, по горьком заключении того, что совершено каждым в жизни, по наказании грешников и прославлении очищенных. Посему не медлите приступить к благодати, но поспешайте, чтобы не предварил вас разбойник, не предускорил прелюбодей, не взял перед вами преимущества лихоимец, не предвосхитил блага убийца, мытарь, блудник или кто-нибудь из тех, которые берут Царствие силой и хищнически (Мф. 11:12), а оно по благости добровольно терпит насилие и хищение. Будь медлен на злое дело, а скор ко спасению, любезный, как убеждаю я. 25. Ибо равно худы и готовность на худшее, и медленность к лучшему. Если бы позвали тебя пировать, не спеши; если бы отречься от веры, беги прочь; если бы в скопище злонамеренных людей сказали тебе: иди с нами, приобщися крове: скрыем же в землю мужа праведна неправедно (Притч. 1:11), – не приклоняй и слуха. Ибо приобретешь от сего две весьма великие пользы: и их вразумишь о грехе, и сам избавишься худого сообщества. Но если говорит тебе великий Давид: приидите, возрадуемся Господеви (Пс. 94:1), или другой пророк: приидите, взыдем на гору Господню (Ис. 2:3), или Сам Спаситель: приидите ко Мне вси труждающиися и обремененнии, и Аз упокою вы (Мф. 11:28), и еще: востаните, идем отсюду (Ин. 14:31) светлые светло, возблистав паче снега, огустев паче млека, просияв паче камене сапфира (Плач. 4:7), то не будем уклоняться и медлить. Сделаемся Петром и Иоанном: как они спешили ко гробу и на воскресение, так и мы поспешим к купели крещения; потечем то вкупе, то скорее друг друга (Ин. 20:4), стараясь предвосхитить благо. И не рцы: отшед возвратися, и заутра крещуся, сильну ти сущу ныне благотворити (Притч. 3:28).

«Пусть прибудет мать, пусть прибудет отец, прибудут братья, жена, дети, друзья, – все, что для меня дорого, и тогда спасуся; а теперь еще не время мне стать светлым». Но бойся, чтобы не стали сообщниками плача те, которых ты надеялся иметь сообщниками веселья. Если они с тобой – хорошо; а если нет – не ожидай. Стыдно говорить: где у меня приношение по крещении? где светлая одежда, в которой бы просветиться крещением? где нужное для принятия моих крестителей, чтобы и в этом не остыдить себя? Но сие, как видишь, весьма необходимо и без сего благодать умалится! Не занимайся мелочами в делах важных, не предавайся низким чувствованиям; таинства важнее видимого; самого себя принеси в дар, во Христа облекись, напитай меня своей жизнью: такому гостеприимству рад я, сие угодно и Богу, Который дарует величайшие блага. Из великого для Бога ничего нет, чего бы не дал и нищий, чтобы нищие и в сем не отставали, не имея чем соревновать с богатыми. И хотя в другом есть различие между богатым и убогим, однако же здесь кто усерднее, тот и богаче. 26. Ничто да не препятствует тебе идти вперед, ничто да не отвлекает назад твоего усердия. Пока желание сильно, получай желаемое; пока горячо железо, закаляй его в холодной воде, чтобы не встретилось чего к пресечению твоего желания. Я Филипп – будь евнухом Кандакии. Скажи и сам: се вода, что возбраняет ми креститися (Деян. 8:36)? Лови случай, будь рад благу. И сказав крестись, и крестившись спасись. Хотя бы ты был мурин телом, убелись душой; получи спасение, которого нет ничего выше, ничего досточестнее для имеющих ум.

Не говори: меня должен крестить епископ, притом митрополит и иерусалимлянин (благодать не от места, а от Духа), сверх того кто-нибудь из людей благородных, ибо опасно, чтобы благородство мое не было унижено крестителем; или хотя священник, но безбрачный, человек воздержный и ангельской жизни, ибо несносно, если осквернюсь во время очищения. Не вникай в достоверность проповедника или крестителя. У них есть другой Судия, испытующий и невидимое, потому что человек (зрит) на лице, Бог же на сердце (1Цар. 16:7). А к очищению тебя всякий достоин веры, только был бы он из числа получивших на сие власть, не осужденных явно и не отчужденных от Церкви. Не суди судей ты, требующий врачевания; не разбирай достоинства очищающих тебя; не делай выбора, смотря на родителей. Хотя один другого лучше или ниже, но всякий выше тебя. Рассуди так: два перстня, золотой и железный, и на обоих вырезан один и тот же царский лик, и обоими сделаны печати на воску. Чем одна печать отлична от другой? Ничем. Распознай вещество на воску, если ты всех премудрее. Скажи, который оттиск железного и который золотого перстня? И от чего он одинаков? Ибо хотя вещество различно, но в начертании нет различия. Так и крестителем да будет у тебя всякий! Ибо хотя бы один превосходил другого по жизни, но сила крещения равна и одинаково может привести тебя к совершенству всякий, кто наставлен в той же вере.

27. Не гнушайся креститься вместе богатый с бедным, благородный с худородным, господин с тем, который доселе раб его. Ты не окажешь столько смиренномудрия, сколько Христос, в Которого ныне крещаешься, Который для тебя принял и зрак раба. С того дня, в который обновляешься, все старые отличия миновались, все одинаковым образом облекаются во Христа.

Зная, как крестил Иоанн, не стыдись исповедать грех свой, чтобы, подвергшись стыду здесь, избежать оного там, потому что и стыд есть часть тамошнего наказания. Докажи, что действительно возненавидел ты грех, перед всеми открыв и выставив его на позор.

Не презирай врачевства заклинания; не ропщи на его продолжительность; и это есть испытание искренности, с какой приступаешь к крещению. Что же, если и столько потрудишься, сколько эфиопская царица, которая подвиглась от конец земли, чтобы видеть премудрость Соломонову? И се множае Соломона зде для разумеющих дело совершенно (Лк. 11:31).

Да не устрашают тебя ни дальность пути, ни обширность моря, ни огнь, если он на дороге, ни другое какое-либо малое или большее препятствие, чтобы сподобиться благодати. Если же без всякого труда, без всяких издержек можно тебе получить желаемое, то сколь безрассудно отлагать дар! Сказано: жаждущие идите на воду – так повелевает тебе Исаия, и елицы не имате сребра, шедше купите, и пийте вино без сребра цены (Ис. 55:1). Какая скорость в человеколюбии! Какое удобство для купли! Надобно только пожелать блага, и оно поступает в продажу; самое стремление принимается за великую цену. Господь жаждет, чтобы Его жаждали, напоевает желающих пить, приемлет за благодеяние, если просят у Него благодеяния, доступен, великодаровит, с большей приятностью дает, нежели иные приемлют сами. Только не обнаружим в себе низкой души, прося того, что маловажно и недостойно Дающего. Блажен, у кого просит пития Христос, как у самарянки, и кому дает источник воды текущия в живот вечный (Ин. 4:14)! Блажен сеющий при всякой воде (Ис. 32:20) и во всякой душе, которая завтра будет возделываема и напаяема и которую ныне вол и осел попирает, потому что поросла тернием, безводна, подавлена неразумием! Блажен, кто, хотя водотечь сития (Иоил. 3:18), напоевается от дому Господня и вместо тростника произращает хлеб, приносит пищу, годную для людей, а не жесткую и бесполезную; о чем и должно прилагать всякое старание, чтобы не остаться не достигшими общей благодати.

28. Возразят: «Пусть все это справедливо будет в рассуждении ищущих крещения. Но что скажешь о тех, которые еще младенцы, не чувствуют ни вреда, ни благодати? Крестить ли нам и их?» Непременно, если настоит опасность. Ибо лучше без сознания освятиться, нежели умереть незапечатленным и несовершенным. Доказательством сему служит осмодневное обрезание, которое в прообразовательном смысле было некоторой печатью и совершалось над не получившими еще употребления разума, а также помазание порогов, через неодушевленные вещи охраняющее первенцев. О прочих же малолетных даю такое мнение: дождавшись трехлетия, или несколько ранее, или несколько позже, когда дети могут слышать что-нибудь таинственное и отвечать, хотя не понимая совершенно, однако же напечатлевая в уме, должно освящать их души и тела великим таинством совершения. Причина же сему следующая: хотя дети тогда начинают подлежать ответственности за жизнь, когда и разум придет в зрелость, и уразумеют они Таинство (потому что за грехи неведения не взыскивается с них по причине возраста), однако же оградиться им крещением, без сомнения, гораздо полезнее по причине внезапно встречающихся с ними и никакими способами не предотвращаемых опасностей.

29. Скажут: «Христос при всем том, что Он Бог, крещается тридцати лет; как же повелеваешь спешить крещением?» Сказав, что Он Бог, ты решил вопрос. Он – источная чистота и не имел нужды в очищении; очищается же для тебя, так как и плоть носит для тебя, Сам будучи бесплотен. Ему не было никакой опасности откладывать крещение, потому что Сам был властен и в страдании, равно как и в рождении. Но для тебя немалая опасность, если умрешь, родившись для одного тления и не облекшись в нетление. Беру во внимание и то, что Христу необходимо было креститься в такое время, а твои отношения инаковы. Ибо Он явился миру тридцати лет от рождения, а не прежде частью для того, чтобы не показаться действующим из тщеславия (что составляет недуг людей, не знающих приличия), частью же потому, что в сем возрасте совершенно испытывается добродетель и прилично быть учителем. Когда же надлежало пострадать спасительным для мира страданием, тогда нужно стало, чтобы присоединилось к страданию все относящееся к страданию, как то: явление в мир, Крещение, свидетельство свыше, проповедь, стечение народа, чудеса и то, чтобы из всего составить как бы одно целое, нерасторженное и не разделенное промежутками. Ибо от крещения и проповеди – потрясение (как называется сие обстоятельство в Писании (Мф. 21:2)) стекающихся, от множества же народа – явление знамений и чудеса, приводящие к Евангелию; а от чудес – зависть, от зависти – ненависть, от ненависти – совещание и предательство, от сего же – крест и все, чем мы спасены. Так было со Христом и по таким причинам, сколько для нас постижимо. А может быть, найдется сему и другое сокровеннейшее основание. 30. Но тебе какая нужда, следуя примерам, которые выше тебя, решиться на худое? Ибо и многое другое из повествуемого о тогдашних событиях оказывается инаковым, нежели как делается ныне, и не сходится во времени. Например, Христос постился перед искушением, а мы постимся перед Пасхой. Значение обоих постов одинаково, но относительно ко времени немалое между ними различие. Христос противопоставляет пост искушениям, а у нас знаменует он умерщвление со Христом и служит предпразднственным очищением. Христос постится сорок дней, потому что Он Бог, а мы соразмерили пост с силами, хотя ревность убеждает некоторых простираться и сверх сил. Также Христос таинственно преподает ученикам Пасху в горнице, по вечери и за день до страдания, а мы совершаем ее в молитвенных домах, до вечери и по воскресении. Он воскресает в третий день, а мы воскреснем по прошествии многого времени. Итак, наши действия и неразрывны с делами Христовыми, и не сопряжены с ними относительно ко времени; напротив того, Христовы дела преданы нам для того, чтобы служили некоторым образцом для наших действий, но совершенного сближения между ними быть не может. Что же удивительного, если Христос хотя ради нас принял крещение, но отличается от нас относительно ко времени? Но на сие, кажется мне, указываешь ты как на нечто удивительное и великое, когда противоборствуешь своему спасению!

31. Итак, если сколько-нибудь слушаетесь меня, оставив таковые умствования, притеките сами к благу и совершите два подвига: предочистите себя ко крещению и сохраните крещение. Ибо столько же трудно и стяжать благо, которого не имеем, и, стяжав, сберечь. Часто приобретенное со тщанием утрачивается по нерадению, а беспечно погубленное возвращается рачительностью. К получению желаемого весьма хорошие у тебя пособия: бдения, посты, возлежание на голой земле, молитвы, слезы, милосердие к бедным, милостыня. Сие же да будет у тебя и благодарственным приношением за полученные тобою блага, и вместе охранительным средством. Служит ли для тебя благодеяние напоминанием многих заповедей? Не преступай их. Пришел нищий? Вспомни, как ты был убог и как обогатился! Он просит у тебя хлеба или пития, или, может быть, другой Лазарь лежит у твоих ворот? Устыдись таинственной трапезы, к которой ты приступал, хлеба, которого вкусил, чаши, которой приобщился, освященный Христовыми страданиями. Припал к тебе странник, не имеющий дома, пришедший издалека? Прими в его лице Соделавшегося ради тебя странником, даже странником между Своими, Водворившегося в тебя благодатью и Привлекшего тебя к горнему жилищу. Будь Закхеем, который вчера был мытарь, а ныне стал щедр: все принеси в дар Христову вшествию, чтобы оказаться тебе великим, хорошо увидеть Христа, хотя мал ты возрастом телесным. Лежит недужный и изъязвленный? Устыдись своего здравия и тех язв, от которых избавил тебя Христос. Если видишь нагого, одень из уважения к твоей ризе нетления, то есть ко Христу, потому что елицы во Христа крестихомся, во Христа облекохомся (Гал. 3:27). Если встретишь припадающего должника, всякое писание праведное и неправедное раздери (Ис. 58:6). Вспомни тысячи талантов, которые простил тебе Христос. Не будь лютым истязателем за меньший долг, и притом для кого? Для подобных тебе рабов, когда прощен тебе Господом больший долг; бойся, чтобы не понести тебе наказания за Его человеколюбие, которое дано тебе в образец и которому ты не подражал. 32. Да будет для тебя купель сия очищением не только тела, но и образа Божия, не измовением только грехов, но и исправлением жизни. Пусть не только омоет прежнюю нечистоту, но очистит и источник. Пусть научит не только прекрасно приобретать, но и прекрасно лишаться приобретенного или, что гораздо легче, отказываться от приобретенного худо. Ибо что пользы, если тебе отпущен грех, а обиженному не сделано удовлетворения за ущерб, тобой причиненный? Тобой сделано двоякое зло: и приобретено неправедно, и удержано приобретенное; в первом ты получил прощение, но вторым и ныне делаешь неправду, потому что и теперь есть у тебя чужое, и грех не истреблен, а только разделен надвое временем: на одно отважился ты до крещения, а другое продолжаешь и после крещения. Но купель дает отпущение грехов соделанных, а не содеваемых. Надобно, чтобы очищение не напоказ было произведено, а проникло тебя, чтобы ты совершенно стал светел, а не прикрашен снаружи, чтобы благодать служила не прикровением грехов, но освобождением от них. Блажени, ихже оставишася беззакония, сказано о совершенном очищении, и ихже прикрышася греси (Пс. 31:1), – о тех, у которых внутреннее еще не очищено. Блажен муж, емуже не вменит Господь греха (2), – это как бы третий разряд согрешающих, которых дела не похвальны, но сердце неповинно.

33. Что же говорю? И к чему клонится слово мое? Вчера ты, душа, была хананеянкой, скорченной от греха (Лк. 13:11), а ныне выпрямлена Словом: не сгибайся снова, не наклоняйся к земле, как обремененная узами лукавого, не доходи до такого унижения, чтобы трудно было подняться тебе! Вчера иссыхала ты от сильного кровотечения, потому что источала убийственный грех, а ныне иссяк поток и ты цветешь, потому что прикоснулась воскрилию ризы Христовой и ста ток (Мф. 9:20; Лк. 8:44). Храни же очищение, чтобы опять не стать кровоточивой и не лишиться сил коснуться Христа и похитить спасение. Ибо Христос не часто позволяет Себя окрадывать, хотя и весьма человеколюбив. Вчера лежал ты на одре расслабленным и недвижимым и не имел человека, да егда возмутится вода, ввержет тя в купель (Ин. 5:7), а ныне нашел ты человека вместе и Бога или, лучше сказать, Богочеловека; ты взят от одра, или, лучше, сам взял одр и разгласил о благодеянии. Бойся опять слечь на одр, расслабнув от удовольствий греховного и телесного покоя, но иди здравым, помня заповедь: се здрав ecu, ктому не согрешай, да не горше ти что будет (Ин. 5:14), если после такого благодеяния окажешься худым. Лазаре, гряди вон (Ин. 11:43), сказано было тебе, лежавшему во гробе, великим гласом (ибо что велегласнее Слова?); и ты вышел не четверодневный, но многодневный, воскресши с Тридневным, и разрешен от погребальных пелен. Не омертвей снова, не пребывай с живущими во гробах и не связывайся пленницами собственных грехов. Неизвестно, восстанешь ли опять из гробов до последнего и общего воскресения, которое всю тварь приведет на суд, не для уврачевания, но чтобы услышать приговор и дать отчет во всем, что приобретено доброго или худого. 34. Если ты доселе покрыт был проказой, то есть безобразием порочной жизни, а теперь, очистившись от гнойного вещества, воспринял здравый образ, покажи свое очищение мне, твоему иерею, чтобы мог я узнать, сколько оно выше очищения подзаконного. Не будь в числе девяти неблагодарных, но подражай десятому. Хотя он был и самарянин, но признательнее других. Остерегайся, чтобы опять не процвесть (Лев. 13:12) тебе худо и чтобы в теле твоем не произошло неизлечимого расстройства. Прежде руку твою делали сухой бережливость и скупость, а теперь да прострут ее милостыня и человеколюбие. Прекрасное врачевство для больной руки – расточать, давать убогим, все, что ни имеешь, исчерпывать щедро, пока не дойдешь до дна (может быть, и оно будет тебе, как сарептянке, источать пищу, особенно если случится тебе напитать Илию), и признавать добрым стяжанием нищету для Христа, нас ради обнищавшего. Если ты был глух и нем, то да огласит тебя Слово, или, лучше, удержи огласившего: не заграждай ушей своих от учения и наставления Господня, как аспид от гласа обавающих (Пс. 57:6). Если ты был слеп и лишен света, просвети очи свои, да не когда уснеши в смерть (Пс. 12:4), во свете Господнем узри свет, в Духе Божием – Сына, озарись тройственным и нераздельным Светом. Если примешь в себя всецелое Слово, то соберешь в душу свою все врачевания Христовы, какими каждый врачуется отдельно; только смотри, чтобы не оказаться тебе не знающим меры в благодати, чтобы во время твоего сна и недоброй беззаботности враг не посеял плевел; чтобы тебе, возбудив чистотой зависть в лукавом, опять не соделать себя через грех достойным сожаления, чтобы, безмерно радуясь благу и превозносясь им, не пасть от сего превозношения; а напротив того, всегда трудись над очищением, полагая восхождения в сердце своем (Пс. 83:6); сподобившись по дару отпущения грехов, со всяким тщанием блюди оное, чтобы отпущение зависело от Бога, а соблюдение и от тебя.

35. Как же сего достигнуть? Помни всегда Христову притчу, это будет для тебя самым лучшим и совершенным пособием. Вышел из тебя нечистый и вещественный дух, изгнанный крещением. Ему несносно гонение; он не терпит быть бездомным и бесприютным; проходит сквозе безводныя места, где пересох Божественный поток (ибо там любит он быть); скитается, ища покоя, и не обретает. Приступает к душам крещеным, в которых порчу омыла купель. Боится воды, душит его очищение, как легион издох в море. Опять возвращается в дом, из которого вышел, потому что бесстыден и упорен; снова приступает, новые делает покушения. Если найдет, что Христос водворился и занял место, им оставленное, то снова, отраженный, уходит без успеха, продолжая свое жалкое скитание. Если же найдет в тебе место пометенное и украшенное, пустое, ничем не занятое, равно готовое к принятию того или другого, кто бы ни пришел первый, поспешно входит, поселяется с большими против прежнего запасами, и будут последняя горше первых (Мф. 12:43–45). Ибо прежде была надежда на исправление и осторожность, а теперь явно стало повреждение, через удаление добра привлекающее к себе лукавое, почему для поселившегося обладание местом сделалось тверже.

36. Еще, и не один раз, напомню тебе о просвещениях, что мог о них вычитать в Божием слове; потому что и самому будет приятно воспоминание о сем (что приятнее света вкусившим света?), и тебя озарю словами Писания: свет возсия праведнику, и сопряженное с ним веселие (Пс. 96:11). Свет праведным всегда (Притч. 13:9). Просвещаеши ты дивно от гор вечных (Пс. 75:5), говорят Богу, как думаю, ангельские Силы, которые содействуют нам в добрых делах. Господь просвещение мое и Спаситель мой, кого убоюся (Пс. 26:1)? – так говорит Давид. И он иногда просит послать ему свет и истину (Пс. 42:3), а иногда благодарит за то, что приобщился оного, так как знаменася на нем свет Божий (Пс. 4:7), то есть впечатлелись и оказались признаки данного ему озарения. Будем бегать одного только света, порождаемого ложным огнем, не будем ходить светом огня нашего и пламенем, егоже разжегохом (Ис. 50:11). Знаю огнь очистительный, который воврещи на землю (Лк. 12:49) пришел Христос и Сам, применительно, именуемый огнем (Евр. 12:29). Он истребляет вещество и злые навыки; почему Христос и хочет, чтобы он скорее возгорелся (Лк. 12:49), ибо желает ускорить благодеяние, когда и углие огненное дает нам в помощь (Ис. 47:14–15). Знаю огнь и не очистительный, но карательный, или содомский, который на всех грешников одождит Господь, присоединив жупел и дух бурен (Пс. 10:6), или уготованный диаволу и аггелом его (Мф. 25:41), или тот, который предходит лицу Господа и попаляет окрест враги Его (Пс. 96:3). Есть еще и сих ужаснейший огонь, который заодно действует с червем неусыпающим, не угасим, но увековечен для злых. Ибо все сие показывает силу истребительную, если только не угодно кому и здесь представлять сие человеколюбивее и сообразно с достоинством наказующего.

37. Но как известен двоякий огонь, так есть и двоякий свет. Один есть светильник ума и направляет стопы наши по Богу. А другой обманчив, пытлив, противоположен истинному свету и выдает себя за истинный свет, чтобы обольстить наружностью. Это есть тьма и представляется полуднем, лучезарнейшим светом. Так слышу о присно в полуденной тме бегущих (Ис. 16:3). Это есть ночь и почитается просвещением у растленных сластолюбием. Ибо что говорит Давид? Нощь была вокруг меня, окаянного, и я не знал, потому что просвещением почитал наслаждение (Пс. 138:11). Но таковы предающиеся сластолюбию; а мы просветим себе свет ведения; и он просветится, если будем сеять в правду и собирать плод живота (Ос. 10:12), так как деятельность приводит и к созерцанию, чтобы сверх прочего знать и то, какой свет истинен и какой ложен, и не ошибаться, избирая вместо доброго худшее. Соделаемся светом, как именовал учеников великий Свет: вы есте свет мира (Мф. 5:14). Будем светила в мире, слово животно придержаще (Флп. 2:15–16), то есть будем животворной силой для других. Да емлемся Бога, да емлемся первого и чистейшего Света; да идем к сиянию Его (Вар. 4:2), прежде даже не преткнутся нозе наши к горам темным и неприязненным (Иер. 13:16). Пока день, яко во дни, благообразно да ходим, не козлогласовании и пиянствы, не любодеянии и студодеянии, так как это тайные дела ночи (Рим. 13:13).

38. Очистимся, братия, в каждом члене, соделаем невинным каждое чувство. Да не будет в нас ничего несовершенного, ничего от первого рождения, не оставим в себе ничего непросвещенного. Просветимся оком, чтобы смотреть право и через зрение пристальное и любопытное не вносить в себя какого-либо любодейного кумира. Ибо хотя и не послужим страсти, но оскверним душу. Ежели есть у нас бревно или сучец, очистим, чтобы можно было нам увидеть их и у других. Просветимся слухом, просветимся языком, да услышим, что возглаголет Господь Бог, и слышану нам сотворит заутра милость (Пс. 142:8), и слуху нашему даны будут радость и веселие (Пс. 50:10), оглашающие слух божественный; да не будем ни меч остр (Пс. 56:5), ни бритва изощрена (Пс. 51:4), да не обращаются у нас под языком труд и болезнь (Пс. 9:28), но да глаголем премудрость Божию в тайне сокровенную (1Кор. 2:7), чтя огненные языки (Деян. 2:3). Уврачуемся в обонянии, чтобы не изнежить себя и вместо приятного благовония не покрыться прахом, но исполниться благоуханием от истощенного нас ради Мира, восприяв Его духовно, в такой мере из Него составляясь и в Него претворяясь, чтобы от нас самих благоухало вонею благоухания (Еф. 5:2). Очистимся в осязании, вкусе, гортани, не ища мягких прикосновений, не утешаясь гладкостью вещей, но осязая, как должно, воплотившееся нас ради Слово и подражая в сем Фоме; не раздражая вкуса влагами и снедями, возбуждающими гибельнейшие для нас раздражения, но вкусив и познав, яко благ Господь – наша лучшая и вечная пища (Пс. 33:9); нисколько не прохлаждая горькую и неблагодарную гортань, которая влагаемое в нее пропускает и не удерживает в себе, но увеселяя ее словами, сладчайшими меда. 39. Сверх сего хорошо, имея голову очищенную, как очищается глава – исходище чувств, держаться Главы Христовой, из которой все тело составляется и счиневается (Еф. 4:16), и низлагать преобладающий наш грех, превозносящийся над лучшим в нас. Хорошо иметь освященные и очищенные рамена, чтобы можно было понести крест Христов, не для всякого удобоносимый. Хорошо иметь освященные руки и ноги: руки, да на всяком месте воздеваются преподобныя (1Тим. 2:8), приемлют наказание Христово, да не когда прогневается Господь (Пс. 2:12), и за деятельность вверится им слово, как было дано в руку ^[277] одного из пророков (Агг. 1:1); ноги, да будут не скори излияти кровь и не на зло текут (Притч. 1:16), но готовы к благовествованию, к почести вышняго звания (Флп. 3:14) и к принятию омывающего и очищающего Христа. А ежели есть очищение и чрева^[278], которое принимает и разделяет словесную пищу, то хорошо и его не боготворить, ублажая сластопитанием и упраздняемыми брашнами, но сколько можно более очищать и утончать, чтобы принимало внутрь себя слово Господне и прекрасно болезновало о падающем Израиле (Иер. 4:19). Нахожу, что даже сердце и внутренности удостоены чести. В сем убеждает меня Давид, который просит, да созиждется в нем сердце чисто, и дух прав обновится во утробе (Пс. 50:12), разумея под сим, как думаю, силу мыслительную, ее движения или помыслы. 40. Что же думаешь о чреслах и почках? И сего не оставим без внимания; пусть и их коснется очищение. Да будут чресла наши препоясаны и укреплены воздержанием, как древле у Израиля, по закону вкушающего пасху, ибо никто не выходит чисто из Египта и не избегает всегубителя иначе, как обуздав и чресла. Пусть и в почках произойдет доброе изменение, вожделевательная сила устремлена будет к Богу, чтобы можно было сказать: Господи, пред Тобою все желание мое (Пс. 37:10), и дне человеча не пожелах (Иер. 17:16). Ибо должно соделаться мужем желаний, желаний духовных. Таким образом истребится в вас змий, имеющий большую часть крепости на пупе и на чреслех (Иов. 40:11), когда умерщвлено будет состоявшее под владычеством его. Но не дивись, если и неблагообразным нашим большу даю честь (1Кор. 12:23), умерщвляя и уцеломудривая их словом и мужественно стоя против вещества. Все уды, яже на земли (Кол. 3:5), отдадим Богу, все освятим, а не препонку печени (Лев. 8:25), не почки с туком, не ту или другую часть тела. Ибо для чего делать бесчестным и прочее? Всецело принесем самих себя, будем всесожжением словесным, жертвой совершенной. Не одно рамо, не одну грудь соделаем участием жреческим (Лев. 7:34), ибо сего мало; но всецело предадим себя самих, да и восприимем себя всецело; потому что совершенно себя восприять значит предаться Богу и принести в жертву собственное свое спасение.

41. А паче всего и прежде всего храни добрый залог, для которого живу и несу свое звание, который желал бы я иметь спутником при отшествии из мира, с которым и все скорби переношу и презираю все приятности жизни, – храни исповедание веры в Отца и Сына и Святого Духа. Сие исповедание вверяю тебе ныне, с ним погружу в купель, с ним и изведу. Его даю тебе на всю жизнь товарищем и заступником – единое Божество и единую Силу, Которая обретается в Трех единично и объемлет Трех раздельно, без различия в сущностях или естествах, не возрастает или не умаляется через прибавления и убавления, повсюду равна, повсюду та же, как единая красота и единое величие неба. Оно есть Трех Бесконечных бесконечная соестественность, где и Каждый, умосозерцаемый Сам по Себе, есть Бог, как Отец и Сын, Сын и Дух Святой, с сохранением в Каждом личного свойства, и Три, умопредставляемые вместе, также Бог; первое по причине единосущия, последнее по причине единоначалия. Не успею помыслить о Едином, как озаряюсь Тремя. Не успею разделить Трех, как возношусь к Единому. Когда представляется мне Единое из Трех, почитаю сие целым; Оно наполняет мое зрение, а большее убегает от взора. Не могу объять Его величия, чтобы к оставшемуся придать большее. Когда совокупляю в умосозерцании Трех, вижу единое светило, не умея разделить или измерить соединенного света. 42. Ты боишься рождения, чтобы не пострадал чего-либо Бог не страждущий; а я страшусь твари, чтобы не утратить мне Бога через оскорбление и неправедное рассечение, отсекая или Сына от Отца, или от Сына сущность Духа. Ибо странно то, что у худо взвешивающих Божество не только в Божество вводится тварь, но и самая тварь рассекается опять сама на себя. Сими низкими и долу поверженными как Сын унижается перед Отцом, так опять унижено достоинство Духа даже и перед Сыном, так что и Бог и тварь поруганы сим новым богословием. В Троице, достопочтенные, нет ничего рабского, ничего тварного, ничего вносного, как слышал я от одного из мудрых. Аще бых еще человеком угождал, Христов раб не бых убо был, говорит божественный Павел (Гал. 1:10). Если бы еще поклонялся я твари или в тварь крестился, то я не обожился бы и не изменился бы в первое рождение. Что скажу тем, которые кланяются Астарте, или Хамосу – мерзости Сидонстей (3Цар. 11:7), или образу звезды (Ам. 5:26) – бога, по верованию язычников, несколько высшего, впрочем, твари и дела рук человеческих, – если сам или не поклоняюсь Двум ^[279], в Которых крестился, или поклоняюсь Им как подобным мне рабам? Ибо все же Они рабы, хотя и почтеннее несколько, потому что и между подобными рабами бывает различие и предпочтение. 43. Готов бы я назвать большим Отца, от Которого и равенство имеют Равные, и бытие (в чем все согласятся), но боюсь, чтобы Начала не соделать началом меньших и не оскорбить предпочтением. Ибо нет славы Началу в унижении Тех, Которые от Него. Притом подозреваю, что ты, по своей неумеренности взявшись за слово больший, раздвоишь естество, ко всему прилагая понятие большего. Отец больше не по естеству, но по виновности, потому что между равносущными в отношении к сущности нет ни большего, ни меньшего. Готов бы я предпочесть Духу Сына, как Сына, но не дозволяет сего крещение, совершающее меня Духом. Но боишься, что укорят тебя в троебожии? Пользуйся сим благом – единством в Трех, а защищение предоставь мне. Дозволь мне быть кораблестроителем, а ты владей кораблем. А ежели есть у тебя другой кораблестроитель, то сделай меня зодчим своего дома; сам же живи в доме безопасно, хотя ты нимало не трудился. И на корабле поплывешь, и в доме будешь жить не менее благополучно, чем и я – строитель их, хотя ты и не прилагал к сему никаких трудов. Видишь ли какое благодушие? Видишь ли благоволение Духа? Сражаться – мое дело, а тебе предоставляются плоды победы. Пусть меня низлагают, а ты наслаждайся миром и, помогая молитвами сражающемуся за тебя, подай ему руку через веру. У меня три камня, которыми поражу из пращи иноплеменника; у меня три дуновения на сына сарептянки (3Цар. 17:21), которыми оживотворю умерщвленных; у меня три возлияния на полена (3Цар. 18:34, 25), которыми освящу жертву, возбудив водой чудесный огнь, и низложу пророков студных, употребив к сему силу таинства.

44. Но к чему продолжать слово? Теперь время учить, а не спорить. Свидетельствую перед Богом и перед избранными Ангелами, что ты будешь крещен с сей верой. Если в сердце твоем написано иначе, нежели как требует мое учение, поди, мы перепишем. Я не неискусный краснописец этого; пишу, что написано, учу, чему научился и что сохранил от начала до этой седины. Мне опасность, мне и награда, как приставнику души твоей, совершающему тебя крещением. Если право веруешь и назнаменован добрыми письменами, храни написанное, при коловратности времен пребывая неизменным в том, что само неизменно. Подражай Пилату, только в лучшую сторону; худо написавшему подражай ты, хорошо написанный. Скажи переуверяющим тебя: еже писах, писах (Ин. 19:22). Ибо мне было бы стыдно, если бы доброе удобно приводилось в колебание, тогда как зло пребывает непоколебимо. Должно быть удободвижным от худшего к лучшему, а неподвижным от лучшего к худшему. Если так крещаешься и по такому учению, се устнам моим не возбраню (Пс. 39:10), се отдаю руки Духу. Ускорим спасение, восстанем для крещения. Дух распростирает над тобой крыла, совершитель исполнен усердия, дар готов. Если же храмлешь еще и не приемлешь совершенного Божества, то ищи другого крестителя или потопителя; не мое дело рассекать Божество и делать тебя мертвым во время возрождения, чтобы ты не имел ни благодати, ни надежды на благодать, в несколько минут подвергнув кораблекрушению свое спасение. Ибо если у Одного из Трех отнимешь что-либо из Божества, то отнимешь и у Божества все, и у себя освящение. 45. Но, может быть, в душе твоей нет никакого начертания писмени, ни доброго, ни худого, и ныне нужно сделать в тебе написание, нам должно возвести тебя к совершенству? Взойдем внутрь облака; дай мне скрижали сердца. Я буду для тебя Моисеем, – я (хотя и смело сказать так) перстом Божиим впишу новое десятословие, впишу сокращение спасения. А ежели есть какой еретический и несмысленный зверь, пусть останется он внизу; иначе угрожает ему опасность побиения камнями от слова истины.

Буду крестить тебя, уча во имя Отца и Сына и Святого Духа. Одно же общее имя Трех – Бог. Пусть и образы и речения дают тебе уразуметь, что отвергаешься всякого безбожия, как счиняемый со всецелым Божеством. Веруй, что весь мир, видимый и невидимый, сотворенный Богом из ничего и управляемый Промыслом Сотворшего, изменится в лучший. Веруй, что зло не имеет ни особой сущности, ни царства, что оно ни безначально, ни самобытно, ниже сотворено Богом, но есть наше дело и дело лукавого и привзошло в нас от нашего нерадения, а не от Творца. Веруй, что Сын Божий – предвечное Слово, рожден от Отца безлетно и бесплотно и Он же в последние дни родился ради тебя и Сыном человеческим, происшедши от Девы Марии, неизреченно и нескверно (ибо нет никакой скверны, где Бог и откуда спасение); что Он всецелый человек и вместе Бог ради всего страждущего человека, дабы всему тебе даровать спасение, разрушив всякое осуждение греха, бесстрастный по Божеству, страждущий по воспринятому человечеству; столько же для тебя человек, сколько ты ради Него делаешься богом; что Он за беззакония наши веден на смерть, распят и погребен, поколику вкусил смерть и, воскресши в третий день, вознесся на небо, дабы возвести с Собой тебя, поверженного долу, но паки приидет в славное явление Свое судить живых и мертвых, приидет уже не плотью, но и не бестелесным, а в известном Ему только образе боголепнейшего тела, чтобы и видимым быть для прободших Его, и пребывать Богом, не причастным дебелости. Сверх сего признавай воскресение, суд и воздаяние, по правдивым весам Божиим. И сие воздаяние для очищенных сердцем будет свет, то есть Бог видимый и познаваемый по мере чистоты, что называем и Царствием Небесным, – а для слепотствующих умом, то есть для отчужденных от Бога по мере здешней близорукости, будет тьма. Наконец, на сем основании догматов, делай добро, потому что вера без дел мертва (Иак. 2:26), как и дела без веры.

Ты знаешь о таинстве все, что может быть обнаружено и сказано вслух народу; а прочее, если дарует Троица, узнаешь, взойдя внутрь, и сие сокроешь сам в себе, оградив печатью. 46. Впрочем, и о том благовествую тебе: предстояние твое великому алтарю, к которому будешь допущен тотчас по крещении, есть предызображение тамошней славы; псалмопение, с которым тебя введут, есть начало тамошнего песнопения; светильники, которые возжешь, таинственно образуют тамошнее световодство, с которым мы, чистые и девственные души, изыдем в сретение Жениху, имея ясные светильники веры, не предаваясь сну по беспечности (так чтобы ожидаемый мог прийти неожиданно), не оставаясь без запаса и елея и не оскудевая в добрых делах, что извергло бы нас из брачного чертога. Ибо вижу, как жалко сие состояние! Жених близко, клич требует выходить в сретение, и мудрые сретят с блистающим светом, обилуя тем, что нужно к его поддержанию; а другие придут в смятение, невовремя ища елея у имеющих оный. Жених скоро взойдет, взойдут с ним и первые, а последние останутся вне, потратив время, в которое можно было взойти, на приготовление елея, и горько будут плакать, поздно узнав, как вредна беспечность, когда уже, сколько бы ни просили о том, недоступен для них брачный чертог; ибо они жалким образом заключили его сами для себя, поступив, только в другом отношении, подобно отказавшимся быть на брачном пиршестве, какое добрый Отец уготовал доброму Жениху, отказавшись или для новобрачной супруги, или для новокупленного села, или для пары волов, которых ко вреду своему приобрели, для малого погубив великое. Ибо там нет места ни презрителю, ни беспечному, ни одетому гнусно, а не по-брачному, хотя бы здесь и удостаивал себя тамошней светоносности и внутренно давал себе место там, обольщаемый тщетной надеждой. Что же потом? Когда взойдем внутрь, тогда Жених знает, чему научить и о чем беседовать с вошедшими душами. Будет же, как думаю, беседовать, преподавая совершеннейшие и чистейшие ведения, которых приобщиться и нам, учащимся и учащим, да будет даровано о Самом Христе Господе нашем. Ему слава и держава во веки. Аминь.

Слово 41. На Святую Пятидесятницу

1.Кратко полюбомудрствуем о празднике, чтобы нам праздновать духовно. У всякого свой способ торжествовать; a y служителя Слова состоит он в слове, – в таком слове, которое всего приличнее времени. И не увеселяет так ни одна красота любителя красот, как любителя праздников духовное празднование. Но рассудим о сем так. Празднует и иудей, но по букве: ибо он, гоня закон телесный, в закон духовный не постиже (Рим. 9:31). Празднует и эллин, но телесно, сообразно со своими богами и демонами, из которых одни, пo собственному признанию язычников, виновники страстей, а другие почтены богами за страсти, почему и празднование у них состоит в удовлетворении страстей, и грешить значит чтить бога, к которому под защиту прибегает страсть, как достохвальное дело. Празднуем и мы, но празднуем, как угодно Духу, а Ему угодно, чтобы мы или говорили, или делали что-либо подобающее. И праздновать значит у нас приобретать для души блага постоянные и вечно обладаемые, а не преходящие и скоро гибнущие, которые, по моему рассуждению, мало услаждают чувство, а более растлевают его и вредят ему. Довлеет телу злоба его. Нужно ли в пламень подкладывать больше сгораемого вещества или зверю давать обильнейшую пищу, чтобы он сделался неукротимее и взял силу над разумом?

2. Итак, праздновать должно духовно. А началом слова (ибо надобно сказать и то, что составляет предмет исследования любословов, чтобы сим присоединить к торжеству как бы некоторое услаждение, хотя слово наше и уклонится чрез то несколько от предмета) – началом слова будет сие.

Евреи на основании законоположения Моисеева чтут седмеричное число, как впоследствии пифагорейцы стали чтить число четверичное, которым они даже клянутся, а симониане и маркиониты – числа осмеричное и тридесятеричное, которым равночисленными именуют и чтут каких-то эонов. Хотя не знаю, по каким законам соотношения или по какой силе седмеричного числа, однако же евреи чтут оное; и известно то, что Бог в шесть дней сотворил вещество, образовал и украсил его всякими видами и сочетаниями и совершил сей видимый ныне мир, a в седьмой день почил от дел, что доказывает и наименование субботы, означающее по-еврейски покой. Но ежели есть сему и высшее какое основание, то пусть любомудрствуют о том другие. Почитание же седмеричного числа простиралось у них не на дни только, но и на годы. В рассуждении дней доказывает сие суббота, постоянно у них чтимая, равно как и семидневное неупотребление квасного, а в рассуждении лет – седьмой год оставления (Лев. 25:10). Даже чествование простиралось не на седмицы только, но и на седмицы седмиц, и как в днях, так и в годах. Седмицы дней производят пятидесятницу, – день у них нарочит свят (Лев. 23:21); седмицы же лет – так называемый ими юбилей, в который бывало и оставление земли, и освобождение рабов, и возвращение купленных владений прежним владельцам. Ибо народ сей посвящает Богу начатки не только плодов и первородных, но также дней и лет. Так чествование седмеричного числа привело к чествованию пятидесятницы. Ибо число седмь, помноженное само на себя, дает пятьдесят, причем не достает одного дня, но оный занят нами от будущего века и есть осьмый, вместе же и первый или, лучше сказать, единый и нескончаемый. Ибо там должно окончиться здешнее субботствование душ, чтобы дана была часть седмим и осмим (Еккл. 11:2), как некоторые прежде нас понимали сие Соломоново изречение.

3. Хотя о чествовании седмеричного числа много есть свидетельств, но для нас из многих достаточно будет и немногих. Так наименовано седмь досточтимых духов (Ис. 11:2–3), и духами, как думаю, угодно было Исаии назвать действия Духа. Словеса Господня, по слову Давида, очищены седмерицею (Пс. 11:7). Праведник, шестижды от бед изъятый, в седмем не бывает уже поражаем (Иов. 5:19). Грешник получает прощение не только седмь крат, но седмьдесят крат седмерицею (Мф. 18:22). Опять и наоборот (так как и наказание за грех похвально) Каин седмерицею терпит отмщение, то есть несет наказание за братоубийство; Ламех же – седмьдесят седмерицею (Быт. 4:24), потому что стал убийцей после закона и осуждения. Лукавые соседи седмикратное воздаяние приемлют в недро свое (Пс. 78:12). Дом Премудрости утвержден на седми столпах (Притч. 9:1); таким же числом очей украшен камень Зоровавелев (Зах. 3:9). Седмерицею днем воздается хвала Богу (Пс. 118:164). Даже неплоды рождает седмь, число совершенное, и тем противополагается не имеющей полного числа чад (1Цар. 2:5).

4. Если же должно принять во внимание и ветхозаветные сказания, то примечаю, что седмый из прародителей Енох почтен преложением (Быт. 5:24). Примечаю также, что двадцать первый Авраам прославлен патриаршеством, по присовокуплению большого таинства, потому что число сие составляет трикратно взятая седмерица. А иной отважный на все осмелился бы дойти и до Нового Адама, Бога моего и Господа Иисуса Христа, Который, по нисходящему родословию у Луки, считается седмдесят седмым от ветхого и под грехом бывшего Адама. Примечаю еще седмь труб Иисуса Навина, такое же число обхождений, дней и иереев, от которых падают стены иерихонские (Нав. 6). Примечаю как седмикратное обращение (3Цар. 18:43–44), подобное и троекратному таинственному дуновению пророка Илии, вдыхающему жизнь в сына сарептской вдовицы (3Цар. 17:21), и равночисленному возлиянию на дрова, когда он ниспосланным от Бога огнем потребил жертву и осудил студных пророков, которые не могли произвести того же своими призываниями, – так и седмикратное, по повелению его, наблюдение отроком облака. Примечаю толикократное же преклонение Елисея над сыном суманитяныни, которым обновляется в нем дыхание (4Цар. 4:35).

На основании, как думаю, того же постановления, не говоря уже о светильнике храма, имеющем седмь ветвей и седмь свещников (Исх. 25:31, 37), в седмь дней совершается иерей (Исх. 29:35), в седмь дней очищается прокаженный (Лев. 13:50) и во столько же дней обновляется храм (2Пар. 7:8). И в седмидесятое лето народ возвращен из плена, дабы и в десятках было то же, что бывает в единицах, и числом совершеннейшим почтено стало таинство седмеричного числа. Но что говорить мне об отдаленном? Сам Иисус – чистое совершенство, умел напитать в пустыне и пятью хлебами пять тысяч человек, и опять седмью хлебами четыре тысячи, и остатков по насыщении было в первом случае дванадесять кош (Мф. 14:20), а во втором – седмь кошниц (Мф. 15:37); a то и другое, как думаю, совершено не без причины и не недостойно Духа. И сам ты, читая Писание, заметишь многие числа, в которых кроме видимого скрывается и более глубокое значение.

Для настоящего же времени всего полезнее сказать, что, может быть, по сим самым, или по весьма близким к ним, или и по другим высшим причинам евреи чтут пятидесятый день, а также чтим и мы, подобно как чтим и иное что-нибудь еврейское, у евреев совершаемое образно, a y нас возобновленное таинственно. Предварительно сказав сие в рассуждении настоящего дня, приступим к продолжению слова.

5. Мы празднуем Пятидесятницу – пришествие Духа, окончательное совершение обетования, исполнение надежды, таинство, и притом сколь великое и досточтимое! Оканчиваются дела Христовы телесные или, лучше сказать, дела, относившиеся к телесному пребыванию Его на земле (помедлю говорить, что оканчиваются дела, относящиеся к телу, пока не убедит меня какое-либо слово, что лучше совлечься тела), a начинаются дела Духа. Что же относилось ко Христу? Дева, рождение, ясли, повитие пеленами, прославляющие Ангелы, приходящие пастыри, течение звезды, поклонение и дары волхвов, детоубийство Иродово, Иисус, убегающий в Египет, возвращающийся из Египта, обрезанный, крещаемый, свидетельствуемый свыше, искушаемый, побиваемый камнями для нас (Ин. 10:32), которым нужно было дать образец злострадания за слово, предаваемый, пригвождаемый, погребаемый, воскресающий, возносящийся. Многое из сего приемлет Христос и ныне, а именно: бесчестное от христоненавистников, что и переносит, потому что долготерпелив, а досточестное от христолюбцев. И Он медлит как первым явить Свой гнев, так и нам показать Свою благость, – и им дает, может быть, тем время на покаяние, а нас испытывает в любви, не ослабеем ли в скорбях и подвигах за благочестие. Таков издревле закон Божия Домостроительства и неисследимых Божиих судеб, по которым премудро управляются дела наши. Таковы дела Христовы, последующие же славнейшие еще узрим. О если бы и сами мы были узрены Христом!

А чтобы говорить о делах Духа, да приидет на меня Дух и да даст слово, сколько сего желаю, a если и не в такой мере, сколько соразмерно времени, – приидет же, без сомнения, владычественно, а не рабски и не повеления ожидая, как думают некоторые. Ибо Он дышит, где хочет, на кого, когда и сколько Ему угодно. Так мыслить и говорить внушает нам Дух.

6. Кто Святого Духа низводит в ряд тварей, тот ругатель, злой раб и злейший из злых. Ибо злым рабам свойственно отвергать владычество, восставать против господства и свободное делать подобным себе рабом. Кто признает Его Богом, тот божествен и светел умом. А кто даже и именует Богом, тот, если делает сие перед людьми благоразумными, высок, а если перед низкими, неосмотрителен, потому что бисер доверяет грязи, громовый звук – слабому слуху, солнечный луч – больным глазам, твердую пищу – вкушающим одно молоко. Постепенно надлежит вести их вперед и приближать к высшему, чтобы свету даруем был свет и истина награждалась истиной. Посему и мы, оставив совершеннейшее слово, для которого не пришло еще время, побеседуем с ними так.

7. Если вы не исповедуете Святого Духа ни несозданным, ни неподлежащим времени, то (дозвольте ревности выразиться несколько и смело) в вас явно действует противный дух. Если же вы до такой степени здравы, что избегаете явного нечестия и вне рабства ставите Того, Кто и нас делает свободными, то со Святым Духом и вместе со мной рассмотрите сами и последующее, ибо я уверен, что вы уже в некоторой мере причастники Духа, и буду рассуждать с вами как со своими. Или укажите мне среднее нечто между рабством и владычеством, где мог бы я дать место достоинству Духа, или, избегая рабства, не оставляйте неизвестным, куда причисляете Того, о Ком вопрос.

Но вас затрудняют слоги, останавливает одно речение, и оно делается для вас камнем претыкания и камнем соблазна, чем для некоторых был и Христос. Это человеческая немощь. Сойдемся между собой духовно, будем лучше братолюбивыми, нежели самолюбивыми. Признайте силу Божества, и мы сделаем вам снисхождение в речении. Исповедуйте естество под другими наименованиями, какие наиболее уважаете, и мы уврачуем вас как немощных, даже скрыв иное к вашему удовольствию. Ибо стыдно, подлинно стыдно и довольно безрассудно быть здравыми по душе и ставить в великое звуки, утаивать сокровище, как бы завидуя другим или опасаясь, чтобы не освятить и языка. Но еще стыднее нам подвергаться тому же, в чем других обвиняем, и, осуждая споры о звуках, самим стоять за букву. 8. Исповедуйте в Троице единое Божество или, если угодно, единое естество, и я испрошу вам у Духа слово Бог. Ибо очень знаю, что Давший первое дает и второе, и тем паче, если причиной спора какая-то духовная робость, а не диавольское упорство. Скажу еще яснее и короче: ни вы не обвиняйте нас за речение более возвышенное (ибо не должно завидовать возвышению), ни мы не будем вас осуждать за то речение, которое вам до времени по силам, пока не достигнете, хотя другим путем, того же с нами пристанища. Мы домогаемся не победы, а возвращения братьев, разлука с которыми терзает нас.

Сие говорим вам, в которых находим несколько жизни, которые здраво рассуждаете о Сыне. Удивляясь вашей жизни, не вполне одобряем учение. Имея дары Духа, примите и Духа, чтобы не только подвизаться, но и подвизаться законно (2Тим. 2:5). От Него в награду за жизнь да будет вам дарован и сей венец – исповедовать Духа совершенно, и с нами, и прежде нас, проповедовать Его достойно. Дерзаю за вас и на нечто большее, именно дерзаю сказать с апостолом: столько люблю вас, столько уважаю сию благочинную вашу одежду, и сей цвет воздержания, и священные сонмы, и честное девство, и чистоту, и всенощное псалмопение, и нищелюбие, и братолюбие, и страннолюбие, что готов отлучен быти от Христа (Рим. 9:3) и пострадать, как осужденный, только бы вы стояли с нами и вместе прославляли мы Троицу. Ибо нужно ли говорить о других, явно умерших, которых воскресит разве один Христос, Своей силой животворящий мертвых? Они злонамеренно отделяются друг от друга местом, будучи связаны учением, и столько же несогласны между собой, сколько и косые глаза, устремленные на один предмет, и не в зрении, но в положении имеющие разность, если их должно винить за сей один недостаток, а не вместе и за слепоту. Пoелику же я достаточно изложил, что относится к вам, то возвращусь опять к Духу. Думаю же, что и вы уже последуете за мной.

9. Дух Святой всегда был, и есть, и будет; Он не начал и не прекратит бытия, но всегда с Отцом и Сыном вчиняется и счисляется. Ибо неприлично было или Отцу когда-либо быть без Сына, или Сыну без Духа; крайне было бы бесславно для Божества как бы вследствие изменения советов Своих прийти в полноту совершенства. Итак, Дух всегда был приемлемым, а не приемлющим; совершающим, а не совершаемым; наполняющим, а не наполняемым; освящающим, а не освящаемым; приводящим к обожению, а не вводимым в обожение. Он всегда один и тот же Сам для Себя и для Тех, с Которыми счиняется: невидим, не подлежит времени, невместим, неизменяем, не имеет ни качества, ни количества, ни вида, неосязаем, самодвижен, приснодвижим, свободен, самовластен, всесилен (хотя как все принадлежащее Единородному, так и все принадлежащее Духу возводится к первой Вине); Он – жизнь и животворящ; Он – свет и света Податель; Он – источная благость и источник благости; Он – Дух правый владычний (Пс. 50:12 –14), Господь (2Кор. 3:17), посылающий (Деян. 13:4), отделяющий (Деян. 13:2), созидающий Себе храм (Кол. 2:22), наставляющий (Ин. 16:13), действующий, якоже хощет (1Кор. 12:11), разделяющий дарования, Дух сыноположения (Рим. 8:15), истины (Ин. 14:17), премудрости, разума, ведения, благочестия, совета, крепости, страха, по исчисленному (Ис. 11:2 –3). Через Него познается Отец и прославляется Сын (Ин. 16:10), и Сам Он Ими одними знаем, единое счинение, служение и поклонение, единая сила, единое совершенство и освящение. Но к чему распространяться? Все, что имеет Отец, принадлежит и Сыну, кроме нерожденности; все, что имеет Сын, принадлежит Духу, кроме рождения. А нерожденность и рождение не сущности различают, по моему мнению, но различаются в одной и той же сущности.

10. Ты мучишься нетерпением возражать мне, а я спешу продолжить слово. Почти день Духа, удержи ненадолго язык свой, если можешь: теперь слово об иных языках; устыдись или убойся сих языков, являющихся в огненном виде. Ныне будем учить, а завтра рассуждать о словах; ныне будем праздновать, a завтра отложим приличие. Одно таинственно, другое свойственно зрелищам; одно прилично церквам, a другое – торжищам; одно прилично трезвым, а другое – упившимся; одно прилично рассуждающим о Духе с благоговением, а другое – посмеивающимся над Духом. Отринув же чуждое, устроим свое.

11. Дух Святой действовал, во-первых, в ангельских и небесных Силах – в тех, которые первые по Боге и окрест Бога, ибо их совершенство и озарение и неудободвижимость, или неподвижность, ко злу не от иного кого, как от Святого Духа; а потом действовал в отцах и в пророках, из которых одни в образах видели или познали Бога, другие же и предузнали будущее, поколику Дух напечатлевал сие в уме их и имеющее быть видели они перед собой как настоящее, ибо такова сила Духа; после же сего действовал в учениках Христовых (не скажу во Христе, в Котором Он пребывал не как действующий, но как сопутствующий равночестному), и в них троекратно, по мере их удобоприемлемости, и в три различные времена – до прославления Христова страданием, по прославлении воскресением и по вознесении на небо, или по устроении (Деян. 3:21), или как иначе должно назвать сие, – как показывает первое очищение от болезней и духов, производившееся, конечно, не без Духа, также по совершении Домостроительства дуновение Христово, которое очевидно было Божественным вдохновением, и, наконец, нынешнее разделение огненных языков, которое и празднуем. Но первое было не ясно, второе явственнее, а нынешнее совершеннее, ибо не действием уже, как прежде, но существенно присутствует и, как сказал бы иной, сопребывает, и сожительствует Дух. Ибо как Сын беседовал с нами телесно, так и Духу приличествовало явиться телесным образом; и когда Христос вошел во славу Свою, тогда Ему надлежало низойти к нам; надлежало прийти, потому что Он Господь, и быть посланным, потому что Он не противник Богу. Ибо таковые речения более показывают единомыслие, чем разделение естества.

12. Для того приходит Дух после Христа, чтобы не остаться нам без Утешителя, и для того именуется иным, чтобы дать тебе понятие о равночестии; ибо слово иный поставлено вместо другой я; это же именование означает едино владычество, а не унижение. Ибо слово иный, сколько известно мне, употребляется не об инородных, но о единосущных. Является же в виде языков по сродству со Словом, и в виде огненных языков (почему думаешь?) или по причине очищения (ибо по Писанию известен и огнь очистительный, что желающие везде могут увидеть), или по существу своему: ибо Бог наш огнь и огнь поядаяй (Евр. 12:29) нечестие. Но ты опять негодуешь, недовольный словом единосущен! Является в виде разделенных языков по причине разных дарований; в виде языков седших в означение царского достоинства и почивания во святых, ибо и Херувимы суть Божий престол. Является в горнице (если только не почтут меня пытливым чрез меру) в означение восхождения и возвышения от земли тех, которые приимут Духа, ибо и водами Божиими покрываются какие-то превыспренняя (горницы), которыми песнословится Бог (Пс. 103:3). И Сам Иисус посвящаемых в высшее служение приобщает таинству в горнице, показывая тем, что нужно и Богу снисходить к нам (как, сколько известно, и снисходил к Моисею), и нам восходить к Нему и что таким образом при срастворении достоинства должно происходить общение Бога с человеками. Доколе же пребывают они в собственном достоинстве – Бог в достоинстве высоты, а человек – низости, – дотоле благость несоединима, человеколюбие несообщимо и посреди великая и непроходимая пропасть, которая отделяет не богатого только от Лазаря и от вожделенных недр Авраамовых, но сотворенное и преходящее естество от несотворенного и постоянного.

13. Дух Святой проповедан был пророками, например, в следующих местах: Дух Господень на мне (Ис. 61:1); и почиют на нем седмь духов (Ис. 11:2); и сниде Дух от Господа и настави их (Ис. 63:14). Дух ведения наполни Веселеила, строителя скинии (Исх. 31:3). Дух бывает разгневан (Ис. 63:10); Дух взя Илию на колеснице, и сугубый испрошен Елисеем (4Цар. 2:9 –15); Дух благий и владычний наставляет и утверждает Давида (Пс. 142:10; 50:14). Святой Дух обетован сперва Иоилем, который говорит: и будет в последния дни, излию от Духа Моего на всяку плоть, то есть верующую, на сынов ваших и на дщерей ваших и так далее (Иоил. 2:28; Деян. 2:17), a впоследствии – Иисусом, Который Сам прославляет Духа и прославляется Духом, так же как прославляет Отца и прославляется Отцом. И какое щедрое обетование! Дух вечно сопребывает, и ныне с достойными во временной жизни, и после с удостоившимися тамошних благ, если всецело сохраним Его доброй жизнью, а не будем удалять от себя в такой же мере, в какой грешим.

14. Сей Дух созидает с Сыном в творении и воскресении, в чем да уверит тебя сказанное: Словом Господним небеса утвердишася, и Духом уст Его вся сила их (Пс. 32:6); Дух Божий, сотворивый мя, дыхание же Вседержителево, поучающее мя (Иов. 33:4); и еще: послеши Духа Твоего, и созиждутся, и обновиши лице земли (Пс. 103:30). Он созидает в духовном возрождении, в чем да уверит тебя сказанное, что никто не может видети или получить царствие, аще кто не родится свыше Духом (Ин. 3:3–5), и от первого рождения, которое есть тайна ночи, не очистится дневным и светлым воссозданием (Пс. 138:16), каким воссозидается каждый в отдельности.

Сей Дух, как премудрый и человеколюбивый, поемлет ли пастыря, творит его псалмопевцем, отгоняющим злых духов, и указует в нем царя Израилю. Поемлет ли пастыря овец, ягодичия обирающего, делает его пророком (Ам. 7:14). Припомни Давида и Амоса! Поемлет ли остроумного отрока, еще прежде совершенного возраста делает его судьей старейшин. Свидетель – Даниил, победивший львов во рве. Обретет ли рыбарей, уловляет в Христову мрежу целый мир объемлющих сетью слова. Возьми в пример Петра и Андрея и сынов громовых, возгремевших о духовном. Обретет ли мытарей, приобретает в ученики и творит купцами душ. Свидетель – Матфей, вчера мытарь, а ныне евангелист. Обретет ли пламенных гонителей, изменяет ревность и Савлов делает Павлами, столько же ревнующими о благочестии, сколько нашел их ревнующими о зле.

Он вместе и Дух кротости, и гневается на согрешающих. Итак, изведаем Его кротость, а не гнев, исповедуя Его достоинство и бегая хулы, не пожелаем увидеть Его без помилования гневающимся. Он и меня ныне делает дерзновенным перед вами проповедником. И если ничего не постражду, благодарение Богу! А если и постражду, также благодарение Богу! Первое желательно, да пощадит ненавидящих нас, второе – да освятит меня, в награду за священнодействие Евангелия приемлющего то, чтобы совершиться кровью.

15. Апостолы стали говорить на чужих языках, а не на отечественном, и, что особенно чудно, стали говорить, не учившись. Это знамение для неверных, а не для верующих, и оно долженствовало послужить к обвинению неверных, как написано: иными языки и устны иными возглаголю людем сим, и ни тако послушают Мене, глаголет Господь (1Кор. 14:21; Ис. 28:11). Слышаху же (Деян. 2:6). Остановись здесь ненадолго и подумай, как разделить речь. Ибо в речении есть обоюдность, устраняемая знаком препинания. Так ли слышали каждый на своем наречии, что, так сказать, глас исходил один, а слышны были многие гласы по причине такого сотрясения в воздухе или, яснее скажу, из одного гласа происходили многие? Или, остановившись на слове слышаху, слова глаголющих своими гласами отнести должно к последующему, чтобы вышел смысл: произносящих гласы, которые были свои для слушающих, a сие значит, гласы иноязычные. С последним я более согласен, потому что первое было бы чудом, которое относилось бы более к слушающим, нежели к говорящим, а последнее относится прямо к говорящим, которых и укоряют, что они пьяны, из чего видно, что по действию Духа сами они чудодействовали в произнесении гласов.

16. Правда, достохвально было и древнее разделение гласов, когда строили столп злонамеренно и безбожно единогласные (на что и ныне дерзают некоторые), ибо единомыслие, нарушенное различием гласов, разрушило и предприятие. Но гораздо достохвальнее разделение, совершенное чудесно ныне, ибо, от единого Духа излившись на многих, опять возводится к единому согласию. И есть различие дарований, требующее нового дарования, чтобы уметь отличить превосходнейшие из них, потому что все имеют нечто похвальное. Можно бы назвать прекрасным и то разделение, о котором говорит Давид: потопи, Господи, и раздели языки их (Пс. 54:10). За что же? За то, что возлюбили вся глаголы потопныя, язык льстив (Пс. 51:6). Почти явно обличает здесь Давид те языки, которые рассекают Божество. Ho о сем довольно.

17. Пoелику же языки вещали живущим в Иерусалиме благоговейным иудеям, парфянам, мидянам, эламитам, египтянам, критянам, жителям Ливии, Аравии, Месопотамии, и моим каппадокийцам, и от всего языка, иже под небесем, иудеям (если кому угодно так представить), собранным в Иерусалиме, то достоин внимания вопрос: какие это были иудеи и которого пленения? Ибо пленение египетское и вавилонское было временное и давно окончилось возвращением плененных; пленения же римского еще не было, a имело оно только быть в наказание за дерзость против Спасителя. Остается разуметь пленение, бывшее при Антиохе и случившееся незадолго до сих времен. Если кто не соглашается на такое толкование, как на неестественное (потому что пленение сие не древнее и иудеи рассеяны в оном не по многим странам вселенной), но ищет толкования более вероятного, то, может быть, лучше принять следующее. Пoелику народ иудейский, как повествуется у Ездры, многократно и многими был переселяем, то иные племена возвратились в отечество, а другие остались в пленении, и, вероятно, некоторые из сих последних, рассеянных по многим народам, пришли тогда в Иерусалим и были участниками чуда. 18. Такое исследование предложил я для любознательных, и, может быть, оно не будет излишним. И что ни предложил бы кто приличное настоящему дню, все будет приобретением и для нас. Но время уже мне распустить собрание, ибо беседа моя довольно продолжительна. A торжества никогда не должно прекращать, всегда же надобно праздновать, ныне даже и телесно, а впоследствии и скоро совершенно духовно, когда чище и яснее узнаем и сему основания в Самом Слове и Боге и Господе нашем Иисусе Христе – истинном празднике и радовании спасаемых, с Которым да будет слава и чествование Отцу со Святым Духом, ныне и во веки веков. Аминь.

Слово 42. Прощальное, произнесенное во время прибытия в Константинополь ста пятидесяти епископов

1. Какими находите дела мои вы, любезные пастыри и сопастыри? Красны ноги у вас, благовествующих мир и благая (Ис. 52:7), с какими пришли вы; особенно красны для меня, к которому пришли вы благовременно с намерением не заблудшую овцу обратить, но посетить пастыря-странника. Каким представляется вам мое странствование? Какой находите плод от оного или, лучше сказать, какой плод Духа, Которым всегда я был движим и теперь подвигнут, не желая иметь, а может быть, и не имея ничего собственного? Сами ли собой понимаете и дознаете дело и готовы быть снисходительными ко мне ценителями или, как другие подвергаются отчетности в военачалии, или в народоправлении, или в распоряжении имениями, так и я всенародно должен представить вам отчет в моем управлении? Я не стыжусь быть судимым, потому что и сам сужу отчасти и с одинаковой любовью приемлю то и другое. Это древний закон, потому что и Павел сообщал о своем благовествовании апостолам не для того, чтобы его похвалили (Дух далек от всякого честолюбия), но для того, чтобы или сделанное было утверждено, или недовершенное (если только было что-нибудь подобное в том, что сказано или сделано Павлом) было исправлено, как сам он показывает, пиша о себе (Гал. 2:2). Ибо и дуси пророчестии пророком повинуются (1Кор. 14:32) по благораспоряжению Духа, все прекрасно устрояющего и разделяющего. Если же Павел давал отчет на едине и немногим, а я – всенародно и всем, не дивитесь сему. Я больше Павла имею нужды воспользоваться свободой обличений, в чем только окажусь недовершившим должного, да не како вотще теку или текох. И невозможно иначе оправдаться, как дав отчет знающим дело. 2. Итак, что у меня за оправдание? Если оно ложно, обличите; если же справедливо, засвидетельствуйте вы, для которых и перед которыми мое слово. Ибо вы для меня и оправдание, и свидетели, и (осмелюсь отважиться на апостольское слово) венец похваления (1Фес. 2:19).

Некогда паства сия была мала и несовершенна, даже, судя по видимому, это была не паства, а малые следы или останки паствы – без порядка, без надзора, без точных пределов; она не имела ни свободной пажити, ни огражденного двора, скиталась в горах и вертепах и пропастех земных (Евр. 11:38), рассеянная и разбросанная там и здесь; всякий, кому как случилось, находил себе надзирателя и пастыря, промышлял о своем спасении. Она подобна была стаду, которое львове изнуриша (Иер. 50:17), погубила буря или рассеял мрак, что все оплакивают пророки, уподобляя сему бедствия Израиля, преданного язычникам (Иез. 34:12).

Плакали и мы, пока дела наши были достойны слез. Ибо, действительно, и мы были изгнаны, извержены, рассеяны по всем горам и холмам, как бывает с не имеющими пастыря. Какое-то неблаговедрие настало для Церкви; на нее напали лютые звери, которые и доселе даже, по возвращении ясных дней, не щадят нас и не стыдятся быть сильнее самого времени. Какая-то печальная мгла объяла и покрывала все, гораздо тягостнее девятой египетской казни (Исх. 10:21), – разумею ту осязаемую тму, при которой не могли мы почти видеть друг друга.

3. И скажу нечто достойное еще большего сожаления, уповая на предавшего нас, как на Отца: Авраам не уведе нас, и Израиль не позна нас, но ты, Отец наш (Ис. 63:16), и к Тебе взираем, разве Тебе иного не знаем: имя Твое именуем (Ис. 26:13). Посему отвещаю: обаче судьбы возглаголю к Тебе, говорит Иеремия (Иер. 12:1). Быхом яко исперва, егда не владел ecu нами (Ис. 63:19). Ты забыл святой завет Твой и заключил от нас милости Твои. Посему мы стали в поношение возлюбленному Твоему, – мы, поклонники Троицы, совершенно преданные совершенному Божеству, не осмеливающиеся унижать Того, Что выше нас, и столько превозноситься по примеру безбожных и богоборных людей, чтобы Господство именовать подобным нам рабством. Но, без сомнения, за другие грехи наши, за то, что вели себя не достойно заповедей Твоих и ходили вслед лукавого ума своего (ибо за что же иное?), преданы были мы мужам самым несправедливым и лукавым паче всех живущих на земле. Первый оскорбил нас Навуходоносор^[280], который после пребывания Христова на земле восстал на Христа, за то возненавидев Христа, что был Им спасен, и который священные книги заменил безбожными жертвами. Снеде мя, раздроби мя, покры мя тма тонка (Иер. 51:34) (и проливая слезы, не отступлю от Писания). Аще не Господь помогл бы ми, не предал бы его праведно в руки беззаконных, удалив к персам (таковы судьбы Божии!), и за кровь, пролитую беззаконно, не была бы пролита кровь правосудно (здесь только суд Божий не дал места долготерпению), вмале вселилася бы во ад душа моя (Пс. 93:17). Другой^[281] не человеколюбивее первого, если еще не жесточе его, нося имя Христово, был лжехристом и поношением для христиан, которым и действовать было богопротивно, и страдать бесславно, потому что по-видимому и несправедливости не терпели, и не украшались благолепным именем мученичества, но и в сем утаивалась истина, и, страдая, как христиане, они были наказываемы, как нечестивые. О, как мы были богаты бедствиями! Огнь пояде красная вселенной (Иоил. 1:19); останок гусениц поядоша прузи, и останок пругов поядоша мшицы (Иоил. 1:4), а потом не знаю уже, что было далее и как одно зло рождалось из другого. Да и кто бы вполне изобразил все бедствия того времени и постигшее нас тогда наказание или испытание и огненное очищение? Разве сказать, что проидохом сквозь огонь и воду (Пс. 65:12) и, по благоволению спасающего Бога, внидохом в покой.

4. Но да обратится слово к сказанному вначале. Нива сия была некогда мала и скудна, не походила на ниву не только Бога, Который благими семенами и учениями благочестия возделал и возделывает целый мир, но даже на ниву недостаточного и малоимущего бедняка. Это вовсе не была нива, не стоила, может быть, ни житниц, ни гумна, ни серпа; на ней не было ни копны, ни снопов, а разве малые и незрелые рукояти, какие вырастают на кровлях, которыми не исполнит руки своей жняй, которые не призовут на себя благословения мимоходящих (Пс. 128:6–8). Такова была наша нива, такова жатва, хотя она велика, доброкласна и тучна пред видящим сокровенное, прилична таковому Земледелателю и удолия душ, хорошо возделываемых словом, умножают (Пс. 64:14) ее, не знаемую для многих, не соединенную в одно место, но собираемую понемногу, яко слама на жатве, и яко пародок во объимании винограда, не сущу гроздию (Мих. 7:1). Думаю же присовокупить и сие, даже весьма кстати: яко смоковницу, в пустыни обретох Израиля (Ос. 9:10), как одну или две зрелые ягоды на незрелой кисти винограда, которые сохранены, правда, как благословение Господне и освящены как начатки (Ис. 65:8), но малочисленны и редки, не могут наполнить уста ядущего и яко знамя на холме и аки щогла на горе (Ис. 30:17) или что-нибудь другое, стоящее уединенно и немногими видимое. Такова была прежняя нищета и скорбь!

5. Но как скоро Бог, Который убожит и богатит, мертвит и живит (1Цар. 2:6–7) и единым хотением творит вся и претворяет (Ам. 5:8), творит из ночи день, из зимы весну, из бури тишину, из засухи обильный дождь, и все сие часто по молитве одного праведника, весьма долго гонимого, – как скоро Бог, приемляй кроткия в высоту и смиряяй грешники до земли (Пс. 146:6), изрек Сам к Себе сие слово: видя, видех озлобление Израиля (Исх. 3:7), и его не будут более изнурять брением и плинфоделанием (Исх. 1:14), и изрекши посетил, и посетив спас, и извел народ Свой рукой крепкой и мышцей высокой, рукой Моисея и Аарона, избранных Его, – тогда что последует за сим, какие чудеса творятся? Они сохранены в книгах и памяти людей. Ибо, кроме чудесных событий на пути и великой о том молвы (Нав. 2:11), чтобы сказать как можно короче, Иосиф один пришел в Египет, и через несколько времени шестьсот тысяч человек выходят из Египта. Что сего чудеснее?

Нужно ли большее доказательство высокой премудрости, когда Бог из самых непроходимостей благоволит дать свободный выход? Через одного, который возненавиден, земля обетования разделяется по жребию; проданный переселяет народы, a сам воздвигается в великий народ, и малая сия отрасль делается виноград благолозен (Ос. 10:1), столь обширный, что доходит до рек, простирается до моря, расширяется далее и далее за пределы, покрывает горы величием славы, превышает кедры, и даже горы и кедры Божия (какие бы горы и кедры ни надлежало здесь разуметь) (Пс. 79:11–12).

6. Такова была некогда паства сия и такой сделалась ныне – столь благоустроенной и расширенной! И если она несовершенна, то через постепенные приращения восходит к совершенству; а я предрекаю, что и будет восходить. Сие предвещает мне Дух Святой, ежели и я имею сколько-нибудь пророческого дара, могу видеть вперед, по предшествовавшему надеяться о будущем и знать оное по умозаключению, как воспитанник Слова. Ибо гораздо было необычайнее из прежнего состояния прийти в настоящее, нежели из настоящего достигнуть верха славы. Если, по гласу Животворящего мертвых, стали уже совокупляться кости к костям и состав к составу и сухим костям дан дух жизни и пакибытия (Иез. 37:7), то, очень знаю, должно совершиться и полное воскресение. Да не возносятся в себе преогорчевающии (Пс. 65:7), да не думают, что обладают чем-нибудь, уловляя тень, или соние востающих (Пс. 72:20), или мимолетный ветер, или след корабля на воде. Да плачевопльствит питис, зане паде кедр (Зах. 11:2). Пусть вразумятся бедствиями других и узнают, яко не до конца забвен будет нищий (Пс. 9:13), и, как говорит Аввакум, во изступлении разсечь главы сильных (Авв. 3:14) не замедлит Божество, рассекаемое и худо разделяемое на начальственное и подначальное, причем особенно оскорбляется и Божество, низводимое до твари, подавляется и тварь равночестием с Божеством.

7. Слышу, кажется, и сие слово Того, Кто собирает сокрушенных и приемлет угнетенных: расшири ужа твоя, еще простре на десно и на лево, воздрузи, покровов не пощади (Ис. 54:2–3). Я предал тебя, Я и помогу тебе: в ярости мале поразил тебя и милостию вечною прославлю тебя (ст. 8). Мера человеколюбия превышает меру вразумления. To было за неправды, a сие за поклонение Троице; то для очищения, a сие для славы Моей; ибо прославляю прославляющих и огорчаю огорчающих. Сия запечатлешася у Мене (Втор. 32:34). Это ненарушимый закон возмездия. А ты захватил у Меня стены, и доски, и украшенные камни, длинные ходы и обходы, блистал и озарял золотом, то расточал его, как воду, то собирал, как песок, не зная, что вера под открытым небом лучше великолепного нечестия и что трое, собранные во имя Господне, пред Богом составляют большее число, нежели многие, отрицающиеся Божества. Неужели хананеев, сколько их ни есть, предпочтешь одному Аврааму, или содомлян одному Лоту, или мадиамлян Моисею – сим пришельцам и странникам? Что ж? Кого предпочтешь? Триста ли человек, которые у Гедеона мужественно лакали воду, или тысячи, обратившиеся в бегство (Суд. 7:7, 21)? Домочадцев ли Авраамовых, которых было немного более Гедеоновых воинов, или многих царей и тьмы воинства, которых, однако же, прогнали и обратили в бегство малочисленные? Как же ты разумеешь следующие слова: аще будет число сынов Израилевых яко песок морский, останок спасется (Рим. 9:27), или следующие: оставих Себе седмь тысящ мужей, иже не преклониша колена пред Ваалом (Рим. 11:4)? Нет, нет; не во множайших благоволи Бог (1Кор. 10:5). 8. Ты исчисляешь десятки тысяч, а Бог – спасаемых; ты – неизмеримую пыль, а я – сосуды избранные (Деян. 9:15). Ибо для Бога ничто так не достолепно, как слово очищенное и душа, совершенная учениями истины. Ничего не можем принести и дать Богу такого, что было бы достойно Того, Кто сотворил все, от Которого все и для Которого все, – не потому, что приносимое есть дело одной руки или избыток одного человека, но хотя бы восхотел кто почтить Бога, собрав воедино все богатства и труды рук человеческих. Еда небо и землю не Аз наполняю, рече Господь (Иер. 23:24). И кий дом созиждете Ми, или кое место покоища Моего (Ис. 66:1)? Пoелику же неизбежен недостаток в достоинстве дара, то требую от вас того, что есть второе – благочестия, сего общего и равночестного предо Мной богатства, которым иногда и самый бедный, если только высок духом, может превзойти самого знатного. Ибо здесь щедрость зависит от произволения, а не от богатства. И сие прииму из рук ваших, но знайте также, что вы не будете попирать двор Мой, но поперут его ноги кротких (Ис. 26:6), которые здраво и искренно познали Меня и единородное Слово Мое и Духа Святого! Доколе будете наследовать гору святую Мою (Ис. 57:13)? Доколе будет ковчег у иноплеменников? Насладитесь теперь еще недолго чужим достоянием, увеселитесь исполнением ваших хотений. Как вы совещали отринути Мя (Пс. 61:5), тако и Аз отрину вас (Иез. 5:11), говорит Господь Вседержитель.

9. Мне казалось, что слышу, как говорит сие Господь, и вижу, как приводит в исполнение, а кроме сего представлялось, что взывает Он и народу сему, который из малочисленного соделался уже многочисленным, из рассеянного – довольно собранным и из жалкого – возбуждающим, может быть, и зависть: идите враты Моими (Ис. 62:10) и расширяйтесь; не всегда вам страдать, живя в кущах, а оскорбляющим вас чрез меру веселиться! Взывает Он и Ангелам-покровителям (ибо я уверен, что особенный Ангел покровительствует каждую Церковь, как научает меня Иоанн в Откровении): путь сотворите людем Моим, и камение, еже на пути, размещите (Ис. 62:10), чтобы не было затруднения и препятствия народу Моему в божественном шествии и вхождении, ныне – в рукотворенные храмы, а впоследствии – в горний Иерусалим и в тамошнее Святая Святых, где, сколько знаю, будет конец здешнего злострадания и усилия для шествующих доблестно, в числе которых находитесь и вы – званные святые (Рим. 1:7), люди избранны (Тит. 2:14), царское священие (1Пет. 2:9), достояние Господне державное (Пс. 15:6), от капли целая река, от искры небесное светило, от горчичного зерна дерево, пристанище птиц.

10. Так шествующих приносим в дар вам, любезные пастыри; их приводим, их предлагаем друзьям своим, странникам и таким же пресельникам, как и мы сами. У нас нет другого приношения прекраснее и блистательнее сего, хотя бы приискали самое лучшее из всего, что имеем, дабы вы знали, что мы, будучи странниками, не скудны, а, напротив того, нищи, многи же богатяще (2Кор. 6:10). Если же сие маловажно и ничего не стоит, то желаю знать, что важнее и достойнее большего внимания? Ибо если такой город – око вселенной, могущественнейший на суше и на море, как бы взаимный узел Востока и Запада, куда отовсюду стекается и откуда, как с общего торжища, исходит все важнейшее в вере, если сей город, и притом отовсюду возмущаемый толиким множеством языков, утвердить и укрепить здравым учением не важно, то окажется ли что другое великим и стоящим попечения? А если сие заслуживает похвалу, дозвольте и мне похвалиться сим несколько, потому что и мной привнесена некоторая часть к видимому вами. 11. Возведи окрест очи твои, и виждь, кто бы ты ни был, ценитель слов моих! Виждь соплетенный венец славы вместо наемников Ефремовых и венца гордыни (Ис. 28:1). Виждь собор пресвитеров, украшенных сединой и мудростью, благочиние диаконов, не далеких от того же Духа, скромность чтецов, любовь к учению в народе. Посмотри на мужей и на жен: все равночестны добродетелью; и из мужей посмотри на любомудрых и на простых – все умудрены в Божественном; на начальников и на подчиненных – здесь все прекрасно управляются; на воинов и на благородных, на ученых и любителей учености – все воинствуют для Бога и, кроткие в другом, бранноносны за Духа, все чтут горний сонм, в который вводит не тихошественная буква, но Дух животворящий, все в подлинном смысле учены, все служители истинного Слова. И из жен посмотри на живущих в супружестве – они сопряжены более с Богом, нежели с плотью; посмотри на не связанных супружеством и свободных – они все посвятили Богу; на юных и старых – одни доблестно приближаются к старости, другие усиливаются пребыть бессмертными, обновляясь лучшими надеждами. 12. Соплетающим сей-то венец (еже глаголю, не глаголю no Господе (2Кор. 11:17), однако же скажу) содействовал и я несколько. Иной из них есть дело моих слов, не тех, которые я отринул, но тех, которые возлюбил, – не слов любодейных (как сказал в поношение наше некто из любодейных и словом, и нравами), но слов весьма целомудренных. Иной из них есть порождение и плод моего духа, как может порождать дух отрешившихся от тела. И я очень уверен, что о сем засвидетельствуют признательные из вас или что даже все вы засвидетельствуете. Ибо я трудился над тем, чтобы все приносили плод, и моя награда – одно исповедание; иного не ищу и не искал, потому что добродетель должна быть бескорыстна, если хочет быть такой добродетелью, у которой в виду одно добро.

13. Хотите ли, чтобы я присовокупил нечто более отважное? Смотрите: языки противников стали кротки, и вооружавшиеся против Божества безмолвствуют предо мной. И это плоды Духа, и это плоды моего делания. Ибо учу не как неученый, не поражаю противников укоризнами, как делают многие, сражающиеся не с учением, но с учащими и укоризнами покрывающие иногда слабость своих умозаключений, подобно каракатице, которая, как сказывают, извергает перед собой черную влагу, чтобы избежать ловца или уловить скрывшись. Но воинствование свое за Христа доказываем тем, что сражаемся, подражая Христу, Который мирен, кроток и понес на Себе наши немощи; не заключаем мира во вред учению истины, уступая что-нибудь ради славы именоваться снисходительными (мы не уловляем добра худыми средствами), и блюдем мир, сражаясь законно, не выступая из своих пределов и правил Духа. Так о сем разумею и вменяю это в закон всем строителям душ и раздаятелям слова: ни строгостью не ожесточать, ни потворством не надмевать, но соблюдать благоразумие в слове и ни в том ни в другом не преступать меры.

14. Но, может быть, по желанию вашему должен я представить и учение самой веры, какая нами содержится. Ибо и я освящусь постоянным напоминанием, и народ сей получит пользу, увеселяясь подобными речами более, нежели чем другим, и вы дознаете, что не напрасно завидуют нам, которые в раскрытии истины с одними соревнуем, с другими идем наряду. Ибо как подземные воды, одни совершенно скрыты в глубине, другие от стеснения кипят и, как ощутительно для слуха, готовы, кажется, прорваться вверх, однако же еще медлят, а иные действительно прорываются, так и между любомудрствующими о Боге (не говорю о людях вовсе несознательных) одни содержат благочестие совершенно втайне и скрывают оное в самих себе, другие близки только к тому, чтобы разрешиться словом, и это люди, которые хотя бегают нечестия, однако же не осмеливаются говорить и благочестиво, руководясь ли какой-то осторожностью касательно слова или прибегая к сему из робости, и хотя сами здравы умом, как говорят о себе, но не хотят сделать здравым народ, как будто возложена на них обязанность иметь попечение о себе только, а не о других; иные же всем открывают сокровище, не таят того, что болезнуют о благочестии, не почитают спасением, если спасаются они одни, а не изливается обильно благо сие и на других. С последними желал бы стать и я, желали бы и те, которые со мной, чтобы, дерзая благим дерзновением, исповедать благочестие.

15. Начертание же нашего учения одно, и оно кратко; это как бы надпись на столпе, вразумительная всякому, это – люди сии, искренние поклонники Троицы. Иной из них скорее разлучится с жизнью, нежели Единое из Трех отлучит от Божества; все они единомудренны, все держатся единого исповедания, одним учением соединены друг с другом, со мной и с Троицей. Подробности же учения изложу сокращенно: Безначальное, Начало и Сущее с Началом – един Бог. Но безначальность или нерожденность не есть естество Безначального. Ибо всякое естество определяется не через то, чем оно не есть, но через то, чем оно есть; ибо оно есть положение, а не отрицание существующего. И Начало тем, что оно начало, не отделяется от Безначального, ибо для Него быть началом не составляет естества, как и для первого быть безначальным, потому что сие относится только к естеству, а не есть само естество. И Сущее с Безначальным и с Началом есть не иное что, как то же, что и Они. Имя Безначальному – Отец, Началу – Сын, Сущему вместе с Началом – Дух Святой; a естество в Трех единое – Бог, Единение же – Отец, из Которого Другие и к Которому Они возводятся, не сливаясь, а сопребывая с Ним и не разделяемые между Собой ни временем, ни хотением, ни могуществом. Ибо сие нас делает чем-то многим, потому что каждый из нас разногласен и сам с собой, и с другими. Но Тем, у Которых естество просто и бытие тождественно, приличествует и единство.

16. Упорно же наклонять учение в ту и другую сторону и уравнивать различные мнения мы не берем на себя, не хотим как Савеллиевым учением о Едином вооружаться против Трех и худым соединением уничтожать деление, так Ариевым учением о Трех ополчаться против Единого и лукавым делением извращать единство. Ибо требуется не худое заменить худым, но не погрешить в добром, а первое есть забава лукавого, который неверно взвешивает наши учения. Сами же мы, идя средним и царским путем (в чем и совершенство, как рассуждают о сем знающие дело), веруем в Отца и Сына и Святого Духа, Которые единосущны и единославны. В сих именах и подлежащих и крещение (как известно сие тебе, сподобившийся таинства) приемлет свое совершение, будучи отречением от безбожия и исповеданием Божества. А таким образом не противоречим мы, познавая Единого по сущности и по нераздельности поклонения, Трех по Ипостасям, или по Лицам, ибо некоторые предпочитают последнее речение. И да не стыдят себя те, которые спорят о сих речениях, как будто наше благочестие заключается в именах, а не в деле! Ибо что хотите сказать вы, которые вводите Три Ипостаси? Верно, говорите сие не в предположении трех Существ? Знаю, что громко возопиете против предполагающих сие, ибо учите, что одна и та же сущность в Трех. И вы, употребляющие речение «Лица», не составляете чего-то единого, но вместе и сложного, совершенно трехличного или человекообразного? Ни мало, возопиете и вы, да не узрит лица Божия (что бы ни было оно такое), кто так думает. Что же (продолжу спрашивать) означают у вас Ипостаси, или Лица? Трех разделяемых не по естествам, но по личным свойствам. Превосходно! Можно ли думать более здраво и говорить согласнее утверждающих сие, хотя и разнятся они в нескольких слогах? Смотрите, какой я у вас примиритель, возводящий от буквы к мысли, как будто примиряющий Ветхий и Новый Завет!

17. Но я должен возвратиться к прежнему слову. Кому угодно вновь творить имена, пусть говорит и представляет в уме Нерожденное, Рожденное и Исходящее; не побоимся, чтобы бестелесное могло быть понято телесно, как представляется сие клевещущим на Божество. Говори и о твари, что она Божия (ибо и сие для нас важно); но никак не называй твари Богом; тогда разве допущу, что тварь Бог, когда сам, в собственном смысле, буду Богом. Дело в том: если Бог, то не тварь, потому что тварь в одном ряду с нами, а мы не боги. Если же тварь, то не Бог, ибо началась во времени; а если началась, то было, когда ее не было; а чему предшествовало небытие, то не в собственном смысле сущее; а что не в собственном смысле сущее, то может ли быть Богом? Итак, ни Единое из Трех^[282] не есть тварь и не произведено (что хуже и первого) ради меня, чтобы стать не только тварью, но даже тварью малочестнейшей нас. Ибо если я сотворен к славе Божией, a Оно ради меня, как клещи ради колесницы или пила ради двери, то я выше по цели. Чем выше тварей Бог, тем малочестнее меня, сотворенного для Бога, сотворенное ради меня.

18. Сверх того, да не будет и входа в Церковь Божию моавитянам и аммонитянам, то есть диалектике, спорам и тем пытливым вопросам о неизреченном рождении и исхождении Бога, с которыми дерзко восстают против Божества, как будто необходимо, чтобы или им одним было постижимо превышающее разум, или не могло то и быть, чего они не поняли. А мы, следуя Божественным Писаниям и устраняя препятствия, встречающиеся слепотствующим, будем держаться спасения, отважившись прежде на все, нежели дерзнем на что-нибудь против Бога. Собирать же сами свидетельства предоставим другим, так как многие многократно уже предавали их писанию, да и мы сами не мимоходом касались их. Притом, по мне, крайне стыдно собирать теперь доказательства на то, в чем издавна мы были уверены. Ибо не хорош порядок сперва учить, а потом учиться, хотя бы шло дело не о Божественном и столь высоком предмете, но о чем-нибудь маловажном и ничего не стоящем. А разрешать и разъяснять затруднения, встречающиеся в Писании, не дело настоящего времени; сие требует совершеннейшего и большого занятия, нежели какое сообразно с настоящим намерением слова. Таково наше учение касательно существенного; и я изложил оное не для того, чтобы вступить в состязание с противомыслящими (ибо многократно уже, хотя и умеренно, состязался с ними), но чтобы вам показать свойство моих учений, точно ли я сподвижник ваших догматов и стою с вами против одних врагов и за одни и те же истины.

19. Таково, достопочтенные, оправдание моего здесь пребывания. Если оно заслуживает похвалу, благодарение Богу и вам, призвавшим меня! Если и не соответствует надеждам, и в сем случае благодарение! Ибо очень знаю, что оно не вовсе укоризненно, и верю вам, подтверждающим это. Покорыстовался ли я чем-нибудь от сего народа? Приумножил ли сколько-нибудь свою собственность, чему вижу примеры на многих? Огорчил ли чем-нибудь Церковь? Может быть, оскорбил я иных, которые думали, что понапрасну говорю, и которым противопоставил я свое слово. Но вас, сколько сознаю сам себя, ничем я не оскорблял. Ни вола не взял у вас, говорит великий Самуил, состязуясь с Израилем о царе, ни мзды за души ваши; свидетель есть Господь в вас (1Цар. 12:5), не взял я ни того ни другого, продолжал он, и я не буду перечислять сего в подробности. Напротив того, соблюл я священство чистым и нескверным. Если же возлюбил я владычество или высоту престолов или если возлюбил попирать дворы царей, то пусть не буду иметь никакой другой славы, а если и приобрету, то да лишусь оной.

20. Что же значат слова мои? Я не безмездный труженик добродетели и не достиг еще до такого совершенства. Вознаградите меня за труды. Чем же? He тем, о чем подумали бы некоторые, способные подозревать всякого, но тем, чего мне безопасно желать. Успокойте меня от долговременных трудов, уважьте сию седину, почтите мое странничество и введите на мое место другого, за вас гонимого, у кого руки чисты, у кого слово не неразумно, кто мог бы во всем вас удовольствовать и нести с вами церковные попечения, ибо настоящее время особенно требует таких пастырей. A y меня, видите, в каком состоянии тело, истощенное временем, болезнью, трудами. На что вам нужен старик робкий, ослабевший, умирающий, так сказать, ежедневно, не телом только, но и заботами, – старик, который и это с трудом выговариваю вам? Поверьте голосу учителя, так как никогда не отказывали ему в вере. Я устал, слушая обвинения моей кротости; устал, препираясь и с словом и с завистью, с врагами и со своими: одни поражают в грудь и меньше успевают, потому что не трудно остеречься явного врага; другие имеют в виду хребет и больше причиняют огорчений, потому что неподозреваемый губительнее. Если бы я был кормчий, и даже самый знающий, но окружало нас обширное море, бурно волнующееся вокруг корабля, и в то же время между пловцами восстал сильный мятеж, все спорили бы о том и о другом и заглушали друг друга и волны, то я, сидящий у кормила, долго ли бы мог бороться и с морем, и с пловцами и безбедно спасать корабль от двоякой бури? Где трудно спасение, когда все и всеми мерами трудятся над одним, там как не потонуть, когда все противоборствуют друг другу? 21. Нужно ли говорить о чем другом? Но как мне вынести эту священную брань? Ибо пусть иная брань называется и священной, как есть брань варварская. Как совокуплю и приведу к единству сих один против другого восседающих и пастырствующих, а с ними и народ, расторгнутый и приведенный в противоборство, подобно как во время землетрясений расседаются места соседственные и близкие или во время заразительных болезней страждут слуги и домашние, потому что болезнь удобно передается от одного другому? И не только народ сей, но целые части вселенной увлекаются тем же мятежным духом, так что Восток и Запад разделились на две противные стороны, и есть опасность, что они, составляя разные уделы, столько же будут разнствовать и во мнениях.

Долго ли будут в употреблении слова: мой, твой, старый, новый, ученее или духовнее, благороднее или ниже родом, богаче или беднее людьми? Стыжусь старости, когда мне, спасенному Христом, дают имя от чего-нибудь другого. 22. Несносны мне конеристатели, зрелища и те издержки и заботы, которым предаетесь с равным неистовством. И мы то впрягаем, то перепрягаем коней, предаемся восторгам, едва не бьем воздух, как они, бросаем пыль к небу, как исступленные; споря за других, удовлетворяем собственной страсти спорить, бываем худыми оценщиками соревнования, несправедливыми судьями дел. Ныне у нас один престол и одна вера, если так внушают нам наши вожди; завтра подует противный ветер и престолы и вера будут у нас разные. Вместе с враждой и приязнью меняются имена, а что всего хуже, не стыдимся говорить противное при тех же слушателях и сами не стоим в одном, потому что любовь к спорам делает нас то такими, то иными, и в нас бывают такие же перемены, отливы и приливы, как в Еврипе. Когда дети играют и служат игрушкой для других на площади, стыдно и несвойственно было бы нам, оставив собственные дела, вмешаться в их игры, потому что детские забавы неприличны старости. Так, когда другие увлекают и увлекаются, я, который знаю иное лучше многих, не соглашусь стать лучше одним из них, нежели быть тем, что я теперь, то есть свободным, хотя и незнатным. Ибо, кроме прочего, есть во мне и то, что не во многом соглашаюсь со многими и не люблю идти одним с ними путем. Может быть, сие дерзко и невежественно, однако же я подвержен сему. На меня неприятно действует приятное для других, и увеселяюсь тем, что для иных огорчительно. Посему не удивился бы, если бы меня, как человека беспокойного, связали и многие признали сумасбродным, что, как сказывают, и случилось с одним из эллинских философов, которому целомудрие вменено было в безумие, потому что над всем смеялся, находя достойным смеха казавшееся для многих стоящим усильных трудов; не удивился бы, если бы почли меня исполненным вина, как впоследствии учеников Христовых за то, что стали говорить языками, – почли, не зная, что это сила Духа, а не исступление ума.

23. Рассмотрите же и мои вины. Говорят: «Столько времени управляешь ты Церковью, обстоятельства тебе благоприятствуют, и Самодержец ревностен (что весьма важно), в чем же для нас видна перемена? Сколько перед нами наших оскорбителей! Каких бедствий не претерпели мы! He видели ли мы обид, угроз, изгнаний, разграбления и описания имений, сожжения пресвитеров на море? He видели ли храмов, обагренных кровью святых и из храмов соделавшихся кладбищами? He видели ли всенародного заклания пресвитеров, епископов, точнее же сказать, патриархов? Не всякое ли место было непроходимо одним благочестивым? He столько ли мы терпели, что невозможно и пересказать всех бедствий? А чем же мы воздали причинившим нам оные? Между тем, что и хорошо, возможность действовать возвращена нам, и надобно было вразумить оскорбителей». Оставляю прочее, предложу же свое, чтоб не все говорить о твоем.

Разве и мы не были гонимы, не терпели оскорблений? Разве не изгоняли нас из церквей, из домов и (что всего ужаснее) из самих пустынь? Разве не перенесли мы того, что и народ неистовствовал, и правители областей делали обиды, и цари, а равно и их указы, были презираемы? Что же потом? Мы стали сильны, а гонители разбежались. И это, по моему мнению, достаточное наказание обидчикам, то есть самая власть, какую имеем отмстить. Но эти люди думают иначе; они чрез меру точны и правдивы, когда идет дело об отмщении; потому требуют не пропускать случая. Они говорят: «Какой начальник области наказан? Какой народ и кто из подумавших вразумлен? Воспользовались ли мы чем-нибудь для себя самих, чтобы внушить страх и на будущее время?»

24. Может быть, и за сие будут порицать меня (ибо уже и порицали), что нет у меня ни богатого стола, ни соответственной сану одежды, ни торжественных выходов, ни величавости в обхождении. He знал я, что мне должно входить в состязания с консулами, правителями областей, знатнейшими из военачальников, которые не знают, куда расточить свое богатство, что и мне, роскошествуя из достояния бедных, надобно обременять свое чрево, необходимое употреблять на излишества, изрыгать на алтари. He знал, что и мне надобно ездить на отличных конях, блистательно выситься на колеснице, что и мне должны быть встречи, приемы с подобострастием, что все должны давать мне дорогу и расступаться предо мной, как перед диким зверем, как скоро даже издали увидят идущего.

Если сие было для вас тяжело, то оно прошло. Простите мне сию обиду. Поставьте над собой другого, который будет угоден народу, а мне отдайте пустыню, сельскую жизнь и Бога. Ему одному угожу даже простотой жизни. Тяжело, если буду лишен бесед, собраний, торжеств и этих окрыляющих рукоплесканий, лишен ближних и друзей, почестей, красоты города, величия, блеска, повсюду поражающего тех, которые смотрят на сие и не проникают внутрь. Но не так тяжело, как возмущаться и очерняться мятежами и волнениями, какие в обществе, и приноровлениями к обычаям народа. Они ищут не иереев, но риторов; не строителей душ, но хранителей имуществ; не жрецов чистых, но сильных предстателей. Скажу нечто и в их оправдание: я обучил их этому, я, который всем бых вся, не знаю только, да спасу ли всех или да погублю (1Кор. 9:22).

25. Что скажете? Убедил ли и победил ли я вас сими словами? Или для убеждения вашего нужны выражения более твердые? Так, ради самой Троицы, Которую я чту и вы чтите, ради общей нашей надежды и ради совокупления в единый состав людей сих, окажите мне эту милость – отпустите меня с молитвами. Пусть это будет возвещать о моих подвигах! Дайте мне увольнительное писание, как цари дают воинам, и, если угодно, с добрым свидетельством, чтобы иметь мне награду; а если нет, как хотите; я не воспрекословлю, пока не узрит Бог, каковы дела наши. «Кого же поставим вместо тебя?» – Узрит Господь Себе пастыря для начальствования, как узрел овча во всесожжение (Быт. 22:8). Только сего одного требую, чтобы он был из числа возбуждающих зависть, a не сожаление, из числа не всякому во всем уступающих, но умеющих в ином случае и воспротивиться для большего блага, ибо первое всего приятнее здесь, а второе всего полезнее там. И вы составьте слово на мое отшествие, а я воздам вам за сие сим прощальным словом:

26. Прости, Анастасия, получившая от благочестия наименование, ибо ты воскресила нам учение, дотоле презираемое! Прости, место общей победы, Силом, в котором сначала водрузили мы скинию, сорок лет носимую и блуждавшую по пустыне! Прости, великий и славный храм, новое наследие, храм, получивший настоящее величие от Слова, храм, который прежде был Иевусом, а через меня сделан Иерусалимом! Простите и прочие храмы, близкие по красоте к Анастасии, храмы, подобно узам связующие собой разные части города и присвоенные той части, которая с каждым соседственна; храмы, которые наполнил не я, имеющий столько немощи, но наполнила благодать со мной отчаянным! Простите, апостолы, прекрасное селение, мои учители в подвижничестве, хотя я и редко торжествовал в честь вашу, нося в теле к собственной пользе, может быть, того же сатану, который был дан вашему Павлу (2Кор. 12:7), ради которого и ныне от вас переселяюсь! Прости кафедра – эта завидная и опасная высота; прости, собор архиереев и иереев, почтенных сановитостью и летами; простите все, служащие Богу при священной трапезе и приближающиеся к тому, кто приближается к Богу (Лев. 10:3)! Простите, ликостояния назореев, стройные псалмопения, всенощные стояния, честность дев, благопристойность жен, толпы вдов и сирот, очи нищих, устремленные к Богу и к нам! Простите, страннолюбивые и христолюбивые домы, помощники моей немощи! Простите, любители моих слов, простите и эти народные течения и стечения, и эти трости, пишущие явно и скрытно, и эта решетка, едва выдерживающая теснящихся к слушанию! Простите, цари и царские дворцы и царские служители, домочадцы^[283], может быть и верные царю (не знаю сего), но по большей части неверные Богу! Плещите руками, восклицайте пронзительным голосом, поднимите вверх своего витию! Умолк язык, для вас неприязненный и вещий. Хотя он не вовсе умолкнет и будет еще препираться рукой и чернилами, но в настоящее время мы умолкли. 27. Прости, град великий и христолюбивый! Ибо засвидетельствую истину, хотя и не по разуму сия ревность (Рим. 10:2), разлука соделала нас более снисходительными. Приступите к истине; перемените жизнь свою хотя поздно; чтите Бога более, нежели сколько обыкли! Перемена жизни нимало не постыдна; напротив того, хранение зла гибельно. Простите, Восток и Запад! За вас и от вас терпим мы нападение: свидетель сему Тот, Кто примирит нас, если не многие будут подражать моему удалению. Ибо не утратят Бога удалившиеся от престолов, но будут иметь горнюю кафедру, которая гораздо выше и безопаснее этих кафедр. А сверх всего и паче всего воскликну: простите Ангелы, надзиратели сей Церкви и также моего здесь пребывания и отшествия отсюда, если только и мои дела в руке Божией! Прости мне, Троица – мое помышление и украшение! Да сохранишься у сего народа моего и да сохранишь его (ибо он мой, хотя и устрояется жизнь моя иначе); да возвещается мне, что Ты всегда возвышаема и прославляема у него и словом и жизнью! Чада! Сохраните предания (1Тим. 6:20), помните, как побивали меня камнями. Благодать Господа нашего Иисуса Христа со всеми вами, аминь (Рим. 16:24)!

Слово 43. Надгробное Василию, архиепископу Кесарии Каппадокийской

1. Оставалось еще, чтобы Великий Василий, который всегда предлагал мне многие предметы для слов (потому что столько увеселялся моими словами, сколько никто другой не увеселяется собственными), – оставалось еще, чтобы ныне самого себя предложил он в предмет для подвига в слове, предмет весьма высокий и для тех, которые много упражнялись в сложении слов. Ибо думаю, если бы кто, испытывая силы свои в слове, захотел потом определить их меру и на этот конец предложил себе из всех предметов один (как живописцы берут для сего образцовые картины), то он исключил бы один настоящий предмет, как недоступный для слова, и избрал первый из прочих. Так трудно говорить в похвалу сего мужа, трудно не для меня одного, который давно отказался от всякого соискательства чести, но и для тех, которые целую жизнь посвятили слову, над ним единственно трудились и искали себе славы только в подобных сему предметах! He иначе разумею я дело, и разумею, сколько сам в себе уверен, весьма правильно. Впрочем, не знаю, предложил ли бы я слово в другом каком случае, если бы не предложил ныне, или угодил ли бы столько и себе, и ценителям добродетели, и самому слову, если бы избрал для слова что-либо другое, а не похвалу сего мужа. Ибо с моей стороны будет сие достаточным воздаянием долга; потому что совершенным как в другом чем, так и в слове, если чем другим должны мы, то словом. А любителям добродетели слово о добродетели будет вместе и наслаждением, и поощрением. Ибо чему слышу похвалы, в том вижу и явные приращения.

2. A потому не бывает общих успехов ни в чем таком, чему нет общих похвал. Наконец, само слово в обоих случаях не останется без успеха. Если оно близко подойдет к достоинству похваляемого, то сим докажет собственную свою силу. Если же во многом останется назади (чему и необходимо случиться, когда предпримет хвалить Василия), то самым делом обнаружит, что оно побеждено и что похваляемый выше всякой возможности слова. Таковы причины, которые вынудили у меня слово и по которым вступаю в сей подвиг.

Но никто не должен дивиться, что принимаюсь за дело поздно и после того, как многие восхваляли Василия и прославляли его наедине и всенародно. Да простит мне божественная душа, всегда, как ныне, так и прежде, мной досточтимая! И, без сомнения, кто, находясь еще с нами, многое исправлял во мне по праву дружбы и по наилучшему закону (не постыжусь сказать, что он и для всех был законом добродетели), тот снисходителен будет ко мне и теперь, когда стал выше нас. Да простят мне и те из вас, которые с большой пламенностью хвалят Василия, если только действительно один из вас пламеннее другого, а не все вы стоите на одной степени в этом одном – в усердии хвалить его! Ибо не по нерадению не был мной доселе выполнен долг (никогда не желал бы я быть таким презрителем требований, или добродетели, или дружбы), а также и не потому, чтобы почитал я не себя, а других обязанными хвалить Василия. Но медлил я словом, во-первых (скажу правду), чтобы прежде, как требуется от приступающих к священнодействию, очищены были у меня и уста и мысль; а сверх того не безызвестно вам (впрочем, напомню о сем), сколько в сие время занят был я попечениями об истинном учении, подвергавшемся опасности, и как потерпел я доброе принуждение и был пресельником, может быть, по Богу, притом не против воли и сего мужественного подвижника истины, который не иным чем и дышал, как благочестивым и спасительным для целого мира учением. О немощах же телесных не должно, может быть, сметь и говорить человеку мужественному, который до преселения отселе поставил себя выше телесного и уверен, что душевные блага ни малого не терпят вреда от этих уз. Таково мое оправдание, и сим да будет оно заключено; ибо думаю, что нет нужды продолжать его, имея дело с Василием и с людьми, которые ясно знают мои обстоятельства.

Теперь должен я приступить к самой похвале, посвятив слово самому Василиеву Богу, чтобы и Василия не оскорбить похвалами, и самому мне не стать гораздо ниже других, хотя все мы равно отстоим от Василия и то же пред ним, что пред небом и солнечным лучом взирающие на них.

3. Если бы видел я, что Василий величался родом и происшедшими от его рода или чем-либо совершенно маловажным, но высоко ценимым у людей, привязанных к земному, то при перечислении всего, что мог бы сказать я к чести его из времен прежде бывших, явился бы у меня новый список героев и я ни в чем не уступил бы преимущества историям, но сам имел бы то преимущество, что стал бы хвалиться не вымыслами и баснями, а действительными событиями, свидетели которых многочисленны. Ибо о предках его с отцовой стороны представляет нам Понт множество таких сказаний, которые ничем не маловажнее древних понтийских чудес, какими наполнены писания историков и стихотворцев. А почтенные каппадокияне – эта и мне родная сторона, не меньше отличающаяся благородными юношами, как и хорошими породами коней, – представят много такого, по чему и матерний его род можем сравнять с отцовым. Да и в котором из двух родов или чаще, или выше примеры военачальства, народоправления, могущества при царских дворах, также богатства, высоты престолов, гражданских почестей, блистательного красноречия? Если бы захотели мы говорить о них, что можно, то оказались бы ничего не значащими для нас поколения Пелопса, Кекропса, Алкмеона, Аякса, Геракла и другие знаменитейшие в их древности. Иным нечего сказать гласно о собственных делах, потому прибегают к безгласному, к каким-то демонам и богам, и в похвалу предков приводят басни, в которых наиболее достойное уважения невероятно, а вероятное оскорбительно. 4. Но пoелику у нас слово о муже, который рассуждает, что о благородстве надобно судить по личным достоинствам и что мы должны изображать себя чертами, не от других заимствованными, когда и красоту лица, и доброту краски, и высокую или низкую породу коня оцениваем по свойствам вещи самой в себе взятой, – то, упомянув об одном или о двух обстоятельствах, касающихся его предков и наиболее близких к его роду жизни, о которых и сам он с удовольствием бы стал слушать, обращусь к нему самому.

Каждое поколение и каждый член в поколении имеет какое-либо свое отличительное свойство, и о нем есть более или менее важное сказание, которое, получив начало во времена отдаленные или близкие, как отеческое наследие переходит в потомство. Так и у Василия отличием отцова и матернего рода было благочестие, что покажет теперь слово.

5. Настало гонение, и из гонений самое ужасное и тягостное, – говорю об известном вам гонении Максимина, который, явясь после многих незадолго бывших гонителей, сделал, что все они кажутся пред ним человеколюбивыми; такова была его дерзость и с таким упорством старался он одержать верх в нечестии! С ним препирались многие из наших подвижников, и одни подвизались до смерти, а другие едва не до смерти, для того только оставленные в живых, чтобы пережить победу и не окончить жизни вместе с борьбой, но служить для других побудителями к добродетели, живыми мучениками, одушевленными памятниками, безмолвной проповедью. В числе многих известных были и предки Василиевы по отце, и как они прошли весь путь благочестия, то время сие доставило прекрасный венец их подвигу. Хотя сердце их было готово с радостью претерпеть все, за что венчает Христос подражавших собственному Его ради нас подвигу, однако же они знали, что и сам подвиг должен быть законным. 6. А закон мученичества таков, чтобы как, щадя гонителей и немощных, не выходить на подвиг самовольно, так, вышедши, не отступать, потому что первое есть дерзость, а последнее – малодушие. Посему, чтобы и в этом почтить Законодателя, что предприемлют они или, лучше сказать, куда ведет их Промысл, управляющий всеми их делами? Они убегают в один лес на понтийских горах – а таких лесов у них много, и они глубоки и простираются на большое пространство, – убегают, имея при себе весьма немногих сопутников в бегстве и служителей к пропитанию. Другие станут удивляться частью продолжительности бегства, которое, как говорят, было весьма долговременно, длилось до семи лет или даже несколько больше, частью – роду жизни для людей, живших в довольстве, скорбному и, как вероятно, непривычному, бедствованию их на открытом воздухе от стужи, жаров и дождей, пребыванию в пустыне, вдали от друзей без сообщения и сношения с людьми, что увеличивало злострадания видевших себя прежде окруженными многолюдством и принимавших от всех почитание. Но я намерен сказать нечто такое, что и сего важнее и удивительнее и чему не поверит разве тот один, кто не почитает важными гонений и бедствий за Христа, потому что худо их знает и понимает весьма превратно.

7. Мужественные подвижники сии, утомленные временем и наскучив своими нуждами, пожелали иметь что-нибудь и к услаждению. Впрочем, не говорили, как израильтяне, и не были ропотниками, подобными бедствовавшим в пустыне, после того как бежали из Египта, и говорившим, что лучше пустыни для них Египет, который доставлял несчетное множество котлов и мяс, а также и всего прочего, чего нет в пустыне (Исх. 16:3), потому что плинфы и брение, по неразумию, были тогда для них ни во что. Напротив того, сколько они были благочестивее и какую показали веру! Ибо говорили: «Что невероятного, если Бог чудес, Который богато пропитал в пустыне народ странствующий и бедствующий, дождил хлеб, посылал птиц, подавал пищу, не только необходимую, но и роскошную, разделил море, остановил солнце, пресек течение реки (а к сему присовокупляли они и другие дела Божии, потому что в подобных обстоятельствах душа охотно припоминает древние сказания и песнословит Бога за многие чудеса Его), что невероятного, продолжали они, если сей Бог и нас, подвижников благочестия, препитает ныне сладкими снедями? Ибо много зверей, которые, избежав трапезы богатых, какая и у нас бывала некогда, скрываются в сих горах, много птиц годных в снедь летает над нами, которые алчем их. И неужели они неуловимы, если Ты только восхощешь?» Так они взывали к Богу; и явилась добыча, добровольно отдающаяся в руки снедь, самоуготованное пиршество. Откуда вдруг взялись на холмах олени? И какие рослые, какие тучные, как охотно поспешающие на заклание! Можно было почти догадываться, что они негодуют, почему не прежде были вызваны. Одни манили к себе ловцов, другие следовали за ловцами. Но их кто-нибудь гнал или понуждал? Никто. Не бежали ли они от коней, от псов, от лая и крика, от того, что все выходы, по правилам ловли, захвачены были молодыми людьми? Нет, они связаны были молитвой и праведным прошением. Известна ли кому подобная ловитва в нынешние или прежние времена? 8. И какое чудо! Ловцы сами были распорядителями лова; нужно было только захотеть им и – что нравилось, то взято, а лишнее отослано в дебри до другой трапезы.

И вот внезапные приготовители снедей, вот благолепная вечеря, вот благодарные сопиршественники, имеющие уже начаток исполнения надежд – в настоящем чуде! Отсего стали они ревностнее и к тому подвигу, за который получили такую награду.

Таково мое повествование! Теперь ты, гонитель мой, удивляющийся басням, рассказывай мне о богинях-звероловицах, об Орионах и Актеонах – несчастных ловцах, об олене, заменившем собой деву^[284], рассказывай, если честолюбие твое удовлетворится и сим, что повествование твое примем не за басню. A продолжение сказания весьма гнусно; ибо какая польза от такой замены, если богиня спасает деву, чтобы она научилась убивать странников, в воздаяние за человеколюбие навыкнув бесчеловечию?

Рассказанное мной происшествие есть одно из многих, и оно, как рассуждаю, одно стоит многих. A я описал его не с тем, чтобы прибавить нечто к Василиевой славе. Mope не имеет нужды, чтобы вливались в него реки, хотя и вливается в него множество самых больших рек; так и восхваляемый ныне не имеет нужды, чтобы другие привносили что-нибудь от себя к его достохвальности. Напротив того, мне хотелось показать, какие примеры имел он перед собой с самого начала, на какие взирал образцы и сколько их превзошел. Если для других важно заимствовать нечто к своей славе у предков, то для него важнее, что, подобно реке, текущей назад, от себя присовокупляет многое к славе отцов.

9. Супружество Василиевых родителей, состоявшее не столько в плотском союзе, сколько в равном стремлении к добродетели, имело многие отличительные черты, как то: питание нищих, странноприимство, очищение души посредством воздержания, посвящение Богу части своего имущества, a о последнем немногие тогда ревновали, как ныне, когда обычай сей взошел в силу и уважается по прежним примерам. Оно имело и другие добрые качества, которых достаточно было, чтобы наполнить слух многих даже и тогда, когда бы Понт и Каппадокия разделили их между собой. Но мне кажется в нем самой важной и знаменитой чертой благочадие. Чтобы одни и те же имели и многих и добрых детей, тому найдем, может быть, примеры в баснословии. О родителях же Василиевых засвидетельствовал нам действительный опыт, что они и сами по себе, если бы не сделались родителями таких детей, довольно имели у себя похвальных качеств, и, имея таких детей, если бы не преуспели столько в добродетели, по одному благочадию превзошли бы всех. Ежели из детей один или двое бывают достойны похвалы, то сие можно приписать и природе. Но превосходство во всех очевидно служит к похвале родивших. A сие показывает блаженнейшее число^[285] иереев, девственников и обязавшихся супружеством, впрочем, так, что супружеская жизнь не воспрепятствовала им наравне с первыми преуспеть в добродетели; напротив того, они обратили сие в избрание только рода, а не образа жизни.

10. Кто не знает Василиева отца, Василия – великое для всех имя? Он достиг исполнения родительских желаний; не скажу, что достиг один; по крайней мере, как только достигал человек. Ибо, всех превосходя добродетелью, в одном только сыне нашел препятствие удержать за собой первенство. Кто не знает Эммелию? Потому ли она преднаречена сим именем, что впоследствии такой соделалась, или потому соделалась, что так наречена; но она действительно была соименна стройности (ἐμμέλεια) или, кратко сказать, то же была между женами, что супруг ее между мужами. А посему если надлежало, чтобы похваляемый нами муж дарован был людям – послужить, конечно, природе, как в древности даруемы были от Бога древние мужи для общей пользы, – то всего приличнее было как ему произойти от сих, а не от других родителей, так и им именоваться родителями сего, a не иного сына. Так прекрасно совершилось и стеклось сие!

Пoелику же начаток похвал воздали мы упомянутым нами родителям Василиевым, повинуясь Божию закону, который повелевает воздавать всякую честь родителям, то переходим уже к самому Василию, заметив наперед одно, что, думаю, и всякий знавший его признает справедливо сказанным, а именно что намеревающийся хвалить Василия должен иметь его собственные уста. Ибо как сам он составляет достославный предмет для похвал, так один силой слова соответствует такому предмету.

Что касается до красоты, крепости сил и величия, чем, сколько вижу, восхищаются многие, то сие уступим желающим, не потому, чтобы и в этом, пока был еще молод и любомудрие не возобладало в нем над плотью, уступал он кому-либо из гордящихся вещами маловажными и не простирающихся далее телесного, но уступим для того, чтобы не испытать участи неопытных борцов, которые, истощив силу в напрасных и примерных только борьбах, оказываются бессильными для борьбы действительной и доставляющей победу, за которую провозглашаются увенчанными. В мою похвалу взойдет одно то, о чем сказав, нимало не думаю показаться излишним и не к цели бросившим слово.

11. Полагаю же, что всякий, имеющий ум, признает первым для нас благом ученость, и не только сию благороднейшую и нашу ученость, которая, презирая все украшения и плодовитость речи, емлется за единое спасение и за красоту умосозерцаемую, но и ученость внешнюю, которой многие из христиан, по худому разумению, гнушаются, как злохудожной, опасной и удаляющей от Бога. Небо, землю, воздух и все, что на них, не должно презирать за то, что некоторые худо уразумели, и вместо Бога воздали им божеское поклонение. Напротив того, мы, воспользовавшись в них тем, что удобно для жизни и наслаждения, избежим всего опасного и не станем с безумцами тварь восславлять против Творца, но от создания будем заключать о Создателе, как говорит божественный апостол, пленяюще всяк разум во Христа (2Кор. 10:5). Также об огне, о пище, о железе и о прочем нельзя сказать, что которая-либо из сих вещей сама по себе или всего полезнее, или всего вреднее, но сие зависит от произвола употребляющих. Даже между пресмыкающимися гадами есть такие, что мы примешиваем их в целебные составы. Так и в науках мы заимствовали исследования и умозрение, но отринули все то, что ведет к демонам, к заблуждению и во глубину погибели. Мы извлекали из них полезное даже для самого благочестия, через худшее научившись лучшему и немощь их обратив в твердость нашего учения. Посему не должно унижать ученость, как рассуждают о сем некоторые, а, напротив того, надобно признать глупыми и невеждами тех, которые, держась такого мнения, желали бы всех видеть подобными себе, чтобы в общем недостатке скрыть свой собственный недостаток и избежать обличения в невежестве. Но, предложив и утвердив сие общим согласием, начнем обозревать жизнь Василиеву.

12. Первый возраст Василиев под руководством великого отца, в лице которого Понт предлагал общего наставника добродетели, повит был пеленами и образован в лучшее и чистейшее создание, которое божественный Давид прекрасно называет дневным и противоположным ночному (Пс. 138:16). Под сим-то руководством чудный Василий обучается делу и слову, которые вместе в нем возрастают и содействуют друг другу. Он не хвалится какой-либо фессалийской и горной пещерой как училищем добродетели или каким-нибудь высокомерным кентавром – учителем их героев, не учится у него стрелять зайцев, обгонять коз, ловить оленей, одерживать победу в ратоборствах или лучшим образом объезжать коней, употребляя одного и того же вместо коня и учителя, не вскармливается, по баснословию, мозгами оленей и львов; напротив того, изучает первоначальный круг наук и упражняется в богочестии, короче сказать, самыми первыми уроками ведется к будущему совершенству. Ибо те, которые преуспели или в делах, оставив слово, или в слове, оставив дела, ничем, как мне кажется, не отличаются от одноглазых, которые терпят большой ущерб, когда сами смотрят, а еще больший стыд, когда на них смотрят. Но кто может преуспеть в том и другом и стать ободесноручным, тому возможно быть совершенным и в сей жизни вкушать тамошнее блаженство. Итак, благодетельно было для Василия, что он дома имел образец добродетели, на который взирая, скоро стал совершенным. И как видим, что молодые кони и тельцы с самого рождения скачут за своими матерями, так и он с рьяностью молодого коня стремился за отцом и не отставал в высоких порывах добродетели, но как бы в рисунке (если угодно другое сравнение) проявлял будущую красоту добродетели и до наступления времени строгой жизни предначертывал, что нужно для сей жизни.

13. Когда же довольно приобрел он здешней учености, а между тем надобно было, чтобы не ускользнуло от него ничто хорошее и чтобы ему ни в чем не отстать от трудолюбивой пчелы, которая со всякого цветка собирает самое полезное, тогда поспешает он в Кесарию для поступления в тамошние училища. Говорю же о Кесарии знаменитой и нашей (потому что она и для меня была руководительницей и наставницей в слове), которую так же можно назвать митрополией наук, как и митрополией городов, к ней принадлежащих и ею управляемых. Если бы кто лишил ее первенства в науках, то отнял бы у нее самую лучшую ее собственность. Ибо другие города восхищаются иного рода украшениями, или древними, или новыми, чтобы, как думаю, было о чем рассказать или на что посмотреть; но отличие Кесарии – науки, подобно как надпись на оружии или на повести.

Ho о последующем пусть рассказывают те самые, которые и учили Василия, и насладились его ученостью. Пусть они засвидетельствуют, каков он был перед учителями и каков перед сверстниками; как с одними равнялся, а других превышал во всяком роде сведений; какую славу приобрел в короткое время и у простолюдинов, и у первостепенных граждан, обнаруживая в себе ученость выше возраста и твердость нрава выше учености. Он был ритором между риторами еще до кафедры софиста, философом между философами еще до выслушания философских положений, а что всего важнее, иереем для христиан еще до священства. Столько все и во всем ему уступали! Науки словесные были для него посторонним делом, и он заимствовал из них то одно, что могло споспешествовать нашему любомудрию, потому что нужна сила и в слове, чтобы ясно выразить умопредставляемое. Ибо мысль, не высказывающая себя словом, есть движение оцепеневшего. А главным его занятием было любомудрие, то есть отрешение от мира, пребывание с Богом, по мере того как через дольнее восходил он к горнему и посредством непостоянного и скоропреходящего приобретал постоянное и вечно пребывающее.

14. Из Кесарии самим Богом и прекрасной алчбой познаний ведется Василий в Византию (город, первенствующий на Востоке), потому что она славилась совершеннейшими софистами и философами, от которых при естественной своей остроте и даровитости в короткое время собрал он все отличнейшее; а из Византии – в Афины – обитель наук, в Афины, если для кого, то для меня подлинно золотые и доставившие мне много доброго. Ибо они совершеннее ознакомили меня с сим мужем, который не безызвестен был мне и прежде. Ища познаний, обрел я счастье, испытав на себе то же (в другом только отношении), что и Саул, который, ища отцовых ослов, нашел царство, так что придаточное к делу вышло важнее самого дела.

Доселе благоуспешно текло у нас слово, несясь по гладкому, весьма удобному и действительно царскому пути похвал Василию, а теперь не знаю, на что употребить слово и к чему обратиться, потому что слово встречает и стремнины. Ибо, доведя речь до сего времени и касаясь уже оного, желаю к сказанному присовокупить нечто и о себе, остановиться несколько повествованием на том, отчего, как и чем начавшись утвердилась наша дружба, или наше единодушие, или (говоря точнее) наше сродство. Как взор неохотно оставляет приятное зрелище и, если отвлекают его насильно, опять стремится к тому же предмету, так и слово любит увлекательные повествования. Впрочем, боюсь трудности предприятия. Попытаюсь же исполнить сие сколько можно умереннее. A если и увлекусь несколько любовью, то да извинят страсть, которая, конечно, справедливее всякой другой страсти и которой не покориться есть уже потеря для человека с умом.

15. Афины приняли нас, как речной поток, – нас, которые, отделясь от одного источника, то есть от одного отечества, увлечены были в разные стороны любовью к учености и потом как бы по взаимному соглашению, в самом же деле по Божию мановению опять сошлись вместе. Несколько прежде приняли они меня, а потом и Василия, которого ожидали там с обширными и великими надеждами, потому что имя его еще до прибытия повторялось в устах у многих, и для всякого было важно предвосхитить то, что всем любезно. Но не излишним будет присовокупить к слову, как бы некоторую сладость, небольшой рассказ в напоминание знающим и в научение незнающим.

Весьма многие и безрассуднейшие из молодых людей в Афинах не только незнатного рода и имени, но благородные и получившие уже известность, как беспорядочная толпа, по молодости и неудержимости в стремлениях имеют безумную страсть к софистам. С каким участием охотники до коней и любители зрелищ смотрят на состязающихся на конском ристалище? Они вскакивают, восклицают, бросают вверх землю, сидя на месте как будто правят конями, бьют по воздуху пальцами, как бичами, запрягают и перепрягают коней, хотя все это нимало от них не зависит. Они охотно меняются между собой ездоками, конями, конюшнями, распорядителями зрелищ. И кто же это? Часто бедняки и нищие, у которых нет и на день достаточного пропитания. Совершенно такую же страсть питают в себе афинские юноши к своим учителям и к соискателям их славы. Они заботятся, чтобы и у них было больше товарищей и учители через них обогащались. И что весьма странно и жалко, наперед уже захвачены города, пути, пристани, вершины гор, равнины, пустыни, каждый уголок Аттики и прочей Греции, даже большая часть самих жителей, потому что и их считают разделенными по своим скопищам. 16. Посему как скоро появляется кто-нибудь из молодых людей и попадается в руки имеющих на него притязание (попадается же или волей, или неволей), у них существует такой аттический закон, в котором с делом смешивается шуточное. Новоприбывший вводится для жительства к одному из приехавших прежде него, другу, или сроднику, или одноземцу, или кому-либо из отличившихся в софистике и доставляющих доход учителям, за что у них находится в особой чести, потому что для них и то уже награда, чтобы иметь приверженных к себе. Потом новоприбывший терпит насмешки от всякого желающего. И сие, полагаю, заведено у них с тем, чтобы сократить высокоумие поступающего вновь и с самого начала взять его в свои руки. Шутки одних бывают дерзки, a других – более остроумны; сие соображается с грубостью или образованностью новоприбывшего. Такое обхождение тому, кто не знает, кажется очень странным и немилосердным, а тому, кто знает наперед, оно весьма приятно и снисходительно, потому что представляющееся грозным делается большей частью для вида, а не действительно таково. Потом новоприбывшего в торжественном сопровождении через площадь отводят в баню. И это бывает так: став порядком попарно и в расстоянии друг от друга, идут впереди молодого человека до самой бани. А подходя к ней, поднимают громкий крик и начинают плясать, как исступленные; криком же означается, что нельзя им идти вперед, но должно остановиться, потому что баня не принимает. И в то же время, выломив двери и громом приведя в страх вводимого, дозволяют ему наконец вход и потом дают ему свободу, встречая из бани, как человека с ними равного и включенного в их собратство; и это мгновенное освобождение от огорчений и прекращение оных во всем обряде посвящения есть самое приятное.

А я своего великого Василия не только сам принял тогда с уважением, потому что провидел в нем твердость нрава и зрелость в понятиях, но таким же образом обходиться с ним убедил и других молодых людей, которые не имели еще случая знать его; многими же был он уважаем с самого начала по предварительным слухам. Что же было следствием сего? Почти он один из прибывших избежал общего закона и удостоен высшей чести, не как новопоступающий. И сие было начатком нашей дружбы. Отсюда первая искра нашего союза. Так уязвились мы любовью друг к другу.

17. Потом присоединилось и следующее обстоятельство, о котором также неприлично умолчать. Примечаю в армянах, что они люди не простодушные, но весьма скрытные и непроницаемые. Так и в сие время некоторые из числа более знакомых и дружных с Василием еще по товариществу отцов и прадедов, которым случилось учиться в одном училище, приходят к нему с дружеским видом (действительно же приведены были завистью, а не благорасположением) и предлагают ему вопросы более спорные, нежели разумные. Давно зная даровитость Василия и не терпя тогдашней его чести, они покушались с первого приема подчинить его себе. Ибо несносно было, что прежде него облекшиеся в философский плащ и навыкнувшие метать словами не имеют никакого преимущества перед иноземцем и недавно прибывшим. А я, человек привязанный к Афинам и недальновидный (потому что, веря наружности, не подозревал зависти), когда стали они ослабевать и обращаться уже в бегство, возревновал о славе Афин и, чтобы не пала она в лице их и не подверглась вскоре презрению, возобновив беседу, подкрепил молодых людей и, придав им веса своим вмешательством (в подобных же случаях и малая поддержка может все сделать), ввел, как говорится, равные силы в битву. Но как скоро понял я тайную цель собеседования, потому что невозможно стало скрывать ее долее и она сама собой ясно обнаружилась, тогда, употребив нечаянный изворот, перевернул я корму и, став за одно с Василием, сделал победу сомнительной. Василий же понял дело тотчас, потому что был проницателен, сколько едва ли кто другой, и, исполненный ревности (опишу его совершенно Гомеровым слогом), словом своим приводил в замешательство ряды сих отважных и не прежде перестал поражать силлогизмами, как принудив к совершенному бегству и решительно взяв над ними верх. Этот второй случай возжигает в нас уже не искру, но светлый и высокий пламенник дружбы. 18. Они же удалились без успеха, немало укоряли самих себя за опрометчивость, но сильно досадовали на меня, как на злоумышленника, и объявили мне явную вражду, обвиняли меня в измене, говоря, что я предал не их только, но и самые Афины, потому что они низложены при первом покушении и пристыжены одним человеком, которому самая новость не позволяла бы на сие отважиться.

Но такова человеческая немощь! Когда, надеясь великого, вдруг получаем ожидаемое, тогда кажется сие нам ниже составленного мнения. И Василий подвергся сей же немощи, сделался печален, стал скорбеть духом и не мог одобрить сам себя за приезд в Афины, искал того, на что питал в себе надежды, и называл Афины обманчивым блаженством. В таком он был положении; и я рассеял большую часть скорби его: то представлял доказательства, то к доказательствам присоединял ласки, рассуждая (конечно, и справедливо), что как нрав человека может быть изведан не вдруг, но только с продолжением времени и при обращении совершенно коротком, так и ученость познается не по немногим и не по маловажным опытам. Сим привел я его в спокойное расположение духа и после взаимных опытов дружбы больше привязал его к себе. Когда же по прошествии некоторого времени открыли мы друг другу желания свои и предмет оных – любомудрие, тогда уже стали мы друг для друга все – и товарищи, и сотрапезники, и родные; одну имея цель, мы непрестанно возрастали в пламенной любви друг к другу. Ибо любовь плотская и привязана к скоропреходящему, и сама скоро проходит, и подобна весенним цветам. Как пламень по истреблении им вещества не сохраняется, но угасает вместе с тем, что горело, так и страсть сия не продолжается после того, как увянет воспламенившее ее. Но любовь по Богу и целомудренная, и предметом имеет постоянное, и сама продолжительна. Чем большая представляется красота имеющим такую любовь, тем крепче привязывает к себе и друг к другу любящих одно и то же. Таков закон любви, которая превыше нас!

19. Чувствую, что увлекаюсь за пределы времени и меры; сам не знаю, каким образом встречаюсь с сими речениями, но не нахожу средств удержаться от повествования. Ибо как скоро миную что-нибудь, оно мне представляется необходимым и лучшим того, что было избрано мною прежде. И если бы кто силой повлек меня прочь, то со мной произошло бы то же, что бывает с полипами, с составом которых так крепко сцеплены камни, что, когда снимаешь их с ложа, не иначе можешь оторвать, разве от усилия твоего или часть полипа останется на камне, или камень оторвется с полипом. Посему если кто мне уступит, имею искомое; а если нет, буду заимствовать сам у себя.

20. В таком расположении друг к другу, такими золотыми столпами, как говорит Пиндар, подперши чертог добростенный, простирались мы вперед, имея содейственниками Бога и свою любовь. О, перенесу ли без слез воспоминание об этом! Нами водили равные надежды и в деле самом завидном – в учении. Но далека была от нас зависть, усерднейшими же делало соревнование. Оба мы домогались не того, чтобы которому-либо из нас самому стать первым, но каким бы образом уступить первенство друг другу, потому что каждый из нас славу друга почитал своей собственной. Казалось, что одна душа в обоих поддерживает два тела. И хотя не заслуживают вероятия утверждающие, что все разлито во всем, однако же должно поверить нам, что мы были один в другом и один у другого. У обоих нас одно было упражнение – добродетель и одно усилие – до отшествия отсюда, отрешаясь от здешнего, жить для будущих надежд. К сей цели направляли мы всю жизнь и деятельность, и заповедью к тому руководимые, и поощрявшие друг друга к добродетели. И если не много будет сказать так, мы служили друг для друга правилом и отвесом, с помощью которых распознается, что прямо и что не прямо. Мы вели дружбу и с товарищами, но не с наглыми, а с целомудренными, не с задорными, а с миролюбивыми, с которыми можно было не без пользы сойтись; ибо мы знали, что легче заимствовать порок, нежели передать добродетель, так как скорее заразишься болезнью, нежели сообщишь другому свое здоровье. Что касается до уроков, то мы любили не столько приятнейшие, сколько совершеннейшие, потому что и сие способствует молодым людям к образованию себя в добродетели или в пороке. 21. Нам известны были две дороги: одна – это первая и превосходнейшая – вела к нашим священным храмам и к тамошним учителям; другая – это вторая и неравного достоинства с первой – вела к наставникам наук внешних. Другие же дороги – на праздники, в зрелища, в народные стечения, на пиршества – предоставляли мы желающим. Ибо и внимания достойным не почитаю того, что не ведет к добродетели и не делает лучшим своего любителя. У других бывают иные прозвания, или отцовские, или свои, по роду собственного звания и занятия; но у нас одно великое дело и имя – быть и именоваться христианами. И сим хвалились мы больше, нежели Гигес (положим, что это не басня) обращением перстня, посредством которого стал он царем лидийским, или Мидас золотом, от которого он погиб, как скоро получил исполнение желания, и стал (это другая фригийская басня) все обращать в золото. Что же сказать мне о стреле гиперборейца Авариса или об Аргивском Пегасе, на которых нельзя было так высоко подняться в воздух, как высоко мы один при посредстве другого и друг с другом воспаряли к Богу? Или выразиться короче? Хотя для других (не без основания думают так люди благочестивые) душепагубны Афины, потому что изобилуют худым богатством – идолами, которых там больше, нежели в целой Элладе, так что трудно не увлечься за другими, которые их защищают и хвалят, однако же не было от них никакого вреда для нас, сжавших и заградивших сердце. Напротив того (если нужно сказать и то, что несколько необыкновенно), живя в Афинах, мы утверждались в вере, потому что узнали обманчивость и лживость идолов и там научились презирать демонов, где им удивляются. И ежели действительно есть или в одном народном веровании существует такая река, которая сладка, когда течет и через море, и такое животное, которое прыгает и в огне все истребляющем, то мы походили на это в кругу своих сверстников. 22. А всего прекраснее было то, что и окружающее нас собратство не было неблагородно, как наставляемое и руководимое таким вождем, как восхищающееся тем же, чем восхищался Василий, хотя нам следовать за его парением и жизнью значило то же, что пешим поспевать за лидийской колесницей.

Через сие самое приобрели мы известность не только у своих наставников и товарищей, но и в целой Элладе, особенно у знатнейших мужей Эллады. Слух о нас доходил и за пределы ее, как сделалось это явно из рассказа о том многих. Ибо кто только знал Афины, тот слышал и говорил о наших наставниках; а кто знал наших наставников, тот слышал и говорил о нас. Для всех мы были и слыли небезызвестной четой, и в сравнении с нами ничего не значили их Оресты и Пилады, их Молиониды, прославленные Гомером и которым известность доставили общие несчастья и искусство править колесницей, действуя вместе браздами и бичом. Но я неприметно увлекся в похвалы самому себе, хотя никогда не принимал похвал от других. И нимало не удивительно, если и в этом отношении приобрел я нечто от его дружбы, если как от живого пользовался уроками добродетели, так от преставившегося пользуюсь случаем говорить в похвалу свою.

23. Снова да обратится слово мое к цели. Кто еще до седины столько был сед разумом? Ибо в этом поставляет старость и Соломон (Притч. 4:9). Кто не только из наших современников, но и из живших задолго до нас столько был уважаем и старыми, и юными? Кому пo причине назидательной жизни были менее нужны слова и кто при назидательной жизни обладал в большей мере словом? Какого рода наук не проходил он? Лучше же сказать: в каком роде наук не успел с избытком, как бы занимавшийся этой одной наукой? Так изучил он все, как другой не изучает одного предмета; каждую науку изучил он до такого совершенства, как бы не учился ничему другому. У него не отставали друг от друга и прилежание и даровитость, в которых знания и искусства почерпают силу. Хотя при напряжении своем всего меньше имел он нужды в естественной быстроте, а при быстроте своей всего меньше нуждался в напряжении, однако же до такой степени совокуплял и приводил к единству то и другое, что неизвестно, напряжением ли или быстротой наиболее он удивителен. Кто сравнится с ним в риторстве, дышащем силой огня, хотя нравами не походил он на риторов? Кто, подобно ему, приводит в надлежащие правила грамматику или язык, сводит историю, владеет мерами стиха, дает законы стихотворству? Кто был так силен в философии – в философии действительно возвышенной и простирающейся в горнее, то есть в деятельной и умозрительной, а равно и в той ее части, которая занимается логическими доводами и противоположениями, а также состязаниями и называется диалектикой? Ибо легче было выйти из лабиринта, нежели избежать сетей его слова, когда находил он сие нужным. Из астрономии же, геометрии и науки об отношении чисел изучив столько, чтобы искусные в этом не могли приводить его в замешательство, отринул он все излишнее, как бесполезное для желающих жить благочестиво. И здесь можно подивиться как избранному более, нежели отринутому, так и отринутому более, нежели избранному. Врачебную науку – этот плод любомудрия и трудолюбия – соделали для него необходимой и собственные телесные недуги, и хождение за больными; начав с последнего, дошел он до навыка в искусстве и изучил в нем не только занимающееся видимым и долу лежащим, но и собственно относящееся к науке и любомудрию. Впрочем, все сие, сколько оно ни важно, значит ли что-нибудь в сравнении с нравственным обучением Василия? Кто знает его из собственного опыта, для того не важны тот Минос и Радамант, которых эллины удостоили златоцветных лугов и елисейских полей, имея в представлении наш рай, известный им, как думаю, из Моисеевых и наших книг, хотя и разошлись с нами несколько в наименовании, изобразив то же самое другими словами.

24. В такой степени приобрел он все сие; это был корабль, столько нагруженный ученостью, сколько сие вместительно для человеческой природы, потому что далее Кадикса и пути нет. Но нам должно уже было возвратиться домой, вступить в жизнь более совершенную, приняться за исполнение своих надежд и общих предначертаний. Настал день отъезда, и, как обыкновенно при отъездах, начались прощальные речи, проводы, упрашивания остаться, рыдания, объятия, слезы. А никому и ничто не бывает так прискорбно, как афинским совоспитанникам расставаться с Афинами и друг с другом. Действительно, происходило тогда зрелище жалостное и достойное описания. Нас окружала толпа друзей и сверстников, были даже некоторые из учителей; они уверяли, что ни под каким видом не отпустят нас, просили, убеждали, удерживали силой. И, как свойственно сетующим, чего не говорят они, чего не делают? Обвиню при этом несколько сам себя, обвиню (хотя это и смело) и сию божественную и неукоризненную душу. Ибо Василий, объяснив причины, по которым непременно хочет возвратиться на родину, превозмог удерживавших, и они, хотя принужденно, однако же согласились на его отъезд. A я остался в Афинах, потому что отчасти (надобно сказать правду) сам был тронут просьбами, а отчасти он меня предал и дал себя уговорить, чтоб оставить меня, не желавшего с ним расстаться, и уступить влекущим, – дело до совершения своего невероятное! Ибо сие было то же, что рассечь надвое одно тело и умертвить нас обоих, или то же, что разлучить тельцов, которые, будучи вместе вскормлены и приучены к одному ярму, жалобно мычат друг о друге и не терпят разлуки. Но моя утрата была не долговременна; я не выдержал долее того, чтобы представлять из себя жалкое зрелище и всякому объяснять причину разлучения. Напротив того, немного времени пробыл я еще в Афинах, а любовь сделала меня Гомеровым конем; расторгнув узы удерживающих, оставляю за собой равнины и несусь к товарищу.

25. Когда же возвратились мы в домы, уступив нечто миру и зрелищу, чтобы удовлетворить только желанию многих (потому что сами по себе не имели расположения жить для зрелища и напоказ), тогда как можно скорее вступаем в свои права и из юношей делаемся мужами, мужественно приступая к любомудрию. И хотя еще не вместе друг с другом, потому что до сего не допускала зависть, однако же неразлучны мы были взаимной любовью. Василия, как второго своего строителя и покровителя, удерживает кесарийский город, а потом занимают некоторые путешествия, необходимые по причине разлуки со мной и согласные с предположенной им целью – любомудрием. А меня отводили от Василия благоговение к родителям, попечение о сих старцах и постигшие бедствия. Может быть, сие было нехорошо и несправедливо, однако же я удален был от Василия; и думаю, не от сего ли на меня пали все неудобства и затруднения в жизни, не от сего ли мое стремление к любомудрию, неудачно и мало соответственно желанию и предположению. Впрочем, да устроится жизнь моя, как угодно Богу, и о если бы по молитвам Василиевым она устроилась лучше!

Василия же Божие многообразное человеколюбие и смотрение о нашем роде, изведав во многих встретившихся между тем обстоятельствах и показав более и более светлым, поставляет знаменитым и славным светильником Церкви, сопричислив пока к священным престолам пресвитерства, и через один град – Кесарию возжигает его для целой вселенной. И каким образом? He спешно возводит его на степень, не вместе и омывает, и умудряет, что видим ныне на многих желающих предстоятельства, удостаивает же чести по порядку и по закону духовного восхождения. 26. Ибо не хвалю беспорядка и неустройства, какие у нас; а есть сему примеры и между председателями церковными (не осмелюсь обвинять всех, да сие и несправедливо). Хвалю же закон мореходцев, по которому управляющему теперь кораблем сперва дано было весло, а от весла возведен он на корму и, исполнив первые поручения, после многих плаваний по морю, после долговременного наблюдения ветров посажен у кормила. Тот же порядок и в военном деле: сперва воин, потом начальник отряда, наконец военачальник. И это самый лучший и полезный для подначальных порядок. И наше дело было бы гораздо достоуважаемое, если бы соблюдалось то же. А теперь есть опасность, чтобы самый святейший чин не соделался у нас наиболее осмеиваемым, потому что председательство приобретается не добродетелью, но происками и престолы занимаются не достойнейшими, но сильнейшими. Самуил, видящий, яже напреди (Ис. 41:26), во пророках – но также и Саул отверженный. Ровоам, Соломонов сын, среди царей – но также и Иеровоам, раб и отступник. Нет ни врача, ни живописца, который бы прежде не вникал в свойства недугов, или не смешивал разных красок, или не рисовал. А председатель в Церкви удобно выискивается: не трудившись, не готовившись к сану, едва посеян, как уже и вырос, подобно исполинам в басне. В один день производим мы во святые и велим быть мудрыми тем, которые ничему не учились и, кроме одного произволения, ничего у себя не имеют, восходя на степень. Низкое место любит и смиренно стоит, кто достоин высокой степени, много занимался Божиим словом и многими законами подчинил плоть духу. А надменный председательствует, поднимает бровь против лучших себя, без трепета восходит на престол, не ужасается, видя воздержанного внизу. Напротив того, думает, что, получив могущество, стал он и премудрее, – так мало знает он себя, до того власть лишила его способности рассуждать!

27. Но не таков был многообъемлющий и великий Василий. Он служит образцом для многих как всем прочим, так соблюдением порядка и в этом. Сей истолкователь священных книг сперва читает их народу и сию степень служения алтарю не считает для себя низкой; потом на седалищи старец^[286], потом в сане епископов хвалит Господа (Пс. 106:32), не восхитив, не силой присвоив власть, не гонясь за честью, но сам преследуемый честью и не человеческой воспользовавшись милостью, но от Бога и Божию прияв благодать.

Но да помедлит слово о председательстве; предложим же нечто о низшей степени его служения. Каково, например, и сие едва не забытое мной и случившееся в продолжении описываемого времени? 28. У правившего Церковью^[287] прежде Василия произошло с ним несогласие; отчего и как, лучше о том умолчать; довольно сказать, что произошло. Хотя епископ был муж во всем прочем не недоблественный, даже чудный по благочестию, как показало тогдашнее гонение^[288] и восстание против него, однако же в рассуждении Василия подвергся он человеческой немощи. Ибо бесславное касается не только людей обыкновенных, но и самых превосходных, и единому Богу свойственно быть совершенно непреткновенным и не увлекаться страстями. Итак, против него^[289] восстают избраннейшие и наиболее мудрые в Церкви, если только премудрее многих те, которые отлучили себя от мира и посвятили жизнь Богу, – я разумею наших назореев, особенно ревнующих о подобных делах. Для них было тягостно, что презирается их могущество, оскорбленное и отринутое, и они отваживаются на самое опасное дело, замышляют отступить и отторгнуться от великого и безмятежного тела Церкви, отсекши и немалую часть народа из низкого и высокого сословия. И сие было весьма удобно сделать пo трем самым сильным причинам. Василий был муж уважаемый, и едва ли кто другой из наших любомудрцев пользовался таким уважением; если бы захотел, он имел столько сил, что мог бы придать смелости своим защитникам. А оскорбивший его находился в подозрении у города за смятение, происшедшее при возведении его на престол, так как и сан предстоятеля получен им был не столько законно и согласно с правилами, сколько насильственно. Явились также некоторые из западных архиереев, и они привлекали к себе всех православных в Церкви. 29. Что же предприемлет сей доблественный ученик Миротворца? He ему было противоборствовать и оскорбителям и ревнителям, не его было дело заводить прю и расторгать тело Церкви, которая была уже борима и находилась в опасном положении от тогдашнего преобладания еретиков. Употребив в совещание о сем меня, искреннего советника, со мной же вместе предается он бегству, удаляется отсюда в Понт и настоятельствует в тамошних обителях, учреждает же в них нечто достойное памятования и лобызает пустыню вместе с Илией и Иоанном, великими хранителями любомудрия, находя сие более для себя полезным, нежели в настоящем деле замыслить что-нибудь недостойное любомудрия и, во время тишины приучившись управлять помыслами, нарушить сие среди бури.

Ho хотя отшельничество его было столь любомудренно и чудно, однако же возвращение найдем еще более превосходным и чудным. Оно произошло следующим образом. 30. Когда мы были в Понте, поднялась вдруг градоносная туча, угрожающая пагубой; она сокрушала все Церкви, над которыми разражалась и на которые простирал власть свою златолюбивейший и христоненавистнейший царь, одержимый сими двумя тяжкими недугами – ненасытимостью и богохульством, – этот после гонителя гонитель и после отступника хотя не отступник, однако же ничем не лучший для христиан, особенно же для тех из христиан, которые благочестивее и чище, – для поклонников Троицы, – что одно и называю я благочестием и спасительным учением. Ибо мы не взвешиваем Божества и единое неприступное Естество не делаем чуждым для Самого Себя, вводя в Него инородные особства; не врачуем зла злом и безбожного Савеллиева сокращения не уничтожаем еще более нечестивым разделением и сечением, болезнуя которым соименный неистовству Арий поколебал и растлил великую часть Церкви, и Отца не почтив, и обесчестив Тех, Которые от Отца, введением неравных степеней Божества. Напротив того, мы знаем единую славу Отца – равночестие с Ним Единородного, и единую славу Сына – равночестие с Ним Духа. Чествуя и признавая Трех по личным свойствам и Единого по Божеству, мы рассуждаем, что унизить Единое из Трех значит испровергнуть все. Но этот царь, нимало не помышляя о том, будучи не в состоянии простирать взор горе, а, напротив того, низводимый ниже и ниже своими советниками, осмелился унизить с собой и Божеское естество. Он делается лукавой тварью, низводя господство до рабства и поставив наряду с тварью Естество несозданное и превысшее времени. 31. Так он мудрствует и с таким нечестием вооружается на нас! Ибо не иначе должно представлять себе это, как варварским нашествием, в котором истребляются не стены, не города и домы, или что-либо маловажное, человеческими руками созидаемое и скоро восстановляемое, но расхищаются самые души. Вторгается с царем и достойное его воинство, злонамеренные вожди Церквей, немилосердные четверовластники обладаемой им вселенной. Одну часть Церквей они имели уже в своей власти, на другую делали свои набеги, а третью надеялись приобрести полномочием и рукой царя, которая или была уже занесена, или по крайней мере угрожала. Они пришли ниспровергнуть и нашу Церковь, всего более полагаясь на низость души в тех, о которых перед сим сказано, а также на неопытность тогдашнего нашего предстоятеля и на недуги наши. Предстояла великая борьба, в большей части из нас оказывалась мужественная ревность; но полк наш был слаб, не имел защитника и искусного споборника, сильного словом и духом. Что ж сия мужественная, исполненная высоких помыслов и подлинно христолюбивая душа? Не много нужно было убеждений Василию, чтобы он явился и стал поборником. Напротив того, едва увидел умоляющим меня (обоим нам предстоял общий подвиг, как защитникам правого учения), как был побежден молением. Прекрасно и весьма любомудренно рассудил он сам в себе по духовному разумению, что если уже и впасть иногда в малодушие, то для сего есть другое время, именно время безопасности, а при нужде – время великодушию; посему тотчас отправляется со мной из Понта, ревнует об истине, которая была в опасности, делается добровольным споборником и сам себя предает на служение матери-Церкви.

32. Но может быть, изъявил он столько усердия, a подвизался несоответственно ревности? Или хотя и мужественно подвизается, но не благоразумно? Или хотя и рассудительно, но не подвергаясь опасностям? Или и все сие было в нем совершенно и выше описания, однако же оставались и некоторые следы малодушия? Нимало. Напротив того, все вдруг примиряется, подает советы, приводит в порядок воинство, уничтожает встречающиеся препятствия, преткновения и все то, на что положившись противники воздвигли на нас брань. Одно приемлет, другое удерживает, а иное отражает. Для одних он твердая стена и оплот, для других – млат, сотрыющий камень (Иер. 23:29), и огнь в тернии (Пс. 117:12), как говорит Божественное Писание, удобно истребляющий подобных сухим ветвям и оскорбителей Божества. А если с Павлом подвизался и Варнава, который о сем говорит и пишет, то и за сие благодарение Павлу, который его избрал и соделал сотрудником в подвиге! 33. Таким образом, противники остались без успеха, и злые в первый раз тогда зло посрамлены и побеждены; они узнали, что презирающим других не безбедно презирать и каппадокиян, которым всего свойственнее непоколебимость в вере, верность и преданность Троице, ибо от Нее имеют они единение и крепость тем самым, что защищают, сами будучи защищаемы, даже еще гораздо больше и крепче.

Вторым делом и попечением для Василия было оказывать услуги предстоятелю, уничтожить подозрение, уверить всех людей, что огорчение произошло по искушению лукавого, что это было нападение завидующего единодушию в добре, а сам он знал законы благопокорности и духовного порядка. Посему приходил, умудрял, повиновался, давал советы; был у предстоятеля всем – добрым советником, правдивым предстателем, истолкователем Божия слова, наставником в делах, жезлом старости, опорой веры, самым верным в делах внутренних, самым деятельным в делах внешних. Одним словом, он признан столько же благорасположенным, сколько прежде почитаем был недоброжелательным. С сего времени и церковное правление перешло к Василию, хотя по кафедре занимал он второе место, ибо за оказываемую им благорасположенность получил взамен власть. И было какое-то чудное согласие и сочетание власти: один управлял народом, а другой – управляющим. Василий уподоблялся укротителю львов, своим искусством смиряя властвующего, который имел нужду в руководстве и поддержке, потому что, недавно возведенный на кафедру, показывал еще в себе некоторые следы мирских привычек и не утвердился в духовном, а между тем вокруг было сильное волнение, и Церковь окружали враги. Посему сотрудничество было ему приятно, и в Василиево правление почитал он правителем себя.

34. Много и других доказательств Василиевой заботливости и попечительности о Церкви, таковы: смелость Василия перед начальниками, как вообще перед всеми, так и перед самыми сильными в городе; его решения распрей, не без доверия принимаемые, a пo произнесении его устами, через употребление обратившиеся в закон; его предстательства за нуждающихся, большей частью в делах духовных, а иногда и в плотских (потому что и это, покоряя людей добрым расположением, пользует нередко душе); препитание нищих, странноприимство, попечение о девах, писаные и неписаные уставы для монашествующих, чиноположения молитв, благоукрашения алтаря и иное, чем только Божий воистину человек и действующий по Богу может пользовать народ. Но еще выше и славнее одно следующее его дело.

Был голод, и самый жестокий из памятных дотоле. Город изнемогал; ниоткуда не было ни помощи, ни средств к облегчению зла. Приморские страны без труда переносят подобные недостатки, потому что иным сами снабжают, а другое получают с моря. У нас же, жителей твердой земли, и избытки бесполезны, и недостатки невознаградимы, потому что некуда сбыть то, что у нас есть, и неоткуда привезти, чего нет. Всего же несноснее в подобных обстоятельствах бесчувственность и ненасытность имеющих у себя избытки. Они пользуются временем, извлекают прибыток из скудости, собирают жатву с бедствий, не внимают тому, что милуяй нища взаим дает Господу (Притч. 19:17), что продаяй пшеницу скупо, от народа проклят (Притч. 11:26); не слышат ни обещаний человеколюбивым, ни угроз бесчеловечным; напротив того, они ненасытимы сверх меры и худо рассуждают, заключая для бедных утробу свою, а для себя – Божие милосердие, тогда как сами они имеют более нужды в последнем, нежели другие – в их милосердии. Так поступают скупающие и продающие пшеницу, не стыдясь родства, не благодаря Бога, от Которого имеют избытки, когда другие терпят нужду. 35. Но Василию надлежало не дождить хлеб с неба посредством молитвы и питать народ, бедствующий в пустыне, не источать неоскудевающую пищу из сосудов, наполняемых (что и чудно) через самое истощание, чтобы в воздаяние за страннолюбие препитать питающую, не насыщать тысячи пятью хлебами, в которых вторым чудом – их остатки, достаточные для многих трапез. Все сие было прилично Моисею, Илии и моему Богу, от Которого и первым дарована таковая сила; а может быть, и нужно сие было только в те времена и при тогдашних обстоятельствах, потому что знамения не для верующих, но для неверных. Но что подобно сим чудесам и ведет к тому же, то замыслил и привел Василий в исполнение с той же верой. Ибо, отверзши хранилища имущих словом и увещанием, совершает сказанное в Писании, раздробляет алчущим пищу (Ис. 58:7), насыщает нищия хлебом (Пс. 131:15), препитывает я в глад (Пс. 32:19) и души алчущия исполняет благ (Пс. 106:9). И каким притом образом? Ибо и это немало увеличивает его заслугу. Он собирает в одно место уязвленных гладом, а иных даже едва дышащих, мужей и жен, младенцев, старцев, весь жалкий возраст, испрашивает всякого рода снеди, какими только может быть утолен голод, выставляет котлы, полные овощей и соленых припасов, какими питаются у нас бедные; потом, подражая служению самого Христа, Который, препоясавшись лентием, не погнушался умыть ноги ученикам, при содействии своих рабов или служителей удовлетворяет телесным потребностям нуждающихся, удовлетворяет и потребностям душевным, к напитанию присоединив честь и облегчив их участь тем и другим.

36. Таков был новый наш хлебодаятель и второй Иосиф! Но можем сказать о нем еще и нечто большее. Ибо Иосиф извлекает прибыток из глада, своим человеколюбием покупает Египет, во время обилия запасшись на время голода и будучи сему научен сновидениями других. А Василий был милостив даром, без выгод для себя помогал в раздаянии хлеба, имел в виду одно, чтобы человеколюбием приобрести человеколюбие и через здешнее житомерие (Лк. 12:42) сподобиться тамошних благ. К сему присовокуплял он и пищу словесную – совершенное благодеяние и даяние истинно высокое и небесное, потому что слово есть хлеб ангельский, им питаются и напоеваются души, алчущие Бога, ищущие не скоро гибнущей и преходящей, но вечно пребывающей пищи. И таковой пищи самым богатым раздаятелем был сей, во всем прочем, сколько знаем, весьма скудный и убогий, врачевавший не глад хлеба, ни жажду воды, но желание слова истинно животворного и питательного (Ам. 8:11), которое хорошо им питаемого ведет к преуспеянию духовного возраста.

37. За сии и подобные дела (ибо нужно ли останавливаться на подробном описании оных?), когда соименный^[290] благочестию уже преставился и спокойно испустил дух на руках Василия, возводится он на высокий престол епископский, правда не без затруднения, не без зависти и противоборства со стороны как председательствующих в отечестве, так и присоединившихся к ним самых порочных граждан. Впрочем, надлежало препобедить Духу Святому, и Он подлинно по превосходству побеждает. Ибо из сопредельных стран воздвигает для помазания известных благочестием мужей и ревнителей, а в числе их и нового Авраама, нашего патриарха, моего отца, с которым происходит даже нечто чудное^[291]. He только по причине многих лет оскудев силами, но и удрученный болезнью, находясь при последнем дыхании, он отваживается на путешествие, чтобы своим голосом помочь избранию и, возложив упование на Духа, скажу кратко, возложен был мертвым на носила, как во гроб, возвращается же юным, сильным, зрящим горе, будучи укреплен рукой, помазанием (а не много сказать) и главой помазанного. И к древним сказаниям да будет присовокуплено и сие, что труд дарует здравие, что ревность воскрешает мертвых, что скачет старость, помазанная Духом.

38. Так удостоенный председательства, как и свойственно мужам, которые соделались ему подобными, сподобились таковой же благодати и приобрели столько к себе уважения, Василий ничем последующим не посрамил ни своего любомудрия, ни надежды вверивших ему служение. Но в такой же мере оказывался непрестанно превосходящим самого себя, в какой дотоле превосходил других, рассуждая о сем превосходно и весьма любомудренно. Ибо быть только не худым или сколько ни есть и как ни есть добрым почитал он добродетелью частного человека. А в начальнике и предстоятеле, особенно же в имеющем подобное^[292] начальство, и то уже порок, если не многим превосходит он простолюдинов, если не оказывается непрестанно лучшим и лучшим, если не соразмеряет добродетели с саном и высокостью престола. Ибо и тот, кто стоит высоко, едва успевает в половину; и тот, кто преизобилует добродетелью, едва привлекает многих к посредственности. Лучше же сказать (полюбомудрствую о сем несколько выше), что усматриваю (а думаю, усмотрит со мной и всякий мудрый) в моем Спасителе, когда Он был с нами, вообразив в Себе и то, что выше нас, и наше естество, – то же, как рассуждаю, было и здесь. И Христос, по сказанному, преспеваше как возрастом, так премудростию и благодатию (Лк. 2:52), не в том смысле, что получал в этом приращение (что могло стать совершеннее в Том, Кто совершен от начала?), но в том разуме, что сие открывалось и обнаруживалось в Нем постепенно. И добродетель Василиева получила тогда, как думаю, не приращение, но больший круг действия, и при власти нашла она больше предметов, где показать себя.

39. Во-первых, делает он для всех явным, что данное ему было не делом человеческой милости, но даром Божией благодати. Но то же покажут и поступки его со мной. Ибо в чем я соблюдал любомудрие при сем обстоятельстве, в том и он держался того же любомудрия. Когда все другие думали, что я поспешу к новому епископу, обрадуюсь (что, может быть, и случилось бы с другим) и лучше с ним разделю начальство, нежели соглашусь иметь такую же власть, и когда обо всем этом заключали по нашей дружбе, – тогда, избегая высокомерия, которого и во всем избегаю не меньше всякого другого, а вместе избегая и повода к зависти, особенно пока обстоятельства не пришли еще в устройство, но находились в замешательстве, остался я дома, с насилием обуздав желание видеться с Василием. А он жалуется на сие, правда, однако же извиняет. И после сего, когда пришел я к нему, но по той же опять причине не принял ни чести вступить на кафедру, ни предпочтения между пресвитерами, он не только не стал охуждать сего, но еще (что я благоразумно сделал) похвалил и лучше согласился понести обвинение в гордости от тех, которые не понимали такой предусмотрительности, нежели поступить в чем-нибудь вопреки разуму и его внушениям. И чем другим доказал бы он лучше, что душа его выше всякого человекоугодничества и ласкательства, что у него в виду одно – закон добра, как не таким образом мыслей в рассуждении меня, которого считал в числе первых и коротких друзей своих?

40. Потом умягчает и врачует он высокомудренным и цельбоносным словом своим тех, которые восставали против него. И достигает сего не угодливостью и не поступками неблагородными, но действуя весьма отважно и прилично сану, как человек, который не смотрит на одно настоящее, но промышляет о будущей благопокорности. Примечая, что от мягкости нрава происходит уступчивость и робость, а от суровости – строптивость и своенравие, он помогает одному другим и упорство растворяет кротостью, а уступчивость – твердостью. Редко нужно было прибегать ему к слову, чаще дело оказывалось действительнейшим к уврачеванию. He хитростью порабощал он, но привлекал к себе благорасположением. He власть употреблял он наперед, но пощадой покорял власти, и, что всего важнее, покорял тем, что все уступали его разуму, признавали добродетель его для себя недосягаемой и в одном видели свое спасение – быть с ним и под его начальством, а также одно находили опасным – быть против него и отступление от него почитали отчуждением от Бога. Так добровольно уступали и покорялись, как бы ударами грома подклоняемые под власть; каждый приносил свое извинение и сколько прежде оказывал вражды, столько теперь благорасположения и преуспеяния в добродетели, в которой одной и находил для себя самое сильное оправдание. И только разве неизлечимо поврежденный был пренебрежен и отринут, чтобы сам в себе сокрушился и потребился, как ржа пропадает вместе с железом.

41. Когда же домашние дела устроились по его мысли и как не чаяли неверные, которые не знали его, тогда замышляет в уме нечто большее и возвышеннейшее. Другие смотрят только у себя под ногами, рассчитывают, как бы свое только было в безопасности (если это истинная безопасность), далее же не простираются и не могут выдумать или привести в исполнение ничего великого и смелого, но он, хотя во всем другом соблюдал умеренность, в этом же не знает умеренности; напротив того, высоко подъяв главу и озирая окрест душевным оком, объемлет всю вселенную, куда только пронеслось спасительное слово. Примечая же, что великое наследие Бога, стяжанное Его учениями, законами и страданиями, язык свят, царское священие (1Пет. 2, 9), приведено в худое положение, увлечено в тысячи мнений и заблуждений, и виноград, перенесенный и пересаженный из Египта – сего безбожного и темного неведения, достигший красоты и необъятного величия, так что покрыл всю землю, распростерся выше гор и кедров, – сей самый виноград поврежден лукавым и диким вепрем – диаволом (Пс. 79:9–14), – примечая это, Василий не признает достаточным в безмолвии оплакивать бедствие и к Богу только воздевать руки, у Него искать прекращения обдержащих зол, а самому между тем почивать; напротив того, он вменяет себе в обязанность и от себя привнести нечто и оказать какую-нибудь помощь. 42. Ибо что горестнее сего бедствия? И о чем более должно заботиться взирающему горе? Когда один делает хорошо или худо, сие ничего не предвещает для целого общества. Когда целое в хорошем или худом положении, тогда по необходимости и каждый член общества приходит в подобное же состояние. Сие-то представлял и имел в виду и сей попечитель и предстатель общего блага. И пoелику, как думает Соломон заодно с самой истиной, моль костем сердце чувственно (Притч. 14:30), и беззаботный бывает благодушен, а сострадательный – скорбен, неотступный помысл сушит его сердце, то Василий приходил в содрогание, скорбел, уязвлялся, был в положении то Ионы, то Давида, отрицашеся души (Иона. 4:8), не давал ни сна очам, ни дремания веждам (Пс. 131:4), заботами изнурял останок плоти, пока не находил уврачевания злу. Он взыскует Божеской или и человеческой помощи, только бы остановить общий пожар и рассеять облежащую нас тьму.

43. И так изобретает следующее одно весьма спасительное средство. Сколько мог, углубившись в себя самого и затворившись с Духом, напрягает все силы человеческого разума, перечитывает все глубины Писания и учение благочестия предает письмени. Делает возражения еретикам, борется и препирается с ними, отражает их чрезмерную наглость и тех, которые были под руками, низлагает вблизи разящим оружием уст, а тех, которые находились вдали, поражает стрелами письмен, не менее достойных уважения, как и начертания на скрижалях, потому что изображают законы не одному иудейскому, малочисленному народу, не о пище и питии, не о жертвах, установленных на время, не о плотских очищениях, но всем родам, всем частям вселенной, о слове истины, которым приобретает спасение.

Но было у него и другое средство. Пoелику как дело без слова, так и слово без исполнения равно не совершенны, то он присовокупляет к слову и содействие самых дел. К одним идет сам, к другим посылает, иных зовет к себе, дает советы, обличает, запрещает (2Тим. 4:2), угрожает, укоряет, защищает народы, города, людей частных, придумывает все роды спасения, всем врачует. Сей Веселеил, архитектон Божией скинии (Исх. 31:1–2), употребляет в дело всякое вещество и искусство, все соплетает вместе, чтобы составилось преизящество и стройность единой красоты. 44. Нужно ли уже говорить о другом чем?

Между тем опять пришел к нам христоборный царь и утеснитель веры, и чем с сильнейшим противником должен он был иметь дело, тем с вящшим пришел нечестием и с ополчением, воспламененным более прежнего, подражая тому нечистому и лукавому духу, который, оставив человека и скитавшись, возвращается к нему, чтобы, как сказано в Евангелии (Лк. 11:24–26), вселиться с большим числом духов. Его-то учеником делается царь, чтобы вместе и загладить первое свое поражение, и присовокупить что-нибудь к прежним ухищрениям. Тяжело и жалко было видеть, что повелитель многих народов, удостоенный великой славы, покоривший всех окрест себя державе нечестия, ниспровергнувший все преграды, оказался побежденным от единого мужа и от единого города, сделался посмешищем, как сам примечал, не только для руководствующих им поборников безбожия, но и для всех людей. 45. Рассказывают о царе персидском ^[293], что когда шел он с войском в Элладу, ведя всякого рода людей, кипя гневом и надмеваясь гордостью, тогда не сим одним превозносился и не только не полагал меры угрозам, но, чтобы сильнее поразить умы эллинов, заставлял себя бояться превращением самих стихий. Носилась молва о какой-то небывалой суше и о каком-то небывалом море сего нового творца, о воинстве, плывущем по суше и шествующем по морю, о похищенных островах, о море, наказанном бичами, и о многом другом, что, ясно свидетельствуя о расстройстве умов в воинстве и в военачальнике, поражало, однако же, ужасом слабодушных, хотя и возбуждало смех в людях более мужественных и твердых рассудком. Ни в чем подобном не имел нужды ополчающийся против нас; но, по слухам, он делал и говорил, что и того было еще хуже и пагубнее. Положил на небеси уста своя, хулу глаголя в высоту, и язык его прейде no земли (Пс. 72:9). Так прекрасно божественный Давид еще прежде нас выставил на позор сего преклонившего небо к земле и к тварям причислившего премирное Естество, Которого тварь и вместить не может, хотя Оно и пребывало несколько с нами, по закону человеколюбия, чтобы привлечь к Себе нас, поверженных на землю! 46. И как ни блистательны первые опыты отважности сего царя, но еще блистательнее последние с нами подвиги. Какие же разумею первые опыты? Изгнания, бегства, описания имуществ, явные и скрытные наветы, убеждения, когда доставало на сие времени, принуждения за недостаточностью убеждений; изгнание из церквей исповедников правого и нашего учения, а введение в Церковь держащихся царевой пагубы, тех, которые требовали рукописаний нечестия и составляли писания еще более ужасные; сожжение пресвитеров на море; злочестивые военачальники, которые не персов одолевают, не скифов покоряют, не варварский какой-нибудь народ преследуют, но ополчаются на Церкви, издеваются над алтарями, бескровные жертвы обагряют кровьми людей и жертв, оскорбляют стыдливость дев. И для чего все это? Для того чтобы изгнан был патриарх Иаков, а на место его введен Исав, возненавиденный (Мал. 1:2) до рождения. Таковы сказания о первых опытах его отважности; они и доныне, как скоро приходят на память или пересказываются, извлекают слезы у многих.

47. Но когда царь, обойдя прочие страны, устремился с намерением поработить на сию незыблемую и неуязвимую матерь Церквей, на сию единственно еще остававшуюся животворную искру истины, тогда в первый раз почувствовал безуспешность своего замысла; ибо он был отражен, как стрела, ударившаяся в твердыню, и отскочил, как порванная вервь. Такого встретил он предстоятеля Церкви! И, к такому приразившись утесу, сокрушился! От испытавших тогдашние бедствия можно и о другом чем-нибудь слышать рассказы и повествования (а нет никого, кто бы не повествовал о сем), но всякий удивляется, кто только знает тогдашние борения, нападения, обещания, угрозы, знает, что к Василию с намерением уговорить его присылаемы были то проходящие должность судей, то люди военного звания, то женские приставники – эти мужи между женами, и жены между мужами, мужественные только в одном – в нечестии, естественно не способные предаваться распутству, но блудодействующие языком, которым только и могут, наконец, этот архимагир ^[294], Навузардан, грозивший Василию орудием своего ремесла и отшедший во огнь, и здесь для него привычный.

Но я как можно сокращеннее передам слову, что кажется мне наиболее удивительным и о чем не могу умолчать, хотя бы и желал. 48. Кто не знает тогдашнего начальника^[295] области, который как собственную свою дерзость особенно устремлял против нас (потому что и крещением был совершен или погублен у них^[296]), так сверх нужды услуживал повелителю и своей во всем угодливостью на долгое время удержал и соблюл за собой власть? К сему-то правителю, который скрежетал зубами на Церковь, принимал на себя львиный образ, рыкал, как лев, и для многих был неприступен, вводится или, лучше сказать, сам входит и доблественный Василий, как призванный на празднество, а не на суд. Как пересказать мне достойным образом или дерзость правителя, или благоразумное сопротивление ему Василия? «Для чего тебе, – сказал первый, назвав Василия по имени, ибо не удостоил наименовать епископом, – хочется с дерзостью противиться такому могуществу и одному из всех оставаться упорным?» Доблественный муж возразил: «В чем и какое мое высокоумие? Не могу понять сего». – «В том, – говорит первый, – что не держишься одной веры с царем, когда все другие склонились и уступили». – «He сего требует Царь мой, – отвечает Василий, – не могу поклониться твари, будучи сам Божия тварь и имея повеление быть богом». – «Но что же мы по твоему мнению? – спросил правитель. – Или ничего не значим мы, повелевающие это? Почему не важно для тебя присоединиться к нам и быть с нами в общении?» – «Вы правители, – отвечал Василий, – и не отрицаю, что правители знаменитые, однако же не выше Бога. И для меня важно быть в общении с вами (почему и не так? и вы Божия тварь), впрочем, не важнее, чем быть в общении со всяким другим из подчиненных вам, потому что христианство определяется не достоинством лиц, а верой». 49. – Тогда правитель пришел в волнение, сильнее воскипел гневом, встал со своего места и начал говорить с Василием суровее прежнего. «Что же, – сказал он, – разве не боишься ты власти?» – «Нет, что ни будет и чего ни потерплю». – «Даже хотя бы потерпел ты и одно из многого, что состоит в моей воле?» – «Что же такое? Объясни мне это». – «Отнятие имущества, изгнание, истязание, смерть». – «Ежели можешь, угрожай иным, а это нимало нас не трогает». – «Как же это и почему?» – спросил правитель. – «Потому, – отвечает Василий, – что не подлежит описанию имуществ, кто ничего у себя не имеет, разве потребуешь от меня и этого волосяного рубища и немногих книг, в которых состоят все мои пожитки. Изгнания не знаю, потому что не связан никаким местом, и то, на котором живу теперь, не мое, и всякое, куда меня ни кинут, будет мое. Лучше же сказать, везде Божие место, где ни буду я преселником и пришлецем (Пс. 38:13). А истязания что возьмут, когда нет у меня и тела, разве разумеешь первый удар, в котором одном ты и властен? Смерть же для меня благодетельна: она скорее препошлет к Богу, для Которого живу и тружусь, для Которого большей частью себя самого я уже умер и к Которому давно поспешаю». 50. – Правитель, изумленный сими словами, сказал: «Так и с такой свободой никто доселе не говаривал передо мной», – и при этом присовокупил свое имя. – «Может быть, – отвечал Василий, – ты не встречался с епископом: иначе, без сомнения, имея дело о подобном предмете, услышал бы ты такие же слова. Ибо во всем ином, о правитель, мы скромны и смирнее всякого, – это повелевает нам заповедь, и не только пред таким могуществом, но даже пред кем бы то ни было не поднимаем брови; а когда дело о Боге и против Него дерзают восставать, тогда, презирая все, мы имеем в виду одного Бога. Огонь же, меч, дикие звери и терзающие плоть когти скорее будут для нас наслаждением, нежели произведут ужас. Сверх этого оскорбляй, грози, делай все, что тебе угодно, пользуйся своей властью. Пусть слышит о сем и царь, что ты не покоришь себе нас и не заставишь приложиться к нечестию, какими ужасами ни будешь угрожать».

51. Когда Василий сказал сие, а правитель, выслушав, узнал, до какой степени неустрашима и неодолима твердость его, тогда уже не с прежними угрозами, но с некоторым уважением и с уступчивостью велит ему выйти вон и удалиться. А сам, как можно поспешнее представ царю, говорит: «Побеждены мы, царь, настоятелем сей Церкви. Это муж, который выше угроз, тверже доводов, сильнее убеждений. Надобно подвергнуть искушению других, не столь мужественных, а его или открытой силой должно принудить, или и не ждать, чтобы уступил он угрозам».

После сего царь, виня сам себя и будучи побежден похвалами Василию (и враг дивится доблести противника), не велит делать ему насилия; и как железо, хотя смягчается в огне, однако же не перестает быть железом, так и он, переменив угрозы в удивление, не принял общения с Василием, стыдясь показать себя переменившимся, но ищет оправдание наиболее благоприличное. И сие покажет слово. 52. Ибо в день Богоявления, при многочисленном стечении народа, в сопровождении окружающей его свиты, вошед во храм и присоединясь к народу, сим самым показывает вид единения. Но не должно прейти молчанием и сего. Когда вступил он внутрь храма и слух его как громом поражен был начавшимся псалмопением; когда увидел он море народа, а в алтаре и близ оного не столько человеческое, сколько ангельское благолепие, и впереди всех в прямом положении стоял Василий, каким в слове Божием описывается Самуил (1Цар. 7:10), не восклоняющийся ни телом, ни взором, ни мыслью (как будто бы в храме не произошло ничего нового), но пригвожденный (скажу так) к Богу и к престолу, a окружающие его стояли в каком-то страхе и благоговении; когда, говорю, царь увидел все сие и не находил примера, к которому бы мог применить видимое, – тогда пришел он в изнеможение, как человек, и взор и душа его от изумления покрываются мраком и приходят в кружение. Но сие не было еще приметным для многих. Когда же надобно было царю принести к Божественной трапезе дары, приготовленные собственными его руками^[297], и по обычаю никто до них не касался (не известно было, примет ли Василий), – тогда обнаруживается его немощь. Он колеблется на ногах, и если бы один из служителей алтаря, подав руку, не поддержал колеблющегося и он упал, то падение сие было бы достойно слез. 53. О том же, что и с каким любомудрием вещал Василий самому царю (ибо в другой раз, быв у нас в церкви, вступил он за завесу и имел там, как весьма желал, свидание и беседу с Василием), нужно ли говорить что иное, кроме того, что окружавшие царя и мы, вошедшие с ними, слышали тогда Божии глаголы. Таково начало и таков первый опыт царского к нам снисхождения; сим свиданием, как поток, остановлена большая часть обид, какие дотоле наносили нам.

54. Но вот другое происшествие, которое не маловажнее описанных. Злые превозмогли; Василию определено изгнание, и ничего не недоставало к исполнению определения. Наступила ночь; приготовлена колесница; враги рукоплескали; благочестивые уныли; мы окружали путника, с охотой готовившегося к отъезду; исполнено было и все прочее, нужное к сему прекрасному поруганию. И что же? Бог разоряет определение. Кто поразил первенцев Египта, ожесточившегося против Израиля, Тот и теперь поражает болезнью сына царева. И как мгновенно! Здесь писание об изгнании, а там определение о болезни; и рука лукавого писца удержана, святой муж спасается, благочестивый делается даром горячки, вразумившей дерзкого царя! Что справедливее и скоропостижнее сего? А последствия были таковы. Царев сын страдал и изнемогал телом; сострадал с ним и отец. И что же делает отец? Отовсюду ищет помощи, избирает лучших врачей, совершает молебствия с усердием, какого не оказывал дотоле и повергшись на землю, потому что злострадание и царей делает смиренными. И в этом ничего нет удивительного: и о Давиде написано, что сначала также скорбел о сыне (2Цар. 12:16). Но как царь нигде не находил врачевства от болезни, то прибегает к Василиевой вере. Впрочем, стыдясь недавнего оскорбления, не сам от себя приглашает сего мужа, но просить его поручает людям наиболее к себе близким и привязанным. И Василий пришел, не отговариваясь, не упоминая о случившемся, как сделал бы другой; вместе с его пришествием облегчается болезнь, отец предается благим надеждам. И если бы к сладкому не примешивал он горечи и, призвав Василия, не продолжил в то же время верить неправославным, то, может быть, царев сын, получив здравие, был бы спасен отцовыми руками, в чем были уверены находившиеся при этом и принимавшие участие в горести.

55. Сказывают, что в скором времени случилось то же и с областным начальником. Постигшая болезнь и его подклоняет под руку святого. Для благоразумных наказание действительно бывает уроком; для них злострадание нередко лучше благоденствия. Правитель страдал, плакал, жаловался, посылал к Василию, умолял его, взывал к нему: «Ты удовлетворен; подай спасение!» И он получил просимое, как сам сознавался и уверял многих, не знавших о сем, потому что не переставал удивляться делам Василиевым и пересказывать о них.

Но таковы были и такой имели конец поступки Василиевы с этими людьми. А с другими не поступал ли Василий иначе? Не было ли у него маловажных ссор из-за малости? Не оказал ли в чем меньшего любомудрия, так что это было бы достойно молчания или не очень похвально? Нет. Но кто на Израиля некогда воздвиг губителя Адера (3Цар. 11:14), тот и против Василия воздвигает правителя Понтийской области, по-видимому негодующего за одну женщину, а в действительности поборствующего нечестию и восставшего на благочестие. Умалчиваю о том, сколько каких оскорблений причинил он сему мужу (а то же будет сказать) и Богу, против Которого и за Которого воздвигнута была брань. Одно то предаю слову, что наиболее и оскорбителя постыдило, и подвижника возвысило, если только высоко и велико быть любомудрым и любомудрием одерживать верх над многими.

56. Одну женщину, знатную по муже, который недавно кончил жизнь, преследовал товарищ сего судии, принуждая ее против воли вступить с ним в брак. He зная, как избежать преследований, она приемлет намерение, не столько смелое, сколько благоразумное, прибегает к священной трапезе и Бога избирает защитником от нападений. И если сказать пред самой Троицей (употреблю между похвалами сие судебное выражение), что надлежало делать не только великому Василию, который в подобных делах для всех был законодателем, но и всякому другому, гораздо низшему пред Василием, впрочем, иерею? He должно ли было вступиться в дело, удержать прибегшую, позаботиться о ней, подать ей руку помощи, по Божию человеколюбию и по закону, почтившему жертвенники? He должно ли было решиться скорее все сделать и претерпеть, нежели согласиться на какую-либо против нее жестокость и тем как поругать священную трапезу, так поругать и веру, с какой умоляла бедствовавшая? Нет, говорит новый судия, надлежало покориться моему могуществу и христианам стать изменниками собственных своих законов. Один требовал просительницу, другой всеми мерами ее удерживал; и первый выходил из себя, а наконец посылает нескольких чиновников обыскать опочивальню святого, не потому, чтобы находил сие нужным, но для того более, чтобы опозорить его. Что ты говоришь? Обыскивать дом сего бесстрастного, которого охраняют Ангелы, на которого жены не смеют и взирать! He только еще велит обыскать дом, но самого Василия представить к нему и подвергнуть допросу, не кротко и человеколюбиво, но как одного из осужденных. Один явился, a другой председал, исполненный гнева и высокомерия. Один предстоял, как и мой Иисус пред судией Пилатом; и громы медлили; оружие Божие было уже очищено, но отложено, лук напряжен, но удержан (Пс. 7:13), открывая время покаянию – таков закон у Бога!

57. Посмотри на новую борьбу подвижника и гонителя! Один приказывал Василию совлечь с себя верхнее рубище. Другой говорит: «Если хочешь, скину пред тобой и хитон». Один грозил побоями бесплотному; другой преклонял уже выю. Один грозил строгать когтями; другой отвечает: «Оказав мне услугу такими терзаниями, уврачуешь мою печень, которая, как видишь, много беспокоит меня». Так они препирались между собой. Но город, как скоро узнал о несчастье и общей для всех опасности (такое оскорбление почитал всякий опасностью для себя), весь приходит в волнение и воспламеняется; как рой пчел, встревоженный дымом, друг от друга возбуждаются и приходят в смятение все сословия, все возрасты, а более всех оружейники и царские ткачи, которые в подобных обстоятельствах по причине свободы, какой пользуются, бывают раздражительнее и действуют смелее. Все для каждого стало оружием, случилось ли что под руками по ремеслу или встретилось прежде другого; у кого пламенники в руках, у кого занесенные камни, у кого поднятые палки; у всех одно направление, один голос и общая ревность. Гнев – страшный воин и военачальник. При таком воспламенении умов и женщины не остались безоружными (у них ткацкие берда служили вместо копий) и, одушевляемые ревностью, перестали уже быть женщинами, напротив того – самонадеянность превратила их в мужчин. Коротко сказать, думали, что, расторгнув на части правителя, разделят между собой благочестие. И тот у них был благочестивее, кто первый бы наложил руку на умыслившего такую дерзость против Василия. Что же строгий и дерзкий судия? Стал жалким, бедным, самым смиренным правителем. Но явился сей без крови мученик, без ран венценосец и, удержав силой народ, обуздываемый уважением, спас своего просителя и оскорбителя. Так сотворил Бог святых, творяй вся и претворяяй (Ам. 5:8) в лучшее, Бог, Который гордым противится, смиренным же дает благодать (Притч. 3:34). Но разделивый море, пресекший реку, пременивший законы стихий, воздеянием рук воздвигший победные памятники, чтобы спасти народ бегствующий, чего не сотворил бы, чтоб и Василия исхитить из опасности?

58. С сего времени брань от мира прекратилась и возымела от Бога правый конец, достойный Василиевой веры. Но с сего же времени начинается другая брань, уже от епископов и их споборников; и в ней много бесславия, а еще больше вреда подчиненным. Ибо кто убедит других соблюдать умеренность, когда таковы предстоятели? К Василию давно не имели расположения по трем причинам. He были с ним согласны в рассуждении веры, а если и соглашались, то пo необходимости, принужденные множеством. He совсем отказались и от тех низостей, к каким прибегали при рукоположении. A то, что Василий далеко превышал их славой, было для них всего тягостнее, хотя и всего стыднее признаться в том. Произошла еще и другая распря, которой подновилось прежнее. Когда отечество наше было разделено на два воеводства, два города^[298] сделаны в нем главными и к новому отошло многое из принадлежавшего старому, тогда и между епископами произошли замешательства. Один^[299] думал, что с разделом гражданским делится и церковное правление; посему присваивал себе, что приписано вновь к его городу, как принадлежащее уже ему, а отнятое у другого. А другой^[300] держался старого порядка и раздела, какой был издревле от отцов. От сего частью уже произошли, а частью готовы были произойти многие неприятности. Новый митрополит отвлекал от съезда на соборы, расхищал доходы. Пресвитеры Церквей – иные были склоняемы на его сторону, другие заменяемы новыми. От сего происходило, что положение Церквей делалось хуже и хуже от раздора и сечения; потому что люди бывают рады нововведениям, с удовольствием извлекают из них свои выгоды и легче нарушить какое-нибудь постановление, нежели восстановить нарушенное. Более же всего раздражали нового митрополита Таврские всходы и проходы, которые были у него перед глазами, а принадлежали Василию; в великое также ставил он пользоваться доходами от святого Ореста, и однажды отняты даже были мулы у самого Василия, который ехал своей дорогой; разбойническая толпа возбранила ему продолжать далее путь. И какой благовидный предлог! Духовные дети, спасение душ, дело веры – все это служит прикровением ненасытимости (дело самое нетрудное!). К этому присовокупляется правило, что не должно платить дани неправославным (а кто оскорбляет нас, тот неправославен).

59. Но святой, воистину Божий и горнего Иерусалима митрополит, не увлекся с другими в падение, не потерпел того, чтобы оставить дело без внимания, и не слабое придумал средство к прекращению зла. Посмотрим же, как оно было велико, чудно и (что более сказать?) достойно его только души. Самый раздор употребляет он в повод к приращению Церкви и случившемуся дает самый лучший оборот, умножив в отечестве число епископов. А из сего что происходит? Три главные выгоды. Попечение о душах приложено большее; каждому городу даны свои права; а тем и вражда прекращена.

Для меня было страшно сие измышление; я боялся, чтобы самому мне не стать придатком, или, не знаю, как назвать сие приличнее. Всему удивляюсь в Василии, даже не могу и выразить, сколь велико мое удивление; но (признаюсь в немощи, которая и без того уже небезызвестна многим) не могу похвалить сего одного – этого нововведения касательно меня и этой невероимчивости; самое время не истребило во мне скорби о том. Ибо отсюда низринулись на меня все неудобства и замешательства в жизни. От сего не мог я ни быть, ни считаться любомудрым, хотя в последнем не много важности. Разве в извинение мужа сего примет кто от меня то, что он мудрствовал выше, нежели по-человечески, что он, прежде нежели преселился из здешней жизни, поступал уже во всем по духу и, умея уважать дружбу, не оказывал ему уважения только там, где надлежало предпочесть Бога и чаемому отдать преимущество перед тленным.

60. Боюсь, чтобы, избегая обвинения в нерадении от тех, которые требуют описания всех дел Василиевых, не сделаться виновным в неумеренности перед теми, которые хвалят умеренность; потому что и сам Василий не презирал умеренности, особенно хвалил правило, что умеренность во всем есть совершенство, и соблюдал оное в продолжение всей своей жизни. Впрочем, оставляя без внимания тех и других, любителей и излишней краткости, и чрезмерной обширности, продолжу еще слово.

Каждый преуспевает в чем-нибудь своем, а некоторые и в нескольких из многочисленных видов добродетелей; но во всем никто не достигал совершенства, – без всякого же сомнения, не достиг никто из известных нам. Напротив того, у нас тот совершеннейший, кто успел во многом или в одном преимущественно. Василий же столько усовершился во всем, что стал как бы образцовым произведением природы. Рассмотрим сие так.

Хвалит ли кто нестяжательность, жизнь скудную и не терпящую излишеств? Но что же бывало когда у Василия, кроме тела и необходимых покровов для плоти? Его богатство – ничего у себя не иметь и жить с единым крестом, который почитал он для себя дороже многих стяжаний. Невозможно всего приобрести, хотя бы кто и захотел, но надобно уметь все презирать и таким образом казаться выше всего. Так рассуждал, так вел себя Василий. И ему не нужны были ни алтари, ни суетная слава, ни народное провозглашение: «Кратес дает свободу фивянину Кратесу». Он старался быть, а не казаться только совершенным, жил не в бочке и не среди торжища, где мог бы всем наслаждаться, самый недостаток обращая в новый род изобилия. Но без тщеславия был убог и нестяжателен и, любя извергать из корабля все, что когда ни имел, легко преплыл море жизни.

61. Достойны удивления воздержание и довольство малым, похвально не отдаваться во власть сластолюбию и не раболепствовать несносному и низкому властелину – чреву. Кто же до такой степени был почти невкушающим пищи и (не много будет сказать) бесплотным? Многоядение и пресыщение отринул он, предоставив людям, которые уподобляются бессловесным и ведут жизнь рабскую и пресмыкающуюся. А сам не находил великого ни в чем том, что, пройдя через гортань, имеет равное достоинство; но пока был жив, поддерживал жизнь самым необходимым и одну знал роскошь – не иметь и вида роскоши, но взирать на крины и на птиц, у которых и красота безыскусственна, и пища везде готова, – взирать сообразно с высоким наставлением (Мф. 6:26–28) моего Христа, обнищавшего для нас и плотью, чтобы обогатились мы Божеством. От сего-то у Василия один был хитон, одна была верхняя ветхая риза, а сон на голой земле, бдение, неупотребление омовений составляли его украшение; самой вкусной вечерей и снедью служили хлеб и соль – нового рода приправа, и трезвенное и неоскудевающее питие, какое и нетрудившимся приносят источники. А этим же, или не оставляя этого, облегчать и врачевать свои недуги было у него общим со мной правилом любомудрия. Ибо мне, скудному в другом, надлежало сравниться с ним в скорбной жизни.

62. Велики девство, безбрачная жизнь, вчинение с Ангелами – существами одинокими, помедлю говорить: со Христом, Который, благоволив и родиться для нас, рожденных, рождается от Девы, узаконяя тем девство, которое бы возводило нас отселе, ограничивало мир, лучше же сказать, из одного мира препосылало в другой мир, из настоящего в будущий. Но кто же лучше Василия или девство чтил, или предписывал законы плоти, не только собственным своим примером, но и произведениями своих трудов? Кем устроены обители дев? Кем составлены письменные правила, которыми он уцеломудривал всякое чувство, приводил в благоустройство каждый член тела и убеждал хранить истинное девство, обращая внутреннюю красоту от видимого к незримому, изнуряя внешнее, отнимая у пламени стираемое вещество, сокровенное же открывая Богу – единому Жениху чистых душ, Который вводит к Себе души бодрствующие, если исходят во сретение Ему со светло горящими светильниками и с обильным запасом елея.

Много было споров и разногласий о жизни пустыннической и уединенно-общежительной. Без сомнения, та и другая имеет в себе и доброе и худое не без примеси. Как первая, хотя в большей степени безмолвна, благоустроена и удобнее собирает к богомыслию, но, пoелику не подвергается испытаниям и сравнениям, бывает не без надмения, – так другая, хотя в большей степени деятельна и полезна, но не изъята от мятежей. И Василий превосходнейшим образом соединил и слил оба сии рода жизни. Построил скиты и монастыри не вдали от общин и общежитий, не отделял одних от других как бы некоторой стеной и не разлучал, но вместе и привел в ближайшее соприкосновение, и разграничил, чтобы и любомудрие не было необщительным, и деятельность не была нелюбомудренной; но как море и суша делятся между собой своими дарами, так и они бы совокупно действовали к единой славе Божией.

63. Что еще? Прекрасны человеколюбие, питание нищих, вспомоществование человеческой немощи. Отойди несколько от города и посмотри на новый город^[301], на сие хранилище благочестия, на сию общую сокровищевлагательницу избыточествующих, в которую, по увещаниям Василия, вносятся не только избытки богатого, но даже и последние достояния, и здесь ни моли до себя не допускают, ни татей не радуют, но спасаются и от нападений зависти, и от разрушительного времени. Здесь учится любомудрию болезнь, ублажается несчастье, испытывается сострадательность. В сравнении с сим заведением что для меня и семивратные и египетские Фивы, и вавилонские стены, и карийские гробницы Мавзола, и пирамиды, и несчетное количество меди в Колоссе или величие и красота храмов, уже не существующих, но составляющих предмет удивления для людей и описываемых в историях, хотя строителям своим не принесли они никакой пользы, кроме незначительной славы? Для меня гораздо удивительнее сей краткий путь ко спасению, сие самое удобное восхождение к небу. Теперь нет уже пред нашими взорами тяжкого и жалкого зрелища: не лежат перед нами люди, еще до смерти умершие и омертвевшие большей частью телесных своих членов, гонимые из городов, из домов, с торжищ, от вод, от людей, наиболее им любезных, узнаваемые только по именам, а не по телесным чертам. Их не кладут товарищи и домашние при местах народных собраний и сходбищ, чтоб возбуждали своей болезнью не столько жалость, сколько отвращение, слагая жалобные песни, если у кого остается еще голос. Но к чему описывать все наши злострадания, когда недостаточно к сему слово? Василий преимущественно перед всеми убеждал, чтобы мы, как люди, не презирали людей, бесчеловечием к страждующим не бесчестили Христа – единую всех Главу, но через бедствия других благоустроили собственное свое спасение и, имея нужду в милосердии, свое милосердие давали взаим Богу. Посему этот благородный, рожденный от благородных и сияющий славой муж не гнушался и лобзанием уст чтить болезнь, обнимал недужных, как братьев, не из тщеславия (так подумал бы иной, но кто был столько далек от сей страсти, как Василий?), но чтобы научить своим любомудрием – не оставлять без услуг страждущие тела. Это было и многовещее, и безмолвное увещание. И не город только пользовался сим благодеянием, а область и другие места лишены были оного. Напротив того, всем предстоятелям народа предложил он общий подвиг – человеколюбие и великодушие к несчастным. У других – приготовители снедей, роскошные трапезы, поварские, искусно приправленные снеди, красивые колесницы, мягкие и волнующиеся одежды, a y Василия – больные, целение ран, подражание Христу, не только словом, но и делом очищающему проказу.

64. Что скажут нам на сие те, которые обвиняют его в гордости и надменности – эти злые судии толиких доблестей, поверяющие правило не правилами? Возможно ли хотя лобызать прокаженных и смиряться до такой степени, однако же и превозноситься перед здоровыми? Возможно ли изнурять плоть воздержанием, но и надмевать душу пустым тщеславием? Возможно ли хотя осуждать фарисея, проповедовать об уничижении гордыни, знать, что Христос снисшел до рабья зрака, вкушал пищу с мытарями, умывал ноги ученикам, не возгнушался крестом, чтобы пригвоздить к нему мой грех, а что и сего необычайнее, видеть Бога распятого, распятого среди разбойников, осмеиваемого мимоходящими, – Бога, неодолимого и превысшего страданий, однако же парить самому над облаками, никого не признавать себе равным, как представляется сие клевещущим на Василия? Напротив того думаю, что кичливостью назвали они постоянство, твердость и непоколебимость его нрава. А также, рассуждаю, они способны называть и мужество дерзостью, и осмотрительность робостью, и целомудрие человеконенавистничеством, и правдивость необщительностью. Ибо не без основания заключили некоторые, что пороки идут следом за добродетелями и как бы соседственны с ними, что не обучившийся различать сему подобного всего легче может принимать вещь не за то, что она в действительности.

Кто больше Василия чтил добродетель, или наказывал порок, или оказывал благосклонность к отличившимся и суровость к погрешившим? Часто улыбка его служила похвалой, а молчание – выговором, подвергающим злое укоризнам собственной совести. Но если бы кто был неговорлив, нешутлив, не охотник до собраний и для многих не нравился тем, что не бывает всем для всех и не всем угождает, что из сего? Для имеющих ум не скорее ли заслуживает он похвалу, нежели порицание? Разве иной станет винить и льва за то, что смотрит не обезьяной, но грозно и царски, что у него и прыжки благородны, вместе удивительны и приятны, а представляющих на зрелище будет хвалить за приятность и снисходительность, потому что угождают народу и возбуждают смех громкими пощечинами друг другу? Но если бы и того стали мы искать в Василии, кто был столько приятен в собраниях, как известно сие мне, который всего чаще имел случай видеть его? Кто мог увлекательнее его беседовать, шутить назидательно, уязвлять не оскорбляя, выговора не доводить до наглости, а похвалы до потачки, но в похвале и выговоре избегать неумеренности, пользоваться ими с рассуждением и наблюдая время, по законам Соломона, назначающего время всякой вещи (Еккл. 3:1)?

65. Но что сие значит в сравнении с совершенством Василия в слове, с силой дара учить, покорившей ему мир? Доселе медлим еще при подножии горы, не восходя на ее вершину; доселе плаваем пo заливу, не пускаясь в широкое и глубокое море. Думаю, если была (Ис. 27:15) или будет (1Кор. 15:52) труба, оглашающая большую часть воздуха, если представишь или глас Божий, объемлющий мир, или, вследствие нового явления и чуда, потрясающуюся вселенную, то сему можно уподобить голос и ум Василиев, которые столько превзошли и оставили ниже себя всякий голос и ум, сколько превосходим мы естество бессловесных.

Кто больше Василия очистил себя Духу и приготовился, чтобы стать достойным истолкователем Божественного Писания? Кто больше его просветился светом ведения, прозрел в глубины Духа и с Богом исследовал все, что ведомо о Боге? Кто обладал словом, лучше выражающим мысль, так что по примеру многих, у которых или мысль не находит слова, или слово отстает от мысли, не имел он недостатка ни в том ни в другом, но одинаково достоин похвалы за мысль и за слово, везде оказывался равен самому себе и в подлинном смысле совершен? О Духе засвидетельствовано, что Он вся испытует, и глубины Божия (1Кор. 2:10), не потому что не знает, но потому что увеселяется созерцанием. А Василием испытаны все глубины Духа, и из сих-то глубин почерпал он нужное, чтобы образовать нравы, научать высокой речи, отвлекать от настоящего и преселять в будущее. 66. Похваляются у Давида красота и величие солнца, скорость его течения и сила, потому что оно сияет как жених, величественно как исполин и, протекая дальний путь, имеет столько силы, чтобы равномерно освещать от края до края и по мере расстояний не уменьшать теплоты (Пс. 18:6–7). А в Василии красотой была добродетель, величием – богословие, шествием – непрестанное стремление и восхождение к Богу, силой – сеяние и раздаяние слова. И потому мне, не коснея, можно сказать: во всю землю изыде вещание его, и в концы вселенныя глаголы его, что Павел сказал об апостолах (Рим. 10:18), заимствовав слова у Давида (Пс. 18:5). Что иное составляет сегодня приятность собрания? Что услаждает на пиршествах, на торжищах, в церквах, увеселяет начальников и подчиненных, монахов и уединенно-общежительных, людей бездолжностных и должностных, занимающихся любомудрием внешним или нашим? Везде одно и величайшее услаждение – это писания и творения Василиевы. После него не нужно писателям иного богатства, кроме его писаний. Умолкают старые толкования Божия слова, над которыми потрудились некоторые, возглашаются же новые; и тот у нас совершеннейший в слове, кто преимущественно перед другими знает Василиевы писания, имеет их в устах и делает внятными для слуха. Вместо всех один он стал достаточен учащимся для образования. Это одно скажу о нем.

67. Когда имею в руках его «Шестоднев» и произношу устно, тогда беседую с Творцом, постигаю законы творения и дивлюсь Творцу более, нежели прежде, имев своим наставником одно зрение. Когда имею перед собой его обличительные слова на еретиков, тогда вижу содомский огонь, которым испепеляются лукавые и беззаконные языки и сам Халанский столп, ко вреду созидаемый и прекрасно разрушаемый. Когда читаю слова о Духе, тогда Бога, Которого имею, обретаю вновь и чувствую в себе дерзновение вещать истину, восходя по степеням его богословия и созерцания. Когда читаю прочие его толкования, которые он уясняет и для людей малозрящих, написав трижды на твердых скрижалях своего сердца (Притч. 22:21), тогда убеждаюсь не останавливаться на одной букве и смотреть не на поверхность только, но простираться далее, из одной глубины поступать в новую глубину, призывая бездной бездну и приобретая светом свет, пока не достигну высшего смысла. Когда займусь его похвалами подвижникам, тогда презираю тело, собеседую с похваляемыми, возбуждаюсь к подвигу. Когда читаю нравственные и деятельные его слова, тогда очищаюсь в душе и в теле, делаюсь угодным для Бога храмом, органом, в который ударяет Дух, песнословцем Божией славы и Божия могущества и через то преобразуюсь, прихожу в благоустройство, из одного человека делаюсь другим, изменяюсь божественным изменением.

68. Пoелику же упомянул я о богословии и о том, сколько высокоглаголив был в этом Василий, то присовокуплю к сказанному и следующее. Ибо для многих всего полезнее не потерпеть вреда, возымев о нем худое мнение. Говорю же сие людям злонамеренным, которые помогают собственным недостаткам, приписывая их другим. За правое учение, за единение и собожественность (или не знаю, как назвать точнее и яснее) в Святой Троице Василий охотно согласился бы не только лишиться престолов, которых не домогался и вначале, но даже бежать их и самую смерть, а прежде смерти мучения встретил бы он как приобретение, а не как бедствие. Сие и доказал уже он тем, что сделал и что претерпел, когда за истину осужденный на изгнание о том только позаботился, что одному из провожатых сказал: возьми записную книжку и следуй за мной. Между тем вменял он в необходимость устроять словеса на суде, пользуясь в сем советом божественного Давида (Пс. 111:5), и отложить ненадолго время брани, потерпеть владычество еретиков, пока не наступит время свободы и не придаст дерзновения языку. Еретики подыскивались, чтобы уловить ясное речение о Духе, что Он Бог; сие справедливо, но казалось злочестивым для них и для злого предстателя нечестия. Им хотелось изгнать из города Василия – сии уста богословия, а самим овладеть Церковью и, обратив ее в засаду для своего зловерия, производить отсюда, как из крепости, набеги на других. Но Василий иными речениями Писания и несомненными свидетельствами, имеющими такую же силу, а также неотразимостью умозаключений, столько стеснил прекословивших, что они не могли противиться, но были связаны собственными своими выражениями, что и доказывает особенную силу его слова и благоразумие. To же доказывает и слово, какое он написал о сем, водя писалом, омакаемым в сосуде Духа. Между тем Василий медлил до времени употребить собственное речение, прося у Самого Духа и у искренних поборников Духа не огорчаться его осмотрительностью, потому что, когда время поколебало благочестие, стоя за одно речение, можно неумеренностью все погубить. И поборникам Духа нет никакого вреда от малого изменения в речениях, когда под другими словами узнают они те же понятия, потому что спасение наше не столько в словах, сколько в делах. He следовало бы отвергать иудеев, если бы, требуя удержать на время слово помазанник вместо слова Христос, согласились они присоединиться к нам. Напротив того, величайший вред будет для целого, если Церковью будут владеть еретики. 69. А что Василий преимущественно пред всеми исповедовал Духа Богом, сие доказывается тем, что он многократно, если только представлялся случай, проповедовал сие всенародно, а также и наедине с ревностью свидетельствовал перед теми, которые спрашивали. Но еще яснее выразил сие в словах ко мне, перед которым в беседе о таких предметах у него не было ничего сокровенного. И не просто подтверждал он это, но, что редко делывал прежде, присовокуплял самые страшные на себя заклинания, что если не будет чтить Духа единосущным и равночестным Отцу и Сыну, то да лишен будет Самого Духа. Если же кто хотя в этом признает меня участником его мыслей, то открою нечто, может быть неизвестное многим. Когда, по тесноте времени, налагал он на себя осторожность, тогда предоставлял свободу мне, которого, как почтенного неизвестностью, никто не стал бы судить и изгонять из отечества, – предоставлял с тем, чтобы наше благовествование было твердо при его осторожности и моем дерзновении.

И сего коснулся я не в защищение его славы (Василий выше всех обвинителей, если бы и нашлись еще какие), но в предостережение тех, которые за определение благочестия принимают те одни речения, какие находятся в писаниях сего мужа, чтобы они не возымели слабейшей веры и в оправдание своего зловерия не обратили его богословия, какое, по внушению Духа, изложил он применительно ко времени, но чтобы, внимая в смысл написанного и в цель, с какою написано, паче и паче восходили к истине и заграждали уста нечестивым. О если бы богословие его было моим богословием и богословием всех единомысленных со мной! Я столько полагаюсь на чистоту Василиевой в сем веры, что кроме всего прочего и ее готов разделить с ним; пусть пред Богом и пред людьми благомыслящими вменится моя вера ему, a его мне! Ибо не называем противоречащими друг другу евангелистов за то, что одни занимались более человечеством Христовым, а прочие богословием; одни начали тем, что относится к нам, а другие тем, что превыше нас. Разделили же таким образом между собой проповедь для пользы, как думаю, приемлющие и по внушению глаголящего в них Духа.

70. Но пoелику в Ветхом и в Новом Завете было много мужей, известных благочестием, законодателей, военачальников, пророков, учителей, мужественных до крови, – то, сличив с ними Василия, и отсюда составим о нем понятие. Адам удостоен быть рукотворением Божиим, вкушать райское наслаждение и принять первый закон, но (чтобы при уважении к прародителю не сказать чего-либо хульного) не соблюл заповеди. Василий же и принял, и сохранил заповедь, от древа познания не потерпел вреда и, пройдя мимо пламенного меча (совершенно знаю), достиг рая. Енос упова первый призывати Господа (Быт. 4:26). Но Василий и призвал, и другим проповедал, что гораздо важнее призывания. Енох преложен, приняв сие преложение в награду за малое благочестие (потому что вера состояла еще в тенях), и тем избежал опасностей последующей жизни. Но для Василия, совершенно испытанного в жизни совершенной, целая жизнь была преложением. Ною поручены были ковчег и семена второго мира, поверенные малому древу и спасаемые от вод. Но Василий избежал потопа нечестия, соделал город свой ковчегом спасения, легко преплывающим пучину ересей, и обновил из него целый мир. 71. Велик Авраам, патриарх и жрец необычайной жертвы, который рожденного по обетованию приводит к даровавшему, как готовую жертву и поспешающую на заклание. Но не меньше жертва и Василия, который самого себя принес Богу и взамен не получил ничего равночестного такой жертве (да и могло ли что быть равночестным?), а потому и совершил жертвоприношение. Исаак был обетован еще до рождения. Но Василий был самообетован, поял Ревекку, то есть Церковь, не издалека, но вблизи, не через посольство домочадца, но данную и вверенную Богом. Он не был перехитрен касательно предпочтения детей, но непогрешительно уделил каждому должное, рассудив по Духу. Хвалю лествицу Иакова, и столп, который помазал он Богу, и борьбу его с Богом, если это была борьба, а не приравнение, как думаю, человеческой меры к Божией высоте, отчего и носит он на себе знамения побежденного естества. Хвалю благопопечительность сего мужа о стаде, и его благоденствие, и двенадцать патриархов, происшедших от него, и раздел благословения, и знаменитое при сем пророчество о будущем. Но хвалю также лествицу, которую не видел только Василий, но прошел постепенными восхождениями в добродетели; хвалю не помазанный, но воздвигнутый им Богу столб, который предает позору нечестивых; хвалю борьбу, в которой боролся не с Богом, но за Бoгa, низлагая учение еретиков; хвалю и пастырское его искусство, которым обогатился, приобретя большее число овец знаменанных, нежели не знаменанных; хвалю и доброе многочадие рожденных по Богу, и благословение, которым подкрепил многих. 72. Иосиф был раздаятелем хлеба, но для одного Египта, притом не многократно и хлеба телесного. А Василий был раздаятелем для всех, всегда и хлеба духовного, что для меня важнее Иосифова житомерия. И он был искушен с Иовом Авситидийским и победил, и при конце подвигов громко провозглашено о нем, что не поколебал его никто из многих покушавшихся привести в колебание, но что со многим превосходством низложил он искусителя и заградил уста неразумию друзей, которые не знали тайны страдания. Моисей и Аарон во иереех его (Пс. 98:6) – тот великий Моисей, который казнил Египет, спас народ при знамениях и чудесах многих, входил внутрь облака и дал двоякий закон, внешний – закон буквы и внутренний – закон духа; и тот Аарон, брат Моисеев и по телу и по духу, который приносил жертвы и молитвы за народ, был таинником священной и великой скинии, юже водрузи Господь, а не человек (Евр. 8:2). Но Василий, ревнитель обоих, не телесными, а духовными и словесными бичами наказует племя еретическое и египетское; люди же избранны, ревнители добрым делом (Тит. 2:14), приводит в землю обетования, пишет законы на скрижалях, не сокрушаемых, но спасаемых, не прикровенные, но всецело духовные; входит во святая святых, не единожды в год, но многократно и (можно сказать) ежедневно и оттуда открывает нам Святую Троицу, очищает людей не на время установленными кроплениями, но вечными очищениями. Что превосходнее всего в Иисусе? Военачалие, раздел жребиев и овладение Святой землей. А Василий разве не предводитель, не военачальник спасаемых через веру, не раздаятель различных у Бога жребиев и обителей, которые разделяет предводимым? Посему можем сказать и сии слова: ужа нападоша ми в державных (Пс. 15:6), в руку Твоею жребий мой (Пс. 30:16) – жребий, гораздо драгоценнейший земных и удобопохищаемых. 73. И (не будем упоминать о судиях или знаменитейших из судей) Самуил в призывающих имя Его (Пс. 98:6), отдан Богу до рождения и тотчас после рождения священ, помазует из рога царей и священников. И Василий не освящен ли Богу с младенчества, от утробы матерней; не отдан ли Ему и с хламидою (1Цар. 2:19); не помазанник ли Господень, взирающий в пренебесное и Духом помазующий совершенных? Славен Давид между царями, и хотя повествуется о многих победах и торжествах его над врагами, однако же главнейшее его отличие – кротость, а до царствования – сила гуслей, отражающая лукавого духа (1Цар. 16:23). Соломон просил у Бога широту сердца и, получив, столько преуспел в премудрости и созерцании, что стал славнее всех современников. И Василий, по моему рассуждению, нимало не уступал одному в кротости, другому в мудрости; посему усмирял он дерзость беснующихся царей, и не одна южская или другая какая царица приходила от конец земли по слуху о мудрости его, но мудрость его стала известна во всех концах земли. Умолчу о последующей жизни Соломоновой; она всем известна, хотя и пощадим ее. 74. Ты хвалишь дерзновение Илии перед мучителями и огненное его восхищение? Хвалишь прекрасное наследие Елисея – милоть, за которою последовал и дух Илиин? Похвали же и жизнь Василиеву в огне, то есть во множестве искушений, и спасение чрез огнь, воспламеняющий, но не сожигающий (известное чудо в купине), а также прекрасный кожаный покров, дарованный свыше, то есть бесплотность. Оставляю прочее: юношей, орошенных в огне; беглеца пророка, молящегося во чреве китовом и исшедшего из зверя, как из чертога; праведника, во рве связывавшего ярость львов, и подвиг семи Маккавеев, с иереем и матерью освящаемых Богу кровью и всеми родами мучений. Василий подражал их терпению и стяжал их славу.

75. Перехожу к Новому Завету и, сравнив с Василием прославившихся в оном, почту ученика по учителям. Кто предтеча Иисусов? Иоанн, как глас – Слова и как светильник – Света, взыграл пред Иисусом во чреве и предшествовал ему во аде, предпосланный Иродовым неистовством, чтобы и там проповедать Грядущего. И если кому слово мое кажется смелым, пусть наперед примет во внимание, что я не предпочитаю, даже не равняю Василия с тем, кто больше всех рожденных женами, а хочу показать в Василии ревнителя, который имеет некоторые отличительные черты Иоанновы. Ибо для учащихся не маловажно и малое подражание великим образцам. И Василий не явственное ли изображение Иоаннова любомудрия? И он обитал в пустыне; и у него одеждой по ночам была власяница – незнаемая и не показываемая другим; и он любил такую же пищу, очищая себя Богу воздержанием; и он сподобился быть проповедником, хотя и не предтечей Христовым; и к нему исходили не только все окрестные, но и живущие вне пределов страны; и он стал среди двух Заветов, разрешая букву одного и обнаруживая дух другого, разрешение видимого обращая в полноту сокровенного. 76. И он подражал в ревности Петру, в неутомимости Павлу, а в вере – обоим сим именитым и переименованным апостолам, в велегласии же – сынам Заведеевым, в скудости и неизлишестве – всем ученикам. А за сие вверяются ему и ключи небесные; не только от Иерусалима до Иллирика, но гораздо больший круг объемлет он Евангелием; и хотя не именуется, однако же делается сыном громовым. И он, возлежа на лоне Иисусовом, извлекает отсюда силу слова и глубокость мыслей. Стать Стефаном хотя и готов был, воспрепятствовало ему то, что уважением к себе удерживал побивающих камнями. Но я намерен сказать еще короче, не входя о сем в подробности. Иное из совершенств сам он изобрел, в другом подражал, а в ином превзошел и тем, что преуспевал во всем, стал выше всех известных ныне.

Сверх всего скажу еще об одном, и притом кратко. 77. Такова доблесть сего мужа, таково обилие славы, что многое маловажное в Василии, даже телесные его недостатки, другие думали обратить для себя в средство к славе. Таковы были бледность лица, отращение на нем волос, тихость походки, медленность в речах, необычайная задумчивость и углубление в себя, которое во многих, по причине неискусного подражания и неправильного разумения, сделалось угрюмостью. Таковы же были вид одежды, устройство кровати, приемы при вкушении пищи, что все делалось у него не по намерению, но просто и как случилось. И ты увидишь многих Василиев по наружности; это изваяния, представляющие тень Василиеву; ибо много сказать, чтобы они были и эхом. Эхо хотя окончание только речений, однако же повторяет явственно; а эти люди более отстоят от Василия, нежели сколько желают к нему приблизиться. Справедливо же ставилось в немалую, а даже в великую честь, если кому случалось или близким быть к Василию, или прислуживать ему, или заметить на память что-либо им сказанное или сделанное, в шутку ли то или с намерением, чем, сколько знаю, и я неоднократно хвалился; потому что у Василия и необдуманное было драгоценнее и замечательнее сделанного другими с усилием.

78. Когда же, течение скончав и веру соблюдши, возжелал он разрешиться и наступило время к принятию венцов, когда услышал он не то повеление: взыди на гору, и скончайся (Втор. 32:49–50), но другое: «Скончайся и взойди к нам», – тогда совершает он чудо не меньше описанных. Будучи уже почти мертв и бездыханен, оставив большую часть жизни, оказывается он еще крепким при произнесении исходной своей речи, чтобы отойти отселе с вещаниями благочестия, и на рукоположение искреннейших своих служителей подает руку и дух, чтобы алтарь не лишен был его учеников и помощников в священстве.

Коснеет, правда, слово коснуться последующего, однако же коснется, хотя говорить о сем и приличнее было бы другим, а не мне, который (сколько ни учился любомудрию) не умею соблюсти любомудрие в скорби, когда привожу себе на память общую потерю и скорбь, какая объяла тогда вселенную.

79. Василий лежал при последнем издыхании, призываемый к горнему ликостоянию, к которому с давнего времени простирал свои взоры. Вокруг него волновался весь город; нестерпима была потеря; жаловались на его отшествие, как на притеснение, думали удержать его душу, как будто можно было захватить и насильно остановить ее руками и молитвами (горесть делала их безрассудными); и всякий, если бы только возможно, готов был приложить ему что-нибудь от своей жизни. Когда же все их усилия оказались напрасны (надлежало обличиться тому, что он человек) и когда, изрекши последнее слово: в руце Твои предложу дух мой (Пс. 30:6), поемлемый Ангелами, радостно испустил он дух, впрочем, тайноводствовав прежде присутствующих и усовершив своими наставлениями, тогда открывается чудо замечательнейшее из бывших когда-либо. 80. Святой был выносим, подъемлемый руками святых. Но каждый заботился о том, чтобы взяться или за воскрилие риз, или за сень, или за священный одр, или коснуться только (ибо что священнее и чище его тела?), или даже идти подле несущих, или насладиться одним зрением (как бы и оно доставляло пользу). Наполнены были торжища, переходы, вторые и третьи жилья; тысячи всякого рода и возраста людей, дотоле незнаемых, то предшествовали, то сопровождали, то окружали одр и теснили друг друга. Псалмопения заглушаемы были рыданиями, и любомудрие разрешилось горестью. Наши препирались с посторонними, с язычниками, с иудеями, с пришлецами, а они с нами о том, кто больше насладится зрелищем и извлечет для себя большую пользу. Скажу в заключение, что горесть окончилась действительным бедствием: от тесноты, стремления и волнения народного не малое число людей лишились жизни, и кончина их была ублажаема, потому что преселились отсюда вместе с Василием и стали (как сказал бы иной усерднейший) надгробными жертвами. Когда же тело с трудом укрылось от хищных рук и оставило позади себя сопровождающих, предается оно гробу отцов и к иереям прилагается архиерей, к проповедникам – великий глас, оглашающий еще мой слух, к мученикам – мученик.

И теперь он на небесах, там, как думаю, приносит за нас жертвы и молится за народ (ибо и оставив нас, не вовсе оставил); а я – Григорий, полумертвый, полуусеченный, отторгнутый от великого союза (как и свойственно разлученному с Василием), влекущий жизнь болезненную и неблагоуспешную, не знаю, чем кончу, оставшись без его руководства. Впрочем, и доныне подает он мне советы, и если когда преступаю пределы должного, уцеломудривает меня в ночных видениях.

Но если я примешиваю к похвалам слезы, живописую словом жизнь сего мужа, предлагаю будущим временам общую картину добродетели, для всех Церквей и душ начертание спасения, на которое взирая, как на одушевленный закон, можем устроять жизнь, то вам, просвещенным его учением, подам ли другой какой совет, кроме того, чтобы, всегда обращая взор к нему, как бы еще видящему вас и вами видимому, усовершились вы духом! 81. Итак, все вы, предстоящие мне, весь Василиев лик, все служители алтаря, все низшие служители Церкви, все духовные и мирские, приступите и составьте со мной похвалу Василию: пусть каждый расскажет об одном каком-нибудь из его совершенств; пусть ищут в нем сидящие на престолах законодателя, гражданские начальники – градостроителя, простолюдины – учителя благочиния, ученые – наставника, девы – невестоводителя, супруги – наставника в целомудрии, пустынники – окрыляющего, живущие в обществе – судию, любители простоты – путеводителя, ведущие жизнь созерцательную – богослова, живущие в веселии – узду, бедствующие – утешение, седина – жезл, юность – детовождение, нищета – снабдителя, обилие – домостроителя. Думаю, что и вдовы восхвалят покровителя, сироты – отца, нищие – нищелюбца, странные – страннолюбца, братия – братолюбца, больные – врача, от всякой болезни подающего врачевство, здравые – охранителя здравия и все – всем бывшаго вся (1Кор. 9:22), да всех или как можно большее число людей приобрящет.

Сие тебе, Василий, от меня, которого голос был для тебя некогда весьма приятен, от меня – равного тебе саном и возрастом! И если оно близко к достоинству, то сие – твой дар, ибо, на тебя надеясь, приступал я к слову о тебе. Если же оно далеко от достоинства и гораздо ниже надежд, мог ли что сделать я, сокрушенный старостью, болезнью и скорбью о тебе? Впрочем, и Богу угодно то, что по силам. Призри же на меня свыше, божественная и священная глава, и данного мне для моего вразумления пакостника плоти (2Кор. 12:7) утиши твоими молитвами или научи меня сносить его терпеливо и всю жизнь мою направь к полезнейшему! А если преставлюсь, и там прими мя в кровы свои, чтобы, сожительствуя друг с другом, чище и совершеннее созерцая святую и блаженную Троицу, о Которой ныне имеем некоторое познание, остановить нам на сем свое желание и получить сие в воздаяние за то, что мы и ратовали, и были ратуемы.

Таково тебе от меня слово! Кто же восхвалит меня, который после тебя оставлю жизнь, если и доставлю слову нечто достойное похвалы, о Христе Иисусе Господе нашем, Которому слава во веки. Аминь.