Беседа 17
Доказательство истины воскресения. – Где причина греха.
1Кор.6:12. Все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною.
1. Здесь (апостол) указывает на чревоугодников. Намереваясь снова обличать предавшегося прелюбодеянию, которое происходит от пресыщения и неумеренности, он сильно поражает эту страсть. Здесь говорит он не о запрещенных яствах, – они не позволительны, – а о тех, которые кажутся безразличными. Например: можно, говорит, есть и пить, но не следует – с неумеренностью. И вот что чудно и удивительно: как делает во многих других местах, так и здесь он показывает обратную сторону предмета и объясняет, что иногда состоящее в нашей власти не только бесполезно, но и обнаруживает не власть, а рабство. И во-первых, отклоняет от этого, как от неполезного, говоря: не на пользу, а во-вторых, как от ведущего к противоположному: «ничто не должно обладать мною». Смысл слов его следующий: ты, говорит, властен есть; сохраняй же свою власть и смотри, чтобы не сделаться рабом этого пожелания. Кто надлежащим образом пользуется им, тот властен над ним; а кто предается ему неумеренно, тот не имеет власти, но становится рабом, а властвует над ним неумеренность. Видишь, как он доказал, что считающий себя властелином сам находится под властью?
Так, часто Павел, о чем раньше я говорил, обращает возражения в обратную сторону, – то же сделал он и здесь. Вот смотри: каждый из коринфян говорит: я властен пресыщаться; а он говорит: ты делаешь это, не как властелин, а как находящийся под властью. Если ты невоздержен, то не ты имеешь власть над чревом, а оно над тобою имеет власть. Тоже можно сказать и о деньгах и о всем прочем. «Пища для чрева» (1Кор.6:13). Чревом он называет здесь не желудок, а чревоугодие, как и в другом месте, когда говорит: «их бог – чрево» (Флп.3:19), разумея не член (тела), но пресыщение. А что это так, выслушай дальнейшие слова: «и чрево для пищи. Тело же не для блуда, но для Господа». Чрево также есть тело. Но Он делает два сочетания: брашна и чревоугодие, которое назвал чревом, Христос и тело. Что же значит: «пища для чрева»? Пища, говорит, имеет тесную связь с чревоугодием, и чревоугодие с пищей; потому оно не может вести нас ко Христу, но влечет к пище. Это – жестокая и дикая страсть; она порабощает и принуждает служить себе. Для чего же ты, человек, пристращаешься к пище? Вот чем оканчивается это служение и более не ведет ни к чему; оно, покоряя, как бы какой госпоже, удерживает в этом рабстве и ничего другого не производит, кроме одной этой суеты. Притом, взаимно соединяясь, они взаимно и разрушают себя, «чрево брашна и брашна чрево», совершая бесполезное круговращение, подобно как согнивающее тело порождает червей, а черви уничтожают это тело, или как волна поднимаясь опускается и не производит более ничего. Он говорит это не о пище и теле, а порицает страсть чревоугодия и неумеренность в пище, как показывают дальнейшие слова: «но Бог уничтожит и то и другое» разумеет не желудок, а неумеренное пожелание, не пищу, а пресыщение. Первого он не осуждает, но еще предписывает касательно его следующее правило: «имея пропитание и одежду, будем довольны тем» (1Тим.6:8). Он осуждает (порочное) действие и в заключение своей беседы исправляет его молитвой. А некоторые говорят, что в словах его заключается предсказание о состоянии в будущем веке, т.е. что там мы не будем ни есть, ни пить. Если же умеренное употребление пищи будет иметь конец, то тем более должно воздерживаться от неумеренности. Затем, чтобы кто не подумал, что он осуждает тело, чтобы не заключил, что он от части переносит осуждение на все целое, и не сказал, что тело по природе своей служит причиной прелюбодеяния, послушай, что он говорит далее: я, говорит, осуждаю не природу тела, а неумеренное сластолюбие души; потому и присовокупляет: «тело же не для блуда, но для Господа». Оно создано не для того, чтобы ты жил невоздержно и прелюбодействовал, равно как и чрево не для того, чтобы ты предавался чревоугодию, но чтобы оно служило Христу, как главе, а Он был Господь телу. Устыдимся же и устрашимся, что мы, удостоившись такой чести, соделавшись членами Его, главенствующего над нами, бесчестим себя такими пороками! Таким образом достаточно обличив чревоугодников, (апостол) далее удерживает их от этого порока надеждой в будущем: «Бог, – говорит, – воскресил Господа, воскресит и нас силою Своею» (1Кор.6:14).
2. Видишь ли опять мудрость апостола? Достоверность воскресения он всегда доказывает примером Христа, и особенно теперь. Если тело наше есть член Христов, а Христос воскрес, то и тело, без сомнения, последует за Главою. «Силою Своею». Так как он упомянул о предмете непостижимом и необъяснимом соображениями разума, то и приписывает воскресение Христово непостижимой силе Божией, не мало опровергая этим доказательством неверующих. О воскресении Христовом он не сказал: Бог и Господа воскресит, – потому что оно уже совершилось, – а как? «Бог воскресил Господа»; и доказывать это не было нужды. О нашем же воскресении, которого еще не было, сказал не так, но как? «Воскресит и нас силою своею»; несомненным могуществом Виновника воскресения заграждает уста противников. А что он приписывает воскресение Христово Отцу, не смущайся этим. Такое выражение не означает, будто Христос бессилен, потому что сам Он говорил: «разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его» (Ин.2:19); и еще: «имею власть отдать жизнь Мою и власть имею опять принять ее» (Ин.10:17–18). И Лука в Деяниях говорит: «которым и явил[25] Себя живым» (Деян.1:3). Почему же Павел употребляет такое выражение? Потому, что свойственное Сыну приписывается Отцу и свойственное Отцу приписывается Сыну: «ибо, что творит Он, то и Сын творит также» (Ин.5:19). И весьма благовременно он упоминает здесь о воскресении; такими надеждами он обуздывает силу чревоугодия и как бы так говорит: ты ешь и пьешь невоздержно, – какой же конец этого? Никакого, кроме одного тления. Ты соединился со Христом, – какой конец этого? Великий и дивный: будущее воскресение, славное и превосходнейшее всякого описания.
Итак, пусть никто не сомневается в истине воскресения. Если же кто не верует, то пусть подумает, сколько (тварей Бог) сотворил из ничего, и примет это за доказательство истины воскресения: ведь то, что уже случилось, гораздо удивительнее и представляет непостижимое чудо. Смотри: Бог, взяв землю, смесил ее и образовал человека, – землю, которая прежде не существовала. Как же земля стала человеком? Как она из небытия приведена в бытие? Как произошло из ней все: бесчисленные роды животных, семян, растений, тогда как при этом не было болезней рождения, не ниспадал дождь, не было ни земледелия, ни волов, ни плуга, и ничего другого, что содействовало бы к их появлению? Бог для того и произвел в начале из неодушевленного и бесчувственного вещества столько родов растений и бессловесных животных, чтобы тогда же внушить тебе истину воскресения. Сотворение непостижимее воскресения; не одно и то же – зажечь угасшую свечу, или произвести огонь, никогда не существовавший; не одно и то же – восстановить разрушившийся дом, или создать вовсе не существовавший. Здесь есть по крайней мере готовое вещество, а там не было и вещества. Потому Он сделал наперед труднейшее, чтобы ты допустил легчайшее, – труднейшее, говорю, не для Бога, но для нашего представления. Для Бога нет ничего трудного, но как живописец, написавший одну картину, легко может написать их и множество, так и Бог еще легче может сотворить бесчисленное множество миров; или лучше, как для тебя легко представить город и множество миров, так для Бога легко сотворить их, или даже гораздо легче. Ты по крайней мере употребляешь несколько времени на представление, а Бог – и того нет, но сколько камни тяжелее самых легких вещей или, лучше, разума нашего, столько наш разум уступает в быстроте творческой силе Божией. Ты удивляешься могуществу Его на земле? Подумай же еще, как произошло небо, прежде не существовавшее, как бесчисленные звезды, как солнце, как луна, которые все прежде не существовали? Еще, скажи мне, как по сотворении они держатся и на чем? Какое основание имеют они, равно как и земля? Что за землей? Что опять за тем, что за землей? Видишь ли, в какое недоумение впадает умственный взор твой, как скоро ты не прибегаешь к вере и к непостижимой силе Творца? Если же хочешь объяснять это делами человеческими, то можешь и таким образом несколько окрылить разум свой. Какими, скажешь, делами человеческими? Не видишь ли ты, как горшечники выделывают сосуд из смешанного и бесформенного вещества, как рудокопы из металлоносной земли извлекают золото, железо и медь, как выделывающие стекло обращают песок в твердое и прозрачное тело? Говорить ли о сыромятниках и красильщиках пурпуровых одежд, как они придают им один цвет вместо другого? Говорить ли о нашем рождении? Не малое ли семя, сперва не имеющее вида и очертания, сообщается в приемлющую его утробу? Каким же образом является живое существо? А пшеница? Не голое ли зерно бросается в землю? Не согнивает ли оно, будучи посеяно? Откуда же является колос, стебли и все прочее? Каким образом малое зернышко смоковницы, упавши на землю, часто производит корни, ветви и плоды? Все это ты допускаешь и не подвергаешь сомнению, а требуешь от Бога отчета только в том, как он преображает наше тело? Можно ли простить это?
3. Все это и подобное говорим мы язычникам; а верующим Писанию мне и говорить нет нужды. Если бы ты захотел исследовать все дела Божии, то чем Бог был бы больше человека? Даже и дела многих людей мы не исследуем. Если же мы поступаем так по отношению к людям и не исследуем дел их, то тем более не должно исследовать премудрость Божию и требовать от нее отчета; и во-первых, потому, что Возвестивший достоин веры; во-вторых, потому, что самые дела Его не доступны суждениям разума. Бог не так немощен, чтобы производить только то, что может быть постигнуто твоим слабым разумом. Если ты не понимаешь дел художника, то тем более – высочайшего Художника, Бога. Итак, не сомневайтесь в истине воскресения; иначе вы будете весьма далеки от надежды (благ) будущих. И чем выражают свою мудрость или, лучше, свое безумие возражатели? Как, говорят они, воскреснет тело, когда оно смешается с землей, обратится в прах и рассеется по разным местам? Для тебя это кажется непостижимым, но не для недремлющего Ока; для Него все ясно. Ты не видишь раздельно того, что смешано, а Оно видит все; ты не знаешь и того, что в сердце ближнего, а Оно знает все. Если же ты не веруешь воскресению потому, что не знаешь, как Бог совершит воскресение, то, значит, не веруешь и тому, что Он знает сердечные помышления, которые также невидимы. Вещество тела и по разрушении остается видимым, а помышления невидимы. Потому Видящий невидимое со всей ясностью неужели не видит видимого и не может легко восстановить состава телесного? Очевидно, может.
Итак не сомневайся в (истине) воскресения; это (сомнение) – внушение диавольское. Диавол старается внушать это не только для того, чтобы не верили воскресению, но чтобы прекратились и погибли и дела добродетели. В самом деле, человек, не ожидающий воскресения и предстоящего отчета в делах своих, едва ли будет добродетелен, а не упражняющийся в добродетели не станет верить и воскресению; то и другое взаимно подкрепляется: порок неверием и неверие пороком. Обремененная грехами совесть, страшась и трепеща пред будущим воздаянием и не желая находить утешение в перемене к лучшему, старается успокоить себя неверием. Если ты будешь утверждать, что нет ни воскресения, ни суда, он скажет: следовательно, и я не буду отдавать отчета в грехах своих. Но что говорит Христос? «Заблуждаетесь, не зная Писаний, ни силы Божией» (Мф.22:29). Бог не совершил бы таких дел, если бы не хотел воскресить нас, но (предположил) разрушить и обратить в ничто; не распростер бы неба, не основал бы земли, не создал бы и всего прочего только для одной настоящей кратковременной жизни. Если же Он сделал столько для настоящей жизни, то чего не сделает для будущей? А если нет жизни будущей, то мы гораздо презреннее (тварей), созданных для нас; ведь и небо, и земля, и море, и реки, и даже некоторые из бессловесных животных долговечнее нас. Так ворон, порода слонов и многие другие животные долее нас пользуются настоящей жизнью. Наша жизнь коротка и многотрудна, а их – продолжительна и более чужда попечений и скорбей. Что же, скажи мне, неужели Бог сотворил рабов лучше их владык? Нет, увещеваю, человек, не думай так, не скудоумничай и не сомневайся в могуществе Бога, твоего Владыки. Бог благоволил сотворить тебя в начале бессмертным, но ты не захотел быть таким. Знамениями бессмертия были беседа с Богом и безбедственная жизнь, чуждая печалей, забот, трудов и всего временного. Адам не имел нужды ни в одежде, ни в кровле, ни в других подобных вещах, но уподоблялся ангелам, предвидел многое в будущем и был исполнен великой мудрости; знал и то, что Бог сотворил тайно, именно касательно жены; потому и сказал: «вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей» (Быт.2:23). Труд привзошел после, изнурение – после, стыд, страх и трепет – после, а прежде не было ни печали, ни болезни, ни воздыхания. Но (Адам) не устоял в этом достоинстве.
4. Почему же, скажешь, я страдаю и погибаю за него? Нет, не за него; и сам ты не без греха, но совершил, если не тот же самый, то другой грех. Притом наказание принесло тебе не вред, а пользу. Слова твои, может быть, имели бы некоторое основание, если бы ты навсегда остался смертным; а теперь ты бессмертен и, если захочешь, можешь просиять более солнца. Но, скажешь, если бы я имел тело не смертное, то не согрешил бы. А тот (Адам), скажн мне, смертное ли имел тело, когда согрешил? Нет, если бы тело его было смертно, то смерть не была бы назначена ему в наказание. Впрочем смертное тело не служит препятствием к добродетели, но еще вразумляет и весьма много способствует, как видно из следующего: если одно ожидание бессмертия так надмило Адама, то, если бы он в самом деле был бессмертен, в какую не впал бы гордость? Теперь, согрешив, ты можешь исправиться потому самому, что тело твое уничиженно, слабо и подвержено разрушению; эти мысли могут вразумить тебя; а если бы ты грешил в бессмертном теле, то грехи твои, может быть, остались бы неисправимыми. Итак, не смертность причиною греха, – не обвиняй ее, – но злое произволение есть корень зол. Отчего тело не причинило вреда Авелю? Отчего бесплотность не принесла никакой пользы злым духам? Хочешь ли знать, как смертное тело не только не вредит, но еще доставляет пользу? Послушай, сколько доброго ты можешь получить от него, если будешь бдителен. Оно отклоняет и отвлекает тебя от зла болезнями, скорбями, трудами и тому подобным. Но, скажешь, оно влечет и к прелюбодеянию? Нет, не тело, а разнузданность: телу свойственно только то, о чем я выше сказал. Невозможно человеку, вступившему в эту жизнь, не терпеть болезней, скорбей и печалей; а не блудодействовать возможно. Потому, если бы пороки зависели от природы тела, то они были бы общи всем: все естественное таково и есть; а прелюбодеяние не таково; болезни происходят отсюда, а прелюбодеяние – от произволения. Итак, не обвиняй тела, чтобы диавол не отнял у тебя чести, которую даровал тебе Бог.
Если мы захотим, то тело может быть прекрасной уздой, укрощающей похоти души, смиряющей гордость, низлагающей тщеславие, способствующей нам к совершению великих добродетелей. Не говори мне о (людях) невоздержных: мы часто видим, как и кони несутся по стремнинам, свергнув возницу вместе с уздой, но не виним в том узду. Не она опустившись причинила это, но возница, не удержавший ее, все испортил. Точно так рассуждай и здесь. Если видишь молодого человека, живущего невоздержно и предающегося порокам, то обвиняй не тело, а влекомого возницу, т.е. разум. Как не вожжи причиняют зло вознице, а сам он бывает виновен во всем, не хорошо удерживая их, – потому они и подвергают его наказанию, запутывая его, увлекая и принуждая разделять с ними бедственную участь, так и здесь. Мы, говорят они, обуздывали коня, пока ты держал нас; а когда выпустил из рук, то мы подвергаем тебя наказанию за небрежность, запутываем и увлекаем тебя, чтобы впредь не случилось того же. Итак, никто не обвиняй вожжей, но себя самого и свою развращенную волю. Возница у нас – разум, вожжи, соединяющие коней с возницей, – тело. Если они будут удерживаемы хорошо, то не потерпишь ничего худого; а если выпустишь из рук, то испортишь и погубишь все. Будем же благоразумны и станем обвинять не тело, а злое расположение. Диавол всячески старается внушить неразумным, чтобы они обвиняли более тело, или Бога, или ближнего, а не свою развращенную волю, чтобы, постигнув истинную причину зла, они не вырвали ее с корнем. Но вы, зная коварство его, направьте на него гнев свой и, предоставив ярмо вознице, обратите умственный взор свой к Богу. В других делах назначающий подвиги сам нисколько не содействует, а только ожидает окончания; здесь же совершает все подвигоположник Бог. Будем же просить милости Его, и несомненно сподобимся будущих благ, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Беседа 18
Человек имеет возможность не грешить.
1Кор.6:15. Разве не знаете, что тела ваши суть члены Христовы? Итак отниму ли члены у Христа, чтобы сделать их членами блудницы? Да не будет!
1. От блудника (апостол) перешел к корыстолюбцу, а теперь опять переходит к блуднику, обращая речь не к нему, но к другим, не виновным в прелюбодеянии, и, предостерегая их от того же греха, вместе с тем обличает его, потому что грешник и в том случае, когда речь обращается к другому, трогается и мучится от пробуждающейся в нем совести. Страх наказания, конечно, мог достаточно удерживать их от нарушения целомудрия: но (апостол) хочет достигнуть этого не одним страхом, и потому с угрозами употребляет и вразумления. Прежде, говоря об этом грехе, он определил за него наказание, показал вред, происходящий для всех от общения с кровосмесником, и, тем окончив, перешел к корыстолюбцу; ему, равно как и всем другим исчисленным грешникам, угрожал лишением царствия, и тем окончил речь; а здесь он предлагает и весьма сильное увещание. Кто назначает только наказания за грех, а не показывает, что он весьма тяжел, тот чрез наказания не сделает ничего важного; также и тот, кто делает только увещания, а не устрашает наказаниями, не много тронет (людей) нечувствительных. Потому Павел делает то и другое, и вразумляет словами: «разве не знаете, что мы будем судить ангелов?» (1Кор.6:3) и устрашает словами: «или не знаете, что... лихоимцы... Царства Божия не наследуют?» (1Кор.6:9–10).
Таким же образом он говорит и против кровосмесника. Устрашив его прежде сказанным, отлучив, предав сатане и напомнив о будущем дне, он теперь вразумляет: «разве не знаете, что тела ваши суть члены Христовы?» – беседуя с ними, как бы с благородными детьми. Выше он сказал: «тело... для Господа» (1Кор.6:13): теперь точнее объясняет это, как делает и в другом месте, когда говорит: «и вы – тело Христово, а порознь – члены» (1Кор.12:27). Такое сравнение он употребляет во многих местах, хотя не в одном и том же значении, но иногда для выражения любви, а иногда для усиления страха: здесь же употребляет его для внушения страха и ужаса: «вземь ли убо уды Христовы, сотворю уды блудничи? Да не будет». Ничего не может быть страшнее этих слов. Не сказал: «итак отниму ли члены у Христа», соединю их с блудницею, но что? «Чтобы сделать членами блудницы». Такое выражение гораздо разительнее.
Далее показывает, как с блудником действительно это бывает: «или не знаете, – говорит, – что совокупляющийся с блудницею становится одно тело с нею?» (1Кор.6:16)? Откуда это известно? «Будут, – говорит, – два одна плоть». «А соединяющийся с Господом есть один дух» (1Кор.6:17). Прилепившись друг к другу, два уже не могут быть двумя, но оба делаются одним. И, смотри, как он опять с помощью самых имен ведет обличение, употребляя слова: блудница и Христос. «Бегайте блуда». Не сказал: воздерживайтесь от прелюбодеяния, но: бегайте, т.е. тщательно старайтесь удаляться от этого порока. «Всякий грех, какой делает человек, есть вне тела, а блудник грешит против собственного тела» (1Кор.6:18). Это менее важно, нежели выше сказанное; но, говоря о блудниках, он со всех сторон обличает грех их и показывает важность вины их и великим и малым: первое сказано для более благоговейных, а последнее для более слабых. Мудрость Павла обнаруживается именно и в том, что он вразумляет представлением не только великого, но и малого, и постыдного и непристойного. Но, скажешь, разве убийца, корыстолюбец и грабитель нс оскверняют своей руки? Это всякому известно: но так как нельзя было сказать, что нет никого хуже блудника, то он иначе изображает важность этого греха, объясняя, что от блуда все тело становится нечистым; оно оскверняется так, как бы упадало в грязный сосуд, наполненный нечистотой. Потому и у нас есть такой обычай: после дел корыстолюбия и хищения никто не заботится омыться, но прямо возвращается домой, а после прелюбодеяния идут омыться, как бы всецело сделавшись нечистыми: так совесть стыдится по преимуществу этого греха! Тяжек и тот и другой грех, и корыстолюбие и прелюбодеяние, и (тот и другой) ввергают в геенну; но, делая все предусмотрительно, Павел показывает важность прелюбодеяния всем, чем только мог. «Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святаго Духа?» (1Кор.6:19).
2. Не просто он сказал: Духа, но: живущего в вас, чтобы утешить слушателей, и в пояснение этих слов присовокупил: «Которого имеете вы от Бога»; указал Виновника, чтобы и возвысить их и устрашить величием дара и милостью Подателя. «И вы не свои». Это не только служит к обличению, но и побуждает к добродетели. Как, говорит, можешь ты делать, что хочешь? Ты не властен над собою. Говоря это, он не отвергает свободной воли. «как словами: Все мне позволительно, но не все полезно», он не отнимает у нас свободы, так и здесь, выражаясь: «вы не свои», он не нарушает свободной воли, но отклоняет от порока и показывает попечение о нас Владыки. Потому и присовокупляет: «ибо вы куплены дорогою ценою» (1Кор.6:20). Но если я сам не свой, то как ты требуешь от меня исполнения обязанностей? Как, продолжая речь, говоришь еще: «посему прославляйте Бога» в теле вашем и в духе вашем, «которые суть Божии»?
Что же значит: «вы не свои»? И что он хочет внушить чрез это? Утвердить нас, чтобы мы не грешили и не следовали неуместным похотям души. У нас бывает много неуместных пожеланий, но мы должны воздерживаться, и можем; а если бы мы не могли, то и увещание было бы излишне. Смотри, как он утверждает нас. Сказав: «вы не свои», не говорит далее: а подчинены необходимости, но: «куплены дорогою ценою». Почему же он так говорит? Здесь, иной быть может скажет, следовало бы показать, что у нас есть Владыка. Но это у нас общее с язычниками; а «куплены дорогою ценою» принадлежит исключительно нам. Он напоминает о величии благодеяния и образе нашего спасения, показывая, что мы искуплены тогда, как были чуждыми Ему, и не просто, но ценою. «Посему прославляйте», являйте Бога в теле вашем и в духе. Внушает не только телом не совершать прелюбодеяния, но и в духе души не помышлять ничего порочного и не удалять благодати. «Которые суть Божии» (1Кор.6:20). После слова: вашем, присовокупляет: «которые суть Божии», постоянно напоминая нам, что все у нас Владычне – и тело, и душа, и дух. Некоторые говорят, что под духом он разумеет здесь духовное дарование; когда оно бывает у нас, то Бог прославляется; а бывает оно тогда, когда мы имеем чистое сердце. Божиими же назвал он их не только потому, что Бог сотворил их, но и потому, что когда они сделались чуждыми Ему, Он вторично приобрел их ценою крови Сына. Смотри, как он относит все ко Христу, как возводит нас на небо. Вы, говорит, члены Христа, вы – храм Духа; не будьте же членами блудницы; вы бесчестите не свое тело, потому что это тело – не ваше, а Христово. Этими словами показывает человеколюбие (Христа), Который сделал наше тело Своим, и вместе пресекает нашу порочную власть (над ним). Если у вас, говорит, тело не ваше, то вы не имеете права бесчестить тело другого, особенно когда оно принадлежит Владыке, или осквернять храм Духа. Если вошедший в дом частного человека и произведший в нем бесчинство подвергается великому наказанию, то, подумай, какому мучению подвергнется делающий храм Царя вертепом разбойника! Представляя все это, стыдись живущего в тебе; это – Утешитель; страшись сочетавшегося с тобою и усвоившего тебя Себе; это – Христос. Не сделался ли ты членом Христовым? Представляй это и будь целомудрен. Подумай, чьи были и чьими стали члены твои. Прежде они были членами блудницы, а Христос сделал их членами собственного тела. Потому ты уже не имеешь власти над ними, а должен служить Тому, кто освободил их. Если бы ты, имея дочь, по великой глупости продал ее содержателю блудниц на блудодеяние, а сын царя, случившийся при этом, освободил ее от такого рабства и взял себе в супружество, то ты уже не был бы властен отвести ее в распутный дом, после того, как однажды отдал и продал. То же и с нами. Мы продали плоть свою диаволу, этому жестокому содержателю блудниц, а Христос, видя это, исторгнул и освободил ее от этой злой власти; потому она принадлежит уже не нам, а освободившему ее. Пользоваться ею, как невестою царя, никто тебе не препятствует; если же будешь употреблять ее на прежние дела, то потерпишь то, что следует терпеть подобным оскорбителям. Итак надобно украшать ее, а не бесчестить. Ты не имеешь власти над плотию на удовлетворение порочных пожеланий, а только на исполнение заповедей Божиих. Подумай, от какого бесчестия Бог избавил ее. Естество наше прежде было бесчестнее всякой блудницы: разбои, убийства, всякий порочный помысл, входя в него, любодействовали с душою за малую и ничтожную цену – за скоропреходящее удовольствие; душа, сочетаваясь с порочными помыслами и деяниями, получала от них одно только это воздаяние.
3. Но это, бывшее прежде, хотя и тяжко, все же не так тяжко, а оскверняться после неба, после царствия, после приобщения страшных таин, – заслуживает ли это прощения? Или ты не думаешь, что с корыстолюбцами и со всеми вышеисчисленными грешниками совокупляется сам диавол? Или не думаешь, что он совокупляется и с женщинами, украшаюшими себя для сладострастия? Кто станет противоречить этому? Если же кто станет возражать, то пусть раскроет душу столь бесстыдных женщин, и он увидит, что злой дух тесно сочетался с ними. Трудно, возлюбленные, трудно, а может быть, и невозможно, украшая таким образом тело, украшать вместе и душу; заботясь об одном, приходится неизбежно опустить другое; то и другое по природе своей не может быть вместе. Потому (апостол) и говорит: «совокупляющийся с блудницею становится одно тело:... а соединяющийся с Господом есть один дух». Последний становится духом, хотя и облечен телом, потому что если в нем нет ничего телесного, грубого и земного, если он только обложен телом, а вся власть принадлежит душе и духу, то Бог прославляется им. Потому нам и заповедано говорить в молитве: «да святится имя Твое» (Мф.6:9). И Христос говорит: «да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного» (Мф.5:16). Так прославляют Его небеса, не звук издавая, но своим видом возбуждая удивление и располагая к прославлению Создателя.
Так будем прославлять Его и мы, или даже еще более; а мы можем это, если захотим. Не столько небо, день и ночь, сколько святая душа прославляет Бога. Кто взглянет на красоту неба, говорит: слава Тебе, Боже, сотворившему такие дела; так и взглянувший на добродетель человека (будет говорить) то же, и даже гораздо более. При взгляде на творения, не все прославляют Бога, но многие говорят, что они существуют сами собой, а другие приписывают творение и промышление мира злым духам, впадая таким образом в крайне непростительный грех; но при взгляде на добродетель человека, никто не может быть настолько бесстыдным, а всячески прославит Бога, видя, что служащий Ему живет добродетельно. Кто не подивится, когда какой-нибудь человек, имея общую с другими природу, обращаясь среди людей, подобно адаманту, не сокрушается от множества страстей, – когда он среди огня, железа и зверей является крепче адаманта и преодолевает все силой благочестия, – когда его оскорбляют, а он благословляет, его злословят, а он восхваляет, его обижают, а он молится за обижающих, его гонят, а он благодетельствует своим врагам и гонителям? Такие и подобные дела гораздо более неба прославят Бога. Язычники, взирая на небо, не стыдятся; но, видя святого мужа, строго исполняющего правила любомудрия, стыдятся и осуждают себя. Когда имеющий одинаковую с ними природу является столько выше их, сколько небо – земли, и даже еще более, то они невольно признают, что это совершается силой божественной; потому (Христос) и говорит: «и прославят Отца вашего Небесного». Хочешь ли еще видеть, как Бог прославляется жизнью рабов Своих, равно как и чудесами? Некогда Навуходоносор ввергнул в пещь трех отроков; но увидев, что огонь не коснулся их, «сказал: благословен Бог..., Который послал Ангела Своего и избавил рабов Своих из печи, которые надеялись на Него и не послушались царского повеления» (Дан.3:95). Что говоришь ты? Тебе оказали презрение, а ты удивляешься презревшим? Да, говорит, за то самое, что они оказали мне презрение: это самое и представляет причиной удивления. Таким образом здесь не только знамение послужило к прославлению Бога, но и решимость вверженных. Кто сравнит то и другую, тот увидит, что последняя не меньше первого. Решиться в душе своей быть ввергнуту в пещь, – это чудо не меньше того, как и остаться невредимым в пещи. Не изумительно ли, что царя вселенной, имевшего у себя столько оружия, войска, военачальников, правителей и наместников, обладавшего землей и морем, презрели пленные отроки, связанные преодолевали связавшего и победили все это воинство? Окружавшие царя не могли сделать с ними, что хотели, хотя призвали на помощь себе печь; а обнаженные, порабощенные, пришельцы и не многие числом – что в самом деле меньше трех? – будучи связаны, победили несметное воинство. Смерть уже была презираема, потому что имел придти Христос. Как пред восходом солнца, прежде нежели явятся лучи его, уже бывает виден свет дневной, так и пред восходом Солнца правды смерть уже стала отступать. Что может быть блистательнее этого зрелища? Что славнее этой победы? Что знаменитее этих новых трофеев?
4. То же бывает и с нами. И ныне есть царь вавилонской печи; и ныне он возжигает пламень сильнее того; и ныне есть повелевающий поклоняться истукану; у него есть и вельможи, и воины, и обольстительная музыка; и многие поклоняются этому истукану, разнообразному и великому. Этот, подобный тому, истукан есть корыстолюбие, не пренебрегающее и железом, слагающееся из самых разнообразных вещей и заставляющее поклоняться всему, и меди, и железу, и вещам гораздо худшим. Но как есть это, так есть ныне и подражатели отроков, которые говорят: «богам твоим служить не будем и» образу твоему «не поклонимся» (Дан.3:18), но лучше претерпим пещь нищеты и всякое другое бедствие за законы Божии. Обладающие многим и ныне также, как тогда, часто покланяются этому (истукану) и опаляются; а не имеющие ничего и презирают его, и находящиеся в нищете наслаждаются большей прохладой, чем живущие в изобилии, подобно тому, как и тогда ввергавшие были опалены, а вверженные находились среди огня, как бы в воде и росе. И сам мучитель более отроков горел тогда в огне, который сильно был воспламенен в нем гневом его. У них огонь не мог коснуться даже оконечностей волос; а у него гнев сильнее огня сожигал душу. Представь, каково было ему перенести презрение от пленных отроков в глазах такого множества людей? Здесь он и показал, что и город их он взял не собственной силой, а за грехи многих, потому что если он не мог преодолеть связанных и притом вверженных в печь, то как он мог бы победить их, если бы они все были таковыми? Очевидно, что грехи многих предали город. Посмотри и на то, как отроки были далеки от тщеславия. Они сами не бросались в пещь, но наперед уже соблюдали заповедь Христову: «молитесь, чтобы не впасть в искушение» (Мф.26:41); и не думали бежать, когда вели их, но смело вышли на средину; не искали боя без вызова, и не устрашались после вызова, а были готовыми на все, мужественными и неустрашимыми. Послушаем, что говорили они, чтобы и отсюда узнать их любомудрое настроение. «Есть Бог... на небесах, – говорят они, – Который силен избавить нас» (Дан.3:17); не о себе заботятся, но, готовясь на сожжение, беспокоятся о славе Божией. Чтобы ты как-нибудь, говорят, не обвинил Бога в бессилии, если мы будем сожжены, для этого мы прямо возвещаем тебе все наше исповедание: есть Бог на небесах, не такой, как этот земной истукан, бездушный и безгласный, но могущий исторгнуть и разженной пещи; не обвиняй же Его в бессилии за то, что Он попускает впасть в нее; Он так силен, что и вверженных нас может исхитить из пламени. «Если же и не будет того, то да будет известно тебе, царь, что мы богам твоим служить не будем и золотому истукану, которого ты поставил, не поклонимся» (Дан.3:18). Смотри, как мудро и то, что они не знали будущего. Если бы они предвидели будущее, то не было бы удивительно то, что они сделали.
В самом деле, удивительно ли было бы, если бы они решились на опасность, будучи уверены в спасении? Бог прославился бы, смогший избавить их от печи, а они не были бы достойны удивления, как решившиеся на дело, не опасное для них. Потому Бог и оставил их в неведении будущего, чтобы более прославить их, и как они убеждали царя не обвинять Бога в бессилии, если бы они были сожжены, так и Бог сделал то и другое, и явил свою силу и показал во всей славе неустрашимость отроков. Отчего же у них, скажешь, могло быть сомнение и неуверенность в том, что они непременно спасутся? Оттого, что они признали себя ничтожными и недостойными такого благодеяния. А что это не моя догадка, видно из прискорбных слов, которые они произносили в печи: «согрешили мы, и поступили беззаконно,... мы не можем открыть уст» (Дан.3:29, 33); потому они и сказали: «если же и не будет того» (Дан.3:18). Если же они не сказали этого ясно, – например так: Бог силен избавить нас, но если не избавит, то не избавит за грехи наши, – не удивляйся этому; тогда варвары подумали бы, что они под предлогом своих грехов скрывают бессилие Божие. Потому, сказав только о всемогуществе Божием, они не высказывают (упомянутой) причины. С другой стороны они хорошо научены были не испытывать судеб Божиих. После сказанных слов они пошли в огонь, и при том ни царя не поносили, ни истукана не ниспровергали. (Человек) доблестный таков и должен быть – благоразумен и кроток, особенно в опасностях, чтобы видно было, что он идет на подвиги не по раздражению и тщеславию, а по мужеству и благоразумию. Кто поносит, того подозревают в этих страстях; а кто терпит и, будучи влеком, совершает подвиги с кротостью, тому не только удивляются за его мужество, но не менее прославляют его и за благоразумие и кротость. Точно так поступили тогда и отроки: они явили и мужество и совершенную кротость, и сделали все не ожидая награды и возмездия, или воздаяния. «И аще не восхощет, – говорят они, – изъяти нас,... богом твоим не служим» (Дан.3:17–18); мы получили награду уже в том, что удостоились быть непричастными нечестию и за то предать тела на сожжение. Так и мы, уже получив воздаяние, – а получили мы его в том, что удостоились познать Бога и соделаться членами Христовыми, – не будем делать себя членами блудницы. Таким страшным словом следует заключить нашу беседу, чтобы, живо чувствуя страх угрозы, мы действием этого страха соблюдали себя чище золота. Так, отрешившись от прелюбодеяния, мы сможем узреть Христа, на Которого да сподобимся все мы воззреть с дерзновением в тот день, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Беседа 19
О правах супружества. – В отношении ко Христу раб и свободный равны. – Пагубные следствия зависти.
1Кор.7:1–2. А о чем вы писали ко мне, то хорошо человеку не касаться женщины. Но, во избежание блуда, каждый имей свою жену, и каждая имей своего мужа.
1. Исправив три весьма важные недостатка, во-первых, разделение церкви, во-вторых, (порок) кровосмесника и, в-третьих, корыстолюбие, (апостол) говорит теперь более кротко, и между прочим предлагает наставление и совет касательно брака и девства, чтобы успокоить слушателей после тяжких укоризн. Во втором послании (к Коринфянам) он поступает иначе: начинает кротко, а оканчивает строго; здесь же, окончив речь о девстве, он опять обращается к обличениям, предлагая не все вдруг, но разнообразя свою речь тем и другим, сообразно с требованием времени и свойствами предметов. Говорит: «а о чем вы писали ко мне», потому что коринфяне писали к нему, должно ли воздерживаться от жены, или нет? Отвечая на это и постановляя правила о браке, он заводит речь и о девстве. «Хорошо человеку не касаться женщины». Если ты, говорит, ищешь блага весьма превосходного, то лучше совершенно не сочетаться с женщиной; если же ищешь состояния безопасного и сообразного с твоей немощью, то вступай в брак. А так как могло случиться, как и ныне бывает, что муж желает, а жена нет, или наоборот, то смотри, как он говорит о том и о другом. Некоторые утверждают, что слова его относятся к священникам; но я, принимая в соображение последующие слова, не могу с этим согласиться, – тогда он не преподал бы этого наставления в общем виде. Если бы он писал только о священниках, то сказал бы: хорошо учителю не касаться женщины; а теперь говорит вообще: «хорошо человеку», не священнику только; и еще: «остался ли без жены? не ищи жены» (1Кор.7:27). Не сказал: ты – священник и учитель, а неопределенно; такова и вся речь его вообще. Сказав: «во избежание блуда, каждый имей свою жену», он самой причиной дозволения побуждает к воздержанию. «Муж оказывай жене должное благорасположение; подобно и жена мужу» (1Кор.7:3). Что значит: «должное благорасположение»? Жена не властна над своим телом, но есть и раба и вместе госпожа мужа.
Если ты уклоняешься от должного служения, то оскорбляешь Бога; если же хочешь уклониться, то лишь с дозволения мужа, хотя бы это и на короткое время. Потому и называет это дело должным, чтобы показать, что никто (из супругов) не властен над собой, но – рабы друг друга. Итак, когда ты видишь, что блудница искушает тебя, ты скажи: мое тело принадлежит не мне, а жене. То же пусть говорит и жена покушающимся нарушить ее целомудрие: мое тело принадлежит не мне, а мужу. Если же ни муж, ни жена не властны над своим телом, то тем более над имуществом. Послушайте, имеющие мужей и имеющие жен: если вам не следует считать тела своим, то тем более имущества. Правда, в некоторых местах и ветхого и нового завета отдается мужу великое преимущество; так говорится: «к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою» (Быт.3:16); и Павел в одном послании делает такое различие (между супругами): «мужья, любите своих жен,... а жена да боится своего мужа» (Еф.5:25, 33); но здесь (приписывается обоим) одинаковая власть, ни больше, ни меньше. Почему? Потому, что у него речь о целомудрии. В других отношениях, говорит, муж пусть имеет преимущество, а в целомудрии – нет, ни «муж не властен над своим телом», ни жена (1Кор.7:4). Большое равенство чести и никакого преимущества.
«Не уклоняйтесь друг от друга[26], разве по согласию» (1Кор.7:5). Что это значит? Жена не должна, говорит, воздерживаться против воли мужа, и муж (не должен воздерживаться) против воли жены. Почему? Потому, что от такого воздержания происходит великое зло; от этого часто бывали прелюбодеяния, блудодеяния и домашнее расстройство. Ведь если иные, имея своих жен, предаются прелюбодеянию, то тем более (будут предаваться ему), когда лишены будут этого утешения. Хорошо сказал: не лишайте себя; то, что здесь назвал лишением, выше назвал долгом, чтобы показать, как велика их взаимная зависимость: воздерживаться одному против воли другого значит лишать, а по воле – нет. Так, если ты возьмешь у меня что-нибудь с моего согласия, это не будет для меня лишением; лишает тот, кто берет против воли и насильно. Это делают многие жены, совершая большой грех против справедливости и тем подавая мужьям повод к распутству и все приводя в расстройство. Всему должно предпочитать единодушие; оно всего важнее. Если хочешь, докажем это опытом. Пусть будет жена и муж и пусть жена воздерживается, тогда как муж этого не хочет. Что произойдет? Не станет ли он тогда предаваться прелюбодеянию, или, если не станет прелюбодействовать, не будет ли скорбеть, беспокоиться, разжигаться, ссориться и причинять жене множество неприятностей? Какая польза от поста и воздержания, когда нарушается любовь? Никакой. Сколько неизбежно произойдет отсюда огорчений, сколько хлопот, сколько раздоров!
2. Если в доме муж и жена не согласны между собой, то их дом не лучше обуреваемого волнами корабля, на котором кормчий не согласен с рулевым. Потому (апостол) и говорит: «не уклоняйтесь друг от друга, разве по согласию, на время, для упражнения в посте и молитве». Здесь он разумеет молитву, совершаемую с особенным тщанием, потому что если бы совокупляющимся он запрещал молиться, то откуда бы взялось время для непрестанной молитвы? Следовательно можно и с женой совокупляться и молиться; но при воздержании молитва бывает совершеннее. Не просто сказал: молитеся, но: да пребываете, потому что (брачное) дело только отвлекает от этого, а не производит осквернения. «А потом опять будьте вместе, чтобы не искушал вас сатана». Чтобы ты не подумал, что это – закон, присоединяет и причину. Какую? «Чтобы не искушал вас сатана». А чтобы ты знал, что не диавол только бывает виновником прелюбодеяния, прибавляет: «невоздержанием вашим». «Впрочем это сказано мною как позволение, а не как повеление. Ибо желаю, чтобы все люди были, как и я», в воздержании (1Кор.7:6–7). Так он часто поступает, когда поучает делам трудным, представляет в пример себя самого и говорит: «подражайте мне» (1Кор.4:16). «Но каждый имеет свое дарование от Бога, один так, другой иначе» (1Кор.7:7). Высказав сильное обличение в словах: «невоздержанием вашим», он опять ободряет их и говорит: «каждый имеет свое дарование от Бога», выражая не то, будто эта добродетель не требует нашего усилия, но, как я сказал, ободряя их. Если (воздержание) есть дар, и человек сам нисколько не содействует, то для чего он продолжает: «безбрачным же и вдовам говорю: хорошо им оставаться, как я. Но если не могут воздержаться, пусть вступают в брак» (1Кор.7:8–9)? Видишь ли благоразумие Павла, как он и показывает превосходство воздержания, и не делает принуждения тому, кто не может воздержаться, боясь, чтобы не произошло падения? «Ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться». Показывает, как велика сила похоти. А смысл слов его следующий: если ты чувствуешь сильное влечение и разжжение, то избавь себя от труда и изнурения, чтобы тебе не развратиться.
«А вступившим в брак не я повелеваю, а Господь» (1Кор.7:10). Намереваясь повторить заповедь, ясно предписанную Христом, касательно того, что не должно разводиться с женою, разве в случае прелюбодеяния, говорит: «не я». Сказанное выше не было ясно высказано (Христом), хотя и согласно с Его учением; а это Он изложил ясно; таково различие выражений: я и не я. А чтобы ты не принял слов (апостола) за человеческие, он присовокупляет: «думаю, и я имею Духа Божия» (1Кор.7:40). Что же это за заповедь, возвещенная Господом бракосочетавшимся: «жене не разводиться[27] с мужем, – если же разведется, то должна оставаться безбрачною, или примириться с мужем своим, – и мужу не оставлять жены своей» (1Кор.7:10–11)? Так как случается, что супруги разлучаются или по воздержанию, или по другим причинам, или по неудовольствию, то он говорит: лучше, если бы этого совсем не было; если же это уже случилось, то пусть жена остается с мужем, хотя и не для совокупления, а для того, чтобы не знать никакого другого мужа. «Прочим же я говорю, а не Господь: если какой брат имеет жену неверующую, и она согласна жить с ним, то он не должен оставлять ее; и жена, которая имеет мужа неверующего, и он согласен жить с нею, не должна оставлять его» (1Кор.7:12–13). Как, беседуя об удалении от блудников, (апостол) облегчил это дело, присовокупив: «и не всяко блудником мира сего» (1Кор.5:10), так и здесь заботится, чтобы (заповедь) была весьма удобной к исполнению. Если, говорит, жена имеет мужа неверного или муж жену неверную, то они не должны оставлять друг друга. Что говоришь ты? Неверный должен оставаться с женой, а блудник нет? Блуд не маловажнее ли неверия? Блуд маловажнее, но Бог сильно печется о твоей пользе. Так и о жертвоприношении Он говорит: «оставь дар,... и примирись с братом твоим» (Мф.5:24). Так и в притче о должнике десяти тысяч талантов: того, кто был должен десять тысяч талантов, Он не наказал; а того, кто требовал от подобного себе раба сто динариев, наказал. Далее, чтобы жена не опасалась сделаться нечистой от сожития (с таким мужем, апостол) говорит: «ибо неверующий муж освящается женою..., и жена неверующая освящается мужем» (1Кор.7:14). Но, если прилепляющийся к блуднице делается одним с нею телом, то не следует ли, что и прилепляющаяся к идолослужителю есть одно с ним тело? Так, она одно с ним тело, но не делается нечистой; а чистота жены побеждает нечистоту мужа, равно как чистота верного мужа побеждает нечистоту неверной жены.
3. Почему же здесь нечистота побеждается и сожитие дозволяется, а в случае прелюбодеяния жены мужу не возбраняется изгонять ее? Потому, что здесь есть надежда, что погибшая часть спасется чрез брак; а там брак уже нарушен; там оба лица растлеваются, а здесь виновно одно. Скажу примерно: впавшая однажды в прелюбодеяние нечиста; если же прилепляющийся к блуднице есть одно с нею тело и сам сделается нечистым, то они оба лишаются чистоты. А здесь не так, а как? Идолослужитель нечист, но жена не нечиста. Если бы она участвовала с ним в том, в чем он нечист, т.е. в нечестии, то и сама стала бы нечистой; а теперь в ином нечист идолослужитель, а в ином участвует с ним жена, в чем он не нечист, потому что в браке и совокуплении они взаимно участвуют. Притом здесь есть надежда, что жена неверного обратит его, так как она для него своя; а там это очень трудно. Как может жена, обесчестив прежде своего мужа, послужив другому и нарушив права супружества, сделать опять своим мужа, обиженного и сделавшегося для нее как бы чужим? После прелюбодеяния муж уже не муж: а здесь, если жена – идолослужительница, права мужа не нарушаются. Притом с неверным она живет не просто, а по его желанию. Потому (апостол) и сказал: «и той благоволит жити с нею» (1Кор.7:13). И есть ли, скажи мне, какой вред от того, что они остаются в соединении, когда и благочестие сохраняется в целости, и остается благая надежда на обращение неверного, и избегаются поводы к напрасным ссорам? Здесь (апостол) говорит не о тех, которые еще не сочетались браком, но о сочетавшихся; он не сказал: если кто хочет вступить в брак с неверным, но: если кто имеет неверного, т.е. если кто после женитьбы или замужества примет благочестивое учение, а другое лицо останется в неверии и между тем пожелает жить вместе, то брак не расторгается. «Ибо неверующий муж, – говорит, – освящается женою»: таково обилие твоей чистоты! Как, неужели язычник свят? Нет, он не сказал: свят, но: «освящается женою»; сказал это не для того, чтобы признать язычника святым, а для того, чтобы как можно более успокоить жену и в муже возбудить желание истины. Нечистота заключается не в телах сочетающихся, а в произволении и помыслах. Затем представляется и доказательство: если ты, будучи нечистой, рождаешь дитя, которое происходит не от одной тебя, то неужели и оно нечисто или чисто только в половину? В настоящем случае оно не нечисто: «иначе, – продолжает (апостол), – дети ваши были бы нечисты, а теперь святы», т.е. не нечисты. Называет их святыми для того, чтобы таким сильным названием опять отогнать опасение супругов.
«Если же неверующий хочет развестись, пусть разводится» (1Кор.7:15). Здесь дело уже не в прелюбодеянии. Что же значит: «если же неверующий хочет развестись»? Например, если он повелевает тебе приносить жертвы и участвовать в его нечестии по праву супружества, или уйти, то лучше оставить брак, нежели благочестие. «Брат или сестра в таких случаях не связаны». Если неверный ежедневно из-за этого оскорбляет и заводит ссоры, то лучше разлучиться. Это выражает (апостол) словами: «к миру призвал насБог». Он (неверный) сам подает к тому повод, подобно как и прелюбодействующий. «Почему ты знаешь, жена, не спасешь ли мужа?» (1Кор.7:16). Это относится к словам: «не должна оставлять его». Если муж не беспокоит тебя, то оставайся, говорит, с ним; от этого может быть и польза; оставайся и увещевай, советуй, убеждай; никакой учитель не может убедить так, как жена. Впрочем (апостол) не принуждает ее и не требует этого от нее непременно, чтобы опять не возложить на нее слишком тяжкого бремени; советует не отчаиваться и оставляет это под сомнением, по неизвестности будущего. «Почему ты, – говорит, – знаешь, жена, не спасешь ли мужа? Или ты, муж, почему знаешь, не спасешь ли жены?» И далее: «только каждый поступай так, как Бог ему определил, и каждый, как Господь призвал. Призван ли кто обрезанным, не скрывайся; призван ли кто необрезанным, не обрезывайся. Обрезание ничто и необрезание ничто, но все в соблюдении заповедей Божиих. Каждый оставайся в том звании, в котором призван. Рабом ли ты призван, не смущайся» (1Кор.7:17–21). Все это, говорит, ничего не значит для веры; потому не спорь и не смущайся; вера выше всего этого. Каждый в каком призван звании, в том и оставайся. Призван ли ты в супружестве с женой неверной? Оставайся с ней; не изгоняй жены из-за веры. Призван ли рабом? Не заботься; оставайся рабом. Призван ли необрезанным? Оставайся необрезанным. Уверовал ли, будучи обрезанным? Оставайся обрезанным. Это и означают слова: каждому «так, как Бог ему определил». Все это не служит препятствием благочестию. Ты призван в состоянии раба, другой в супружестве с неверною, иной в обрезании.
4. Вот как он смотрит на рабство. Как обрезание нисколько не приносит пользы и необрезание нисколько не вредит, так равно и рабство и свобода. Но, чтобы показать это как можно яснее, он говорит: «но если и можешь освободиться, лучшим воспользуйся»[28], т.е., тем более служи. Для чего же он повелевает оставаться рабом тому, кто может сделаться свободным? Для того, чтобы показать, что рабство не только не вредит, но еще доставляет пользу. Знаю, что некоторые утверждают, будто слова: «лучшим воспользуйся»[29] сказаны о свободе, и объясняют их так: если можешь сделаться свободным, то освободись. Но такая мысль была бы совершенно противна намерению Павла: утешая раба и доказывая ему, что рабство не причиняет ему никакого вреда, он не стал бы повелевать ему искать свободу, так как тогда иной мог бы сказать: а если я не могу сделаться свободным, то терплю унижение и вред?
Итак, Павел не это разумеет, а хочет показать, как я сказал прежде, что освобождающийся от рабства не получает никакой пользы: хотя бы, говорит, в твоей власти было сделаться свободным, ты лучше оставайся рабом. Затем приводит и причину: «ибо раб, призванный в Господе, есть свободный Господа; равно и призванный свободным есть раб Христов» (1Кор.7:22). В отношении ко Христу, говорит, тот и другой равны. Как ты – раб Христов, так и господин твой. Но каким образом раб может быть свободным? (Христос) освободил тебя не только от греха, но и от внешнего рабства, хотя ты остаешься рабом. Он не допускает ни рабу быть рабом, ни человеку оставаться в рабстве; это и чудно. Когда же раб бывает свободным, оставаясь рабом? Когда он освобождается от страстей и душевных болезней, когда не предается корыстолюбию, гневу и другим подобным страстям. «Вы куплены дорогою ценою; не делайтесь рабами человеков» (1Кор.7:23). Это сказано не только рабам, но и свободным, потому что можно и в рабстве не быть рабом, и в свободе быть рабом. Когда же раб не бывает рабом? Когда он делает все для Бога, когда служит нелицемерно и не из человекоугодия: это и значит быть рабом людей и оставаться свободным. А когда свободный бывает рабом? Когда он служит людям в чем-нибудь худом, в чревоугодии, корыстолюбии, или честолюбии. Такой человек, хотя и свободен, порабощеннее всякого раба. Вот пример того и другого: Иосиф был рабом, но не раболепствовал людям, потому и в рабстве был свободнее всех свободных; он не покорился госпоже, склонявшей его к удовлетворению ее похоти. Госпожа напротив была свободна, но оказалась ниже всякого раба, обратившись к рабу и с лестью и с убеждением, и однако не смогши склонить его, свободного, к тому, чего он не хотел. Подлинно, он был не рабом, но в высшей степени свободным: разве рабство послужило ему препятствием к добродетели? Послушайте вы, рабы и свободные: кто оказался рабом, тот ли которого просили, или та, которая просила? Та ли, которая убеждала, или тот, который презрел ее убеждения? Так, есть пределы рабства, положенные Богом, есть законы, до чего оно может простираться, которых преступать не должно. Когда господин не требует ничего, противного воле Божией, тогда должно повиноваться ему и покоряться; а простираться далее не должно: так раб остается свободным! Если же ты простираешься далее, то делаешься рабом, хотя и свободен. Это внушает (апостол) словами: «не делайтесь рабами человеков». А если бы не так, если бы он повелевал оставлять господ и стараться получить свободу, то как он стал бы говорить следующее: «в каком звании кто призван, братия, в том каждый и оставайся пред Богом» (1Кор.7:24)? И в другом месте: «Рабы, под игом находящиеся, должны почитать господ своих достойными всякой чести... Те, которые имеют господами верных, не должны обращаться с ними небрежно, потому что они братья,... и благодетельствуют им» (1Тим.6:1–2)? То же самое он повелевает и заповедует в посланиях к Ефесеям (Еф.6:5) и Колоссянам (Кол.3:22). Отсюда видно, что он отвергает не внешнее рабство, а происходящее от пороков, бывающее и с свободными, и самое тяжкое, хотя бы подвергался ему человек свободный. Какую пользу получили братья Иосифа от того, что они были свободны? Не оказались ли они раболепнее всякого раба, обманув отца, солгав пред купцами и пред братом? А он был не таков, но везде и во всем был правдив и оставался свободным; и его ничто не могло поработить, ни узы, ни рабство, ни любовь госпожи, ни пребывание в чужой земле, – всегда он оставался свободным. Это и есть высшая свобода, которая сияет и в рабстве.
5. Таково христианство: оно и в рабстве доставляет свободу. Как тело, по природе своей уязвимое, оказывается неуязвимым тогда, когда, будучи поражаемо стрелой, не терпит никакого вреда, так и истинно свободный оказывается таким тогда, когда, находясь под властью господ, не делается рабом. Потому (апостол) и повелевает оставаться в рабстве. Если бы рабу невозможно было быть христианином, каким следует быть, то язычники обвиняли бы благочестие в большой немощи; но узнав, что рабство нисколько не препятствует благочестию, они удивятся проповеди. Подлинно, если нам не причиняют вреда ни смерть, ни бичевания, ни узы, то тем более рабство; если огонь, железо, тысячи насилий, болезни, бедность, дикие звери и другие жесточайшие и бесчисленные бедствия не причинили вреда верующим, а еще сделали их и сильнейшими, то как может повредить им рабство? Вредно не это рабство, возлюбленный, а рабство истинное – рабство греху. Если ты не подвергся ему, то дерзай и радуйся; тебе никто не может причинить никакого зла, потому что ты чужд рабства в душе своей. Если же ты подвергся ему, то, хотя бы ты был тысячекратно свободен, свобода не принесет тебе никакой пользы. Что пользы, скажи мне, если ты человеку не служишь, а страстям раболепствуешь? Люди часто умеют и щадить, а эти властители никогда не насыщаются твоими бедствиями. Ты служишь человеку? Но и тебе служит господин; он доставляет тебе пропитание, заботится о твоем здоровье, одежде, обуви и о всем прочем; не столько ты боишься оскорбить господина, сколько он беспокоится, чтоб ты не терпел недостатка в необходимом. Но он возлежит, а ты стоишь? Что ж из этого? Это случается не только с ним, но и с тобой. Часто, когда ты лежишь и сладко спишь, он не только стоит, но и терпит множество неприятностей на торжище и лишается сна хуже тебя. Что же? Потерпел ли Иосиф от госпожи что-нибудь такое, что потерпела она от своей страсти? Он не исполнил того, к чему она хотела принудить его, а она исполнила все, что повелевала ей госпожа ее, т.е. похоть, которая не прежде отстала от нее, пока довела ее до посрамления. Какой господин, какой жестокий тиран даст такие приказания? Проси, говорит, своего раба, умоляй пленника, прельщай невольника; если он отвергнет тебя, снова приступай; если, несмотря на частые твои предложения, он не изъявит согласия, найди уединенное место, употреби насилие и предай себя посмеянию. Что бесчестнее, что постыднее таких внушений? Если же ты и после того не будешь иметь успеха, то оклевещи его и обмани мужа. Какие низкие, какие постыдные приказания, какие жестокие, бесчеловечные и безумные! Повелевает ли какой-нибудь господин то, что повелевала тогда похоть этой женщине – царице? И она не смела ослушаться. С Иосифом ничего такого не было, напротив все послужило к его славе и чести. Хочешь ли видеть и другого мужа, который получил множество приказаний от жестокой госпожи, и не смел ослушаться?
Припомни Каина, как им овладела зависть. Она повелела ему убить брата, солгать пред Богом, огорчить отца, оказаться бесстыдным, и он сделал все и не ослушался ни в чем. Но удивительно ли, что над одним (человеком) эта госпожа имела такую силу? Она часто погубляла целые народы. Так жены мадиамские едва не пленили и не поработили иудеев, прельщая всех их своей красотой (Числ.25). От такого рабства и предохраняет Павел, когда говорит: «не делайтесь рабами человеков», т.е. не повинуйтесь людям, когда они повелевают что-нибудь постыдное, и даже самим себе. Таким образом очистив и возвысив ум слушателей, он говорит далее: «относительно девства я не имею повеления Господня, а даю совет, как получивший от Господа милость быть Ему верным» (1Кор.7:25). Продолжая речь, он постепенно доходит наконец и до девства; научив и вразумив их (коринфян) беседой о воздержании, он переходит к высшему предмету и говорит: «не имею повеления, но ...за лучшее признаю» (1Кор.7:25–26). Почему? По той же причине, какую он привел в беседе о воздержании. «Соединен ли ты с женой? не ищи развода. Остался ли без жены? не ищи жены» (1Кор.7:27). Эти слова не противоречат прежним, но совершенно согласны. Там он говорил: «разве по согласию»; и здесь говорит: «соединен ли ты с женой? не ищи развода». Одно не противоречит другому, потому что совершаемое против воли есть расторжение; а если оба (муж и жена) воздерживаются по согласию, это – не расторжение.
6. Чтобы сказанное не было принято как закон, (апостол) присовокупляет: «впрочем, если и женишься, не согрешишь» (1Кор.7:28). Далее ссылается на обстоятельства, настоятельную нужду, стеснительное время и скорбь. Брак сопровождается многими затруднениями, на которые он и указывает как здесь, так и в беседе о воздержании. Там он говорил: жена не владеет собою; а здесь говорит: «соединен ты». «И если девица выйдет замуж, не согрешит»: разумеет не деву, избравшую девство; такая (вступая в брак) грешит. Если осуждаются вдовы, которые, однажды решившись оставаться во вдовстве, вступают во второй брак, то тем более девы. «Но таковые будут иметь скорби по плоти». Но, скажешь, вместе и удовольствие. И это, смотри, как (Павел) ограничил краткостью времени: «время, – говорит, – уже коротко» (1Кор.7:29), т.е. нам заповедано уже идти отсюда и готовиться к исходу, а ты стремишься внутрь. Если бы брак не сопровождался никакими скорбями, и в таком случае надлежало бы стремиться к будущему; если же он сопровождается скорбями, то какая нужда налагать на себя бремя? Какая необходимость принимать на себя такое бремя, которое и приняв должно нести так, как бы не приняв? «Так что имеющие жен, – говорит, – должны быть, как не имеющие». Сказав нечто о будущем, далее он опять обращается к настоящему, – именно: духовное, что одна заботится о делах мужа, другая же о делах Божиих (1Кор.7:34); а житейское, что «хочу, чтобы вы были без забот» (1Кор.7:32). Впрочем и это он предоставляет на их волю. Кто, указав достойное избрания, снова понуждает к этому, тот как бы не доверяет собственным словам; (а Павел) самой уступчивостью еще более побуждает и склоняет: «говорю это, – говорит, – для вашей же пользы, не с тем, чтобы наложить на вас узы, но чтобы вы благочинно[30] и непрестанно служили» (1Кор.7:35). Пусть девы слышат, что не этим определяется девство: та, которая заботится о мирском, не есть благообразная дева. Сказав: «Есть разность между замужнею и девицею» (1Кор.7:33), (апостол) здесь объясняет, в чем состоит их различие друг от друга. Отличительным признаком девы и не девы он поставляет не брак и не воздержание, а свободу от забот (у одной) и множество забот (у другой). Не сожитие есть зло, а препятствие к любомудрию. «Если же кто почитает неприличным для своей девицы» (1Кор.7:36). Здесь, по-видимому, он говорит о браке, но все направляет к речи о девстве; дозволяя и второй брак, говорит: «толькоо Господе» (1Кор.7:39). Что значит: о Господе? С целомудрием, с честностью. Эти добродетели везде нужны, и о них должно заботиться; иначе невозможно узреть Бога, Если мы не будем теперь распространяться о девстве, пусть никто не обвиняет нас в лености. Об этом предмете нами составлена целая книга, в которой мы изложили все с возможной точностью, и потому считаем излишним опять повторять здесь то же самое. Отсылая туда слушателя, скажем здесь только, что должно соблюдать воздержание: «старайтесь иметь мир..., – говорит (апостол), – и святость, без которой никто не увидит Господа» (Евр.12:14).
Итак, чтобы нам удостоиться узреть Бога, будем, в девстве ли, в первом ли браке, или во втором, преуспевать в этой добродетели, и мы сподобимся царствия небесного, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Беседа 20
О ядении идольских жертв. – Великолепие человеческое ничтожно.
1Кор.8:1. О идоложертвенных яствах мы знаем, потому что мы все имеем знание; но знание надмевает, а любовь назидает.
1. Нужно наперед сказать, что здесь имеет в виду (апостол), тогда и будет понятна нам речь его. Кто видит кого-нибудь обвиняемым и не узнает наперед свойства вины его, тот не может понять сказанного. В чем же (апостол) обвиняет здесь коринфян? В преступлении великом и причинявшем множество зол. В каком же именно? Многие из них, зная, что «не... входящее... оскверняет человека, а исходящее» (Мф.15:17–18), и что идолы, т.е. деревья, камни, демоны, не могут ни вредить, ни приносить пользу, употребляли такое совершенное знание неблагоразумно, ко вреду другим и себе. Они входили в капища, участвовали там в трапезах, и таким образом производили большую гибель. Те, которые еще боялись идолов, не научились презирать их и принимали участие в этого рода вечерях, видя, что и совершеннейшие делают то же, получали от того великий вред (так как они касались предлагаемого не с таким расположением, с каким совершенные, но как идоложертвенного, чем и поддерживалось идолослужение); вместе с тем и сами совершенные впадали в немаловажный грех, пользуясь бесовскими трапезами. Вот в чем состояла вина (коринфян)!
Блаженный (апостол), желая исправить это, не вдруг употребляет слова обличения; происходившее у них было следствием более неразумия, нежели развращения, а потому нужно было вначале употребить более увещание, нежели сильное и гневное обличение. И смотри, с каким благоразумием он тотчас же начинает увещание. «О идоложертвенных яствах мы знаем, потому что мы все имеем знание». Оставив слабых, как он всегда делает, наперед обращает речь свою к сильным. То же самое он делает и в послании к Римлянам, когда говорит: «а ты что осуждаешь брата твоего?» (Рим.14:10). Такой (человек) удобнее может принять внушение. Также он поступает и здесь: сперва низлагает гордость их, замечая, что совершенное знание, которое они считали своим особенным преимуществом, принадлежит всем вообще. «Мы знаем, – говорит, – потому что мы все имеем знание». Если бы он оставил без внимания их высокомерие и стал наперед доказывать, что поведение их причиняет вред другим, то не столько принес бы пользы, сколько повредил бы. Душа честолюбивая, гордясь чем-нибудь, хотя это и соединено со вредом для других, не смиряется, пока тщеславие владеет ею. Потому Павел наперед раскрывает дело само по себе, как он прежде поступил и с мирской мудростью, когда решительно отвергал ее. Но там он справедливо мог поступить так, потому что все в ней было достойно полного осуждения и весьма легко было доказать, что она не только излишня, но и противна проповеди. А здесь нельзя было поступить так же, потому что предметом речи было знание и притом совершенное знание. Отвергать это знание было не безопасно, а с другой стороны нельзя было иначе низложить гордость, которая происходила отсюда. Что же он делает? Показывает наперед, что то (знание) принадлежит всем вообще, и тем смиряет гордость их, потому что обладающие чем-нибудь великим и прекрасным, обладая одни, более превозносятся, а когда обнаружат, что и другие имеют то же самое, то уже не столько превозносятся. Потому, во-первых, он обобщает то, что коринфяне присвояли себе одним; и обобщив, не представляет себя самого участником знания, чтобы они оттого не возгордились еще более, потому что как имеющий что-нибудь один превозносится, так превозносится и тот, у кого один или два соучастника из людей знатных. Потому он не указывает на себя самого, а на всех; не говорит: и я имею знание, но: «мы знаем, потому что мы все имеем знание».
Таким образом, этим первым доводом он сильно поразил их гордость, а вторым еще сильнее. Каким же? Тем, что самое знание не только не полно, но и весьма не совершенно, и не только не совершенно, но и вредно, если с ним не будет соединено нечто другое. Сказав: «потому что мы все имеем знание», он присовокупляет: «но знание надмевает, а любовь назидает»; если знание не соединено с любовию, то оно производит гордость. Но, скажешь, и любовь без знания не приносит никакой пользы. Не об этом он говорит; оставляя это, как всем известное, он доказывает, что знание имеет великую нужду в любви. Кто любит, тот, как исполняющий главнейшую из всех заповедей, хотя бы и имел какие-нибудь недостатки, при помощи любви скоро может приобрести знание, подобно Корнилию и многим другим; а кто имеет знание, не имея любви, тот не только ничего не приобретет, но часто теряет и то, что имеет, впадая в гордость. Таким образом знание не производит любви, а напротив удаляет ее от человека невнимательного, порождая в нем гордость и надменность. Гордость производит разделения; а любовь соединяет и ведет к знанию. Это выражает (апостол), когда говорит: «но кто любит Бога, тому дано знание от Него» (1Кор.8:3). Я не запрещаю, говорит, иметь совершенное знание, но заповедую иметь его вместе с любовью; (иначе) оно не только бесполезно, но даже вредно.
2. Видишь ли, как он уже предначинает речь о любви? Так как все зло происходило не от совершенного знания, а от недостатка любви и снисхождения к ближним; так как от этого происходили у них разделения, надменность и все прочее, в чем он обличал их и прежде и после, – то он непрестанно старается внушить им (любовь, как) источник благ. Что вы, говорит, гордитесь знанием? Если не будете иметь любви, то оно принесет вам вред, – ведь что хуже гордости? Если же будете иметь любовь, то и знание будет надежно; когда знаешь более ближнего и любишь его, то не станешь превозноситься, но и ему сообщишь то же. Потому сказав: «знание надмевает», он присовокупляет: «а любовь назидает». Не сказал: смиряет, а выразил нечто гораздо важнейшее и полезнейшее; знание не только надмевает, но и производит разделение, – потому противопоставил одно другому.
Далее представляет и третий (довод), который мог смирить их. Какой же? Тот, что наше знание, хотя бы и соединено было с любовью, однако и тогда несовершенно: «кто думает, – продолжает он, – что он знает что-нибудь, тот ничего еще не знает так, как должно знать» (1Кор.8:2). Сильный довод! Я уже не говорю, внушает он, что знание принадлежит всем вообще; не говорю, что, ненавидя ближнего и надмеваясь, ты причиняешь великий вред себе самому; хотя бы ты один владел знанием, хотя бы не гордился, хотя бы и любил брата, – и в таком случае знание твое несовершенно, потому что ты еще не знаешь ничего, как должно знать. Если же мы ни о чем не имеем точного познания, то как некоторые дошли до такого безумия, что говорят, будто они со всей точностью знают Бога? Хотя бы мы имели точное познание обо всем другом, и тогда не можем иметь такого познания (о Боге), потому что невозможно выразить, как велико расстояние между Ним и всем прочим. И смотри, как он низложил гордость их. Не сказал: вы не имеете надлежащего познания о предложенных (предметах), но – обо всем вообще; не сказал: вы, но: всякий, Петр ли, Павел, или кто бы то ни было. Этим он превосходно и утешил и смирил их. «Но кто любит Бога, тому дано знание от Него[31]» - не сказал: познал Его, но: познан Им (1Кор.8:3), потому что не мы познали Бога, а Он познал нас. Потому и Христос говорит: «не вы Меня избрали, а Я вас избрал» (Ин.15:16). И Павел в другом месте: «тогда познаю, подобно как я познан» (1Кор.13:12). Заметь же, сколькими доводами он низложил гордость их: во-первых, показал, что не одни они знают то, что знают: «все мы, – говорит, – имеем знание», во-вторых, – что знание без любви вредно: «разум, – говорит, – кичит»; в-третьих, – что и соединенное с любовью не бывает полно и совершенно: «кто думает, – говорит, – что он знает что-нибудь, тот ничего еще не знает так, как должно знать» притом, это (знание) они имеют не от себя, а от Бога, даровавшего им, потому что не сказал: познал Бога, но: познан Им; и еще, это (знание) зависит от любви, которой они не имеют столько, сколько нужно: «но кто, – говорит, – любит Бога, тому дано знание от Него».
Смирив таким образом гордость их, он начинает излагать учение и говорит: «итак об употреблении в пищу идоложертвенного мы знаем, что идол в мире ничто, и что нет иного Бога, кроме Единого» (1Кор.8:4). Смотри, в каком он находился затруднении. Он хочет доказать два предмета, и то, что надобно воздерживаться от такой трапезы, и то, что она не может вредить вкушающим от нее; эти предметы не совсем согласуются между собой. Слыша, что (идольские жертвы) не причиняют вреда, (коринфяне) могли пользоваться ими, как безразличными; а слыша запрещение прикасаться к ним, они могли подозревать, что эти вещи запрещены потому, что могут вредить. Потому, опровергнув понятие об идолах, первой причиной воздержания он поставляет соблазн братий. «Итак об употреблении, – говорит, – в пищу идоложертвенного мы знаем, что идол в мире ничто». Опять обобщает это знание, не усвояет его им одним, а приписывает всей вселенной. Не у вас только, говорит, но по всей земле известно это учение. Какое? «Что идол в мире ничто, и что нет иного Бога, кроме Единого». Но разве нет идолов? Разве нет кумиров? Есть; но они не имеют никакой силы, и не боги, а камни и демоны. Он обращается теперь к людям двоякого рода, более грубым и более любящим рассуждать; одни не видят в идолах ничего, кроме камней, а другие полагают, что в них живут некоторые силы, которые и называют богами. Первым он говорит: «идол в мире ничто»; а последним: «нет иного Бога, кроме Единого».
3. Видишь ли, как он излагает это учение не просто, а приспособительно к язычникам? И везде надобно смотреть, безотносительно ли он говорит что-нибудь, или относительно к кому-нибудь. Это немало может способствовать нам как точному познанию учения и к уразумению сказанного.
«Ибо хотя и есть так называемые боги, или на небе, или на земле, так как есть много богов и господ много, – но у нас один Бог Отец, из Которого все, и мы для Него, и один Господь Иисус Христос, Которым все, и мы Им» (1Кор.8:5–6). Так как он сказал, что идол – ничто и нет другого Бога, а между тем были и идолы и так называемые боги, то, чтобы не подумали, что он отвергает очевидное, присовокупляет: «ибо хотя и есть так называемые боги»: хотя и есть (боги), не просто (боги), а так называемые, т.е. не действительно существующие, а только так называемые. «Или на небе, или на земле». На небе разумеет солнце, луну и остальной хор светил, потому что язычники поклонялись и им; а на земле – бесов и всех обоготворенных людей. «Но у нас один Бог Отец». Прежде не употребил слова: Отец, когда сказал: «нет иного Бога, кроме Единого»; А теперь, когда решительно отверг их (языческих богов), прибавляет и это слово. Потом приводит важнейшее доказательство божества, именно: «из Которого все». Отсюда видно, что эти (идолы) – не боги: «боги, – говорит (Писание), – которые не сотворили неба и земли, исчезнут» (Иер.10:11). Далее предлагает и другое не менее важное (доказательство): «и мы для Него». Словами: «из Которого все» он указывает на сотворение и приведение из небытия в бытие; а словами: «и мы для Него» указывает на веру и соединение с Ним, как он говорил и выше: «от Него и вы во Христе Иисусе» (1Кор.1:30). Мы от Него двояким образом: по бытию и по вере, которая также есть творение, как он говорит в другом месте: «дабы из двух создать в Себе Самом одного нового человека» (Еф.2:15). «И один Господь Иисус Христос, Которым все, и мы Им». Сказанное надобно опять разуметь и о Христе; чрез Него род человеческий приведен и из небытия в бытие, и от заблуждения к истине, так что выражение: «Которым»[32] не значит – без Христа; мы сотворены Им чрез Христа. Самые названия, употребленные апостолом, не надобно разуметь так, будто бы исключительно принадлежали – Сыну название Господь, а Отцу название Бог.
В Писании часто употребляется одно вместо другого, например, когда говорится: «сказал Господь Господу моему» (Пс.109:1); и еще: «посему помазал Тебя, Боже, Бог Твой» (Пс.44:8); и еще: «от них Христос по плоти, сущий над всем Бог» (Рим.9:5). И во многих других местах эти названия употребляются одно вместо другого. Если бы каждое из них исключительно принадлежало одному Лицу, если бы Сын не был Богом и таким Богом, как Отец, а был бы только Сыном, то Павел, сказав: «но намодин Бог», напрасно прибавил бы слово: Отец, для означения Нерожденного, потому что для этого достаточно было бы сказать слово: Бог, если бы оно принадлежало Ему одному. Не только это, но и другое еще можно сказать. Если же бы ты сказал, что Бог назван единым, а следовательно имя Бога не свойственно Сыну, то смотри: и о Сыне сказано то же самое; и Сын назван единым Господом; однако мы не говорим, что поэтому имя Господа свойственно Ему одному. Потому, какое значение имеет слово: один по отношению к Сыну, такое же и по отношению к Отцу; как то, что Сын называется одним Господом, не препятствует Отцу быть Господом и таким же Господом, как Сын, так и то, что Отец называется одним Богом, не препятствует Сыну быть Богом и таким же Богом, как Отец. Если же кто спросит: почему (апостол) не упомянул о Духе? – то мы ответим: потому, что он говорил к идолослужителям и опровергал их учение о множестве богов и множестве господ. Потому Он и назвал Отца Богом, а Сына Господом. Если же он не решился здесь назвать Господом Отца вместе с Сыном, чтобы не думали, что он признает двух Господ, равно назвать Богом Сына вместе с Отцом, чтобы не подумали, что он признает двух Богов, то удивительно ли, что он не упомянул о Духе? Он здесь имел в виду язычников и доказывал, что мы не признаем многобожия; потому и повторяет часто слово: «один»: «нет, – говорит, – иного Бога, кроме Единого», и: «нам один Бог и один Господь». Отсюда видно, что он, из снисхождения к немощи слушателей, употребил такой образ речи и из-за этого не упомянул о Духе. А если бы не так, то и в других местах не следовало бы упоминать о Духе и поставлять Его наравне с Отцом и Сыном. Если бы (Дух) не был равен Отцу и Сыну, то особенно не следовало бы поставлять Его наравне (с Ними) в крещении, в котором преимущественно открывается достоинство Божества и сообщаются такие дары, которые сообщать свойственно одному Богу.
4. Таким образом я показал причину, почему здесь умолчано (о Духе). Если же не так, то ты скажи: почему Он поставляется наравне (с Отцом и Сыном) в крещении? Не можешь указать другой причины, кроме той, что Они равночестны. Потому (и Павел), когда нет подобной надобности, смотри, как поставляет Их вместе, говоря: «благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любы Бога и Отца, и общение Святаго Духа со всеми вами» (2Кор.13:13). И еще: «дары различны, но Дух один и тот же; и служения различны, а Господь один и тот же; и действия различны, а Бог один и тот же» (1Кор.12:4–6). А здесь он обращает речь к язычникам, и притом к слабейшим из язычников, и потому пока умалчивает (о Духе). То же делают и пророки по отношению к Сыну: они нигде ясно не упоминают о Нем по немощи слушателей. «Но не у всех знание», продолжает (апостол) (1Кор.8:7). Какое знание? О Боге или о жертвах идольских? Здесь он указывает или на язычников, которые признавали многих богов и господ и не знали Бога истинного, или на слабейших из братий[33], которые еще не сознавали ясно, что не должно бояться идолов и что «идол в мире ничто». Этими словами он слегка утешает и ободряет их, так как здесь не следовало высказывать всего, особенно потому, что он намеревался после с большой силой вразумлять их.
«Некоторые и доныне с совестью, признающею идолов, едят идоложертвенное как жертвы идольские, и совесть их, будучи немощна, оскверняется». Еще доныне, говорит, боятся идолов. Не указывай мне на настоящее состояние, в котором ты находишься, приняв благочестие от предков, но обратись мыслью к тем временам, когда лишь только началась проповедь, когда еще господствовало нечестие, курились жертвенники, совершали жертвоприношения и возлияния, когда еще было весьма много язычников, и представь, что должны были чувствовать те, которые наследовали нечестие от предков, произошли от таких отцов, дедов и прадедов, терпели от злых духов множество зол, и лишь только обратились в христианство, – как они должны были страшиться и трепетать козней диавола. Их и разумеет (апостол), когда говорит: «некоторые и доныне с совестью, признающею идолов», не называет их прямо, чтобы не оскорбить их, и не совсем умалчивает, а упоминает о них неопределенно: «некоторые, – говорит, – и доныне с совестью, признающею идолов, едят идоложертвенное как жертвы идольские», т.е. с такими же мыслями, с какими ели прежде. «И совесть их, будучи немощна, оскверняется», потому что еще не может считать за ничто и совершенно презирать этих жертв, но остается еще в сомнении. Как если бы кто, прикасаясь к мертвецу, считал это осквернением для себя, по иудейскому образу мыслей, а потом видя, что другие с чистой совестью прикасаются к нему, и касаясь не с той же самой мыслью, осквернился бы, так было тогда и с ними (коринфянами). «Некоторые и доныне с совестью, признающею идолов». Не напрасно сказал: даже доныне, но чтобы показать, что без снисходительности (к ближним) нисколько не получается пользы, и что следует вразумлять их не так, а иначе, например, словом и учением. «И совесть их, будучи немощна, оскверняется». Доселе не говорит еще о сущности дела, а только всячески обращает внимание на совесть вкушающего, опасаясь, чтобы, исправляя слабого, не оскорбить сильного и не сделать его также слабым; равно щадит того и другого; даже не допускает их и помыслить что-нибудь такое, но пространно раскрывает свою мысль, чтобы не родилось какое-нибудь недоумение.
«Пища не приближает нас к Богу: ибо, едим ли мы, ничего не приобретаем; не едим ли, ничего не теряем» (1Кор.8:8). Видишь ли, как он опять низлагает гордость их? Сказав, что не только они, но и «все мы имеем знание», что никто «ничего еще не знает так, как должно знать», и что «знание надмевает», потом, утешив их словами, что «не у всех знание» и что иные сквернятся по немощи, и (предупреждая), чтобы они не сказали: какое нам дело, что не все имеют такое знание? – а почему такой-то не имеет знания? – почему он немощен? – чтобы они не возразили в этом смысле, (апостол) не прямо переходит к заключению, что надобно воздерживаться (от жертв идольских), чтобы не причинить вреда ближнему, но, предварительно только указав на это, внушает нечто более важное. Что же такое? То, что хотя бы (невоздержание) и не причиняло никому вреда и не соблазняло ближнего, – и в таком случае не должно этого делать, потому что это было бы дело бесполезное. Кто знает, что какое-нибудь дело, хотя причиняет вред другому, но ему самому приносит пользу, тот не скоро оставит его, но скорее оставит тогда, когда убедится, что и он сам не получит от того никакой пользы. Потому он наперед и говорит: «пища не приближает нас к Богу». Видишь ли, как он унижает то, что по-видимому происходило от совершенного знания? «Ибо, едим ли мы, ничего не приобретаем», т.е. заслуживаем благоволения Божия, как бы сделав что-нибудь доброе и великое; «не едим ли, ничего не теряем», т.е. не получаем какой-нибудь урон.
5. Таким образом доселе он доказывал, что (ядение жертв идольских) излишне и ничтожно, так как что не приносит пользы, когда есть, и не вредит, когда нет, то излишне. Далее показывает весь происходящий от того вред, и наперед вред для братии. «Берегитесь однако же, – говорит, – чтобы эта свобода ваша не послужила соблазном для немощных» (1Кор.8:9). Не сказал: власть ваша служит преткновением, не выразил этого положительно, чтобы они не сделались более бесстыдными, – но как? Берегитесь, говорит, возбуждая в них опасение, стыд и решимость не делать этого. Не сказал: это знание ваше, или: совершенство ваше, что означало бы больше похвалу, но: свобода, чем выражалось более их бесстыдство, дерзость и гордость. Не сказал: братиям, а: немощным из братий, увеличивая виновность их тем, что они не щадят даже немощных, и притом братий. Ты не исправляешь и не поднимаешь брата, – пусть будет так; но для чего поставляешь ему препятствие и доводишь его до падения, тогда как надлежало бы подать руку? Ты не хочешь помочь ему; по крайней мере не повергай же его. Если он порочен, то имеет нужду в исправлении; а если немощен, то ему нужно врачевание. Между тем он не только немощен, но и брат твой.
«Ибо если кто-нибудь увидит, что ты, имея знание, сидишь за столом в капище, то совесть его, как немощного, не расположит ли и его есть идоложертвенное?» (1Кор.8:10). Сказав: «блюдите..., да не како власть ваша сия преткновение будет» (1Кор.8:9), он объясняет, как и каким образом это бывает. Постоянно указывает на немощь, чтобы не подумали, что вред происходит от свойства самого дела, и чтобы демоны не представлялись страшными. Теперь, говорит, (брат твой) близок к тому, чтобы совершенно оставить идолов; но когда он видит, что ты охотно ходишь к ним, то принимает это за руководство для себя и сам делает то же. Таким образом соблазн происходит не только от его немощи, но и от твоего неблагоразумия; ты делаешь его еще более немощным. «И от ядения[34] твоего погибнет немощный брат, за которого умер Христос» (1Кор.8:11). Наносимый тобою вред непростителен по двум причинам: потому, что ближний твой немощен, и потому, что он брат твой: но есть еще и третья причина, самая страшная. Какая? Та, что Христос не отказался умереть за него, а ты не хочешь даже оказать ему снисхождения. Этими словами (апостол) напоминает совершенному, чем он сам был прежде, и что Христос умер за него. Не говорит: за которого тебе надлежало бы умереть, но гораздо сильнее: «за которого умер Христос». Владыка твой не отказался умереть за него, а ты не обращаешь на него никакого внимания, не хочешь для него воздержаться даже от нечистой трапезы, но попускаешь ему погибнуть после того, как таким образом совершено его спасение, и, что всего тяжелее, из-за пищи. Не сказал: от твоего совершенства, или: от твоего знания, но: от твоей пищи.
Итак, здесь четыре вины, и весьма важные, именно: твой брат, немощный, столь любезный Христу, что Он даже умер за него, и притом из-за пищи подвергается погибели. «А согрешая таким образом против братьев и уязвляя немощную совесть их, вы согрешаете против Христа» (1Кор.8:12). Видишь ли, как постепенно и мало-помалу он доказал, что вина их есть самое тяжкое преступление? И здесь опять упоминает о немощи их (соблазняемых), обращая везде на собственную голову их (соблазняющих) то, что они приводили в свое оправдание. Не сказал: соблазняя, но: уязвляя[35], чтобы таким выразительным словом показать жестокость их. В самом деле, кто может быть жесточе человека, который бьет больного? А соблазн тяжелее всякого удара; он нередко причинял даже смерть. Но почему соблазняющие грешат против Христа? Во-первых, потому, что касающееся рабов Его Он усвояет Себе; во-вторых, подвергающиеся биению составляют тело Его и члены Его; в-третьих, они (биющие), по гордости своей, разрушают дело, которое Он совершил Своей смертью.
«И потому, если пища соблазняет брата моего, не буду есть мяса вовек» (1Кор.8:13). Поступает, как отличный наставник, доказывая собственным примером то, чему учит. Не говорит: будет ли это справедливо, или несправедливо, но как бы то ни было. Я уже не говорю, продолжает он, об идольских жертвах, которые непозволительны и по другой причине; но если соблазняет (брата моего) что-нибудь, зависящее от моей власти и дозволенное, я буду воздерживаться и от этого, не один и не два дня, а во всю мою жизнь. «Не буду есть мяса вовек». Не сказал далее: да не погублю брата, но только: да не соблазню. Подлинно, крайне безумно тех, о которых Христос так печется, что благоволил умереть за них, считать столь презренными, чтобы не воздерживаться для них даже от пищи. Это не только относится к ним (коринфянам), но уместно сказать и к нам, которые пренебрегаем спасением ближних и произносим такие же сатанинские слова. Ведь говорить: какое мне дело, что такой-то соблазняется и такой-то погибает? – это поистине сатанинская жестокость и бесчеловечие. Тогда соблазн происходил по крайней мере от немощи соблазнявшихся, а у нас не так; мы совершаем такие грехи, которые соблазняют даже сильных. Так, когда мы бьем, грабим, лихоимствуем и с людьми свободными поступаем, как с невольниками, то кого это не может соблазнить? Не говори, что такой-то – сапожник, другой – красильщик, третий – медник; но подумай о том, что он – верующий и брат. Мы – ученики рыбарей, мытарей, скинотворцев, ученики Того, Который воспитывался в доме плотника и обрученную Невесту его удостоил избрать Своей Матерью, возлежал в яслях повитый пеленами, не имел где преклонить главу, ходил пешком до того, что утомлялся на пути, и получал пропитание от других.
6. Представляй все это и не считай ни за что великолепие человеческое. Признавай своим братом и скинотворца и того, кто ездит на колеснице, имеет множество слуг и величается на торжище, даже первого более, нежели последнего. Ведь справедливее называть братом того, в ком видно более сходства. А кто более подобен рыбарям? Тот ли, кто снискивает себе пропитание ежедневными трудами, не имеет ни слуги, ни собственного жилища, и во всем нуждается, или тот, кто окружен таким великолепием и поступает вопреки заповедям Божиим? Не презирай же того, кто более брат, кто ближе стоит к апостольскому образу. Но, скажешь, он таков не добровольно, а по необходимости; он живет так не по своей воле. Откуда это (известно)? Разве ты не слышал: «не судите, да не судимы будете» (Мф.7:1)? А чтобы убедиться, что он таков не против воли, поди, предложи ему тысячи талантов золота, и увидишь, что он отвергнет их. Если же он и от предков не получил богатства и, когда можно получить, не ищет его и не привязывается к имуществу, то весьма ясно, что он презирает богатство. Так и Иоанн Зеведеев был сын весьма бедного человека; но отсюда еще не следует, что бедность его была невольная. Потому, когда увидишь дровосека, или кузнеца, покрытого сажей, не презирай его за это, а окажи ему за это почтение. Петр также препоясывался, брал в руки невод и ловил рыбу, даже и после воскресения Господа.
И что я говорю о Петре? Сам Павел, по совершении столь многих путешествий и столь многих чудес, жил в мастерской скинотворца и сшивал кожи; его чтили ангелы и трепетали бесы, а он не стыдился говорить: «нуждам моим и нуждам бывших при мне послужили руки мои сии» (Деян.20:34). И что я говорю: не стыдился? Даже хвалился этим. Кто же, скажешь, ныне равен в добродетели Павлу? Знаю, что никто; но из-за этого и нынешних бедных не следует презирать. Хотя бы кто из них был самый последний, но только верующий, он достоин почтения для Христа. Так, если бы пришли к тебе военачальник и простой воин, оба приближенные к царю, и ты для них обоих открыл бы дом свой, то в лице которого из них ты более показал бы почтения к царю? Очевидно, что в лице воина, так как военачальник и без близости к царю имеет много такого, что может побудить тебя оказать ему честь; а простой воин не имеет ничего другого, кроме близости к царю. Бог потому и заповедал нам призывать на вечери и пиршества хромых, увечных и не имеющих возможности воздать нам с своей стороны (Лк.14:13), что такие благодеяния преимущественно и в собственном смысле совершаются для Бога. Если ты принимаешь у себя человека великого и знатного, то твое пожертвование не есть чистая милостыня, но часто примешивается к тому и тщеславие, надежда получить что-нибудь и прославиться чрез него пред другими. Я мог бы указать на многих, которые для того благодетельствуют известнейшим из святых, чтобы чрез них получить большую доверенность в глазах начальников и чрез то привести в лучшее состояние свои обстоятельства и семейные дела, и даже испрашивают себе у святых многих подобных милостей, что и уменьшает цену их благодеяний, совершаемых с такой целью. Но для чего говорить о святых?
Вообще, кто ищет от Бога воздаяний за труды свои здесь и делает добро для настоящего, тот уменьшает свою награду; а кто всех венцов ожидает там, тот гораздо более достоин воздаяния, подобно Лазарю, который получил все блага там, – подобно трем отрокам, которые, готовясь быть вверженными в пещь, говорили: «Бог наш, Которому мы служим, силен спасти нас... Если же и не будет того, то да будет известно тебе, царь, что мы богам твоим служить не будем и золотому истукану, которого ты поставил, не поклонимся» (Дан.3:17–18), – подобно Аврааму, который возвел на гору сына своего и хотел заклать его, делая это не для какой-нибудь награды, но поставляя величайшей и единственной для себя наградой повиноваться Владыке. Будем и мы подражать им. Если мы станем делать все с таким расположением, то получим в воздаяние изобильные блага и удостоимся блистательных венцов, которых да сподобимся все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Беседа 21
Почему Павел восхваляет себя. – Мудрость Павла. – Против сребролюбцев. – Нужно щедро подавать милостыню. – Употребление церковного достояния на нужды бедных.
1Кор.9:1. Не Апостол ли я? Не свободен ли я? Не видел ли я Иисуса Христа, Господа нашего? Не мое ли дело вы в Господе?
1. Выраженного в словах: «если пища соблазняет брата моего, не буду есть мяса вовек», (апостол) еще не сделал, а только изъявил готовность сделать это, если потребует нужда. Потому, чтобы кто-нибудь не сказал: ты только хвалишься, показываешь любомудрие на словах и обещаешь, – что легко и для меня и для всякого другого, – если же говоришь от души, то покажи на деле, от чего ты отказался, чтобы не соблазнить брата, он находит нужным объяснить это и показать, как он воздерживался даже от позволенного, чтобы не соблазнить кого-нибудь, тогда как никакой закон не принуждал его к тому. Не то только удивительно, – хотя и это само по себе удивительно, – что он воздерживался от позволенного, лишь бы не соблазнить, но и то, что воздерживался с великим трудом и среди опасностей. Для чего, говорит, толковать об идольских жертвах? Христос заповедал проповедникам Евангелия получать содержание от поучаемых, но я не делал и этого, а решился, в случае нужды, мучиться голодом и подвергнуться самой тяжкой смерти, только бы ничего не брать от поучаемых, не потому, чтобы они соблазнялись, если бы я взял что-нибудь, но чтобы они назидались, что гораздо важнее. И свидетелями этого представляет их самих, у которых он работал, терпел голод, получал пропитание от других и находился в стеснительном положении, чтобы не соблазнить их, хотя они напрасно стали бы соблазняться, потому что это было бы дело законное: так много он щадил их! Если же он сам поступал выше закона, чтобы не подать повода к соблазну, и воздерживался от позволенного в назидание другим, то чего достойны они, не воздерживаясь от идольских жертв, тогда как много от того погибают, и притом тогда, как и без соблазна следовало бы воздерживаться потому, что это бесовская трапеза? Вот главное содержание следующих многих стихов. Но надобно возвратиться к ранее предложенному, потому что, как я сказал, он изложил это не совсем ясно и высказал не вдруг, а начал издалека. «Не апостол ли я? – говорит он, так как, кроме сказанного, и то немаловажно, что это делал Павел. Чтобы (коринфяне) не сказали, что можно есть идоложертвенное, оградив себя крестным знамением, он сначала не опровергает этого и говорит, что, хотя бы и можно было, не должно делать для избежания соблазна братий: а потом показывает, что и не можно. Первое доказывает собственным примером; и намереваясь говорить о том, что ничего не брал от них, не вдруг высказывает это, а говорит прежде о своем достоинстве: «не Апостол ли я? Не свободен ли я?» Чтобы они не сказали: если ты не брал, то не брал потому, что нельзя было брать, – для этого он сперва излагает причины, по которым справедливо мог брать, если бы хотел.
Далее, чтобы не подумали, что он говорит это в укоризну спутникам Петра, которые брали, доказывает наперед, что им можно было брать. Потом, чтобы не сказали: Петру можно было брать, а тебе нельзя, – предупреждает это похвалами самому себе. Видя, что ему предстоит необходимость хвалить самого себя, – а таким образом и можно было исправить коринфян, – и не желая говорить о себе много, смотри, как мудро он исполняет то и другое, похваляя себя не столько, сколько сознавал в себе, но сколько требовало настоящее дело. Он мог бы сказать: мне преимущественно пред всеми следует брать и более других, потому что я более их потрудился; но не указывает на такое свое преимущество, а говорит только о том, чем и другие отличались и почему они имели право брать: «не Апостол ли я? – говорит, – Не свободен ли я?», т.е. не имею ли я власти над собою? Разве кто имеет власть останавливать меня или запрещать мне брать? Правда, другие имели то преимущество, что они были со Христом: но, говорит, и я не лишен этого: «не видел ли я Иисуса Христа, Господа нашего?» (1Кор.9:1). «А после всех, – говорит он (в другом месте), – явился и мне, как некоему извергу» (1Кор.15:8). А это также немаловажно. «Ибо... многие, – сказал (Господь), – пророки и праведники желали видеть, что вы видите, и не видели» (Мф.13:17). И еще: «придут дни, когда пожелаете видеть хотя один из дней» сих (Лк.17:22). Положим, что ты апостол, свободен и видел Христа: но что если ты не совершил апостольского дела, за которое имел бы право брать? В ответ на это он и присовокупляет: «Не мое ли дело вы в Господе?» Это весьма важно; без этого и другие преимущества не принесли бы никакой пользы. И Иуда был апостол, и свободен, и видел Христа; но так как он не совершил дела апостольского, то не получил от всего этого никакой пользы. Потому он говорит и об этом и свидетелями представляет их самих. А так как он сказал здесь нечто великое, то, смотри, как определяет это словом: в Господе, т.е. вы – дело Божие, а не мое. «Если для других я не Апостол, то для вас Апостол» (1Кор.9:2).
2. Видишь ли, как он не говорит лишнего? Он мог бы указать на вселенную, на народы варварские, на землю и море: но не высказывает ничего такого, а говорит относительно к ним и побеждает тем сильнее. Какая мне нужда, говорит, распространяться слишком много, когда и этого достаточно для настоящего предмета? Я не говорю о подвигах, совершенных мной у других, а о тех, которых вы сами свидетели: потому, если не от других, то от вас особенно мне можно было брать. Но от кого особенно следовало мне брать, – ведь я был вашим учителем, – и от тех я не брал. «Если для других я не Апостол, то для вас Апостол»: опять говорит относительно. Он был апостолом вселенной; но я не говорю об этом, продолжает он, не спорю, не настаиваю, а упоминаю о том, что к вам относится. «Ибо печать моего апостольства – вы», т.е. доказательство. Кто хочет убедиться, говорит, в моем апостольстве, тому я указываю на вас. Все, свойственное апостолу, я сделал у вас и ничего не упустил. То же он изъясняет во втором послании: «хотя я и ничто. Признаки Апостола оказались перед вами всяким терпением, знамениями, чудесами и силами. Ибо чего у вас недостает перед прочими церквами» (2Кор.12:11–13)? Потому и говорит: «печать моего апостольства – вы». У вас я и показывал знамения, и учил словом, и подвергался опасностям, и проводил безукоризненную жизнь. Все это можно видеть в двух его посланиях к ним, в которых он со всей точностью изъясняет каждый из этих подвигов.
«Вот мое защищение против осуждающих меня» (1Кор.9:3). Что значит: «вот мое защищение против осуждающих меня» Для тех, которые хотят знать, почему я апостол, или обвиняют меня, будто я беру деньги, или спрашивают о причине, почему не беру, или стараются доказать, что я не апостол, доказательством и оправданием моим служит ваше научение и то, что я намерен сказать. Что же это такое? «Или мы не имеем власти есть и пить? Или не имеем власти иметь спутницею сестру жену?» (1Кор.9:4–5). Как же это может служить оправданием? Когда известно, что я воздерживаюсь даже от позволенного, то несправедливо было бы подозревать меня, будто я обманываю, или делаю что-нибудь за деньги. Таким образом и сказанное прежде, и преподанное вам учение, и сказанное теперь достаточно к моему оправданию пред вами, и против всех, осуждающих меня, я неизменно утверждаю как вышесказанное, так и следующее: «или мы не имеем власти есть и пить? Или не имеем власти иметь спутницею сестру жену?» Но несмотря на то, что имею власть, я воздерживаюсь. Неужели же он ни ел, ни пил? Действительно, часто ни ел, ни пил. «В голоде, – говорит, – и жажде,... на стуже и в наготе» мы были (2Кор.11:27). Впрочем здесь он не то разумеет, а что? Мы не едим и не пьем на счет учеников, хотя и имеем право брать от них. «Или не имеем власти иметь спутницею сестру жену, как и прочие Апостолы, и братья Господни, и Кифа?» Видишь ли мудрость его? Верховного (апостола) он поставляет после; самое сильное доказательство помещает на конце, потому что указание на других, делающих это, не было бы так разительно, как указание на первого (апостола), которому вверены ключи царствия небесного. Впрочем он указывает не на него одного, а на всех, и как бы так говорит: посмотришь ли на низших, или на высших, все они служат примером. Братия Господа, оставившие прежнее неверие, были также достославны, хотя и не равнялись с апостолами; потому он и поставляет их в средине, помещая главных прежде и после них.
«Или один я и Варнава не имеем власти не работать?» (1Кор.9:6). Видишь ли, как душа его смиренномудра и чиста от всякой зависти, как он не умалчивает о том, кто участвовал в трудах его? Если все прочее у нас с ними общее, то почему и этому не быть общим? И те и мы – апостолы, и свободны, и видели Христа, и совершили, что следует апостолам; потому и мы имеем право жить без трудов и получать содержание от учеников.
«Какой воин служит когда-либо на своем содержании?» (1Кор.9:7). Приведя сильнейшее доказательство – пример апостолов – на то, что можно делать это, он теперь, по своему обыкновению, обращается к сравнениям и общепринятым обычаям и говорит: «какой воин служит... на своем содержании?» Посмотри, как приличны настоящему предмету приводимые им сравнения, и как он упоминает наперед о деле, соединенном с опасностями, – о воинской службе, оружии и войне. Таково и апостольство, и даже гораздо труднее. И у апостолов была брань не только с людьми, но с бесами и с предводителем их. Смысл слов его следующий: если и внешние (языческие) начальники, жестокие и несправедливые, не требуют от воинов, чтобы они шли на войну и подвергались опасностям, и между тем содержали сами себя, то возможно ли, чтобы Христос требовал этого (от апостолов)? И он не довольствуется одним сравнением, – потому что обыкновенно простой и грубый человек скорее убеждается тогда, когда видит, что общепринятый обычай согласуется с заповедями Божиими.
3. Потому он приводит другое и говорит: «кто, насадив виноград, не ест плодов его?» Первым он выразил опасности, а последним труд, великую ревность и усердие. Потом присовокупляет третье сравнение: «кто, – говорит, – пася стадо, не ест молока от стада?» Этим означает великую заботливость, какую свойственно иметь учителю об учениках. Апостолы были и воины, и земледельцы, и пастыри, имевшие дело не с землей, не с бессловесными животными, не с чувственными врагами, а с разумными душами и с бесовскими ополчениями. Заметь, как он везде соблюдает соразмерность, стараясь сказать только полезное, а не излишнее. Не сказал: какой воин служит и не богатеет? но: «кто воинствует своими оброки когда?» Не сказал: кто насаждает виноград, и не извлекает золота, или не собирает всего плода? но: «не ест плодов его?» Не сказал: кто, пася стадо, не продает ягнят? но как? – «не ест молока от стада?» Не от ягнят, а от молока, выражая этим, что учитель должен довольствоваться малым утешением и одной только необходимой пищей. Это относится к тем, которые хотят поедать все и собирать все плоды. Так заповедал и Господь, когда сказал: «трудящийся достоин пропитания»[36] своего (Мф.10:10). И не одно это внушает (апостол) такими сравнениями, а показывает и то, каков должен быть священник. Он должен иметь мужество воина, трудолюбие земледельца и попечительность пастыря, и при всем том не желать ничего, кроме необходимого.
Доказав и примером апостолов и сравнениями из жизни, что учителю не запрещено брать, (Павел) приступает к третьему доказательству и говорит: «по человеческому ли только рассуждению я это говорю? Не то же ли говорит и закон?» (1Кор.9:8). Доселе он не приводил ничего из Писаний, а ссылался на общепринятый обычай; потому не подумайте, говорит, что я основываюсь на этом одном, и утверждаю заповедь на мнении человеческом; я могу доказать, что так угодно Богу, и привести древний закон, который повелевает то же. Здесь он продолжает речь вопросом, как бывает (в беседе) о чем-нибудь совершенно известном, и говорит: «по человеческому ли только рассуждению я это говорю?», т.е. разве я основываюсь только на человеческих обычаях? «Не то же ли говорит и закон? Ибо в Моисеевом законе написано: не заграждай рта у вола молотящего» (1Кор.9:8–9). Для чего он упоминает об этом, имея пример (иудейских) священников? Чтобы сильнее доказать свою мысль. Потом, чтобы кто не возразил: какое нам дело до того, что сказано о волах? – обстоятельно изъясняет это и говорит: «о волах ли печется Бог?»[37] Неужели же, скажи мне, Бог не печется о волах? Печется, но не столько, чтобы поставлять о них особый закон. Если бы Бог не имел в виду чего-нибудь важнейшего, если бы не хотел примером бессловесных научить иудеев человеколюбию и вместе с тем напомнить им об учителях, то не оказал бы такого попечения о волах, чтобы предписывать закон о не заграждении уст их. Отсюда видно и другое, – как велик бывает и должен быть труд учителя, и – еще нечто. Что же такое? То, что сказанное в Ветхом завете касательно попечения о животных преимущественно относится к назиданию людей, равно как и все другое, например, сказанное о разных одеждах, о виноградниках, о семенах, о том, чтобы не засевать землю разными семенами, о проказе и, можно сказать, обо всем прочем. Так как (слушатели) были люди грубые, то он говорил им так, чтобы возводить их (к разумению) мало-помалу. Впрочем (апостол) не доказывает того, что ясно и очевидно само по себе. Сказав: «о волах ли печется Бог?», продолжает: «Или, конечно, для нас говорится?» (1Кор.9:10). Не напрасно поставил слово: «всяко», но чтобы не подать слушателю повода возразить что-нибудь. Между тем продолжает метафору и говорит: «так, для нас это написано; ибо, кто пашет, должен пахать с надеждою», т.е. учитель должен получать возмездие за труды, «и кто молотит, должен молотить с надеждою получить ожидаемое». Посмотри на мудрость его: от сеяния он переходит к молотьбе, и тем опять внушает, как велики труды учителей, которые сами и пашут и молотят, и так как пашущий еще не может ничего собирать, а должен только трудиться, то предоставляет ему надежду; а молотящему предоставляет уже пользование плодами: «и... молотящий, – говорит, – с надеждою получает ожидаемое».
4. Далее, чтобы кто не сказал: это ли возмездие за такие труды? – он прибавляет: с надеждою, т.е. на будущее. Таким образом закон о незаграждении уст вола означает не что иное, как то, что трудящиеся учители должны получать вознаграждение. «Если мы посеяли в вас духовное, велико ли то, если пожнем у вас телесное?» (1Кор.9:11). Вот и четвертое доказательство того, что надобно доставлять (пропитание учителям). Сказав: «какой воин служит когда-либо на своем содержании?» – кто насаждает виноград? – кто пасет стадо? – указав на вола молотящего, – он приводит новую основательнейшую причину, почему они имеют право брать, именно ту, что они не только трудятся, но и сами доставляют ученикам гораздо важнейшее. Что же значит: «аще мы духовная сеяхом вам, велико ли, аще мы ваша телесная пожнем?» (1Кор.9:11). Видишь ли причину справедливейшую и основательнейшую прежних? Там, говорит, вещественные семена и вещественный плод: здесь же не так, но семя духовное, а воздаяние вещественное. Чтобы доставляющие что-нибудь учителям не думали о себе много, он показывает, что они больше получают, нежели дают. Земледельцы, что посеют, то и пожинают; а мы сеем в душах ваших духовное, а пожинаем вещественное, потому что такова доставляемая нам пища. Потом еще более пристыжает их: если, говорит, «другие имеют у вас власть, не паче ли мы?» (1Кор.9:12).
Вот еще иное доказательство, заимствованное также от примеров, только не таких, как прежние: здесь он говорит не о Петре, не об апостолах, а о некоторых лжеучителях, против которых после восстает и о которых говорит: «когда кто объедает, когда кто обирает, когда кто превозносится, когда кто бьет вас в лицо» (2Кор.11:20). Он теперь уже предначинает борьбу с ними, и потому не говорит: если другие берут с вас; но, изображая их дерзость, насилие, корыстолюбие, говорит: «если другие имеют у вас власть», т.е. управляют вами, обладают, поступают с вами, как с рабами, не только берут с вас, но и с великим настоянием и дерзостью. Затем продолжает: «не паче ли мы?» Этого он не сказал бы, если бы говорил здесь об апостолах; но очевидно, что он намекает на каких-то зловредных людей и обольстителей. Следовательно, кроме закона Моисеева, вы и сами, говорит, постановили правилом доставлять (содержание учителям). Сказав: «не паче ли мы», он не доказывает, почему так, но предоставляет это суду их совести, а вместе с тем желает еще более и устрашить их и пристыдить. «Однако мы не пользовались сею властью», т.е. мы не брали. Смотри, после скольких доказательств того, что брать – дело не беззаконное, он, наконец, сказал: мы не берем, – чтобы не подумали, что он воздерживается от этого, как от запрещенного. Не потому, говорит, я не беру, что не позволительно; это позволительно, как мы доказали многими примерами – и апостолов, и житейскими, как то: воина, земледельца, пастыря, законом Моисеевым, самым существом дела, так как «мы посеяли в вас духовное», и наконец тем, что вы сами делаете это в отношении к другим. Но (не пользовались), говорит с одной стороны для того, чтобы не подумали, будто он осуждает апостолов, которые брали, чтобы пристыдить (коринфян) и показать, что он воздерживается от этого, не как от запрещенного; а с другой стороны, чтобы после многих доводов и многих примеров, доказывающих право на получение, не подумали, что он сам хочет брать и с этой целью говорит все это, – он предотвращает и такое подозрение. Впоследствии он выразил это яснее в словах: «и я написал это не для того, чтобы так было для меня» (1Кор.9:15); а здесь говорит: «мы не пользовались сею властью». И притом, что еще важнее, никто не может сказать, будто мы «не сотворихом» потому, что жили в изобилии; нет, и будучи в нужде, мы не уступили нужде. То же он говорит во втором послании: «другим церквам я причинял издержки, получая от них содержание для служения вам; и, будучи у вас, хотя терпел недостаток, никому не докучал» (2Кор.11:8); также и в настоящем послании: «терпим голод и жажду, и наготу и побои» (1Кор.4:11). И здесь опять намекает на то же словами: «но вся терпим». Выражение: вся терпим и означает и голод, и великую нужду, и все другие бедствия. Однако все это, говорит, не принудило нас нарушить закон, который мы сами для себя постановили. Почему? «Дабы не поставить какой преграды[38]благовествованию Христову» (1Кор.9:12). Коринфяне были немощны; потому, говорит, чтобы не соблазнить вас, принимая (мзду) от вас, мы решились лучше делать более, чем сколько заповедано, нежели полагать какую-нибудь преграду благовествованию, т.е. научению вашему. Если же мы не делали даже позволенного нам, тогда как терпели великую нужду и имели в свою пользу пример апостолов, «дабы не поставить какой преграды», – не сказал: уничтожить, но: не поставить преграды, и не просто преграды, но: какой преграды, т.е. чтобы не причинить ни малейшего замедления и остановки в распространении слова; если, говорит, мы показали столько усердия, то тем более следует воздерживаться вам, которые и весьма далеки от апостолов и не можете указать на закон, позволяющий это, а напротив касаетесь запрещенного и причиняющего великий вред, не только что замедление евангельской проповеди, и притом не имеете в виду настоятельной нужды. Все это он сказал тем, которые вкушением идольских жертв соблазняли немощнейших братий.
5. Слыша это, возлюбленные, не будем и мы презирать соблазняющихся, чтобы не положить какой-нибудь преграды благовествованию Христову и не утратить своего спасения. Если брат соблазняется, не говори мне: то и то, чем он соблазняется, не запрещено, а позволено. Я скажу тебе более: если бы это позволено было самим Христом, а ты видишь, что кто-нибудь соблазняется, то воздержись и не пользуйся позволением. Так поступал и Павел, имевший право брать по дозволению Христову, но не бравший. Человеколюбивый Владыка преподал заповеди Свои с великой снисходительностью, чтобы мы делали многое не по одному повелению, но и по собственному расположению. Он мог, если бы хотел, увеличить строгость заповедей и сказать: кто не постится всегда, того наказывать; кто не хранит девства, того предавать мучению; кто не раздает всего имения, того подвергать жестокой казни; однако не сделал этого, предоставив тебе самому, если захочешь, делать более предписанного. Потому, беседуя о девстве, Он сказал: «кто может вместить, да вместит» (Мф.19:12); и богатому одно повелел, а другое предоставил собственному его расположению; не сказал: продай имение, но: «если хочешь быть совершенным, продай» (Мф.19:21). А мы не только не делаем ничего более предписанного и не простираемся далее заповеданного, но далеко отстаем и от определенного заповедями. Павел терпел голод, чтобы не положить преграды благовествованию; а мы не хотим прикоснуться к сокровищам своим, хотя видим множество душ погибающих. Пусть, говорят, съедает моль, а не насыщается бедный; пусть истребляет червь, а не одевается нагой; пусть уничтожает время, а не питается алчущий Христос.
Но, скажешь, кто же говорит так? То и прискорбно, что так говорят не словами, а делами; не столь было бы тяжело, если бы говорили это на словах, а на деле не исполняли. Не так ли ежедневно внушает своим пленникам жестокий и бесчеловечный тиран – сребролюбие: пусть ваши сокровища обращаются в пользу клеветников, разбойников и воров, а не на пропитание алчущих и нуждающихся? Не вы ли производите разбойников? Не вы ли питаете огонь страсти у завистников? Не вы ли вызываете воров и грабителей, выставляя им, как некоторую приманку, свое богатство? Какое безумие! Подлинно безумие и явная нелепость – наполнять одеждами сундуки, а не обращать внимания на того, кто сотворен по образу и по подобию Божию, и не имеет одежды, дрожит от холода и едва держится на ногах. Но, скажешь, он притворяется дрожащим и немощным. И ты не боишься такими словами навлечь на себя молнию свыше? Простите, я дрожу от гнева. Ты пресыщаешься, утучняешь себя, продолжаешь упиваться до глубокой ночи, нежишься на мягких коврах и не думаешь отдавать отчета в таком беззаконном употреблении даров Божиих, – ведь вино не для того, чтобы мы упивались; пища не для того, чтобы мы пресыщались; яства не для того, чтобы мы расторгали ими свое чрево, – а от бедного, несчастного, который ничем не лучше мертвеца, ты требуешь строгого отчета, и не боишься грозного и страшного суда Христова? Если он и притворяется, то притворяется по бедности и по необходимости, по причине твоего жестокосердия и бесчеловечия, требующего такого притворства и иначе не преклоняющегося на милость. Кто, в самом деле, так несчастлив и жалок, чтобы без всякой нужды, для куска хлеба, принимать столь безобразный вид, терзать себя и терпеть такую муку? Итак, притворство его возвещает всем о твоем бесчеловечии. Если он просит, умоляет, говорит жалостные слова, плачет, рыдает, скитается целый день и не находит необходимой пищи, то, может быть, и придумал такую хитрость, которая не столько ему, сколько тебе служит бесчестием и обвинением. Он достоин сострадания, что дошел до такой крайности; а мы достойны тысячи казней, что принуждаем бедных прибегать к этому. Если бы мы легко склонялись на милость, то он никогда не решился бы подвергнуться этому. Что я говорю о наготе и дрожании (от холода)? Скажу нечто, еще более ужасное: некоторые принуждены были ослеплять малолетних детей, чтобы тронуть наше бесчувствие. Так как, скитаясь зрячими и обнаженными, они не могли привлечь внимание жестокосердых ни нежностью возраста, ни несчастьем, то присоединяли к своим бедствиям еще другое плачевнейшее бедствие для утоления голода, находя более легким лишиться общего света и дарованных всем лучей солнечных, нежели непрестанно бороться с голодом и подвергнуться самой жалкой смерти. Вы не привыкли сострадать бедности, а забавляетесь несчастьями; потому они и удовлетворяют вашему ненасытному желанию, возжигая и в себе и в вас пламень, лютейший геенны. А чтобы вы убедились, что все это и подобное тому происходит именно по этой причине, я представлю вам несомненное доказательство, которому никто противоречить не может. Есть бедные, легкомысленные и малодушные, которые не могут переносить голода и готовы терпеть все другое, кроме этого. Они, неоднократно приступая к вам с жалким видом и жалостными словами, но не получив никакой помощи, наконец оставляют просьбы и прибегают к хитростям не хуже кудесников: одни жуют кожу изношенной обуви, другие вбивают в голову острые гвозди, иные ложатся на замерзшую от холода воду голым желудком, а иные подвергают себя еще более нелепым (мучениям), чтобы представить жалкое зрелище.
6. Между тем как это делается, ты стоишь и смеешься, удивляясь и утешаясь бедствиями других, подвергающих посрамлению общую нашу природу. Что хуже этого может сделать и человеконенавистный диавол? А чтобы он усерднее делал это, ты с великой щедростью даешь деньги. Кто просит, призывает Бога и приступает к тебе кротко, того ты не удостоиваешь ни ответа, ни взгляда, и если он часто докучает тебе, говоришь о нем такие невыносимые слова: ему ли жить, ему ли дышать, ему ли смотреть на солнце? А к тем напротив ты благосклонен и щедр, так что сам ты делаешься виновником смешного и сатанинского их безобразия. Потому о них-то самих, виновниках таких дел, не подающих ничего прежде, нежели увидят других страждущими, с большей основательностью можно было бы сказать: им ли жить, им ли дышать, им ли смотреть на солнце, столь тяжко согрешающим против общей природы и оскорбляющим Бога? Когда Бог говорит: дай милостыню, а я дам тебе царствие небесное, – ты не слушаешь; когда же диавол показывает голову, израненную гвоздями, ты вдруг делаешься щедрым: более действует на тебя ухищрение злого демона, причиняющее столько вреда, нежели обетование Божие, подающее множество благ. Надлежало бы давать золото, чтобы этого не было, чтобы и не видеть этого, надлежало бы делать и выносить все, чтобы искоренить это великое безумие; а вы, напротив, всячески стараетесь и заботитесь о том, чтобы это было, чтобы посмотреть на это. И ты, скажи мне, еще спрашиваешь, для чего геенна? Спроси лучше, почему одна только геенна? Ведь каких наказаний не достойны те, которые устрояют это жестокое и бесчеловечное зрелище и смеются над теми, о которых надлежало бы плакать и им и вам самим, особенно же вам, принуждающим их к таким безобразным действиям? Но, скажешь, я не принуждаю их. Как же не принуждаешь, скажи мне, когда не хочешь даже слушать кротких, плачущих и призывающих Бога; а тем щедро подаешь серебро и приглашаешь других подивиться им? Но, скажешь, мы отходим, пожалев их. Но не ты ли требуешь того? Нет, человек, – это не жалость, когда ты заставляешь их за несколько оволов терпеть такое мучение, когда повелеваешь им для получения необходимой пищи терзать себя и раздирать на голове кожу на многие части жалким и плачевным образом. Не правда, скажешь; не мы пробиваем головы их гвоздями. О, если бы ты! Тогда зло не было бы так ужасно. Тот, кто убивает человека, не так жестоко поступает с ним, как тот, кто повелевает ему умертвить себя самого. То же бывает и здесь: они терпят мучительнейшую боль, когда принуждены бывают собственноручно исполнять такие жестокие приказания. И это делается в Антиохии, где верующие первые стали называться христианами, где они были добрее всех, где некогда процветали обильные плоды милосердия! Ведь они не только жившим здесь, но и находившимся на далеком расстоянии посылали пособие, и притом тогда, когда угрожал голод. Что же, скажешь, надобно делать? Оставить жестокость и внушить всем нуждающимся, что если они будут делать это, то ничего не получат, а если будут приходить скромно, то получат щедрое подаяние. Когда они будут знать это, то я ручаюсь, хотя бы они были несчастнее всех, никогда не решатся подвергать себя такому мучению, а напротив будут благодарить вас, что вы избавили их от посмеяния и страданий.
Между тем ныне за возниц вы отдали бы детей своих и за плясунов положили бы самые души свои, а Христу алчущему не хотите уделить и малейшей части своего имущества; если же когда подадите немного серебра, то находитесь в таком расположении духа, как будто вы отдали все, забывая, что не подавать только, а подавать щедро – вот в чем особенно состоит милостыня. Потому пророк прославляет и ублажает не тех, которые только подают, а тех, которые подают щедро; он не просто говорит: дал; но как? «Он расточил, роздал нищим» (Пс.111:9). Что пользы, если ты, будучи богатым, подаешь столько, сколько тот, например, кто подал бы стакан воды из целого моря, и не подражаешь великодушию жены вдовицы? Как будешь говорить ты: Господи, «помилуй меня... по великой милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои» (Пс.50:3), когда сам не милуешь не только великой милостью, но, может быть, и малой? Я крайне стыжусь, когда вижу, как многие богачи ездят на конях, украшенных золотыми уздами, сопровождаются слугами, одетыми в золотые одежды, покоятся на серебряных ложах и позволяют себе множество других излишеств; но как скоро надобно подать бедному, то представляются беднее самых бедных. А чем они часто оправдываются? Бедный, говорят, получает из церковной казны. Какое тебе до того дело? Если я подаю, ты не спасешься за это; если церковь подает, ты не загладишь этим своих грехов. Если ты не подаешь потому, что церковь должна подавать нуждающимся, то (равным образом), если священники молятся, разве ты поэтому не должен молиться? Другие постятся, – разве ты поэтому можешь постоянно предаваться пьянству? Или ты не знаешь, что Бог предписал заповедь о милостыне не столько для бедных, сколько для самих подающих? Но не подозреваешь ли ты священника? Это также весьма тяжкий грех, но я не буду распространяться об нем; в таком случае делай все сам, и ты получишь за то сугубую награду. Все, что мы говорим о милостыне, говорим не для того, чтобы ты приносил пожертвования к нам, но чтобы подавал их сам от себя. Принося ко мне, ты, может быть, впадешь в тщеславие, а иногда соблазнившись отойдешь с лукавым подозрением; а если вы будете делать все сами, то избавитесь от соблазна и неуместного подозрения, и получите большую награду.
7. Говорю это не для того, чтобы побудить вас приносить пожертвования сюда, или выразить свое неудовольствие на священников, о которых разносятся худые слухи. Если нужно огорчаться и скорбеть, то более о вас, распространяющих худые слухи; те, которых порицают напрасно и без причины, заслужат большую награду, а те, которые порицают их, большое осуждение и наказание. Итак, не за них я говорю это, а для вашего блага. Удивительно ли, что в наше время некоторые подвергаются подозрению, если еще во времена святых, подражавших ангелам и не имевших никакой собственности, т.е. апостолов, происходил ропот, будто бы при служении бедным были пренебрегаемы вдовицы, тогда как «никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее» (Деян.4:32)? Не будем же представлять таких предлогов и считать оправданием для себя то, что Церковь имеет много сокровищ. Когда ты видишь у ней много имущества, то представь также великое число записанных бедных, множество больных, тысячи случаев к издержкам; разбери, рассчитай; никто не препятствует; мы даже готовы дать вам отчет. Но скажу нечто важнейшее. Когда мы представим отчет и покажем, что расход не менее прихода, а иногда и более, то я желал бы спросить вас: когда мы предстанем туда и услышим слова Христовы: вы видели Меня алчущим и не напитали, нагим и не одели (Мф.25:43–44), тогда что мы скажем? Чем оправдаемся? Укажем ли на такого-то, и такого-то, которые не слушали этого, или на некоторых подозрительных священников? Но какое тебе до них дело? Я осуждаю тебя, скажет Он, за твои грехи. Чтобы получить оправдание, надобно очистить собственные грехи, а не указывать на других таких же грешников. Церковь принуждена иметь то, что теперь имеет, по вашей скупости; а если бы все делалось по правилам апостольским, то доход ее составляло бы ваше расположение, которое было бы и безопасным хранилищем, и неистощимым сокровищем. А теперь, когда вы собираете сокровища на земле и запираете все в своих хранилищах, Церковь же принуждена производить издержки на общества вдов, на сонмы дев, на прием странников, на вспомоществование пришельцам, на утешение узников, на облегчение больных и увечных и на другие подобные нужды, то что ей делать? Неужели оставить всех их без внимания и затворить пристанища? Кто же будет подавать помощь в кораблекрушениях? Кто станет облегчать слезы, рыдания и вопли, раздающиеся со всех сторон?
Итак, не будем говорить все, что вздумается. Мы теперь же, как я сказал, готовы дать вам отчет; а если бы и не так, если бы у вас были порочные учители, все похищающие и присвояющие себе, и тогда их порочность не могла бы служить оправданием для вас. Человеколюбивый, премудрый и всевидящий единородный Сын Божий, зная, что в течение долгого времени и на пространстве обширной вселенной будет много порочных священников, и желая, чтобы от их нерадения не усилилась беспечность руководимых ими, не оставил беспечным никакого оправдания, сказав: «на Моисеевом седалище сели книжники и фарисеи; итак все, что они велят вам соблюдать,... делайте; по делам же их не поступайте» (Мф.23:2–3). Этим Он выразил, что, хотя бы у тебя был порочный учитель, это нисколько не оправдает тебя, если ты не слушаешь учения его. Бог произнесет над тобой приговор не за то, что сделал учитель, а за то, что ты слышал от него и не исполнил. Если ты исполнишь заповеданное, то предстанешь тогда с великим дерзновением; а если не послушаешь учения, то, хотя бы ты указал на тысячу порочных священников, это нисколько не оправдает тебя. И Иуда был апостол; однако это нисколько не послужит к оправданию святотатцев и сребролюбцев; никто из них, будучи осуждаем, не сможет сказать, что и апостол был похититель, святотатец и предатель: напротив, за то особенно мы и будем осуждены и наказаны, что не вразумились пороками других; они для того и описаны, чтобы мы остерегались подражать им. Потому, оставим других, будем внимательны к самим себе. Каждый из нас даст ответ Богу за самого себя. А чтобы нам дать такой ответ, который послужил бы к нашему оправданию, будем вести жизнь благочестивую и простирать щедрую руку к бедным, помня, что исполнение заповедей – вот единственное наше оправдание, а другого нет никакого. Если мы будем в состоянии представить такое оправдание, то избавимся от нестерпимых мучений геенских и удостоимся будущих благ, которых да сподобимся все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Беседа 22
Как поступал Павел для спасения других. – Порочная страсть кратковременна, а причиняемое ею огорчение продолжительно.
1Кор.9:13–14. Разве не знаете, что священнодействующие питаются от святилища? что служащие жертвеннику берут долю от жертвенника? Так и Господь повелел проповедующим Евангелие жить от благовествования.
1. Весьма тщательно (апостол) старается доказать, что брать (содержание от поучаемых) не запрещено. Сказав об этом и прежде, он тем не довольствуется, а снова обращается к закону и представляет из него пример более близкий, чем прежний, потому что не одно и тоже представить в пример волов, или привесть ясный закон о священниках. Посмотри и здесь на мудрость Павла, как благоприлично он излагает предмет. Не сказал: священнодействующие берут от приносящих, но что? – «питаются от святилища», чтобы и принимающих не унизить, и приносящим не подать повода к гордости. И далее он выражается также. Не сказал: служащие жертвеннику берут от приносящих жертвы, – но «берут долю от жертвенника», потому что принесенное принадлежит уже не приносящим, а святилищу и алтарю. Не сказал также: берут священное, но – «питаются от святилища», выражая умеренность и внушая, что не должно собирать имущество и обогащаться. Словами: «берут долю от жертвенника»[39] означает не разделение по равной части, а содержание, которое давалось (священникам) по праву. Но апостолы имели гораздо большее право, потому что там соединялась честь со священством, а здесь – опасности, мучения, смерть. Потому сильнее всех других примеров был выраженный в словах: «если мы посеяли в вас духовное». Слово посеяли указывает на бури, опасности, казни и невыразимые бедствия, каким подвергались проповедники. Впрочем, и при таком преимуществе он не стал ни унижать ветхозаветного, ни превозносить своего, а напротив еще с унижением говорит о своем, указывая преимущество не в опасностях, но в величии дара. Не сказал: если мы подвергались опасностям или бедствиям, но: «если мы посеяли в вас духовное», а говоря о священниках, возвышает их, сколько возможно, и выражается так: «священнодействующие», «служащие жертвеннику», желая этим показать непрестанное их служение и постоянство. Рассуждая о священниках иудейских, он указал как на левитов, так и на архиереев, на обе степени, низшую и высшую; на первую словами: «священнодействующие», а на вторую словами: «служащие жертвеннику». Не всем ведь было вверено одно дело, но одним поручены были обязанности низшие, а другим высшие. Указав на всех их, чтобы кто не сказал: что ты напоминаешь нам о Ветхом завете? разве не знаешь, что теперь время совершеннейших заповедей? – он далее поставляет то, что важнее всего: «так и Господь, – говорит, – повелел проповедующим Евангелие жить от благовествования». И здесь не говорит: питаться от людей, но, подобно как о священниках сказал: от святилища и от жертвенника, так и здесь: от благовествования; и как там: питаться, так здесь: жить, а не торговать или обогащаться. «Ибо трудящийся, – говорит, – достоин пропитания» (Мф.10:10).
«Но я не пользовался ничем таковым» (1Кор.9:15). Если доселе не делал этого, скажут, то не желаешь ли делать на будущее время, и потому говоришь все это? Нет; и в объяснение этого тотчас же замечает: «и написал это не для того, чтобы так было для меня». И смотри, с какой силой опровергает и отрицает это: «ибо для меня лучше умереть, нежели чтобы кто уничтожил похвалу мою»; употребляет такое выражение не однажды и не дважды, но несколько раз. Выше сказал: «мы не пользовались сею властью» (1Кор.9:12): потом опять: «не пользуясь моею властью» (1Кор.9:18): и здесь: «но я не пользовался ничем таковым». Что значит: таковым? От многих примеров. Многое давало мне право: примеры воина, земледельца, пастыря и апостолов, постановления закона, действия наши по отношению к вам и ваши по отношению к другим, пример священников, повеление Христа, и однако ничто не заставило меня нарушить свой закон и брать. Не говорю о прошедшем; хотя могу сказать, что и в прошедшем я много пострадал, но не останавливаюсь на этом одном, а даю обещание и на будущее время, что решусь лучше умереть с голода, нежели лишиться таких венцов: «ибо для меня лучше умереть, нежели чтобы кто уничтожил похвалу мою». Не сказал: чтобы кто нарушил мой закон, но: похвалу. Чтобы кто-нибудь не сказал, что хотя он и поступает так, но не с радостью, а с воздыханием и скорбью, он называет это похвалой, желая показать, с какой великой радостью и с каким великим усердием он поступает так. Он так далек был от скорби, что даже хвалится и решается лучше умереть, нежели потерять эту похвалу. Так она была для него приятнее самой жизни.
2. Далее, он еще с другой стороны показывает превосходство (своего поступка), не для того, чтобы прославить себя самого, – он далек был от такой страсти, – но для того, чтобы выразить свою радость и сильнее устранить подозрение. Потому он и назвал, как я сказал прежде, это дело похвалой, и что говорит? «Ибо если я благовествую, то нечем мне хвалиться, потому что это необходимая обязанность моя, и горе мне, если не благовествую! Ибо если делаю это добровольно, то буду иметь награду; а если недобровольно, то исполняю только вверенное мне служение. За что же мне награда? За то, что, проповедуя Евангелие, благовествую о Христе безмездно, не пользуясь моею властью в благовествовании» (1Кор.9:16–18). Что, скажи мне, говоришь ты? Если ты благовествуешь, то нет похвалы для тебя; а если преподаешь благовестие безвозмездно, тогда есть? Следовательно, последнее важнее первого? Отнюдь нет; но в некотором другом отношении последнее имеет преимущество, именно в том, что первое есть заповедь, а последнее – дело моего произволения. Что делается сверх заповеди, то заслуживает великой награды; а что по заповеди, то не таково. В этом вот отношении последнее больше первого, а не по самому существу дела. Что в самом деле может сравниться с проповеданием? Оно уподобляет их ангелам. И однако, так как оно для них – обязанность и долг, а то (безвозмездное проповедание) – дело добровольного усердия, то в этом отношении последнее больше первого. Изъясняя то самое, что я теперь сказал, он и говорит: «ибо если делаю это добровольно, то буду иметь награду; а если недобровольно, то исполняю только вверенное мне служение». Слова: волею и неволею – он употребляет в смысле: заповедано и не заповедано. Равно и слова: «потому что это необходимая обязанность моя» надобно понимать не так, будто бы он делал это против воли, – да не будет! – но так, что на нем лежит обязанность, и в противоположность с свободой – брать или не брать. Потому и Христос сказал ученикам: «когда исполните все повеленное вам, говорите: мы рабы ничего не стоящие, потому что сделали, что должны были сделать» (Лк.17:10). «За что же мне награда? За то, что, проповедуя Евангелие, благовествую о Христе безмездно». Как, скажи мне, неужели Петр не имеет награды? Кто может получить такую награду, какую он? Также и прочие апостолы? Почему же он сказал: «если делаю это добровольно, то буду иметь награду; а если недобровольно, то исполняю только вверенное мне служение»? Заметь и здесь мудрость его. Он не сказал: если недобровольно, то не имею награды; но: «исполняю только вверенное мне служение», выражая, что и в этом случае бывает награда, но такая, какую получает исполнивший повеление, а не такая, какую получает показавший собственное усердие и сделавший более повеленного. За что же такая награда? «За то, что, проповедуя Евангелие, – говорит, – благовествую о Христе безмездно, не пользуясь моею властью в благовествовании». Видишь ли, как он везде употребляет слово: власть, чтобы показать, как я неоднократно повторял, что и те, которые берут, не заслуживают порицания? А слово: в благовествовании прибавляет как для того, чтобы обозначить самое благовествование, так и для того, чтобы не дозволить пользоваться этим правом во всем, потому что может брать учащий, а не праздный.
«Ибо, будучи свободен от всех, я всем поработил себя, дабы больше приобрести» (1Кор.9:19). Здесь он представляет еще иное превосходство. И не брать – великое дело; а то, что хочет сказать, гораздо важнее. Что же такое? Я не только, говорит, не брал и не только не пользовался своим правом, но еще подвергал себя рабству, и рабству разнообразному и всестороннему; не в деньгах только, но, что гораздо важнее денег, во многих и различных делах я поступал точно также; поработил себя, тогда как не был подчинен никому и не имел никакой необходимости, – это именно означает выражение: «будучи свободен от всех», – и поработил не одному кому-нибудь, а всей вселенной; потому и присовокупляет: «я всем поработил себя». Проповедовать и возвещать вверенное мне я был обязан, а изобретать и измышлять тысячи к тому способов – это зависело от моего усердия; я был обязан только передать серебро, но я употреблял еще все меры к тому, чтобы истребовать его обратно, исполняя более повеленного. Он делал все по ревности, усердию и любви ко Христу, и имел ненасытное желание спасения человеческого.
Поэтому, от большого избытка (ревности), он преступал пределы и во всем простирался выше самого неба. Сказав о порабощении, он далее говорит о различных родах его. Каких? «Для Иудеев, – говорит, – я был как Иудей, чтобы приобрести Иудеев» (1Кор.9:20). Как это было? Он обрезывал для того, чтобы уничтожить обрезание. Потому не сказал: иудей, но – как Иудей, так как это было с преднамеренной целью. Что говоришь ты? Проповедник вселенной, восходивший до самых небес и сиявший такой благодатью, мог ли он внезапно так снизойти? Да, потому что это есть также и восхождение. Не на то только смотри, что он нисходит, но и на то, что нисходя восстанавливает лежащего внизу и возводит его с собой. «для подзаконных был как подзаконный», не будучи сам под законом, «чтобы приобрести подзаконных».
3. Эти слова служат или изъяснением сказанного прежде, или означают что-нибудь другое. Иудеями он называет тех, которые были такими издревле и с самого начала; а подзаконными – прозелитов, или тех, которые приняли веру, но еще держались закона, так как они не были уже иудеями, но были под законом. Когда же (апостол) был под законом? Когда остригся, когда приносил жертву. Он делал это не потому, чтобы переменил свой образ мыслей, – это было бы порочное дело, – но по любви и снисхождению. Чтобы обратить действительных (иудеев), он сам был (как Иудей), не действительно, и только по-видимому, не на самом деле будучи таким, а только поступая так без истинного расположения. Да и мог ли он искренно делать это, когда старался обратить и других, когда делал все, чтобы освободить и других от такого унижения? «Для чуждых закона – как чуждый закона» (1Кор.9:21). Эти не были ни иудеи, ни христиане, ни язычники, но были вне закона, каков например Корнилий и подобные ему. Приходя и к ним, он во многом поступал по их (обычаям). Впрочем, некоторые говорят, что здесь он намекал на свою речь к афинянам, по поводу надписи, бывшей на капище; потому и говорит: «для чуждых закона – как чуждый закона».
Далее, чтобы кто не подумал, что его действия происходили от перемены образа мыслей, он присовокупляет: «не будучи чужд закона пред Богом, но подзаконен Христу», т.е. не только не будучи беззаконником, но подчиняясь закону, не обыкновенному, а гораздо высшему ветхого, закону Духа и благодати; потому и прибавляет: Христу. Затем, уверив в неизменности своего образа мыслей, он опять представляет пользу такого снисхождения: «чтобы приобрести чуждых закона», так же, как и везде он показывает причину своего снисхождения. Не останавливаясь на этом, он продолжает: «для немощных был как немощный, чтобы приобрести немощных» (1Кор.9:22). Здесь он говорит в отношении к ним (коринфянам), как говорил и все прочее. Прежде сказанное было гораздо важнее, но это ближе к ним; потому он и поставил это после всего. То же самое он делает и в послании к Римлянам, когда вразумляет их касательно пищи, и во многих других местах. Потом, чтобы исчислением всего порознь не слишком распространить речь, говорит: «для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых». Видишь ли его превосходство? Для всех, говорит, я был все, не надеясь спасти всех, а чтобы спасти хотя немногих. Усердие и служение мое было таково, какое свойственно спасающему всех, хотя он не надеялся обратить всех: дело великое и показывающее пламенную ревность! И сеятель сеет везде и, хотя не все семя остается в сохранности, он во всяком случае делает свое дело.
Указав на малочисленность спасаемых прибавлением слов: «по крайней мере», он утешает тех, которые скорбят об этом, так как, хотя невозможно, чтобы все семя осталось в сохранности, но невозможно и то, чтобы оно все погибло. Потому словами: «по крайней мере» он дает понять, что усердный делатель непременно получит успех. «Сие же делаю для Евангелия, чтобы быть соучастником его» (1Кор.9:23), т.е. чтобы и с своей стороны содействовать и быть участником в венцах, которые соблюдаются для верующих. Как прежде он говорил: «жить от благовествования», т.е. от верующих, так и здесь говорит: «быть соучастником Евангелия», т.е. буду соучастником уверовавших благовестию. Видишь ли его смиренномудрие, как он в получении наград поставляет себя наряду с другими, хотя трудами превзошел всех? Несомненно, что он более всех достоин почестей; но он не приписывает их себе прежде всех, а желает быть только соучастником других в уготованных венцах. Говорит это не в том смысле, чтобы он делал все для какой-нибудь награды, но чтобы таким образом расположить их (коринфян) и такими надеждами убедить делать все для братий. Видишь ли его благоразумие? Видишь ли чрезвычайную ревность, как он делал более заповеданного и не брал, тогда как мог брать? Видишь ли величайшее снисхождение, как он, будучи под законом Христовым и соблюдая высочайший закон, был для неимеющих закона как без закона, для иудеев как иудей, являясь в том и другом отношении совершеннее и выше всех? Так поступай и ты: не думай. что ты падаешь, если, будучи высоким, делаешь для брата что-нибудь уничиженное. Это не значит падать, а снисходить; кто падает, тот лежит и сам едва ли может встать; а кто снисходит, тот и встанет с великим приобретением, подобно как Павел снисходил один, а восстал со всей вселенной. Он не лицемерил; если бы лицемерил, то не искал бы пользы спасаемых. Лицемер ищет погибели других и лицемерит для того, чтобы взять, а не для того, чтобы дать. А он – не так; но как врач, как учитель, как отец снисходят первый к больному, второй к ученику и третий к сыну для пользы их, а не для вреда, – так и он.
4. Что сказанное им не лицемерие и что он не был принужден делать или говорить что-либо подобное, а сам добровольно выражает свое расположение и убеждение, послушай, как он сам говорит о том: «что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем» (Рим.8:38–39). Видишь ли любовь, которая пламеннее огня? Так и мы будем любить Христа; это не трудно, если мы захотим. И он был таков не по природе. Для того и описаны прежние его действия, противоположные этим, чтобы мы знали, что перемена зависит от произволения и что желающим все удобно. Не будем же отчаиваться; но хотя бы ты был злоречив, хотя бы корыстолюбив и каков бы ни был, вспомни, что и Павел был хулителем, гонителем, притеснителем и первым из грешников, но вдруг достиг высочайшей степени добродетели, и все прежнее нисколько не служило ему препятствием. Никто с таким неистовством не предается пороку, с каким он враждовал против Церкви; он отдал тогда свою душу и жалел, что не имел тысячи рук, чтобы всеми ими поразить Стефана; впрочем и без того нашел способ поразить его многочисленными руками, руками лжесвидетелей, одежды которых он стерег. Потом входил в домы, вторгался в них как дикий зверь, влачил и терзал мужей и жен, наполняя все ужасом, смятением и тысячью браней. Он был так страшен, что, даже после чудного обращения его, апостолы не смели войти с ним в сношение. Но, несмотря на все это, он сделался таким, каким сделался; не нужно прибавлять ничего более.
Где же те, которые подчиняют свободу воли неизбежной судьбе? Пусть услышат это и заградят уста свои! Кто хочет быть добрым, тому ничто препятствовать не может, хотя бы прежде он был одним из самых порочных. И мы тем более способны к этому, чем добродетель нам естественнее, а порок противоестественнее, подобно как болезнь и здоровье. Так, Бог дал нам глаза не для того, чтобы мы смотрели с любострастием, но чтобы, удивляясь созданиям, поклонялись Создателю. Что действительно таково назначение глаз, это видно из опыта: красоту солнца и неба мы видим чрез неизмеримое пространство, а красоты женской никто не мог бы увидеть на таком расстоянии. Не очевидно ли, что глаза наши созданы более для первого? Также Бог дал нам слух не для того, чтобы нам воспринимать хульные речи, но чтобы слышать спасительные догматы. Потому-то, когда он воспринимает что-нибудь непристойное, тогда душа и самое тело содрогаются. «Пустословие много клянущихся, – говорит (Премудрый), – поднимет дыбом волосы» (Сир.27:14). Также, услышав что-нибудь грубое и жесткое, мы огорчаемся, а услышав что-нибудь нежное и человеколюбивое, восхищаемся и радуемся. И уста наши, когда произносят срамные слова, то заставляют нас стыдиться и закрываться; а когда – слова благопристойные, то они текут спокойно и свободно; никто не станет стыдиться естественного, а стыдятся того, что не естественно. Руки также, когда похищают, то скрываются и ищут защиты; а когда подают милостыню, тогда выставляются на вид. Итак, если мы захотим, то все будет много располагать нас к добродетели. Если же укажешь мне на удовольствие, проистекающее от порока, то заметь, что еще большее удовольствие мы получаем от добродетели. Иметь добрую совесть, быть у всех в уважении, питать в себе сладостные надежды – это всего приятнее для того, кто понимает сущность удовольствия; а противное тому для понимающего сущность неудовольствия всего мучительнее, как-то: быть у всех в презрении, осуждать самому себя, трепетать и страшиться будущего и настоящего.
5. Чтобы еще более объяснить это, представим, что кто-нибудь, имея жену, разрушает брак ближнего и услаждается этим бесчестным воровством, прелюбодействуя с любимой (женщиной); противопоставим ему другого, который любит свою жену; а для большего и яснейшего противоположения предположим, что живущий с одной своей женой также любит ту прелюбодейцу, но сдерживает свою любовь и не делает ничего худого. Хотя и это – не чистое целомудрие, но мы нарочито представляем такой пример, чтобы ты познал, каково удовольствие от добродетели. Итак поставим их обоих вместе и спросим: чья жизнь приятнее? От одного услышим, как он услаждается и восхищается победой над похотью; а от другого... но от него невозможно и узнать что-нибудь; окажется, что он несчастнее самих узников, хотя бы тысячу раз отрицал это. Он всех боится и подозревает – и свою жену, и мужа прелюбодейцы, и самую прелюбодейцу, и домашних, и друзей, и родных, и стены, и тени, и самого себя, и, что всего тягостнее, носит в себе совесть, вопиющую и каждодневно угрызающую; а если вспомнит о суде Божием, то не сможет и на ногах удержаться. Притом удовольствие кратковременно, а скорбь от него постоянна: и вечером, и ночью, и в пустыне, и в городе, и везде за ним следует обличитель, показывая изощренный меч и нестерпимые мучения, изнуряя и сокрушая его страхом. Напротив целомудренный свободен от всего этого и безмятежен, спокойными глазами смотрит на свою жену, детей, друзей и на все. Если же любящий, но только сдерживающий страсть свою наслаждается таким удовольствием, то душа нелюбящего и соблюдающего чистое целомудрие не исполнена ли чувства сладостнее всякого спокойствия, приятнее всякой пристани? Потому-то, конечно, прелюбодеев ты видишь немного, а целомудренных больше. А если бы (жизнь первых) была приятнее, то ее избрали бы многие. Не говори мне, что это происходит от страха пред законами: не страх удерживает их, а крайняя гнусность порока, избыток происходящих от страсти огорчений пред доставляемыми ею удовольствиями, и голос совести. Таково состояние прелюбодея!
Если хотите, мы представим и корыстолюбца, обнажим и другую тоже порочную страсть. Мы увидим, что и он также мучится страхом и не может наслаждаться чистым удовольствием. Представляя себе обиженных им и жалеющих о них и всеобщее о себе мнение, он обуревается бесчисленными волнами. И не только это мучительно для него, но и то, что он не может наслаждаться своим любимым (предметом). Таково именно свойство сребролюбцев: они имеют не для того, чтобы пользоваться, но чтобы не пользоваться. Если это кажется тебе загадкой, то выслушай еще худшее и более странное: они не потому только лишены удовольствия, что не смеют пользоваться своим имуществом, как бы хотели, но и потому, что никогда не удовлетворяются, а томятся непрестанной жаждой. Что может быть мучительнее этого? Не таков человек праведный; он свободен от опасения, ненависти, страха и неутолимой жажды; как того все проклинают, так ему все желают добра; как тот не имеет ни одного друга, так он не имеет ни одного врага. Если же все это несомненно, то что может быть неприятнее порока и приятнее добродетели?
Впрочем, сколько бы мы ни говорили, невозможно выразить словами ни всех неприятностей первого, ни всех удовольствий последней, если мы сами их не испытаем. Тогда-то мы и узнаем, что порок горче желчи, когда вкусим сладость добродетели. Порок и теперь неприятен, тягостен и несносен, чему не станут противоречить сами раболепствующие ему; но когда мы отстанем от него, тогда еще лучше почувствуем, как горьки его требования. А что многие предаются ему, это нисколько не удивительно; ведь и дети часто избирают менее приятное, пренебрегая тем, что доставляет более приятностей; и больные для кратковременного удовольствия отвергают постоянное и надежное веселие. Это зависит от немощи и неразумия преданных страсти, а не от существа вещей. В удовольствии живет только добродетельный; он истинно богат и истинно свободен. Если же кто, согласившись приписать добродетели безмятежность, спокойствие, свободу от опасений, от всякого страха и всякого подозрения, не согласится только приписать ей удовольствия, тот мне кажется весьма смешным. В чем же другом и состоит удовольствие, как не в том, чтобы быть свободным от опасений, страха и огорчений и ничему не раболепствовать? Кто живет в удовольствии, скажи мне, тот ли, кто неистовствует, мятется, терзается множеством страстей и не владеет сам собой, или тот, кто свободен от всех этих волнений и пребывает в любомудрии, как в пристани? Не явно ли, что последний? Но это свойственно одной добродетели.
Порок только носит имя удовольствия, а на самом деле лишен его; прежде, чем он выполнен, он – неистовство, а не удовольствие; а когда выполнен, то (и неистовство) внезапно исчезает. Если же ни в начале, ни впоследствии не видно в пороке удовольствия, то где же оно и когда? Чтобы ты лучше понял слова мои, объясним это примером. Положим, что кто-нибудь влюбился в красивую и миловидную женщину; доколе не будет удовлетворена страсть его, он бывает подобен беснующимся и безумным; а когда удовлетворена, то исчезает и похоть. Если же ни в начале он не чувствует удовольствия, – потому что находится в состоянии безумия, – ни впоследствии, – потому что удовлетворением страсти прекращается пожелание, – то где же это удовольствие? Напротив наши удовольствия не таковы: они и в начале чужды всякого смятения, и до конца сохраняются в своей силе, или, лучше, у нас нет и конца удовольствию; блага наши не имеют предела, и удовольствие наше не исчезает никогда. Итак, представляя себе все это и желая получить удовольствие, будем любить добродетель, чтобы нам достигнуть и настоящих и будущих благ, которых да сподобимся все мы, благодатию и человеколюбием (Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь).
Беседа 23
Не следует отчаиваться в подвигах добродетели из-за трудности дела. – Загробные наказания будут вечны. – Сила покаяния в настоящей жизни и его бесполезность в будущей.
1Кор.9:24. Не знаете ли, что бегущие на ристалище бегут все, но один получает награду?
1. Объяснив, что снисхождение весьма полезно, что оно составляет верх совершенства, и что сам он, достигнувший совершенства больше всех, вернее же и превзошедший тем, что не брал (содержания от учеников), также снисходя больше всех, показав нам и время, когда нужно то и другое, совершенство и снисхождение, (апостол) далее с большей силой укоряет (коринфян), внушая, что поступок их, кажущийся следствием совершенства, есть напрасный труд. Он не говорит этого ясно, чтобы они не ожесточились, но выражает своими суждениями. Сказав прежде, что они грешат против Христа, погубляют братий и сами не получают никакой пользы от совершенного знания, если оно не соединено с любовью, теперь он опять обращается к общеизвестному примеру и говорит: «Не знаете ли, что бегущие на ристалище бегут все, но один получает награду?» Говорит это не в том смысле, будто из всех может спастись только один, – да не будет, – но что мы должны прилагать великое тщание. Как там из многих, выходящих на поприще, увенчиваются не многие, а только один достигает этого, и потому не достаточно выйти лишь на подвиг, намастить себя и бороться, так и здесь не достаточно лишь уверовать и подвизаться как-нибудь, но если мы не будем подвизаться так, чтобы показать себя безукоризненными до конца и достигнуть награды, то не получим никакой пользы. Хотя бы ты, говорит, считал себя совершенным по знанию, однако ты еще не достиг всего; на это он намекает словами: «так бегите, чтобы получить», из которых следует, что они еще не достигли. Затем научает и способу достижения.
«Все, – говорит, – подвижники воздерживаются от всего» (1Кор.9:25). Что значит: от всего? Не так, что от одного воздерживается, а в другом грешит, но воздерживается и от чревоугодия, и от сладострастия, и от пьянства, и от всех вообще страстей. Так бывает, говорит, даже при внешних подвигах; подвизающимся нельзя во время борьбы ни напиваться, ни прелюбодействовать, чтобы не ослабить сил, ни заниматься чем-нибудь другим; но, воздерживаясь совершенно от всего, они занимаются только упражнениями. Если же так бывает там, где венец дается одному, то тем более должно быть здесь, где больше щедрости; здесь не один только увенчивается, и самые награды гораздо выше подвигов. Потому он, желая пристыдить их, говорит: «те для получения венца тленного, а мы – нетленного. И потому я бегу не так, как на неверное» (1Кор.9:25–26). Пристыдив их тем, что бывает у внешних (язычников), (апостол) указывает потом на самого себя. Это лучший способ учения; потому он постоянно поступает так. Что же значит: «не так, как на неверное»? Я имею в виду, говорит, известную цель, подвизаюсь не тщетно и не напрасно, как вы. В самом деле, какая вам польза от того, что вы входите в идольские капища и как бы выказываете свое совершенство? Никакой. Я же – не так, но все, что ни делаю, делаю для спасения ближних; показываю ли совершенство, – это для них; снисхождение ли, – это для них; превосходство ли пред Петром тем, что не беру, – это для того, чтобы они не соблазнились; уничижение ли более всех, обрезываясь и остригаясь, – это для того, чтобы они не преткнулись. Вот что значит: «не так, как на неверное». А ты, скажи мне, для чего ешь в капищах? Не можешь представить никакой основательной причины: пища не приближает тебя к Богу; ешь ли, ничего не приобретаешь: не ешь ли, ничего не теряешь; следовательно, ты идешь напрасно и без цели; это и значит: на неверное. «Бьюсь не так, чтобы только бить воздух». Этими словами также выражает, что он действует не напрасно и без цели. Я имею (врага), говорит, которого поражаю, т. е. диавола; а ты не поражаешь его, а попросту истощаешь свои силы. Так он говорит потому, что щадит их; раньше высказав им сильное обличение, он здесь смягчает укоризну, отлагая сильный удар к концу речи. Теперь говорит, что они делают это тщетно и напрасно, а после доказывает, что таким поведением они навлекают погибель на свою голову и, кроме вреда братии, сами делаются виновными.
«Но усмиряю и порабощаю тело мое, дабы, проповедуя другим, самому не остаться недостойным» (1Кор.9:27). Здесь он показывает, что они и преданы чревоугодию, и не обуздывают этой страсти, и под предлогом совершенства удовлетворяют ей – о чем он и выше с сожалением говорил: «пища для чрева и чрево для пищи» (1Кор.6:13). От пресыщения рождается как блуд, так и идолослужение; потому он справедливо во многих местах поражает эту болезнь. Показав, сколько бедствий он потерпел за проповедь, он вместе с тем указывает и на это; я исполнял, говорит, больше, нежели сколько было заповедано, хотя это для меня было не легко, – все, говорит он, терпим, – но кроме того принимаю на себя и тот великий труд, чтобы жить воздержно. Хотя трудно преодолеть похоть и силу желудка, однако я обуздываю его, не предаюсь этой страсти, но всячески стараюсь, чтобы не увлечься ею.
2. Не думайте, что я успеваю в этом без труда; нет, это для меня подвиг, воздержание и борьба с природой, которая непрестанно восстает и домогается свободы; но я не уступаю, а укрощаю и подчиняю ее с великими усилиями. Говорит он это для того, чтобы никто не отчаивался в подвигах добродетели из-за трудности дела; потому и выражается так: «усмиряю и порабощаю». Не сказал: уничтожаю или отсекаю, потому что плоть не есть враг; но: «усмиряю[40]и порабощаю», что свойственно господину, а не врагу, учителю, а не злодею, пестуну, а не противнику. «Дабы, проповедуя другим, самому не остаться недостойным». Если же Павел, учитель столь многих, опасался этого, и опасался после того, как распространил проповедь, сделался благовестником и получил господство над вселенной, то что должны сказать мы? Не думайте, говорит, будто для вашего спасения достаточно того, что вы уверовали; если мне, который проповедал, учил, обратил тысячи людей, недостаточно этого для спасения, когда сам себя не буду вести безукоризненно, то тем более вам. Потом он переходит к другим примерам; и как прежде указывал на апостолов, на общий обычай, на (ветхозаветных) священников и на себя самого, так здесь указывает на олимпийские игры. А затем, указав на себя, опять обращается к событиям Ветхого завета.
Намереваясь произнести весьма сильное слово, он предлагает наставление в общем виде и беседует не только о ближайшем, но и о всех вообще недугах коринфян. О внешних (языческих) подвигах он сказал: «разве не знаете», а здесь говорит: «не хочу оставить вас, братия, в неведении» (1Кор.10:1), выражая, что они слишком были в этом наставлены. О чем же ты не хочешь оставить нас в неведении? «что отцы наши все были под облаком, и все прошли сквозь море; и все крестились в Моисея в облаке и в море; и все ели одну и ту же духовную пищу; и все пили одно и то же духовное питие: ибо пили из духовного последующего камня; камень же был Христос. Но не о многих из них благоволил Бог» (1Кор.10:1–5). Для чего он говорит это? Чтобы показать, что как тем (израильтянам) не послужили в пользу такие дары, так и им (коринфянам) не послужат в пользу крещение и участие в духовных таинствах, если жизнь их не будет соответствовать благодати; для того он и указывает на прообразы крещения и таинств. Что значит: «крестились в Моисея»? Как мы, верующие во Христа и воскресение Его, крещаемся для того, чтобы и самим иметь участие в этих таинствах, – а мы крестимся, говорит, «для мертвых» (1Кор.15:29), т.е. тел наших, – так и те, полагаясь на Моисея, т.е., видя, что он первый вступил в море, решились и сами вступить туда же. А так как (апостол) желает сблизить прообраз с истиной, то не выражается так, но называет и прообраз именем истины. Здесь он указывает на прообраз крещения, а далее (на прообраз) священной трапезы. Как ты вкушаешь тело Владычне, так те (вкушали) манну; как ты пьешь кровь, так те – воду из камня. Хотя это было чувственно, однако подавалось духовно, не по законам природы, а по благодати, и вместе с телом питало душу, располагая к вере. О пище он ничего не прибавил, потому что она была отлична от обыкновенной не только по способу (получения), но и по существу, – а была это манна, – о питье же, в котором только способ получения был чудесен и требовал объяснения, после слов: «пили одно и то же духовное питие», он присовокупил: «ибо пили из духовного последующего камня»; и еще: «камень же был Христос». Не камень, говорит, по естеству своему источал воду; иначе он источал бы ее и прежде; но все делал некоторый другой духовный камень, т.е. Христос, Который постоянно соприсутствовал им и творил все чудеса; потому и говорит: последующего. Видишь ли мудрость Павла, как он объясняет, что Христос есть податель того и другого, и таким образом сближает прообраз с истиной? Он подавал, говорит, и те дары, Он же предлагает и эту трапезу; Он провел тех чрез море, Он и тебя чрез крещение: там Он доставлял манну и воду, а тебе тело и кровь. Таковы дары Его! Посмотрим же, пощадил ли Он израильтян, когда они оказались недостойными даров Его? Нет; потому (апостол) и присовокупляет: «но не о многих из них благоволил Бог». Хотя Бог удостоил их такой чести, но это не принесло им никакой пользы, а большая часть их погибла. Они все погибли: но чтобы не подумали, что и им (коринфянам) предстоит всеобщая погибель, (апостол) сказал: «многих». Они составляли несметное множество; но многочисленность нисколько не помогла им. Все (благодеяния) были знаком любви Божией; но и это не помогло им, потому что они сами не явили дел любви. Так как многие не верят учению о геенне, как предмету неосязаемому и невидимому, то (апостол) бывшими уже примерами доказывает, что Бог наказывает грешников, хотя бы прежде изливал на них бесчисленные благодеяния: если вы, говорит, и не верите будущему, то, конечно, не отнесетесь с неверием к прошедшему.
3. Смотрите, сколько благодеяний Бог оказал им: освободил из Египта и тамошнего рабства, провел чрез море, ниспослал с неба манну, источил новые и чудные источники вод, постоянно сопутствовал им, творя чудеса и везде ограждая их; и однако, когда они оказались недостойными таких даров, не пощадил их, но всех погубил. «Ибо они поражены были в пустыне», говорит (апостол), показывая этим выражением и внезапную их погибель, страдания и наказания ниспосланные на них Богом, и то, что они не получили предстоявших им наград. И притом не в земле обетованной Он ниспослал на них все это, но вне и весьма далеко от нее, наказав их сугубой казнью – тем, что не допустил видеть земли обетованной, и тем, что наказал строго. Но как, скажешь, это относится к нам? К тебе именно и относится. Потому (апостол) и продолжает: «а это были образы для нас» (1Кор.10:6). Как дары их были прообразами, так и наказания были прообразами; как крещение и таинственная трапеза были прообразованы, так последующими событиями было предвозвещено и то, что недостойные дара подвергнутся наказанию, чтобы мы такими примерами научились быть более воздержными. Потому и присовокупляет: «чтобы мы не были похотливы на злое, как они были похотливы». Как в благодеяниях предшествовали прообразы, а за ними следовала истина, так будет и в наказаниях. Видишь ли, как он внушает, что мы не только будем наказаны, но еще гораздо больше, нежели те (израильтяне)? Ведь если там были прообразы, а здесь истина, то и наказания должны быть гораздо больше – так же, как дары. И смотри, против кого прежде говорит он: против тех, которые ели в капищах. Сказав: «яко не быти нам похотником злых», что относилось ко всем вообще, и в частности показав, что всякий грех происходит от злой похоти, он сначала говорит: «не будьте также идолопоклонниками, как некоторые из них, о которых написано: народ сел есть и пить, и встал играть» (1Кор.10:7). Слышишь ли, как он называет (коринфян) идолослужителями? Впрочем, здесь он только намекает, а после и доказывает это.
Представляет и причину, почему они стекались к трапезам; это – сластолюбие. Сказав: «чтобы мы не были похотливы на злое», и продолжив: «не будьте также идолопоклонниками», указывает причину такого нечестия – в сластолюбии. «Народ сел, – говорит, – есть и пить», и вследствие того «встал играть». Как те, говорит, от сластолюбия дошли до идолопоклонства, так надобно опасаться, чтобы и вы по той же причине не дошли до того же. Видишь ли, как он доказал, что считавшие себя совершенными несовершеннее других? Обвиняет их не только в том, что они не оказывают снисхождения, но и в том, что одни грешат по неведению, а другие по сластолюбию, и за погибель первых угрожает наказанием последним, не оставляя последним возможности слагать вину греха своего на других, но объявляя их виновниками погибели и своей и других. «Не станем блудодействовать, как некоторые из них блудодействовали» (1Кор.10:8). Для чего здесь он опять упоминает о блуде, о котором столько говорил прежде? Так обыкновенно поступал Павел: обличая многие грехи, он перечислял их по порядку и указывал каждый отдельно, а потом, говоря о других, упоминал и о сказанных прежде. Точно также поступал Бог в ветхом завете: при каждом преступлении Он напоминал иудеям о тельце и поставлял им на вид этот грех. Подобным образом Павел поступает и здесь: он напоминает им об этом грехе и вместе научает, что это зло также происходит от сластолюбия и чревоугодия; потому присовокупляет: «не станем блудодействовать, как некоторые из них блудодействовали, и в один день погибло их двадцать три тысячи». А почему он не говорит, какое наказание постигло (иудеев) за идолопоклонство? Или потому, что это было известно и очевидно, или потому, что наказание было не так велико, как при Валааме, когда служили Веельфегору, будучи увлечены к нечестию мадианитскими женщинами, явившимися в их ополчение по совету Валаама. А что это был коварный совет Валаама, видно из слов Моисея, который в конце книги Чисел говорит: «[вместе с убитыми] их и Валаама, сына Веорова, убили мечом» на войне Мадиамской «и взяли... добычу... И прогневался Моисей... и сказал: [для чего] вы оставили в живых всех женщин? вот они, по совету Валаамову, были для сынов Израилевых поводом к отступлению от Господа в угождение Фегору» (Числ.31:8–9, 14–16). «Не станем искушать Христа, как некоторые из них искушали и погибли от змей» (1Кор.10:9).
4. Здесь он указывает еще на одно преступление, о котором беседует и при конце послания, обвиняя их (коринфян) в том, что они разногласили касательно знамений, роптали на искушения и говорили: когда будут блага, когда награды? Чтобы исправить их и устрашить, он продолжает: «не ропщите, как некоторые из них роптали и погибли от истребителя» (1Кор.10:10). Нужно не только страдать за Христа, но и переносить все случающееся мужественно и с полным удовольствием; это всему венец; а если этого не будет, то наказание постигнет ропщущих. Апостолы радовались, когда их бичевали; Павел хвалился страданиями. «Все это происходило с ними, как образы; а описано в наставление нам, достигшим последних веков» (1Кор.10:11).
Опять устрашает, указывая на конец, и внушает ожидать большего, нежели бывшее прежде. Что мы будем наказаны, говорит, это и неверующие учению о геенне могут видеть из сказанного; а что будем наказаны гораздо более, это видно из того, что мы получили большие благодеяния и что прежнее было только прообразом. Если дары больше, то и наказания больше. Для того он и назвал прежние события образами, сказал, что они описаны для нас, и упомянул о конце, чтобы напомнить кончину мира. Тогда наказания будут не кратковременные и имеющие предел, но вечные. Настоящие наказания оканчиваются с настоящей жизнью, будущие продолжатся вечно. Словами: «концы век» – он внушает не что иное, как то, что страшный суд уже близок. «Посему, кто думает, что он стоит, берегись, чтобы не упасть» (1Кор.10:12). Снова низлагает гордость тех, которые превозносились знанием. Если так пострадали получившие столько (даров), и одни подверглись такому наказанию только за ропот, другие за искушение (Бога), за то, что народ не благоговел пред Богом, несмотря на то, что достиг таких благ, – то тем более это последует с нами, когда мы не будем внимательными. Хорошо сказано: «думает, что он стоит»: надеяться на себя самого не значит стоять так, как должно стоять; такой человек скоро упадет; и они (израильтяне), если бы не превозносились и не надеялись на себя, а смирялись, то не потерпели бы таких бедствий. Отсюда очевидно, что в особенности гордость, а затем беспечность и сластолюбие – источники этих зол. Потому, если ты стоишь, берегись, чтобы не упасть. Стоять здесь не значит стоять твердо, пока мы не избавились от волн настоящей жизни и не достигли тихой пристани. Итак, не гордись тем, что ты стоишь, а опасайся, чтобы не упасть. Если опасался и Павел, который был крепче всех, то гораздо более должно опасаться нам. Апостол сказал: «посему, кто думает, что он стоит, берегись, чтобы не упасть»: а мы не можем сказать и этого, потому что все мы, так сказать, пали, повержены и лежим на земле. Кого мне представить в пример? Того ли, кто грабит каждый день? Он лежит, подвергшись великому падению. Блудника ли? Он повержен на землю. Пьяницу ли? Он лежит, даже не чувствуя, что лежит. Потому не это изречение теперь нужно произносить, а другое, сказанное пророком к иудеям: «разве, упав, не встают?» (Иер.8:4). Подлинно все пали и не хотят восстать; и нам следует внушать не то, чтобы не падали, но чтобы лежащие постарались восстать. Восстанем же, возлюбленные, восстанем хотя теперь, и будем стоять твердо. Доколе мы будем лежать? Доколе будем упиваться и предаваться многим житейским пожеланиям? И теперь благовременно сказать: «кому мне говорить и кого увещевать?» (Иер.6:10)? Так все сделались глухи к учению о добродетели, и потому исполнились множества пороков! Если бы можно было обнажить души, то как между воинами после поражения видны то мертвые, то раненные, такое (зрелище) мы увидели бы и в Церкви. Потому увещеваю и прошу: подадим друг другу руки и восстанем; ведь и я из числа раненных и требующих лечения. Впрочем, не отчаивайтесь; раны хотя тяжки, но не неисцельны. Врач наш таков, что мы только бы чувствовали раны, а Он, хотя бы они были крайне опасны, откроет нам много путей ко спасению. Если ты оставишь гнев на ближнего, то и тебе будут прощены грехи твои: «ибо если вы будете прощать людям..., – говорит (Господь), – то простит и вам Отец ваш Небесный» (Мф.6:14). Если ты подашь милостыню, то и тебе грехи будут прощены: «искупи грехи твои..., – говорит (пророк), – милосердием» (Дан.4:24). Если будешь усердно молиться, получишь прощение: это доказывает вдова, неотступной просьбой преклонившая на милость жестокого судью (Лк.18:5). Если станешь осуждать себя за грехи, получишь утешение: «говори ты беззакония твои первым[41], чтоб оправдаться» (Ис.43:26). Если станешь скорбеть о них, и это будет для тебя величайшим врачеством: «Я видел, – говорит (Господь), – что он опечалился и ходил смущенным, и исцелил пути его» (Ис.57:17–18). Если будешь великодушно переносить постигшее тебя бедствие, от всего избавишься, – ведь и богачу Авраам сказал: «получил уже Лазарь злое в жизни своей, ...и здесь утешается» (Лк.16:25). Если окажешь милость вдовице, очистятся грехи твои: «защищайте, – говорит (пророк), – сироту, вступайтесь за вдову. Тогда придите – и рассудим, говорит Господь. Если будут грехи ваши, как багряное, – как снег убелю; если будут красны, как пурпур, – как волну убелю» (Ис.1:17–18). Бог не оставит на тебе и следа от ран твоих.
5. Хотя бы мы впали в такую глубину зол, в какую впал сын, расточивший отеческое имение и питавшийся шелухой, и тогда, если покаемся, непременно спасемся; хотя бы должны были тысячу талантов, и тогда, если припадем (к Господу) и не будем помнить зла, получим прощение во всем; хотя бы заблуждались так же, как овца заблудшая, и тогда (Господь) может спасти нас; будем только желать этого, возлюбленные, а Бог человеколюбив. Для него довольно было и того, что должник тысячи талантов припал к Нему, что расточивший отеческое имение только возвратился, что заблудшая овца пожелала быть спасенной. Потому, представляя себе Его человеколюбие, будем умилостивлять Его здесь и поспешим принести пред лице Его исповедание, чтобы, отошедши отсюда неоправданными, не подвергнуться крайнему наказанию. Если в настоящей жизни мы покажем хотя некоторое тщание, то получим величайшую пользу; а если отойдем отсюда, нисколько не исправившись, то как бы сильно мы ни раскаивались там, не будет нам никакой пользы. Надобно подвизаться, пока мы еще на поприще; а по окончании зрелища бесполезно плакать и рыдать, как делал богач, который, хотя плакал и рыдал, но напрасно и тщетно, потому что пропустил время, в которое надлежало это делать.
Впрочем, не он один, а много и ныне подобных ему богачей, которые денег не желают презирать, а душу презирают. Я удивляюсь, когда вижу, как часто они просят у Бога милости, а сами к себе немилосерды, не щадят души своей, как будто она – враг их. Не будем шутить, возлюбленные, не будем издеваться и обольщать себя, прося себе у Бога милости, а сами предпочитая этой милости деньги, пресыщение и все прочее. Если бы кто предложил тебе на суд дело какого-нибудь человека и сказал бы, что он, подвергаясь смертным опасностям и будучи в состоянии небольшим количеством денег освободить себя от погибели, решился лучше умереть, нежели потерять сколько-нибудь из своего имущества, то ты, конечно, признал бы его недостойным никакой милости или прощения. Так суди и о себе самом: и мы делаем то же, пренебрегаем своим спасением, а дорожим деньгами. Как же ты можешь испросить милость у Бога, когда не щадишь сам себя и предпочитаешь деньги душе? Крайне удивляюсь, какое обольщение скрывается в деньгах, или, лучше, не в деньгах, а в душах обольщаемых. А есть, действительно есть, люди, которые смеются над этим обольщением. В самом деле, что в деньгах может обольщать нас? Не вещество ли они и бездушное и тленное? Не обманчиво ли обладание ими? Не сопряжено ли со страхом и опасностями, с убийствами и кознями, с враждой и ненавистью, с леностью и многими пороками? Не прах ли они и пепел? Какое безумие! Какая болезнь! Но, скажешь, не осуждать только нужно зараженных болезнью, а истреблять эту страсть. Как же иначе истреблять ее, если не доказывая, что она порочна и исполнена бесчисленных зол? Впрочем не легко убедить пристрастившегося к этим детским игрушкам. Ему надобно указать на другую противоположную красоту. Но, как больной, он еще не может видеть красоты бестелесной. Потому представим красоту телесную и скажем ему: вообрази себе луга и на них цветы, которые прекраснее всякого золота, приятнее и светлее всяких драгоценных камней; вообрази прозрачные струи потоков и рек, которые тихо, подобно елею, протекают по земле; обратись к небу и посмотри на красоту солнца, благолепие луны, сияние звезд. Но что же из этого? Мы не можем, скажешь, пользоваться ими так, как деньгами? Напротив – более, нежели деньгами, потому что и употребление их необходимее, и наслаждение надежнее; тебе не нужно опасаться, чтобы кто не похитил их, подобно как деньги, но можно всегда быть уверену в них, притом без забот и беспокойств. Если же ты скорбишь о том, что пользуешься ими вместе с другими, а не один обладаешь ими так, как деньгами, то значит ты предан не деньгам, а только корыстолюбию. Ты не стал бы любить и денег, если бы они были общими для всех. Итак, нашедши то, что ты любишь, т.е. корыстолюбие, я теперь покажу тебе, как оно тебя не любит и ненавидит, сколько изощряет против тебя мечей, сколько искапывает пропастей, сколько раскидывает сетей, сколько приготовляет стремнин, чтобы хотя таким образом погасить страсть твою. Откуда же это видно? Из войн, из того, что на дорогах, на морях, в судилищах. Ведь оно и моря наполняет кровью, и мечи судей часто обагряет несправедливо, и вооружает производящих засады на дорогах днем и ночью, и заставляет забывать самую природу, и создает отцеубийц и матереубийц, и вводит вообще всякое зло в жизни.
6. Потому-то Павел называет (сребролюбие) корнем (всех зол) (1Тим.6:10). Оно приводит преданных ему в состояние ничем не лучшее того, в каком находятся вырабатывающие металлы (в рудниках). Как эти, будучи постоянно заключены во мраке и связаны, трудятся без пользы, так и те, сокрывшись в вертепах сребролюбия, без всякого стороннего принуждения, самопроизвольно подвергают себя мучению и налагают на себя неразрешимые узы. Осужденные (на работы в рудниках), по крайней мере, при наступлении вечера освобождаются от трудов; а те и днем и ночью копаются над своими презренными металлами. Притом первым определена мера тяжкой их работы; а последние не знают меры, но чем более копают, тем более чувствуют недовольство. Но эти, скажешь, работают по неволе, а те добровольно? Тем тяжелее болезнь их, что они не могут даже освободиться от нее, не чувствуя отвращения к своему бедственному состоянию. Как свинья в грязи, так и они услаждаются, валяясь в нечистотах сребролюбия и страдая тяжелее тех осужденных. А что действительно они находятся в худшем состоянии, послушай, в каком состоянии – те, тогда поймешь, в каком – они. Говорят, что златоносная земля имеет в мрачных своих пещерах расселины и впадины; преступник, осужденный на работу в них, взяв лампаду и заступ, входит внутрь, неся с собою сосуд с маслом, чтобы подливать из него в лампаду, потому что там, как я сказал, непроницаемая тьма и днем; потом, когда наступает время несчастному принять пищу, а сам он не знает времени, страж узников сильно ударяет в пещеру сверху, и этими ударами и звуком дает знать работающему внутри об окончании дня. Не содрогаетесь ли вы, слыша это? Посмотрим же, не тяжелее ли страдают сребролюбцы. Подлинно, и страж их жесточе, т.е. сребролюбие, тем жесточе, что вместе с телом он связывает у них душу; и тьма их ужаснее той тьмы, потому что она не чувственная, но скрывается внутри, и куда ни идут они, всюду носят ее с собою, так как у них омрачилось душевное око. Потому и Христос, выражая крайнее их несчастие, говорит: ибо «если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?» (Мф.6:23). Те имеют по крайней мере свет лампады; а эти (сребролюбцы) лишены и такого света, и потому ежедневно впадают в тысячи пропастей. Притом осужденные при наступлении ночи успокаиваются, достигая общего для всех несчастных покоя, т.е. ночи; а для сребролюбцев заграждена и эта пристань корыстолюбием; они обременены тяжкими заботами и ночью, и со всем усердием изнуряют сами себя, без всякого стороннего принуждения. Это с ними происходит здесь; а что там, – какое может выразить слово? Там невыносимые печи, огненосные реки, скрежещущие зубы, неразрешимые узы, ядовитый червь, непроницаемый мрак, бесконечные мучения.
Убоимся же, возлюбленные, убоимся источника таких мучений, ненасытной страсти, пагубы нашего спасения. Невозможно любить вместе и серебро и душу. Будем знать, что деньги – земля и пепел, что они покинут нас при отшествии нашем отсюда, или, лучше, часто покидают нас еще прежде отшествия, причиняя нам вред и в будущей и в настоящей жизни. Еще прежде геенны и тамошних мучений они возбуждают у нас и здесь тысячи браней, производят несогласия и раздоры. Ничто в самом деле не вызывает таких браней, как сребролюбие; ничто больше его не причиняет бедности, будет ли оно у богача, или у бедняка, – потому что эта тяжкая болезнь зарождается и в душах бедных, и увеличивает бедность их. Если бедный окажется сребролюбив, то он будет мучиться не от денег, а от голода; он не будет спокойно пользоваться своим малым имуществом, но станет истощать желудок голодом, изнурять все тело наготой и холодом, везде являться неопрятнее и грязнее узников, беспрестанно плакать и рыдать, как будто он всех несчастнее, хотя есть тысячи беднее его; пойдет ли он на торжище, возвратится оттуда с множеством ран; пойдет ли в баню или на зрелище, получит еще больше ран не только от зрителей, но и от действующих на сцене, увидев много распутных женщин, сияющих золотом; поплывет ли по морю, опять, видя там купцов, корабли, нагруженные множеством товаров, и несметные выгоды, возненавидит и жизнь свою; пойдет ли сухим путем, там видя поля, дачи, гостиницы, бани, и воображая получаемые с них доходы, почтет жизнь свою не жизнью; заключится ли дома, и там, растравляя раны, полученные на базаре, тем более будет терзаться душой, так что для него остается одно только утешение от угнетающих его страданий, – смерть и прекращение жизни. Тому же может подвергнуться не только бедный, но и богатый, впавший в эту болезнь, и тем более в сравнении с бедным, чем сильнее в нем страсть и чем больше ослепление; он будет считать себя беднее всех, и действительно он беднее всех. Не по мере имущества, но по расположению души надобно судить о богатстве и бедности; беднее всех тот, кто всегда желает большего и никогда не может остановить своего злого желания. Итак, будем убегать сребролюбия, этого виновника бедности, губителя души, друга геенны, врага царствия небесного, источника вообще всех зол; будем презирать имущество, чтобы лучше пользоваться имуществом, а вместе с имуществом получить и обетованные нам блага, которых да сподобимся все мы (благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь).
Беседа 24
Сила искушений. – Святость и непорочность Тела Христова.
1Кор.10:13. Вас постигло искушение не иное, как человеческое; и верен Бог, Который не попустит вам быть искушаемыми сверх сил, но при искушении даст и облегчение, так чтобы вы могли перенести.
1. (Апостол) достаточно возбудил в них (коринфянах) страх указанием на древние примеры и опасение словами: «кто думает, что он стоит, берегись, чтобы не упасть» (1Кор.10:12): но так как они уже претерпели много искушений и часто подвергались им: «был я у вас, – говорит он, – в немощи и в страхе и в великом трепете» (1Кор.2:3), – то чтобы они не сказали: для чего ты устрашаешь нас и предупреждаешь? Нам небезызвестны бедствия, мы были гонимы и преследуемы, подвергались многоразличным и частым опасностям, – он опять смиряет гордость их и говорит: «вас постигло искушение не иное, как человеческое», т.е. малое, краткое, умеренное. Человеческое он употребляет вместо малое, как например в словах: «говорю по рассуждению человеческому, ради немощи плоти вашей» (Рим.6:19). Не превозноситесь, говорит, будто вы устояли против бури; вы еще не видали опасности, которая угрожала бы смертью, и искушения, которое могло бы погубить. То же говорит он и евреям: «вы еще не до крови сражались, подвизаясь против греха» (Евр.12:4).
Устрашив и внушив смиренномудрие, далее, смотри, как он опять ободряет их: «и верен Бог, – говорит, – Который не попустит вам быть искушаемыми сверх сил» (1Кор.10:13). Значит, есть искушения, которых нельзя перенести. Какие же это? Можно сказать – все, потому что возможность переносить их зависит от помощи Божией, которую мы приобретаем собственным нашим расположением. Потому, чтобы ты вполне убедился, что не только (искушений) превышающих наши силы, но и человеческих мы не можем переносить без помощи свыше, он присовокупляет: «но при искушении даст и облегчение, так чтобы вы могли перенести». Даже умеренных (искушений) мы не можем, как я сказал, переносить собственной силой, но и в этом случае имеем нужду в помощи (Божией), чтобы преодолеть, а прежде, нежели преодолеем, переносить их. Бог подает и терпение и скорое освобождение, так что искушение делается сносным. Это разумеет (апостол), когда говорит: «даст и облегчение, так чтобы могли перенести»; все приписывает Ему.
«Итак,братие моя...,убегайтеот идолослужения» (1Кор.10:14). Опять выражает свое расположение к ним, называя их родственным именем, и побуждает скорее отстать от греха; не просто сказал: отстаньте, но: «бегайте»; и называет дело идолослужением, чтобы они отстали от него не только потому, что оно причиняет вред ближнему, но и потому, что оно само по себе весьма гибельно. «Я говорю вам как рассудительным; сами рассудите о том, что говорю» (1Кор.10:15). Так как он сказал многое и усилил обличение, назвав идолослужением, то, чтобы не показалось, что он говорит им слишком резко и укоризненно, отдает это на их суд и похвалив поставляет их судиями: «я говорю вам, – говорит, – как рассудительным». Надобно быть совершенно уверенным в собственной правоте, чтобы самого обвиняемого ставить судьей дела. Это весьма много ободряет и слушателей, когда кто беседует с ними, не как повелитель или законодатель, но как советник, ожидающий суда их самих. С иудеями, которые были несмысленны и детски малоумны, Бог не так беседовал и не везде открывал им причины повелений, а только повелевал; но здесь, так как мы удостоены великой свободы и способны участвовать в совете, (апостол) беседует, как с друзьями, и говорит: я не требую других судей, вы сами произнесите этот суд, вас беру судьями.
«Чаша благословения, которую благословляем, не есть ли приобщение Крови Христовой?» (1Кор.10:16). Что говоришь ты, блаженный Павел? Ты желаешь пристыдить слушателя и напомнить о страшных тайнах, а называешь эту страшную и грозную чашу чашей благословения? Да, говорит, сказанное не маловажно; когда я говорю: благословение, то припоминаю все сокровище благодеяний Божиих и великие дары. Подлинно, приступая к чаше и приобщаясь, мы вспоминаем неизреченные благодеяния Божии и все, что получили, и благодарим, что Он избавил род человеческий от заблуждения, что бывших далеко Он приблизил, что не имевших упования и безбожников в мире Он сделал своими братиями и сонаследниками. За это и все тому подобное мы благодарим Его и таким образом приступаем. А вы, коринфяне, говорит, не поступаете ли напротив, когда благословляя Бога, что Он избавил вас от идолов, опять прибегаете к их трапезам? «Чаша благословения, которую благословляем, не есть ли приобщение Крови Христовой?» Весьма верно и страшно он выразился; а смысл слов его следующий: находящееся в чаше есть то самое, что истекло из ребра Господа: того мы и приобщаемся. Чашей благословения назвал ее потому, что мы, держа ее в руках, прославляем Его, удивляемся и изумляемся неизреченному дару, благословляя за то, что Он пролил ее для избавления нас от заблуждения, и не только пролил, но и преподал ее всем нам. Итак, говорит, если ты желаешь крови, то обагряй не жертвенник идолов пролитием крови бессловесных, но Мой жертвенник Моею кровью. Что, скажи мне, страшнее этого? Что любвеобильнее?
2. Так поступают любящие: когда они увидят, что любимые ими желают чужого и чуждаются своего, то отдают им свое, чтобы отвлечь от чужого. Впрочем любящие оказывают такую щедрость в деньгах, в одеждах, в имуществах, а в крови никто и никогда; но Христос и ею доказал попечительность и горячую любовь к нам. В ветхом завете, когда люди были несовершенны, Он такую же кровь, какую (язычники) приносили идолам, благоволил и сам принимать, чтобы отвратить от идолов, – что также доказывало неизреченную Его любовь; а теперь Он преподал священнодействие более страшное и совершенное, изменив жертву, повелев вместо заклания бессловесных приносить Его самого. «Хлеб, который преломляем, не есть ли приобщение Тела Христова?» Почему не сказал: причастие? Потому, что хотел выразить нечто большее, показать великое единение. Приобщаясь мы не только делаемся участниками и сообщниками, но соединяемся со Христом. Как тело (Христово) соединено со Христом, так и мы чрез этот хлеб соединяемся с Ним. А почему прибавил: «который преломляем»? Потому что это делается в евхаристии; а на кресте этого не было, но было даже противное: «кость, – говорит Писание, – Его да не сокрушится» (Ин.19:36). Чего Он не претерпел на кресте, то претерпевает в приношении для тебя, и дает преломлять Себя, чтобы исполнить всех. Далее сказал: «приобщение Тела»: так как приобщающееся отлично от того, чему оно приобщается, то уничтожает и это, по-видимому малое, различие. Именно, сказав: «приобщение Тела», хочет выразить еще теснейшую близость и говорит: «один хлеб, и мы многие одно тело» (1Кор.10:17). Что я говорю: приобщение? – продолжает он, – мы составляем самое Тело Его. Что такое этот хлеб? Тело Христово. Чем делаются причащающиеся? Телом Христовым, не многими телами, а одним телом. Как хлеб, составляясь из многих зерен, делается единым, так что, хотя в нем есть зерна, но их не видно, и различие их неприметно по причине их соединения, так и мы соединяемся друг с другом и со Христом. Мы питаемся не один одним, другой другим, но все одним и тем же телом. Потому и присовокупляет: «ибо все причащаемся от одного хлеба». Если же мы питаемся одним и все делаемся одним, то почему не оказываем одной и той же любви, не делаемся одним и в этом отношении? В древние времена у предков наших так именно и было: «у множества же уверовавших, – говорит (Писание), – было одно сердце и одна душа» (Деян.4:32). А теперь не так, но совершенно напротив: между всеми множество разного рода браней: мы – члены – расположены друг к другу хуже диких зверей. Христос соединил с Собой тебя, столько отделившегося от Него; а ты не хочешь даже с братом соединиться надлежащим образом, но отделяешься от него, удостоившись от Владыки такой любви и жизни. Он не просто дал Свое тело, но вместо прежней плоти, которая, по естеству своему происходя из земли, была умерщвлена грехом и лишена жизни, Он привнес, так сказать, другой состав и другую закваску – свою плоть, которая хотя по естеству такая же, но чужда греха и исполнена жизни, и всем преподал ее, чтобы, питаясь ею и отложив прежнюю мертвенную (плоть), мы уготовились посредством этой трапезы в жизнь бессмертную.
«Посмотрите на Израиля по плоти: те, которые едят жертвы, не участники ли жертвенника?» (1Кор.10:18). И это доказывает опять из Ветхого завета. А так как величие сказанного много превышало их понятия, то убеждает их прежними и обыкновенными примерами. И хорошо говорит: по плоти, – потому что они – по духу. А смысл слов его следующий: научитесь хотя из грубейших (примеров), что вкушающие от жертв делаются участниками жертвоприношения. Видишь ли, как он доказывает, что считающиеся совершенными не имеют совершенного знания, если они не знают даже того, что от такого общения у многих происходит некоторое дружество с демонами, когда они мало-помалу приобретают к тому навык? Если у людей общение соли и трапезы бывает поводом и знаком дружбы, то тоже самое может быть и в отношении к демонам. Заметь, как он об иудеях не сказал, что они были общниками Богу, но: «участники жертвенника», потому что сожигалось предлагаемое; а о теле Христовом не так, но как? Общение тела Господня есть, потому что мы делаемся общниками не жертвенника, а самого Христа. Сказав: «участники жертвенника», и опасаясь, чтобы кто не подумал, будто он говорит об идолах, как бы имеющих некоторую силу и могущих причинить вред, – смотри, как он далее отвергает эту мысль и говорит: «что же я говорю? То ли, что идол есть что-нибудь, или идоложертвенное значит что-нибудь?» (1Кор.10:19).
3. Говорю это, продолжает он, и отклоняю вас от идолов не потому, чтобы они могли причинить какой-нибудь вред, или имели какую-нибудь силу; они – ничто; но хочу, чтобы вы презирали их. Если же он хочет, скажешь, чтобы мы презирали их, то почему с таким усилием отклоняет нас от них? Потому, что (жертвы их) приносятся не твоему Владыке. «Но что язычники, принося жертвы, – говорит, – приносят бесам, а не Богу» (1Кор.10:20). Не обращайтесь же к тому, что противно (Богу). Если бы ты был сыном царским и, участвуя в трапезе отца, захотел оставить ее и принимать участие в трапезе преступников и темничных узников, то отец позволил ли бы? Напротив, он строго запретил бы, не потому, чтобы эта трапеза могла повредить тебе, а потому, что она бесчестит благородство твое и трапезу царскую. Так и эти (приносящие жертвы идолам) суть низкие рабы, преступные и осужденные узники, соблюдаемые для тяжкого наказания и достойные тысячи казней. Как же ты не стыдишься, подобно чревоугодникам и рабам, стремиться к трапезе, которую предлагают эти преступники, и участвовать в предлагаемом? Вот почему я отклоняю тебя от этого! Цель приносящих жертвы и свойство лиц приемлющих делают предлагаемое нечистым. «Но я не хочу, чтобы вы были в общении с бесами». Видишь ли любовь попечительного отца? Видишь ли, как самые слова его выражают великую доброжелательность? Не хочу, говорит, чтобы вы имели какое-нибудь общение с ними (неверными). А так как он говорил в виде совета, то, чтобы кто из упорнейших не ослушался и не счел себя в праве (не делать этого), после слов: «но я не хочу» сами рассудите, далее он произносит решительное определение и говорит: «не можете пить чашу Господню и чашу бесовскую; не можете быть участниками в трапезе Господней и в трапезе бесовской» (1Кор.10:21).
Одни эти выражения достаточны для вразумления. Потом говорит с укоризной: «неужели мы решимся раздражать Господа? Разве мы сильнее Его?» (1Кор.10:22). Т.е., неужели мы смеем искушать Его, может ли Он наказать нас, и раздражать Его, переходя на сторону Его противников и становясь наряду с врагами Его? Здесь он напоминает о ветхозаветных событиях и беззакониях предков; потому употребляет и то самое выражение, которое некогда употребил Моисей, от лица Божия обличая иудеев в идолопоклонстве: «они, – говорил он, – раздражили Меня не богом, суетными своими огорчили Меня» (Втор.32:21). «Разве мы сильнее Его?» Видишь ли, как сильно, как страшно он поражает их, потрясая самые нервы их, доводя их суждения до нелепости, и таким образом низлагая гордость их? Но почему, скажешь, он не сказал этого в начале, чтобы скорее отклонить их? Таков его обычай: подтверждать учение свое многими доводами, полагая сильнейшие на конце, и таким образом побеждать совершенно. Так (и здесь), начав с меньшего, он дошел до самого главного; последнее гораздо скорее могло быть принято после того, как душа слушателей смягчилась прежними доводами.
«Все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но не все назидает. Никто не ищи своего, но каждый пользы другого» (1Кор.10:23–24). Видишь ли великую его мудрость? Так как иной из них мог сказать: я совершен, я властен над собою, я вкушаю предлагаемое без вреда для себя, то он говорит: положим, что ты совершен и властен над собою; но смотри не на это, а на то, не причиняет ли твое поведение какого-нибудь вреда, или какого-нибудь расстройства. То и другое он выразил словами: «не все полезно», «не все назидает», разумея первое о нем самом, а второе о брате; выражение: «не полезно» указывает на погибель его самого, а «не назидает» – на соблазн брата. Потому и присовокупляет: «никто не ищи своего». Это раскрывает он во всем послании, равно как и в послании к Римлянам, когда говорит: «ибо и Христос не Себе угождал» (Рим.15:3); и еще: «так, как и я угождаю всем во всем, ища не своей пользы» (1Кор.10:33). Также и здесь он не распространяется об этом. Выше он пространно доказывал и доказал, что он никогда не искал своей пользы, был для иудеев, как иудей, для неимеющих закона, как без закона, самой свободой и властью своей не просто пользовался, а (искал) пользы всех, служа всем; потому здесь он довольствуется немногими словами и прекращает речь, напоминая им этими немногими словами все, что сказано было прежде. Зная это, возлюбленные, будем и мы пещись о братиях и соблюдать единение с ними. К этому побуждает нас та великая, страшная и ужасная Жертва, повелевающая нам приступать к ней с совершенным единодушием и пламенной любовью, окрыляться подобно орлам, и таким образом воспарять к самому небу. «Ибо, где будет труп, – говорит Господь, – там соберутся орлы» (Мф.24:28). Трупом Он называет умершее Тело, так как если бы Он не умер, то и мы не воскресли бы; а орлами называет приступающих к этому Телу и внушает, что они должны возвышаться, не иметь ничего общего с землей, не оставаться долу, и не пресмыкаться, но непрестанно возлетать горе, стремиться к Солнцу правды и иметь острое око души. Ведь это – трапеза орлов, а не галок. Достойно причащающиеся ныне сретят тогда (Господа) грядущего с небес; а (причащающиеся) недостойно подвергнутся погибели.
4. Если никто не примет просто царя, – что я говорю: царя? – если к одежде царской никто просто не посмеет прикоснуться нечистыми руками, хотя бы в сокровенном месте, хотя бы наедине, хотя бы никого другого не было, тогда как одежда есть не что иное, как ткань червей, а краска, которой ты удивляешься, есть кровь мертвой рыбы, и однако никто не решится взять ее нечистыми руками; если, говорю, к человеческой одежде никто не посмеет прикоснуться просто, – то как мы дерзнем принимать с неуважением Тело всех Бога, Тело непорочное, чистое, соединенное с божественным естеством, которым мы существуем и живем, которым сокрушены врата смерти и отверсты своды небесные? Нет, умоляю, не будем губить себя бесстыдством, но будем приступать к Нему с трепетом и со всякой чистотой. Когда ты увидишь Его предложенным, то скажи самому себе: чрез это Тело я уже не земля и пепел, уже не пленник, а свободный; чрез него я надеюсь достигнуть небес и уготованных там благ – бессмертной жизни, жребия ангелов, соединения со Христом; смерть не устояла, когда это Тело было пригвождаемо и уязвляемо; солнце сокрыло лучи свои, увидев это Тело распинаемым; раздралась в то время завеса, распались камни, потряслась вся земля; оно – то самое Тело, которое было окровавлено, прободено копием и источило всей вселенной спасительные источники – кровь и воду.
Хочешь ли еще видеть силу его? Спроси кровоточивую, которая прикоснулась не к нему, а к одежде, в которую оно было облечено, и даже не к целой одежде, а к краю ее; спроси море, которое носило его на хребте своем; спроси самого диавола и скажи ему: откуда у тебя неисцельная рана? – отчего ты уже не имеешь никакой силы? – как ты подвергся плену? – кем ты удержан, когда предался бегству? – и он укажет тебе не на что иное, как на Тело распятое. Им притуплено жало его, им сокрушена глава его, им посрамлены начала и власти его: «совлек, – говорит (Писание), – начала и власти, изведе в позор с дерзновением, победив их в себе» (Кол.2:15). Спроси также смерть и скажи: чем истреблено твое жало? – чем разрушена твоя победа? – чем сокрушена твоя сила? – отчего ты сделалась посмешищем девиц и отроков, тогда как прежде была страшна всем властелинам и даже праведникам? – и она укажет на то же Тело. Когда оно было распинаемо, тогда восстали мертвые, тогда разрушилась та темница, сокрушились медные врата, и мертвые воскресли, а все стражи ада пришли в ужас. Если бы оно было одним из многих, то надлежало бы произойти противному: смерть одолела бы; но не то произошло, потому что оно не было одним из многих; потому она (смерть) и была побеждена. Как принимающие такую пищу, которой не могут удержать в себе, извергают с нею и то, что было принято ими прежде, так было и со смертью: приняв Тело, которого не могла сокрушить, она извергла и то, что имела в себе; приняв его, она испытала болезни рождения и мучилась дотоле, пока не возвратила его. Потому апостол и говорит: «расторгнув узы[42] смерти» (Деян.2:24). Ни одна жена, рождающая ребенка, не мучится так, как мучилась и терзалась она, приняв в себя Тело Владычне. Что случилось с вавилонским змием, который, приняв пищу, сам расторгся (Дан.14:27), то же и с нею. Христос вышел обратно не чрез уста смерти, но расторгнув и растерзав самое чрево этого змия, вышел таким образом из внутренностей его с великой славой, пролив лучи не до неба только, но до самого горнего престола, куда Он и вознес с Собой Тело. Это Тело Он дал нам для обладания и ядения, чем и показал сильную любовь; ведь кого мы сильно любим, того часто и угрызаем. Так Иов, выражая любовь к нему рабов его, сказал, что они от сильной любви к нему часто говорили: «кто бы дал нам насытиться... плотью его» (Иов.31:31)? Так и Христос дал нам насытиться от плотей Его, чтобы возбудить в нас сильнейшую любовь.
5. Итак, будем приступать к нему с пламенной любовью, чтобы нам не подвергнуться наказанию, так как чем более мы облагодетельствованы, тем более будем наказаны, если окажемся недостойными благодеяний. Это тело почтили волхвы, когда оно лежало в яслях. Люди не знавшие истинного Бога и чужеземные, оставив дом и отечество, предприняли далекий путь, и пришедши поклонились ему с великим страхом и трепетом. Будем же подражать хотя этим чужеземцам мы, граждане неба. Они, увидев Его в хижине и в яслях и не увидев ничего такого, что (видишь) ты теперь, приступили с великим трепетом; а ты видишь его не в яслях, а на жертвеннике, видишь не жену держащую, а священника предстоящего и Духа, осеняющего предложенное с великой щедростью; и не просто только видишь это Тело, как они (видели), но знаешь и силу Его и все домостроительство, знаешь все, что совершилось чрез Него, будучи тщательно научен всем тайнам. Потому будем приступать с трепетом и показывать более благоговения, нежели те чужеземцы, чтобы, приступая к Нему просто и невнимательно, не собрать нам огня на свою голову. Впрочем говорю это не к тому, чтобы мы не приступали, но чтобы не приступали недостойно, потому что как опасно приступать без рассуждения, так и не приобщаться этой таинственной вечери есть голод и смерть. Эта трапеза есть сила для души нашей, крепость для сердца, основание упования, надежда, спасение, свет, жизнь. Отошедши туда с этой жертвой, мы с великим дерзновением вступим в священные обители, как бы огражденные со всех сторон золотым оружием.
Но что я говорю о будущем? Это таинство и здесь делает для тебя землю небом. Открой же врата неба и взгляни, или лучше, врата не неба, а неба небес, и ты увидишь тогда сказанное. Что там есть самого драгоценного, то же самое я покажу тебе и на земле. Как в царских чертогах всего важнее не стены и не золотая крыша, а тело царя, сидящего на престоле, так и на небесах – тело Царя. Но то же самое ты можешь видеть и ныне на земле, видеть не ангелов и архангелов, не небеса и небеса небес, а самого Владыку всего этого. Не правда ли, что ты видишь на земле то, что всего важнее, не только видишь, но и прикасаешься, не только прикасаешься, но и вкушаешь, и, вкусив, отходишь в дом свой? Очищай же душу, уготовляй сердце к принятию этих таин. Если бы тебе поручено было держать на руках царского сына во всем великолепии порфиры и диадемы, то ты без сомнения отверг бы все прочее земное. А теперь ты принимаешь не сына царя человеческого, а самого Единородного Сына Божия, и как не трепещешь, скажи мне, как не оставляешь пристрастия ко всему житейскому, и вместо того, чтобы восхищаться одной этой драгоценностью, склоняешься к земле, предаешься страсти к деньгам и любви к золоту? Можешь ли иметь какое-нибудь извинение, какое-нибудь оправдание? Или ты не знаешь, что Владыка твой отвращается от всякого житейского великолепия? – что потому Он благоволил по рождении Своем возлежать в яслях и избрал бедную Матерь? – что потому Он преданному житейским выгодам отвечал: «Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову» (Мф.8:20)? А что ученики Его? Не ту же ли самую заповедь соблюдали и они, останавливаясь для жительства в домах людей бедных, один у кожевника, другой у скинотворца и порфиропродательницы? Они искали не знатных домов, а добродетельных душ. Будем же и мы соревновать им: станем восхищаться не красотой колонн и мраморов, а стремиться к горним обителям, презирать всякое здешнее великолепие и пристрастие к деньгам и возвышаться мыслями своими горе. Если судить здраво, то и самый мир этот недостоин нас, не только что портики и галереи. Потому увещеваю, будем украшать свою душу, устроять этот дом, который мы возьмем с собой, когда переселимся отсюда, чтобы нам сподобиться и благ вечных, благодатию и человеколюбием (Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь).
Беседа 25
Подвиг не бывает великим, если не приносит пользы другим. – Величие Павловой души.
1Кор.10:25. Все, что продается на торгу, ешьте без всякого исследования, для спокойствия совести.
1. Сказав, что невозможно пить чашу Господню и вместе чашу бесовскую, внушив совершенное воздержание от тех (бесовских) трапез примером иудеев, соображениями человеческими, указанием на страшные тайны и на то, что совершается в капищах, и возбудив (в коринфянах) великий страх, – далее, чтобы этим страхом не ввести их в другую крайность, чтобы они по чрезмерной осторожности не стали опасаться подобного осквернения каким-либо образом без их ведома, например на торжище, или как-нибудь иначе, (апостол) избавляет их от такого опасения и говорит: «Все, что продается на торгу, ешьте без всякого исследования». Если, говорит, будешь есть, не зная и не слыша (что это – идоложертвенное), то не подлежишь наказанию, так как это – дело неведения, а не невоздержания. И не только от такого опасения избавляет их, но и от другого, предоставляя им великую независимость и свободу: не дозволяет им даже сомневаться, т.е. исследовать и разведывать, идоложертвенное ли это или нет; а заповедует просто есть все, находящееся на торжище, не расспрашивая, что такое предлагаемое. Следовательно и тот, кто ест (идоложертвенное) по неведению, остается невиновным. Идоложертвенное дурно не по природе своей, но производит осквернение по расположению вкушающего. Потому он и говорит: «без всякого исследования... ибо Господня земля, и что наполняет ее» (1Кор.10:25–26), а не демонов. Если же Его земля, и плоды, и все бессловесные животные, то нет ничего нечистого; нечистым же делается что-либо вследствие расположения и преслушания человека. Потому он не только дал позволение, но и присовокупил: «если кто из неверных позовет вас, и вы захотите пойти, то все, предлагаемое вам, ешьте без всякого исследования, для спокойствия совести» (1Кор.10:27). Заметь опять снисхождение его: он не повелевает и не предписывает ходить, но и не возбраняет; идущих же избавляет от всякого подозрения. Для чего? Чтобы излишняя осторожность не показалась делом страха и опасения, потому что кто разведывает, тот делает это по страху, а кто воздерживается после того, как узнал дело, тот воздерживается по нерасположению, презрению и отвращению. Поэтому Павел, желая устроить то и другое, говорит: «все, предлагаемое вам, ешьте... Но если кто скажет вам: это идоложертвенное, – то не ешьте ради того, кто объявил вам» (1Кор.10:27–28). Он повелевает воздерживаться (от жертв идольских), не как от имеющих силу, но как от достойных отвращения. Избегайте (идоложертвенного), говорит, не потому, чтобы оно могло причинить вред, – оно не имеет никакой силы. Впрочем на том основании, что оно не имеет никакой силы, не вкушайте его безразлично, так как это – трапеза врагов и нечестивых. Потому и присовокупляет: «не ешьте ради того, кто объявил вам, и ради совести. Ибо Господня земля, и что наполняет ее». Видишь ли, как он, и дозволяя есть, и заповедуя воздерживаться, приводит одно и то же доказательство? Не потому говорит, я возбраняю, будто это чуждая вещь, – «Господня бо земля», – но, как сказано, за совесть, т.е. чтобы не сделать вреда. Следовательно, надобно разведывать? Нет, говорит, я разумею не твою совесть, а другого; ведь я предварительно сказал: «ради того, кто объявил»; и еще: «совесть же разумею не свою, а другого» (1Кор.10:29)
Но, может быть, кто-нибудь скажет: ты справедливо щадишь братьев и не дозволяешь нам есть идоложертвенное для них, чтобы «совесть его, как немощного, не расположила и его есть идоложертвенное» (1Кор.8:10); а для чего ты заботишься об язычнике? Не ты ли сказал: «ибо что мне судить и внешних?» (1Кор.5:12). Для чего же заботишься о них? Не о них, говорит, я забочусь, но и здесь – о тебе же. Потому и присовокупляет: «ибо для чего моей свободе быть судимой чужою совестью?» Свободой он называет – не быть обязанным соблюдать и не подвергаться запрещению; в этом и состоит свобода, чуждая иудейского рабства. А смысл слов его следующий: Бог создал меня свободным и поставил выше всякого вреда: но язычник не умеет ни судить о моем любомудрии, ни понимать щедродательности моего Владыки, а станет осуждать меня и скажет сам себе: учение христиан – басня: они удаляются идолов, избегают демонов, а от приносимого им не отказываются; велико их чревоугодие. Какой же, скажешь, для нас вред оттого, и что он будет судить так несправедливо? Но не гораздо ли лучше вовсе не подавать ему повода к осуждению? Если ты будешь воздерживаться, то он не скажет и этого. Как, говоришь, не скажет? Видя, что я не разведывая пользуюсь всем и на торжище и на пиру, как он не скажет и не осудит меня, что я употребляю все безразлично? Точно, нет, потому что ты пользуешься этим не как идоложертвенным, но как чистым; не разведывая, ты показываешь, что не боишься предлагаемого. Потому войдешь ли ты в дом язычника, или придешь на торжище, я не дозволяю тебе разведывать, чтобы тебе не быть беспокойным и трусливым и не навлекать на себя излишних забот. «Если я с благодарением принимаю пищу, то для чего порицать меня за то, за что я благодарю?» (1Кор.10:30). Что же, скажи мне, ты принимаешь с благодарностью? Божии дары. Благодать Его такова, что она делает душу мою чистою и поставляет ее выше всякой нечистоты. Как солнце, касаясь лучами своими всяких нечистот, вновь делает их чистыми, так или еще более и мы, обращаясь среди мира, можем оставаться чистыми, если захотим, и тем более, чем большую имеем силу.
2. Для чего же, скажешь, воздерживаться? Не для того, что иначе можно сделаться нечистым, но для брата, чтобы не иметь общения с демонами, и чтобы не подвергнуться осуждению от неверного. Здесь не свойство (яств), но преслушание и общение с демонами делают меня нечистым, и от произволения зависит осквернение. Что же значат слова: «для чего порицать меня за то, за что я благодарю?» Я, говорит, благодарю Бога, что Он настолько возвеличил меня и поставил выше иудейского унижения, что ничто не может вредить мне; а язычники, не зная моего любомудрия, будут подозревать противное и скажут: христиане желают нашего; они лицемеры; хулят демонов и отвращаются от них, а к трапезам их стекаются; что может быть неразумнее этого? Значит, они не для истины, но из честолюбия и властолюбия приняли это учение. Потому не безумно ли давать повод к хуле за те самые благодеяния, за которые приносится благодарность? Но, скажешь, язычник будет говорить это и тогда, когда увидит, что я не разведываю. Нет, потому что не все наполнено идоложертвенным, чтобы иметь такое подозрение; притом ты вкушаешь это, не как идоложертвенное. Итак, не разведывай напрасно; а с другой стороны не принимай участия, когда тебе скажут, что это идоложертвенное. Христос даровал тебе благодать, возвеличил тебя и поставил выше всякого вреда не для того, чтобы подавать повод к худой молве о тебе, и не для того, чтобы теми самыми преимуществами, за которые ты благодаришь, столько оскорблять других, что они могут хулить. А почему, скажешь, мне не сказать язычнику, что я вкушаю и не терпеть от того никакого вреда, и что я делаю это не из привязанности к демонам? Потому, что ты не убедишь его, хотя бы тысячу раз говорил это, так как он (человек) немощный и враг тебе. Если ты еще не убедил брата, то тем более (не убедишь) врага и язычника. Если этот связан совестью в отношении к идоложертвенному, то тем более неверный. Для чего же нам и прибегать к таким средствам? Но неужели нам отступить и от Христа, Которого мы познали и благодарим, потому только, что враги хулят нас? Да не будет! Есть различие между тем и другим; там бывает великое приобретение от перенесения хулы, а здесь нет никакой пользы. Потому (апостол) и сказал выше: «едим ли мы, ничего не приобретаем; не едим ли, ничего не теряем» (1Кор.8:8). Притом он доказал, что надобно удаляться и воздерживаться от идоложертвенного и по другим соображениям, не по этой только, но и по другим причинам, о которых он сказал выше.
«Итак, едите ли, пьете ли, или иное что делаете, все делайте в славу Божию» (1Кор.10:31). Видишь ли, как он от частного предмета перешел в поучении к общему и преподал нам превосходное правило – прославлять Бога во всем? «Не подавайте соблазна ни Иудеям, ни Еллинам, ни церкви Божией» (1Кор.10:32); т.е. не подавайте никому никакого повода к соблазну. Иначе и брат соблазнится, и иудей еще более возненавидит и осудит тебя, и язычник будет смеяться над тобой, как над чревоугодником и лицемером. Не должно соблазнять не только братий, но, если возможно, и внешних. Если мы – свет, закваска, светила и соль, то мы должны просвещать, а не помрачать, скреплять, а не ослаблять, привлекать к себе неверных, а не отгонять от себя. Для чего же ты отгоняешь тех, которых должен привлекать? Подлинно язычники соблазняются, когда видят, что мы возвращаемся к этим (вещам), потому что они не знают нашего образа мыслей и того, что наша душа стала выше всякого чувственного осквернения. Иудеи и немощнейшие из братий испытают то же самое. Видишь ли, сколько он привел причин, по которым должно воздерживаться от жертв идольских? Именно: потому, что невоздержание бесполезно, излишне, вредит брату, возбуждает хулу со стороны иудея, поношение со стороны язычника, что и не должно иметь общения с демонами, что такое поведение есть некоторым образом идолослужение. Потом, когда сказал: «не подавайте соблазна», возложил на них ответственность за соблазн иудеев и язычников и выразил нечто тяжкое, – смотри, как он делает это удобоприемлемым и легким: поставляет посредником самого себя и говорит: «так, как и я угождаю всем во всем, ища не своей пользы, но пользы многих, чтобы они спаслись» (1Кор.10:33). «Будьте подражателями мне, как я Христу» (1Кор.11:1).
3. Искать полезного для общества – вот правило совершеннейшего христианства, вот точное его назначение, вот верх совершенства! Это выражает и апостол словами: «как я Христу». Ничем ты не можешь столько подражать Христу, как попечением о ближних; постишься ли ты, спишь ли на земле, изнуряешь ли себя, но если ты не печешься о ближнем, то не делаешь ничего важного, и при всем том еще далеко отстоишь от образца. Воздержание от жертв идольских само по себе есть дело полезное; а я, говорит (апостол), делал много и неполезного, например обрезывал и приносил жертвы; такие действия, если рассматривать их самих в себе, могут даже погубить совершающих и лишить спасения, но я подвергал себя и этому для проистекающей от того пользы. Здесь нет ничего подобного: в тех действиях, если не будет пользы для других, то может быть вред; а, здесь, хотя бы никто не соблазнялся, и в таком случае следует воздерживаться от запрещенного. Я подвергал себя не только вредному, но и трудному: «другим церквам я причинял издержки, – говорит, – получая от них содержание» (2Кор.11:8); когда можно было есть и не трудиться, я не искал этого, но решился лучше сам погибнуть с голода, нежели соблазнить другого. Потому он и говорит: «я угождаю всем во всем»; нужно ли сделать что-нибудь незаконное, или трудное и опасное, всему я подвергаюсь для пользы других. Так Павел, будучи выше всех по совершенству, становился ниже всех по снисхождению.
Подлинно никакой подвиг не может быть великим, если он не приносит пользы другим. Это видно из примера того, который принес талант целым и был наказан за то, что не умножил его. Так и ты, брат, будешь ли оставаться без пищи, спать на земле, есть пепел и постоянно плакать, но если не оказываешь никакой пользы другим, то не делаешь ничего важного. Это особенно имели в виду все великие в древности и доблестные мужи; исследуй тщательно жизнь их, и ты ясно увидишь, что каждый из них имел целью пользу не свою, а ближних; тем они особенно и прославились. Так Моисей совершил многие великие чудеса и знамения, но ничто столько не возвеличило его, как блаженные слова, сказанные им Богу: «прости им грех их, а если нет, то изгладь и меня» (Исх.32:32). Таков был и Давид: «вот, я согрешил, я поступил беззаконно; а эти овцы, что сделали они? пусть же рука Твоя обратится на меня и на дом отца моего» (2Цар.24:17). Также Авраам искал пользы не своей, но многих: потому подвергал себя опасностям и просил Бога за (людей), не имевших к нему никакого отношения. Так они прославились; а искавшие своей пользы, смотри, как причиняли вред. Так, племянник Авраама, выслушав слова его: «если ты направо, то я налево» (Быт.13:9), и сделав выбор, имея в виду свою пользу, не нашел ее; напротив страна его сгорела, а страна Авраама осталась невредимой. Иона, когда искал пользы не других, а своей, то едва не погиб: город стоял, а он подвергался опасности, был обуреваем волнами и утопал; когда же стал искать пользы других, тогда нашел и свою. Иаков, не искавший собственной пользы от стад, получил великое богатство. Также Иосиф, желая принести пользу братьям, нашел и свою: когда отец посылал его (к братьям), то он не сказал: как, разве ты не знаешь, что за видения и сны они готовы растерзать меня, что за толкование снов обвиняют меня, что за любовь твою ко мне намереваются наказать меня, – чего только не сделают они, встретив меня среди поля? Ничего такого он не сказал и не подумал, но предпочел всему служение братьям; потому и получил впоследствии все те блага, которые сделали его весьма славным и знаменитым. Так и Моисей, – ничто не препятствует упомянуть о нем в другой раз, чтобы видеть, как он не думал о своей пользе и искал пользы других, – проводя жизнь в царских чертогах, «почел большим богатством, нежели Египетские сокровища, поношение» (Евр.11:26), и, бросив все, решился разделять бедствия с евреями; но не только сам не подвергся рабству, а напротив освободил и их от рабства. Все эти деяния велики и достойны ангелов.
4. Но (деяния) Павла имеют великое преимущество. Все другие, оставляя собственное благосостояние, принимали участие в бедствиях ближних; а Павел сделал гораздо больше. Он не только участвовал в бедствиях других, а предпочитал сам терпеть крайние бедствия, чтобы другие наслаждались благосостоянием. Не одно и то же – отвергнуть свое благосостояние и предаться бедствиям (вместе с другими), или подвергать страданиям одного себя, а другим доставлять спокойствие и почести. Там, хотя и тяжело переменить благополучие на страдания для ближнего, однако есть некоторое утешение в том, что находятся сообщники страданий; а подвергать одного себя скорбям, чтобы другие наслаждались радостями, это – дело благороднейшей души и Павловой ревности.
Не одним этим, но и другим большим преимуществом он превосходит всех, о которых мы сказали выше. Авраам и все другие подвергали себя бедствиям настоящей жизни, и все вообще желали себе смерти; а Павел желал лишиться даже будущей славы для спасения других. Могу указать и третье преимущество. Какое же? То, что хотя некоторые из упомянутых мужей оказывали попечение о людях, враждовавших против них, но таких, которые находились под их руководством; они делали то же, что делал бы отец, пекущийся о дурном и преступном сыне, однако же сыне; а Павел желал подвергнуться анафеме за тех, которые не были вверены его попечению, – так как он был послан к язычникам. Видишь ли величие его души и превосходство его ревности, превышающие самое небо? Подражай ему; а если не можешь ему, то хотя мужам, прославившимся в ветхом завете. Полезное для себя ты найдешь тогда, когда будешь искать (пользы) ближнего. Если не имеешь ревности пещись о брате, то помни, что иначе ты спастись не можешь, и позаботься о нем и о делах его по крайней мере для себя. Сказанного достаточно для убеждения, что мы не можем иначе достигать полезного для нас. Но, если хочешь, можешь убедиться опытом и из обыкновенных примеров. Когда случится загореться какому-нибудь дому, то те, которые живут близко к нему и, заботясь только о себе, не станут предотвращать опасность, а запрутся в своих домах из опасения, чтобы кто не вошел и не похитил чего-нибудь у них, – какое получат наказание? Огонь, дошедши до них, сожжет все их (имущество); не заботясь о пользе ближнего, они потеряют и свою. Бог, желая соединить всех друг с другом, поставил все в такой необходимой связи, что с пользой одного соединяется польза другого: на том стоит весь мир. Если на корабле, во время бури, кормчий, пренебрегши пользу других, будет искать только своей, то скоро потопит и себя и их. Если бы каждое ремесло стремилось только к своей пользе, то и жизнь была бы невозможна, и (невозможно) то самое ремесло, которое стремилось бы к этому. Потому земледелец сеет жита не столько, сколько нужно для него самого, – иначе он давно погубил бы и себя и других, – но он печется и о других; воин ополчается на опасности не для того, чтобы спасти только самого себя, но чтобы и доставить безопасность городам: купец привозит не столько, сколько нужно для него самого, а сколько и для многих других. Но каждый, скажет кто-нибудь, делает это, имея в виду не мою пользу, а свою, трудится для приобретения себе и денег, и славы, и безопасности, так что, доставляя пользу мне, он ищет своей. То же говорю и я, это давно и хотел внушить, к тому и направлял все мое слово, чтобы показать, что ближний тогда достигает своей пользы, когда заботится о твоей. Если бы люди не были поставлены в такую необходимость, то они не захотели бы искать пользы ближнего; потому Бог и соединил все таким образом и не попустил достигать своей пользы иначе, как путем пользы других. Людям свойственно идти таким путем к пользе ближнего; но заимствовать побуждение к тому должно не отсюда, а из того убеждения, что так угодно Богу.
Невозможно спастись иначе; если ты упражняешься даже в высшем любомудрии, но не заботишься о других, погибающих, то не будешь иметь никакого дерзновения пред Богом. Откуда это видно? Из слов блаженного Павла: «если я, – говорит он, – раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы» (1Кор.13:3), Видишь ли, чего Павел требует от нас? Хотя раздающий (свое имение), по-видимому, ищет пользы не своей, а ближнего, но этого одного, говорит, недостаточно, а надобно это делать с искренностью и великим состраданием. Для того Бог и дал нам такую заповедь, чтобы соединить нас союзом любви. Если же Он требует от нас любви в такой мере, а мы не оказываем ее и в меньшей, то удостоимся ли мы прощения? Как же, возразит кто-нибудь, Бог чрез ангелов сказал Лоту: «спасай душу свою» (Быт.19:17)? Но, скажи мне, когда это было и почему? Когда угрожало наказание, когда уже не время было исправляться, когда (нечестивые) были осуждены и страдали неизлечимой болезнью, когда старцы и юноши предались одним и тем же похотям и должны были сгореть, в тот день, когда молнии готовы были поразить их. Притом это сказано не о пороке и добродетели, но относилось к наказанию, ниспосланному от Бога. Что же тогда, скажи мне, должно было делать? Сесть, принять наказание и сгореть без всякой пользы? Но это было бы крайним безумием. Не то я говорю, чтобы должно было мучиться без причины и напрасно, вопреки воле Божией; но когда человек проводит порочную жизнь, то заповедаю тебе, приди к нему и исправь его, если хочешь, для блага ближнего, если же нет, то по крайней мере для своей пользы; первое лучше последнего, но если ты еще не достиг такой высоты, то делай это по крайней мере для последнего. Пусть никто не ищет своей пользы, и тогда найдет ее. Зная, что ни нищета, ни мучение и ничто другое не может спасти нас, если мы не имеем высокой любви, будем приобретать ее прежде всего, чтобы чрез нее нам получить и другие блага настоящие и будущие, которых да сподобимся все мы благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Беседа 26
Что прилично мужам и женам. – Муж должен совершать подвиги любомудрия, не выжидая, чтобы первая начала жена, равно и жена должна их совершать, не выжидая, чтобы первый начал муж. – Бить жену постыдно. – Изречение философа (Сократа) о злой жене.
1Кор.11:2. Хвалю вас, братия, что вы все мое помните и держите предания так, как я передал вам.
1. Окончив речь об идольских жертвах, как следовало, и сделав ее совершенной во всех отношениях, (апостол) переходит к другому предмету, в котором (коринфяне) также погрешали, хотя и не так тяжко. Он обыкновенно, – повторю опять то, что я сказал прежде, – не все сильные обличения поставляет сряду, но, располагая их в надлежащем порядке, вставляет между ними менее сильные, и таким образом облегчает тяжесть, которая происходила бы для слушателей от постоянных укоризн. Поэтому о самом важнейшем предмете, именно о воскресении он говорит после всего. Теперь же приступает к другому, менее важному, и говорит: «хвалю вас, братия, что вы все мое помните». Когда грех несомненен, тогда он сильно обличает и укоряет; а когда грех сомнителен, тогда наперед доказывает, а потом обличает: говоря о несомненном грехе, он показывает важность его, а говоря о сомнительном, доказывает действительность (его греховности). Так блуд без всякого сомнения есть грех, – потому он и не имел нужды доказывать, что это – грех, а показал тяжесть греха посредством сравнения. Судиться у неверных было грехом, но не так тяжким, – потому этот грех он поставляет между другими и доказывает (его греховность). Вкушение жертв идольских, хотя (в отношении своей греховности) подлежало сомнению, но было величайшим злом, – потому он и доказывает, что это – грех, и объясняет важность его. Поступая таким образом, он не только отклоняет от грехов, но и убеждает к противному. Так он говорит, что не только должно не блудодействовать, но и тщательно соблюдать святость: «посему прославляйте, – присовокупляет, – Бога в теле вашем, и в духе вашем» (1Кор.6:20). Также сказав, что не должно быть мудрым внешней мудростью, не довольствуется этим, но и повелевает быть безумным. Увещевая не судиться у внешних и не причинять обид, потом и вообще возбраняет судиться и советует не только не обижать, но и терпеть обиды. Рассуждая о жертвах идольских, говорит, что должно воздерживаться не только от запрещенного, но и от дозволенного, когда от того происходит соблазн, и не должно соблазнять не только братий, но и язычников и иудеев. «Не подавайте соблазна, – говорит, – ни Иудеям, ни Еллинам, ни церкви Божией» (1Кор.10:32). Таким образом совершенно окончив речь о всем этом, он потом переходит к другому греху. Какой же это был грех?
Жены с открытыми и обнаженными головами и молились и пророчествовали, – потому что тогда пророчествовали и жены, – а мужи отращивали волосы, подобно занимавшимся философией, и покрывали свои головы, когда молились и пророчествовали, придерживаясь в том и другом языческого закона. Апостол, находясь (у коринфян), уже преподал им наставление касательно этого предмета; но так как, может быть, одни послушались его, а другие оказались непослушными, то он вновь чрез послание, как мудрый врач, изобильным словом исправляет грех. А что он лично преподавал им наставление об этом, видно из начала его речи. Почему, в самом деле, не сказав прежде нигде ничего об этом в послании, а рассуждая о других грехах, он вдруг говорит: «хвалю вас, братия, что вы все мое помните и держите предания так, как я передал вам». Очевидно, что одни послушались его, и их он похваляет, а другие оказались непослушными, и их он исправляет следующими словами: «а если бы кто захотел спорить, то мы не имеем такого обычая» (1Кор.11:16). Если бы он сделал укоризну всем, как послушным, так и непослушным, то в первых возбудил бы негодование, а в последних усилил бы нерадение; но теперь, одних похвалив и одобрив, а других укорив, он первых ободряет, а последних приводит в стыд. Укоризна, хотя и сама по себе может тронуть, но имеет еще большую силу, когда соединяется с похвалой исправным. Потому он и начинает не с укоризн, но с похвал, притом с великих похвал, и говорит: «хвалю вас, что вы все мое помните». Так обыкновенно поступает Павел: за малые (достоинства) воздает великие похвалы, делая это не из лести, – да не будет! мог ли (употреблять лесть) тот, кто не искал ни денег, ни славы и ничего подобного? – но во всем имея в виду их спасение. Потому он и усиливает похвалу: «хвалю вас, братия, – говорит, – что вы все мое помните». Что – все? Он говорил только о неращении волос и о непокрывании головы, но, как я сказал, усиливает похвалу, чтобы сделать их более усердными: «что вы все мое, – говорит, – помните и держите предания так, как я передал вам». Следовательно он еще прежде преподал им многое не письменно, как выражает это и во многих других местах; но прежде он только оставил им предание, а теперь присовокупляет и причину. Таким образом он еще более утверждает послушных и низлагает гордость непослушных. Не говорит: вы послушались, другие же не послушались, но, не выражая прямо, намекает на это в дальнейшем изложении своего наставления: «хочу также, – говорит, – чтобы вы знали, что всякому мужу глава Христос, жене глава – муж, а Христу глава – Бог» (1Кор.11:3). Такова причина. А приводит он ее для того, чтобы немощных сделать более внимательными. Ведь верующий, как должно, и твердый в вере не нуждается ни в доказательстве, ни в причине того, что заповедуется ему, а довольствуется одним преданием; но немощный, узнав и причину, с большим усердием соблюдает сказанное и повинуется с большей преданностью.
2. Потому (апостол) и не приводил причины до тех пор, пока не увидел нарушения заповеди. Какая же причина? «Всякому мужу глава Христос». Следовательно и язычнику? Нет. Если мы «тело Христово, а порознь – члены» (1Кор.12:27), а Он – наша глава, то Он не может быть главою тех, которые не составляют тела и не сделались членами Его. Следовательно, при слове: всякому, надобно подразумевать: верующему.
Видишь ли, как везде он пристыжает слушателя, указывая на высшее? Рассуждая и о любви, и о смиренномудрии, и о милосердии, он отсюда же заимствовал доказательства. Глава же жене муж: глава же Христу Бог. Еретики указывают нам на эти слова, выводя из них мысль об уничижении Сына (пред Отцом); но они опровергают сами себя. Если глава жены – муж, а глава единосущна с телом, глава же Христу – Бог, то Сын единосущен Отцу. Но, скажут, мы хотим доказать отсюда не различие по существу, а подчинение (Сына Отцу). Что сказать на это? То, что когда что-нибудь уничиженное говорится о Нем в Его соединении с плотью, тогда это не унижает Божества, а относится к Его домостроительству. Однако, скажи, как ты доказываешь отсюда мысль свою? Как жена, говоришь, подчинена мужу, так и Христос – Отцу. Следовательно, как Христос – глава мужа, точно так же и Отец – глава Сына? Всякому мужу, говорит (апостол), глава Христос есть. Но кто может когда-нибудь допустить это? Если допустить, что какое преимущество Сына пред нами, такое же и Отца пред Сыном, то подумай, до какой степени ты его унижаешь. Потому не следует принимать в одинаковом смысле все, что говорится о нас и о Боге, хотя говорится и одинаково; но должно приписывать Богу некоторое особенное преимущество, такое, какое свойственно Богу; иначе произойдет много нелепого. Смотри: глава Христу Бог, глава мужу Христос, глава жене муж: если во всей этой речи мы примем слово глава в одном и том же смысле, то Сын будет ниже Отца столько, сколько мы ниже Его; и жена будет ниже нас столько, сколько мы ниже Бога Слова, – так что в каком отношении Сын находится к Отцу, в таком же мы – к Сыну, и жена – к мужу. Но кто может допустить это? Ты принимаешь слово глава в отношении к жене в одном смысле, а в отношении к мужу в другом: почему же не принимаешь его в ином смысле в отношении ко Христу? Следует в ином смысле принимать его и в отношении к Сыну и Отцу. Как же, скажешь, иначе понимать его? В смысле начала. Если бы Павел хотел выразить власть одного и подчинение другого, как ты говоришь, то скорее привел бы в пример раба и господина, а не жену, потому что жена, хотя и подчинена нам, но как свободная и равночестная. Так и Сын, хотя повинуется Отцу, но как Сын Божий, как Бог; и как повиновение Сына Отцу больше, нежели у людей повиновение детей родителям, так и неподчиненность Его больше. Если отношения Сына к Отцу больше и совершеннее подобных же отношений у людей, то и отношения Отца к Сыну не меньше; если мы удивляемся Сыну, что Он был «послушным даже до смерти, и смерти крестной» (Флп.2:8), и вменяем Ему это в великую заслугу, то надобно удивляться и Отцу, что Он родил такого (Сына), Который не подчинен Ему, как раб, но повинуется, как свободный и как советник; советник же не есть раб. Опять, когда ты слышишь слово: советник, не принимай этого так, будто Отец имеет в чем-либо нужду, но так, что Сын равночестен Отцу.
Равным образом не во всем применяй пример мужа и жены. У них жена справедливо подчинена мужу, потому что равночестие могло бы произвести вражду, и еще потому, что в начале от жены произошло обольщение; она подчинена не тотчас по сотворении: когда (Бог) привел ее к мужу, она не слышала от Бога ничего такого, и муж ничего подобного не выразил ей, а сказал, что она кость от костей его и плоть от плоти его, о власти же и подчинении ничего не говорил с ней; но когда она злоупотребила своей властью, сделавшись из помощницы обольстительницей, и погубила все, тогда справедливо услышала слова: «к мужу твоему влечение твое» (Быт.3:16). Так как этот грех мог возбудить вражду в нашем роде, – ведь после такого события не послужило бы к миру то, что жена произошла от мужа, напротив то самое, что, происшедши от него, она не пощадила собственного члена, еще более раздражало бы мужа, – то Бог, видя злобу диавола, оградил их этим словом, как бы стеной, уничтожил таким определением вражду, которая должна была произойти, после обольщения, поставив как бы оплот против естественной страсти – происходящего от греха злопамятства. Но в Боге, этом нетленном существе, нельзя предполагать ничего подобного. Потому применяй к Нему примеры не во всех отношениях; иначе и в других местах впадешь во многие и важные погрешности. Так и в начале послания (апостол) сказал: «все ваше; вы же – Христовы, а Христос – Божий» (1Кор.3:22–23).
3. Что же? В одном ли смысле все – наше, а мы – Христовы, и Христос – Божий? Нет; напротив, и для самых неразумных очевидно различие, хотя употреблено одно и то же выражение о Боге, о Христе и о нас. И в другом месте, назвав мужа главой жены, он присовокупляет: как и Христос есть глава и Спаситель и предстатель Церкви, так и муж должен быть по отношению к жене своей (Еф.5:23–27). Можем ли и мы принимать в одном смысле все выражения, как здесь, так и сказанные после в послании к Ефесеям об этом предмете? Нет; это невозможно. Одни и те же выражения употребляются о Боге и человеке: но иначе должно понимать одни, иначе другие; впрочем и не все различно, потому что они оказались бы употребленными без причины и напрасно, если бы мы не сделали из них никакого приложения. Как не все надобно понимать в одном смысле, так и не все надобно считать неприложимым. Для лучшего уразумения постараюсь объяснить это примером. Христос назван главой Церкви; если из этого выражения, заимствованного от человека, я не сделаю никакого приложения, то для чего оно мне и сказано? А с другой стороны, если я буду прилагать весь буквальный смысл его, то произойдет нелепость, потому что глава подобострастна телу и подвержена одним и тем же (недостаткам). Что же надобно отвергнуть и что принять? Надобно отвергнуть то, что я сказал, а принять совершенное единение (Христа с Церковью) и то, что Он есть Виновник и верховный Правитель ее; притом надобно разуметь это не просто, но в высочайшей степени и богоприлично; единение Его – самое твердое и правление – самое совершенное. Еще: Христос называется Сыном; и здесь опять не все принимай, но не все и отвергай, а приняв то, что прилично Богу, т.е. что Он единосущен Отцу и от Него рождается, неприличное и свойственное человеческой немощи не прилагай. Также Бог называется светом; можно ли прилагать к Нему все, что свойственно видимому свету? Нет; видимый свет ограничивается тьмой и местом, приводится в движение иной силой и помрачается, а в существе Божием невозможно и представить ничего такого. Потому не будем отвергать всего, но извлекать некоторую пользу из этого подобия, разумея просвещение, даруемое нам от Бога, и избавление от тьмы. Это против еретиков; а теперь нужно сказать о целом объясняемом месте.
Может быть, кто-нибудь станет недоумевать и спросит себя: какая вина в том, если бы жены открывались, а мужи покрывались? В чем здесь состоит вина, можешь видеть из следующего. Мужу и жене дано много различных знаков, одному – власти, а другой – подчиненности, между прочим и тот, чтобы жена покрывалась, а муж был с обнаженной головой. Если же таковы знаки, то оба они погрешают, когда нарушают благочиние и заповедь Божию, когда преступают собственные пределы, муж ниспадая до уничижения жены, а жена возвышаясь своим внешним видом пред мужем. Если им непозволительно изменять свою одежду, т.е. жене одеваться в мужское платье, а мужу надевать женскую одежду и покрывало, – «на женщине не должно быть, – говорит (Писание), – мужской одежды, и мужчина не должен одеваться в женское платье» (Втор.22:5), – то тем более непозволительно меняться одеждами. Это узаконено людьми, хотя после и утверждено Богом; а то происходит от самой природы, т.е. чтобы одна покрывалась, а другой не покрывался. Под именем природы я разумею Бога, потому что Он есть Создатель природы. Потому если ты преступишь эти пределы, то, смотри, сколько произойдет вреда. Не говори мне, что это преступление – маловажно; оно велико и само по себе, потому что оно есть преслушание: а если бы и было маловажно само по себе, то оно велико потому, что касается знака великих предметов. А что (этот знак) велик, видно из того, что он производит благоустройство в роде (человеческом), представляя в надлежащем виде начальствующего и подчиненного; поступающий же против этого приводит все в смешение, лишает себя даров Божиих, унижает честь, дарованную ему свыше, и не только муж, но и жена. Ведь и для нее большая честь – сохранять свое место, а напротив постыдно – выходить из пределов. Потому (апостол) и говорит об них обоих: «всякий муж, молящийся или пророчествующий с покрытою головою, постыжает свою голову. И всякая жена, молящаяся или пророчествующая с открытою головою, постыжает свою голову» (1Кор.11:4–5). В то время, как я сказал, были и мужи пророчествовавшие, и жены имевшие этот дар, например дочери Филиппа и другие прежде и после них. О них и пророк в древности сказал: «будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши... будут видеть видения» (Иоил.2:28). Мужу (апостол) повелевает быть открытым не всегда, а только во время молитвы: «всякий муж, – говорит, – молящийся или пророчествующий с покрытою головою, постыжает свою голову». Жене же повелевает быть покрытой всегда; потому, сказав: «всякая жена, молящаяся или пророчествующая с открытою головою, постыжает свою голову», он не останавливается на этом, но продолжает: «ибо это то же, как если бы она была обритая». Если быть обритой всегда постыдно, то очевидно, что и быть непокрытой всегда постыдно.
4. (Апостол) не останавливается и на этом, но еще присовокупляет: «жена и должна иметь на голове своей знак власти над нею, для Ангелов» (1Кор.11:10); показывает, что не только во время молитвы, но и всегда она должна покрываться. А мужу заповедует уже не касательно покрывания, а касательно волос: запрещает покрываться только во время молитвы, растить же волосы возбраняет всегда. Как о жене сказал: «если не хочет покрываться, то пусть и стрижется» (1Кор.11:6), так и о муже: «если растит волосы, то это бесчестье для него» (1Кор.11:14). Не сказал: если покрывается, но: «если растит волосы». Потому и в начале сказал: «всякий муж, молящийся или пророчествующий с покрытою головою», не сказал: накрывшись, но: «с покрытою головою», выражая, что молящийся хотя с обнаженною главою, но с отрощенными волосами, равен покрывшемуся: «так как, – говорит, – волосы даны... вместо покрывала» (1Кор.11:15). «Ибо если жена не хочет покрываться, то пусть и стрижется; а если жене стыдно быть остриженной или обритой, пусть покрывается» (1Кор.11:6). Сначала требует, чтобы жена не обнажала головы своей, а потом объясняет, что она постоянно должна быть покрытой: «ибо это то же, как если бы она была обритая», – и притом (покрытой) со всей тщательностью и осмотрительностью, так как не сказал просто: да накрывается[43], но: покрывается[44], т.е. должна тщательно закрываться со всех сторон. Показывает и неприличие противного образа действий и сильно укоряет, когда говорит: «если не хочет покрываться, то пусть и стрижется»: если, говорит, ты свергаешь покрывало, установленное законом Божиим, то свергни и данное природой. Но, скажет кто-нибудь, как может служить жене бесчестием то, если она восходит до чести мужа? Чрез это, скажем мы, она не только не восходит, но лишается и собственной чести. Ведь не соблюдать собственных пределов и законов, установленных Богом, преступать их, – это не возвышение, а унижение. Как желающий чужого и похищающий непринадлежащее ему не приобретает, а унижается и теряет и то, что он имел, как например было в раю, так и жена в этом случае не приобретает себе благородство мужа, но теряет и благопристойность жены; притом же не это одно постыдно для нее, но и самое любостяжание. Таким образом, указав на то, что несомненно признается постыдным, в словах: «а если жене стыдно быть остриженной или обритой», (апостол) наконец от себя говорит: «пусть покрывается». Не сказал: пусть растит волосы, но: «пусть покрывается», внушая, что и то и другое одинаково, и доказывая это с двух сторон, со стороны закона и со стороны противоположной (от природы). Покрывало и отрощенные волосы, говорит, одно и то же, равно как бритая и обнаженная голова – одно и то же: «ибо это, – говорит, – то же, как если бы она была обритая». Но спросит кто-нибудь: как одно и то же, когда та имеет естественное покрывало, а обритая не имеет и этого? Та, скажем мы, имея обнаженную голову, своей волей отвергла и естественное покрывало; если же она не лишена волос, то это дело природы, а не ее; следовательно как обритая имеет обнаженную голову, так и она. Для того (Бог) и повелел природе покрывать голову волосами, чтобы жена, научившись от природы, и сама покрывалась. Далее (апостол) приводит причину, рассуждая с своими слушателями, как с свободными, что я многократно замечал. Какая же причина?
«Итак муж не должен покрывать голову, потому что он есть образ и слава Божия» (1Кор.11:7). Опять же вторая причина: муж, говорит он, не должен покрываться не только потому, что имеет главой своей Христа, но и потому, что имеет власть над женой. Когда имеющий власть приступает к царю, то он должен иметь на себе знак своей власти. Потому, как никто из имеющих власть не осмелился бы явиться пред облеченного диадемой без пояса и (приличной сану) одежды, так и ты без знаков своей власти, т.е. без обнаженной головы, не молись Богу, чтобы не нанести бесчестия и себе и почтившему тебя. То же самое можно сказать и о жене: и для нее бесчестно не иметь знаков своей подчиненности. Жена же слава мужу есть. Следовательно власть мужа (над женой) естественна. Объяснив это, он далее представляет другие основания и причины, возводит тебя к началу творения и говорит: «ибо не муж от жены, но жена от мужа» (1Кор.11:8). Если происхождение одного от другого составляет славу последнего, то тем более сходство их. «И не муж создан для жены, но жена для мужа» (1Кор.11:9). Это – второе преимущество, или, лучше, третье и четвертое. Первое то, что наша глава есть Христос, а мы (глава) жены; второе то, что мы – слава Божия, а наша слава – жена; третье то, что не мы от жены, но жена от нас; четвертое то, что не мы для нее, а она для нас. «Посему жена и должна иметь на голове своей знак власти» (1Кор.11:10). Почему же именно? По всем сказанным (причинам), и кроме того для Ангелов. Если ты, говорит, не обращаешь внимания на мужа, то постыдись Ангелов.
5. Итак, покрытие есть знак покорности и подчинения; оно побуждает смотреть вниз, смиряться и соблюдать добродетель; добродетель же и честь подчиненного состоят именно в том, чтобы пребывать в послушании. Мужу не предписывается это делать, так как он – образ самого Владыки; а жене справедливо (предписывается). Потому посуди, как велико преступление, когда ты, удостоившийся такой власти, бесчестишь себя, принимая вид жены; ты делаешь то же, как если бы, получив диадему, сбросил ее с головы, и вместо диадемы надел рабскую одежду. «Впрочем ни муж без жены, ни жена без мужа, в Господе» (1Кор.11:11). Так как (апостол) приписал большое преимущество мужу, сказав, что жена от него, для него и под его властию, то, чтобы не возвысить мужей более надлежащего и не унизить жен, смотри, какую вносит поправку, говоря: «впрочем ни муж без жены, ни жена без мужа, в Господе». Не указывай мне, говорит, только на первоначальные преимущества и на сотворение, а обрати внимание на последующее и увидишь, что каждый из них зависит от другого. или, лучше, не один от другого, но все от Бога. Потому и говорит: «ни муж без жены, ни жена без мужа, в Господе. Ибо как жена от мужа, так и муж через жену» (1Кор.11:11–12). Не сказал: от жены; а через нее опять: от мужа – это неотъемлемо остается при муже. Впрочем, виновник этих преимуществ не муж, а Бог; потому и присовокупляет: но вся от Бога.
Итак, если все от Бога, если Он повелевает это, то повинуйся и не противоречь. «Рассудите сами, прилично ли жене молиться Богу с непокрытою головою?» (1Кор.11:13). Опять предоставляет им самим судить о сказанном, подобно как поступил (в беседе) об идоложертвенном; там сказал: «сами рассудите о том, что говорю» (1Кор.10:15), и здесь (говорит): «рассудите сами», и этим внушает нечто страшное: здесь, говорит, оскорбление касается Бога: впрочем, не говорит этого прямо, а выражается снисходительнее и прикровеннее: «прилично ли жене молиться Богу с непокрытою головою? Не сама ли природа учит вас, что если муж растит волосы, то это бесчестье для него, но если жена растит волосы, для нее это честь, так как волосы даны ей вместо покрывала?» (1Кор.11:13–15). Как в других местах всегда он употребляет общеизвестные доказательства, так и здесь обращается к общеизвестному обычаю и сильно пристыжает слушателей, ожидающих от него наставления в том, что они могли знать и из общего обычая; а это не безызвестно и варварам. И, заметь, какие сильные везде он употребляет выражения: «всякий муж, молящийся или пророчествующий с покрытою головою, постыжает свою голову»; и еще: «а если жене стыдно быть остриженной или обритой, пусть покрывается»; и здесь: «если муж растит волосы, то это бесчестье для него, но если жена растит волосы, для нее это честь, так как волосы даны ей вместо покрывала» (1Кор.11:4, 6, 14–15).
Но, скажешь, если вместо одеяния дано, то для чего прибавлять к одному одеянию другое? Для того, чтобы показать подчинение не только по природе, но и по доброй воле. Природа наперед установила, чтобы ты была покрытой; а ты приложи нечто от себя, чтобы не показалось, что ты нарушаешь законы природы; противиться же не только нам, но и природе, есть знак великого бесстыдства. Потому Бог, укоряя иудеев, сказал: «сыновей твоих и дочерей твоих... ты... приносила в жертву»: это больше всех «гнусностей твоих» (Иез.16:20, 22). Также Павел, в послании к Римлянам обличая предающихся сладострастию, подобным же образом усиливает обличение, замечая, что преступление их противно не только закону Божию, но и природе: «заменили естественное употребление противоестественным» (Рим.1:26). И здесь он внушает то же самое, и еще то, что он не предписывает ничего нового, и что все языческие нововведения противны природе. То же выражает и Христос, когда говорит: «как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними» (Мф.7:12), внушая, что Он не вводит ничего нового. «А если бы кто захотел спорить, то мы не имеем такого обычая, ни церкви Божии» (1Кор.11:16). Следовательно противление есть знак упорства, а не рассудительности. Впрочем и здесь он умеренно обличает, а вместе с тем сильно пристыжает их, что и делало слова его весьма внушительными. Мы, говорит, не имеем такого обычая, чтобы спорить, состязаться и противоречить. Не останавливаясь на этом, прибавляет: «ни церкви Божии», внушая, что не повинуясь они враждуют и противятся всей вселенной. Но если тогда коринфяне противоречили этому закону, то теперь приняла и сохраняет его вся вселенная. Такова сила Распятого!
6. Но я опасаюсь, чтобы иные жены, приняв надлежащий наружный вид, не оказались бесстыдными в делах и не остались открытыми в другом отношении. Потому Павел и в послании к Тимофею, не довольствуясь сказанными наставлениями, прибавил нечто другое и сказал: «в приличном одеянии, со стыдливостью и целомудрием, украшали себя не плетением волос, не золотом» (1Тим.2:9). Если не должно обнажать головы, но везде носить знак подчинения, то тем более должно показывать это в действиях. Прежние жены называли мужей своих господами и уступали им первенство. Потому, скажешь, что и они любили своих жен? И я знаю это и не забываю; но когда мы говорим о твоих обязанностях, то не указывай на (обязанности) других. Когда мы внушаем детям повиновение родителям и произносим слова Писания: «почитай отца твоего и мать твою» (Исх.20:12), то они говорят нам: докажите и следующее: «и вы отцы не раздражайте детей» (Еф.6:4). Когда мы внушаем рабам слова Писания: «повинуйтесь господам..., не с видимою только услужливостью» (Еф.6:5–6), то они напоминают нам о дальнейшем и требуют, чтобы и господам также было сделано внушение: Павел, говорят они, повелел и им «умерять строгость» (Еф.6:9). Но мы не будем поступать так, не будем указывать на обязанности других, когда обличают нас за нарушение наших; хотя бы обличение падало на тебя вместе с другими, ты не избавишься от обвинения; потому смотри только на то, чтобы тебе освободиться от своих грехов. Адам также слагал вину на свою жену, а она на змия; но это нисколько не помогло им. Не говори же и ты мне этого, но постарайся со всяким благоразумием исполнять свои обязанности в отношении к мужу. И мужу твоему, когда увещеваю его любить и уважать тебя, я не дозволяю указывать на заповедь, данную жене, а требую от него исполнения предписанного ему. Потому и ты старайся исполнять свои обязанности и оказывай покорность своему мужу. Если хочешь повиноваться мужу для Бога, то не представляй мне его обязанностей, но тщательно исполняй те, которые Законодатель возложил на тебя. В том особенно и состоит повиновение Богу, чтобы не нарушать закона, даже в том случае, если сама ты терпишь противное. Кто любит любящего его, тот не делает ничего важного; а кто любит ненавидящего его, тот преимущественно достоин венцов. Так размышляй и ты: если будешь сносить жестокого мужа, то получишь светлый венец; а если тихого и кроткого, то за что Бог будет награждать тебя? Говорю это не для того, чтобы подать мужьям повод к жестокостям, но чтобы убедить жену – сносить и жестоких мужей.
Когда каждый будет стараться исполнять свои обязанности, то и ближний не замедлит сделать то же. Так, когда жена бывает готова сносить гневливого мужа, тогда и муж не станет оскорблять гневливой жены, тогда во всем будет у них мир и пристань, не возмущаемая волнами. Так и было у древних: каждый исполнял свое, не указывая на обязанности ближнего. Смотри: Авраам взял с собой племянника, и жена не укоряла его за это. Он велел ей идти в дальний путь, и она не воспротивилась этому, но повиновалась. Потом после многочисленных бедствий, усилий и трудов, сделавшись господином всего, он уступил первенство Лоту, и Сарра не только не огорчилась этим, но даже не открыла уст и не сказала ничего такого, что многие жены говорят ныне, когда видят, что мужья их при подобных разделах получают менее других, особенно низших себя, порицают их, называют и глупыми, и несмысленными, и трусами, и беспечными, и ленивыми. Она же не сказала и не подумала ничего такого, но осталась довольна всем, что он сделал. И еще более: когда его (Лота) постигла великая опасность после того, как он сам сделал выбор и предоставил дяде худшую часть, и когда патриарх, услышав об этом, вооружил всех своих домочадцев и с ними одними пошел против целого персидского войска, она не удерживала его и не сказала, например, так: куда идешь ты, человек, ввергая сам себя в пропасть, подвергаясь таким опасностям, готовясь пролить кровь за мужа, который обидел тебя и похитил твою собственность? Если ты не думаешь о себе, то пожалей меня, оставившую дом, отечество, друзей и родных, и последовавшую за тобой в такой путь, не подвергай меня вдовству и соединенным с вдовством бедствиям. Ничего такого она не сказала, не подумала, но все перенесла молча. Затем, оставаясь неплодной, она не скорбит и не плачет, подобно другим таким женам, но проливает слезы он, – впрочем не пред женой, а пред Богом. И, заметь, как каждый соблюдает должное: он не презирает Сарры за ее неплодство и не укоряет ее за это, и она с своей стороны старается найти для него некоторое утешение в бесчадии посредством рабыни. Тогда не запрещалось это, как запрещается ныне; ныне же непозволительно ни женам делать такое угождение мужьям, ни мужьям, с ведома ли, или без ведома жен, вступать в такие связи, хотя бы они в тысячу раз более чувствовали бесчадие; иначе им будет сказано: «червь их не умирает и огонь не угасает» (Мк.9:44); ныне это не дозволяется, а тогда не запрещалось. Потому, и жена предложила это, и он послушался, и поступил так не ради удовольствия. А посмотри, скажешь, как он потом, по ее же требованию, изгнал (служанку). Но этим я и хочу доказать, что как он во всем слушался ее, так и она его.
7. Притом, не ограничивайся этим, но, когда говоришь так, обрати внимание и на предыдущее, на то, что служанка оскорбила ее, стала гордиться пред госпожой; а что может быть прискорбнее этого для свободной и честной жены? Потому ты, жена, не ожидай доброты от мужа, чтобы после того показать и свою, – в этом не будет ничего важного; и ты, муж, не ожидай благонравия от жены, чтобы после того и самому быть любомудрым, – это уже не будет подвигом; но каждый, как я сказал, пусть первый исполняет свои обязанности. Если и посторонним, ударяющим по правой щеке, должно подставлять другую, то тем более должно сносить жестокость мужа. Говорю это не для того, чтобы муж бил жену, нет; это крайнее унижение не для той, которую бьют, а для того, кто бьет; но если по каким-нибудь обстоятельствам ты, жена, сочеталась с таким мужем, то не предавайся скорби, представляя ожидающую тебя за это награду и похвалу еще в настоящей жизни. И вам, мужья, скажу: никакой проступок не должен вынуждать вас бить свою жену. Что я говорю – жену? Благородному мужу непозволительно бить даже служанку и налагать на нее руки. Если же весьма бесчестно для мужа бить рабыню, то тем бесчестнее налагать руку на свободную. Это внушают и внешние (языческие) законодатели, которые не принуждают жену жить вместе с бьющим ее мужем, как с недостойным ее сожительства. Подлинно, крайне беззаконно – сообщницу жизни, издавна разделяющую твои нужды, позорить, как рабыню. Такой муж, если только можно назвать его мужем, а не зверем, по моему мнению, равен отцеубийце и матереубийце. Если нам заповедано оставлять для жены отца и мать, не в оскорбление им, но в исполнение закона Божия, и для самих родителей это настолько вожделенно, что они, будучи оставляемы, радуются и совершают брачное соединение детей с великим усердием, то не крайнее ли безумие оскорблять ту, для которой Бог повелел оставлять родителей? И безумие ли только? А бесчестие, скажи мне, кто может перенести? Какое слово может изобразить это (бесчестие), когда крики и вопли разносятся по улицам, когда соседи и прохожие стекаются к дому совершающего такое гнусное дело, сокрушающего подобно какому-то зверю все, находящееся внутри? Лучше, если бы земля поглотила такого безумца, нежели после того ему опять показаться на торжище. Жена, скажешь ты, поступает дерзко? Но вспомни, что она – жена, слабый сосуд, а ты – муж. Ты для того и поставлен над ней начальником и главой, чтобы сносить слабость подчиненной. Старайся сделать свое правление славным; а славным оно будет тогда, когда ты не будешь бесчестить подчиненной. Как царь является сам тем более достойным почтения, чем более возвышает честь (подвластного себе) начальника, а когда унижает и бесчестит его достоинство, тогда не мало уменьшает и собственную славу, так и ты, бесчестя подвластную тебе начальницу, не мало унижаешь честь и своей власти.
Итак, представляя все это, будь благоразумен, а вместе с тем вспоминай и о том вечере, в который отец, призвав тебя, отдал тебе дочь свою, как бы некоторый залог, и, отлучив ее от всего, от матери, от себя самого и от дома, вручил все попечение о ней твоей деснице. Подумай, что после Бога ты от нее получил детей, сделался отцом, и потому будь кроток в отношении к ней.
8. Не видишь ли, как земледельцы удобряют всеми способами землю, принявшую семена, хотя бы она имела тысячи недостатков, хотя была бы например неплодоносна, произращала дурные травы, подвергалась наводнениям по свойству местоположения? Так же поступай и ты; тогда ты же первый насладишься и плодами и спокойствием. Жена есть пристань и важнейшее лекарство для (ищущих) благодушия. Если эту пристань ты будешь соблюдать свободной от ветров и волнения, то найдешь в ней великое спокойствие, возвратившись с торжища: а если будешь возмущать и волновать ее, то уготовишь сам себе опаснейшее кораблекрушение. Итак, пусть не будет этого, а пусть будет то, о чем я говорю. Если случится в доме что-нибудь прискорбное по ее вине, то утешай ее, а не увеличивай скорби, хотя бы ты лишился всего имущества, это не будет прискорбнее неприязни с сожительницей; какую бы ты ни представил вину, ничто не будет несноснее раздора с женой. Потому пусть любовь к ней будет для тебя драгоценнее всего. Если должно носить тяготы друг друга, то тем более – жены. Если она бедна, не укоряй; если неразумна, не осуждай, а лучше постарайся научить ее; ведь она – член твой; вы – одна плоть. Но, скажешь, она болтлива, склонна к пьянству, гневлива? В таком случае должно не гневаться, а скорбеть, молиться Богу, увещевать, вразумлять ее, и делать все, чтобы истребить ее страсть. Если же будешь бить и мучить ее, то не исцелишь ее болезни; грубость исправляется кротостью, а не взаимной грубостью. Вместе с тем не забудь и о награде от Бога. Если ты, имея возможность отвергнуть ее, не сделаешь этого по страху Божию, но станешь сносить недостатки ее из уважения к закону, возбранившему отвергать жену, как ни велика была бы болезнь ее, ты получишь неизреченную награду, и еще прежде награды – великую пользу, сделав ее более благопокорной, приучив и себя к большей в отношении к ней кротости.
Рассказывают, что один из внешних философов (Сократ), имея жену злую, болтливую и склонную к пьянству, на вопрос, для чего он терпит ее, отвечал, что она служит для него домашним училищем и упражнением любомудрия: я, говорил он, упражняясь ежедневно с нею, делаюсь более кротким и с другими. Вы пришли в восторг? А мне весьма прискорбно, что язычники любомудрием превосходят нас, которым заповедано подражать ангелам, или, лучше, заповедано подражать в кротости самому Богу. Сказанный философ по этой причине не изгонял своей злой жены; а некоторые говорят, что по этой причине он и женился на ней. Но, так как многие из людей не бывают настолько благоразумны, то я советую наперед всячески стараться о том, чтобы избирать жену благонравную и исполненную всякой добродетели; если же случится сделать ошибку и ввести в дом свой невесту недобрую и даже негодную, тогда подражать этому философу, всеми мерами исправлять ее и считать это дело важнее всего. Купец не спускает в море корабля и не принимается за торговлю прежде, нежели заключит с своим товарищем условия, которые обеспечили бы взаимное их спокойствие. Так и мы будем принимать все меры, чтобы внутри своего корабля сохранять всяческий мир с сообщницей житейского поприща; тогда и все прочее будет у нас спокойно, и мы безопасно переплывем море настоящей жизни. Об этом мы должны заботиться более, нежели о доме, рабах, деньгах, полях и даже делах гражданских; всего драгоценнее должно быть для нас то, чтобы не иметь вражды и распри с своей сожительницей; тогда и все прочее пойдет у нас хорошо, и в делах духовных мы будем иметь большую благоуспешность, с единомыслием неся бремя настоящей жизни; а исполнив все, получим и уготованные для нас блага, которых да сподобимся все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Беседа 27
О собраниях для вкушения пищи и вечери Господней. – Обязанность разделять трапезу с бедными.
1Кор.11:17. Но, предлагая сие, не хвалю вас, что вы собираетесь не на лучшее, а на худшее.
1. Прежде всего надобно объяснить причину предлагаемого обличения; тогда наша речь будет удобопонятнее. В чем же состоит эта причина? Как в начале верующие, в числе трех тысяч, вкушали пищу за общим столом и имели у себя все общее, так было и тогда, когда апостол писал это, хотя и не с такой точностью, а только как бы некоторый остаток прежнего общения сохранялся и соблюдался в последующее время. Верующие, из которых одни были богаты, а другие бедны, хотя не отдавали всего своего имущества на общую пользу, однако в установленные дни по обычаю учреждали общие столы и, по окончании собрания и причащения таин, сходились все на общее пиршество, при чем богатые приносили яства, а бедные и ничего не имеющие были приглашаемы ими, и таким образом вкушали пищу все вместе. Но впоследствии уничтожился и этот обычай. Причиной было то, что верующие разделились между собой, причисляли себя одни к тем, а другие к другим, и говорили: я такого-то, а я такого-то, как говорил и вразумлял (апостол) в начале послания: «ибо от домашних Хлоиных сделалось мне известным о вас, братия мои, что между вами есть споры. Я разумею то, что у вас говорят: «я Павлов»; «я Аполлосов»; «я Кифин» (1Кор.1:11–12). Это не значит, будто они называли себя Павловыми: он не допустил бы этого; но, желая сильнее и с корнем истребить такой образ действий, он привел свое имя, чтобы показать, что если бы кто-нибудь принял даже его имя, отторгшись от общего тела (Церкви), и в таком случае поступил бы безрассудно и крайне нечестиво: если же нечестиво (называться) его именем, то тем более именем других низших учителей.
Итак, когда нарушился этот обычай (общения имений), прекрасный и благодетельнейший, так как он служил к поддержанию любви, утешению бедности, благоупотреблению богатства, внушению великого любомудрия, сохранению смиренномудрия, когда (апостол) узнал, что погибают такие блага, то справедливо употребляет обличительное слово и говорит: «но, предлагая сие, не хвалю». В прежнем обличении, которое не касалось многих, бывших исправными, он начал речь иначе: «хвалю вас, – говорит, – что вы все мое помните» (1Кор.11:2): а здесь напротив: «но, предлагая сие, не хвалю». Потому он и не поместил этого (предмета) сряду после обличения вкушавших идоложертвенное; так как это (преступление) было весьма тяжко, то он вставил в средине речь о волосах, чтобы, переходя от одного сильного обличения к другому столь же сильному, не показаться слишком суровым, – а затем опять переходит к более тяжкому и говорит: «но, предлагая сие, не хвалю». Что такое сие? Об этом я сейчас скажу. А что значит: «предлагая, не хвалю»? Я не одобряю, говорит, вас за то, что вы поставили меня в необходимость делать вам внушение; не хвалю, что оказалась надобность учить вас этому, что вы имеете нужду в таком увещании от меня. Видишь ли, как в самом начале он показал все безрассудство их поведения? Если согрешающему не следовало даже нуждаться в увещании, чтобы не грешить, то очевидно, как непростителен грех. Почему же он не хвалит? «Что, – говорит, – вы собираетесь не на лучшее, а на худшее», то есть, не преуспеваете в добродетели. Тогда как следовало преуспевать и возрастать в любви, вы сократили уже господствовавший обычай, и сократили так, что оказалась надобность в моем увещании вам возвратиться к прежнему порядку. Затем, чтобы не показалось, что он говорит только в пользу бедных, (апостол) не тотчас начинает речь о трапезах: а чтобы обличение его не было принято ими за маловажное, употребляет выражение более разительное и внушающее больший страх. Что же он говорит? «Ибо, во-первых, слышу, что, когда вы собираетесь в церковь, между вами бывают разделения» (1Кор.11:18). Не говорит: я слышу, что вы не учреждаете общих вечерей, слышу, что вы вкушаете пищу каждый порознь, а не вместе с бедными; но употребляет выражение, которое могло сильнее потрясти их душу, именно – разделения, которые были причиной и этого беспорядка; и таким образом опять напоминает о том, о чем говорено было в начале послания и что возвещено было ему домашними Хлои. «Чему отчасти и верю».
2. Чтобы не сказали: а что, если солгали какие-нибудь клеветники? – он не говорит: я верю, чтобы они не сделались еще более бесстыдными, не говорит также: не верю, чтобы обличение не показалось напрасным, но – отчасти, говорит, верю, т.е. несколько верю, и тем делает их внимательными и призывает к исправлению. «Ибо надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные» (1Кор.11:19). И под именем разномыслия он разумеет здесь не заблуждения касательно догматов, но эти самые разделения. Впрочем, если бы он говорил и о заблуждениях касательно догматов, то и в таком случае не подал бы повода к соблазну. Ведь и Христос сказал: «надобно придти соблазнам» (Мф.18:7), и однако не нарушил свободы воли и не поставил жизнь в какой-нибудь необходимости и неизбежности, но предсказал будущее, имевшее произойти от злой человеческой воли, не вследствие Его предсказания, но от произвола развратных людей. Не потому происходили (соблазны), что Он предсказал о них, но потому Он предсказал, что они имели произойти. Если бы соблазны происходили по необходимости, а не по воле производящих их, то Он напрасно бы сказал: «горе тому человеку, через которого соблазн приходит» (Мф.18:7). Но об этом мы подробно рассуждали, когда рассматривали это место, а теперь нужно обратиться к настоящему предмету. Что (апостол) действительно разномыслиями называет здесь беспорядки при трапезах и бывшие при том несогласия и раздоры, это он ясно выразил последующими словами. А именно, сказав: «слышу, что между вами бывают разделения», не остановился на этом, но, желая объяснить, какие он разумеет разделения, говорит далее: «всякий поспешает прежде других есть свою пищу» (1Кор.11:21), и еще: «разве у вас нет домов на то, чтобы есть и пить? Или пренебрегаете церковь Божию?» (1Кор.11:22). Очевидно, что он говорит об этих беспорядках; а что называет их разделениями, не удивляйся; он хотел, как я сказал, сильнее подействовать на них таким выражением. Если бы он разумел догматические разделения, то не говорил бы с ними так кротко.
Когда он говорит о них, то послушай, с какой силой и предохраняет, и обличает; предохраняет, когда говорит: «если бы даже... Ангел... стал благовествовать вам не то, что... вы приняли, да будет анафема» (Гал.1:8–9); обличает, когда говорит: «вы, оправдывающие себя законом,... отпали от благодати» (Гал.5:4); а смутьянов называет то псами: «берегитесь, – говорит, – псов» (Фил.3:2), то сожженными в совести и служителями диавола (1Тим.4:2). Но здесь не говорит ничего подобного, а выражается кротко и снисходительно. Что означают слова: «дабы открылись между вами искусные»? Чтобы более просияли. Он хочет сказать, что людям непреклонным и твердым это не только не вредит, но еще делает их более заметными и славными. Частица дабы[45] не всегда означает цель, но часто следствие дела. Так употребляет ее Христос, когда говорит: «на суд пришел Я в мир сей, чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы» (Ин.9:39); так и сам Павел, когда говорит о законе: «закон же пришел после, чтобы[46] умножилось преступление» (Рим.5:20). Закон дан был не для того, чтобы умножились преступления иудеев; но так было. И Христос пришел не для того, чтобы видящие сделались слепыми, а с противоположной целью: но так было. Подобным образом и здесь нужно понимать слова: «дабы открылись... искусные» бывают: разномыслия были не для того, чтобы открылись искусные, но когда явились разномыслия, тогда это случилось. (Апостол) сказал это для утешения бедных, твердо переносящих такое пренебрежение. Потому не сказал: дабы стали искусны, но: «дабы открылись... искусные», выражая, что они и прежде были такими, но смешивались с другими и, получая утешение от богатых, не очень были заметны, а теперь смятение и несогласие сделали их известными, подобно как буря делает известным кормчего. Также не сказал: дабы вы искусными явились, но: «дабы открылись между вами искусные»; как в обличении не указал ни на кого прямо, чтобы не сделать их более бесстыдными, так и в похвале, чтобы не сделать их более беспечными; но выражается неопределенно, предоставляя совести каждого прилагать к себе сказанное. Мне кажется, что здесь он утешает не только бедных, но и тех, которые не нарушали того обычая; вероятно, между ними были и соблюдавшие его. Потому он и сказал: «отчасти верю». Справедливо он называет искусными тех, которые не только вместе с другими соблюдали обычай, но и без них не преступали этого прекрасного установления. Такими похвалами он старается возбудить в тех и других большее усердие. Затем он показывает и самый род преступления. В чем же оно состояло?
«Вы собираетесь, – говорит, – так, что это не значит вкушать вечерю Господню» (1Кор.11:20). Видишь ли, как он пристыжает их и под видом повествования предлагает внушение? Наружный вид собрания, говорит, показывает одно, происходит как бы из любви и братолюбия; вы собираетесь в одном месте и все вместе: а трапеза не соответствует собранию. Не сказал: когда вы собираетесь, то не вкушаете вместе, не разделяете пищи друг с другом, но опять выражается иначе и гораздо разительнее: «так, – говорит, – что это не значит вкушать вечерю Господню», напоминая им ту вечерю, на которой Христос преподал страшные тайны. Потому и назвал ядение их вечерей, так как и на той вечери возлежали все вместе. Впрочем не так отличны друг от друга богатые и бедные, как Учитель и ученики, – между последними различие беспредельно. Но что я говорю об Учителе и учениках? – представь, какое различие между Учителем и предателем, и однако Он сам возлежал вместе с ними, не изгнал и предателя, но и с ним разделил соль и сделал его участником таин.
3. Далее (апостол) объясняет, почему они не вкушают вечерю Господню: «ибо всякий, – говорит, – поспешает прежде других есть свою пищу, так что иной бывает голоден, а иной упивается» (1Кор.11:21). Видишь ли, как он доказал, что они более посрамляют себя самих? Принадлежащее Господу они присвояют себе, и потому прежде всех унижают самих себя, лишая свою трапезу того, в чем состоит величайшее ее достоинство. Почему и каким образом? Господская вечеря, то есть Владычня, должна быть общей; принадлежащее господину не принадлежит тому или другому рабу, но есть общее для всех; она Господская, говорит, следовательно общая. Если же она принадлежит твоему Владыке, как и действительно принадлежит, то ты не должен присвоять ее себе, но, как принадлежащую Господу и Владыке, предлагать ее всем вообще. Она Господская, а ты препятствуешь ей быть Господской, не дозволяя ей быть общей, но вкушая сам по себе. Потому и присовокупляет: «ибо всякий поспешает прежде других». Не сказал: отделяет, но: поспешает, прикровенно обличая их в неумеренности и невоздержании, что объясняется и последующим: а именно, сказав это, он продолжает: «так что иной бывает голоден, а иной упивается»; то и другое, как недостаток, так и излишество, показывают неумеренность. Вот и вторая вина, которая также вредит им самим: первая в том, что они бесчестят свою вечерю; а вторая в том, что пресыщаются и упиваются, и, что еще тяжелее, тогда как бедные алчут. То, что следовало предлагать всем вообще, они поедают одни и таким образом впадают в пресыщение и пьянство. Потому он и не сказал: иной бывает голоден, а иной насыщается, но: упивается. Каждое из этих дел само по себе достойно осуждения; упиваться, не пренебрегая бедных, преступно; и пренебрегать бедных, не упиваясь, преступно; если же то и другое соединятся вместе, то представь, как велико преступление.
Показав нечестие дела, далее он применяет укоризну и говорит с великим гневом: «разве у вас нет домов на то, чтобы есть и пить? Или пренебрегаете церковь Божию и унижаете неимущих?» (1Кор.11:22). Видишь ли, как от бедных он переносит оскорбление на церковь, чтобы усилить речь свою? Вот и четвертая вина, состоящая в том, что они оскорбляют не только бедных, но и церковь. Как Господскую вечерю (говорит), так и самое место ты присвояешь себе, пользуясь церковью, как бы своим домом. Церковь устроена не для того, чтобы собирающиеся в ней разделялись, но чтобы разделенные соединялись, как показывает и самое слово: собрание. «И унижаете неимущих». Не сказал: оставляете голодными неимущих, но с большей укоризной: унижаете, показывая, что он не столько заботится о пище, сколько об оскорблении, причиняемом им (бедным). Вот и пятая вина – в том, что они не только презирают алчущих, но и унижают их. Этими словами он с одной стороны похваляет бедных, выражая, что они не столько беспокоятся о желудке, сколько о бесчестии, а с другой – располагает слушателя к милосердию. Показав столько преступного (в их поведении), – унижение вечери, унижение церкви, оскорбление бедных, – он вдруг смягчает силу обличения и говорит: «похвалить ли вас?[47] За это не похвалю». Это особенно и достойно удивления, что, показав столько преступлений, когда следовало бы сильнее выразить гнев свой, он поступает совершенно иначе, смягчает речь и дает им облегчение. Почему же так? Он уже сильно тронул их, доказав важность их вины, и, как превосходный врач, наносит удар соответственный ранам: требующие глубокого разреза не рассекает только на поверхности, – ты слышал, как он отсек от них кровосмесника, – а к требующим более легкого врачевания не прилагает железа; потому и здесь говорит с ними кротко. С другой стороны он преимущественно старался сделать их кроткими к бедным; потому более и сам беседует с ними кротко.
Далее, желая пристыдить их иначе и еще сильнее, он обращает речь к более важному предмету: «ибо я, – говорит, – от Самого Господа принял то, что и вам передал, что Господь Иисус в ту ночь, в которую предан был, взял хлеб и, возблагодарив, преломил и сказал: приимите, ядите, сие есть Тело Мое, за вас ломимое; сие творите в Мое воспоминание» (1Кор.11:23–24). Почему он упоминает здесь об этих тайнах? Потому, что это было ему весьма нужно для настоящего предмета. Владыка твой, говорит, удостоил всех одной и той же трапезы, и притом самой страшной и много превосходящей достоинство всех; а ты считаешь других недостойными твоей трапезы, маловажной и незначительной, и, тогда как они не получают от тебя ничего из благ духовных, отнимаешь у них и телесные, хотя и они – не твои. Впрочем, он не говорит этого, чтобы слова его не были слишком тяжкими, но употребляет речь более кроткую и говорит: «что Господь Иисус в ту ночь, в которую предан был, взял хлеб». Для чего он напоминает нам об этом времени, об этой вечери и предательстве? Не просто и не без причины, но чтобы сильнее тронуть и самым временем. Всякий, хотя бы кто был даже камнем, представив, как в эту ночь (Господь) скорбел с учениками, как был предан, связан, веден, осужден, как терпел и все прочее, сделается мягче воска, отрешится от земли и всей здешней суеты. Для того (апостол) и напоминает нам о всем этом; пристыжает нас и временем, и вечерей, и предательством и говорит: Владыка твой предал Себя самого за тебя, а ты не хочешь уделить и хлеба брату для самого же себя?
4. Но почему (Павел) говорит, что он принял это от Господа, между тем как сам тогда не был, а находился в числе гонителей? Чтобы ты уразумел, что та вечеря не заключала в себе ничего большего в сравнении с последующими. И ныне тот же (Господь) все совершает и преподает, как и тогда, и не для этого только он напоминает нам об этой ночи, но чтобы тронуть нас еще и иным образом. Как вообще мы более помним последние слова, которые слышим от умирающих, и наследникам их, когда они дерзают нарушать их завещания, в укоризну говорим: вспомните, что это последние слова отца вашего, которые он завещал пред самым тем вечером, как испустил дух, так и Павел, желая таким образом усилить речь свою, говорит: вспоминайте, что это было последнее таинство, которое Он преподал вам, что Он заповедал это в ту ночь, в которую готовился быть убитым за нас, и, предложив вам эту вечерю, после нее уже не предложил никакой другой. Затем он излагает самые обстоятельства события и говорит: «взял хлеб и, возблагодарив, преломил и сказал: приимите, ядите, сие есть Тело Мое, за вас ломимое». Если ты приступаешь к евхаристии (благодарению), то не делай ничего недостойного благодарения, не посрамляй брата, не презирай алчущего, не упивайся, не оскорбляй церкви. Ты приступаешь, чтобы благодарить за те блага, которые получили: воздавай же отплату и с своей стороны и не отделяйся от ближнего. Христос преподал равно всем, сказав: приимите, ядите. Он равно всем преподал Свое тело, и ты не хочешь равно всем раздавать общий хлеб? А (хлеб) был преломлен Им равно за всех и соделался Телом равно за всех.
«Также и чашу после вечери, и сказал: сия чаша есть новый завет в Моей Крови; сие творите, когда только будете пить, в Мое воспоминание» (1Кор.11:25). Что говоришь? Совершаешь воспоминание о Христе, и презираешь бедных, и не трепещешь? Когда ты совершаешь поминовение по умершем сыне или брате, то совесть замучила бы тебя, если бы ты не исполнил обычая и не пригласил бедных; а совершая воспоминание о своем Владыке, ты не хочешь даже поделиться трапезой? Но что означают слова: «сия чаша есть новый завет»? Была чаша и ветхого завета – возлияния и кровь бессловесных животных; наполняли чашу и фиал кровью и после жертвоприношения совершали возлияние. Предложив вместо крови бессловесных Свою кровь, (Господь) напомнил о древнем жертвоприношении, чтобы, слыша это, кто-нибудь не смутился. Сказав о вечери, далее (апостол) соединяет настоящее с прошедшим, чтобы верующие были и ныне в таком же расположении духа, как будто присутствовали на той самой вечери, возлежали вместе (с апостолами) и принимали от самого Христа эту жертву, и говорит: «ибо всякий раз, когда вы едите хлеб сей и пьете чашу сию, смерть Господню возвещаете, доколе Он придет» (1Кор.11:26). Как Христос, сказав о хлебе и о чаше: «сие творите в мое воспоминание», открыл нам причину установления таинства, и между прочим внушил, что эта причина достаточна для возбуждения в нас благоговения, – и подлинно, когда ты представишь, что потерпел для тебя Владыка твой, то сделаешься любомудреннее, – так и Павел говорит здесь: «ибо всякий раз, когда вы едите, смерть Господню возвещаете». Такова эта вечеря!
Далее внушает, что она пребудет до скончания века, словами: «доколе Он придет. Посему, кто будет есть хлеб сей или пить чашу Господню недостойно, виновен будет против Тела и Крови Господней» (1Кор.11:26–27). Почему? Потому, что проливает кровь и производит заклание, а не жертву приносит. Как тогда пронзившие (Господа) пронзали не для того, чтобы пить, но чтобы пролить (кровь Его), так поступает и тот, кто приобщается недостойно, и не получает никакой пользы. Видишь ли, как страшна речь его и как сильно он тронул их, показав, что если они таким образом намерены пить (кровь Господа), то будут недостойно причащаться предлежащих (таин)? Да и разве не недостойно приступает тот, кто презирает алчущего, и кроме того, что презирает, еще посрамляет его? Если неподавание (милостыни) бедным лишает человека царствия небесного, хотя бы он был девственник, равно как и не щедрое подавание, – ведь и те (девы) имели у себя елей, но только не в изобилии, – то представь, как велико будет зло, если совершится столько преступлений.
5. Каких, скажешь, преступлений? Что ты спрашиваешь – каких преступлений? Приобщившись такой трапезы, тебе следовало бы сделаться смиреннее всех и уподобиться ангелам, а ты сделался жестокосерднее всех; ты вкусил крови Владычней и не признаешь своего брата: достоин ли ты после этого прощения? Если бы даже ты не знал его доселе, то после этой трапезы должен был бы признать его; а ты бесчестишь и самую трапезу, считая сподобившегося быть причастником ее недостойным яств твоих. Разве ты не слышал, чему подвергся требовавший сто динариев от брата своего, как он утратил дар, уступленный ему господином его? Разве не знаешь, чем ты был прежде и чем стал теперь? Разве не помнишь, что гораздо более этого бедного деньгами ты был беден добрыми делами, будучи исполнен бесчисленных грехов? Бог простил тебе все грехи и удостоил тебя такой трапезы; но ты и после того не сделался человеколюбивее; потому не остается ничего более, как и тебя предать мучителям (Мф.18:34). Будем же и мы все внимать этим словам (апостола), потому что и мы здесь приступаем к священной трапезе вместе с бедными, а вышедши отсюда не хотим и смотреть на них, но, предаваясь сами пьянству, их алчущих оставляем без внимания, в чем тогда виновны были и коринфяне. Когда же, скажешь, это делается? Всегда, особенно же в праздники, когда всего более следовало бы не делать этого. Тогда-то, после причащения, тотчас и начинается пьянство и пренебрежение бедных: тогда-то, после принятия крови Господней, когда тебе следовало бы соблюдать пост и воздержание, ты и предаешься пьянству и бесчинию. Когда тебе случится съесть за обедом что-нибудь приятное, ты остерегаешься, чтобы другим дурным кушаньем не испортить прежнего; а, приняв Духа, предаешься сатанинским удовольствиям. Вспомни, что делали апостолы, причастившись священной вечери; не к молитвам ли и песнопениям обратились они, не к священному ли бдению, не к учению ли продолжительному и исполненному великого любомудрия? Подлинно великие и дивные тайны (Господь) преподал и объяснил им тогда, когда Иуда пошел звать будущих Его распинателей. Разве не слышал ты также, что и три тысячи верующих, сподобившиеся причащения, пребывали постоянно в молитвах и учении, а не в пьянстве и бесчинии? А ты, если прежде причащения постишься, чтобы сколько-нибудь оказаться достойным причащения, то после причащения, когда надлежало бы усилить воздержание, погубляешь все. Но не одно и то же поститься прежде или после: должно быть воздержным и в то и в другое время, но особенно после принятия Жениха; прежде для того, чтобы сделаться достойным принятия, а после для того, чтобы не оказаться недостойным полученных даров. Неужели же, скажешь, должно поститься после причащения? Я не говорю этого я не принуждаю; хорошо разумеется, делать и так, однакож и не насилую, а лишь увещеваю не предаваться безмерному пресыщению. Если вообще никогда не должно пресыщаться, как это внушает Павел в словах: «питающаяся же пространно жива умерла» (1Тим.5:6), то здесь тем более угрожает смерть (пресыщающимся после причащения). Если для жены пресыщение есть смерть, то тем более для мужа; если оно пагубно в иное время, то тем более после причащения таин. А ты, приняв хлеб жизни, совершаешь дела смерти, и не трепещешь? Или не знаешь, сколько зол происходит от пресыщения? Неуместный смех, непристойные речи, пагубные шутки, бесполезное пустословие и многое другое, о чем и говорить неприлично. Все это делаешь ты после того, как причастился трапезы Христовой, в тот самый день, в который удостоился прикоснуться языком своим и к плоти Его. Потому, чтобы этого не было, пусть каждый соблюдает в чистоте свою десницу, язык и уста, которые послужили преддверием при вшествии Христа, и, предложив свою чувственную трапезу, обращает мысли свои к той духовной трапезе, к вечери Господней, к бдению учеников в ту священную ночь: или лучше сказать, если тщательно вникнем, то и теперь – та же ночь.
Будем же бодрствовать вместе с Владыкой и благоговеть вместе с учениками Его. Непрестанно следует молиться, а не пьянствовать, особенно же в праздник. Праздник не для того, чтобы нам бесчинствовать и умножать грехи свои, но чтобы очистить и те, какие есть у нас. Знаю, что говорю это напрасно, но не перестану говорить. Если вы не все послушаетесь, то не все же и не послушаетесь; а если все не послушаетесь, то мне будет тем большая награда, а вам тем большее осуждение. А чтобы с вами этого не случилось, я не перестану говорить; частым повторением, может быть, и трону вас. Итак увещеваю: чтобы причащение не послужило к нашему осуждению, напитаем Христа, напоим, оденем: это достойно такой трапезы. Ты слышал священные песни, видел брак духовный, насладился царской трапезы, исполнился Святого Духа, приобщился к лику серафимов, сделался сообщником горних сил? Не нарушай же такой радости, не теряй сокровища, не предавайся пьянству – этому источнику скорби, утешению диавола, виновнику бесчисленных зол, от которого и сон, подобный смерти, и головокружение, и болезни, и забвение, и смертное изнеможение. Ты, конечно, не решился бы в пьяном виде встретиться даже с другом: как же осмеливаешься, скажи мне, предаваться такому пьянству, имея в себе Христа? Но ты любишь удовольствия? Поэтому-то и перестань предаваться пьянству. И я желаю тебе удовольствия, но удовольствия истинного, никогда не увядающего. Какое же это удовольствие истинное и всегда цветущее? Призови к обеду Христа, раздели с Ним свои или, лучше, Его же (блага): вот в чем заключается бесконечное и всегда цветущее удовольствие! А удовольствия чувственные не таковы; они как скоро являются, тотчас же исчезают, и наслаждающийся ими находится нисколько не в лучшем, а даже в худшем состоянии, нежели не наслаждающийся. Этот находится как бы в пристани, а тот как бы увлекается потоком и осаждается болезнями, не имея возможности преодолеть такую бурю. Потому, чтобы не случилось этого, будем соблюдать умеренность; тогда сохраним и тело здоровым, и душу спокойной, освободимся от настоящих и будущих зол, от которых избавившись и да сподобимся все мы царствия небесного, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Беседа 28
Причащающемуся необходима чистота совести. – Нравственное наставление. – Нужно избегать чрезмерного сетования об умерших. – Пример Иова.
1Кор.11:28. Да испытывает же себя человек, и таким образом пусть ест от хлеба сего и пьет из чаши сей.
1. Для чего сказаны эти слова, тогда как речь была о другом предмете? Павел обыкновенно, как я прежде говорил, рассуждает не только о том, что составляет главный предмет речи, но если речь коснется и другого, то излагает и его с великим тщанием, особенно когда дело идет о предметах, весьма необходимых и настоятельных. Так, когда он беседовал о супругах и в речи коснулся рабов, то изложил и этот предмет весьма сильно и подробно; когда говорил о том, что не должно судиться в судилищах, и коснулся в своем наставлении любостяжания, то сказал многое и об этом предмете; то же он делает и здесь. Упомянув о таинствах, он нашел необходимым изложить подробнее этот предмет, как не маловажный; потому в беседе об нем внушает великий страх и доказывает, что главное благо в том, чтобы приступать к ним с чистой совестью. Не довольствуясь сказанным прежде, он присовокупляет еще следующее: «да испытывает себя человек»; это же он говорит и во втором послании: «испытывайте» (2Кор.13:5), а не так, как поступаем мы, сообразуясь более с временем, нежели с душевным расположением. Мы стараемся не о том, чтобы приступить приготовившись, очистившись от всего злого и с полным благоговением, но чтобы в праздники и тогда, когда приступают все.
Не так повелевает Павел; он знает одно только время для приступания к тайнам и причащения, – когда чиста совесть. Если мы не приступаем к чувственной трапезе, страдая горячкой и приливом дурных соков, чтобы не подвергнуться смерти, то тем более нам не должно касаться этой трапезы с порочными пожеланиями, которые хуже горячки. Под именем порочных пожеланий я разумею как телесные, так и любостяжание, гнев, злопамятность и вообще все порочные наклонности. Приступающему должно очиститься от всего этого и тогда уже касаться этой чистой жертвы, а не с небрежением и леностью как бы по принуждению приступать ради того, что случился праздник, с другой же стороны, когда есть сокрушение и готовность, не откладывать потому, что нет праздника. Праздник есть совершение добрых дел, благочестие души и строгость жизни; если ты имеешь это, то всегда можешь праздновать и всегда приступать. Потому (апостол) и говорит: «да испытывает себя каждый, и таким образом пусть»; повелевает испытывать не одному другого, но самому себя, устраивая судилище без гласности и обличение без свидетелей. «Ибо, кто ест и пьет недостойно, тот ест и пьет осуждение себе» (1Кор.11:29). Что говоришь ты? Источник столь многих благ, трапеза, источающая жизнь, обращается в осуждение? Не по своему существу, говорит он, а по воле приступающего. Как пришествие Его, доставившее нам великие и неизреченные блага, послужило к большему осуждению не принявших Его, так и эти тайны навлекают большее наказание на недостойно причащающихся. Почему же «ест... осуждение себе»? «Не рассуждая о теле Господнем», т.е. не размышляя, не представляя, как должно, величия предложенных (тайн), не думая о важности дара. Если бы ты вполне понимал, Кто предлежит пред тобой и кому Он предлагает Себя, то не имел бы нужды ни в каком увещании, а одного этого было бы достаточно для возбуждения в тебе полного благоговения, если только ты не пал слишком глубоко. «От того многие из вас немощны и больны и немало умирает» (1Кор.11:30). Здесь он приводит в пример уже не других, как сделал в беседе об идоложертвенном, где говорил о древних событиях и о бедствиях (евреев) в пустыне, но самих коринфян, что придает словам его более внушительности. Сказав: «ест осуждение себе», и: «виновен будет», и имея в виду, чтобы это не было принято за одни слова, он указывает и на дела, призывает во свидетели их самих, чем и действует сильнее угрозы, выражая, что угроза уже перешла в дело. Не довольствуясь этим, он потом напоминает и о геенне и подтверждает слова свои, устрашая их со всех сторон и разрешая вопрос, часто предлагаемый. Многие в недоумении спрашивают друг друга: отчего происходят преждевременные смертные случаи, отчего продолжительные болезни? Причина многих, говорит он, из таких нечаянных бедствий заключается в грехах.
2. Как, скажешь, пользующиеся постоянным здоровьем и достигающие маститой старости неужели не грешны? Кто же может сказать это? Почему же, скажешь, они не наказываются? Потому, что там они подвергнутся жесточайшему наказанию. А мы, если захотим, не будем наказаны ни здесь, ни там. «Ибо если бы мы судили сами себя, – говорит (апостол), – то не были бы судимы» (1Кор.11:31). Не сказал: если бы наказывали себя, или мучили себя, но только: если бы захотели сознать грехи свои, сами себя осудить, признать свои беззакония, то избавились бы от наказания и здесь и там. Осуждающий сам себя вдвойне умилостивляет Бога – и сознанием грехов своих и готовностью не делать их на будущее время. Но мы не хотим делать, как должно, и этого легкого дела, и однако он не угрожает нам наказанием вместе с миром, но щадит нас, угрожая здешним наказанием, которое временно и заключает в себе много утешения; оно освобождает от грехов и подает сладостную надежду на будущее, которая облегчает настоящие (страдания). Этим он желает и утешить немощных и сделать других более ревностными. «Будучи же, – говорит, – судимы, наказываемся от Господа» (1Кор.11:32). Не сказал: подвергаемся наказанию или мучению, но: наказываемся[48]. Настоящее наказание есть более вразумление, нежели осуждение, более врачевание, нежели мучение, более исправление, нежели воздаяние. И не только этим, но и угрозой большего (будущего) наказания он облегчает настоящее: «да не с миром, – говорит, – осудимся». Видишь ли, как он указывает на геенну и на страшный суд и доказывает, что этот суд и наказание неизбежны и будут непременно? В самом деле, если верующие и находящиеся под покровом Божиим не избегают наказания за свои прегрешения, как видно из настоящих указаний, то тем более (не избегнут) неверные и согрешающие тяжко и неисцельно.
«Посему,... собираясь на вечерю, друг друга ждите» (1Кор.11:33). Когда чувство опасения было еще живо и страшная мысль о геенне еще не прошла, тогда он опять предлагает наставление касательно бедных, по поводу которого он сказал все предыдущее, и внушает, что не исполняющие этого недостойны причащения. Если же не уделяющие от своего имущества отлучаются от трапезы Господней, то тем более похищающие. Не сказал: сходясь уделяйте бедным, но возвышеннее: «друг друга ждите». Такими словами он и внушал прикровенно попечение о бедных, и предлагал увещание в соответственном виде. Далее он пристыжает их:
«А если, – говорит, – кто голоден, пусть ест дома» (1Кор.11:34). Давая такое позволение, он запрещает еще сильнее, нежели прямым запрещением; он именно удаляет из церкви, посылает домой и таким образом сильно трогает, представляя их рабами чрева и невоздержными. Не сказал: если кто пренебрегает бедных, но: «если кто голоден», рассуждая как бы с нетерпеливыми детьми, или с бессловесными животными, служащими чреву. Подлинно было бы весьма смешно, если бы они, побуждаясь голодом, стали есть дома. Не довольствуясь этим, он присовокупляет более страшную мысль: «чтобы собираться вам, – говорит, – не на осуждение», – чтобы собираться вам не на осуждение, не навлекать на себя наказания, оскорбляя церковь, посрамляя брата; вы собираетесь для того, чтобы показать любовь друг к другу, получить пользу и принести пользу; если же бывает противное, то лучше вам насыщаться дома. Говорит это для того, чтобы более привлечь их; для того он указал и на вред, отсюда происходящий, и доказал, что это немаловажный грех, и внушил страх со всех сторон, – со стороны таин, больных, умирающих и прочего вышесказанного. Затем он опять внушает страх иным образом: «Прочее, – говорит, – устрою, когда приду», разумея здесь или что-нибудь другое, или то же самое. Так как, вероятно, они приводили какие-нибудь другие причины и невозможно было устроить всего посредством послания, то он и говорит: пока пусть соблюдается так, как я научил; если же вы имеете сказать еще что-нибудь, то пусть останется до моего прихода. Говорит это, как я сказал, или о том же самом деле, или о каких-нибудь других делах не очень важных; поступает же так для того, чтобы тем самым сделать их более внимательными.
Ожидая его прибытия, они могли исправить свои недостатки, потому что прибытие Павла было не маловажное дело, как он сам показывает, когда говорит: «как я не иду к вам, то некоторые возгордились» (1Кор.4:18); и в другом месте: «не только в присутствии моем, но гораздо более... во время отсутствия моего, со страхом и трепетом совершайте свое спасение» (Флп.2:12). И не просто обещается придти, чтобы они не сомневались и не предались беспечности, но представляет и причину, делающую необходимым его прибытие: «прочее, – говорит, – устрою, когда приду», внушая, что, если бы даже он и не располагал (идти к ним), необходимость исправления прочих дел влечет его туда.
3. Слыша все это, будем оказывать великое попечение о бедных, обуздывать свое чрево, воздерживаться от пьянства, стараться достойно причащаться Св. Таин, и не скорбеть, не печалиться, когда случится какое-нибудь бедствие с нами ли, или с другими, например преждевременная смерть или продолжительная болезнь. Такое бедствие есть избавление от наказания, есть исправление, есть наилучшее вразумление. Кто говорит это? Тот, чрез кого говорил сам Христос. И не смотря на то, многие жены так безрассудны, что превосходят даже неверных своим чрезмерным сетованием (об умерших); одни делают это в помрачении от страсти, другие – на показ и во избежание нареканий от посторонних людей; последних особенно я считаю недостойными всякого извинения. Пусть, говорят они, осуждает меня Бог, только бы не осуждал такой-то; пусть нарушается закон Царя всех, только бы не укоряли меня люди, которые безрассуднее бессловесных (животных). Как гром не поражает их за такие слова? Когда кто-нибудь после плача пригласит на пиршество, то никто не отказывается, потому что так требует принятый обычай; а когда Бог повелевает не предаваться сетованию, то все противодействуют.
Ужели ты, жена, не знаешь Иова? Ужели не помнишь слов, сказанных им после несчастья, случившегося с детьми его, украсивших святую главу его более тысячи венцов и прославивших его громче множества труб? Ужели не понимаешь важности его несчастья, этого нового кораблекрушения, этой странной и необычайной трагедии? Ты лишилась, может быть, одного, или двоих, или троих детей; а он многих сыновей и дочерей, сделавшись внезапно из многочадного бесчадным; не мало-помалу терзалась его утроба, но вдруг похищены были все плоды, похищены не по общему закону природы, не потому, что достигли старости, но поражены преждевременной и насильственной смертью, притом все вместе, не в его присутствии и не на его глазах, чтобы он по крайней мере мог слышать последние слова их и получить некоторое утешение в столь плачевной их кончине, а сверх всякого чаяния, совершенно без его ведома, вдруг все они погребены и дом сделался для них гробом и могилой. И не только преждевременная смерть, но кроме того и многое другое увеличивало скорбь, именно то, что все они были в цветущем возрасте, были добродетельны и дружелюбны, погибли все вместе, так что не осталось ни одного, ни того, ни другого пола, погибли не по общему закону природы, после таких потерь, тогда как он не сознавал ни за собой, ни за ними ничего порочного, за что бы потерпеть все это. Каждое из этих бедствий отдельно само по себе могло возмутить душу; а когда стеклось все вместе, то представь, как высоки были эти волны, как велика была эта буря. Но, что еще важнее и выше всяких слез, он не знал, почему все это случилось с ним. Потому-то, не зная, чему приписать свое несчастие, он обращается к воле Божией и говорит: «Господь дал, Господь и взял, [как Господу угодно, так и было], да будет имя Господне благословенно» во веки (Иов.1:21). Говорит это, видя себя, преуспевшего во всякой добродетели, в крайнем несчастии, а злых людей и обманщиков в благоденствии, изобилии и всяких удовольствиях. Не говорит ничего такого, что обыкновенно говорят люди слабые: для того ли я воспитывал детей своих и лелеял их с такой заботливостью, для того ли открывал дом свой для мимоходящих, чтобы после многих попечений о бедных, нагих и сирых получить такое воздаяние? Но вместо того произносит слова превосходнее всякой жертвы: «наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь» (Иов.1:21). Если же он разодрал одежды и остриг волосы, не удивляйся этому: он был отец, и отец чадолюбивый; вместе с любомудрием души надлежало обнаружиться и чувствам природы; если бы он не сделал этого, то, быть может, иной приписал бы такое любомудрие бесчувственности. Потому он обнаружил и свое сердце и высоту благочестия, чувствовал скорбь и не изменился, но, продолжая свой подвиг, увенчал себя новыми венцами, ответив жене своей следующими словами: «неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать?» (Иов.2:10). У него осталась одна жена после потери всего, и детей, и имущества и самого тела, да и та для его искушения и укоризны. Для того диавол и не погубил ее вместе с детьми и не просил у Бога смерти ее, чтобы иметь в ней великое пособие к нападению на этого святого; он оставил ее как сильнейшее для себя оружие: если, говорил он, посредством ее я изгнал из рая, то тем более смогу поразить на гноище.
4. И посмотри на коварство (диавола): не тогда он подводил к нему это орудие, когда погибли волы, ослы и верблюды; даже и после разрушения дома и смерти сыновей, видя в нем сильного борца, еще медлит и не заставляет ее действовать; но когда у него образовались кучи червей, гниющая кожа отпадала, изъязвленная плоть источала зловонный гной, когда диавольская рука мучила его хуже сковород, печей и всякого пламени, терзая и пожирая со всех сторон тело его свирепее всякого зверя, и когда в таких страданиях прошло много времени, – тогда он и подводит ее к изнуренному и истощенному (мужу). Если бы она пришла в начале несчастья, то не нашла бы его так изнуренным и не могла бы представлять несчастие его так тяжким и великим: а теперь, видя, что он утомился от продолжительности времени, жаждет облегчения и желает избавления от бедствий, она приступает к нему решительно. Чувствуя крайнее изнурение, задыхаясь от страданий и желая смерти, послушай, что он говорил: если бы я мог наложить на себя руку, или попросить об этом другого, то сделал бы и это. Потому она, – посмотри на коварство ее, – с чего начинает речь свою? С продолжительности времени: «доколе, – говорит, – ты будешь терпеть?» Если часто одни слова без дела могут поражать человека, то представь, что должен был чувствовать тогда он, огорчаемый и этими словами и самым делом; и, что всего хуже, это говорила ему жена, изнемогшая и упавшая духом, и потому старавшаяся довести и его до отчаяния. Но чтобы яснее видеть силу нападения, направленного на эту адамантовую стену, выслушаем самые слова ее. Какие же это слова? «Доколе ты будешь терпеть? говоря: «Вот еще немного времени потерплю, ожидая спасения моего» (Иов.2:9). Время, говорит, обличило слова твои; его прошло много, а облегчения не видно никакого. Говоря это, она не только располагает его к отчаянию, но и укоряет и насмехается, потому что он, утешая ее и опровергая ее жалобы, постоянно говорил: «пожди еще немного», и скоро будет этому конец. Укоряя его, она и говорит: не скажешь ли и теперь то же самое? Уже много протекло времени, а конца этому не видно. И заметь коварство: не упоминает ни о волах, ни об овцах, ни о верблюдах, зная, что все это не очень огорчало его, но прямо обращается к существенному и напоминает о детях, зная, что в скорби о них он разодрал одежду и остриг волосы. Не говорит: погибли дети твои, но гораздо трогательнее: «изгладилась с земли память о тебе», – то, что и детей делает любезными. Если и ныне, когда несомненно воскресение, дети любезны потому, что сохраняют память об умерших родителях, то тем более тогда. Потому и проклятие (друга его) становится сильным; проклиная, он не сказал: да погибнут дети, но: «память о нем... с земли», т.е. сыновья и дочери (Иов.18:17). Выражением «память» она опять нарочно напоминает ему о детях того и другого пола. Если же ты, говорит, не заботишься о них, то обрати внимание хотя на мое положение: «болезни и труды чрева моего, которые я тщетно болезненно переносила». Смысл слов ее следующий: я, много потерпевшая, подвергаюсь за тебя страданиям; труды понесла, а плодов лишилась. Она не указывает прямо на потерю имущества, но смотри, как и не умалчивает о ней и не проходит мимо, а намекает на нее, насколько возможно было сказать чувствительнее. «А я, – говорит, – скитаясь и служа, переходя с места на место и из дома в дом», намекая и на потерю (имущества), и открывая свои великие страдания; самые выражения достаточно увеличивают несчастье: я, говорит, хожу по чужим домам, и не только прошу милостыни, но и блуждаю, служу, занимаюсь незнакомой и новой для меня работой, и скитаюсь везде, нося на себе и знаки несчастья и открывая всем свои бедствия; а что всего прискорбнее, постоянно перехожу из дома в дом. Не окончив и этим свои сетования, она присовокупляет: «ожидаю, когда зайдет солнце, чтобы отдохнуть от трудов моих и болезней, удручающих ныне меня». Для других, говорит, приятно видеть лучи солнца, а для меня тяжело; для меня вожделенны ночь и тьма, потому что она одна дает мне успокоение от трудов, она приносит мне утешение в несчастьях. «Но произнеси хулу на Господа и умри» (Иов.2:9).
5. Видишь ли и здесь коварство? В жалобе своей она не тотчас предложила пагубный совет, но наперед горько описала несчастье и распространилась в исчислении бедствий, а потом в кратких словах предлагает совет и не прямо высказывает его, но прикровенно, предлагая весьма вожделенную для него перемену, обещая смерть, которой он особенно желал. Заметь и здесь коварство диавола. Зная любовь Иова к Богу, он не внушает жене ропота на Бога, чтобы (Иов) тотчас же не отверг ее, как врага. Потому она нигде не упоминает о Боге, а только изображает случившееся. Прибавь к вышесказанному и то, что это советовала жена – сильный оратор, чтобы обольщать невнимательных. Многие и без несчастий пали от одного совета жен. Что же этот блаженный муж, твердейший адаманта? Сурово взглянув на нее, он одним взглядом, еще прежде слов, разрушил ее козни. Она ожидала, что заставит его пролить потоки слез, а он оказался сильнее льва; исполнившись гнева и негодования не на то, что сам терпел, а на ее диавольский совет, и обнаружив гнев своим взором, он делает ей умеренный упрек, – так как и в несчастиях он был благоразумен. Что же говорит он? «Почему ты говоришь, как одна из безумных женщин?» (Иов.2:10). Не тому, говорит, я учил тебя, не так воспитывал тебя; не узнаю в тебе моей супруги, – потому что слова твои свойственны жене безумной, совет твой приличен сумасшедшей. Видишь ли, как умерен ответ его, как удар его достаточен для уврачевания ее болезни? Затем, после упрека, он предлагает и совет, также достаточный для ее утешения и исполненный великого благоразумия: «если доброе, – говорит, – мы получаем от руки Господа, то худого не перенесем ли?» Вспомни, говорит, о прежнем (благоденствии), помысли об его виновнике, и ты мужественно перенесешь настоящее (несчастье). Видишь ли смиренномудрие этого мужа? Своего терпения он не приписывает своему мужеству, но говорит, что оно в порядке вещей. За что Бог даровал нам прежние блага, за что вознаградил нас ими? Ни за что, а единственно по Своей благости; они были дар, а не награда, благодать, а не воздаяние; будем же мужественно переносить и настоящее.
Мужи и жены, запишем для себя и начертаем в своей душе слова эти и им предшествовавшие; изобразив в уме своем, как бы на картине, повесть его страданий, как-то: потерю имущества, погибель детей, язвы тела, оскорбления, насмешки, козни жены, коварство диавола и вообще все подробности страданий праведника, устроим себе надежнейшее пристанище, чтобы, перенося все мужественно и с благодарностью, мы могли и в настоящей жизни отогнать от себя всякую печаль и (в будущей) получить награды за такое благомыслие, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Беседа 29
О дарах св. Духа, послуживших поводом к несогласию. – Против духоборцев. – Не нужно быть пытливым касательно распределения благ Богом. – Вещественные блага скоропреходящи.
1Кор.12:1–2. Не хочу оставить вас, братия, в неведении и о дарах духовных. Знаете, что когда вы были язычниками, то ходили к безгласным идолам, так, как бы вели вас.
1. Все это место весьма неясно; неясность происходит от неизвестности предметов и от оскудения событий, которые тогда были, а теперь не бывают. Почему же они теперь не бывают? Вот, причина неясности подала нам повод к другому вопросу: почему они тогда были, а теперь не бывают? Но оставим это до другого времени, а теперь скажем о том, что тогда было. Что же было тогда? Когда кто-нибудь принимал крещение, то внезапно начинал говорить на разных языках, и не только на разных языках, но многие даже пророчествовали, а некоторые совершали и другие еще большие знамения. Так как обращавшиеся из идолопоклонства не знали ничего ясно, не будучи сведущи даже в ветхозаветных книгах, а между тем по крещении тотчас получали Св.Духа, которого не видели, – потому что Он невидим, – то благодать давала некоторое чувственное доказательство действия (Духа): один вдруг начинал говорить на персидском, другой на римском, третий на индийском, а иной на каком-нибудь другом языке; для внешних (язычников) это служило свидетельством того, что в говорящем действует Дух Святый. Потому (апостол) и говорит: «но каждому дается проявление Духа на пользу» (1Кор.12:7), называя проявлением Духа дары Его. Как апостолы прежде всего получили это знамение, так и верующие получили тот же дар языков, и не только это, но и многое другое. Так, многие воскрешали мертвых, изгоняли бесов, совершали много и других подобных чудес. Впрочем, одни имели меньше даров, другие больше. Чаще всего был у них дар языков.
Это и послужило поводом к несогласию между ними не по свойству самого дела, а по неразумию получавших дары. Получившие больше даров превозносились пред получившими меньше; а эти скорбели и завидовали получившим больше, как показывает далее сам Павел. Нарушая чрез это взаимную любовь, они получали смертельную рану, которую он с великим тщанием старается исцелить. То же самое случилось и в Риме, только иначе. Потому он и в послании к Римлянам касается этого предмета, но прикровенно и кратко, выражаясь так: «ибо, как в одном теле у нас много членов, но не у всех членов одно и то же дело, так мы, многие, составляем одно тело во Христе, а порознь один для другого члены. И как, по данной нам благодати, имеем различные дарования, то, имеешь ли пророчество, пророчествуй по мере веры; имеешь ли служение, пребывай в служении; учитель ли, – в учении» (Рим.12:4–7). А что они также впадали от того в гордость, он намекнул на это в начале, когда сказал: «по данной мне благодати, всякому из вас говорю: не думайте о себе более, нежели должно думать; но думайте скромно, по мере веры, какую каждому Бог уделил» (Рим.12:3). Так он беседовал (с римлянами), у которых болезнь несогласия и гордости была невелика; а здесь – с большей силой, потому что болезнь была гораздо сильнее. И не это одно производило в них смятение, но кроме того между ними было много гадателей, так как город их еще держался языческих обычаев, и это, между прочим, также соблазняло и смущало их. Потому (апостол) здесь прежде всего показывает различие между гаданиями и пророчеством. Для того они получили и дар различения духов, чтобы различать и знать, кто говорит от Духа чистого и кто от нечистого. Так как невозможно было объяснить сказанных слов из них самих, – потому что пророчество свидетельствует о своей истинности не в то время, когда произносится, но когда исполняется, – так как не легко было распознавать, кто подлинно пророчествует и кто лжет, – потому что нечистый дух вредил пророчествовавшим, восставляя лжепророков, которые будто бы также предсказывали будущее, – и так как невозможно было доказать истину сказанного, пока еще не исполнилось предсказанное, и легко могли быть опровержения, – потому что только конец показывает, кто лжет и кто говорит правду, – то, чтобы слушатели не обманывались и прежде конца, (апостол) дает им такое знамение, которое еще прежде исполнения (сказанного) способствовало к различению того и другого.
Начав отсюда свою речь, он потом переходит к благодатным дарованиям и разрешает возникавший отсюда спор. Прежде всего о гадателях он говорит так: «не хочу оставить вас, братия, в неведении и о дарах духовных». Духовными он называет знамения, потому что они – действия одного Духа, а человеческие усилия нисколько не содействуют к их совершению. Начиная беседовать об этом, он прежде всего, как я сказал, показывает различие между гаданием и пророчеством и говорит так: «знаете, что когда вы были язычниками, то ходили к безгласным идолам, так, как бы вели вас». Смысл слов его следующий: в капищах идольских, когда кто бывал одержим нечистым духом и прорицал, то, как бы ведомый и связанный, был увлекаем духом и нисколько не сознавал того, что говорил. Гадателю свойственно быть в исступлении, терпеть принуждение и насилие, увлекаться и неистовствовать, как бесноватому. А пророк не таков, но он говорит все с трезвой душой и здравым рассудком, зная, что он говорит. Так различай гадателя и пророка еще прежде исполнения (сказанного). И смотри, как (апостол) устраняет при этом всякое подозрение: он призывает в свидетели их самих, знавших это по опыту. Что я, говорит, не лгу, не клевещу и не измышляю на язычников, как враг их, тому свидетели вы сами: знаете, как, будучи язычниками, вы были тогда водимы и увлекаемы. Если же кто станет считать и их, как верующих, (свидетелями) подозрительными, то я докажу вам это и (свидетельствами) внешних (язычников). Послушай Платона, который (в апологии Сократа) говорит так: «прорицатели и гадатели говорят много и хорошо, но сами вовсе не знают того, что говорят». Послушай и другого поэта, который выражает то же самое. Когда кто-нибудь разными обрядами и волхвованиями вводил в человека беса, тогда этот человек начинал прорицать и прорицая рвать и терзать себя, не будучи в состоянии выносить насилия беса, и таким образом мог растерзать себя и погибнуть: подобным волхвователям он и говорил: «развяжите же, смертный не может более сносить царя бога»; и еще: «развяжите мне венки, окропите мои ноги чистой водой и изгладьте черты, чтобы я мог идти». Все это и тому подобное, – ведь можно было бы сказать гораздо более, – доказывает и принуждение, с каким бесы удерживаются и служат, и насилие, какое терпят люди, однажды предавшие себя им и лишающиеся в это время здравого смысла. Также и Пифия, – нахожу нужным сказать теперь и о другом постыдном деле их, о котором лучше было бы молчать, потому что нам неприлично говорить об этом, но чтобы яснее видеть бесстыдство их, нужно упомянуть, чтобы вы уразумели отсюда, как безумны и смешны прибегающие к волхвователям, – эта женщина Пифия садилась, говорят, на треножнике Аполлоновом, расставив голени: затем лукавый дух, проникая снизу и входя в нее чрез детородные части, приводил ее в исступление, и она, распустив волосы, начинала бесноваться, испускать изо рта пену, и в таком исступлении изрекать неистовые слова. Вижу, что вы стыдитесь и краснеете, слыша это; а они еще превозносились таким бесстыдством и безумием!
2. Итак, намекая на все это и тому подобное, Павел сказал: «знаете, что когда вы были язычниками, то ходили к безгласным идолам, так, как бы вели вас». Так как он говорил к понимавшим дело, то и не излагает всего подробно, чтобы не отяготить их, но, только напомнив им и приведя все на ум, тотчас оставляет это и поспешает к своему предмету. Что же значит: «к безгласным идолам»? Гадатели ходили к ним, как бы ведомые. Если же идолы безгласны, то как те пользовались ими? Для чего бес приводил их, как пленников и узников, к истуканам? Между прочим для того, чтобы сделать обман правдоподобным. Чтобы не подумали, что идол есть камень безгласный, он старался привязать людей к идолам, чтобы принадлежащее первым приписывали последним. Но у нас не так. Впрочем (апостол) не объясняет нашего, то есть того, что касается пророков, так как им (коринфянам) это было известно, и между ними (были пророки, которые) пророчествовали, как следовало, с рассудком и совершенной свободою. Они властны были говорить и не говорить; они не были принуждаемы, но вместе с честью сохраняли и волю. Потому и Иона убегал, потому и Иезекииль уклонялся, потому и Иеремия отрицался. Бог же не принуждал их насильно, но советовал, убеждал, угрожал, не помрачая рассудка. Бесу свойственно производить помешательство, неистовство и большое помрачение, а Богу – просвещать и сознательно учить тому, чему должно. Вот первое различие между гадателем и пророком!
Второе (апостол) излагает далее так: «потому сказываю вам, что никто, говорящий Духом Божиим, не произнесет анафемы на Иисуса»: и еще: «никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым» (1Кор.12:3). Когда, говорит, ты увидишь, что кто-нибудь не произносит имени Иисуса или даже анафематствует Его, то он – гадатель; а когда увидишь другого, который обо всем говорит с именем Его, то знай, что он – духовный. Что же, спросишь, сказать об оглашенных? Если никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым, то что сказать о них, которые произносят имя Его, но Духа не имеют? Не о них теперь говорит (апостол), – так как (коринфяне) были тогда не оглашенные, – а о верующих и не верующих. Но разве никакой бес не именует Бога? Не говорили ли бесноватые: «знаю Тебя, кто Ты, Святый Божий» (Мк.1:24)? Не говорили ли они и Павлу «сии человеки – рабы Бога Всевышнего» (Деян.16:17)? Говорили, когда были мучимы и вынуждаемы, а добровольно и не мучимые никогда. Здесь можно спросить: для чего бес говорил это, а Павел запретил ему? (Павел) подражал своему Учителю; и Христос запрещал бесам говорить, не желая получать от них свидетельство. А для чего бес делал это? Он хотел произвести замешательство, лишить апостолов чести и склонить многих слушать его самого. Если бы это было допущено, то бесы оказались бы достойными вероятия и легко стали бы вводить, что им угодно. Потому, чтобы этого не было и чтобы обман не получил даже начала, (апостол) заграждает им уста и тогда, когда они говорили правду, для того, чтобы никто совершенно не внимал им во лжи, но всякий отвращал слух свой от всего, что бы они ни говорили. Показав таким образом первый и второй признак гадателей и пророков, (апостол) далее беседует о чудесах, приступая к этому предмету не просто, но так, чтобы прекратить происходившее отсюда несогласие и убедить тех, которые получили меньше, не скорбеть, а тех, которые получили больше, не превозноситься. Потому начинает так: «дары различны, но Дух один и тот же» (1Кор.12:4). Прежде всего он вразумляет того, кто получил меньший дар и из-за этого скорбит. О чем, говорит, ты скорбишь? О том, что не получил столько, сколько другой? Но вспомни, что это – дар, а не долг, и получишь утешение в скорби. Потому он прямо и выразился так: «дары различны». Не сказал: знамения, или чудеса, но: дарования, названием дара убеждая не только не скорбеть, но и чувствовать благодарность. Вместе с тем, говорит, представь и то, что хотя ты получил дар меньшей меры, но удостоившись получить его оттуда же, откуда и получивший больше, ты имеешь одинаковую с ним честь; ты не можешь сказать, что ему даровал Дух, а тебе ангел; и тебе и ему даровал Дух. Потому и прибавляет: «но Дух один и тот же».
3. Хотя есть различие в даре, но нет различия в Даровавшем: из одного источника получили и ты и он. «И служения различны, а Господь один и тот же» (1Кор.12:5). Чтобы усилить утешение, (апостол) приводит и Сына и Отца. Самые дары называет здесь другим именем, желая и чрез это доставить большее утешение. Потому и говорит: «служения различны, а Господь один и тот же». Услышав о даровании, получивший меньше, может быть, стал бы скорбеть; но, услышав о служении, не станет, потому что это слово означает труд и работу. Что ты скорбишь, говорит, если Бог другому повелел трудиться больше, а тебя пощадил? «И действия различны, а Бог один и тот же, производящий все во всех. Но каждому дается проявление Духа на пользу» (1Кор.12:6–7). Что такое, скажешь, действие? Что такое – дарование? Что такое – служение? Только различные названия, а предметы одни и те же. Он называет и дарование и служение действием. «Исполняй, – говорит, – служение твое» (2Тим.4:5); и: «я прославляю служение мое» (Рим.11:13); также к Тимофею: «по сей причине напоминаю тебе возгревать дар Божий, который в тебе» (2Тим.1:6); и к Галатам: «ибо Содействовавший Петру в апостольстве... содействовал и мне у язычников» (Гал.2:8). Видишь ли, как он не полагает никакого различия между дарами Отца (и Сына) и Св. Духа, не смешивая Их ипостасей, – да не будет! – но показывая равночестие существа? Что дарует Дух, говорит он, то производит Бог (Отец), а распределяет и назначает Сын. Если бы одно было меньше другого, то он не сказал бы этого так и не стал бы таким образом утешать скорбящего. Далее утешает его еще другим образом, именно тем, что сообщенная ему мера дарований, хотя и малая, служит ему в пользу. Сказав: «Дух один и тот же», «Господь один и тот же», «Бог один и тот же», и тем успокоив его, присовокупляет еще другое утешение в словах: «но каждому дается проявление Духа на пользу». Чтобы кто-нибудь не сказал: чтож из того, что один и тот же Дух, один и тот же Господь, один и тот же Бог, когда я получил меньше? – (апостол) говорит, что, это на пользу. Явлением Духа он называет знамения, и справедливо. Мне верующему известно, кто имеет Духа, – именно тот, кто крещен; а для неверующего это ниоткуда не видно, как только из знамений. И отсюда опять следует не малое утешение: хотя дарования различны, но обнаружение одинаково; хотя бы ты имел много, хотя бы мало, ты равно обнаруживаешься, так что, если хочешь показать, что ты имеешь Духа, для этого ты имеешь достаточно.
Итак, если один есть Даровавший, и данное тебе дар, и обнаружение может быть, и это наиболее полезно тебе, то не скорби, как будто бы ты был презрен. Не в бесчестие тебе, не для унижения тебя пред другим Бог поступил так, но из снисхождения к тебе и желания тебе пользы. Получить больше и не быть в состоянии вынести – вот что бесполезно, и пагубно, и достойно скорби! «Одному дается Духом слово мудрости, другому слово знания, тем же Духом; иному вера, тем же Духом; иному дары исцелений, тем же Духом» (1Кор.12:8–9). Видишь ли, как он везде прибавляет: «тем же Духом»? Он знает, что в этом и заключается великое утешение. «Иному чудотворения, иному пророчество, иному различение духов, иному разные языки, иному истолкование языков» (1Кор.12:10). Так как последним они более всего гордились, то он и поставляет это на конце и присовокупляет: «все же сие производит один и тот же Дух» (1Кор.12:11). Дух. Вот всеобщее врачевство утешения: все мы получаем от одного и того же корня, из одной и той же сокровищницы, из одного и того же источника! Поэтому-то он непрестанно употребляет это слово и тем уравнивает мнимое неравенство и утешает. Выше он говорил, что и Дух и Сын и Отец подают дарования; а здесь говорит только о Духе, чтобы ты и отсюда познал, что у них одно и то же достоинство. Что же значит: слово премудрости? То, которое имел Павел, которое имел Иоанн, сын грома. А слово разума? То, которое имели многие из верующих, хотя имевшие знание, но не бывшие в состоянии учить и удобно передавать другому то, что сами знали. Другому же вера: не вера в догматы, но вера чудодейственная, о которой Христос говорит: «если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: «перейди отсюда туда», и она перейдет» (Мф.17:20). И апостолы о ней просили, когда говорили: «умножь в нас веру» (Лк.17:5). Она – мать чудотворений. Но иметь чудотворения, и дарования исцелений – не одно и то же. Кто имел дар исцелений, тот только врачевал, а имевший чудотворения мог и наказывать; от чудотворения не только врачевание, но и наказание, как например Павел ослепил, Петр поразил смертью. «Иному пророчество, иному различение духов». Что значит: «различение духов»? Знание того, кто духовный и кто не духовный, кто пророк и кто обманщик, как говорит он и Фессалоникийцам: «пророчества не уничижайте. Все испытывайте, хорошего держитесь» (1Фес.5:20–21). В то время была великая опасность от лжепророков, потому что диавол всячески старался противопоставить ложь истине. «Иному разные языки, иному истолкование языков». Иной сам знал, что говорил, но другому истолковать не мог; а иной имел способность к тому и другому, или к чему-нибудь одному из двух.
4. Этот дар (языков) почитался великим, потому что его и апостолы прежде всего получили и из коринфян многие имели, а дар учения – не так. Потому (апостол) поставляет тот прежде, а об этом (говорит) после. Между тем и тот для этого, равно как и все прочее, и пророчества, и чудотворения, и разные языки, и истолкование языков; и ничто не может равняться с ним, как он сам говорит: «достойно начальствующим пресвитерам должно оказывать сугубую честь, особенно тем, которые трудятся в слове и учении» (1Тим.5:17); и еще в послании к Тимофею: «занимайся чтением, наставлением, учением. Не неради о пребывающем в тебе даровании» (1Тим.4:13–14). Видишь ли, как он называет и это дарованием? Далее то же утешение, которое он предложил выше в словах: «Дух один и тот же», повторяет и здесь, говоря: «все же сие производит один и тот же Дух, разделяя каждому особо, как Ему угодно».
И не только утешает, но и заграждает уста противнику словами: «разделяя каждому особо, как Ему угодно», потому что утешая надобно и вразумлять, как он поступает и в послании к Римлянам, когда говорит: «ты кто, человек, что споришь с Богом?» (Рим.9:20). Так и здесь: «разделяя каждому особо, как Ему угодно». Вместе с тем показывает, что принадлежащее Отцу принадлежит и Духу. Как об Отце сказал: «а Бог один и тот же, производящий все во всех», так и о Духе: «все же сие производит один и тот же Дух». Но производит, скажешь, под влиянием Бога?
Нигде (апостол) не сказал этого, а ты сам это выдумываешь. Когда он говорит: «производящий все во всех», говорит это о людях, а вовсе не считает с людьми и Духа, хотя бы ты тысячу раз, как безумный, повторял это. Так как он выше сказал: Духом[49], то, чтобы ты не подумал, что это выражение означает унижение (Духа) или зависимость (действий Его от другого), присовокупляет, что Дух действует, а не побуждается к действию, и действует, «как Ему угодно», а не как повелевают Ему. Как об Отце Сын говорит, что Он «воскрешает мертвых и оживляет», равно и о Себе самом, что Он «оживляет, кого хочет» (Ин.5:21), так и о Духе в одном месте сказано, что Он делает все со властью и ничто Ему не препятствует, – слова: «дышит, где хочет» (Ин.3:8), хотя сказаны о ветре, именно это и доказывают, – а здесь говорится, что Он «все производит,... как Ему угодно». Из другого места можешь видеть, что Он не из тех, чрез кого действуют, но сам действует: «ибо кто из человеков знает, – говорит (апостол), – что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем? Так и Божьего никто не знает, кроме Духа Божия» (1Кор.2:11). Дух человека, т.е. душа, не имеет нужды в постороннем воздействии, чтобы знать свое; это всякому известно; следовательно и Дух Святый – чтобы знать Божие: потому и говорит, что Дух Святый знает тайны Божии так же, как душа человеческая свои тайны. Если же в этом случае Он не побуждается к действию (кем-нибудь другим), то зная глубины Божии и действуя без постороннего влияния в раздаянии даров апостолам, Он тем более сам не находится в зависимости. Кроме того скажу и то, что я говорил прежде. Что именно? То, что если бы Дух был меньше и не единосущен (Отцу и Сыну), то не было бы никакого утешения в словах, что действует один и тот же Дух. Получивший что-нибудь от царя имеет великое утешение в том, что (царь) сам дал ему; а получивший от раба может еще более печалиться, что ему принес это посторонний. Таким образом и отсюда ясно, что Дух Святый не рабского, а царского существа: Апостол утешает коринфян как словами: «служения различны, а Господь один и тот же; и действия различны, а Бог один и тот же», так и вышесказанными: «Дары различны, но Дух один и тот же», и последующими: «все же сие производит один и тот же Дух, разделяя каждому особо, как Ему угодно». Не будем же, говорит, унывать, скорбеть и говорить: почему я то получил, а этого не получил? Не будем требовать отчета от Святого Духа. Если ты знаешь, что Он подает по своему промышлению, и сознаешь, что, по тому же промышлению, Он подает в известной мере, то будь доволен и радуйся тому, что получил; не огорчайся тем, чего не получил, но еще воздавай благодарность за то, что не получил выше сил своих.
5. Если же касательно духовных (благ) не должно быть слишком пытливым, то тем более касательно вещественных должно оставаться спокойным и не исследовать, почему такой-то богат, а такой-то беден. Не всякий богат от Бога, но многие и от неправды, грабительства и любостяжания. Разве Тот, кто повелел не собирать богатства, подаст то, чего не велел приобретать? А чтобы еще более заградить уста возражающих, обратимся к древним временам, когда богатство давалось от Бога. Отвечай мне: почему Авраам был богат, а Иаков нуждался даже в хлебе? Не был ли последний так же праведен, как и первый? Не равно ли о троих говорил Господь: «Я... Бог Авраама, Исаака и Иакова» (Исх.3:6)? Почему же один был богат, а другой трудился, как наемник? Почему даже Исав – нечестивец и братоненавистник – был богат, а он (Иаков) был рабом столь долгое время? Почему опять Исаак жил всегда спокойно, а Иаков в трудах и бедствиях, вследстие чего и говорил: «малы и несчастны дни жизни моей» (Быт.47:9)? Почему Давид, пророк и царь, постоянно жил в трудах, а Соломон, сын его, сорок лет прожил спокойнее всех людей, наслаждаясь глубоким миром, честью и удовольствиями всякого рода? Почему из пророков иной больше, а иной меньше терпел скорби? Потому, что каждому свое было полезно.
Потому в отношении каждого следует сказать: «судьбы Твои – бездна великая» (Пс.35:7). Если же мужей великих и дивных Бог назидал не одинаковым образом, но иного бедностью, другого богатством, иного спокойствием, другого скорбью, то тем более ныне надобно то же думать. Вместе с тем надобно помнить и то, что многое случается не по Его намерению, а от нашей злобы. Не говори же: почему один богат, несмотря на то, что порочен, а другой беден, несмотря на то, что праведен? Очень легко можно дать на это ответ и сказать: праведник не терпит никакого вреда от бедности, напротив еще более прославляется, а злой человек ведется богатством к мучению, если не переменится: и еще прежде наказания богатство часто бывало для него причиной многих зол и ввергало его в бесчисленные пропасти. Бог же попускает это, с одной стороны, в знак свободы (человеческой) воли, с другой – для научения прочих не бесноваться и не гоняться за деньгами. А что, скажешь, если человек порочный богат и не терпит ничего худого? Если он добродетелен и богат, это справедливо; а если порочен, то что нам сказать? То, что и в таком случае он жалок: богатство, присоединяясь к пороку, увеличивает зло. А если он добродетелен и беден? Это нисколько не вредит ему. А если порочен и беден? Значит, он терпит это справедливо и по достоинству, и даже с пользой для себя. Но такой-то, скажешь, получил богатство от предков и расточает его на блудниц и тунеядцев и не терпит ничего худого. Что ты говоришь? Он блудодействует, а ты говоришь, что он не терпит ничего худого? Он пьянствует, а ты думаешь, что он наслаждается? Он проживается на дела непотребные, а ты считаешь его достойным подражания? Что может быть хуже человека, погубляющего свою душу? Если у кого-нибудь искажено и изуродовано тело, то ты считаешь его достойным безмерных слез; а видя, что вся душа его искажена, ты считаешь его даже блаженным? Но он, скажешь, не чувствует этого? Потому-то самому он еще более жалок, подобно сумасшедшим. Кто знает, что он болен, тот конечно будет искать врача и примет лекарство; а кто не сознает своей болезни, тот не может и освободиться от нее. И, скажи мне, такого-то ты считаешь блаженным? Впрочем это нисколько не удивительно; люди большей частью неопытны в любомудрии. Оттого мы и подвергаемся крайнему осуждению, наказываемся и не бываем свободны от мучения, оттого у нас непрестанные неудовольствия, огорчения и беспокойства, что мы, оставляя указанную нам Богом жизнь беспечальную, т.е. жизнь добродетельную, пролагаем себе другой путь – обогащения и любостяжания, исполненный бесчисленных зол: мы поступаем так же, как если бы кто, не понимая красоты телесной, но полагая все достоинство в одежде и навешенных украшениях, оставил без внимания женщину благоразумную и красивую от природы, а некрасивую, безобразную и уродливую, но только одетую в красивые одежды, взял бы себе в жены. Подобным же образом поступают ныне многие и касательно добродетели и порока: к гнусному по природе (пороку) прилепляются за внешние его украшения, а от прекрасной и благообразной (добродетели) отвращаются за непокрытую ее красоту, за которую тем более надлежало бы возлюбить ее.
6. Стыжусь, что между несмысленными язычниками есть люди, любомудрствующие так, если не на деле, то по крайней мере в мыслях, и знающие скоротечность настоящего, а у нас некоторые и этого не знают, даже имеют превратное суждение, и притом тогда, как Писание непрестанно повторяет нам: «тот, в глазах которого презрен отверженный, но который боящихся Господа славит» (Пс.14:4); «страх Господень все превосходит» (Сир.25:14); «бойся Бога и заповеди Его соблюдай, потому что в этом все для человека» (Еккл.12:13); «не ревнуй злодеям» (Пс.36:1); «не бойся, когда богатеет человек» (Пс.48:17); «всякая плоть – трава, и вся красота ее – как цвет полевой» (Ис.40:6). Слыша это и тому подобное каждый день, мы однако прилепляемся к земле. Как дети еще не совсем выучившиеся азбуке, когда приказывают им называть буквы не по порядку, часто называют одни вместо других, и тем возбуждают большой смех, так и вы, когда исчисляем вам все по порядку, кое-как еще следите, а когда спросим вас порознь, какую вещь надобно поставить на первом месте, какую на втором, и так далее, то вы не знаете, что сказать, и становитесь смешными. Подлинно, не крайне ли смешно, скажи мне, что люди, ожидающие бессмертия и благ, которых «не видел... глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку» (1Кор.2:9), гоняются за благами здешними и считают их достойными состязания? Если ты еще имеешь нужду учиться тому, что богатство не представляет ничего великого, что настоящее есть тень и сон, что оно рассеивается и разлетается, подобно дыму, то стой вне святилища и оставайся в преддверии, потому что ты еще не достоин войти в горние царские чертоги. Если ты еще не умеешь рассудить, что (настоящее) по существу своему непостоянно и скоропреходяще, то как ты сможешь презирать его? А если скажешь, что умеешь, то перестань исследовать и спрашивать, почему такой-то богат, а такой-то беден. Спрашивать об этом значит делать то же, как если бы ты ходил и спрашивал, почему такой-то бел, а такой-то черен, или почему у такого-то нос загнутый, а у такого-то тупой. Как в подобных вещах нам безразлично, так ли это, или иначе, – так должно быть и в том, беден ли кто или богат, и даже гораздо менее в последнем, нежели в первом. Все зависит от способа употребления: хотя бы ты был беден, ты можешь жить благодушно, если будешь любомудр: хотя бы ты был богат, ты несчастнее всех, если чуждаешься добродетели.
Нам важно то, что добродетельно; а без этого все прочее совершенно бесполезно. Оттого и происходят эти частые вопросы, что многие считают бесполезное для них полезным, а о полезном нисколько не заботятся. Полезное для нас – это добродетель и любомудрие. Но вы слишком далеки от них; оттого у вас и смятение помыслов, многие волны и буря, потому что кто удаляется от горней славы и любви к небу, тот обращается к благам настоящим и делается их рабом и пленником. Отчего же, скажешь, мы стремимся к ним? Оттого, что не слишком стремимся к благам небесным. А отчего это происходит? От нерадения. А нерадение откуда? От невнимательности. А невнимательность откуда? От неразумения, оттого, что останавливаемся на благах настоящих и не хотим тщательно исследовать существо вещей. Отчего же опять это происходит? Оттого, что не читаем Писаний, не беседуем с святыми мужами, а ищем общества людей порочных. Потому, чтобы не было этого всегда, чтобы волны, подхватывая нас одна за другою, не увлекли в море зол, не потопили и не погубили совершенно, восстанем, пока есть время, и, утвердившись на скале, т.е. на догматах и слове Божием, будем взирать на бурю настоящей жизни. Таким образом мы и сами избавимся от нее и, спасая других, подвергающихся кораблекрушению, удостоимся будущих благ, благодатию и человеколюбием (Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь).
Беседа 30
Сравнение церкви с человеческим телом. – Вдовицы в церкви. – Следует пренебрегать деньгами.
1Кор.12:12. Ибо, как тело одно, но имеет многие члены, и все члены одного тела, хотя их и много, составляют одно тело, – так и Христос.
1. Утешив (коринфян) тем, что всякое дарование есть дар благодати, что все подается одним и тем же Духом и подается на пользу, что (Дух) открывается и в меньших дарованиях, и вместе заградив им уста тем убеждением, что должно покоряться власти Духа, – «все же сие производит один и тот же Дух, разделяя каждому особо, как Ему угодно» (1Кор.12:11), и потому не должно быть слишком пытливым, – (апостол) утешает их еще иным общеизвестным сравнением, обращаясь к природе, как он обыкновенно делает. Так, беседуя о волосах мужей и жен, он между прочим употребил такой же способ учения и сказал: «не сама ли природа учит вас, что если муж растит волосы, то это бесчестье для него, но если жена растит волосы, для нее это честь?» (1Кор.11:14–15). Рассуждая об идольских жертвах и запрещая касаться их, также употребил сравнение, заимствованное из языческих обычаев, напомнив об олимпийских играх и сказав: «бегущие на ристалище бегут все, но один получает награду» (1Кор.9:24); кроме того указывал и на примеры пастырей, воинов и земледельцев. Точно так и здесь приводит общеизвестное сравнение, которым старается доказать, что никто (из христиан) не унижен пред другими, – как ни странно и ни трудно было доказывать это, – и которое могло убедить даже самых простых людей, то есть сравнение с телом. Человека малодушного и получившего меньше других ничто так не утешает и не располагает оставить скорбь, как убеждение, что он не унижен пред другими. Потому (апостол) и доказывает это: «ибо как, – говорит, – тело одно, но имеет многие члены». Видишь ли его глубокую мудрость? Он доказывает, что одно и то же есть единое и многое. Раскрывая еще более этот предмет, присовокупляет: «и все члены одного тела, хотя их и много, составляют одно тело». Не сказал: многие члены принадлежат одному телу, но: «составляют одно тело» многое, и многие члены его есть одно. Если же многое есть единое и единое многое, то где различие, где преимущество, где унижение? «И все, – говорит, – составляют одно»: не просто одно, но, будучи рассматриваемы собственно в отношении к составу тела, все они – одно; а когда они рассматриваются порознь, тогда – различие, и притом различие во всех их. Ни один из них не может сам по себе составить тела, и каждый одинаково недостаточен к тому, чтобы составить тело, а необходимо для этого их соединение; когда многие сделаются единым, тогда и составляется одно тело. Выражая это, он и говорит: «все члены тела, хотя их и много, составляют одно тело». Не сказал: высшие и низшие, но: «хотя их и много», что относится ко всем вообще. Как же они могут быть одно? Когда, оставив различие их, как членов, будешь рассматривать их по отношению к телу. Что глаз, то же и нога, в том отношении, что они – члены и составляют тело; в этом между ними нет никакого различия. Не можешь сказать, что один какой-нибудь член составляет тело сам по себе, а другой нет; в этом отношении они все равны, и все – одно тело.
Сказав и ясно доказав это по общему всем здравому смыслу, (апостол) присовокупляет: «так и Христос». Надлежало бы сказать: так и Церковь, – это именно следовало из предыдущего, – но он не сказал так, а вместо Церкви наименовал Христа, употребив выражение более возвышенное и более пристыдив слушателя. Смысл слов его следующий: так и тело Христово, которое есть Церковь. Как тело и голова составляют одного человека, так и Церковь и Христос, говорит, есть одно; потому и именует вместо Церкви Христа, разумея здесь тело Его. Как наше тело есть нечто единое, хотя состоит из многих членов, так и в Церкви все мы составляем нечто единое; хотя она состоит из многих членов, но эти многие суть одно тело. Таким образом, успокоив и ободрив общеизвестным примером того, кто считал себя униженным, (апостол) оставляет обыкновенные предметы и переходит к другому предмету – духовному, который мог доставить еще больше утешения и ясно показать равенство чести (у членов Церкви). Какому же? «Ибо все мы одним Духом, – говорит, – крестились в одно тело, Иудеи или Еллины, рабы или свободные» (1Кор.12:13). Смысл слов его следующий: один Дух составил из нас одно тело и возродил нас, потому что не иным Духом крещен один, а иным другой. И не только крестивший нас (Дух) есть един, но и то, во что Он крестил, то есть для чего крестил, есть едино, так как мы крестились не для того, чтобы составлять различные тела, но чтобы все мы в точности составляли одно тело в отношении друг к другу, то есть крестились для того, чтобы всем нам быть одним телом.
2. Таким образом и составивший нас един, и то, во что он составил нас, едино. И не сказал (апостол): чтобы мы принадлежали одному телу, но: «мы все в одно тело»: он всегда старается употреблять самые точные выражения. Хорошо также сказал: мы все, включив и себя самого. И я, апостол, не имею, говорит, пред тобой никакого преимущества в этом отношении; и ты тело так, как я, и я так, как ты, и все мы имеем одну и ту же Главу и родились одинаковым рождением, потому и составляем одно и то же тело. Но что я указываю, говорит, на иудеев? И язычников, которые были так далеки от нас, Бог привел в состав единого тела. Потому, сказав: «все мы», он не останавливается на этом, но прибавляет: «Иудеи или Еллины, рабы или свободные». Если же мы, бывшие прежде столь далекими друг от друга, соединились и стали едино, то тем более после соединения нам не следует скорбеть и унывать, так как уже нет места различию. Если Он удостоил одного и того же и язычников и иудеев, и рабов и свободных, то, удостоив, станет ли разделять нас, тогда как самое сообщение дарований служит к совершеннейшему единению? «И все напоены одним Духом. Тело же не из одного члена, но из многих» (1Кор.12:13–14). Т.е. все мы приступаем к одному и тому же таинству, вкушаем от одной и той же трапезы. Почему же он не сказал: мы питаемся одним и тем же телом и пьем одну и ту же кровь? Потому что, наименовав Духа, он означил то и другое, и кровь и плоть; чрез то и другое мы напояемся единым Духом. Впрочем, мне кажется, что он говорит здесь о том наитии Духа, которое совершается над нами при крещении, еще прежде таинства причащения. Напоены – сказал он потому, что это переносное выражение весьма прилично настоящему предмету, как будто бы он говорил о растениях и саде, что все дерева орошаются одним и тем же источником, одной и той же водой. Так точно и мы все, говорит, напояемся одним и тем же Духом, сподобляемся одной и той же благодати. Итак, если единый Дух составил нас, и в едино тело соединил всех нас, – а это означают слова: «крестились в одно тело», – и одну трапезу даровал, и одно и то же орошение сообщил всем, – а это означают слова: «напоены одним Духом», – а столь далеких между собой соединил вместе и многие только тогда составляют тело, когда становятся едино, то о каком твердишь ты различии? Если же скажешь, что членов много и они различны, то знай, что это самое и удивительно и составляет особенность тела, а именно, что в нем многое и различное составляет одно; а если бы не было множества, то не было бы так удивительно и чудно, что тело одно; или лучше, тогда не было бы и тела.
Впрочем, это (апостол) объясняет после, а теперь пока обращается к самым членам и говорит: «если нога скажет: я не принадлежу к телу, потому что я не рука, то неужели она потому не принадлежит к телу? И если ухо скажет: я не принадлежу к телу, потому что я не глаз, то неужели оно потому не принадлежит к телу?» (1Кор.12:15–16). Если бы то, что один меньше, а другой больше, препятствовало входить в состав тела, то не стало бы и всего тела. Потому не говори: я не тело, потому что я меньше других: и нога занимает низшее место, но и она в составе тела. Быть или не быть в составе тела зависит не от положения в том или другом месте, – это производит только различие в месте, – но от слития или раздела; быть или не быть телом зависит от соединения с ним или несоединения. И заметь мудрость (Павла), с какой он представляет ваши члены произносящими эти слова. Как выше он говорил: «это... приложил я к себе и Аполлосу» (1Кор.4:6), так и здесь, чтобы сделать речь свою еще более кроткой и удобоприемлемой, представляет говорящими самые члены, чтобы (читатели), слыша ответ себе от самой природы, обличаясь самым опытом и общим здравым смыслом, не могли более противоречить. Хотя бы, говорит, и вы говорили то же самое и сколько бы ни возражали, вы не можете быть вне тела, потому что как закон природы, так и еще более сила благодати все соблюдает и сохраняет. И смотри, как он избегает излишества: говорит не о всех членах, а только о двух, и притом крайних, о самом высшем – глазе, и самом низшем – ногах. Кроме того представляет ногу говорящей не с глазом, но с рукой, которая немного выше ее, а ухо – с глазом. Как мы обыкновенно завидуем не тем, которые слишком превосходят нас, а тем, которые немного выше нас, так и он делает свое сравнение. «Если все тело глаз, то где слух? Если все слух, то где обоняние?» (1Кор.12:17). Так как он указал на различие членов, упомянул о ногах, руках, глазах и ушах, и тем подал мысль о низшем и высшем достоинстве, то, смотри, как опять утешает и показывает, что это полезно, что оттого преимущественно и бывает тело телом, что члены у него многие и различные. Если бы они все были одно, то и не составили бы тела; потому он и говорит: «А если бы все были один член, то где тело?» (1Кор.12:19). Впрочем это говорит он после; а теперь выражает нечто еще большее, именно, что в таком случае не только не было бы тела, но не было бы и прочих членов: «если все слух, – говорит, – то где обоняние?»
3. Далее, так как (слушатели) еще могли смущаться, он и здесь делает то же, что сделал выше. Как там, утешив указанием на пользу, совершенно заградил им уста, сказав: «все же сие производит один и тот же Дух, разделяя каждому особо, как Ему угодно» (1Кор.12:11), так и здесь, доказав, что все устроено так с пользою, он опять приписывает все воле Божией и говорит: «но Бог расположил члены, каждый в составе тела, как Ему было угодно» (1Кор.12:18). Как о Духе сказал: «как Ему угодно», так и здесь: «как Ему было угодно». Поэтому не спрашивай, почему так, и почему не так. Хотя бы мы могли представить тысячи причин, мы ничем не можем столько же сильно доказать, что это хорошо, сколько словами: как восхотел высочайший Художник, так и сделалось, потому что Он хочет так, как полезно. Если же не должно быть слишком пытливым касательно членов в нашем теле, то тем более – в Церкви. И заметь мудрость (апостола): он указывает не на различие членов по природе или по деятельности, а на различие по местному положению: «но, – говорит, – Бог расположил члены, каждый в составе тела, как Ему было угодно». Хорошо он сказал: каждый, выразив пользу всех их. Ты не можешь сказать, что такой-то член устроил Господь, а такой-то нет; но каждый поставлен так по Его воле; и ноге полезно быть на таком именно месте, а не одной только голове; и если бы (какой-нибудь член) переменил положение, оставил свое место и перешел на другое, то хотя по-видимому занял бы лучшее место, но погубил бы и расстроил все; он потерял бы свое место и не достигнул бы чужого.
«Если бы все были один член, то где тело? Но теперь членов много, а тело одно» (1Кор.12:19–20). Довольно заградив уста указанием на распоряжение Божие, он опять представляет суждения; вообще он не употребляет постоянно того или другого, но меняет и разнообразит речь свою. Кто только заграждает уста, тот смущает слушателя; а кто приучает его требовать на все объяснения, тот вредит его вере. Потому Павел постоянно делает то и другое, чтобы они и не ослабевали в вере и не смущались; заградив уста, опять предлагает объяснение. И посмотри на его искусство в состязании и превосходство его победы: из чего они заключали о неравенстве чести, – т.е. что между ними было большое различие, – из того самого он доказывает, что они имеют равную честь. А как? Вот как: «если бы все были один член, то где тело?» Смысл этих слов следующий: если бы не было между вами великого различия, то вы не были бы телом; не будучи телом, вы не были бы едино; а не будучи едино, вы не имели бы равной чести: если бы вы все имели равную честь, то не были бы телом; не будучи телом, вы не были бы едино; а не будучи едино, как вы имели бы равную честь? Теперь же, так как вы все имеете не одно дарование, то и составляете тело; а будучи телом, вы все составляете едино и ничем не различаетесь друг от друга в том отношении, что составляете тело. Следовательно, это именно различие и производит равенство чести. Потому он и присовокупляет: «но теперь членов много, а тело одно». Представляя себе это, оставим и мы всякую зависть; не будем ни завидовать тем, которые имеют больше дарований, ни презирать тех, которые имеют меньше. Так угодно было Богу; не будем же противиться. Если же ты еще смущаешься, то подумай, что другой часто не в состоянии исполнить твоего дела, и потому, хотя ты меньше его, но в этом отношении превосходишь его; а он, хотя и больше тебя, но в этом отношении меньше, и таким образом вы равны. И в теле члены, по-видимому, маловажные совершают немаловажные действия, но часто причиняют погибель и важным, если будут отделены от них. Что, например, в теле маловажнее волос? Но если уничтожишь их на бровях и ресницах, то отнимешь все благообразие у лица, и глаз уже не будет так красив; хотя потеря не важная, но от ней теряется все благообразие, и не только благообразие, но в большой степени и употребление глаз. Члены наши имеют каждый и свою частную деятельность и общую; равно и красота их есть и частная и общая; и тогда как они по-видимому разделены между собою, на самом деле тесно соединены, так что с повреждением одного повреждается и другой. Смотри: пусть будут у кого-нибудь глаза светлые, щеки улыбающиеся, уста розовые, нос прямой, брови стройные; но, если повредишь что-нибудь из этого, то исказишь общую красоту всего; все будет безобразным, и казавшееся прежде прекрасным представится отвратительным. Если например исказишь только край носа, то во всем произведешь великое безобразие, хотя искажен один только член; и с рукой, если оторвешь хотя ноготь одного пальца, произойдет то же самое.
4. А если желаешь видеть это на деятельности (членов), то отними один палец, и увидишь, что и прочие будут менее деятельны и не так будут исполнять свое назначение. Если же повреждение члена есть общее безобразие и сохранение есть общая красота, то не будем превозноситься и завидовать ближним. Важный член бывает красив и благообразен чрез член маловажный, и глаз украшается бровями; потому тот воюет против самого себя, кто воюет против брата, потому что не только ему вредит, но не малый ущерб наносит и себе самому. Итак, чтобы этого не было, будем заботиться как о себе самих, так и о ближних; подобие тела приложим и ныне к Церкви, и будем пещись о всех, как о собственных членах. И в Церкви есть многие и различные члены, и одни из них важнее, другие маловажнее; так, есть лики девственниц, есть общества вдовиц, есть братства сияющих в целомудренном браке, и много степеней добродетели. Также и в делах милосердия: один раздает все, другие довольствуются только необходимым и сверх того ничего не ищут, иные подают от избытка; но все они взаимно украшают друг друга. Если больший станет унижать меньшего, то всего больше повредит себе самому; так, если дева станет поносить брачную, то не мало потеряет мзды своей; и раздавший все, если станет поносить не сделавшего этого, много потеряет заслуг своих.
Но что я говорю о девах, вдовицах и людях нестяжательных? Что уничиженнее просящих милостыни? Однако и они приносят в Церкви великую пользу, находясь постоянно при дверях храма и составляя великое украшение, так что без них не была бы совершенна полнота Церкви. Это видели и апостолы, и потому в самом начале постановили правила как о всем прочем, так и о вдовицах, и прилагали о них такое попечение, что поставили (для служения) им семь диаконов. Когда я исчисляю членов Церкви, то, называя епископов, пресвитеров, диаконов, девственниц и воздержных, призываю также и вдовиц, потому что и они исполняют не маловажную службу. Ты приходишь (в церковь), когда захочешь; а они день и ночь здесь присутствуют и поют, делая не для одной только милостыни, потому что если бы они только этого хотели, то могли бы ходить на торжище и просить на перекрестках; но они имеют не мало и благочестия. Посмотри, в какой они печи бедности, и между тем ты не услышишь, чтобы они когда-нибудь роптали, или выражали огорчение, как делают многие из богатых; иные из них часто бывают голодные, другие постоянно зябнут от холода, и однако проводят жизнь в благодарении и славословии. Подашь ли им овол, они благодарят и высказывают подавшему тысячи благожеланий; не дашь ли ничего, они не огорчаются, но и тогда благословляют и сохраняют любовь, довольствуясь насущным пропитанием. Но, скажешь, они терпят по необходимости, хотя бы и не хотели этого. Почему так, скажи мне? Для чего произнес ты эти горькие слова? Разве нет постыдных ремесл, прибыльных для стариков и для старух? Разве они не могли бы, если бы не хотели вести честную жизнь, получать и оттуда пропитание с великим избытком? Разве не видишь, сколько в этом возрасте людей, развращающих и пособствующих разврату, или имеющих другие подобные занятия, которые доставляют им пропитание и даже роскошь? Но они не таковы, а готовы скорее умереть с голода, нежели посрамить свою жизнь и потерять спасение; они сидят целый день, предлагая тебе средство к спасению. Не так успешно врач, простирая руку и прилагая железо, очищает гнилые раны, как нищий, протягивая руку и получая милостыню, изглаждает струпы язв; и, что особенно удивительно, он без боли и страданий совершает это превосходное врачевание. Не менее нас, сидящих пред народом и поучающих вас полезному, поучает и он своим молчанием и видом, сидя у дверей церковных. Мы каждый день внушаем вам: не высокомудрствуй, человек; скоротечно и непостоянно естество человеческое; юность спешит обратиться в старость, красота в безобразие, сила в немощь, честь в бесчестие, здоровье в болезнь, слава в посрамление, богатство в бедность; все наше подобно быстрому потоку, который не может нигде остановиться, но быстро стремится вниз.
5. То же самое и еще больше того внушают и они своим видом и примером, и внушение их есть самое ясное. Сколько сидящих теперь вне (храма) красовались в юности и совершали великие дела? Сколько из этих безобразных превосходили многих и крепостью тела и красотой лица? Не сомневайтесь и не смейтесь: жизнь исполнена множества таких примеров. Если многие из бедных и низких часто делались царями, то что удивительного, если иные из великих и славных стали низкими и бедными? Первое гораздо более удивительно, а последнее весьма обыкновенно. Потому следует не сомневаться в том, что некоторые из них отличались искусствами, воинскими делами или богатством, но жалеть о них с великим состраданием и опасаться самим за себя, чтобы и нам не потерпеть когда-нибудь того же; ведь и мы – люди и подлежим той же скоротечной перемене. Но, может быть, кто-нибудь из неразумных и склонных к смешливости станет недоумевать и смеяться над вами, и скажет: когда ты перестанешь говорить о бедных и нищих, предсказывать нам несчастья, проповедовать нищету и стараться сделать нас нищими? Нет, не нищими стараюсь я сделать вас, когда говорю это; но стараюсь доставить вам небесное богатство, подобно как напоминающий здоровому о больных и описывающий их страдания говорит это не для того, чтобы сделать его больным, но чтобы сохранить его здоровье и страхом их несчастий предохранить его от беспечности. Для вас бедность кажется чем-то страшным и ужасным даже по одному названию; но потому мы и бедны, что боимся бедности, хотя бы имели тысячи талантов. Не тот беден, кто не имеет ничего, но тот, кто страшится бедности, подобно как и между несчастными мы оплакиваем и называем жалкими не тех, которые терпят великие бедствия, но тех, которые не умеют переносить даже невеликих; напротив, кто умеет переносить их, тот достоин похвал и венцов. А что это так, скажи, кого мы хвалим из ратоборствующих: тех ли, которые, получая множество ударов, не унывают и стоят с поднятой головой, или тех, которые обращаются в бегство при первых ударах? Не тех ли мы увенчиваем, как доблестных и мужественных, а над этими не смеемся ли, как над робкими и трусливыми? Так же будем поступать и в делах житейских: того, кто переносит все легко, подобно мужественному и все претерпевшему подвижнику (Иову), будем увенчивать, а того, кто трепещет и боится несчастий и еще прежде, нежели получит удар, умирает от страха, будем оплакивать. И в ратоборствах, если кто прежде, нежели поднимет свою руку, и едва только увидит поднятую руку противника, обращается в бегство, хотя еще не получил удара, то такой подвергается осмеянию, как слабый, изнеженный и неискусный в подобных подвигах.
То же самое бывает и с теми, которые боятся бедности и не могут вынести даже одного ее ожидания. Следовательно, не мы делаем вас несчастными, а вы сами себя. Как не посмеяться над тобой диаволу, когда он видит, что ты еще прежде удара боишься опасности и трепещешь? Или лучше сказать, если для тебя так страшно опасение, то он даже не почтет нужным поражать тебя, но, предоставив обладать богатством, одним опасением потерять его сделает тебя мягче всякого воска. Мы, так сказать, уж от природы таковы, что, испытав что-нибудь, чего боимся, потом считаем это не так страшным, как раньше, до опыта. Потому, чтобы ты не приобрел и этой добродетели, диавол держит тебя в сильном страхе, истощая тебя, как воск на огне, опасением бедности прежде, нежели ты испытаешь ее на деле. Подлинно мягче всякого воска и несчастнее по жизни самого Каина тот, кто боится за то, что приобрел любостяжанием, скорбит о том, чего не имеет, и трясется над тем, что имеет, заключив у себя богатство, как неблагодарного раба, и сам будучи осаждаем разнообразными и постыдными страстями. Постыдное пожелание, разнообразный страх, беспокойство и трепет обуревают его со всех сторон, и он уподобляется кораблю, отовсюду гонимому противными ветрами и подвергающемуся частым треволнениям. Гораздо лучше было бы такому человеку умереть, нежели терпеть непрестанную бурю, подобно как и Каину лучше было бы умереть, нежели непрестанно трепетать.
Итак, чтобы и нам не потерпеть того же, будем противиться козням диавола, расторгать его сети, притуплять острие тяжкого копья его и заграждать ему всякий доступ к нам. Если ты будешь презирать любостяжание, то он не будет иметь места, где бы поразить тебя, не будет иметь возможности приступить к тебе, потому что ты исторгнул корень зла; а когда нет корня, то не произрастет и дурной плод. Мы постоянно говорим и не перестанем говорить это; а имеют ли слова наши какой-нибудь успех, это покажет тот день, который откроется огнем, обнажит дела каждого и обнаружит, у кого светильники светлы и у кого не таковы. Тогда откроется, у кого есть елей и у кого нет. Впрочем, да не останется никто тогда чуждым этого утешения, но да окажутся все богатыми человеколюбием и, имея светлые светильники, войдут вместе с Женихом! Нет ничего страшнее и прискорбнее слов, которые услышат тогда от Жениха отходящие отсюда без щедрой милостыни: «не знаю вас» (Мф.25:12). Да не услышим мы этого, но да услышим сладчайшие и вожделеннейшие слова: «приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира» (Мф.25:34). Таким образом мы станем жить блаженной жизнью и удостоимся всех благ, превосходящих самый ум человеческий, которых и да сподобимся все мы благодатию и человеколюбием (Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь).