38. Письмо к Марцелле об Оназе
Врачи, называемые хирургами, почитаются жестокими, и несчастны они. Не несчастье ли – не соболезновать о чужих ранах, без милости резать мертвые члены, без содрогания совершать операцию, которая приводит в ужас страждущего, и за это считаться врагом? Такова природа человеческая; для нее горька истина, а пороки кажутся ей приятными. Иcaйя не стыдился ходить нагим во образ будущего плена (Ис. 20, 2). Иеремия из среды Иерусалима посылается к месопотамской реке Евфрату, чтобы среди враждебных народов, где живет ассириянин и находятся полчища халдейские, положит свой чресленник (περιξωα) на истление (Иер. 13). Иезекииль получает приказание есть хлеб, приготовленный из разных овощей и обрызганный пометом человеческим, потом коровьим (Иез. 4), и без слез видит смерть своей жены (гл. 24). Амос изгоняется из Самарии (Ам. 7). За что же? Конечно, за то самое, что врачи духовные, рассекая язвы грехов, зовут к покаянию. Апостол Павел говорит: враг вам бых, истину вам глаголя (Гал. 4:16). И так как речи Спасителя казались жестокими, то многие из учеников Его пошли назад. Неудивительно же и то, что мы, восставая против порока, оскорбляем людей. Я намерен отыскать зараженные и страждущие зловонием носы, так пусть и боится тот, у кого заражен нос. Я восстаю против пустого карканья вороны, – так пусть и смекнет ворона, что она пустая болтунья. Как будто только и есть один человек во всем Риме с носом, испорченным ранами разврата? Как будто один Оназ Сегестан, раздувши щеки, бросает из них слова, напыщенные и пустые, как пузырь? Я говорю, что злодейством, клятвопреступлением, ложью некоторые лица купили себе достоинство, не весть какое. Что нужды в том тебе, который чувствует себя невинным? Я осмеиваю адвоката, который сам и имеет нужду в защитнике, смеюсь над красноречием, которое стоит два гроша, – какая нужда в том тебе, который так красноречив? Я восстаю против пресвитеров-взяточников – тебе, богачу, зачем озлобляться? Мне угодно смеяться над масками, ночными совами, нильскими чудовищами; так все, что бы я не сказал, ты думаешь, что это – против тебя? Не кажется ли тебе, что ты хороша, потому, что носишь счастливое имя (Onasus – от οναω, «помогать, пользу приносить»)? Но дают и роще название светлой (lucus), хотя она отнюдь не светит; саду имя парка (рагсае), хотя он ничего не щадит; фуриям – Евменид, несмотря на то, что он нисколько не благосклонны; и в народе зовут эфиопов серебряными. Если ты сердишься, когда описывают предметы скверные, так я воспою тебя с Персием:
Пусть царь и царица в зятья тебя ищут,
Пусть юные девы тебя завлекают,
Пусть все, что ты хочешь, становится розой. –
Однако я дал бы тебе совет скрыть нечто, чтобы казаться еще лучшим. Если бы не видно было носа на твоем лице и не слышен был звук твоего голоса, тогда б ты мог казаться и пригожим и красноречивым.
39. Письмо к Марцелле
Тексты, которые тебе приводил какой-то последователь Монтана, и в которых Спаситель наш обещается, что Он пойдет ко Отцу и пошлет Утешителя – эти тексты выбраны из Евангелия от Ионна. Об исполнении обещаний Спасителя в определенное время свидетельствуют Деяния апостольские. В десятый день, сказано, по вознесении, то есть, в пятидесятый по воскресении Господа сошел Дух Святой и стала неодинакова речь верующих: так что каждый стал говорит языками всех народов, а когда некоторые еще маловерные сначала считали исполнившихся Духа Святого пьяными, то Петр стал в средине апостолов и всего собрания и сказал: мужие иудейстии и живущии во Иерусалиме вси, сие вам разумно да будет, и внушите глаголы моя. Не бо, якоже вы непщуете, сии пьяни суть: есть бо час третий дне. Но cиe есть реченное пророком Иоилем, и будет в последние дни, глаголет Господь, излию от Духа Моего на всякую плоть, и прорекут сынове ваши и дщери ваша: и юноши ваша видения узрят, и старцы ваши сония видят: ибо на рабы моя и на рабыни моя, во дни оны излию от Духа Моего (Деян. 2:14 и след.). Итак, если апостол Петр, на котором Господь основал церковь, упомянул, что в это время исполнились пророчества и обещания Господа, то как можем мы назначать для этого другое время? Если возразят, что впоследствии пророчествовали четыре дочери Филиппа и существовал пророк Агав и что при разделении Духа, кроме апостолов и учителей, как пишет апостол, образовались и пророки и сам апостол Павел пророчествовал многое о будущих ересях и о конце мира, то пусть знают наши возражатели, что мы не столько отрицаем пророчества, запечатленные кровью Христа, сколько не принимаем (ложных пророков) не согласующихся с авторитетом Писания ветхого и нового Заветов. Мы расходимся с монтанистами в исповедании веры. Мы признаем Отца и Сына и Св. Духа отдельными лицами и соединяем их по существу; они, следуя догмату Савеллия, втесняют Троицу в пределы одного лица. Мы не столько одобряем, сколько допускаем второй брак по повелению Павла, чтобы юные вдовы выходили замуж; они вторичный брак считают таким преступлением, что каждый второбрачный, по их мнению, прелюбодей. Мы вместе со всем христианским миром, по преданию апостолов, постимся одну четыредесятницу; они постятся три четыредесятницы в год, как будто бы страдали три Спасителя. Мы не говорим, чтобы не следовало поститься даже в течение целого года, за исключением пятидесятницы; но иное дело приносить дар по необходимости и иное по своей воле. У нас епископы занимают место апостолов; а у них епископы стоят на третьем месте. Ибо первенство у них занимают патриархи из Пепузы фригийской, на втором месте стоят так называемые у них ценоны, уже на третье, то есть почти па последнее место свергаются епископы; как будто становится знаменитее их религия оттого, что у них считается последним то, что у нас признается первым. Они отлучают от церкви почти за каждый проступок; мы же ежедневно читаем: «хочу лучше покаяния грешника, нежели смерти его» (Иез. 18:32). Еда падаяй не возстает, глаголет Господь (Иер. 8:4) и: возвратитеся сынове возвращающиися, и исцелю сокрушения ваша (Иер. 3:22). Они строги не потому, чтобы грешили меньше нашего, но разница между нами и ими в том, что они стыдятся признаться в грехах своих, как будто праведники; а мы, прибегая к покаянию, легче заслуживаем прощение. Умалчиваю о гнусных мистериях, которые соединены с жертвоприношением грудного младенца мученика, которому еще надлежало бы жить. С своей стороны я хочу лучше не верить этому: пусть будет ложно все то, что говорится о кровопролитии. Очевидно должно быть для нас безбожие тех, которые говорят, что Бог сперва хотел спасти мир в ветхом Завете через Моисея и пророков, но так как не мог этого исполнить, то Сам принял плоть от Девы и в лице Христа, глаголавшего под видом сына подъял за нас смерть. Но поскольку оба эти раза не мог спасти мир, то наконец сошел в виде Св. Духа на Монтана и безумных женщин Ириску и Максимилу. Таким образом оказывается, что отверженный и женоподобный Монтан имел то изобилие даров духовных, которого не имел Павел, говоря:отчасти бо уразумеваем и отчасти пророчествуем (1Кор. 13:9); и: видим убо ныне яко зерцалом в гадании (1Кор. 13:12). Вот те стороны учения монтанистов, которые не заслуживают опровержения; изложить их изуверство, значит опровергнуть его. Нет нужды каждую нелепость, высказываемую ими, коротко опровергать в особом письме, тем более что и ты, крепче всего держась за Писание, не столько заинтересована их вопросами, сколько желаешь знать, что я об них думаю.
40. Письмо к Марцелле против новациан
На короткий вопросец, который ты прислала, короткий и прямой ответ. Если на основании слов Евангелия: иже речет на Сына человеческого отпустится ему, а иже сие речет на Духа Святаго, не отпустится ему ни в сем веце, ни в будущем (Мф. 12:32; Мк. 3:29) – если на основании этих слов Новациан утверждает, что грешить против Духа Св. может только христианин отвергнувшийся Христа; то очевидно, что иудеи, которые в то время[77] богохульствовали, не подлежат греху богохуления, тогда как они, подобно нечестивым вертоградарям, убив пророков, замышляли убийство Господа и до того были отягчены грехами, что для спасения их пришел Сын Божий. Самый ход речи должен убедить Новациана, что непростительным признается богохульство не тех людей, которые отверглись Христа, быв принуждены к тому пытками и различными мучениями, но тех, которые, созерцая дела Божьи, клевещут и провозглашают в них действие силы демонов и все совершенные пред их глазами знамения приписывают не Божественному величию, но дьяволу (Мф. 12; Мк. 3; Лк. 11). Потому-то и Спаситель наш всю силу Своего ответа направляет к тому, чтобы показать, что не может сатана сатану изгонять и что царство его не подверглось внутреннему разделению. Если дьявол старается мучить творение Божье, то каким же образом, не становясь в противоречие сам с собою, он может сообщать здоровье больным и убегать от тел людей бесноватых. Пусть Новациан укажет какого-нибудь христианина из тех, которые вынуждены были принести (языческую) жертву, который бы сказал пред судом трибунала, что все написанное в Евангелии совершено не Сыном Божиим, но веельзевулом, князем бесовским, и тогда может утверждать, что хула на Духа Св. не отпустится этому человеку.
Предложим бoлеe тонкий вопрос: пусть отвечает Новациан, что значит рещи слово на Сына человеческого и что значит хулить Духа Св.? Что касается меня, то я согласно с смыслом изречения утверждаю, что те, которые отверглись Христа вследствие преследования, рекли слово на Сына человеческого, но не хулили Духа Святого. Потому что, если кто-нибудь на вопрос: христианин ли он, ответит, что он не христианин: то отрицаясь таким образом Христа, т.е. Сына человеческого, он не оскорбляет Духа Святого. Если же, по учению еретика, отрицаясь от Христа, человек чрез то самое отрицается и от Св. Духа, то каким же образом изрекший слово на Сына человеческого может не грешить вместе с тем и против Духа Святого. А если, по мнению Новациана, в зтом месте под Святым Духом надобно разуметь Отца, то должно сказать, что отступающий от Христа и не упоминает об Отце во время своего отрицания. Когда апостол Петр, устрашенный вопросом рабыни, отрекся Господа, то как вы думаете, – против Сына человеческого, или против Духа Святого он согрешил? Если бы он хотел свои слова: не знаю человека, – смешным образом истолковал так, что он отрекся не Христа, но человека, то он сделал бы лжецом Спасителя, Который прямо предсказал ему, что он отвергнется Его, Сына Божья. Если же Петр отрекся Сына Божья, вследствие чего и плакал горько и трехкратное отречение загладил трехкратным исповеданием: то очевидно, что грех против Духа Святого не может быть отпущен, потому что заключает в себе богохульство: ты видишь силу Божью, а дела приписываешь веельзевулу. Пусть докажет Новациан, что какой-нибудь отступник от Христа назвал Его веельзевулом, я согласен, что такой человек после отпадения не может получить помилования. Иное дело отвергнуться Христа, уступая пыткам, и иное дело называть Его дьяволом, как это при внимательном чтении могут представить тебе самые слова Писания и как текст речи.
Можно бы и пространнее поговорить об этом предмете, но так как друзьям и гостям нашим мы не можем отказать в нашем присутствии, а у тебя не хотим задерживать ответа, которого, как видно, сильно желаешь, то мы сжимаем обширное рассуждение в краткую заметку, продиктовав не столько послание, сколько толкованьице. Прощай.
41. Письмо к Марцелле
Амвросий [78] благодаря бумаге, писцам и издержкам которого наши поистине Адамант и Халкентер (т.е. Ориген) написали какoe бесчисленное множество книг – этот самый Амвросий, в одном письме, писанном к Оригену из Афин, рассказывает про себя, что он никогда в присутствии Оригена не принимался за пищу без чтения, никогда не ложился спать, пока один из братий не прочитывал нечто от священных Писаний. Так поступал он днем и ночью, так что чтение сменяло молитву, а молитва – чтение.
Делаем ли мы, желудочные животные, когда-нибудь что-нибудь подобное? Если только второй час застанет нас за чтением, мы уже зеваем, – потирая лицо руками, мы едва сдерживаем досаду и как бы после продолжительных трудов опять принимаемся за мирские занятия. Не говорю об обедах, которыми подавляется отягощенный ум. Стыдно говорить о тех частых поздравлениях, для которых или мы сами ежедневно отправляемся к другим, или посторонних к себе ожидаем. Затем начинаются разговоры, тянется пошлая речь, подвергаются осуждению отсутствующие, чужая жизнь оценивается, угрызая друг друга, мы снедаем друг друга. Такое наше повседневное принятие пищи. А когда уйдут друзья, мы принимаемся за счеты, и – то ярость наводит на нас львиный образ, то забота наша устремляется на избытки, лежащие на лета многие. И не вспомнятся при этом слова Евангелия: безумне! в cию нощь душу твою истяжут от тебе, а яже уготовал еси, кому будут? (Лк. 12:20). Изыскиваются одежды не для употребления только, а для удовольствия. Где представляется сокращение издержек, там и нога быстрее, речь живее и ухо внимательнее. Если же слышим об убытке (как это часто в хозяйстве случается), то лице наше покрывается грустью. Мы рады деньгам, и жалеем одного обола. Потому-то и пророк, видя в одном человеке такую изменчивость физиономии вследствие душевных волнений, молит Господа: Господи! во граде Твоем уничижили лице их (Пс. 72:20). Созданные по образу и по подобию Божью, мы вследствие наших пороков принимаем на себя множество лиц. Как на театральной сцене один и тот же актер – то представляет могучего Геркулеса, то превращается в нежную Венеру или в дрожащую Цибеллу: так и мы (которые аще бы не от мира были, то мир ненавидел бы нас), столько имеем образов подобий, сколько имеем грехов. Так как мы среди волнений протекли уже большое жизненное пространство и корабль наш – то носим был вихрями бурными, то разбивался о подводные камни, – поэтому поспешим, как можно скорее, войти в сельское уединение, как бы в некоторую пристань. Там ржаной хлеб, овощи, орошенные собственными руками, молоко, сельские увеселения доставят дешевую и невинную пищу. При таком образе жизни ни сон не отвлечет от молитвы, ни пресыщение – от чтения. В летнее время древесная тень может доставить уединенное убежище. Осенью самая благорастворенность воздуха и попадавшие листья указывают место отдыха. Весною поля красуются цветами и под жалобные напевы птиц усладительнее будут воспеваться псалмы. Если настанет холод и зимние снега, то я не стану покупать дров, я или прободрствую или пересплю холодное время. Одно достоверно знаю, что я не замерзну напрасно. Оставим Риму его суетню, пусть арена свирепствует, цирк безумствует, театры роскошествуют и, сказать про себя, пусть ежедневные визиты продолжаются в сенате римских матрон. Нам же еже прилеплятися Богови – благо есть, полагати во Господе упование наше (Пс. 72:28), – чтобы, когда убожество это сменится царством небесным, чтобы нам воскликнуть: что ми есть на небеси и от тебе что восхотех на земли! (Пс. 72:25). Т.е. нам ли сокрушаться, отыскивая малое и тленное на земле, когда мы так много нашли на небе. Прощай.
42. Письмо к Марцелле
Обыкновенно телесное отсутствие восполняется духовным общением и в этом отношении каждый поступает согласно с своими преобладающими склонностями. Вы присылаете дары, мы отвечаем благодарственным посланием. Но при этом, так как дары принадлежат сокровенным девам, мы хотим показать, что в самых этих подарочках заключается некоторый таинственный смысл. Вретище есть символ молитвы и поста. Кресла означают то, что дева не должна делать ни шагу вон из дому. Восковые свечи напоминают, что с возженными светильниками нужно ожидать пришествия Жениха. Чаши означают умерщвление плоти и дух всегда готовый к мученичеству, ибо чаша Господня упоявающа мя, яко державна (Пс. 22:5). Для непокровенных женщин маленькое опахало для прогнания небольших насекомых имеет то возвышенное значение, что скоро надобно оставить роскошь, потому что убиваемые мухи уничтожают запах благовония. Вот символы для девы и для матроны. А для нас ваши дары имеют обратный смысл, именно: праздным свойственно сидеть, кающимся – лежать во вретище, пьющим – нужно чаши иметь. От ночного же страха и вследствие того, что дух всегда возмущается злою совестью, позволяется и восковые свечи зажечь.
43. Письмо к Азелле
Я был бы неразумен, если бы думал, что я в состоянии воздать тебе благодарность. Один Бог может воздать твоей святой душе то, чего она заслужила. Я же недостойный не мог никогда ни думать, ни желать, чтобы ты оказала мне такую любовь о Христе. Впрочем хотя некоторые и считают меня злодеем, покрытым всякими преступлениями и хотя по грехам моим и этого даже мало: все-таки ты хорошо поступаешь, что даже и худых в душе твоей считаешь добрыми. О чужом рабе опасно судить (Рим. 14:4), тем более непозволительно говорить худое о праведном. Да, придет тот день, когда и ты вместе со мною поскорбишь о том, что не многие горели такою любовью.
Я человек порочный, переменчивый и непостоянный, лживый и обольщенный коварством сатаны. Что же безопаснее – верить ли порицаниям, или предполагать невинность, или же совсем не желать верить даже виновности? Некоторые целовали мои руки и в тоже время змеиными устами порицали: на губах скорбь обнаруживали, а в сердце радовались. Господь видел и смеялся им и меня, раба своего, соблюдал с ними до будущего суда. Тот походку и улыбку мою порицал, тот над лицом моим издевался, этот в простоте моей видел нечто другое. Я три года почти прожил с ними. Меня окружала густая толпа дев, – и я, сколько мог часто, беседовал с ними от божественных книг. Частое повторение таких уроков породило короткость, короткость установила доверие. Пусть же скажут, какие иные были у них чувства в моем присутствии, кроме чувств, приличных христианину? Взял я деньги у кого-нибудь, или не отвергнул больших или малых подарков? Звучала ли в моей руке чья-нибудь медь? Позволил ли себе когда-нибудь двусмысленную речь, или наглый взгляд? Обращают внимание только на то, что я мужчина и это с тех пор, как Павла отправлялась в Иерусалим. Но пусть поверили лжецу; почему же не верят его отрицанию? Ведь обвинитель и потом защитник один и хоть же человек, и конечно, он говорит правду скорее всего под влиянием мучений, чем в веселую пору. Видно, вымыслу легче верят, его охотно слушают и даже побуждаюсь придумать его, даже когда он еще не существует.
Пока я не знал жилища святой Павлы, до тех пор гремела ко мне любовь всего города. Почти общий суд признавал меня достойным высшего священства. Обо мне говорили блаженной памяти папе Дамасу. Меня считали святым, признавали смиренным и красноречивым. Неужели ж я вошел в дом какого-нибудь развратника? Ужели я увлекся шелковыми одеждами, блестящими камнями, раскрашенным лицом, жадностью к золоту? Нет, римская матрона могла покорить мою душу только слезами и постами, – только та могла привлечь мое внимание, которую я видел в печальном одеянии, ослепшею от слез, которую часто солнце заставало по целым ночам умоляющею милосердие Божие,– только та, чья песнь была псалом, предмет разговора – Евангелие, чьи утехи состояли в воздержании, а жизнь – в постничестве. Меня радовала только та, которую я никогда не видел за пищею. Но как скоро за ее чистоту я начал уважать и почитать ее, и удивляться ей, тотчас оставили меня все добродетели.
О зависть, первая язва! о сатанинское коварство, всегда преследующее святых! Не другие какие-нибудь римские женщины сделались предметом городской басни, а именно Павла и Меланья, которые презрев имущества свои, оставивши все дорогое, подняли крест Господень, как некоторое знамя благочестия. Если бы они наслаждались в банях[79], употребляли бы благовонные мази, то в своем богатстве и вдовстве они нашли бы оправдание роскоши и свободы, могли бы слыть госпожами и святыми. Но они хотят казаться прекрасными во вретище и пепеле и низойти в геенну огненную с постом и грязью: очевидно, что не таким погибнуть с шумом при рукоплесканьях толпы. И пусть бы язычники или иудеи осмеивали такую жизнь, тогда Павла и Мелания могли бы находить утешение в том, что они не нравятся Христу. Но, увы! люди-христиане, оставив попечение о собственном домостроительстве, и не замечая бревна в собственных очах, в чужом глазе отыскивают сучек. Они оскорбляют святые подвиги и в оправдание собственной виновности думают: нет святых, все достойны порицания, – погибающих толпа, грешников бесчисленное множество.
Ты любишь мыться каждый день: другой такую опрятность считает грязью. Ты изрыгаешь рябчиков и превозносишь осетрину: я бобами наполняю свой желудок. Тебя увеселяет толпа скоморохов: меня плачущие – Павла и Мелания. Ты жаден на чужое, они своим пренебрегают. Ты утешаешься над сладкими винами: они пьют холодную воду еще с большею приятностью. Ты считаешь себя пропавшим, если в настоящую минуту ничего не имеешь, не поедаешь, не проглатываешь: они желают будущего и уверены, что все сказанное в Писании – истина. Пусть будет тщетно и глупо верить в воскресенье тел: что тебе до того? Нам напротив твоя жизнь не нравится. Ты считаешь таких людей несчастными, а мы тебя считаем несчастнейшим. Мы платим друг другу одинаковою монетою, а потому и кажемся друг другу безумствующими.
Это я наскоро написал, госпожа моя Азелла, взошедши уже на корабль, задушаемый горем и слезами, я благодарю Бога моего, что Он удостоил меня быть одним из тех, кого мир ненавидит. Помолись же, чтобы я возвратился из Вавилона в Иерусалим, и чтобы владычествовал мною не Навуходоносор, но Иисус, сын Иоседека: пусть придет Ездра, что по толкованию означает «помощник», и отведет меня в мое отечество. Я безрассуден был, когда желал воспевать песнь Господню на земли чуждой и оставивши cионскую гору, обратился за помощью к Египту. Я забыл предостережение евангельское, что выходящий из Иерусалима тотчас впадает в разбойники, его обнажают, ранят и убивают. Если же священник и левит и прошли с презрением, есть однако ж тот милосердый самарянин, который на упрек иудеев: самарянин ты и беса имаши (Ин. 8:48), отрицал в себе беса, не отрицался, что он самарянин, потому что иудеи самарянином называли того, кого мы называем стражем (custos). Пусть некоторые считают меня злодеем; я охотно пришлю им раба, как свидетельство верности. И Господа моего иудеи называли волхвом; считали возмутителем и апостола. Я не изъят от искушений человеческих (1Кор. 10). Какой же род тесноты я перенес, воинствуя за крест? На меня взвели бесчестие ложного преступления. Но я знаю, с доброю или худою славою достигается царство небесное.
Приветствуй Павлу и Евстохию, моих во Христе, угодно или нет это миру. Приветствуй мать Албину и сестру Марцеллину и святую Фелицитату и скажи им: пред судищем Христовым мы станем вместе, и там обнаружится, кто как жил. Вспоминай обо мне, ты, пример непорочности и украшение девства, и укрощай морские волны твоими молитвами.