Письма 44–86 #2

62. Письмо к Паммахию

Если, заботясь о благообразии тела, медицина хочет дать надлежащий цвет залеченной ране и стянутой шрамом коже, то повторяет болезненную операцию. Так и я, запоздалый утешитель, неблаговременно молчавший в продолжение двух лет, опасаюсь, не еще ли неблаговременнее я буду говорить теперь и, касаясь раны твоего сердца, излеченной временем и размышлением, не растравлю ли ее своим напоминанием. Ибо, какой жесткий слух, какое выбитое из кремня и вскормленное молоком гирканских тигриц сердце может без слез слышать имя твоей Павлины? Кто может равнодушными глазами смотреть, как увядает, преждевременно срезанная, раскрывающаяся роза, махровый бутон, увядает, не развернувшись в букет мира, не развившись красными листьями по всей окружности? Разбита драгоценнейшая жемчужина, сокрушен великолепнейший изумруд. Какое благо в здоровье, – показывает болезнь; цену того, что имели, мы понимаем больше, когда его потеряем.

Мы читаем о плодах троякого рода на ниве доброй земли – во сто, шестьдесят и тридцать раз (Мф. 23). В трех женах, соединенных и кровью и добродетелью, я узнаю три награды Христа. Евстохия собирает цветы девства; Павла влачит трудное поприще вдовства; Павлина соблюдает в чистоте брачное ложе. Мать, поддерживаемая таким сонмом дочерей, на земле достигает всего того, что Христос обещал на небе. И для того, чтобы из одного дома составлялась колесница (guadriga) благочестия и чтобы добродетелям женщин соответствовали и мужчины, в спутники им присоединяется Паммахий, истинный херувим Иезекииля, родственник, зять, супруг^[62], или лучше возлюбленнейший брат, ибо святые узы духа не терпят брачных наименований. Этою колесницею правит Иисус. Об этих конях и Аввакум воспевает: возсядеши на кони твоя, и яждение твое спасение (Аввак. 3, 8). Не одинаковые по силе с одинаковым одушевлением стремятся они к победе. Разноцветные, но единодушные в стремлении кони несут одно ярмо правящего, не дожидаясь ударов бича, но одушевляясь от словесных увещаний.

Скажем нечто и из философов. Стоики говорят о четырех добродетелях, так близких между собою и взаимно соединенных, что не имеющий одной, не имеет и прочих: мудрости, справедливости, мужестве и воздержании. Каждый из нас имеет все эти добродетели, и однакоже так, что выдается в каждой из них. Ибо кто мудрее того, который, презрев буйство мира, последовал Христу – Божией силе и Божией премудрости? Что справедливее матери, которая, разделив между детьми имение, презрением к богатству научила, что должны любить дети? Что мужественнее Евстохии, которая обетом девства разрушила преграду благородного звания и гордость консульского происхождения, и в первом городе первую фамилию подчинила целомудрию? Что воздержнее Павлины, которая, читая изречение апостола: честен брак и ложе нескверно (Евр. 13, 4), не осмеливаясь домогаться ни счастья сестры, ни умеренности матери, пожелала лучше быть совершенною в более смиренных подвигах, чем колебаться неровною поступью в более возвышенных, – хотя, однажды вступивши в брак, днем и ночью ни о чем другом не думала, как о том, чтобы, после плодов брака, получить возмездие по степени своего целомудрия, и «женщина, явившись руководительницею столь великого дела» (Aeneid. 1), и мужа присоединила к своему обету, не оставляя, а надеясь найти в нем спутника спасения. И тогда как после частых преждевременных родов и при очевидной возможности деторождения не отчаивается иметь детей и желание тещи, и печаль мужа предпочитает своей слабости; она отчасти уже пострадала по примеру Рахили и вместо сына печали (Быт. 36, 18) родила в муже наследника своего обета. Из верных источников я узнал, что она не хотела служить первому благословению Божию: раститеся и множитеся и наполните землю (Быт. 1, 29) и брачным обязанностям, но желала детей для того, чтобы рождать Христу девственниц.

Читаем, что жена священника Финееса, услышав о взятии в плен ковчега Господня, вдруг почувствовала болезнь чрева и родила сына Икабода (1Цар. 4, 19) и на руках прислуживавших женщин умерла вместе с сыном. От первой (Рахили) рождается Вениамин, т. е. сын добродетели, от второй, по имени ковчега – славный священник Божий^[63]. Нам по успении Павлины церковь родила Паммахия монаха, по знаменитости отца и супруги патриция, богатого милостынями, высокого смирением. Апостол пишет к Коринфянам: видите звание ваше, братие, яко не мнози премудри, не мнози благородни (1Кор. 1, 26). Это нужно было при начале рождающейся церкви, чтобы зерно горчичное понемногу возрастало в дерево (Лук. 13, 19), чтобы закваска евангелия поднимала всю массу церкви мало-помалу. В наши времена господствует Рим, чего мир прежде не знал. Тогда в числе христиан редкие были мудры, сильны, благородны. Теперь в числе монахов много мудрых, сильных, благородных. Всех их мудрее, сильнее, благороднее мой Паммахий, – великий из великих, первый из первых, архистратиг монахов. Таких-то детей дала нам своею смертью Павлина; и при жизни она таких желала иметь. «Возвеселись неплодная, нераждающая; провозгласи и воскликни нечревоболевшая» (Ис. 54, 1), потому что ты вдруг родила столько детей, сколько бедных в Риме.

Блестящие драгоценные камни, которыми прежде украшались шея и лицо, теперь насыщают желудки нищих. Шелковые платья и золото, растянутое в нити, переменены теперь на мягкие шерстяные одежды, которые защищают от холода, а не обнажают тщеславия. Слепой, который протягивает руку и часто зовет там, где нет никого, – теперь наследник Павлины и сонаследник Паммахия. Безногого, влачащегося всем телом, поддерживают нежные руки девицы. Двери, которые прежде впускали толпу поздравителей, теперь осаждаются бедными. Один смертельно мучится с распухшим животом; другой безъязычный и немой, не имея даже возможности просить, еще более просит – потому, что не может просить. Этот, расслабленный с малолетства, не себе просит милостыню; тот, разлагающийся от желтухи, переживает свой труп.

«Хотя бы я имел и сотню уст и сотню языков,

Не мог бы перечислить болезней все названья» (Aeneid. 6).

Он ходит в сопровождении этой толпы, в них согревает Христа, их нечистотою убеляется. Так поспешает на небо благотворитель бедных, милосердный к неимущим. Другие мужья на могилах жен садят фиалки, розы, лилии, прекрасные цветы и этими занятиями облегчают печаль сердца. Наш Паммахий святой прах и достопочитаемые кости окропляет бальзамом милостыни. Такими украшениями и благовониями он согревает покоящийся прах, зная написанное: «как вода угашает огонь, так и милостыня грех» (Сир. 3, 30). Какое значение имеет милосердие и какие награды влечет она за собою, – об этом подробно говорит в обширном сочинении св. Киприан и свидетельствует своим примером Даниил, который если хотел, чтобы нечестивейший царь выслушал его, то имел в виду своею поддержкою спасти несчастного. Радуется матерь, имея наследницею такую дочь. Она не жалеет, что имение перешло в другие руки, когда видит, что оно раздается тем же, кому и она сама хотела. Еще более она радуется, что ее намерения выполняются без ее усилий. Имение не потеряно, а только переменился распорядитель.

Кто поверил бы, что потомок консулов, украшение Фурианского рода, среди пурпуровых одежд консулов является в темной тунике и не стыдится товарищей, сам смеясь над теми, кто осмеивает его? «Есть стыд, который ведет к смерти, и есть стыд, который ведет к жизни» (Сир. 4:25). Первая добродетель монаха – презирать суд людской и помнить всегда слово апостола: аще бых еще человеком угождал, Христов раб не бых убо был (Гал. 1, 10). И пророкам говорит Господь, что он положит лицо их как город медный и камень адомантовый и столп железный (Иер. 1, 18), чтобы не страшились они преследований народа, но строгостью лица сокрушали бесстыдство посмевающихся (Иезек. 3, 8). Умы, богато одаренные, поддаются скорее стыду, чем страху, и стыд иногда побеждает тех, кого не побеждают мучения. Дело не маловажное, что человек благородный, человек образованный, человек богатый, избегает на улицах общения с знатными людьми, смешивается с толпою, пристает к бедным, присоединяется к невеждам, и из начальника делается простым человеком. Но чем он смиреннее, тем выше.

Жемчужина видна и в навозе, и блеск чистейшего драгоценного камня сияет и в грязи. Это именно обетовал и Господь, говоря: прославляющия мя прославлю (1Цар. 2, 30). Пусть другие понимают это в отношении к будущему, когда печаль преложится в радость и с прехождением мира не прейдет слава святых – я и в настоящем вижу исполнение обетований, данных святым. Прежде чем он (Паммахий) стал служить всею мыслью Христу, он был известен в сенате, но и многие другие имели проконсульские шапки: такого рода почестями наполнен весь мир. Он был первый, но между первыми. Иных он превосходил по достоинству, но и был ниже иных. Почетное звание теряет свою цену, когда его имеют многие, и даже у людей, достойных почести, унижается, если ее имеют многие недостойные. Поэтому с особенною похвалою Цицерон говорит о Цезаре, что когда хотел наградить некоторых, то не дал им известных почестей, а перемешал самый порядок их. А теперь все церкви Христовы говорят о Паммахии. Мир удивляется этому бедняку, которого прежде не считал богатым. Что почетнее консульства? Звание это – однолетнее, и прежний консул оставляет его, когда его место занимает другой. Лавровые венки, при множестве их, не заметны, и триумфы иногда теряют свой блеск от недостойных триумфаторов. Что прежде преемственно передавалось между патрициями и было достоянием одной аристократии, чего, по незнатности рода, считался недостойным консул Марий, победитель Нумидии, Тевтонцев и Кимвров, что годами за храбрость заслужил Сципион – теперь этим владеет только одно военное сословие, и блестящая тога с вышитыми пальмами покрывает теперь людей, бывших когда-то крестьянами. И так мы получили больше, чем сколько отдали. Потеряли ничтожное, имеем великое. Обетования Христа исполняются сторицею. И Исаак некогда сеял на таком же поле; приготовившись к смерти, он прежде Евангелия понес евангельский крест.

Аще хощеши, говорит, совершен быти, иди, продаждь имение твое и даждь нищим, и гряди в след мене (Мф. 19, 21). Если хочешь быть совершен. Великое всегда предлагается на волю слушателей. Поэтому и апостол не заповедует девства, поскольку Господь, говоря о скопцах, оскопивших себя ради царства небесного, в заключение сказал: могий вместити да вместит (там же ст. 12), ибо ни хотящаго, ни текущаго, но милующаго Бога (Рим. 9, 10). Если хочешь быть совершенным. Не налагается на тебя необходимое требование, – чтобы только доброе произволение твое достигало награды. Итак, если хочешь быть совершенным, желаешь быть таким, как пророки, апостолы, как Христос, продай, и не часть имения, чтобы страх бедности не служил поводом к неверности, и чтобы не погибнуть с Ананиею и Сапфирою, – а все, что имеешь. И продавши, дай бедным, а не богатым, не надменным. Дай для поддержания нужды, а не для умножения богатства. И читая изречения апостола: да не заградиши устен вола молотяща (1Кор. 9, 9), достоин делатель мзды своея (1Тим. 5, 18) и служащие алтарю от святилища ядят (1Кор. 9, 13), помни и другое изречение того же апостола: имеюще пищу и одеяние, сими довольни будем (1Тим. 6:8). Где увидишь дымящиеся блюда колхидских птиц, жареных на легком огне, серебро, ретивых иноходцев, косматых мальчиков, дорогие одежды, разукрашенные ковры, там благодетельствуемый богаче благодетеля. Давать не бедным принадлежащее бедным в некотором роде святотатство. Но для совершенного человека недостаточно презирать богатство, раздавать деньги и пренебрегать тем, что в минуту можно и потерять и приобрести. Это делал и Кратес Фивянин, делал Антисоен, делали весьма многие, известные за самых безнравственных людей. Ученик Христа должен представлять в себе больше, чем философ мира, животное тщеславия и продажный раб народного мнения и молвы. Недостаточно для тебя презирать богатство, если при этом ты не следуешь Христу. А следует Христу тот, кто оставляет жизнь греховную и сопутствует добродетели. Мы знаем, что Христос есть премудрость. Сокровище это произрастает на поле писаний, драгоценный камень этот покупается за много жемчуга. А если полюбишь пленную жену, т.е. мудрость мирскую, и будешь увлечен ее красотою, то обстриги ее, обрежь приманки волос, – привлекательные фразы, вместе с негодными ногтями. Омой ее пророческим мылом и тогда, возлегши с тобой, пусть скажет она: шуица его под главою моею и десница его объимет мя (Песн. 2, 6) и пленница даст тебе много детей и из моавитянки сделается израильтянкою. Христос есть освящение, без которого никто не узрит лица Божия. Христос искупление. Он искупитель и цена, Христос – все, так что оставивший все ради Христа, в Нем одном обретает все и дерзновенно может исповедовать: «часть моя – Господь» (Псал. 72, 26).

Знаю, что ты ревностен к божественной мудрости и не учишь, как некоторые безумцы, тому, чего не знаешь, прежде сам изучишь, чему имеешь учить. Простые письма твои благоухают пророками, отзываются апостолами. Ты не стараешься о напыщенном красноречии и не строишь силлогизмов из избитых мыслишек, подобно детям. Скоро поднимающаяся пена распадается, и опухоль, хотя бы и больная, не признак здоровья. Известно изречение Катона: «если хорошо, то скоро», – над которым (изречением) мы когда-то, еще бывши мальчиками, смеялись, когда это во введении в науку требовалось от совершенного оратора. Ты помнишь, я думаю, о нашем взаимном уклонении от этого правила, тогда как весь атеней учеников согласовался с наставлением: «если хорошо, то скоро». Счастливы были бы искусства, говорит Фабий, если бы о них судили одни художники. Поэта не может разгадать тот, кто не умеет сложить стиха; кто не знает различных мнений, тот не может понимать философов. Художники больше одобряют искусно сделанное, хотя бы и неприятное для глаз. Отсюда можешь заключить, как тяжело наше положение: нужно становиться на сторону общественного мнения и в обществе благоговеть пред тем, кого презирал бы, увидевши наедине. Я коснулся этого мимоходом, для того, чтобы ты, довольствуясь отзывами людей опытных, не слишком заботился о том, какие слухи распускают об уме твоем невежды, а ежедневно, как тайник Христа и сотаинник патриархов, пил от глубины пророков.

Читаешь ли, пишешь ли, бодрствуешь или спишь, пусть всегда трубою в ушах у тебя звучит любовь. Эта труба пусть возбудит душу твою; воспламененный этою любовью, ищи на ложе твоем, кого желает душа твоя (Песн. 3, 1), и с дерзновением говори: я сплю, а сердце мое не спит (Песн. 5, 2). И когда найдешь его и удержишь при себе, не выпускай. И если, немного задремавши, ты его выпустишь из рук, то не впадай тотчас в отчаяние. Выйди на улицы, заклинай дщерей иерусалимских (Песн. 3, 5); ты найдешь его в полдень возлежащего за столом, утомленного, опьяненного, мокрого от ночной росы, в толпе приятелей, в различных благовониях, среди райских наслаждений. Дай ему от сосцев твоих, пусть напитается от прекрасной груди, пусть успокоится посреде предел, криле голубине посребрене, и междорамия ея в блещании злата (Псал. 67, 14). Тот младенец и отрок, который питается маслом и медом (Ис. 7, 15), который воспитывается среди гор богатых сыром, скоро возрастает в юношу, быстро сокрушает в тебе врагов, мгновенно разрушает Дамаск и побеждает царя ассирийского.

Слышал я, что ты на римской пристани устроил странноприемницу, – на Авзонском берегу возрастил отрасль от дерева Авраамова^[64]. Как Эней, ты раскидываешь новый лагерь, и при струях Тибра, где некогда он, вынужденный голодом, не пощадил заветных корок и четвероугольных кусочков хлеба, ты строишь нам маленький городок, т.е. дом хлеба (Вифлеем) и за продолжительный голод вознаграждаешь неожиданным изобилием. Слава тебе!.. Ты превосходишь наши начинания, занимаешь высшее место, от основания достигаешь до вершины; первый между монахами, в первом городе, следуешь первому патриарху. Лот, что в переводе значит уклоняющийся, пусть избирает низменные места^[65] и, по букве Пифагора^[66], следует более легкому и удобоисполнимому; а ты с Сарою приготовляй себе надгробный памятник в делах возвышенных и неудобных (Быт. 23). Пусть подле будет город языческого образования: с погибелью исполинов, сынов Енака, потомство твое возвеселится и возрадуется. Богат был Авраам золотом, серебром, стадами, имением, одеждами (Быт. 24); имел столько домочадцев, что тотчас после известия об опасности мог вооружить войско из отборных юношей и, настигши в Дане, умертвил четырех царей, от которых бежали пять царей: при таком щедром хлебосольстве, он, за то, что не отвергал людей, удостоился принять Бога. Он не приказывал рабам и рабыням служить своим гостям и не уменьшал цену доброго дела, которое указывал, помощью других, но, как будто нашедши добычу, один с своею Сарою заботился об угощении. Сам умыл ноги, сам на плечах принес тучного тельца из стада, стоял как слуга во время обеда странников и, не вкушая сам, предлагал яства, приготовленные руками Сары.

Увещеваю тебя, возлюбленнейший брат, во имя любви, которою люблю тебя – не только стяжания, но и себя самого приноси Христу, жертву живую, святую, благоугодную Богу, разумное служение твое (Рим. 12, 1) и, подражая Сыну человеческому, который пришел не да послужат ему, но послужити (Мф. 20, 28). Что сделал патриарх для странников, то же оказал Учитель и Господь своим ученикам и слугам. Кожу за кожу и вся елика имать человек даст за душу свою: обаче коснися, говорит диавол, плоти его, аще не в лице тя благословит (Иов. 2, 4–5). Исконный враг знает, что борьба внутренняя бывает сильнее, чем борьба из-за богатства. Привходящее отвне легко оставляется, раздор внутренний опаснее. Связанное можно разделить, соединенное внутренне нужно рассечь. Закхей был богат, апостолы бедны. Он возвратил четверицею несправедливо приобретенное, половину оставшегося имения раздал нищим, принял в дом Христа, спасение было дому его (Лук. 19); и, однако, поскольку он был мал и не мог дорасти до высоты апостольской, не был включен в число двенадцати апостолов. А апостолы, как ничего не имели из богатства, так равно и по внутреннему расположению оставили весь мир. Если мы приносим Христу стяжания с душою своею, то он с благоволением примет их; а если мы внешнее отдаем Богу, а внутреннее дьяволу, то разделяем поровну и Господь говорит нам: егда аще право принесл еси, право же не разделил еси, не согрешил ли еси (Быт. 4, 7)?

Что ты, из рода патрициев, первый между первыми сделался монахом – это пусть служит для тебя побуждением не к гордости, а к смирению, если ты знаешь, что Сын Божий сделался сыном человеческим. Как ни будешь смиряться ты, не будешь уничиженнее Христа. Положим, ты ходишь босыми ногами, облекаешься в ветхую тунику, уравниваешься с бедными, благосклонно ходишь в хижины нищих, служишь оком слепых, рукою немощных, ногою хромых, сам носишь воду, рубишь дрова, складываешь печь: но где узы, где заушения, где заплевания, где бичевания, где страдания, где смерть? И если сделаешь все, что я сказал, то твоя Евстохия и Павла будут превосходить тебя если не по силе подвига, то наверно по своему полу. Я еще не был в Риме, тогда пустыня удерживала меня (если бы навсегда удержала!), когда, при жизни тестя твоего Токсоция, они служили миру. Но вот слышу, что они, не могшие терпеть уличной грязи, которых евнухи носили на руках, которым очень трудно было переступать по неровной почве, для которых тяжела была шелковая одежда и нестерпим солнечный жар, – теперь, одетые в грязное платье, скромные и сравнительно с прежним довольно сильные, – делают свечи, топят печь, метут мостовую, чистят овощи, готовят кушанья, накрывают столы, подают чаши, наливают блюда, бегают туда и сюда. С ними, конечно, живет много девиц: неужели, они не могли поручить другим подобных занятий? Но они не хотят и в телесном труде уступать тем, коих они превосходят силою духа. Я говорю это не потому, что сколько-нибудь сомневаюсь в ревности твоей, а для того, чтобы еще более возбудить тебя в подвиге и в сильном ратоборце усилить одушевление новым жаром.

Построив в этой провинции монастырь и около него гостиницу, чтобы как-нибудь и теперь Иосиф с Мариею, пришедши в Вифлеем, не остались без гостиницы (Лук. 2), мы так стеснены множеством монахов, стекающихся со всего света, что не можем ни оставить начатого дела, ни продолжать его выше своих средств. Поэтому, так как у нас случилось почти по слову Евангелия – что мы наперед не рассчитали издержек на постройку башни (Лук. 14, 28–39), то мы были вынуждены послать в отечество брата Павлиниана, с тем, чтобы он продал полуразрушенные поместья, избежавшие рук варваров, и имения наших общих родителей, – чтобы, оставляя начатое святое дело, не подать повода к посмеянию для порицателей и завистников.

В конце письма я вспомнил, что в нашей колеснице и не без значения, – нет пятой – Блезиллы. Я почти забыл поговорить о той, которая первая из вас предварила к Господу. Пятеро теперь как бы разделились на троих и двоих; она с сестрою Павлиною наслаждается мирным сном, а ты среди двух легче будешь воспарять ко Христу.

63. Письмо к Каструцию

Священный сын мой, диакон Ираклий, известил меня, что, желая видеть нас, ты достиг уже Циссы, ты – человек из Паннонии, т.е. животное сухопутное, – не побоялся бурь Адриатического моря и подвергся опасностям моря Эгейского и Ионическаго, – и осуществил бы свое желание, если бы не удержала тебя нежная любовь братьев. Благодарю и считаю исполненным твое намерение. В друзьях ценится не дело, а расположение; первое оказывается часто врагами, последнее производит одна любовь. Вместе с этим прошу тебя не думать, что телесный недуг, которым ты страдаешь, произошел у тебя вследствие греха. Апостолы, подозревая это в слепорожденном и вопросив Господа Спасителя: кто согреши, сей ли или родители его, яко слеп родися, получили ответ: ни сей согреши, ни родителя его: но да явятся дела Божия на нем (Иоан. 9, 2–3). Как много мы видим язычников и иудеев, еретиков и неправоверующих, которые пресмыкаются в грязи разврата, обагряются кровью, которые свирепее волков и хищнее коршунов, – и, тем не менее, бич не приближается селениям их (Пс. 90), они не наказываются с другими людьми и поэтому надмеваются против Бога и даже до неба восходят уста их. И, напротив, знаем, что мужи святые страдают в болезнях, несчастиях, нищете и иногда говорят: еда всуе оправдах душу мою и умых в неповинных руце мои (Псал. 72, 13) и тотчас, упрекая себя, рассуждают: аще повем тако, се роду сынов твоих преступих (ст. 15). Если ты думаешь, что причина слепоты грех и что гнев Божий производит то, что часто излечивают врачи, то ты должен будешь обвинить во грехе бесхитростного Исаака, который до того был слеп, что по ошибке даже дал благословение тому, кому не хотел; должен будешь обвинить Иакова, у которого помрачилось зрение и который, внутренними очами и пророческим духом прозревая далекое будущее и провидя Христа, имеющего произойти от царского рода, не мог видеть Ефрема и Манассию (Быт. гл. 27, 48 и 49). Кто из царей святее Иосии? Он был убит египетским оружием. Кто выше Петра и Павла? – Их кровью обагрен был меч Нерона. И (чтобы не говорить о людях) Сын Божий потерпел поношение креста: неужели после этого ты считаешь блаженными тех, кои наслаждаются счастьем и удовольствиями мира сего? Великий гнев тот, когда Бог не гневается на грешников. Поэтому и у Иезекииля он говорит Иерусалиму: «не разгневаюсь на тебя, ревность моя отступила от тебя» (Иезек. 16, 42); его же бо любит Господь, наказует (Притч. 3:12) и биет всякаго сына, его же приемлет (Евр. 12, 6). Отец вразумляет только того, кого любит; учитель наказывает только того ученика, в котором замечает более сильные способности; врач уже отчаивается, если перестает лечить. Поэтому размышляй так: как Лазарь восприял злая в животе своем (Лук. 16, 25), так и я с радостью потерплю страдания в жизни настоящей, чтобы приобрести славу в жизни будущей; ибо Господь не отмстит дважды за одно и тоже (Наум. 1, 9). В книге Иова повествуется, почему этот святой и непорочный и неправедный муж столько претерпел в жизни своей.

Чтобы сверх меры долго не распространяться о древних событиях, я расскажу тебе маленькую историю, случившуюся во времена моего детства. Когда Афанасий, епископ Aлександрийский, для опровержения еретиков (ариан), вызвал в Александрию св. Антония, и когда к этому последнему пришел Дидим, ученейший муж, лишенный зрения, то между прочими рассуждениями относительно св. писания, удивляясь уму Дидима и восхваляя силу духа его, св. Антоний спросил его: не печалит ли тебя лишение телесных очей? Когда Дидим в смущении молчал, то, спросив его во второй и третий раз, св. Антоний, наконец, вынудил его откровенно сознаться, что он сожалеет об утрате зрения. Тогда Антоний сказал ему: «я удивляюсь, что мудрый муж скорбит о потере того, что имеют и муравьи и мухи и комары, и не радуется, что имеет то, чего удостоились одни святые и апостолы». Из этого можешь заключить, что гораздо лучше видеть духом, нежели телом, и иметь те глаза, в кои не может попасть сучец греха (Лук. 6). Хотя в этом году ты не будешь у нас, но мы не отчаиваемся в твоем посещении. Если священный диакон, податель письма, опять будет задержан твоими ласками, и ты прибудешь сюда вместе с ним, то я охотно перенесу эту отсрочку, в надежде, что замедление расплаты вознаградится большими процентами.

64. Письмо к Океану

Никогда я не думал, сын Океан, чтобы милосердие Владыки подвергалось нареканию виновных и чтобы вышедшие из темниц, после позора и цепей, сожалели об освобождении других. В евангелии завидующему чужому спасению говорится: друже, аще око твое лукаво есть, яко аз благ есмь? (Мф. 20:15). Идеже умножися грех, преизбыточествова благодать (Рим. 5, 20). Истреблены были все первенцы египетские (Исх. 12), а между тем даже скот израильский не был оставлен в Египте. Вот возникает каинитская ересь, давно издохшая ехидна поднимает сокрушенную голову и уже не отчасти, как обыкновенно прежде, а всецело подрывает таинство Христово. Она говорит, что есть некоторые грехи, которые Христос не может очистить своею кровью и что от закоренелых грехов в телах и душах остаются столь глубокие раны, что не могут быть исцелены врачеством Его. Что иное говорит эта ересь, как не то, что Христос умер напрасно? А конечно, Он умер напрасно, если некоторых не может оживотворить. Неправду, следовательно, говорит Иоанн Креститель, и перстом и устами указывая на Христа: се Агнец Божий, вземляй грехи мира (Иоан. 1, 29), если еще в мире есть люди, грехи которых не подъял Христос. Ибо или нужно доказать, что неискупленные милосердием Христа не принадлежат миру, или, если принадлежат, то нужно избрать другое из двух. Освобожденные от грехов доказывают силу Христа, неосвобожденные говорят о Его бессилии. Но не будем думать о Всемогущем, что Он в чем-нибудь бессилен: вся яже Отец творит, сия и Сын такожде творит (Иоан. 5, 19). Слабость Сына падает на Отца. Все члены Агнца преисполнены; все послания Апостола возвещают благодать Христа. И чтобы не казалось мало простого обетования благодати, говорит: благодать вам и мир да умножится (1Петр. 1, 2) Обещается умножение, а мы проповедуем скудость.

Но к чему это? Ты имеешь в виду свою задачу: Картерий, епископ Испанский, человек престарелый и по летам и по священству, прежде крещения женился на одной, а после крещения, по смерти первой, на другой жене; ты думаешь, что он поступил вопреки наставлению апостола, который, исчисляя качества епископа, предписал рукополагать во епископа единые жены мужа. Но я удивляюсь, что ты выставляешь на вид одного, тогда как такими рукоположениями наполнен весь мир. Не говорю ни о пресвитерах, ни о низшей степени; если захочу поименно перечислить только епископов, то соберется такое число, что будет больше бывших на Ариминском соборе. Впрочем, неприлично защищать одного, как бы обвиняя многих и оправдывать множеством согрешающих того, кого не можешь оправдать разумными основаниями. В Риме один весьма образованный человек предложил мне, как говорится, рогатый силлогизм, чтобы, куда бы я ни поворотился, запутывать меня теснее и теснее. Жениться, спросил он, грех или нет? Я, не умея избежать подвоха, в простоте сказал, что не грех. Затем он предложил другой вопрос: в крещении отпускаются добрые дела или злые? И на это с тою же простотою я сказал, что отпускаются грехи. Когда я считал себя безопасным, оттуда и отсюда стали вырастать для меня рога и развертываться прежде скрытая засада. Если, сказал он, жениться не грех, а крещение отпускает грехи, то сохраняется в силе все, что не отпускается. У меня стало темнеть в глазах, как будто меня ударил самый сильный боец, но тотчас, вспомнивши софизм Хризиппа: «если ты лжешь, и это говоришь правду, то лжешь» – и, пришедши в себя, я обратил на противника прием силлогизма. Прошу тебя отвечать, сказал я ему. Крещение обновляет человека или нет? Едва ответил он, что обновляет. Всецело обновляет, далее спросил я, или только отчасти? Всецело, сказал он. Наконец, я спросил: следовательно, ничего в крещении не остается от ветхого человека? Он кивнул головою. Тогда я начал выводить: если крещение обновляет человека и всецело творит его новым, так что в нем ничего не остается от ветхого человека, то новому не может вменяться то, что некогда было в ветхом человеке. Сначала наш колючий возражатель (spinosulus) онемел, а потом, как Пизон, не зная, что говорить, не мог молчать^[67]; пот выступал у него на лбу, бледнели щеки, тряслись губы, прилипал язык, сохло во рту; он морщился больше от изумления, чем от старости, и наконец, разразился: «неужели не читал ты у апостола, что во священство избирается муж одной жены и что определяется сущность дела, а не времена»? Видя, что он вызывает меня на спор силлогизмами и клонит дело к запутанным словопрениям, я направил против него свои стрелы. Апостол, сказал я, избрал на епископство получивших крещение или оглашенных? Он не хотел отвечать. Я настаивал на своем и спросил во второй и в третий раз. Ты подумал бы, что это Ниобея, от чрезмерного плача превратившаяся в камень. Я обратился к слушателям и сказал: все равно, добрые судьи, связать ли врага бодрствующего или спящего; только легче наложить оковы на него, когда он успокоился, чем когда он борется. Если апостол присоединяет к клиру не оглашенных, а верующих, и верующий рукополагается во епископа, то грехи оглашенного не будут вменяться верующему. Такого рода стрелы и метательные копья я бросал в противника, погруженного в летаргию. Наконец, он встрепенулся, и как бы извергая умом рвоту и блевотину, разразился: так учил апостол Павел.

Таким образом, выставляются послания апостола, одно Тимофею, другое к Титу. В первом написано: аще кто епископства хощет добра дела желает. Подобает убо епископу быти непорочному, единыя жены мужу, трезвену, целомудру, благоговейну, честну, страннолюбиву, учительну: не пиянице, не бийце, не сварливу, не мшелоимцу: но кротку, не завистливу, не сребролюбцу, свой дом добре правящу, чада имущу в послушании со всякою чистотою. Аще же кто своего дому не умеет правити, как о церкви Божией прилежати возможет? Не новокрещенному, да не разгордевся в суд впадет диаволь. Подобает же ему и свидетельство добро имети от внешних: да не в поношение впадет и в сеть неприязненну (1Тим. 3:1–7). В послании к Титу уже в самом начале предлагаются эти наставления. Сего ради оставих тя в Крите, да недоконченная исправиши и устроиши по всем градам пресвитеры, якоже тебе аз повелех. Аще кто есть непорочен, единыя жены муж, чада имый верна, не в укорении блуда, или непокорива. Подобает бо епископу без порока быти, якоже Божию строителю: не дерзу, не напрасливу, не гневливу, не бийце, не скверностяжательну: но страннолюбиву, благолюбцу, целомудренну, праведну, преподобну, воздержательну, держащемуся верному словеси по учению, да силен будет утешити во здравем учении, и противящыяся обличати (Тит. 1, 5–9). В том и другом послании повелевается, чтобы в сан как епископа, так и пресвитера (хотя у древних епископами и пресвитерами были одни и те же, поскольку первое было именем достоинства, а второе – возраста)^[68], избирались единобрачные. Что действительно апостол говорит здесь о крещенных, в этом никто не сомневается. Потому, если рукоположение возможно, хотя бы рукополагаемый и не имел до крещения качеств, требуемых от епископа (потому что требуются качества настоящие, а не прошедшие): то почему же препятствует рукоположению одно имя жены, что одно и не было грехом? Ты скажешь: так как не было грехом, то и не было отпущено в крещении. Это новость: поскольку не было грехом, то вменится в грех! Всякий разврат, грязь публичного смешения, нечестия, отцеубийство, кровосмешение, грехи противоестественные очищаются водою Христа: а пороки брачного сожития останутся, публичные домы будут иметь предпочтение пред спальнями?! Я не ставлю тебе в вину множество блудниц, толпы развратников, кровопролитие, помойные ямы, где валяются как свиньи во всякой скверне похотей; а ты, в укоризну мне, извлекаешь из гроба давно умершую жену, которую я взял, чтобы не делать того, что сделал ты? Пусть же язычники – эта жатва церкви, которою ежедневно наполняются наши житницы, – и оглашенные, – эти кандидаты веры, – пусть же они услышат, что до крещения они не должны жениться, не должны вступать в честные браки, но, по обычаю Скоттов и Антикотов и по республике Платона, должны иметь общих жен и общих детей; пусть они остерегаются даже употреблять слово супруга, – чтобы после того, как они уверуют во Христа, их не стали упрекать, что когда-то они имели не наложниц и блудниц, а законных жен.

Каждый должен испытывать совесть свою и оплакивать преступления всей жизни, и даже, сделавши себя справедливым судиею прежних грехов, должен внимать упреку Иисуса: лицемере, изми первее бревно из очесе твоего: и тогда узриши изъяти сучец из очесе брата твоего (Мф. 7, 5; Лук. 6, 42). Поистине мы как книжники и фарисеи, оцеживающие комара, и поглощающие верблюда, даем десятину с мяты и тмина и оставляем суд Божий (Мф. 23:24). Что общего между женою и блудницею? Неужели вменяется в преступление несчастная смерть супруги и увенчивается блуд? Тот, если бы была жива первая жена, не имел бы другой, а ты чем можешь оправдать свои постоянные собачьи связи? Может быть, ты скажешь, что ты боишься, вступив в брак, потерять возможность сделаться впоследствии клириком. Тот желал иметь детей от супруги: ты в блуднице потерял потомство. Его, который следовал закону природы и благословению Господа – раститеся и множитеся и наполните землю (Быт. 1, 28), покрывали тайники ложа, а тебя, который по-скотски стремился к удовлетворению похоти, возгнушалось все общество. Он с целомудренным стыдом скрывал позволительное; ты бесстыдно пред глазами всех делал непозволительное. Ему говорится: честна женитва и ложе не скверно, а тебе: блудником же и прелюбодеем судит Бог (Евр. 13, 4) и аще кто Божий храм растлит, растлит сего Бог (1Кор. 3:17). Все, говорит он, грехи отпущены нам в крещении, и после отпущения не должно страшиться строгости Судии, по слову апостола: и сими убо нецыи бесте: но омыстеся, но освятистеся, но оправдистеся именем Господа нашего Иисуса Христа и Духом Бога нашего (1Кор. 6, 11). Все грехи отпущены; хорошо и справедливо. Но спрашивается: каким образом твои нечистоты омыты, а мое чистое стало нечистым? Я не говорю, скажешь ты, что твои дела стали нечистыми, а говорю только, что они остались в том же состоянии, в каком были, потому что если бы они были нечисты, то, конечно, также были бы омыты, как и мои. Скажи, пожалуйста, что это за увертка, что за остроумие, тупее всякого песта? Это грех потому, что не грех, нечисто потому, что чисто? Бог не простил потому, что не отчего было прощать, и так как не простил, то остается все, что не было прощено!

Однако по народной пословице: из худого сука дерева нужно делать худой клин, я несколько спустя перейду к тому, какую силу имеет крещение и вода, освященная Христом в благодать. О словах: единыя жены мужа можно рассуждать и иначе. Апостол был из Иудеев; первая церковь Христова собиралась из останков Израиля. Апостол знал, что по примеру патриархов и закон Моисеев для размножения позволял патриархальному народу многоженство; и самим священникам доступно было это снисхождение. Поэтому он и повелел, чтобы такой же слабости не позволяли себе священники церкви Христовой, чтобы в одно и то же время имели не по две и по три, а по одной жене. Чтобы ты не кричал, что это мнение спорное, выслушай и другое толкование: пусть не ты один подчиняешь не произвол закону, а закон произволу. Некоторые натянуто объясняют, что под женами должно разуметь церкви, а под мужами епископов. Это утверждено даже и на Никейском соборе^[69], чтобы епископ от одной церкви не переходил к другой, чтобы, оставив девственное общение с бедною, не искал объятий более богатой прелюбодейцы. Церкви называются женами епископов потому, что как неправомыслие (vitium in λογισμόις) духовных чад ставится в вину епископу, так и семейная жизнь касается и души, как и тела. Об этих женах говорится у Исаии: жены, грядущия с позорища, приидите: не суть бо людие, имуще смысла (Ис. 27, 11); и еще: жены богатыя возстаните и услышите глас мой (Ис. 32, 9). В Притчах говорится: жену доблю кто обрящет, дражайши есть камения многоценнаго таковая: уверено в ней сердце мужа (Притч. 31, 10–11); и в другом месте той же книги: мудрыя жены создаша домы: безумная же раскопа рукама своима (Притч. 14:1). И это, говорят, не должно казаться недостойным епископов, когда о Самом Боге написано: яко отвергается жена сожителя своего, тако отвержеся от Мене дом Израиля (Иерем. 3, 20). Под именем жены (γυνάικα) по двусмысленности греческого слова^[70] лучше разуметь супругу (uxorem). И это толкование, скажешь ты, насильственно и довольно грубо. Дай же писанию простоту свою, чтобы мы не направляли против тебя твоих же правил. Спрошу еще и вот что: кто имел до крещения наложницу, и по смерти ее, крестившись, вступил в брак – может сделаться клириком или нет? Ты скажешь, что может, потому что имел наложницу, а не жену. Следовательно, апостол осуждает брачный договор и закон о приданном, а не совокупление? Многие по причине бедности уклоняются от брачных уз, имеют служанок вместо жен, рожденных от них детей воспитывают как своих собственных и если по какому-нибудь случаю милостью императора приобретут им столу^[71], то тотчас подчиняются наставлению апостола^[72] и невольно бывают вынуждены считать их за законных жен, а если та же бедность не позволит приобрести императорского рескрипта, то и постановления церкви вместе с римскими законами будут нарушаться. Поразмысли, нельзя ли слово единыя жены мужа (unius uxoris virum) понимать в смысле одной женщины (milieris), чтобы мысль апостола относилась больше к совокуплению, чем к брачному договору. Все это мы говорим не для того, чтобы опровергнуть истинное и простое объяснение, но для того, чтобы научить тебя так понимать писание, как оно написано, не уничижать крещения Спасителя и не делать тщетным все таинство страдания.

Исполним то, что мы обещали несколько выше, и по правилам риторов провозгласим славу вод и крещения. Когда еще не сияло солнце, не бледнела луна и не блистали звезды, неустроенную и невидимую материю невозделанного мира облегала великая бездна и непроницаемая тьма. Один Дух Божий подобно кормчему носился над водами (Быт. 1, 2) и образом крещения воспроизводил рождающийся мир. Между небом и землею созидается средняя твердь, из вод производится небо (по еврейской этимологии небо samaim происходит от воды) и во славу Божию отделяются воды, которые превыше небес. Отсюда и у пророка Иезекииля над херувимами представляется распростертый кристалл (Иез. 1:22), т.е. сплоченные и густые воды. Сначала из воды выходит живущее, и окрыленные верующие от земли возносятся на небо. Творится человек из персти (Быт. 2, 7) и в руках Божиих обращаются таинства вод. Насаждается рай в Едеме (ст. 8) и одна река разделяется на четыре начала, река, которая после, исходя из храма и направляясь к востоку солнца (Иезек. 47, 1), оживляет мертвые и горькие воды. Растлевается мир, и не очищается без вод потопа (Быт. 7, 17). Скоро голубь Духа Святого, по изгнании хищной птицы, прилетает к Ною, как ко Христу во Иордане, и ветвью обновления и мира возвещает мир миру (Быт. 8, 11). Фараон, не хотевший выпустить народ Божий из Египта, с войском своим погибает в символе крещения (Исх. 14, 13). И в псалмах о погибели его написано: ты утвердил еси силою твоею море: ты стерл еси главы змиев в воде: ты сокрушил главы великаго дракона (Пс. 73, 13). Отсюда происходят и скорпионы и все жалящие насекомые, и так как они произошли от воды, то они и делают водобоящихся (ύδροφοβους) и лимфатических. Море изменяется таинством креста и семьдесят пальм апостолов орошаются пучинами усладительного закона. Авраам и Исаак искапывают колодцы; чужеземцы противятся. Вирсавия – кладязь клятвенный (Быт. 21:31); и царство Соломона получает имя от источников^[73]. Ревекка обретается при колодезе (Быт. 24); Рахиль по поводу воды приветствуется целованием богоборца (Быт. 29); Моисей, отворивши колодезь, освобождает от обиды дочерей священника Мадиамскаго. Предтеча Господа в водах около Салима, что значит мир или совершенство, приготовляет народ Христу. Сам Спаситель начинает проповедовать царствие небесное после крещения, освятив воды Иордана своим омовением. Первое чудо творит из воды (Иоан. 2, 9). Самарянку призывает при колодезе, жаждущему предлагает пить. Никодиму говорит тайно: «если кто не родится водою и Духом, не может войти в царство небесное» (Иоан. 3). Как начал с воды, так и окончил водою. Ребра Христа прободаются копьем, и изливаются вместе и святыня крещения и святыня мученичества. По воскресении посылает апостолов к язычникам и повелевает крестить их в таинство Троицы. Народ иудейский раскаивается в преступлении и немедленно посылается Петром креститься. «Прежде чревоболения раждает Сион, и вдруг раждает народ» (Ис. 66:7–8). Павел, гонитель церкви и волк хищный Вениамин, преклоняет главу пред овцою Ананиею и не прежде снова получает зрение, как излечивши слепоту крещением (Деян. 9, 18). Евнух Кандакии, царицы Ефиопской, чтением пророка приготовляется к крещению Христову. Вопреки природе изменяет ефиоп кожу свою и рысь пестроты своя (Иер. 13, 23). Принявшие крещение Иоанново, поскольку не знали о Духе Святом, снова крестятся, чтобы кто из язычников не подумал, что для иудеев достаточно одной воды для спасения, без Духа Святаго. «Глас Господень над водами, Господь над водами многими, Господь потоп населяет» (Пс. 28:3). Зубы твои яко стада остриженных, яже изыдота из купели, вся двоеплодны, и не родящия несть в них (Песн. 4, 2). Если нет нераждающей и бесплодной, то все имеют сосцы, источающие обильное млеко, так что с апостолом могут сказать: чадца моя, имиже паки болезную, дóндеже вообразится Христос в вас (Гал. 4, 19); и млеком вы напоих, а не брашном (1Кор. 3, 2). Михей о благодати крещения пророчествует: той обратит и ущедрит ны, и погрузит неправды наша и ввержет в глубины морския вся грехи наша (Мих. 7, 19).

Итак, каким же образом в купели погружаются все грехи, если одна жена остается на поверхности? Блажени, ихже оставишася беззакония и ихже прикрышася греси. Блажен муж, ему же не вменит Господь греха (Пс. 31:1–2). Я думаю, что мы можем кое-что прибавить к этой песни: «блажен муж, ему же не вменит Господь жены». Послушаем Иезекииля, сына человеческого, как он предвозвещает силу будущего сына человеческаго: возьму вы от язык, и воскроплю на вы воду чисту, и очиститеся от всех нечистот ваших: дам вам сердце ново и дух нов дам вам. И очищу вы от грех ваших всех (Иезек. 36, 24–29). Из всех грехов не исключается ничто. Если очищаются нечистоты, то не тем ли более не оскверняется чистое? Дам вам сердце новое и дух новый: во Христе Иисусе ни обрезание что может, ни необрезание, но нова тварь (Гал. 5, 6). Посему мы поем песнь новую, и, совлекшись ветхого человека, ходим не в ветхости письмени, а во обновлении духа (Рим. 7, 6). Здесь новый камень, и на нем новое имя написано, которого никто не знает, только получивший его (Апок. 2, 17). Ибо елицы во Христа Иисуса крестихомся, в смерть его крестихомся. Спогребохомся убо ему крещением в смерть, да якоже воста Христос от мертвых славою Отчею, такожде и мы во обновлении жизни ходити начнем (Рим. 6:3–4). Читаем о всецелом обновлении; и, однако, нечистое имя жены не может изгладиться ни от какого обновления? Мы спогреблись Христу крещением и воскресли верою действия Бога, воскресившего Его от мертвых. И когда мы были мертвы во грехах и в необрезании плоти нашей, сооживил нас с Ним, даровав нам вся прегрешения: потребив еже на нас рукописание ученьми, еже бе сопротивно нам, и то взяв от среды, пригвоздив е на кресте (Кол. 2, 12–14). Все наше умерло со Христом, все грехи древнего рукописания изглажены: как же остается живо одно имя жены? Не достанет мне времени, если я захочу из св. писания раскрывать все, что относится к силе крещения и излагать тайны этого второго, но во Христе еще первого рождения.

Прежде окончания диктовки (потому, что я чувствую, что преступаю размеры письма), я хочу кратко изъяснить вышеупомянутые главы, в которых изображается жизнь епископа, чтобы мы признавали в апостоле учителя языков не в похвале одной жены, а во всем, что он повелевает. Вместе с этим прошу, чтобы не подумал кто-нибудь, будто все написанное я написал в поношение священников того времени; я написал это на пользу церкви. Ибо, как ораторы и философы, изображая, каким, по их мнению, должен быть совершенный оратор или философ, не оскорбляют Демосфена и Платона, а определяют самые свойства, без лиц: так и в изображении епископа и в изъяснении этого изображения предполагается только как бы зеркало священства. Каким видеть себя в этом зеркале, чтобы или скорбеть о безобразии или радоваться красоте – это дело совести и возможно каждому. Аще кто епископства хощет, добра дела желает (Тим. 3:1). Дела, а не достоинства; труда, а не наслаждений; дела, чрез которое бы уничижался в смирении, а не надмевался властью. Подобает убо епископу быти непорочну^[74] (ст. 2) – то же, что и в послании к Титу: аще кто есть непорочен (Тит. 1, 6). Все добродетели обнимает в одном слове и требует почти противного природе. Ибо если всякий грех, даже в праздном слове, достоин порицания: то кто же в этом мире поживет без греха, т. е. без упрека? Но пастырем церкви избирается такой, по сравнению с которым прочие по справедливости должны называться стадом. Риторы определяют оратора так: он должен быть муж добрый, искусный в слове. Чтобы он имел достойное уважение, требуется прежде безукоризненное поведение, а потом словесное искусство, потому что теряет авторитет в учении тот, чье слово разрушается делом. Единыя жены муж; об этом мы сказали выше. Теперь мы присовокупляем только, что если требование – одной жены муж – относится и к жизни до крещения, то и все прочие требования мы должны относить и к этому времени: потому что нельзя все прочие наставления относить к времени после крещения и одно только это требование к жизни до крещения. Трезвену, или бдительному, потому что νηφάλιος значит и то и другое. Мудрому, украшенному^[75], страннолюбиву, учительну. Священникам, которые служат в храме Божием, запрещается пить вино и сикер, чтобы не отягчались сердца их объядением и пьянством, и чтобы чувства, исполняющие служение, всегда бодрствовали Богу и были светлы. А присоединяя: мудрому, обличает тех, которые под именем простоты извиняют неразумие священников; потому что если мозг не будет здоров, то и все члены будут несовершенны. Украшенному – это усиление (επιτασις) предшествующего слова, т.е. непорочну. Кто не имеет пороков, называется беспорочным; кто преуспевает в добродетелях, тот украшен. Можно и другую мысль выводить из этого слова, сообразно с следующим мнением Цицерона: «высшее искусство – быть приличным в том, что делаешь. Потому что некоторые, не зная своего положения, бывают так глупы и безрассудны, что и движениями, и походкою, и одеждою, и обыкновенным разговором возбуждают смех в зрителях; и как-бы понимая, что служит к украшению, блестят одеждами и телесным убранством и пируют за роскошным столом, тогда как всякое подобного рода украшение и убранство хуже грязи». А что от священников требуется учение, об этом есть наставления и в ветхом законе, и подробнее излагается в послании к Титу. Ибо кроткое и безгласное обращение сколько полезно по своему примеру, столько же вредно по своей скромности: хищность волков нужно пугать и лаем собак и пастушеским посохом. Не пиянице, не бийце. Добродетелям противополагает пороки.

Мы научились, какими должны быть; научимся, каким не должны быть священники. Пьянство свойственно людям низким и невоздержным; желудок, разгоряченный вином, скоро располагает к похоти. В вине невоздержание, в невоздержании разврат, в разврате бесстыдство. Невоздержный – заживо мертв, и кто упивается, тот и умер и погребен. Ной, упившись в один час, обнажил лядвеи (Быт. 9, 21), которые, при трезвости, покрывал в продолжении шестисот лет. Лот от опьянения бессознательно с похотью соединяет кровосмешение, и того, кого не победил Содом, победило вино. А за буйство осуждает епископа тот, кто плещи свои дал на раны и укоряем противу не укоряше (Ис. 50:6; 1Пет. 2:23). Но кротку. Двум порокам противопоставляет одну добродетель, – чтобы пьянство и гнев обуздывались кротостью. Не сварливу, не мшелоимцу, не сребролюбцу^[76]. Ибо нет ничего отвратительнее надменности невежд, которые болтливость считают ученостью и всегда готовые спорить, громят подчиненное себе стадо надутыми речами. Что священник должен избегать любостяжательности – этому научает и Самуил, свидетельствуя пред народом, что он ни у кого ничего не брал (1Цар. 12), – и нищета апостолов, которые, получая от братии средства к содержанию, хвалились, что кроме пищи и одежды они ничего другого не имеют и не желают. Эту любостяжательность в послании к Титу он очень ясно называет желанием скверного прибытка. Свой дом добре правящу. Не умножать богатства (должен епископ), не устроять царские пиршества, не приготовлять на легком огне колхидских птиц, которые бы проникали до костей и тонким свойством своим размягчали поверхность тела, но должен прежде от своих домашних требовать того, что имеет внушать народу. Чада имущу в послушании со всякою чистотою, т. е. чтобы не подражали они сыновьям Илия, которые в притворе храма спали с женщинами и, считая религию средством к обогащению, все лучшее из жертв обращали в свою пользу (1Цар. 2). Не новокрещенну, да не разгордевся в суд впадет диаволь (1Тим. 3:6; Тит. 1). Не могу довольно надивиться, что это за ослепление у людей – что они спорят о женах до крещения, выставляют на поругание дело, умершее в крещении и не оживотворенное со Христом, тогда как никто не соблюдает столь ясного и очевидного повеления. Вчера оглашенный, сегодня первосвященник; вчера в амфитеатре, сегодня в церкви; вечером в цирке, утром в алтаре, некогда покровитель комедиантов, теперь посвятитель дев. Неужели апостол не знал наших уверток и нелепостей наших доказательств? Тот, кто сказал, что епископ должен быть беспорочен, трезв, мудр, украшен, страннолюбив, учен, кроток; не пьяница, не бийца, не сварлив, не любостяжателен, не новообращенный. На все это мы закрываем глаза, а видим одних жен. И кто не доказывает своим примером справедливости слов апостола: да не разгордевся в суд впадет диаволь? Скоро рукоположенный священник не знает смирения и кротости людей простых, не знает христианских слов любви, не умеет презирать самого себя, стремится от одной почести к другой: он не постился, не плакал, не укорял своего поведения, не исправил его постоянным самоуглублением, не раздал имения бедным. От кафедры ведут его к кафедре, т. е. от гордости к гордости. А Суд и падение дьявола без сомнения есть не что иное, как гордость. Впадают в нее те, которые в один час, еще не бывши учениками, уже делаются учителями. Подобает же ему и свидетельство добро имети от внешних. Каково начало, таково и заключение. Непорочного единогласно одобряют не только свои, но и чужие. Чужие и внешние церкви – это иудеи, еретики, язычники. Итак, первосвященник Христов должен быть таков, чтобы его жизнь не порицали даже враги веры. А теперь видим многих, которые или как кормчие за деньги покупают благосклонность народа, или так ненавистны всем, что и деньги не достигают того, что актеры приобретают жестами.

Вот что, сын Океан, должны с заботливым страхом соблюдать и охранять учители церкви, таковы правила должны исполнять при избрании священников, и закон Христов не толковать по личной ненависти, по частным неудовольствиям и зависти, всегда мучительной для виновного в ней. Посмотри, какое свидетельство дает тот, кого они обличают, супруг, которого ревнители ни в чем не могут упрекнуть, кроме брачных уз, и то до крещения: рекий: не прелюбы сотвориши, рекл есть: и не убиеши (Иак. 2, 11). Если не прелюбодействуем, но убиваем, то являемся преступниками закона. Иже весь закон соблюдет, согрешит же во едином, бысть всем повинен (ст. 10). Итак, когда против нас будут выставлять жену прежде крещения, то мы будем требовать от них всего того, что заповедано после крещения. Что не дозволено, они обходят, и упрекают за то, что дозволено.

65. Письмо к великому оратору города Рима

Что наш Себезий исправился, это мы узнали не столько из твоего письма, сколько из раскаяния его самого. И несравненно приятнее стал исправившийся, чем сколько был неприятен заблуждающийся. Снисходительность отца и благонравие сына соревновали между собою: тогда как один не помнил прошедшего, другой давал добрые обещания на будущее. Потому и мне и тебе нужно вместе радоваться; я снова получил сына, ты – ученика.

А что ты в конце письма спрашиваешь, зачем я в своих сочинениях иногда представляю примеры из светских наук и белизну церкви оскверняю нечистотами язычников – на это тебе вот краткий ответ. Ты никогда бы не спрашивал об этом, если бы тобою всецело не владел Цицерон, если бы ты читал священное писание, и оставивши Волкация, просматривал толкователей его. Потому что кому неизвестно, что и у Моисея и в писаниях пророков нечто заимствовано из книг языческих, что и Соломон и предлагал вопросы и отвечал философам тирским? Поэтому в начале книги Притчей он увещевает, чтобы мы уразумевали слова мудрости, извития слов, притчи и темное слово, изречения премудрых и загадки (Притч. 1), – что преимущественно свойственно диалектикам и философам. Но и апостол Павел, в послании к Титу, употребил стих из поэта Эпименида. «Критяне всегда лживы, злые звери, утробы праздныя» (Тит. 1, 12), полустишие, впоследствии употребленное Каллимахом. Неудивительно, если на латинском буквальный перевод не сохраняет рифмы, когда и Гомер едва вяжется в переводе на прозу того же самого языка. Также в другом послании приводит шестистопный стих Менандра: «злые беседы растлевают добрые нравы». И у Афинян в Ареопаге представляет свидетельство Арата: егоже и род есмы, что по-гречески читается: Τού γαρ και γένος εσμέν и составляет конец героического стиха. И кроме этого, вождь христианского воинства и непобедимый оратор, защищая пред судом дело Христа, даже случайную надпись употребляет в доказательство веры. У верного Давида научился он исторгать меч из рук врагов и голову надменнейшего Голиафа отсекать его собственным мечем. Во Второзаконии (Втор. 21) он читал повеление Господа, что у пленной жены нужно обрить голову и брови, отрезать все волосы и ногти на теле, и тогда вступать с нею в брак. Что же удивительного, если и я за прелесть выражения и красоту членов хочу сделать светскую мудрость из рабыни и пленницы израильтянкою, отсекаю или отрезаю все мертвое у ней, – идолопоклонство, сластолюбие, заблуждение, разврат – и, соединившись с чистейшим телом, рождаю от нее детей Господу Саваофу? Труд мой умножает семейство Христа, тогда как любодеяние с чужою увеличивает число рабов. Осия взял жену блудницу – Гомер, дочь Девилаима, и от блудницы рождается у него сын Иезраель, что значит семя Божие (Ос. 1). Исаия острою бритвою бреет голову и голени грешников (Ис. 7) и Иезекииль, представляя в себе образ прелюбодейного Иерусалима, отрезывает свои волосы, – в ознаменование того, что в нем должно быть уничтожено все бесчувственное и безжизненное.

По свидетельству Фирмиана (Лактанция), Киприана – мужа знаменитого красноречием и мученичеством, – упрекают за то, что в сочинении против Деметриана он приводит свидетельство пророков и апостолов, которые тот считал вымышленными и подложными, а не свидетельства философов и поэтов, авторитета которых Деметриан, как язычник, не мог отрицать. Против нас писали Цельс и Порфирий; весьма мужественно противостали им: первому Ориген, второму Мефодий, Евсевий и Аполлинарий. Из них Ориген написал восемь книг, Мефодий выступил почти с десятью тысячами стихов, Евсевий и Аполлинарий составили первый двадцать пять, второй тридцать книг. Почитай их – и ты увидишь, что я в сравнении с ними очень мало знаю, и, проведши столько времени в праздности, как будто сквозь сон, припоминая только то, чему учился в детстве. Юлиан Август во время парфянского похода изблевал семь книг против Христа, и, по басням поэтов, умертвил себя своим мечем. Если я попытаюсь писать против него, неужели ты запретишь мне бить эту бешеную собаку палкой Геркулеса, – учением философов и стоиков, хотя в битве он тотчас узнал нашего Назарянина, или, как он обыкновенно говорил, – Галилеянина, и, проколотый копьем в живот, получил возмездие за свой бесстыднейший язык? Иосиф, доказывая древность иудейского народа, написал две книги против Аппиона, Александрийского грамматика; в них представляет он столько свидетельств из светских писателей, что мне кажется чудом, каким образом еврей, с детства воспитанный на священном писании, перечитал всю библиотеку греков. Что же сказать о Филоне, которого критики называют или вторым, или иудейским Платоном?

Скажу кратко о всех других: Квадрат, ученик апостолов и первосвященник Афинской церкви, для императора Адриана, когда он посещал элевзинские мистерии, составил книгу в защиту нашей религии. Книга эта имела такой удивительный успех, что блестящий ум автора укротил самое жестокое гонение. Аристид философ, муж красноречивейший, тому же императору представил апологию за христиан, которая вся была составлена из мнений философов. Примеру его впоследствии подражал Иустин, также философ, представивший Антонину Пию, сыновьям его и Сенату книгу против язычников, в которой с полною свободою защищал поношение креста и воскресение Христово. Что сказать о Мелитоне, епископе Сардийском, об Аполлинарие священнике Гераполитанской церкви, Дионисие, епископе Коринфском, Тациане, Вардесане, Иринее преемнике мученика Фотина, – которые во многих творениях объясняли начала всех ересей и происхождение их из известных философских мнений? Пантен, философ стоической школы, как славившийся особенною образованностью, был послан Димитрием, епископом Александрийским, в Индию проповедовать Христа у браминов и философов этой страны. Климент, пресвитер Александрийской церкви, по моему мнению муж ученейший из всех, написал восемь книг Стромат и столько же Χποτυπώσεων, книгу против язычников и три книги «педагога». Что в них не ученое? даже есть ли в них что-нибудь, что не относилось бы к общей философии? Подражая ему, Ориген написал десять Стромат (Stromateas), сопоставляя между собою мнения христиан и философов и все догматы нашей веры подтверждая свидетельствами из Платона и Аристотеля, Нумения и Корнута. И Мильтиад написал против язычников прекрасное сочинение, и Ипполит, и Аполлоний, сенатор римский, составили свои небольшие произведения; есть книги и Юлия Африканского, описывавшего события прошедшего (historias temporum) и Феодора, который впоследствии был назван Григорием (св. Григорий чудотворец) – мужа апостольских знамений и добродетелей, – и Дионисия, Александрийского епископа, и Анатолия, священника Лаодикийской церкви, пресвитеров: Памфила, Пиерия, Лукиана, Малхиона, Евсевия, Кесарийского епископа, Евстафия Антиохийского и Афанасия Александрийского, Евсевия Емизенского, Трифилия Кипрского, Астерия Скифополита, Серапиона исповедника, Тита епископа Бостранского, каппадокийцев: Василия, Григория, Амфилохия – все они наполняют свои сочинения таким множеством философских доктрин и мнений, что не знаешь, чему нужно больше удивляться в них – светской ли образованности, или знанию св. писания.

Перехожу к писателям латинским. Что образованнее, что остроумнее Тертуллиана? Его «Апологетик» и книги «против язычников» обнимают всю светскую ученость. Минуций Феликс, адвокат в римском форуме, в книге под заглавием: «Октавий» и в другой «против математиков» (если только надпись не обманывает в авторе) что оставил нетронутым из сочинений язычников? Арнобий написал семь книг против язычников и столько же ученик его Лактанций, написавший еще две книги de Ira и de Opificio Deï, если ты захочешь прочитать эти книги, то найдешь в них сокращение диалогов Цицерона. У мученика Викторина, в книгах его, хотя недостает учености, но нет недостатка в стремлении к ней. В сочинении: «что идолы не суть боги» Киприан какою отличается сжатостью, каким знанием всей истории, каким блеском выражений и мыслей! Иларий, исповедник и епископ моего времени, и в слоге и в числе сочинений подражал двенадцати книгам Квинтилиана, и в коротенькой книжке против Диоскора врача показал, как он был силен в светских науках. Пресвитер Ювенк при Константине в стихах изобразил историю Господа Спасителя: не побоялся величие евангелия подчинить законам метра. Умалчиваю о других как живых, так и умерших, в сочинениях которых очевидны как их познания, так и их стремления.

И не обманывайся поспешно ложною мыслью, что это позволительно только в сочинениях против язычников и что в других рассуждениях должно избегать светской учености, потому что все книги всех их, кроме тех, которые с Епикуром не изучали наук, переполнены сведениями из светских наук и философии. Хотя я представляю только то, что приходит на ум при диктовке и уверен, что ты знаешь, что всегда было в употреблении у людей ученых, но думая, что чрез тебя этот вопрос предлагается мне другим, который, может быть, – припоминаю любимые рассказы Саллюстия, – тот же Кальпурний, по прозванию шерстобой^[77]. Пожалуйста, поговори ему, чтобы он, беззубый, не завидовал зубам тех, кто ест, и сам, будучи кротом, не унижал бы зрения диких коз. Материя, как видишь, богатая для рассуждения, но по недостатку места для письма нужно кончить.

66. Письмо к Люцинию

Совершенно неожиданно получил я твое письмо. Сколько нечаянное, столько же и приятное, оно так возбудило мою спокойную душу, что я тотчас полюбил незнакомого лично и тихо шептал: кто даст ми криле, яко голубине и полещу и почию (Пс. 54, 7), чтобы найти того, кого любит душа моя. Поистине на тебе исполнилось слово Господа: «многие с востока и запада придут и возлягут на лоне Авраамовом». Корнилий, сотник итальянской когорты, уже тогда предизображал веру моего Люциния. Апостол Павел, писавший к римлянам: аще пойду в Испанию, прииду к вам, уповаю бо мимо грядый видети вас и вами проводитися тамо (Рим. 15, 24), такими морскими путешествиями утвердил истину того, чего желал бы от этой провинции. В короткое время, положив основание евангелия от Иерусалима до Иллирии, в оковах поступает он в Рим, чтобы освободить окованных заблуждениями суеверия. Два года живет в наемной гостинице, чтобы создать нам вечный дом того и другого рода. Ловец человеков, забросив сеть апостольскую, между бесчисленными родами рыб извлек на берег и тебя, как самую красивую золотую рыбу. Ты оставил горькие воды, соленые пучины, расселины гор и Левиафана, царствующего на водах, и с Иисусом стремишься в пустыню, чтобы воспевать пророческую песнь: в земли пусте и непроходне и безводне тако во святем явихся тебе (Пс. 62, 2); и еще: се, удалихся бегая и водворихся в пустыни. Чаях Бога спасающаго мя от малодушия и от бури (Пс. 54, 8–9). Прошу и умоляю любовью отца: оставивши Содом и поспешая в горы, не оглядывайся назад, не оставляй рукояти плуга, не опускай ометов одежды Христа и власов его, смоченных ночною росою, за которые однажды взялся; не сходи с кровли добродетелей для того, чтобы надеть прежнюю одежду, не возвращайся с поля домой, не увлекайся с Лотом долинами и роскошными садами, которые орошаются не с неба, как земля святая, а мутным потоком Иордана, после того как он свои сладкие воды изменил смешением с водами мертвого моря.

Многие начинают, но не многие с успехом оканчивают. Текущии в позорищи вси убо текут, един же приемлет почесть. Но об вас говорится напротив: тако тецыте, да постигнете (1Кор. 9, 24–25). Не завидлив подвигоположник наш, и торжеством одного Он не бесславит другого, и желает увенчать всех своих борцов. Радуется дух мой, и от величия радости я испытываю страдание. Слова (Ноемини) повергают в слезы Руфь. Закхей за обращение в один час удостоился оказать гостеприимство Спасителю. Марфа и Мария, приготовив обед, приняли Господа. Блудница омывает слезами ноги и благовониями добрых дел освящает погребение тела Господня. Симон прокаженный приглашает учителя с учениками, и не отвергается. Аврааму говорится: изыди от земли твоея, и от рода твоего и от дому отца твоего, и иди в землю, юже ти покажу (Быт. 12, 1). Он оставляет Халдею, оставляет Месопотамию, ищет неведомого, чтобы не потерять того, кого нашел. Ибо он знал, что нельзя вместе иметь и отечество и Господа, и уже тогда исполнял на деле изречение Давида: преселник аз есмь у тебе и пришлец, якоже вси отцы мои (Пс. 38, 13). Еврей, то есть περάτης, прохожий, преходящий, – поскольку не довольствуется настоящею добродетелью, но, забывая прошедшее, простирается в будущее по слову: пойдут от силы в силу (Пс. 83, 8), – он получил таинственное имя и показал тебе путь, как искать не своей пользы, а пользы других. И считать родителями, братьями, ближними и сродниками тех, кои соединены с тобою во Христе. «Матерь моя, говорит Христос, и братья мои – те, которые творят волю Отца моего» (Матф. 12, 48).

Прежняя супруга по плоти, теперь у тебя супруга по духу; из жены ты имеешь в ней сестру, из женщины мужа, из подчиненной равную себе, которая вместе с тобою неся одно и то же иго Христово, предваряет в царство небесное. Бережливое, расчетливое хозяйство не скоро растрачивается. Иосиф с туникою не мог избежать египтянки. Тот юноша, который следовал за Иисусом в погребальной одежде, сложив земной покров, остался обнаженным, когда был присоединен к служителям Господа^[78]. Илия, взятый на небо огненною колесницею, оставил милоть на земле. Елисей переменяет быков и прежнее занятие на служение Богу. Премудрый говорит: касайся смоле очернится (Сир. 13, 1). Пока мы вращаемся в делах мирских, пока душа наша связана заботою об имении и стяжаниях, тогда мы не можем свободно помышлять о Боге. Кое бо причастие правде к беззаконию? или кое общение свету ко тьме? кое же согласие Христови с Велиаром? или кая часть верну с неверным? (2Кор. 6, 14–15); не можете, говорит Господь, Богу служити и мамоне (Матф. 7, 24). Презирать деньги – это дело начинающих, а не совершенных. Это делал и Кратес Фивянин и Антисфен. Приносить самого себя в жертву Богу – вот долг христиан и апостолов, которые со вдовицею от своей бедности принося две лепты в сокровищницу, все свое имение посвятили Христу, и поэтому удостоились услышать: сядете на двоюнадесяте престолу, судяще обеманадесяте коленома израилевома (Матф. 19, 28).

Ты и сам понимаешь, с какою целью я говорю это, понимаешь, что я иносказательно приглашаю тебя поселиться на святых местах. Твои избытки поддержали многих в нужде, чтобы и их богатство поддержало тебя в нищете.

Ты обрел себе друзей от мамоны неправды, чтобы они приняли тебя в вечные обители (Лук. 16, 9). Дело достохвальное и равное добродетелям времен апостольских, когда, продав имения, верующие приносили деньги и полагали их пред ногами апостолов, показывая, что должно попирать любостяжательность. Но Господь более желает душ, нежели богатства верующих. Избавление мужа души свое ему богатство – читаем в Притчах (Притч. 13, 8). Хотя под собственным богатством можно разуметь вообще богатство не чужое, не похищенное, по слову писания: чти Господа от праведных твоих трудов (там же 3, 9), но лучше то понимание, что собственным богатством мы должны считать те скрытые сокровища, которые ни вор не может подкопать, ни разбойник насильно отнять (Лук. 12).

Мои сочиненьица, которые не по их достоинству, а по своей снисходительности ты выражаешь желание иметь, я дал для переписки твоим людям и видел их переписанными в бумажных книгах. Я часто просил их тщательнее сверять и выправлять, потому что сам я по множеству посетителей и путешественников не мог перечитывать столько книг, и, как сами они могут засвидетельствовать, после продолжительных хлопот, начал отдыхать только во время четыредесятницы, когда они отправлялись. Поэтому, если найдешь описки или пропуски, затрудняющие для читателя понимание, то вини в этом не меня, а своих людей, невежество писцов и нерадение переписчиков, которые пишут не то, что видят, а что понимают, и, стараясь исправить чужие ошибки, обнаруживают свои. Далее, до тебя дошли ложные слухи, будто книги Иосифа и сочинения святых Папия и Поликарпа переведены мною: у меня нет ни времени, ни сил выразить на другом языке с таким же искусством столь высокие произведения. Я перевел не много из сочинений Оригена и Дидима, желая отчасти показать нашим памятники греческой учености. Канон ветхого завета, исключая осьмикнижия^[79], который имею теперь под руками, я дал твоим мальчикам и писцам для переписки. Издание семидесяти толковников, я уверен, имеешь и ты; давно уже я издал его, исправив самым тщательным образом. Новый Завет сличил с греческим подлинником, потому что как книги ветхого завета нужно проверять еврейским подлинником, так нормою книг нового завета должен быть подлинник греческий.

Относительно вопросов твоих: – о субботе, нужно ли поститься в этот день, и об Евхаристии, нужно ли ежедневно принимать ее, что, говорят, соблюдает церковь римская и испанская, – писал и Ипполит, ученейший муж, и отрывками, на основании различных авторов, рассуждали различные писатели. Но я думаю кратко сказать тебе только то, что церковные предания (в особенности те, которые не вредят вере) должно сохранять так, как они переданы предками, и что обычай одних не разрушается противоположным обыкновением других. И если бы во всякое время могли мы поститься, как это делал апостол Павел и бывшие с ним верующие в дни пятидесятницы и в день воскресный, как говорится в Деяниях апостольских (Деян. 13, 20–21)! И, однако, их нельзя обвинять в манихейской ереси, поскольку они не предпочитали пищу телесную духовной. И евхаристию, без осуждения нас и без упрека совести, можно всегда принимать, внимая слову псалмопевца: вкусите и видите, яко благ Господь (Пс. 33, 9) и, воспевая с ним: отрыгну сердце мое слово благо (Пс. 44, 2). Я не говорю, что считаю нужным поститься в праздники и в день пятидесятницы, но пусть каждая провинция исполняет свои обычаи и правила предков считает установлениями апостольскими.

Два плаща из твоей одежды и амфималл^[80], который ты прислал мне или для моего употребления или для раздачи бедным, я получил. Тебе и сестре твоей, как знаки нищеты и символы каждодневного покаяния, послал я четыре власяницы, приспособленные к вашему обету и вашим нуждам; послал также книгу, т.е. десять самых темных видений Исаии, которые недавно я объяснил историческим толкованием, чтобы каждый раз, как увидишь мои сочинения, ты вспоминал о своем искреннейшем друге и готовился к путешествию, которое ты мало-помалу откладывал. Но поскольку несть человеку путь его и от Господа направляются стопы человека (Иер. 10, 23), если может быть (чего не дай Бог) встретится какое-нибудь препятствие, то прошу тебя – пусть дальность расстояния не разделяет соединенных любовью, чтобы, обмениваясь письмами, я и в отсутствии чувствовал присутствие моего Люциния.

67. Письмо к Виталию пресвитеру

Кормчий Зенон, с которым, как говоришь, ты послал ко мне письмо твоего священства, доставил мне только одно короткое письмо блаженного возлюбленного папы, содержащее обыкновенные приветствия. И я очень удивляюсь, почему человек, прежде аккуратно передававший и твои и его благословения, оказался небрежным в передаче письма. Не думаю также, чтобы ты, ученик истины, ошибался; разве как-нибудь не затерялось ли у грека между бумагами латинское письмо. Итак, отвечаю на второе письмо, которое доставил мне священный сын мой диакон Ираклий, в котором, между прочим, ты просишь меня объяснить, каким образом о Соломоне и Ахазе говорится, что они одиннадцати лет рождали детей. Потому что если Соломон вступил на престол Израильский на двенадцатом году и царствовал в Иерусалиме сорок лет, а сын его Ровоам наследовал ему на сорок первом году от рождения; то очевидно, что Соломону (когда он родил Ровоама) было одиннадцать лет или даже десять, потому что десять месяцев требуется матери от зачатия до рождения. Также и Ахаз, сын Иоафама, сделался царем над двумя коленами Иудиным и Вениаминовым двадцати лет (4Цар. 16), царствовал шестнадцать лет (2Цар. 28), а по смерти его Езекия наследовал ему престол на двадцать пятом году: отсюда также видно, что и Ахаз родил Езекию на одиннадцатом или десятом году.

Если бы в этих повествованиях семьдесят толковников разногласили с еврейским подлинником, то мы могли бы прибегнуть к обыкновенным средствам и найти в подлиннике ключ к объяснению; но теперь, так как сам подлинник и другие переводы согласны между собою в этом, то трудность не в написанном, а в его смысле. Потому что кто из смертных поверил бы, что одиннадцатилетний мальчик родил сына? В писании говорится и о многом другом, что, по-видимому, невероятно, но, тем не менее, истинно. Природа бессильна пред Господом природы; может ли сосуд сказать горшечнику: зачем ты сделал меня так или так? Без сомнения, то, что является, как чудо, знамение или необыкновенное явление, не может создать закона природы: если в наше время в Лидде родился двойной человек, с двумя головами, четырьмя руками, одним туловищем и с двумя ногами, то неужели поэтому и все люди должны родиться такими же? Перечитаем древних историков и в особенности греческих и латинских, и мы найдем, что при очистительных жертвах, по заблуждению древних, приносились чудовищные творения как из людей, так и из скота и животных. Я слышал – Бог свидетель, не лгу, – что когда одна женщина воспитывала своего младенца и кормила его грудью, и мальчик спал с нею, то, когда ему был уже десятый год, случилось, что она, упившись вином более чем сколько позволяло целомудрие, сладострастными движениями довела мальчика до совокупления. Первое опьянение обратилось, наконец, в привычку во вторую и следующие ночи. И вот не прошло и двух месяцев, как живот женщины раздулся. Чего больше? По Божественному определению совершилось, что та, которая вопреки природе злоупотребила простотою мальчика на презрение Бога, сама была обличена Господом природы, в исполнение изречения, которое говорит: ничто же есть покровено, еже не открыется (Матф. 10, 26).

Вместе с этим обратим внимание и на то, что писание Соломона и Ахаза тайно обвиняет в разврате и нечестии. Тот и другой, происходя от рода Давидова, отступили от Господа. Один так был предан сладострастию, что имел семьсот жен, триста наложниц и бесчисленное множество развратниц и низких связей; оставил Бога отцов своих, поставил идолов весьма многих языческих народов и стал не Ididia, как прежде, т. е. возлюбленный Господа, но любитель жен (3Цар. 11). Другой послал за помощью к царю Ассирийскому и в затруднительных обстоятельствах умножил нечестие против Господа, закалал жертвы богам Дамаска, своим карателям, во всех городах Иудеи построил жертвенники для курения фимиама и прогневал Господа Бога отцов своих (2Цар. 28); похитив и сокрушив сосуды дома Господня, он даже запер двери храма Божия, поставил себе алтари во всех углах Иерусалима, ходил в путях царей израильских, вылил статуи Ваалу, воскурил всесожжение в долине Эннон и детей своих очистил огнем по обряду язычников, которых истребил Господь с пришествием сынов израилевых. При внимании ко всему этому преждевременное рождение детей может доказывать, что эти люди с малолетства были преданы сладострастию, что они начали грешить в то время, когда еще не позволяет природа.

В заключение можно сказать и то, что двенадцатилетний Соломон получил престол отца еще при жизни его, и Давид уже в царствование Соломона жил несколько лет (сколько – св. писание не говорит), которые причисляются к царствованию его, а не Соломона; по смерти же Давида Соломон царствовал сорок лет, без отца: таким образом, история показывает и начало царствования Соломона и время, когда он управлял один. Однако же не все годы жизни его обнимаются числом пятидесяти двух лет. А если сомневаешься, что когда царствуют дети при жизни отцов, время царствования их приписывается не им, а родителям, то прочти книгу Царств и ты увидишь, что Озия, царь иудейский, быв поражен проказою, жил в отдельном доме, и до самой смерти его правил царством и судил народ сын его Иоафам (4Цар. 5); и, однако же, говорится, что Иоафам царствовал шестнадцать лет – время, когда он царствовал один, по смерти отца, когда ему было двадцать пять лет. Что мы сказали о Соломоне, то же должно сказать и об Ахазе, который был сын Иоафама и отец Езекии (2Цар 27. 28). От одного еврея я слышал такого рода рассказ о пророчестве Исаии, которое недавно объяснял я в числе десяти видений: филистимляне радовались смерти Ахаза; поэтому писание, угрожая им, говорит: не радуйтеся, вси иноплеменницы, сокрушися бо ярем биющаго вы. От семени бо змиина изыдут изчадия аспидов, и изчадия их изыдут змии парящии (Ис. 14, 29), т. е. после Ахаза будет царем Езекия. Отсюда толкователь хотел заключать, что сын был избран на царство не тотчас по смерти отца, но по причине ли народных возмущений, каких-нибудь междуцарствий, или вернее, по причине неприятельских вторжений и возникших от этого войн, – вступление Езекии на престол было замедлено.

Относительно предметов темных, я представляю различные мнения, чтобы скорее казалось, что я не пишу, а лично разговариваю с тобою. Впрочем, апостол, запрещая бесконечные родословия и иудейские басни, кажется, и мне запрещает говорить о вопросах подобного рода. Какая польза гоняться за буквою, спорить из-за ошибки писца или из-за хронологии, когда очень ясно говорится: писмя убивает, а дух животворит (2Кор. 3, 6)? Перечитай все книги и ветхого и нового завета, и ты найдешь такое разногласие в годах и такую запутанность чисел между Иудою и Израилем, т.е. в отношениях того и другого царства, что обращать внимание на вопросы подобного рода может казаться делом не столько любознательного, сколько праздного человека. С благодарностью получил я присланные тобою подарочки и усердно прошу до конца продолжать любовь, которую ты начал питать ко мне, потому что добродетель требует не начинания, а постоянной верности. И от меня взаимно прими посланное с Дезидерием.

68. Письмо к Евангелу пресвитеру

Ты прислал мне книгу άνωνυμον άδέοσποτον, и я не знаю, ты ли уничтожил имя автора в заглавии, или писавший, во избежание споров, не хотел обозначить его. Прочитав ее, я увидел, что автор в решении очень важного вопроса о первосвященнике Мелхиседеке весьма многими аргументами старался показать, что благословивший великого патриарха (Авраама) был божественной природы и что его не должно признавать кем-либо из людей. В заключение автор осмелился высказать, что навстречу Аврааму выходил Дух Святой, и он именно явился в образе человека; а каким образом Дух Святой вынес хлеб и вино и принял десятину из добычи, которую Авраам получил после победы четырех царей, – этого он совершенно не коснулся. Ты просишь меня сказать, как я думаю и о писателе и о самом вопросе. Признаюсь, я не хотел высказывать своей мысли и вмешиваться в опасное спорное рассуждение, в котором, что бы я ни сказал, всегда имел бы возражателей. Но когда я снова перечитал твое письмо и на последней странице встретил самые усиленные убеждения не отвергать твоей просьбы, то развернул книги древних учителей, чтобы пересмотреть, что говорит каждый из них, и отвечать тебе как бы с совета многих.

Скоро нашел я рассуждение о Мелхиседеке в первой беседе Оригена на книгу Бытия, где он, рассматривая предмет с различных сторон, приходит к тому, что называет его ангелом. В отношении к высшим силам он приводит почти те же самые доказательства, какие твой писатель приводит в отношении к Духу Святому. – Перешел к Дидиму, его последователю, и увидел, что он совершенно следует мысли своего учителя. Обратился в Ипполиту, Иринею, Евсевию Кессарийскому и Евсевию Емизенскому, к Аполлинарию и Евстафию нашему, который первый из Антиохийских епископов громко затрубил военную тревогу против Ария, и понял, что мнения всех их различными доказательствами и изворотами выходят на одну улицу, – говорят, что Мелхиседек был человек, родом хананеянин, царь города Иерусалима, который назывался сначала Салимом, потом Иевусом и наконец Иерусалимом. И неудивительно, если священник Бога вышнего изображается необрезанным, стоящим вне обрядового закона и племени Аарона, когда и Авель и Енох угодили Богу и приносили жертвы; и в книге Иова читаем, что он сам был священником и приносил дары и ежедневно закалал жертвы за детей своих (Иов. 1), тогда как сам Иов, говорят, был не из рода Левиина, а из племени Исава, хотя евреи думают иначе.

И как Ной, упившийся в доме своем, обнаженный и осмеянный средним сыном (Быт. 9), представил собою прообраз Спасителя, а Хам – народа иудейского; как Самсон, полюбивший блудницу и бедную Далилу, гораздо больше умертвил врагов при смерти, чем при жизни своей (Суд. 16) – в образ смерти Спасителя; как почти все святые, патриархи и пророки в каком-нибудь отношении представляли образ Спасителя: так и Мелхиседек, – тем, что он был хананеянин и не из рода иудейского – был прообраз священства Сына Божия, о котором говорится в сто девятом псалме: Ты еси священник во век по чину Мелхиседекову. А чин Мелхиседека объясняют во многих отношениях: он был вместе и царь и священник, и имел священство прежде обрезания – в образ того, что не язычники от иудеев, а иудеи от язычников получат священство; он был помазан не елеем священническим, как повелевают законы Моисея (Лев. 8, 1), но елеем радости и чистотою веры, не закалал жертв плоти и крови и не брал внутренностей бессловесных животных, но освятил таинство хлебом и вином, простым и чистым жертвоприношением Христа. Представляют и многие другие отношения, но говорить о них не позволяет краткость письма.

Не говорю о том, что подробнее рассуждается об этом в послании к евреям, которое принимают все греки и некоторые из латинян, – где говорится, что этот Мелхиседек, то есть царь правды, был царь Салима, то есть царь мира, без отца, без матери; и как это понимать – тотчас объясняется одним словом άγηνεαλόγητος (без причта рода), – не потому, что он был без отца и матери, – поскольку и Христос по той и другой природе имел и отца и матерь, – но потому, что в книге Бытия он вдруг представляется встречающим Авраама, возвращающегося после победы над врагами и ни прежде, ни после имя его не упоминается. Апостол говорит, что священство Аароново, т.е. народа иудейского, имело и начало и конец, а священство Мелхиседеково, т.е. Христа и церкви в отношении и к прошедшему и к будущему, вечно и не имело никакого основателя, и что с уничтожением священства бывает и перемена закона, чтобы не от Агари рабыни и горы Синая, а от Сары свободной и крепости Сиона исходило слово Господне, и закон Божий от Иерусалима. Уже вначале апостол усиливает трудность предмета, говоря: о нем же многое нам слово и неудобь сказаемое глаголати (Евр. 5, 11) не потому, чтобы апостол не мог объяснить этого, но потому, что было неблаговременно, поскольку он убеждал евреев, т.е. иудеев, а не верных, которым он мог бы вполне поведать таинство. Однако же, если сосуд избранный недоумевает пред таинством и признает неизглаголанным то, о чем он рассуждает, то насколько более мы, червяки и насекомые (pulices), должны сознаваться только в знании незнания и, так сказать, обширнейший дом показывать чрез маленькое отверстие, – когда говорим, что апостол сравнивает между собою два священства – народа первого и последующего? Эту мысль апостол проводит во всем рассуждении, что прежде Левия и Аарона был священник Мелхиседек из язычников, достоинство которого было настолько выше (первых), что он благословил будущих священников иудейских в чреслах Авраама. И все дальнейшее, что говорится в похвалу Мелхиседека, должно относить к образу Христа, совершенства коего суть тайны церкви.

Это я читал в книгах греков, и хотел, так сказать, в небольшом рисунке представить обширнейшие пространства земель, не растягивая широких воззрений и рассуждений, но очерчивая их только в некоторых пунктах и сокращенно, чтобы в коротком письме ты узнал мнения многих вместе. Но так как ты по-дружески спрашиваешь и все, что я знаю, будет сообщено надежному слуху, то я представляю и мнение евреев и, для полного удовлетворения любознательности, приведу самые еврейские слова: umilchesedek melec salem hosi lehem vaiain, uhu choen leel elion: vaibar cheu vaiomer baruch abram leel elion cone samaim va ares: ubaruch el elion eser maggen sarach biadach vaiothen lo maaser mecchol (Быт. 14, 18). На латинском это значит: «И Мелхиседек, царь салимский, вынес хлеб и вино; был же он священник Бога вышнего: благословил его и сказал: благословен Авраам Богом вышним, который сотворил небо и землю: и благословен Бог вышний, который предал врагов твоих в руки твои; и дал ему десятину из всего». Говорят также, что Мелхиседек есть Сим, первый сын Ноя, в то время, когда родился Авраам, имевший триста девяносто лет, которые вычисляются следующим образом: Сим, во второй год после потопа, когда ему было сто лет, родил Арфаксада, после рождения которого жил пятьсот лет, с прежним – шестьсот. Арфаксад тридцати шести лет родил Салема (Сулу), Салем тридцати лет родил Евера, а Евер тридцати четырех лет родил Регу (Регава), Регу тридцати двух лет родил Серуха, Серух, достигши тридцати лет, родил Нахора, который двадцати девяти лет родил Фарру, который семидесяти лет родил Аврама и Нахора и Аррана. Сосчитай годы каждого до рождения сына и найдешь, что от рождения Сима до рождения Авраама прошло триста девяносто лет. По расчету таким образом оказывается, что Сим тридцатью пятью годами пережил своего потомка в десятом колене – Авраама^[81].

Вместе с этим говорят и то, что до священства Аарона все первенцы из рода Ноя, ряд и порядок которых представляет книга Бытия, были священники и приносили жертвы Богу, и что в этом и состояли права первородства, которые Исав продал брату своему Иакову (Быт. 27). Поэтому, говорят, неудивительно, если Мелхиседек вышел навстречу победителю Аврааму и для угощения его и ратников его вынес хлеб и вино, – поскольку он должен был сделать это своему праправнуку, – и получил от него десятину из добычи от победы, или (что сомнительно) сам дал ему десятину из своего имения и оказал дедовскую щедрость в отношении к племяннику (потому что и по еврейскому тексту и по переводу семидесяти можно разуметь и то и другое – что Мелхиседек и получил десятину из добычи, и сам дал Аврааму десятину из своего имения, хотя апостол в послании своем к евреям (гл. 7) очень ясно определяет, что не Авраам принял от Мелхиседека десятину из богатства, но что священник принял часть из добычи от врагов).

А Салим не есть Иерусалим, – имя, составленное из греческого и еврейского слова, – как думает Иосиф и все наши: примесь иностранного языка показывает нелепость этого мнения; – а есть город около Скифополя, который доселе называется Салимом и там показывается дворец Мелхиседека, величественными развалинами свидетельствующий о великолепии древнего здания, о котором упоминается и в последней части Бытия: «и пришел Иаков в Сакоф, т.е. в кущи, и сделал там себе дома и кущи и перешел в Салим, город страны Сихемской, который находится в земле Ханаанской» (Быт. 33:17–18).

Нужно также обратить внимание и на то, что когда Авраам возвращался после победы над врагами, которых он преследовал до Дана (Быт. 14), страны, которая теперь называется Панеадою, – то на пути ему был не Иерусалим, стоящий в стороне, а столичный город Сихема, о котором и в евангелии читаем: бе же Иоанн крестя в Еноне близ Салима, яко многи воды бяху ту (Иоан. 3, 23). И нет нужды, называть ли его Салемом или Салимом, потому что, при очень редком употреблении евреями гласных в средине слов, по произволу и различию читателей те же слова произносятся различными звуками и акцентами.

Это я узнал от ученейших людей этого народа (греков), которые так далеки от мысли, что Мелхиседек был Дух Святой или ангел, что даже приписывают ему самое определенное имя человека. И подлинно, неразумно делают некоторые, когда на том основании, что священство Христово не имеет конца, что Он, как царь и священник, сделал нас и родом царским и родом священническим (1Пет. 2, 9), и что Он, как камень краеугольный, соединил обе стены и из двух стад, как пастырь добрый, сделал единое стадо (Ин. 10:16), – на этом основании возводят в таинственный смысл то, что говорится в прообразе, так что уничтожают истинность исторического события и говорят, что явился не царь, а ангел в образе человека; – говорят это, когда евреи так стараются показать в Мелхиседеке царя салимского, сына Ноева Сима, что передают предшествующее следующим образом: «Вышел же царь салимский в сретение ему (без сомнения Аврааму) после того как возвращался он с поражения Ходорлаомора и царей, которые были с ним в долине Саве: это есть долина царя», а за этим непосредственно следует: «и Мелхиседек царь салимский вынес хлеб и вино» и прочее. Итак, если это есть город царя и долина царя или, как перевели семьдесят, – поле, которое теперь палестинцы называют Авлоном: то, очевидно, Мелхиседек был человек, который царствовал над известною местностью, в долине и городе.

Вот что я слышал, что я читал о Мелхиседеке. Мое дело было представить свидетелей; судить об их достоверности пусть будет делом твоим. Если ты и отвергнешь всех их, то наверно не согласишься и с тем твоим духовным толкователем, который, будучи неопытен и в слове и в познаниях, с такою гордостью и авторитетом провозгласил Мелхиседека Духом Святым, что оправдал весьма справедливое греческое изречение: «неопытность рождает смелость, ученость производит осторожность». После продолжительной болезни, я мог освободиться от лихорадки только в четыредесятницу и, приготовляясь к другому труду, немногие остающиеся дни употребил на объяснение евангелия от Матфея, и с таким усердием принялся за оставленные занятия, что послужившее в пользу для изучения языка повредило телесному здоровью.

69. Письмо к Руфину пресвитеру

Молва часто многое извращает в ту и другую сторону и ложно расславляет и о людях добрых дурное и о дурных хорошее. Поэтому и я радуюсь свидетельству обо мне твоего священства и любви священного пресвитера Евсевия; и не сомневаюсь, что вы публично говорите обо мне иначе, но я боюсь тайного осуждения вашей мудрости. Посему умоляю вас – более помните обо мне и делайте меня достойным похвалы вашей. Что ты первый вызвал меня на переписку, и мне досталась второстепенная роль отвечать тебе – это произошло не от невнимания к друзьям, но от незнания, потому что если бы я знал, то предупредил бы твое послание.

Смысл суда Соломонова о споре двух женщин блудниц (3Цар. 3), насколько он относится к простой истории, – очевиден: двенадцатилетний отрок не по летам мудро рассудил дело, основываясь на внутреннем влечении человеческой природы. Поэтому и удивлялся ему и страшился его весь Израиль, – т. е. потому, что не могло скрыться явное от того, который так мудро понял сокровенное. А относительно прообразовательного смысла, по слову апостола: сия же вся образи прилучахуся онем: писана же быша в научение наше, в нихже концы век достигоша (1Кор. 10, 11) – некоторые из греков думают, что эту историю должно понимать в отношении к синагоге и церкви и относить все к тому времени, когда после креста и воскресения, как во Израиле, так и у народа языческого начал царствовать истинный Соломон, т.е. миротворец. А что синагога и церковь в св. Писании называются прелюбодейцами и блудницами – в этом нет никакого сомнения.

С первого взгляда это кажется богохульством; но если мы обратимся к пророкам, т.е. к Осии, который взял жену блудницу и родил сынов блужения (Ос. 1) и потом прелюбодейцу, – и к Иезекиилю, который обличает Иерусалим как блудницу, которая гонялась за своими любовниками, разлагала голени всякому мимоходящему и строила дома разврата на многолюдных местах (Иезек. 16): то увидим, что Христос пришел для того, чтобы сочетать браком блудниц, чтобы из двух стад сделать одну овчарню и, разорив средостение, собрать в один загон овец, прежде зараженных. Это два жезла, которые соединяются у Иезекииля (гл. 37) и о которых чрез Захарию говорит Господь: и прииму себе два жезла, единаго нарекох доброту, а другаго нарекох уже, и упасу овцы (Зах. 11:7). И в Евангелии та жена блудница, которая омывает слезами ноги Иисуса и отирает волосами, и которой отпускаются все грехи, очевидно, изображает собою церковь, собранную из язычников (Лк. 7:37 и дал.). Я, прежде всего, разъяснил это, чтобы кому-нибудь не показалось несообразным, если синагога и церковь называются блудницами, из коих одна по суду Соломона была удостоена обладания сыном. Благоразумный слушатель спросит: каким образом церковь может быть блудницею, церковь, которая не имеет скверны или порока (Еф. 5, 27)? Мы не говорим, что церковь осталась, но что она была блудницею. Ибо говорится, что Господь принимал гостеприимство и в доме Симона прокаженного – конечно, не потому, что он был прокаженным в то время, когда принимал Господа, но потому, что он прежде был прокаженным. И Матфей в перечне апостолов называется мытарем не потому, что и получив апостольское служение он остался мытарем, а потому, что прежде был мытарем, чтобы там, где умножился грех, преизбыточествовала благодать.

Вместе с этим посмотри, что говорит церковь против клевещущей синагоги: аз и жена сия жихом и дому едином (3Цар. 3, 17): ибо после воскресения Спасителя из того и другого народа составилась одна церковь. И как хорошо говорит далее: «и родила я у ней в ложнице»: ибо церковь из язычников, которая прежде не имела закона и пророков, родила в доме синагоги, не вышла из ложницы ее, а вошла в нее. Поэтому и в Песни Песней говорит: введе мя царь в ложницу свою (Песн. 1:3), и в другом месте: «и не отвергну тебя. Взявши, введу тебя в дом матери моей, и в ложницу той, которая зачала меня» (Песн. 3:4). И бысть по третием дни рождения моего, роди и жена сия. Если размыслишь о Пилате, который, умывая руки, говорил: неповинен есмь от крове праведнаго сего (Матф. 27, 24), о сотнике, который пред крестом исповедал: во истину человек сей Сын бе Божий (Марк. 15, 39), о тех, которые прежде страдания чрез Филиппа желают видеть Господа: то не будешь сомневаться, что первая родила церковь, а потом родился народ иудейский, о котором Господь молился: Отче, отпусти им; не ведят бо, что творят (Лк. 23, 34). И в один день уверовали три тысячи, а на другой пять тысяч (Деян. 2 и 4). И бехом купно (ибо у всего множества верующих было одно сердце и одна душа) и бе никтоже с нами, кроме обоих нас в дому: – не было никого ни из богохульных иудеев, ни из поклоняющихся идолам язычников. И умре сын жены сея в нощи: – ибо когда она соблюдает закон и к благодати Евангелия присоединяет бремя учения Моисеева, то бывает покрыта мраком заблуждения. «Во сне задавила его мать его», которая не могла сказать: аз сплю, а сердце мое бдит (Песн. 5, 2). И воста в полунощи, и взя отроча мое от объятий моих (церкви) и усни е на лоне своем. Перечитай все послание Апостола к Галатам, и увидишь, как синагога старается присвоить сынов церкви, так что апостол говорит: чадца моя, имиже паки болезную, дóндеже вообразится Христос в вас (Гал. 4, 19). Она взяла живого не для того, чтобы обладать им, а чтобы умертвить его, ибо она сделала это не из желания иметь сына, а по ненавистной ревности и сына своего, умершего в обрядах закона, подложила в лоно церкви.

Долго рассуждать о каждом предмете порознь, – как церковь чрез апостола Павла и церковных мужей не признавала своим сыном подчиненного закону и признавала во свете только того, кого не видела во тьме. От этого и возник спор в присутствии царя, когда одна говорила: «твой сын мертвый, а мой живой» и другая отвечала: «лжешь, мой сын жив, а твой умер», и таким образом спорили пред царем. Тогда царь Соломон, под которым очевидно, разумеется Спаситель (по семьдесят первому псалму, который надписывается именем Соломона, но в котором, без всякого сомнения, все содержание относится не к умершему Соломону, а к величию Христа), представляется незнающим и, по плотским расчетам, непонимающим человеческих привязанностей, как и в другом месте, спрашивает: где положисте Лазаря (Иоан. 11, 34) и жену кровоточивую: кто прикоснулся ризам Моим (Марк. 5, 30), – требует меча, о котором сказал: не мните, яко приидох воврещи мир на землю: не приидох воврещи мир, но меч. Приидох бо разлучити человека на отца своего, и дщерь на матерь свою и невесту на свекровь свою. И врази человеку домашнии его (Мф. 10:34–36), и испытывает природу Господь природы и по воле обоих хочет разделить живого сына на закон и благодать, говоря, что он хочет этого не потому, чтобы он одобрял это, а для того, чтобы обличить ложь синагоги. Она, не желая, чтобы сын церкви жил в благодати и через крещение получил свободу, охотно соглашается, чтобы дитя было рассечено, хочет не иметь, а убить его. Церковь же, уверенная, что это сын ее, охотно уступает его завистнице, чтобы он, по крайней мере, жил у соперницы, лишь бы только, разделенный на закон и благодать, не был поражен мечем Спасителя. Поэтому апостол говорит: се аз, Павел, глаголю вам, что если соблюдаете закон, Христос вас ничтоже пользует (Гал. 5, 2).

Вот что сказано под покровом аллегории. Впрочем, твоя мудрость очень хорошо знает, что в прикровенных образах тропологии не те же правила, что и в смысле историческом. Если где-нибудь я претыкаюсь и если мудрому читателю кажется произвольным написанное мною, то пусть он относит это к вине автора; потому что, истомленный долгою болезнью, я и это наскоро продиктовал писцу, лежа в постели, и написал не для того, чтобы решить вопрос, а для того, чтобы не казалось, что я вначале дружбы отказываю тебе в какой-нибудь просьбе. Помолись Господу о моем здоровье, чтобы после мучительной двенадцатимесячной болезни я мог написать что-нибудь достойное твоего внимания, и прости, если обильная речь не льется обычным течением. Диктуется не с таким изяществом, как пишется: в последнем случае мы часто перевертываем стиль, чтобы написать достойное чтения; в первом – скорою речью свертываем все, что придет на язык. С удовольствием я увиделся с Капинием, который расскажет тебе, какую тяжкую и опасную болезнь терпел я даже до настоящего дня, когда тебе продиктовал это письмо.

70. Письмо к Феодоре вдове

Пораженный горестным известием о смерти святого и почитаемого Люциния, я едва мог продиктовать краткое письмо. Не потому поражен я, что скорблю об участи его ибо знаю, что он перешел к лучшему, по слову Моисея: мимошед, увижду видение великое сие (Исх. 3:3); но страдаю по любви к нему, – от того, что я не удостоился видеть лица того мужа, который, думал я, скоро прибудет сюда. Истинно изречение пророческое о жестокости смерти, что она разделяет братьев и неумолимая и беспощадная разлучает между собою самые дорогие имена. Но мы имеем и утешение, поскольку она умерщвлена, по слову Господа, и ей говорится: «буду смертию твоею, смерть, буду раною твоею, ад», и далее: наведет Господь ветр зноен от пустыни и изсушит жилы его и опустошит источники его (Ос. 13:14–15), Ибо произошла ветвь от корня Иессеева и цвет от девственного стебля произрос (Ис. 11, 1)^[82], цвет, который в Песни Песней говорит: аз цвет польный и крин удольный (Песн. 2:1). Цвет наш – погибель для смерти; и для этого Он и умер, чтобы его смертью была умерщвлена смерть. А что говорится о ветре, который будет наведен от пустыни – этим означается девственная утроба, которая без соединения и семени мужеского родила младенца – Бога, который огнем Духа Святого осушил источники похотей и воспевал во псалме: в земли пусте и непроходне и безводне: тако во святем явихся тебе (Пс. 62:3). Таким образом, против жестокости смерти и самой неумолимой необходимости мы укрепляемся тем утешением, что скоро увидим тех, об отсутствии коих скорбим. Ибо смерть не называется смертью, а успением и сном. Поэтому и святой апостол запрещает скорбеть об усопших (1Сол. 4:13), чтобы мы веровали, что усопшие могут быть воскрешены и, после предопределенного успокоения, бодрствуют со святыми и с ангелами возглашают: слава в вышних Богу и на земли мир, в человецех благоволение^[83] (Лк. 2:14). На небе, где нет греха, – торжество, непрерывная хвала и безустанные славословия, а на земле, где раздор, войны и негласия, должно просить мира, и мира не у всех, а у людей благой воли, и к ним относится приветствие апостольское: благодать вам и мир от Бога Отца и Господа нашего Иисуса Христа да умножится (Рим. 1:7), чтобы в мире было место его и жилище его в Сионе (Пс. 75:2), т.е. на столпе, на высоте догматов и добродетелей, в душе верующего, ангел которой выну видит лице Божие (Мф. 18:10) и откровенным лицем созерцает славу Божию.

Поэтому прошу тебя и, как говорят, возбуждаю подвизающуюся на поприще, – люби своего Люциния как брата, но и радуйся, что он царствует со Христом, ибо восхищен бысть, да не злоба изменит разум его. Угодна бо бе Господеви душа его и скончався вмале исполни лета долга (Прем. 4, 11–14). Более достойны сожаления мы, которые постоянно боремся со грехами, оскверняемся пороками, получаем раны и имеем отдать отчет в каждом слове праздном. Он уже безопасным и победителем смотрит на тебя с высоты, ободряет в подвигах, и приготовляет тебе место подле себя с тою же привязанностью и любовью, с какою и на земле уже, забыв о супружеских обязанностях, он начал иметь в тебе сестру и даже брата, так как целомудренное общение не имеет брачного пола. И если у нас, когда мы живем еще во плоти и возродились во Христе, несть иудей, ни еллин, несть раб, ни свободь, несть мужеский пол, ни женский, но вси едино о Христе (Гал. 3:28): то не тем ли более ни женятся, ни посягают, но яко ангели Божии на небеси будут^[84] (Мф. 22:30; Лк. 20:35), в то время, когда тленное сие облачится в нетление, и мертвенное сие облачится в бессмертие? Когда говорит: ни женятся, ни посягают, но яко ангели Божии на небеси будут, то этим не уничтожается природа и свойство тел, но показывается величие славы. Ибо не написано: будут ангелами, но яко ангели, чем обещается подобие и отрицается тождество с ними. Будут, говорит, яко ангели, т.е. подобны ангелам; следовательно, не перестанут быть людьми. Будут прославлены и просияют ангельским светом, но, однако же, будут люди, так что и апостол будет апостолом и Мария – Мариею; и посрамится ересь, которая обещает неверное и великое и уничтожает верное и умеренное^[85].

Так как я уже упомянул о ереси, то какою трубою достойного красноречия можно восхвалить нашего Люциния, который, в то время как в Испании свирепствовала подобно язве и заразительной болезни ересь Василида и опустошала все провинции между Пиринеями и океаном, сохранил чистоту церковной веры, решительно не принимая Армагиля, Барбелона, Абраксаса, Бальзама и смешного Левсибору и прочие больше чудовища, чем имена, которые для возбуждения неопытных и женских умов еретики заимствуют как будто из еврейских источников, запугивая простецов варварскими звуками, чтобы они пред непонятным тем более благоговели. Ириней, муж времен апостольских и ученик Папия, слушателя евангелиста Иоанна, и епископ Лионской церкви говорит, что некто Марк, потомок Василида сначала пришел в Галлию и своим учением заразил те части ее, чрез которые протекают Рона и Гаронна, и в особенности этим заблуждением обольщал благородных женщин, обещая тайные мистерии и приобретая расположенность к себе магическими искусствами и тайными плотскими удовольствиями. Отсюда, перешедши Пиринейские горы, овладел Испаниею, и старался привлекать на свою сторону дома людей богатых и в них особенно женщин, которые водятся различными стремлениями, вечно учась и никогда не достигая познания истины. Это написал он (Ириней) почти за триста^[86] лет назад, и написал в тех книгах, которые ученейшим и красноречивейшим языком составил против всех ересей.

Пусть из этого увидит мудрость твоя, какой похвалы достоин наш Люциний, который закрыл уши свои, чтобы не слышать учения крови, и расточил все имение свое и дал нищим, чтобы правда его пребывала в век века (Пс. 111:3). И не довольствуясь благотворительностью в своем отечестве, он и Иерусалимской и Александрийской церкви послал столько денег, сколько могло бы помочь бедности многих. Многие удивляются и восхваляют его за это; а я наиболее похвалю в нем ревность и усердие к писанию. С какою любовью просил он моих сочинений, и приславший шесть переписчиков (потому что в этой провинции мало умеющих писать по-латыни) переписал для себя все написанное мною с ранних лет и до настоящего времени! Он почтил не меня, ничтожного и меньшего из всех христиан и, по сознанию грехов, живущего на скалах вифлеемской деревни, но Христа, который прославляется в рабах своих и обещает это апостолам своим, говоря: «кто вас принимает, Меня принимает; и кто принимает Меня, принимает пославшаго Меня» (Мф. 10:40).

Итак, возлюбленнейшая дочь, это письмо любви моей прими как епитафию ему, и смело приказывай – чем я могу служить тебе в деле духовном, чтобы знали века грядущие, что тот, кто говорит у Исаии: положи мя яко стрелу избранну, и в туле своем скры мя (Ис. 49:2) уязвил мечем своим двух мужей, разделенных между собою таким пространством моря и суши, так что они, и, не зная друг друга по плоти, соединены между собою духом.

Да сохранит тебя, святую телом и духом, тот самарянин, т.е. хранитель и страж, о котором в псалме написано: не воздремлет, ниже уснет храняй Израиля (Пс. 120:4); hir, что значит страж (vigil), который сошел к Даниилу, да сойдет и к тебе, чтобы и ты могла сказать: аз сплю, а сердце мое бдит (Песн. 5:2).

71. Письмо к Агибаю

Хотя я сознаю за собою много грехов и ежедневно коленопреклоненный говорю в молитве: грехи юности моея и неведения моего не помяни (Пс. 24:7), но зная изречение апостола: да не разгордевся в суд впадет диаволь (1Тим. 3:6), и написанное в другом месте: гордым Бог противится, смиренным же дает благодать (Иак. 4:6), с молодых лет ничего так не старался избегать, как надменности и гордости, вызывающей против себя гнев Божий. Ибо я знаю, что учитель и Господь Бог мой в уничижении плоти сказал: научитесь от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем (Мф. 11:29) и прежде воспевал устами Давида: помяну, Господи, Давида и всю кротость его (Пс. 131:1), так как и в другом месте написано: прежде сокрушения возносится сердце мужу, и прежде славы смиряется (Притч. 18:12). Поэтому прошу тебя, не думай, что я прежде, по получении твоих писем, молчал и не относи ко мне неверности или небрежности других. Почему бы я стал молчать, вызванный твоею ласкою, и отталкивать своим молчанием твою дружбу, когда я обыкновенно даже сам ищу сближения и завожу сношения с людьми добрыми? Ибо «лучше два, чем один, и если один упадет, то его поддержит другой. Сплетенная втрое веревочка, не скоро разрывается, и брат, помогающий брату, поднимется» (Еккл. 4:9). Итак, пиши смело, и телесное отсутствие заменяй частою письменною беседою.

Не скорби, если ты не имеешь того, что имеют и муравьи, и мухи, и пресмыкающиеся, т.е. телесных очей, но радуйся, что имеешь то око, о котором в Песни Песней говорится: «уязвила ты меня, сестра моя невеста, одним из очей твоих» (Песн. 4:9), одним из очей, которым созерцается Тот, и о котором Моисей говорит: мимошед, увижду видение великое сие (Исх. 3:3). Наконец, читаем, что даже некоторые философы мира вырывали себе глаза, чтобы всю свою мысль сосредоточить на чистоте ума. И пророк говорит: взыде смерть сквозе окна ваша (Иер. 9, 21), и апостолы слышат: иже воззрит на жену ко еже вожделети ея, уже любодействова с нею в сердце своем (Мф. 5:28). Поэтому и повелевается им поднимать глаза и смотреть на белеющиеся нивы, которые готовы для жатвы (Лук. 21. Иоан. 4).

А что ты просишь, чтобы нашими наставлениями умерщвлялись в тебе Навухоносор и Рапсак, и Навузардан и Олоферн, – то ты никогда не просил бы нашей помощи, если бы они жили в тебе. Но так как они мертвы и ты с Зоровавелем и Иисусом, сыном Иоседековым, великим священником (1Езд. 3) и с Ездрою и Неемиею начал созидать развалины Иерусалима и не бросаешь стяжания в дырявый кошелек, а уготовляешь себе сокровища на небеси; то поэтому ты и просишь нашей дружбы, признавая нас служителями Христа. Святую дочь мою Феодору, сестру, блаженной памяти, Люциния, которая сама себя поддерживает, ободряю и я своим словом: пусть не ослабевает она на начатом поприще, пусть многим трудом достигает святой земли через пустыню; пусть не выход из Египта считает она совершенною добродетелью, а достижение путем бесчисленных препятствий горы Навава и реки Иордана (Чис. 33); пусть примет в Галгале второе обрезание; пусть падет вместе с Иерихоном, потрясенная звуками труб священнических; пусть будет умерщвлен Адониседек; пусть падут Гай и Азор – эти некогда красивейшие города (Нав. 3:5–6, 10–11). Приветствуют тебя братья, находящиеся с нами в монастыре. Чрез тебя искренно приветствуем святых, удостаивающих нас своей любви.

72. Письмо к Океану о смерти Фабиолы

Прошло много лет, как утешал я достопочтенную жену Павлу по случаю успения Блезиллы, когда была еще свежа эта рана. Проходит четвертое лето с тех пор, как, составляя епитафию Непоциану в письме к епископу Илиодору, истощил я тогда в этой печали все свои силы. Почти два года назад по случаю скоропостижной кончины Павлины, написал краткое письмо моему Паммахию, – стыдясь слишком много говорить и выставляться пред ученейшим мужем, чтобы не казалось, будто я не столько утешаю друга, сколько учу мудрого своею неразумною хвастливостью. Теперь, сын Океан, при моем собственном желании и сильном стремлении, ты налагаешь на меня должную обязанность, чтобы описанием новых добродетелей возобновил я старую материю своих посланий. В тех посланиях нужно было мерить или любовь отца, или скорбь родственника, или страсть супруга, и по различию лиц давать различные врачевания из св. Писания: для настоящего письма ты представляешь мне Фабиолу, – славу христиан, чудо язычников, сетование бедных, утешение монахов. За что я ни примусь сначала, – все теряет цену в сравнении с последующим. Буду ли превозносить пост: но милостыни превосходят его. Буду ли восхвалять смирение: но пламенная вера выше его. Буду ли говорить о рубищах, которые любила она, о простой жизни и грубых одеждах, которые носила она, презирая шелковые платья: – но уничижение духом выше, чем смирение в образе жизни. С большим трудом оставляем мы гордость, чем золото и драгоценности, потому что, и, оставив последние, мы иногда гордимся рубищами и модную бедность распускаем по ветру общественного мнения. Добродетель скрытная и окрепшая в тайнике совести видит судью только в Боге. Поэтому она должна быть воспета новыми для меня похвалами и раскрыта с первых начатков обращения и покаяния. Иной, помня школу, быть может, вывел бы на сцену К. Максима, «того, кто медлительностью поправил нам дело» (Энеид.6) и весь род Фабиев, стал бы говорить о битвах, описывать сражения, выставлял бы на вид, что Фабиола произошла от такого знатного рода, – чтобы показать в предках то, что не имело значения в отрасли. Я же, более любя гостиницу Вифлеемскую и ясли Господни, где родительница – Дева родила отроча – Бога, рабу Христову буду производить не от знатного рода древней истории, а от уничижения церкви.

И так как уже с самого начала против меня как бы скалою встает туча порицающих ее за то, что она, оставив первого мужа, вступила во второй брак: то я не прежде буду восхвалять ее за обращение, как освободивши от обвинения. Первый муж ее, говорят, имел такие пороки, которых не могла выносить даже наложница и раба. Если я захочу говорить об этих пороках, то я унижу добродетель этой женщины, которая лучше желала подвергнуться обвинению в разводе, чем обесчестить часть своего тела и открыть пороки своего мужа. Представлю только то, чего достаточно для честной женщины и христианки. Господь повелел, что не должно отпускать жену кроме вины прелюбодеяния, и если она будет отпущена, то остается небрачною (Мф. 5:32, 19:3–9). Что повелевается мужам, то, конечно, простирается и на женщин: нельзя думать, что жену – прелюбодейку должно отпускать, а мужа – прелюбодея – нет. Прилепляяйся сквернодейце, едино тело есть с блудодейцею (1Кор. 6:16): следовательно, и женщина, соединяющаяся с блудником и нечистым, делается с ним одно тело. Иные законы цезарей и иные законы Христа, иное предписал Папиан и иное наш Павел. У них для мужчин делаются послабления в нечестии: при запрещении открытого разврата и прелюбодеяния, позволяется разврат в публичных домах и наложничество, – как будто виновность зависит от нарушения чести, а не от греховного расположения. У нас же, что не позволительно для женщин, равно непозволительно и для мужчин, и одна и та же обязанность определяется одинаковым условием. И так она оставила, как говорят, развратного мужа, оставила сообщницу его и его преступления, оставила (почти сказал я) то, чего не видала одна жена, тогда как об этом кричали все соседи. А если ее обвиняют, почему она, оставивши мужа, не осталась безбрачною, то я охотно признаю эту вину, показавши впрочем, ее необходимость. Лучше есть, говорит апостол, женитися, нежели разжизатися (1Кор. 7:9). Она была очень молода и не могла сохранить вдовства, она видела в членах своих ин закон, противовоюющь закону ума ея (Рим. 7, 23) и, побежденная и плененная им, чувствовала влечение к совокуплению. Она предпочла открыто сознаться в своей слабости и осуждаемым браком навлечь на себя некоторую тень, чем под почетным именем единобрачной делать дела блудниц. Тот же апостол хочет, чтобы молодые вдовицы вступали в брак, рождали детей и противнику не давали никакого повода к порицанию (1Тим. 5:14), и тотчас объясняет, почему он хочет этого: се бо некия развратишася в след сатаны. Таким образом, и Фабиола, думая, что она законно оставила мужа и, не зная силы евангелия, в котором всякое извинение к браку при жизни мужей вменяется женами в преступление, по неосторожности допустила одно преступление, думая избежать многих козней дьявола.

Но зачем останавливаюсь я на прошлом и забытом, стараясь оправдать преступление, в котором она сама раскаялась? Кто поверил бы, что после смерти второго мужа, пришедши в себя, в то время, когда легкомысленные вдовы, сбросив иго рабства, обыкновенно ведут себя свободнее, посещают публичные бани, бродят по улицам, выставляют напоказ сладострастные лица, – она облеклась во вретище, чтобы публично исповедать свой грех; накануне пасхи, в базилике Летерана, некогда усекнутого мечем цезаря, пред глазами всего народа римского стояла в ряду кающихся и с растрепанными волосами, бледным лицом и немытыми руками поникла неубранною головою, при общем плаче вместе с нею епископа, пресвитеров и всего народа? Каких грехов не очистил бы этот плач? Каких застарелых преступлений не омыли бы эти рыдания? Петр троекратно отречение загладил троекратным исповеданием (Иоан. 21). Богохульство Аарона и слитую из золота голову тельца исправили молитвы брата (Исх. 32). Убийство святого и самого кроткого мужа, равно как и прелюбодеяние, очистил семидневный пост Давида. Он лежал на земле, был повержен в прахе и, забыв о царской власти, искал света во тьме. Взирая только на Того, Кого он прогневал, он взывал плачевным голосом: Тебе единому согреших и лукавое пред Тобою сотворих (Пс. 50:6); даждь ми радость спасения твоего и Духом владычним утверди мя (там же ст. 14). И вот, тот, кто прежде своими добродетелями давал мне пример, как должно стоять, не падая, теперь своим покаянием научил, как восставать после падения. Кто между царями был нечестивее Ахаава, о котором св. Писание говорит: «не было другого такого как Ахаав, который продан был сотворить лукавое пред Господом» (3Цар. 21, 25)? Он, будучи обличен Илиею в убийстве Навуфея и услышав гнев Божий чрез пророка: понеже убил еси (Навуфея) и приял еси в наследие (виноград его): се аз наведу на тя злая и попалю задняя твоя и пр. – разодрал ризы свои, покрыл власяницею тело свое, постился во вретище и ходил с поникшею головою. Тогда был глагол Божий к Илии Фесвитянину, и Господь сказал ему: видел ли еси, яко умилися Ахаав от лица моего; сего ради не наведу зла во днех его (ст. 29). О, блаженное покаяние, привлекшее к себе очи Божии и с исповеданием греха изменившее грозное определение Божие! То же читаем мы в книге Паралипоменон (2Пар. 33) о Манассии, у пророка о Ниневии (Ион. 3:4) и о мытаре в евангелии (Лк. 16). Из них – первый удостоился получить не только прощение, но и царство, – вторая отклонила угрожающий гнев Божий, – третий, ударяя себя в грудь, не возводил очей к небу и со смиренным исповеданием грехов вышел оправданным более чем фарисей со своим гордым хвастовством добродетелями. Не место здесь превозносить покаяние и как бы в опровержение Монтана и Новата доказывать, что эта жертва угодна Богу и представлять из св. писания, что жертва Богу дух сокрушен (Пс. 50:19), еда хотением восхощу смерти грешника, а не еже обратитися ему (Иез. 18:23); возстани, возстани, Иерусалиме (Вар. 5:5; Ис. 60:1), и многое другое, что провозглашается трубами пророков.

Теперь я скажу только то, что и полезно для читателей и идет к настоящему случаю. Она (Фабиола) не постыдилась Господа на земле, и Он не постыдился ее на небе (Лк. 9). Всем открыла она рану свою, и на безобразную язву на теле ее смотрел плачущий Рим. Разорваны были по бокам одежды ее, обнажена голова, закрыты уста. Не вошла она в церковь Божию, но как Мария, сестра Моисея, сидела отдельно, вне стана (Чис. 12:15), чтобы, по отлучении священником, им же и снова быть принятою к общению. Сошла она с престола своих удовольствий, взяла жернов, молола муку и босыми ногами прошла потоки слез; села на угли огненные и они были ей в помощь. Била себя по лицу, которым нравилась своему второму мужу, ненавидела драгоценности, не могла видеть полотен, бегала украшений. Она так скорбела, как будто совершила прелюбодеяние и хотела исцелить одну рану с большими издержками на излечение.

Долго остановились мы на покаянии, – как бы на ровном месте, чтобы отсюда без всякого препятствия открылось пред нами более широкое поле для восхваления ее. Что сделала она, когда была принята в общение пред лицом всей церкви? Без сомнения, в день счастья она не забыла о днях тмы (Еккл. 11) и после кораблекрушения не хотела снова испытывать опасностей мореплавания. Еще более – все, какое было у нее имение (а оно было огромное и соответствовало ее происхождению), раздробила по частям и продала, и, обративши в деньги, употребила его на нужды бедных; и первая из всех учредила νοσοκομέιον^[87], чтобы собирать сюда бедных с улиц, и согревать истощенные недугами и голодом члены нищих. Опишу ли я теперь различные болезни людей, – изуродованные носы, выколотые глаза, до половины обожженные ноги, покрытые струпьями руки, распухшие животы, изсохшие лядвеи, раздутые голени, червей, кишащих в разъеденных и загнивших частях тела? Сколько раз сама она на своих плечах носила смрадных больных, пораженных желтухою! Сколько раз омывала гнойную кровь из ран, на которую иной не мог бы и взглянуть! Она собственноручно давала пищу, и лекарственным питьем поддерживала живой труп. Зная, многие богатые и благочестивые люди по слабости организма (stomachi) оказывают подобного рода милосердие при помощи других, и милостивы деньгами, а не руками. Хотя я не упрекаю их и слабодушие их не объясняю недостатком веры, но насколько извиняю слабость организма их, настолько же до небес превозношу ревность души совершенной. Великая вера презирает все это. Она (Фабиола) знала, чего когда-то не сделал для Лазаря богач, облекавшийся в порфиру, и на каждую казнь осуждена надменная душа его (Лук. 16). Тот, кого мы презираем, кого не можем видеть, при взгляде на которого у нас поднимается тошнота, – подобен нам, сотворен из одной с нами персти, составлен из тех же элементов. Что терпит он, то же можем потерпеть и мы. Язвы его будем считать своими собственными, и всякая суровость к другому смягчится при скромном размышлении о себе самих.

«Если бы сто уст и сотню языков имел я,

Железный голос,

Не мог бы перечислить названья всех болезней» (Энеид. 6),

какие Фабиола так облегчала для нищих, что многие здоровые из бедных завидовали больным. Подобную же благотворительность оказывала она духовным, монахам и девственницам. Какой монастырь не получил поддержки от ее богатства? Какого больного и обнаженного не прикрыли одежды Фабиолы? На чью нищету не излилась неожиданная и скорая щедрость ее? Для милосердия ее был тесен Рим, и вот, она путешествовала по островам, по всему этрусскому морю и области Вольсков, и скрытые заливы извилистых берегов, где обитают лики монахов, или лично посещала со своею благотворительностью или посылала туда свои пожертвования чрез святых и верных мужей.

Отсюда, сверх всякого ожидания, она вдруг отправилась на корабле в Иерусалим и многим оказавши здесь помощь, несколько времени была у меня. Вспоминая о свидании с нею, я как теперь вижу ту, которую видел тогда. Иисусе благий, какою она исполнена была ревностью, какою любовью к божественным писаниям! Итак, желая утолить какой-то голод, пробегала она мыслью пророков, евангелия, псалмы, то предлагая вопросы, то слагая решения их в глубине своего сердца. И не удовлетворялась она в своем желании слушать, но прилагала разум, прилагала болезнь (Еккл. 3) и, как бы подливая масла в огонь, получала большую ревность. Однажды, когда мы держали в руках Числа Моисея и она скромно спрашивала меня, что значит такое множество имен, почему колена в различных местах соединяются различно, каким образом волхв Валаам так пророчествовал о будущих тайнах Христа (Числ. 20), что почти никто из пророков так ясно не предсказывал о Нем, – я отвечал как мог и старался удовлетворить ее любознательность. Перелистывая таким образом книгу, она дошла до того места, где изображается перечень всех станов, чрез которые народ, вышедши из Египта, достиг до потоков Иордана (Числ. 35). И когда стала допрашиваться причин и основания всего описываемого, то в некоторых предметах я запинался, другие решал небезукоризненно, а большею частью искренно сознавался в своем неведении. Но тогда она стала еще более домогаться и просить решения, как будто мне нельзя было не знать, чего я не знаю, и стала говорить, что она недостойна столь глубоких тайн. Что же было делать? Стыдясь отказать, я обещал ей собственное сочинение относительно этого вопроса, которое, – как уразумеваю теперь, по воле Божией, будучи отложено до настоящего времени, будет посвящено ее памяти, – чтобы облеченная священническими одеждами первого послания к ней^[88], радовалась она, что через пустыню мира достигла, наконец, земли обетования.

Но продолжим начатое. Когда я заботился о достойном помещении для столь знаменитой женщины, поскольку она так желала уединения, что не хотела расстаться с гостиницею Марии: вдруг пришел в смятение весь восток, когда разнеслось известие, что из отдаленной Меотиды, лежащей между льдистым Доном и дикими племенами массагетов, оттуда, где ворота Александра кавказскими скалами сдерживают свирепых варваров, – нахлынули толпы гуннов, которые, налетая туда и сюда на своих быстрых конях, всюду разносили опустошение и ужас. Войска римского в то время не было; междоусобные войны задерживали его в Италии. Геродот говорит, что этот народ при Дарие, царе мидийском, двадцать лет держал восток в рабстве и год брал дань с египтян и эфиоплян. Да отвратит Иисус от римского государства таких ужасных зверей. Неожиданно появлялись они всюду и, предупреждая молву своею быстротою, не давали пощады ни религии, ни почести, ни возрасту; не имели сострадания к плачущим детям. Не начавшие еще жить умирали насильственною смертью, и, не зная своего несчастия, смеялись в руках и среди копий врагов. Общая единогласная молва говорила, что они идут в Иерусалим и стремятся в этот город, чтобы удовлетворить своей страшной жадности к золоту. Стены, при беспечности в мирное время остававшиеся в пренебрежении, починивались. Антиохия была в осаде. Тир, желая оторваться от материка, переселялся на древний остров. Тогда и мы были вынуждены приготовлять корабли, быть на морском берегу, опасаться нашествия врагов и, несмотря на сильные ветры, бояться более варваров, чем кораблекрушения, заботясь не столько о собственном спасении, сколько о чистоте девственниц. В то время у нас были кое-какие раздоры и домашние распри были сильнее войны с варварами. Меня удержало на востоке уже упроченное место и укоренившаяся с давних лет любовь к святым местам. Она (Фабиола), все имение которой заключалось в котомке, и которая во всяком городе была странницею, возвратилась в отечество, чтобы жить в бедности там, где была богатою, чтобы жить под чужим кровом, тогда как прежде сама давала приют многим и (чтобы не распространяться долее) в глазах города Рима просила у бедных того, что в его же глазах некогда раздавала.

Я скорблю только о том, что опустил из святых мест драгоценнейшую жемчужину. Рим возвратил то, что некогда потерял, и наглый и злословный язык язычников посрамлен очевидным свидетельством. Ее милосердие, смирение, веру пусть превозносят другие: я наиболее восхвалю ревность духа. Книгу, которою я когда-то в юности убеждал Илиодора к пустынножительству, она знала наизусть, и, смотря на стены Рима, скорбела, что она заключена в них. Забыв свой пол, не помня своей слабости и стремясь только к пустыне, она была там, где всегда пребывала духом. Не могли удержать ее советы друзей: она так хотела вырваться из города, как будто из оков. Экономию в деньгах и бережливую раздачу их она считала некоторого рода неверием. Не хотела она, чтобы другие раздавали милостыню, но истощивши свои средства, сама хотела принимать милостыню ради Христа. Она так поспешала (ко Христу), так нетерпеливо ожидала кончины, что можно было угадывать ее скорое переселение. Поэтому смерть не могла застать ее неприготовленною, так как она всегда была готова к ней.

Среди похвал женщине представляется мне и возлюбленный мой Паммахий. Павлина почила, чтобы он бодрствовал: она упредила супруга, чтобы оставить в нем служителя Христу. Он наследник супруги, а владетели наследства – другие. Муж и жена состязались, кому устроить обитель в лоне Авраама; соревновали и о том, кто кого превзойдет человеколюбием. Оба победили и оба побеждены; оба признали себя и победителями и побежденными, поскольку чего желал один, достигли оба. Соединили они имение, соединили свои намерения, чтобы при согласии росло дело, которое могло разрушиться при соревновании. Еще не сказано, как уже сделано. Покупается гостиница, и к гостинице стекаются толпы народа. «Нет труда в Иакове, ни болезни в Израиле» (Чис. 23:21). Моря доставляют нуждающихся в успокоении на материке; спешат из Рима на кораблях, чтобы после плавания нашли приют на гостеприимном берегу. Что Публий однажды сделал на острове Мальте в отношении к одному апостолу, и (чтобы не дать места противоречию) находящимся на одном с ним корабле^[89], то делают они часто и в отношении к очень многим; и не только поддерживается нужда бедных, но щедрая для всех благотворительность заботится отчасти и о людях сознательных. Равным образом весь мир слышал о странноприимнице, устроенной на римской пристани; о чем весною знали в Египте и Парфии, летом узнали в Британии.

В кончине столь знаменитой жены мы видели исполнение написанного: «боящимся Господа все споспешествует во благое» (Рим. 8:28). По некоторому предчувствию будущего она писала ко многим монахам, чтобы они прибыли к ней, разрешили ее от тяжкого бремени и сотворили бы ей друзей от мамоны неправды, которые бы приняли ее в вечные обители (Лк. 16:19). Они прибыли; друзья уготованы; она скончала так, как желала и, сложивши, наконец, бремя, легче воспарила на небо. По смерти ее Рим доказал, какое благоговение имел он к Фабиоле при жизни. Она не испустила еще духа, не отдала принадлежащей Христу души,

«Как летучая молва, такой предвестница печали» (Aeneid. 1. 1),

собрала к погребению народ со всего города. Звучали псалмы, и аллилуиа, отдаваясь в высоте, потрясала позлащенные кровли храмов.

«Здесь юношей хор, там лик престарелых

В песнях славу жены и деянья ея повествуют» (Aeneid. 1. 8).

Не торжествовал так Фурий над галлами, Папирий над самнитами, Сципион над нумантийцами, Помпей над народами понтийскими. Они побеждали тела: она поработила духовные похоти. Слышу, какие толпы предшествуют ее гробу и как кучами сбегается народ при ее погребении. Ни улицы, ни портик, ни нависшие сверху кровли не могли вместить зрителей. Рим видел тогда все свои народы соединенными в один: все торжествовали при прославлении покаявшейся. И неудивительно, если люди ликовали о спасении той, об обращении которой радовались ангелы на небе.

Вот тебе, возлюбленная Фабиола, старческий дар ума моего, вот тебе жертва поминовения за твои заслуги! Часто восхвалял я девственниц, вдов и замужних, одежды коих всегда были белы, кои последуют Агнцу, аможе аще пойдет (Апок. 14:4). Счастливо похвальное слово, которое не пятнается ни одним пороком целой жизни. Да удалится зависть, да бежит ненависть. Если домовладыка благ, то зачем око наше лукаво? Впавшая в разбойники подъята раменами Христа (Лк. 10). У Отца обителей много (Ин. 14). Где умножился грех, стала преизобиловать благодать (Рим. 5). Кому больше оставляется, больше любит (Лк. 7).

73. Книга истолковательная к Фабиоле

О сорока двух станах израильтян в пустыне

В семьдесят седьмом псалме, который, по евангелисту Матфею (Мф. 13:35), мы признаем изглаголанным от лица Господа, излагается история десяти казней в Египте и исхода израиля в пустыню. Никто не сомневается, что написанное здесь так составлено, что как бы иное говорит буква и иное должно уразумевать сокрытым под нею: отверзу, говорит, в притчах уста моя, провещаю гадания исперва. Елика слышахом и познахом я, и отцы наши поведаша нам (Пс. 77:2–3). Отсюда и апостол выражает ту же мысль и в тех же словах: Сия же вси образи прилучахуся онем: писана же быша в научение наше, в них же концы век достигоша (1Кор. 10:11), и: не хощу вас не ведети, братие, яко отцы наши вси под облаком быша и вси сквозе море проидоша: и вси в Моисея крестишася в облаце и в мори: и вси тожде брашно духовное ядоша и вси тожде пиво духовное пиша. Пияху же от духовнаго последующаго камене: камень же бе Христос (там же, 1 и след.). Итак, если часть истории пути из Египта принимается в смысле духовном, то и прочее, что апостолом, по недостатку времени, опущено, также должно быть понимаемо в том же смысле. Ибо тот же пророк, который в другом месте говорил: вселихся в селении кидарскими: мною пришелствова душа моя (Пс. 119:5), будучи не в состоянии переносить удаления от святой земли, со слезами вопиет и говорит: сия помянух и излиях на мя душу мою: яко (пока не) пройду в место селения дивна даже до дому Божия, во гласе радования и исповедания, шума празднующаго (Пс. 41:5) и в другом псалме говорит: открый очи мои, и уразумею чудеса от закона твоего (Пс. 118:18) и Павел говорит: закон духовен есть (Рим. 7:14) и Сам Господь: аще бысте веровали Моисеови, веровали бысте убо и Мне: о мне бо той писа (Ин. 5:46) и евангелие от Луки: и начен от Моисея и от всех пророк, сказаше има от всех писаний, яже о Нем (Лк. 24:27). Итак, иудеи – эти малолетние, которые не могут вкушать твердой пищи и питаются еще млеком младенцев (1Кор. 3:2) – пусть читают о плотском Фараоне и Чермном море, по которому он плавает в Индию, и манне, похожей на кориандр; пусть в плотском смысле понимают все написанное: о проказе домов и о проказе кожи и жил, о воле-убийце и животном, виновном в прелюбодеянии и о проколотом шилом ухе еврея, желающего служить за жену и детей. А мы, оставив Капернаум, – прекрасное некогда поле – и вышедши с Иисусом в пустыню, будем питаться Его хлебами (Мф. 14:15 и д.; Мк. 6:35 и д.), – если неразумны и подобны бессловесным – ячменными, если же разумны – пшеничными, смолотыми из того зерна, которое, упав на землю и умерши, принесло много плодов. Девятью казнями поражен был Египет и вынужден Фараон отпустить народ Божий. Наконец, он лишился первенцев, чтобы первенцы Израиля были посвящены Богу. Те, кои прежде старались удержать (израильтян), теперь настойчиво выгоняют их. Истребитель приходит и не смеет коснуться пастушеской и влажной страны Гессемской, поскольку вереи дверей (postes) израильтян были отмечены кровью агнца и самым делом говорили: знаменася на нас свет лица твоего, Господи (Пс. 4:7). Отсюда и самый праздник называется Phase, что мы можем назвать прехождением, потому, что от худшего, достигая лучшего, оставляем мрачный Египет. Но пора уже, по обещанию, проследить порядок израильских станов.

В последней части книги Чисел (Числ. 33), которая у евреев называется vaiedabber, написано: сии станове сынов израилевых, егда изыдоша из земли египетския с силою своею рукою Моисеевою и Ааронею (ст. 1), – станы, которые греки называют άπάρσεις, а мы, по особенности языка, точнее перевели словом mansiones (станы), или так как говорится о войске – castra (лагери). Излагается перечень станов от первого до последнего, и всех насчитывается сорок два, о которых Матфей говорит: от Авраама до Давида родове четыренадесяте, и от Давида до преселения вавилонскаго родове четыренадесяте, и от преселения вавилонскаго до Христа родове четыренадесяте (Мф. 1:17), т.е. всех родов сорок два. Чрез эти-то станы проходит истинный еврей, который поспевает перейти от земли на небо, и, оставив Египет мира сего, идет в землю обетования. И неудивительно, если мы достигаем царства небесного в этом таинстве числа (42-х): чрез это число Господь и Спаситель от первого патриарха достиг девы, – как бы Иордана, который, разливаясь полным потоком вод, изобиловал благодатью Духа Святого. А что написано, что народ вышел рукою Моисея и Аарона, то разумей под этим закон и священство, дела и богопочтение, из коих одно необходимо должно соединяться с другим, ибо как добродетель не приносит пользы без познания Творца, так и богопочтение не приводит ко спасению без исполнения заповедей Создателя. Сими двумя руками, как бы двумя серафимами мы возносимся на исповедание святой Троицы, взывая: свят, свят, свят Господь Бог Саваоф.

Первый стан

Воздвигошася от Рамессы в месяц первый, в пятыйнадесять день перваго месяца: наутрие пасхи изыдоша сынове израильтестии рукою высокою пред всеми египтяны. И египтяне погребаху умершия от них вся, яже изби Господь всякаго первенца в земли египетстей: и в бозех их сотвори отмщение Господь.

Рамесса некоторыми переводится: «бурное волнение», или «горечь» и «съедение моли», а я полагаю, что вернее перевести: «гром радости». В этот город, лежавший на границе, собрался народ, хотевший выйти в пустыню, потому что, оставляя треволнение мира, от прежних пороков и от тли грехов, поедающей прежде всего саму себя, воздвигался слышать претворяющий всякую горечь в сладость глас Божий, гремящий с небес на горе Синае. А что глаголы божественные и изречения св. писания в круговороте века и мира сего называются громом, – это показывает псалмопевец, говоря: глас грома твоего в колеси (Пс. 76:19). И слышавшие глас Бога Отца при крещении Спасителя считали его громом^[90]. Воздвигнутые евангельскою трубою и возбужденные громом радости, мы выходим в первый месяц, когда «зима прейде, отъиде себе» (Песн. 2:11), когда начинается весна, прозябает земля, когда все обновляется; и выходим в пятнадцатый день первого месяца (Исх. 12) в наутрие пасхи, при полном свете луны, вкусив агнца непорочного и, по апостолу, обувши ноги и препоясавши чресла истиною (Еф. 6:14–15) и с жезлами в руках. Хотя, празднуя пасху в четырнадцатый день месяца, мы вкусили агнца в Египте, но полный свет озаряет нас тогда, когда рукою высокою мы оставляем Рамессу (высокою она называется так потому, что поразила Египет, так и потому, что спасла Израиля в глазах египтян, которые удивляются, что мы оставляем мир, терзаются ненавистью и затем, желая удержать нас, погибают, преследуя нас), когда египтяне погребают первенцев своих, их отцы, умершие в земных делах, погребают мертвых сыновей своих. Первенцы египетские, – это, кажется мне, мнения философов, которыми они удерживают обольщенных и обманутых ими людей. Когда живой Израиль избежал их, они облекают ими своих мертвецов, чтобы они не подражали примеру уходящих. Относительно дальнейшего: «и в богах их сотворил суд» (Числ. 33:4), или как перевели Семьдесят, «мщение» – евреи полагают, что в ту ночь, когда вышел народ, все храмы в Египте были разрушены или землетрясением, или молниями. Но духовно (понимая это), мы уразумеваем, что когда мы выходим из Египта, то падают идолы заблуждений и сокрушается всякая мудрость ложных учений.

Стан второй

И воздвигшеся сынове израилевы от Рамессы, ополчишася в Сокхофе (Числ. 33, 5).

Второй стан. Здесь пекут опресноки и сначала раскидывают палатки, от чего получило название и самое место, поскольку Сокхоф на нашем языке значит «палатки», или «шатры» (tabernacula sive tentoria), и отсюда праздник кущей в седьмой месяц, в пятнадцатый день месяца. Итак, вышедши из Египта, сначала ставим палатки, зная, что нам должно простираться далее. Тогда мы не вкушаем хлеба египетского, хлеба зла и неправды, но питаемся опресноками чистоты и истины (1Кор. 5:8), исполняя на деле заповедь Господа: блюдитеся от кваса фарисейска (Мф. 16:6). В этом стане нам повелевается всегда помнить о выходе из Египта, праздновать прехождение, т.е. пасху Господню, чтобы вместо пораженных первенцев египетских, посвящать Богу первенцев чрева своего и всех добродетелей.

Стан третий

И отправившись из Сокхофа, поставили лагерь в Ефаме, который находится на краю пустыни (Числ. 33:6).

Третий стан ставится после палаток, и здесь в первый раз Господь является ночью в столпе огненном, и днем в столпе облачном, чтобы предшествовать народу и указывать путь. Ефам – значит «мужество и совершенство», о котором и Давид воспевает: «ты сокрушил реки ефамския» (Пс. 73:15), т.е. «сильных». Великое мужество – оставить Египет и остановиться на краю пустыни. Из этого заключаем, что место Сокхоф было еще около областей Египта, потому что слова: «в Ефаме, который находится на крайних пределах пустыни», – показывают, что Сокхоф был на границе между пустынею и Египтом. Уготовим себе мужество, стяжим совершенную силу, дабы среди тьмы заблуждений и мрака ночи являлся нам свет ведения Христова, и дабы день наш имел прикрывающее облако, – чтобы при этих руководителях мы могли достигнуть святой земли.

Стан четвертый

И отправившись из Ефама, возвратились к Фиагироту, который находится против Веель-сефона, и поставили палатки против Магдола.

Четвертый стан – Фиагирот, что значит «уста благородных» и пишется через букву heth. Некоторые несправедливо hiroth переводят «деревни», ошибка очевидная, потому что вместо предшествующей частицы читают букву «аи». Веел-сефон на наш язык переводится: «Господь севера», или «всход на башню», или «имеющий тайны». Далее Магдол значит «величие», или «башня». Итак, стяжавши мужество, облагораживаемся в Господе, презираем тайны идола Веел-сефона и унижаем его славу и превознесенную гордыню. Ибо он не от юга, откуда пришел Господь, и не от полудня, где жених возлежит в цветах, но обладает северным, самым холодным ветром, от которого распространяются несчастия по земле. Будучи самым холодным, он называется благоприятным, присвояя себе ложное имя добродетели и счастья, тогда как производит только несчастья.

Стан пятый

И отправившись из Фиагирота, перешли по средине моря в пустыне: и шли три дня в пустыне Ефам, и стали станом в Мара (Числ. 33:8).

Пятый стан в Мара, – что в переводе значит «горечь». Израильтяне не иначе могли перейти пучины Черного моря и видеть погибель Фараона с войском своим, как стяжав почести в устах, то есть добродетели в исповедании Господа, не иначе, как тогда, когда уверовали в Бога и Моисея – раба Его, и услышали от него: Господь поборет по вас, вы же умолкните (Исх. 14:14) и когда, как победители, за запевающею Мариею, в тимпанах и ликах воспели песни торжествующих: поим Господеви, славно бо прославися: коня и всадника вверже в море (Исх. 15:1). После проповеди евангелия, после кущей людей странствующих, стяжав мужество, после почести исповедания, снова встречаются египтяне и Фараон. Из этого мы поучаемся всегда остерегаться ков врага и призывать милосердие Божие, чтобы избежать преследующего нас Фараона, чтобы он потопляем был в нас духовным крещением. Отправившись от Чермного моря, израильтяне вступили в пустыню Сур, которая называется и пустынею Ефам; шли здесь три дня и не имели воды, и пришли в Мара, которая получила имя от горечи. Источник имел воду, но не имел сладости. Ропщет народ, видя воды, которых не может пить. Мара – разумей воды буквы, которая убивает; если к ним примешивается исповедание креста и если с ними соединяются таинства страдания Господня, то все неприятное, горькое и грубое превращается в сладость. Посему и написано: положи Господь народу оправдания и суды, и искуси его (Исх. 15:25), ибо, где величие благодати, там и сила искушения. И не страшись, если после победы придешь к огорчению, ибо совершающие истинную пасху едят опресноки с горькими травами, и терпение производит опытность, опытность – надежду, надежда – спасение (Рим. 5:4). И у врачей некоторое противоядие, умеряющее вредные испарения, составляется из горьких веществ, но восстановляя здоровье, оказывается сладким, и наоборот: наслаждения и роскошь оканчиваются горькими последствиями, по слову писания: яже на время наслаждает твой гортань, последи же горчае желчи обрящеши (Притч. 5:3–4).

Стан шестой

И отправились из Мара, пришли в Елим, где было двенадцать источников вод и семьдесят пальм, и поставили там стан (Числ. 33:9).

Шестой стан в переводе значит «овны» и «сильные». Как хорош порядок добродетелей: после победы искушение, после искушения отдохновение. От горечи приходим к овнам и сильным пастырям стада, которым Господь чрез Иезекииля (Иез. 34) грозит судом за то, что одни из них не поили водою и притесняли овец, а другие были слабы и снисходительны. О них и двадцать восьмой псалом говорит: принесите Господеви сынове Божии, принесите Господеви сыны овни (Пс. 28:1). На шестом стане – мы наслаждаемся гостеприимством. Прежде никогда не встречались чистейшие источники, разве только там, где прорывалось учение наставников. Без сомнения речь идет здесь о двенадцати апостолах, от источников коих разлитые воды напоят жаждущую почву всего мира. Подле этих вод выросли семьдесят пальм, в которых также уразумеваем учителей второго чина, как свидетельствует евангелист Лука, что было двенадцать апостолов и семьдесят учеников низшей степени, которых также Господь посылал пред Собою по двое (Лк. 6:13–16, 10:1). О них говорит и Павел (1Кор. 15, 5–7), что Господь сначала явился одиннадцати, а потом всем апостолам, – желая показать, что одни должны считаться первыми, другие второстепенными учениками Христа. Утолим жажду из этих источников, и, вкусив сладких плодов победы, приготовимся к дальнейшим станам.

Стан седьмой

И отправившись из Елима, поставили стан при Чермном море (Числ. 33:10).

Чермное море, которое по-еврейски называется jam suph представляет седьмой стан. Спрашивается, каким образом после перехода чрез Чермное море, после источника Мара и после Елима опять пришли они к Чермному морю? Может быть, на дальнейшем пути они встретили какой-нибудь залив, около которого расположились лагерем, потому что иное дело перейти море, и иное – вблизи его стать лагерем. Из этого мы научаемся, что и после учения евангельского и самых сладких плодов победы иногда появляется пред нами море и прежние опасности восстают пред глазами, – хотя большая разница – перейти море и видеть его издали. Слово jam suph у евреев составлено со слов: «море» и «красный», а suph значит и «красный» и «тростник». Отсюда мы можем предполагать, что они пришли к некоторому болоту или озеру, которое было покрыто осокою и тростником. А что всякое собрание воды св. Писание называет морем, – в этом нет никакого сомнения. В книге Исход этого стана нет, а вместо него сказано, что от Чермного моря они пришли в пустыню Син, яже есть между Елимом и Синою (Синаем), в пятыйнадесять день втораго месяца изшедшим им от земли египетския (Исх. 16:1), т.е. в тридцать первый день после выхода из Рамессы.

Стан восьмой

И отправившись от Чермнаго моря, поставили стан в пустыне Син (Числ. 33:51).

Хотя восьмой стан по порядку станов в книге Исход есть только седьмой, но нужно заметить, что вся пустыня до горы Синая называется Син, и от всей страны получило имя и место одного стана, подобно тому, как Моав есть имя и города и страны. В этой пустыне было пять станов: Ям-суф, о котором мы говорили выше, пустыня Син, Дефка, Алус и Рафидим, о которых будем говорить впоследствии. А Син значит «куст» или «ненависть», из коих и то и другое приводит к таинственному смыслу, поскольку, достигши того места, с которого будет говорить к нам Господь, навлечем на себя великую ненависть врага. Тогда увидим купину горящую и несгораемую – Церковь, сжигаемую гонениями и не погибающую, так как в ней глаголал Господь. И заметь, что в восьмом стане, в котором наши точила, – почему и восьмой псалом подписывается этим именем, – мы уразумеваем пустыню купины, – в том смысле, многа чада пустыни паче, нежели имущии мужа (Ис. 54).

Стан девятый

И отправившись из пустыни Син, поставили стан в Дефке (Числ. 33:12).

Девятый стан. Имя это у евреев называется κρούμα, т.е. «толкание», как и Господь говорит: толцыте и отверзется вам (Мф. 7:7). А в книге еврейских имен я перевел это имя словами: «сцепление» и «отпущение», – что не должно смущать читателя. Да не думает он, что здесь противоречие: потому что там я перевел по народному употреблению, когда середина слова пишется чрез букву beth, а здесь в еврейском списке я нашел это слово написанным через phe, что означает больше толкание, чем сцепление. Смысл очевиден: после глаголов Господа, после восьмого числа воскресения^[91] мы начинаем толкать в тайны Христовы. Мудрого и любознательного читателя прошу помнить, что я перевожу имена по еврейскому тексту; в греческих же и латинских кодексах, за немногими исключениями, я нашел все извращенным, и удивляюсь, что некоторые ученые мужи и учители церкви решались переводить то, чего нет в еврейском, и из неправильно переведенного выводили ложные объяснения, так что в настоящем случае вместо Дефка читали Рефка, принимая одну букву за другую – так как далет отличается от реш только небольшим верхом – и переводили это слово «лечением» и отсюда выводили сообразный с этим таинственный смысл.

Стан десятый

Отправившись из Дефки, поставили стан в Алусе (Числ. 33:13).

Десятого стана в книге Исход нет; полагают, что он был также в пустыне Син, как говорит та же книга: «отправилось все множество сынов израилевых из пустыни Син чрез станы свои до уст Господа (juxta os Domini) и пришли к Рафидим» (Исх. 17:1). Отсюда видно, что именем одной страны (Син) обозначаются многие станы. Алус же значит закваска, которую, вземши, жена скры в сатех трех муки, дóндеже вскисоша вся (Мф. 13:33). В этой пустыне народ поднимает ропот по причине голода и, обратившись, видит вдали славу Божию в облаке, и получает вечером крастелей и на утро следующего дня – манну (Числ. 11).

И заметь, что на десятом стане полагается закваска и после насыщения мясами посылается манна и исполняется Писание: хлеб ангельский яде человек (Пс. 77:25).

Стан одиннадцатый

Отправившись из Алуса, поставили стан в Рафидиме, и не было там воды для народа (Числ. 33:14).

В книге еврейских имен я нашел одиннадцатый стан (Рафидим) неправильно переведенными словами: «узрел лице покровительствующее им», или собственно: «видение лица сильных» лучше переводить это: «поражение сильных» или «здравие сильных», или же, применительно к языку сирийскому, «опущение рук». Об этом стане говорится и в Исходе (Исх. 17:1) после выхода из пустыни Син. Здесь народ поднимает ропот по причине жажды: из скалы Орив прорывается и течет источник; и поскольку израильтяне искушали Бога, то и место получило имя Рафидим и Мессе, т.е. «искушение». Моисей восходит на гору: Иисус ратует против Амалика; во образ креста враг побеждается, когда же опускаются руки молящегося, то побеждают враги и гонят израильтян. Моисей садится на камень, о котором говорит Захария (Зах. 2:5), камень, который имел семь очей и который в книге Самуила называется aben ezer, т.е. «камень помощи» (1Цар. 4:1), и обе руки его (Моисея) поддерживают Аарон и Ур, т.е. «обитающий в горах» и «светлый». После победы над врагом приходит Иофор, приводит Сепфору и обоих сыновей, подает совет об избрании семидесяти старейшин и во образ церкви, собранной из язычников, слабость закона восполняется помощью Евангелия. Хорошо Рафидин называется «поражением», или «здравием сильных» – как потому, что здесь поражен был Амалик, так и потому, что укреплен Израиль. А если Рафидим по-сирийски значит опущение рук, то такое имя дано этому месту по причине преступления народа – поскольку он возроптал на Господа. – Я не столько излагаю, сколько касаюсь всего этого, довольствуясь кратким указанием, что после закваски Алуса и Мессы (служащей образом) Церкви, обыкновенно восстают против нас многоразличные искушения демонов.

Стан двенадцатый

И отправившись из Рафидима, поставили стан в пустыне Синайской (Чис. 33:15).

Стан двенадцатый. Тотчас тебе должно придти на мысль число апостолов. Один из многих, но больший всех, этот стан не отделяется от других по порядку, но превосходит по важности. К этому месту израильтяне пришли в сорок седьмой день, как говорит Писание: месяца же третияго изшествия сынов израилевых от земли египетския, в сий день приидоша в пустыню Синайскую: и воздвигошася от Рафидима приидоша в пустыню Синайскую, и ополчися тамо Израиль прямо горы. Моисей же взыде на гору Божию: и возва его Бог от горы, глаголя (Исх. 19, 1–3) и пр. И еще: рече же Господь Моисею: сошед засвидетельствуй людем и очисти я днесь и утре: и да исперут ризы. И да будут готовы в день третий: в третий же день снидет Господь на гору Синайскую, пред всеми людьми (там же ст. 10, 11). Это и исполнилось. Омыли израильтяне одежды свои, отделились от сообщения с женами, и в третий день Господь сошел на гору: в то время как она была покрыта дымом, при блеске молнии, громе, мраке и трубном звуке, которые ужасали сердца смертных, Моисей говорил и Господь ответствовал ему. Если высчитаем число, то найдем, что закон дан был на горе Синайской в пятидесятый день по выходе израильтян из Египта. Поэтому и празднуется праздник пятидесятницы и потом таинство Евангелия восполняется сошествием Св. Духа, так что как древнему народу закон был дан в пятидесятый день, – в этот истинный юбилей, в истинный год отпущения и в соответствие тем истинным пятистам пятидесяти динариям, которые опускаются должникам, – так в этот же день и Дух Святой сошел на апостолов и бывших с ними, собравшихся в числе ста двадцати – в числе лет Моисея, – и по разделении языков верующих весь мир исполнился евангельской проповеди. Долго было бы развивать все, что предписано в законе: – как устроена скиния, какие были жертвы, сосуды, одежды первосвященника и священников, обряды и служение левитов, как исчислен был народ. Скажу только, что к этому стану относится половина книги Исход, вся книга Левит и многие постановления книги Чисел – разделение народа по отдельным коленам и приношения князей, и для всего этого едва ли достаточно будет многотомного рассуждения. А sinai значит «кусты», – не один, как выше, в пустыне Син, а многие, так как там было начало, а здесь завершение; там единственное число, здеcь множественное; ибо иное дело получить одну благодатную силу, и иное – получить все.

Стан тринадцатый

И отправившись из пустыни Синайской, поставили стан в гробах похотения (Числ. 33:16).

Тринадцатый стан, имя коего видно из перевода, у евреев называется cabatorh atthava. Смысл же его виден из Евангелия – что Иисус тотчас после крещения возведен был Духом в пустыню и искушаем от дьявола. Так и Израиль после ближайшей беседы с Господом, пробыв около горы Синая год и четыре дня и по удивительному расположению станов, вступив в пустыню Фаран, что значит «дикий осел», или «свирепость», подчиняется здесь злому зверю^[92], презирая хлеб небесный и желая мяс египетских; – тогда внезапный огонь истребил очень многих и пожирающее пламя только по молитве Моисея поело землю (humum consumpsit). Тогда получают крастелей и едят их до тошноты и рвоты. Избираются семьдесят старейшин, идут к дверям скинии, а двое из них – Елдад и Модад остаются – не по пренебрежению к своей власти, а по смирению, так как считают себя недостойными этой почести, – и поэтому и вдали от скинии пророчествуют; по насыщении народа, еще брашну сущу во устех их, и гнев Божий взыде на ня и уби множайшая их, и избранным израилевым запят (Пс. 77:30–31), чтобы не стремились они ко злу: поэтому и место названо было гробы похотения, или, как читаем у Семидесяти, «память желания». Из всего этого все мы научаемся, что, оставив мудрость мирскую и презрев котлы египетские, мы не должны роптать против небесного хлеба Писаний, должны искать не пряностей египтян дебелоплотных^[93], а простой пищи манны; иначе, если опять захотим домогаться их, будем есть их до тошноты и немедленно будем поражены огнем Господа и желание наше обратится в могилы для нас, так, что мы будем гробы повапленные, иже внеуду являются красны, внутрьуду же полни суть костей мертвых и всякия нечистоты.

Стан четырнадцатый

И отправившись от гробов похотения, поставили стан в Асерофе (Числ. 33, 17).

Четырнадцатый стан – в пустыне Фаран, что переводится: «притворы». На этом стане Аарон и Мариам ропщут на Моисея из-за эфиоплянки и в прообраз ревности против церкви, собранной из язычников, народ иудейский поражается смрадною проказою и не возвращается в стан и не получает прежнего здравия до тех пор, пока не исполнится определенное время исполнения языков. И на то обрати внимание, мудрый читатель, что, поскольку, достигши в двенадцатом числе^[94] высшей добродетели, Израиль возгордился и в гробах похотения возжелал египетских мяс: то теперь полагает он новое основание и вступает в притворы, т.е. в предверие добродетели, показывая нам, что и стоящие могут падать и падшие могут восставать. Ибо Иисус лежит на падение и на восстание многих (Лк. 2:34) и Сам говорит чрез пророка: еда падаяй не возстает (Иер. 8, 4)?

Стан пятнадцатый

И отправившись из Асерофа, поставили стан в Рефме (Чис. 33:18). Вместо этого выше в той же книге читаем: после того, как народ отправился из Асерофа, поставили стан в пустыне Фаран (Числ. 13:1).

А это пятнадцатый стан. Нужно заметить, что и дальнейшие восемнадцать станов, которые теперь кратко перечисляются, – от Рефмы до Асионгабера, т.е. до тридцать второго стана, заключаются в пустыне Фаран. Думаю, что все написанное об этих станах совершалось в различные времена, но так как все это не распределено по отдельным станам, то и я скажу об этом в общем, чтобы потом перейти к дальнейшему. Рефма значит в переводе «звук», или «можжевельник», хотя многие доказывают, что άρκευθον у греков обозначает дерево другого рода. О можжевельнике говорит и первый псалом степеней по еврейскому подлиннику, – где написано: «что дастся тебе, или что приложится тебе к языку льстивому?» (Пс. 119:3–4) и пророк отвечает: «стрелы сильнаго изощренныя с углями можжевельников», – вместо чего у нас читается: «с углями опустошительными». Дерево это, говорят, очень долго сохраняет огонь, так что если горячие угли его будут покрыты пеплом этого же дерева, то могут сохраниться около года. Из этого научаемся, что после гробов похотения и притворов мы переходим к дереву, которое долго сохраняет жар, – чтобы пламенеть духом и ясным и возвышенным голосом проповедовать Евангелие Господа. С этого стана и до тридцать второго содержатся истории подобного рода. Посылаются в святую землю двенадцать соглядатаев, приносится на дереве виноградная кисть, и вкратце представляется страдание Христово. Народ иудейский поднимает ропот, страшась нападения исполинов; вопреки воле Божией вступает в войну с амаликитянами и хананеями и, потерпев поражение, уразумевает, какие жертвы он должен был совершить в святой земле. Дафан и Авирон и сыновья Корея восстают против Моисея и Аарона и поглощаются разверзшеюся землею. Первосвященник, вооруженный кадильницею, проходит посредине между мертвыми и живыми, и голосом священника останавливается ярость гнева Божия. Жезл Ааронов произращает цвет и листья, и прозябшее сухое дерево освящается в вечное воспоминание. Нет еще храма и есть уже служители, нет еще священников, и левиты приносили жертвы, и таинственное слово описывает виды их. Рыжая юница сжигается во всесожжении, и пепел ее делается очистительным окроплением (Числ. 19). Все эти образы требуют особых книг, и я предпочитаю не говорить о них, чем говорить немного.

Стан шестнадцатый

И отправившись из Рефмы, поставили стан в Геммон-Фаресе (Числ. 83:19).

Шестнадцатый стан переводится по-гречески ροιάς ά ποκοπ, а по-латыни mali punici divisio – «разделение гранатового яблока». Плод этот в священном Писании принимается в двояком значении: или относительно недра церкви, которая обнимает своим покровом всю совокупность верующих, или относительно различия и вместе согласия добродетелей, применительно к словам Писания: народу же веровавшему бе сердце и душа едина (Деян. 4:32), – добродетелей, которые между собою так разделены, что все поддерживаются одною и тою же связью.

Стан семнадцатый

И отправившись из Реммон-Фариса, поставили стан в Лебна (Числ. 33:20).

Семнадцатый стан можем перевести словом «кирпич», хотя некоторые, читая lebbona, неправильно переводили словом «белизна». В книге Исход читаем о египетских кирпичах, делая которые стенал народ (Исх. 1:14); читаем о кирпичах у Малахии, – что по разрушении их Идумея старается заменить их шлифованными камнями (Мал. 4); и у Иезекииля упоминается кирпич, на котором изображается вид осажденного Иерусалима (Иез. 4:1). Из этого научаемся, что на поприще жизни сей, переходя от одного к другому, мы то возрастаем, то умаляемся, и по устроении церковного чина, часто переходим к деланию кирпичей.

Стан восемнадцатый

И отправившись из Лебна, поставили стан в Ресса (Числ. 33:21).

Восемнадцатый стан в переводе значит «удила». Ибо если после совершенства мы опять погрязаем в делах неправды, то должны быть обуздываемы, и беспорядочные и опрометчивые стремления наши должны быть направляемы удилами Писания. Сколько помнится, я не знаю, чтобы где-нибудь в другом месте встречал я это слово в св. Писании у евреев, кроме апокрифической книги, которую греки называют λεπτή, т.е. «малая» книга Бытия; там в повествовании о построении башни оно употреблено вместо поприща, на котором состязаются бойцы и атлеты и испытывается быстрота скороходов. И Псалмопевец говорит: браздами и уздою челюсти их востянеши, не приближающихся к тебе (Пс. 31:9). И Апостол: не весте ли, яко текущии в позорищи вси убо текут, один же приемлет почесть; тако тецыте, да постигнете (1Кор. 9:24).

Стан девятнадцатый

И отправившись из Ресса, поставили стан в Гаалфа (Числ. 33:22).

Девятнадцатый стан в переводе значит «церковь». В беспорядочных движениях своих состязающиеся на поприще удилами привлекаются в церковь и снова поспешают войти в двери, которые прежде оставили.

Стан двадцатый

И отправившись из Гаалфа, поставили стан на горе Сафер (Числ. 33:23).

Двадцатый стан значит «красота» и поставлен на горе красоты, о которой говорит и начало четырнадцатого псалма: Господи! кто обитает в жилищи твоем, или кто вселится во святую гору твою? Смотри, как полезны удила. Они отвлекают нас от грехов, вводят в сонм добродетелей и вселяют во Христе, – горе прекраснейшей. Это тот камень, по Даниилу, оторвавшись от горы без помощи рук, возрос в гору великую и наполнил всю землю (Дан. 2:34); он, по Иезекиилю, поразил князя тирского (Иез. 27); к нему-то по Исаии и Михею стекаются народы, говоря: приидите, взыдем на гору Господню и в дом Бога Иаковля, и наставит нас в путях своих и пойдем во стезях Его (Ис. 2:2; Мих. 4:1).

Стан двадцать первый

И отправившись от горы Сафер, поставили стан в Арада.

Двадцать первый стан в переводе значит «чудо». Какой прекрасный порядок, какое чудное сочетание совершенств верующих! После плинфоделания обуздываемся, после обуздания вводимся в церковь, за обитанием в церкви восходим на гору – ко Христу и здесь изумеваем и чудимся, так что в славословии Его бессильно слово наше, чудимся, обретая в Нем их же око не виде и ухо не слыша и на сердце человеку не взыдоша (1Кор. 2:9).

Стан двадцать второй

И отправившись из Арада, поставили стан в Мацелофе (Числ. 83:25)

Двадцать второй стан в переводе значит «собрание», ибо здесь собирается множество верующих – Церковь первородных, согласие всех добродетелей. Тогда поистине можем сказать: се что добро, или что красно, но еже жити братии вкупе (Пс. 132:1) и: Бог вселяет единомысленныя в дом (Пс. 67:7).

Стан двадцать третий

И отправившись из Мацелофа, поставили стан в Таафе (Числ. 33:26).

Двадцать третий стан можно переводить: «внизу», но правильнее мы переведем: «страх». Вступил ты в церковь, взошел на прекраснейшую гору, в изумлении и благоговении исповедуешь величие Христа, видишь там многих собратий своих по добродетели: – не высокомудрствуй, но бойся. Господь гордым противится, смиренным же дает благодать (Иак. 4:6). Страх есть страж добродетели, а беспечность ведет к падению. Поэтому-то и в одном псалме пророк, сказавши: Господь пасет мя и ничтоже мя лишит, на месте злачне тамо всели мя (Пс. 22:2), присоединяет к этому страх, который есть страж счастья, и присовокупляет: жезл Твой и палица Твоя та мя утешиста (ст. 4). Смысл этого такой: страшась наказаний, я сохранил благодать, которую получил.

Стан двадцать четвертый

И отправившись из Таафы, поставили стан в Фаре (Числ. 33:27).

Двадцать четвертый стан некоторые переводят словами: «злоба», или «пастбище»; они не ошибались бы, если бы это слово писалось чрез букву ai, но так как в последнем слоге двойное придыхание, то причина ошибки очевидна. В вышеупомянутой апокрифической книге бытия я нашел написанное теми же буквами имя отца Авраама, который (по словам этой книги), прогнавши воронов, опустошавших посевы, получил имя «отгонителя», или «изгнателя». Итак, будем и мы подражать Фарре, и заботливо будем отгонять птиц небесных, которые слетаются клевать посеянную при пути пшеницу. Ибо и патриарх Авраам, прообразуя Израиля, из жертвенных животных отделил те части жертвоприношения, которые не допускает пожирать птицам (Быт. 15:11). Презрительное око исторгают вороны дебрей^[95]; истинный Моисей женится на эфиоплянке, и Илия получает пищу от воронов. Если будешь иметь страх, то будешь рачителен, а если будешь рачителен, то не проникнет лев в загоны овец твоих. Понимай это или в отношении к предстоятелям церквей, или в отношении к охранению души своей, в которую лев – дьявол старается проникнуть через различные отверстия грехов (1Пет. 5:8).

Стан двадцать пятый

И отправившись из Фаре, поставили стан в Мефка (Числ. 33:28).

Двадцать пятый стан значит: «сладость». Ты вошел на высоту, дивился сонмам добродетелей, страшился падения, прогнал злоумышленников: теперь следует тебе награда за труд и подобно учению за горькие корни вознаградят тебя сладкие плоды, и ты скажешь: коль сладка гортани моему словеса Твоя, паче меда устом моим (Пс. 118:103), и услышишь обращенную к тебе песнь Жениха: «мед капают уста твои, сестра моя невеста» (Песн. 4:11). Ибо, что приятнее учености, что лучше образованности, что угоднее Господу? Вкусите и видите, яко благ Господь (Пс. 33:9). Поэтому и Сампсон, отгонявший птиц от плодов своих, связавший лисиц, истребляющих виноградники, и убивший рыкающего льва, в устах убитого нашел сот.

Стан двадцать шестой

И отправившись из Мефка, поставши стан в Асмона (Числ. 33:29).

Двадцать шестой стан на нашем языке означает «поспешность», – подобно тому, как в псалме говорится: «придут послы из Египта», или, как в еврейском: «придут поспешающие из Египта». Пожавши плоды труда, не будем успокаиваться в бездеятельности и праздности, но, снова поспешая к дальнейшему, забудем прошедшее и будем стремиться к будущему.

Стан двадцать седьмой

И отправившись из Асмона, поставили стан в Мозерове (Числ. 38:30).

Двадцать седьмой стан означает «узы», или «науки», – чтобы ускоряли мы стопы свои к учителям, чаще посещали жилища их, и заповеди добродетелей и тайны писаний считали вечными для себя узами, подобно тому, как говорится у Исаии: И Саваимстии мужи высоцыи к тебе приидут, и тебе будут раби и в след тебе пойдут связани узами ручными (Ис. 45:14) и у ап. Павла: аз, Павел, юзник Иисус Христов (Еф. 3:1). В писании говорится об узах двоякого рода: одни, разорвав которые Сампсон победил врагов, которые видим у блудницы: узы в руку ея (Еккл. 7:27) и о которых от лица Господа говорится: расторгнем узы их и отвержем от нас иго их (Пс. 2:3) и в другом месте: сеть сокрушися и мы избавлени быхом (Пс. 123:7). Узы же Христа – добровольные и превращаются в объятия; связанный ими скажет: шуйца Его под главою моею, и десница Его обымет мя (Песн. 2:6).

Стан двадцать восьмой

И отправившись из Мозерова, поставили стан в Ванейякане (Числ. 33:31).

Двадцать восьмой стан переводится словами: «сыны принуждения», или «скрежета». Если начнешь от одного и постепенно прибавляя, дойдешь до числа семи, то производится число двадцать восемь^[96]. Кто это сыны принуждения – показывает нам тот самый (двадцать восьмой) псалом: принесите Господеви сынове Божии, принесите Господеви сыны овни (Пс. 28:2). Какое же это столь сильное принуждение, которое налагается против воли? Когда изучишь писание и законы и сведения его признаешь узами истины, то будешь препираться с противниками, свяжешь их и в узах отведешь в плен и из прежних врагов, несчастных и пленных, сделаешь чад Божиих, так что скоро скажешь: «я неплодна и нераждающая, переселенная и пленная, и кто воспитал их? Я оставлена и одинока: и где были они?» (Ис. 49:21). Дивишься ты Исаии: познай тайны того же псалма: глас Господень в крепости, глас Господень в великолепии, глас Господа сокрушающего кедры (ст. 4, 5), так что по сокрушении врагов и поражении оставленных прежде народов языческих, уготовляются олени в горах и является возлюбленный яко сын единорожь и в храме Его все провозглашают славу. Далее, что мы перевели «сыны скрежета» – понимай в том смысле, что верующие, по страху мучений и того места, где плачь и скрежет зубов (Лк. 13), оставляя узы дьявола, преклоняют выи Господу Христу.

Стан двадцать девятый

И отправившись из Банейкаяна, поставили стан в горе Дадгад (Числ. 33:32).

Двадцать девятый стан значит «вестник», или «поход» и «препоясание», или собственно (что я считаю более верным) κατακοπή, т.е. «рассечение». Мы, наставники учеников и верующих, не иначе можем сделать их сынами принуждения, как умертвивши их учителей. Мы должны быть беспощадны в избиении их; рука наша не должна дрожать, когда нужно вытащить руку или край уха из уст льва. Проклят творяй дело Господне с небрежением и возбраняяй мечу своему от крове (Иер. 48:10). Поэтому и Давид говорит: воутрия избивах вся грешныя земли (Пс. 100:8). О вестнике же и препоясании мы можем кратко сказать только то, что сынам принуждения мы должны представлять высокие побуждения к добродетели, возвещая им будущие мздовоздаяния и научая их подвизаться препоясанными. Наставник, исполнявший эти три обязанности, утверждается на горе.

Стан тридцатый

И отправившись из горы Дадгад, поставили стан в Етабафе (Числ. 33:33).

Тридцатый стан значит «доброта» – чтобы, достигший в мужа совершенна, в священнический чин и в возраст исполнения Христова (Еф. 4:13), в котором Иезекииль был на реке Хобар (Иез. 1:1), мы могли с Давидом воспевать в тридцатом псалме: на Тя, Господи, уповах, да не постыжуся во век (Пс. 30:1): ибо пастырь добрый душу свою полагает за овец своих (Ин. 10:11).

Стан тридцать первый

Тридцать первый стан значит παρέλευσίς, т.е. «перехождение», или «переход». К этому стану приходит истинный еврей, т.е. περάτης, или «прохожий», который может сказать: мимошед, увижду видение великое сие (Исх. 3:3); об этом стане и Псалмопевец воспевает: и не реша мимоходящии: благословение Господне на вы (Пс. 128:8). Ибо образ мира сего преходит и поэтому святые желают перейти к лучшему и, не удовлетворяясь настоящим положением, воздыхают на всяк день. Сия помянух и излиях на мя душу мою, яко пройду в место селения дивна даже до дому Божия (Пс. 41:5). Долго было бы, если бы я захотел собрать свидетельства всего свящ. Писания о слове «перехождение».

Стан тридцать второй

И отправившись из Еврона, поставили стан в Асион-Гавере (Числ. 33:35).

Тридцать второй стан в переводе значит: «срубленные деревья мужа», или «оскабливания человека», что точнее по-гречески выражается словами Ευλοκισμοί άνδρός, и пишется через букву «аин», а не через «гимель», как неправильно думают греки и латиняне. Откуда в пустыне множество деревьев – если через это не обозначается учение рачительного и опытного наставника, посекающего безобразные деревья, оскабливающего их и делающего различные сосуды, которые нужны в доме великом (2Тим. 2:20)? «Срубленныя деревья мужа» могут изображать различные роды леса и всяких деревьев и через это – множество верующих, как говорит Давид: «обрели оное (т.е. селение Божие) в полях дубравы» (Пс. 131:6). Описываемые доселе восемнадцать станов, указанные в перечне станов, но не упоминаемые в предшествующем изображении пути, – находятся в пустыне Фаран.

Стан тридцать третий

И отправившись из Асиан-Гавера, поставили стан в пустыне Син: это – Кадес (Числ. 33:36).

Спрашивается, каким образом восьмой стан теперь является тридцать третьим? Но нужно заметить, что тот пишется чрез букву «самех» и значит «куст», или «ненависть», а этот через «цаде» и в переводе значит «повеление». Другое же слово: Кадес значит не «святая», как многие думают, а «измененная», или «перенесенная». В книге Бытия, в том месте, где говорится, что Иуда, считая Фамарь блудницею, послал ей дары (Быт. 38:21), – в еврейском подлиннике читаем, что посланный с дарами спрашивает: где cadesa, т.е. «блудница», платье которой было отменно от прочих женщин. И во многих местах встречаем то же самое. А если же переводится «святая», то это нужно понимать κατά άντίφρασιν^[97], – подобно тому, как Парки называются так потому, что совершенно беспощадны, война – потому что нисколько не прекрасна и роща, потому что нисколько не светит^[98]. На этом стане умирает и погребается Мария, из-за вод пререкания (Числ. 20:13). Моисей и Аарон прогневляют Господа и им воспрещается переход чрез Иордан, через послов просят у Едома позволения пройти через него и не получают. После столь великих успехов кто мог бы опасаться ропота народа, падения учителей и отказа в переходе чрез землю Едомскую? Мне кажется, что в Марии умерло пророчество, что в кончине Моисея и Аарона положен конец закону и священству иудейскому; кажется, что и сами они не могли перейти в землю обетования, и верующий народ не могли вывести из пустыни мира сего. И заметь, что после смерти пророчества являются и воды пререкания, и евреи не могут перейти чрез плотской и земной Едом, не получают позволения на это даже после многих просьб и усилий, но против них выступает Едом со множеством народа и рукою сильною. И значение имени соответствует смерти и оскорблению и отказу в переходе. Ибо где повеление, там грех; где грех, там оскорбление; где оскорбление, там смерть. Об этом-то стане Псалмопевец воспевает: «потрясет Господь пустыню Кадес» (Пс. 28:8).

Стан тридцать четвертый

И отправившись из Кадеса, поставили стан на горе Ор, на границе земли Едомской. И взошел Аарон священник на гору, по повелению Господа, и умер там в сороковой год изшествия сынов израилевых из земли египетской, в месяц пятый, в первый день месяца. И был Аарон ста двадцати трех лет, когда умер на горе Ор. И услышал хананейский царь Арад, который жил к югу в земле ханаанской, что пришли сыны Израилевы (Числ. 33:37 и след.).

Тридцать четвертый стан многие переводят «свет», – что не было бы ошибочно, если бы слово Ор писалось чрез букву алеф; другие переводят «кожа» – что также было бы справедливо, если бы стояло «аин»; некоторые переводят «скважина» – что можно было бы допустить, если бы была частица «гет»; но так как читается чрез «ге», то лучше переводить словом «гора» и читать: «взошел Аарон священник на гору горы», т.е. на вершину горы. Отсюда замечаем, что первосвященник умер не просто на горе, но на горе горы, – чем обозначается место, достойное заслуг его. Умирает же он в тот год, в который новый народ имел войти в землю обетования, на границе страны Идумейской, и хотя на горе оставил он священство сыну своему Елеазару, чтобы закон исполнителей своих возводил к высшему (совершенству); но самая высота – не за струями Иордана, а на крайних пределах земных дел. И оплакивает его народ в продолжение тридцати дней. Аарон оплакивается, а Иисус не оплакивается. В законе схождение во ад, в Евангелии переселение в рай. И услышал Хананей, что пришел Израиль и на месте соглядатаев, где некогда народ прогневал Господа, вступает в битву и берет пленников у Израиля; снова дает сражение на том же месте; вследствие обета победитель побеждается, побежденные побеждают и дается имя месту тому «Орма», т.е. анафема. Не трудно для меня и необходимо для читателей сказать и то, что судьба человеческая на поприще жизни сей постоянно изменяется, и что один умирает в долине, другой на полях, иной на горе, и не просто на горе, но и на горе горы, т.е. на высокой вершине. И когда на нас, лишившихся помощи Божией, нападет враг и отведет в плен, не будем отчаиваться во спасении, но снова вооружишься к борьбе. Может быть, что там, где были побеждены, мы победим и восторжествуем на том самом месте, где прежде были взяты в плен.

Стан тридцать пятый и тридцать шестой

И отправившись от горы Ор, поставили стан в Телмоне. И отправившись из Телмона пришли в Финон (Числ. 33:41–42).

Этих двух станов – тридцать пятого и тридцать шестого – нет в ряду исторического повествования, но вместо них написано: и воздвигшеся от Ора горы путем, иже к морю Чермному, и обыдоша землю Едомлю (Числ. 21:4). Из этого видно, что эти станы были на границах и по окружности земли Едомской. И не говорится по обычаю: «и, отправившись из горы Ор, поставили стан в Селмоне» или «в Финоне», но обошедши землю идумейскую, пришел (Моисей) на конец ее и сказал: «отправившись, сыны израилевы поставили стан в Овофе» (Числ. 21:10); не сказал: «отправились из того или другаго места», потому что умолчал о двух станах, но, умолчав о них в подробном изложении, представляет их в общем выводе. Первый стан – Селмона – значит «маленькое изображение», второй – Финон – уменьшительное от слова «от»^[99]. На этих станах, по смерти Аарона, народ поднимает ропот против Бога и Моисея, высказывает недовольство манною, уязвляется змеями и яд дьявола уничтожается прообразом Спасителя, на древе крестном победившего истинного и древнего змия. Отсюда и «маленькое изображение» истинного и точного образа Сына Божия, и взирающий на страдание Его исцеляется, и чему верует сердцем, исповедует устами, по слову апостола: сердцем веруется в правду, усты же исповедуется во спасение (Рим. 10:10). И заметь при этом, что тот и другой стан называются уменьшительно, поскольку отчасти видим и отчасти пророчествуем, и видим ныне якоже зерцалом в гадании (1Кор. 13:12).

Стан тридцать седьмой

И отправившись из Финона, поставили стан в Овофе (Числ. 33:43).

Тридцать седьмой стан значит «волхвы», или «чревовещатели» или, но словам Гелиу, «большие бутылки, которые, будучи наполнены свежим вином и закупорены, разрываются от него». Волхвы ратовали против Моисея и Аарона (Исх. 7 и след.); царь израильский обольщается женщиною, которая жила в Ендоре и имела, по Семидесяти толковникам, духа чревовещательного, а по еврейскому подлиннику – духа волшебного (1Цар. 28:7). Много очарований, бесчисленное множество сетей опутывают души человеческие, но мы, уповая на Господа, будем говорить: сеть сокрушися и мы избавлени быхом (Пс. 123:7) и аще пойду посреде сени смертныя, не убоюся зла, яко Ты со мною еси (Пс. 22:4); в стороне от нас падет тысяча, и десять тысяч одесную нас (Пс. 90:7). Не убоимся от нападения и духа полуденнаго, но заткнем уши свои, чтобы не слышать голоса соблазнителей и будем презирать чары сирен. После образа Божия, который начертывается в помышлении сердца, и исповедания веры, которое произносится устами, восстают змеи и дьявольские козни вызывают нас на борьбу. Но мы, имеющие драгоценнейшее сокровище в сосудах скудельных (2Кор. 4:7), которые могут сокрушиться, так, что едва останется черепок, которым можно почерпнуть немного воды, – всяким хранением будем блюсти сердце свое.

Стан тридцать восьмой

И отправившись из Овофа, поставили стан в Иеабариме, на границах Моава (Числ. 33:44).

Тридцать восьмой стан значит: «кучи камней прохожих». Есть святые камни, которые катятся по земле, легкие, гладкие и круглою формою своею похожие на колеса, есть и другие камни, которые пророк повелевает снимать с дороги, чтобы об них не претыкались ноги проходящих. Кто же эти прохожие? Конечно, те путешественники и прохожие, которые через мир сей спешат перейти к иным обителям. А что говорится «на границах Моава» и как выше сказано (Числ. 21:11) «в пустыне, которая обращена к Моаву против востока солнца», – то этим – в буквальном смысле – показывается, что доселе они были на границах земли идумейской, а теперь, переходя от одной страны к другой, пришли к пределам Моава. Ибо, не об одной добродетели нужно всегда заботиться, но по писанному: пойдут от силы в силу (Пс. 83:8), от одной добродетели должно переходить к другой, поскольку они взаимно соединяются и так связаны между собою, что не имеющий одной не имеет и всех других. И однакоже переходить от одной добродетели к другой собственно возможно только тем, кои созерцают восход солнца правды.

Стан тридцать девятый

И отправившись из Иеабарима, или (как в другом месте в еврейском) Иама, поставили стан в Дивон-Гаде (Числ. 33:45).

Тридцать девятый стан в переводе значит: «сильно ощущаемое искушение». Вместо этого в историческом повествовании написано иное. После того, как поставили стан в Иеабариме на границах Моава против востока солнца – после этого читается: «отправились оттуда и обратились к потоку Заред. И отправившись из этого места, поставили стан за Арноном, который находится в пустыне пределов аморрейских, потому что Арнон на границе между моавитянами и аморреями» (Числ. 21:12–13), и после этого пришли к колодезю, где воспел Израиль эту песнь: «возвеличься, колодезь, который ископали князи и открыли вожди народов в законодателе и жезле его: и из пустыни (пришли) в Матфана, и из Матфана к источникам Божиим, и от источников Божиих на возвышенности, и с возвышенностей в долину, которая находится в стране моавитской, на вершине Фасга, обращенной к пустыне» (там же, 17 и след.). Некоторые, объясняя эти места в пределах аморрейских, думают, что это не станы, а переходы, и что подробного изложения не должно предпочитать перечню станов; некоторые же, объясняя духовное духовно, полагают, что обозначаются не области, а под именами местностей разумеются совершенства добродетелей: именно, что после волхвов и собрания камней, мы часто приходим к источникам «Заред», что значит «неудобный спуск», и остановившись на спуске, переходим в Арнон, что значит «проклятие», которое лежит в пределах Аморреев, то есть, или «жестоких» врагов, или «велеречивых» гордецов. А если перейдем границы Моава, который рожден от кровосмешения и удалился от истинного отца, то тотчас встречается нам колодезь, который ископал не кто-либо из простого народа, не кто-либо неблагородный, но князи и вожди, которые дают законы народам. Воспевая песнь на воде колодезя и радуясь дарам Божиим, пророчествуют (израильтяне), куда они должны идти, к каким местам стремиться, т.е. что из пустыни должны идти к Матфана, что значит «дар», и из Матфана в Наалиил, то есть «к источникам Божиим», и из Наалиила в Вамоф, что значит «возвышенности», или «приближающаяся смерть». Когда мы делаемся сообразны смерти Христовой, то встречается нам долина уничижения, которая, однако, находится на вершине горы Фасга, что значит «обделанный» – что не имеет ничего безобразного и грубого, но обделано рукою художника. Гора эта обращена к пустыне, что по-еврейски называется Исимон; ибо, когда мы будем поставлены на вершине добродетелей, тогда увидим ничтожество всего мира и пустоту всех грешников. При беглом рассуждении я почти забыл сказать, почему Дивон-Гад означает «сильно ощущаемое искушение». После Дивон-Гада ведется война с Сеоном, царем аморрейским, и Огом, царем васанским; и мы научаемся, что достигши вершины и вкусивши от источника князей и царей, взошедши на гору Фасга, – мы не должны надмеваться гордостью, но должны представлять лежащую пред нами пустыню. Ибо сердце мужа возносится пред сокрушением и смиряется пред славою.

Стан сороковой

И отправившись из Дивон-Гада поставили стан в Алмон-Девлафаиме (Числ. 33:46).

Сороковой стан в переводе значит: «презрение смокв», или «поношений». И через этот стан мы научаемся презирать в мире все наслаждения и приманки похотей и не упиваться вином, в нем же есть блуд (Еф. 5:18). Мед не приносится в числе жертвоприношений Богу (Лев. 2), и не воск, содержащий сладость, освещает скинию, а масло самое чистое (Исх. 25), которое производится из горькой оливы. Ибо «мед каплет с уст жены блудницы» (Притч. 5), от которого в таинственном смысле, думаю, вкусил Ионафан, – случайно уличенный и едва спасенный просьбами народа (1Цар. 14). А что должно презирать поношения и что они дают блаженство, если они несправедливы, – то об этом весьма пространно учит Спаситель.

Стан сорок первый

И отправившись из Алмон-Девлафаима, поставили стан в горах Аваримских пред лицем Наво (Числ. 33:47).

Сорок первый стан значит «горы проходящих» и находится в виду горы Наво, где умирает и погребается Моисей, увидев прежде землю обетования. Наво в переводе значит «заключение», в котором оканчивается закон и не обретается памяти его. Благодать же Евангелия распространяется бесконечно: во всю землю прошло вещание его и в концы вселенной глаголы его (Пс. 18:5). И однакоже обрати внимание на то, что хотя жилище путешественников находится на горах, но оно еще требует усовершения. После очень многих гор мы нисходим на долины Моава и к потокам Иордана, что значит нисхождение. Ибо, как мы часто говорили, ничто так не опасно, как честолюбие, тщеславие и надменность в сознании добродетелей.

Стан сорок второй

И отправившись от гор Аваримских, поставили стан в долинах Моава на Иордане подле Иерихона, и там поставили палатки. От дома пустыни до Авел-Ситима в равнине Моавитской (Числ. 33:48–49).

Расскажем кратко о случившемся на сорок втором стане, который вместе есть и последний стан. Находясь на этом стане, народ по повелению Божию благословляется прорицателем Валаамом, которого подкупил Валак, сын Сепфоров, и проклятие превращается в славословие: народ слышит глас Божий, провещающий устами язычника: возсияет звезда от Иакова, и возстанет человек от Израиля, и погубит князи моавитския и пленит вся сыны Сифовы и будет Едом наследие его (Числ. 22:17–18). Любодействует с дочерьми мадиамскими: и Финеес сын Елеазара, возревновавши ревностью о Господе, пронзает ножом Замврия и блудницу мадианитянку: за что и получил награду – в вечную намять – плечо жертвы. Снова исчисляется народ (Числ. 26), чтобы, по избиении нечестивых, сделать перепись нового народа Божия. Пять дочерей Салфаада обращаются с просьбою и по определению Господа получают наследие между братьями своими (Числ. 36:6), и таким образом и женский пол не исключается из наследия Божия. Иисус последует за Моисеем на гору и поучается от закона, что должен он духовно совершать в церкви. Во-первых, что должен совершать ежедневно, потом, что в субботу, что в первый день месяца, что в пасху, пятидесятницу, в новомесячье седьмого месяца, что в пост того же месяца в десятый день, что в праздник кущей, когда устрояются палатки, в пятнадцатый день вышеупомянутого месяца. Напоминается, что обязательства жен и дочерей без утверждения отцов и мужей не имеют силы; ведется война с мадианитянами, умирает прозорливец Валаам, разделяется добыча, и часть ее приносится в скинии Божией. Рувим и Гад, и половина колена Манассиина первые получают владения в пустыне за Иорданом; ибо колена эти имели много скота и еще не достигли до того, чтобы могли жить с храмом. Народ получает наставление разрушить идолов в святой земле и не оставлять в живых никого из прежних ее обитателей. Описывается давно желанная страна и отделяется наследие половине двух колен. Перечисляются князи колен, которые должны войти в святую землю (Числ. 34); Левиты получают сорок два города с их предместьями на тысячу локтей в окружности – столько же числом, сколько и станов. Присоединяется к ним шесть городов для ищущих убежища – три по эту и три по ту сторону Иордана, так, что вместе составляется сорок восемь городов (Числ. 35), и определяется, кто из ищущих убежища должен быть принят, кто должен быть умерщвлен, кто должен быть охраняем до смерти великого первосвященника. Последует затем Второзаконие – второй закон – руководство к Евангелию, и из него узнаем вкратце, что Моисей говорил народу между Фараном и Тофелем, и Лабаном и Азерофом и золотыми местами (loca aurea) и, отвергши несчастнейшего Иуду – в одиннадцать дней пути от Хорива через гору Сеир до Кадис-Варни; – и, наконец, поется песнь (Втор. 32), в которой весьма явно отвергается синагога и собирается церковь Господу: уты, утолсте, разжире: и остави Бога возлюбленный и отступи от Бога Спаса своего (Втор. 32:15), и еще: злейший род, сыны неразумные: сами подвигли Меня к ревности в том, кто не был бог. Раздражили Меня в идолах своих и Я раздражу против них народы и против народа неразумнаго возбужду их (ст. 20, 21). Благословляются сыны Израилевы. И опять в Симеоне исключается несчастный Иуда. Моисей восходит на гору Наво, на вершину Фасга, которая находится против Иерихона, и показывает ему Господь всю землю Галаадскую до Дана и Неффалима и Ефрема и Манассии, и всю землю Иудину до моря великого к югу, и равнину Иерихона, города пальм, до Сегора (Втор. 34). Кто может постигнуть столь великие тайны? Тот, кто, будучи поставлен на границах закона и на пределах жизни сей, понимает, что ему постоянно должно воинствовать и что полная победа дастся тогда, если он будет на равнине, если в Авель-Ситиме, что значит «плач терний», он оплачет прежние грехи и те терния, которые заглушили семя слова Божия (Лк. 8) и о которых пророк говорит: возвратихся на страсть, егда унзе ми терн (Пс. 31:4). Тогда приготовившись, по прекращению манны, пусть под предводительством Иисуса перейдет он Иордан (Нав. 3) и, препоясавшись мечем Евангелия, прежде всего пусть вкусит от небесного хлеба; тогда-то явится ему архистратиг силы Господней, чтобы вкушать истинную пасху не в Египте, но в пределах святой земли. О, глубина богатства премудрости и разума Божия; яко неиспытанни судове Его и неизгладимы путие Его (Рим. 11:33). Ибо правы пути Господни и праведные пойдут в них; противники же падут на них.

74. Письмо к Сальвине

Опасаюсь, чтобы обязанность не показалась честолюбием, и о том, что я делаю по примеру того, кто сказал: научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем (Матф. 11, 29), не сказали, что я делаю это, добиваясь славы – что я не утешаю вдову, поставленную в затруднительные обстоятельства, а прокрадываюсь в царский дворец и под предлогом назидания, заискиваю расположения знати. Без сомнения, этого не подумает тот, кто знает, что предписано: да не приимете лица нищаго в суде (Лев. 19, 15), чтобы под предлогом сострадания мы не судили несправедливо. Каждого должно судить не по указанию среди людей, а по значению его деятельности. И богатому не вредит богатство, если он хорошо пользуется им и бедного нищета не делает почтеннее, если в рубищах и в бедности он не блюдется от грехов. Свидетельства того и другого представляют патриарх Авраам и ежедневные примеры. Тот при огромнейшем богатстве был другом Божиим; тогда как другие, будучи постоянно уличаемы в преступлениях, получают наказания по законам. Итак, я утешаю бедную богачку, которая сама не знает, что имеет, так как я рассматриваю не кошелек ее, а чистоту души; я обращаюсь к той, лица которой я не знаю, но знаю добродетели, которую превозносит молва, целомудрие которой еще более возвышает молодость. О смерти своего молодого супруга она так плакала, что подала пример супружеской любви, и (эту смерть) так перенесла, что считала его как бы отошедшим на время, а не навсегда потерянным. Тяжесть вдовства была побуждением к благочестию. К своему Небридию отсутствующему она так стремится, как будто знает, что он присущ ей во Христе. Итак, зачем же я пишу к той, которой не знаю? На это есть причины. Первая – что по долгу священства я люблю всех христиан как детей и преуспеяние их – моя слава; вторая – что отец покойного питал ко мне искреннюю дружбу; последняя и самая сильная – что я никак не мог отказать в просьбе сыну моему Авиту, который частыми письмами превосходя вдову, умолявшую жестокосердого судию (Лук. 18), и представляя мне примеры многих, к которым я писал о подобных предметах, заставил меня так стыдиться отказа, что я более имел в виду его желание, чем то, что с моей стороны было бы приличнее делать.

Иной быть может, восхвалил бы Небридия с той стороны, что, будучи сыном сестры императрицы и воспитанный на руках тетки, он вошел в такую милость у непобедимейшего императора, что тот приискал ему супругу самого высокого происхождения и ее, как бы заложницею, подчинил себе Африку, волновавшуюся в междоусобных войнах^[100]. – Мне с самого начала нужно восхвалить то, что он, как бы предчувствуя близкую смерть, среди придворного блеска и высших почестей, которые превосходили возраст его, жил так, как будто был уверен, что скоро отойдет к Христу. Священная история повествует, что Корнилий, сотник итальянской когорты, так был благоугоден Богу, что Бог послал к нему ангела, и все таинственное видение, посредством которого Петр от узкости обрезания переносился к широте необрезания, относится к заслугам того, который первый, принявши крещение от апостола, предвозвестил спасение язычников. О нем написано: муж некий бе в Кесарии, именем Корнилий, сотник от спиры, нарицающейся италийския, благоговеин и бояйся Бога со всем домом своим, творяй милостыни многи людем и моляйся Богу всегда (Деян. 10, 1. 2). Что говорится о нем, тоже самое, переменив имя, я могу приписать моему Небридию. Он так был благочестив, так любил целомудрие, что женился, сам, будучи девицею^[101]; так боялся Бога со всем домом своим, что, забыв о знатности, имел сообщество только с монахами и клириками и так много раздавал милостыни в народе, что двери его дома осаждали толпы нищих и убогих. Поистине он так молился Богу, что все обстоятельства слагались самым лучшим для него образом. Восхищен бысть, да не злоба изменит разум его, угодна бо бе Господеви душа его (Прем. 4, 11. 14). Поэтому и я справедливо могу сказать о нем словами Апостола, который говорит: поистине разумеваю, яко не на лица зрит Бог: но во всяком языце бояйся Его и делаяй правду, приятен Ему есть (Деян. 10, 34–35). Ему в подвигах нисколько не служили препятствием ни военное платье, ни перевязь, ни отряды телохранителей; поскольку служа по внешности одному, он подвизался для другого. Так и наоборот: иным не приносят никакой пользы бедное платье, черная туника, нечистота тела и притворная нищета, если почтенное имя они бесславят своим поведением. Читаем также и в Евангелии свидетельство Господа о другом сотнике: ни во Израили толики веры обретох (Матф. 8, 10). Возвратимся еще к более древнему: – Иосиф, который и в бедности и богатстве показал опыты добродетелей и, быв и рабом и господином, научил свободе духа, – Иосиф не был ли после Фараона почтен царскими отличиями и между тем, не благоугодил ли Богу – так, что преимущественно пред всеми патриархами сделался родоначальником двух колен? Даниил и три отрока так управляли Вавилониею и были в числе первых вельмож в городе, что под внешним видом служения Навуходоносору, духом служили Богу. Мардохей и Есфирь, облекаясь в порфиру, шелк и драгоценные камни, победили гордость смирением и так возвысились, что, будучи пленниками, властвовали над своими победителями.

Речь эта клонится к тому, чтобы показать, что родство с царским домом, обилие богатства и отличия власти служили для моего юноши средством к добродетели, по слову Екклезиаста: «как полезна мудрость, также полезно и богатство» (Еккл. 7, 11). И не будем поспешно думать, что этому противны изречения: аминь глаголю вам, не удобь богатый внидет в царствие Божие (Матф. 19, 23. 24) и еще: удобее есть велбуду сквозе иглины уши проити, неже богатому в царствие Божие внити (Марк. 10, 24–25). В противном случае нам покажется несогласным с этою мыслью, что мытарь Закхей, которого св. Писание называет весьма богатым, получил спасение. Но как невозможное у людей возможно у Бога, показывает совет Апостола, который пишет к Тимофею: богатым в нынешнем веце запрещай не великомудрствовати, ниже уповати на богатство погибающее, но на Бога жива, дающаго нам вся обильно в наслаждение (1Тим. 6, 17). Пусть они благодетельствуют, пусть будут богаты добрыми делами, без сожаления раздают; пусть дают другим и сокровиществуют себе благое основание на будущее, – чтобы стяжать истинную жизнь. Вот как верблюд может пройти сквозь иглиныя уши, – вот как неуклюжее животное, сложив вьючную ношу, может получить крылья голубя и почить в ветвях дерева, которое выросло из горчичного семени (Матф. 13, 31). Читаем у Исаии, что верблюды из Мадиама и Ефы и Савы привозят золото и ливан во град Господень (Ис. 60, 6). Подобно этим верблюдам измаильтянские купцы доставляют египтянам миртовую смолу и фимиам и благовонную масть, которая производится в Галааде (Иер. 8, 22) и излечивает накожные раны, – и удостаиваются такого счастья, что покупают и продают Иосифа, и эта купля их делается спасением мира. И басня Эзопа говорит, что наполненное брюхо мыши не могло пройти в узкую дыру. Итак, возлюбленный мой Небридий, постоянно помня оное изречение: хотящии обогатитися впадают в напасти диавола и похоти многи (1Тим. 6, 9), употреблял на бедных все, что давали ему щедрость императора и почетное положение при дворе. Знал он, что Господь заповедал: аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение свое, и даждь нищим, и гряди в след Мене (Матф. 19, 21). И поскольку, имея жену, малолетних детей и большое семейство, не мог он выполнить этой заповеди: то творил себе друзей от мамоны неправды, чтобы они приняли его в вечные кровы (Лук. 16, 9). Не оставлял он имущества, подобно апостолам, оставлявшим отца, сети и лодку: – но для равенства, в восполнение недостатка бедных давал свой избыток, чтобы после их богатство послужило в восполнение его недостатка (2Кор. 8, 14). Та, к которой пишется эта книжка, сама знает, что я рассказываю не самому мне известное, а слышанное от других, и что я своею речью не хочу отблагодарить его за какое-нибудь благодеяние ко мне – по обычаю писателей греческих. Да будет далеко от христиан это подозрение. Имеюще пищу и одеяние сими довольни будем (1Тим. 6, 8). Где дешевая овощ, простой хлеб, умеренная пища и питье, там нет никакой лести, там чрезмерное богатство, которое преимущественно приносит плод. Отсюда следует, что верно свидетельство, которое не имеет причин ко лжи.

И чтобы кто не подумал, что я в Небридие восхваляю одни милостыни – хотя и это великое дело, и об них говорится: «как вода погашает огонь, так милостыня погашает грех» (Сирах. 3, 30), – я перейду к другим его добродетелям, какие мы замечаем у людей незначительных. Кто без обжога вошел в печь царя вавилонского (Дан. 3)? Какого юноши верхнюю одежду не удержала госпожа египетская (Быт. 39)? Какая жена евнуха не рождает детей, – победив похоть? Кого из людей не устрашает оное рассуждение: Вижду ин закон во удех моих, противу воюющ закону ума моего и пленяющ мя законом греховным, сущим во удех моих (Рим. 7, 23)? Странно сказать – воспитанный в дворце, живший и учившийся вместе с Августами (Аркадием и Гонорием), для стола которых приносят свои произведения весь мир, все страны и моря, среди изобилия во всем – он в первом цвете лет был так целомудрен, что был стыдливее девицы и не давал даже малейшего повода к скандальной молве. Далее – близкий, друг, родственник Порфирородных, вместе с обоими ими получивший образование в науках (что возбуждает уважение даже посторонних), – он не был надут гордостью, не презирал с высокомерием других людей, но любезный со всеми, самых императоров он любил как братьев, почитал как господ, и высказал, что его счастье заключается в счастье их. А их придворных и весь дворцовый штат, которым окружено царское величие, он так привлекал к себе своею любезностью, что низшие по заслугам считали себя равными в отношениях к нему. Победить знаменитость добродетелью и быть любимым теми, кого превосходишь – дело трудное. Какая вдова не была поддержана его помощью? Какой сирота не нашел в нем отца? Епископы всего востока представляли ему просьбы несчастных и желания угнетенных. Просьбами его пред императором были только: милостыня бедным, освобождение пленных, милосердие к несчастным. Поэтому и сами императоры охотно исполняли его просьбы, потому что знали, что благодетельствуют не одному, а многим.

О чем дальше распространюсь я? Всяка плоть сеть и всяка слава человеча яко цвет травный (Ис. 40, 6). Земля возвратилась в землю свою; почил о Господе и приложился к отцам своим исполненный дней и света, созревший в старости доброй: ибо седина человека есть мудрость его. В недолгом возрасте исполнил он лета долгие (Прем. 4). Вместо него имеем мы его милых детей. Супруга его наследовала его целомудрие. Маленький Небридий напоминает собою отца для тех, кто любил отца. «Так держал он глаза, так руки, так лицо» (Aeneid. 67, 3). Искра отеческой доблести просвечивает в сыне и сходство в характере проглядывает сквозь оболочку тела. «В тесной груди носит великие думы» (Georg. 4). К нему присоединяется сестра, украшение роз и лилий, соединение слоновой кости и пурпуровой краски. Она напоминает лицем отца, обещая большую красоту, и вместе представляет такой портрет матери, что в одном теле узнаешь обоих. Так она мила, так приятна, что ею гордятся все родственники; не гнушается держать ее сам Август и с удовольствием ласкает на руках своих царица. Все наперерыв хватают ее к себе; вешают на шею, держат на руках все. Говорунья и картавая, она еще милее от недостатков своего языка.

Итак, есть у тебя, Сильвина, кого воспитывать, есть кому напоминать тебе разлучившегося мужа. Се достояние Господне сынове, мзда плода чревняго (Пс. 126, 3). Вместо одного взрослого ты имеешь двоих детей; число предметов любви увеличилось. Любовью к тем, которые с тобою, умеряй печаль о том, кого нет. Хорошо воспитывать детей – не малая заслуга пред Богом. Послушай увещание апостола: вдовица да причитается не меньши лет шестидесятих, бывши единому мужу жена, в делех добрых свидетельствуема, аще чада воспитала есть, аще святых нозе умы, аще странныя приять, аще скорбным утешение бысть, аще всякому делу благу последовала есть (1Тим. 5, 9–10). Вот перечень добродетелей твоих, – того, что ты обязана сделать для своего звания, какими заслугами должна обладать, прошедши ступень целомудрия. И тебя не должно беспокоить то, что вдовицею должна избираться шестидесятилетняя, и не думай, что апостол унижает молодых. Верь, что и тебя избирает тот, кто говорил ученику: никтоже о юности твоей да нерадит (1Тим. 4, 12) – разумея не воздержание, а возраст. Иначе все овдовевшие прежде шестидесяти лет по этому правилу выйдут замуж. Но поскольку он (ап. Павел) устроил юную церковь Христову, заботился о всем чине ее и преимущественно о бедных, попечение о коих было вверено ему с Варнавою: то он хочет, чтобы от имущества церковного получили пособие те, кои не могут работать своими руками, кои суть истинные вдовы и которых рекомендует и возраст и жизнь. Священник Илий прогневал Бога пороками детей: следовательно, и наоборот, Бог благоугождается добродетелями их, «если пребудут в вере и любви и святости с цедомудрием» (1Тим. 2, 15). «О, Тимофей! храни себя чистым» (1Тим. 5, 22). Не подумай, чтобы я позволил себе подозревать относительно тебя что-нибудь нехорошее: – но от избытка сердца предостерегать в скользком возрасте – дело благочестивое. Что буду говорить я – относи не к себе, а своим юношеским летам. «Вдова сластолюбивая заживо умерла» (1Тим. 5, 6). Это говорит Сосуд избранный; это износится из сокровища того, который с убеждением говорил: «неужели вы ищете доказательства на то, Христос ли говорит во мне?» (2Кор. 13, 3). Это возвещает тот, который искренно в своем лице сознавал слабость человеческой плоти. Не еже бо хощу доброе, творю: но еже не хощу, злое (Рим. 7, 19), и поэтому умерщвляю тело мое и порабощаю, да не како, иным проповедуя, сам неключим буду (1Кор. 9, 27). Если опасается он: то кто из нас может быть безопасен? Если Давид – друг Божий, и Соломон – возлюбленный Его, были побеждены как люди, чтобы дать нам и пример падения в предостережение, и пример покаяния во спасение: то кто же на скользком пути не должен бояться падения? За обедами твоими пусть не будет колхидских птиц, жирных горлиц, ионийского рябчика и всех птиц, с которыми улетают самые огромные имения. И не думай, что ты не ешь мяса, если гнушаешься есть свиней, зайцев, оленей и четвероногих животных; потому что принимается в рассуждение не число ног, а приятность вкуса^[102]. Знаем, что апостол сказал: всякое создание Божие добро и ничтоже отметно, со благодарением приемлемо (1Тим. 4, 5); но он же говорит: добро не ясти мяс, ниже пити вина (Рим. 14, 21), и в другом месте: не упивайтеся вином в немже есть блуд (Еф. 5, 18). Всякое создание Божие добро. Пусть слушают это те женщины, которые заботятся нравиться мужьям. Пусть едят плоть те, которые служат плоти, горячность которых располагает к похоти, которые, будучи связаны с мужьями, заботятся о рождении и о детях. Чьи утробы произращают детей, тех и внутренности пусть наполняются мясами. А тебе, которая в могиле мужа погребла все похоти, которая нарумяненное и набеленное лицо омыла слезами над гробом его, сбросив белую одежду и вышитые золотом башмаки, приняла темную тунику и черные туфли – тебе должно только пребывать в посте. Бледность и рубище должны быть твоими драгоценными камнями, мягкие пуховики не должны нежить молодые члены; банный жар не должен воспламенять свежую кровь молодой женщины. Послушай, что от лица воздержной вдовы (Дидоны) воспевает языческий поэт:

«Тот, кто первый связал меня с собою, –

Он унес мои радости: пусть они будут у него,

Пусть он хранит их во гробе» (Aeneid. lib. 4).

Если так ценится самая дешевая стеклянная блестка: то насколько выше драгоценнейшая жемчужина? Если по общему закону природы языческая вдова осуждает все удовольствия: то чего должно ожидать от вдовы христианской, которая свое целомудрие должна хранить не только для погребенного, но и для того, с которым она будет царствовать?

Прошу тебя, – не подозревай обиды для себя в этих общих увещаниях и не думай, что я пишу с целью укорять тебя, а не потому, что опасаюсь за тебя: мое желание – чтобы ты не знала того, чего я опасаюсь. Добрая слава целомудрия в женщинах – вещь нежная, и как самый красивый цветок скоро увядает при самом легком ветерке и портится от легкого дуновения, в особенности, когда и возраст побуждает к пороку, и нет мужнего авторитета, и тень которого есть охрана для жены. Что должна делать вдова среди множества домочадцев, в толпе служителей? Я не хочу, чтобы она презирала их как рабов, но она должна стыдиться их как мужчин. Да, если приличие дома требует этих служителей, то пусть она поставит над ними начальником старика честного поведения, должностью которого пусть будет охранение чести госпожи. Я знаю многих (вдов), которые, заперши двери для общества, не гнушались низкими связями с рабами, которых делали подозрительными или неумеренная роскошь в одежде, или белизна растолстевшего тела, или лета, располагающие к похоти, или самоуверенная гордость от сознания тайной любви, гордость, которая как ни искусно маскируется, часто обнаруживается в обществе и презирает своих собратов как рабов. Это сказано мною от избытка любви, чтобы всяким хранением блюла ты сердце свое и остерегалась всего, что может быть вымышлено о тебе.

Пусть не ухаживает за тобою ни завитой прокуратор, ни лицемер, прикидывающийся женщиною, ни дьявольский певец с ядовито-сладким пением, ни вертлявый и выглаженный юноша. В твоей домашней жизни пусть ничего не примешивается из сценического искусства, ничего изнеженного. Имей при себе сонмы вдов и девственниц, имей развлечения приличные твоему полу. О госпожах судят и по нравственности их прислужниц. И так – как с тобою живет святая матерь твоя и около тебя тетка, навсегда оставшаяся девственницею: то ты не должна с опасностью для себя искать общества людей посторонних, которые равнодушны к твоему обществу. Пусть всегда в руках твоих будет божественная книга; чаще молись, чтобы все стрелы помыслов, которые уязвляют людей молодых, были отражаемы этим щитом молитвы. Трудно, даже невозможно кому бы то ни было избежать начатков греховных волнений, которые греки очень выразительно называют προπαθείας, а мы, переводя буквально, можем назвать предстраданиями, – трудно, потому что возбуждения греховные щекочут души всех людей, и как бы в средоточии души находится наше произволение – отвергнуть ли эти помыслы, или принять. Поэтому и Господь природы говорит в евангелии: от сердца исходят помышления злая, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, татьбы, лжесвидетельства, хулы (Матф. 15, 19). Отсюда видно, что, как свидетельствует другая книга, сердце человека от юности – более склонно ко злу (Быт. 8, 21), и что между делами плоти и духа, которые исчисляет апостол (Галат. 5), внутреннее средоточие души (media anima) колеблется, избирая то первые, то последние.

«Ибо без пороков никто не родится; лучший тот,

Кто страдает меньшими из них» (Horat. Lib. I Sat. 3),

подобно тому, как и

«На прекрасном теле можно заметить усеянные родимые пятна»

(Ibid. I Sat. 3).

Это тоже, что пророк выражает другими словами: смятохся и не возглаголах (Пс. 76, 5) и в той же книге: гневайтеся, и не согрешайте (Пс. 4, 5); тоже говорит и Архит Тарентинский небрежному управителю: «я убил бы тебя, если бы не был раздражен». Гнев бо мужа правды Божия не соделовает (Иак. 1, 20). Что сказано об одном греховном волнении, то можно относить и к другим. Как гневаться хотя свойственно человеку, но христианин не должен поддаваться гневу: хотя всякая плоть вожделевает плотского и некоторыми приманками влечет душу к пагубным похотям: но мы должны страсть похоти воздерживать большею любовью ко Христу и необузданное животное обуздывать постом, чтобы оно искало и желало не похоти, а пищи, и чтобы тихою и ровною поступью несло возседающего на нем Духа Святаго.

Для чего я говорю это? Для того чтобы ты знала, что ты человек и подвержена страстям человеческим, если не будешь осторожна. Все мы созданы из одной персти, составлены из одних и тех же стихий. В шелковых одеждах и в рубищах господствует одна и та же похоть. Она не боится и порфиры царей, не гнушается и грязи нищих. Гораздо лучше тебе болеть телом, чем духом, господствовать над плотью, чем рабствовать ей, быть не твердою в походке, чем в целомудрии. И пусть не утешают нас средства покаяния, которые служат врачевством для несчастных. Нужно бояться раны, которая исцеляется болезнью. Иное дело войти в пристань спасения с неповрежденным кораблем и с целым грузом, и иное – нагим схватиться за доску и от частого напора волн ударяться об острые камни. Пусть не знает вдова о дозволительности двоебрачия, пусть не обращает внимания на слово апостола: лучше есть женитися, нежели разжизатися (1Кор. 7, 9). Уничтожь худшее – разжизатися, и само собою не будет благо женитися. Да будут далеки от нас порицания еретиков^[103]. Мы знаем брак честен и ложе нескверно (Евр. 13, 4). И по изгнании из рая, Адам имел одну жену. Гнусный, кровожадный Ламех, происходивший из племени Каина, первый разделил одну кость на две^[104], – и казнь потопа скоро уничтожает рассадник двоебрачия. Поэтому и апостола к снисходительности побуждает только страх прелюбодеяния, когда он пишет к Тимофею: хощу юным вдовицам посягати, чада раждати, дом строити, ни едины же вины даяти противному хулы ради (1Тим. 5, 14); и почему он делает такое снисхождение, тотчас же присовокупляет: се бо некия развратишася в след сатаны (ст. 15). Из этого видим, что он не твердым подает, а только ниспроверженным простирает руку. Вот каков второй брак: он только предпочитает публичным домам: се бо некия уклонишася в след сатаны. Поэтому-то молодая вдова, которая не может или не хочет воздержаться, пусть лучше берет мужа, чем дьявола.

Поистине прекрасное и привлекательное дело, которое избирается по сравнению с сатаною. Соблудил некогда и Иерусалим и разложил колена всякому мимоходящему (Иезек. 16, 25). Прежде всего в Египте он лишен был невинности, и там сокрушены были сосцы его. И когда пришел в пустыни и в нетерпении от медлительности вождя Моисея, как бы неистовствуя в похоти говорил: сии бози твои, Израилю, иже изведоша тя из земли египетския (Исх. 32, 4): то получил заповеди не благие и оправдания самые жестокие, которые служили бы не к жизни, а к наказанию. Что же удивительного, если и невоздержным вдовицам, о которых в другом месте апостол говорит: «молодых вдовиц не принимай; ибо они, впадая в роскошь в противность Христу, желают вступать в брак. Они подлежат осуждению; потому что отвергли прежнюю веру» (1Тим. 5, 11–12) – невоздержным вдовицам дал не благие заповеди и жестокие оправдания двоебрачия, дозволяя второго мужа также как и третьего и, если угодно, двадцатого, чтобы они знали, что этим для них не столько позволяются мужья, сколько отстраняются блудники? Вот что, возлюбленнейшая во Христе дочь, я хочу внушить тебе и очень часто повторяю, чтобы, забыв заднее, ты простиралась вперед, в своем звании имея образцами для подражания из еврейской истории Иудифь, и из света евангельского Анну, дочь Фануила, которые день и ночь жили в храме и молитвами и постом охраняли сокровище целомудрия. И поэтому-то одна в прообраз церкви сокрушила главу дьявола, другая первая приняла Спасителя мира, созерцая будущие тайны. В заключение беседы прошу тебя не думать, что кротость письма происходит от скудости речи или бедности материи, но я стыжусь и опасаюсь долго говорить для незнакомого мне слуха и боюсь тайного суда читателей.

75. Письмо к Руфину^[105]

Что ты был долго в Риме, – это показывает твоя речь. Я не сомневаюсь, что ты возвратился в отечество по любви к духовным родителям и медлил отправлением по причине скорби о смерти матери, чтобы на месте этой потери не сетовать еще более о том, что и вдали едва мог перенести. Ты жалуешься, что каждый служит своему чреву и не полагается на суждение наше: но Господь свидетель моей совести, что по восстановлении дружбы я не питал никакой злобы, чтобы оскорбить кого-нибудь, еще более – я со всею осторожностью старался, чтобы какое-нибудь обстоятельство не подало повода к нерасположению. Но что же мне делать, если каждый свои действия считает справедливыми и думает, что не столько он оскорбляет, сколько оскорбляют его? Истинная дружба не должна лицемерить в своих чувствах. Ко мне прислано краткое введение к книгам περι ‘ Αρχών; по слогу его я узнал, что оно твое, и в нем ты косвенно и даже прямо метишь в меня. С каким намерением оно написано, – ты знаешь сам; в каком смысле нужно понимать его – очевидно и для дураков. Я часто публично опровергал хитрые сплетни и мог бы кое-что повторить из давнишнего искусства, и тебя похвалить по твоему же приему. Но я не хочу подражать тому, чего не одобряю в тебе; я даже настолько сдерживаю свое суждение, чтобы и отклонить взведенное на меня обвинение и чтобы, сколько это возможно, получив оскорбление, не оскорбить друга. Только прошу тебя – если уже хочешь подражать кому-нибудь, то довольствуйся только своим суждением. Мы избираем или хорошее или дурное; если хорошее, то оно не нуждается в поддержке другого, если дурное, то множество заблуждающихся не оправдывает заблуждения. Попросить тебя об этом, друг той, я признавал лучшим, чем во гневе публично неистовствовать против тебя, чтобы ты видел, что я свято почитаю восстановленную дружбу, а не держу, как выражается Плавт, в одной руке камень, тогда как другою подаю хлеб.

Брат мой Павлиниан еще не возвратился из отечества, и, думаю, что ты увидишь его в Аквилее, у святого папы Хромация. И священно-пресвитера Руффина мы послали по одному делу чрез Рим в Медиолан и просили, чтобы он свидетельствовал вам нашу любовь и почтение. И прочим друзьям мы тоже свидетельствовали, – чтобы во взаимных распрях нам не погибнуть друг от друга. А не подавать сварливым никакого повода к ссорам, чтобы не найти кого-нибудь не похожего на меня, кому бы могли нравиться разукрашенные похвалы, – это дело кротости твоей и твоих собратий.

76. Письмо к Феофилу^[106] против Иоанна, епископа Иерусалимского

Письмо твое, показывая, что ты обладаешь наследием Господа, который, отходя к Отцу, говорил апостолам: мир Мой даю вам, мир Мой оставляю вам (Ин. 14:27), свидетельствует, что ты причастен и Его блаженства, так как именуются блаженными и миротворцы (Мф. 5). Ты ласкаешь как отец, вразумляешь как учитель, наставляешь как первосвященник. Ты явился к нам не с наказующим жезлом, но в духе любви, кротости и смирения, так что, прежде всего уже в слове своем ты отобразил смирение Христа, Который спас род смертных не перунами и громами, а плачем в яслях и молчанием на кресте. Ибо ты читал, что сначала в прообразе Его было предсказано: помяни, Господи, Давида и всю кротость его (Пс. 131:1) и что потом осуществлено было в Нем самом: – научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем (Мф. 11:29). Поэтому, многое, собирая из священных книг в похвалу мира и облетая, подобно пчеле, по различным пажитям писаний, в художественном слове своем ты пожал все, что было там сладкого и направленного к миру. Итак, во время борьбы мы призываемся к миру; распущенные для плавания паруса надуты свежим ветерком твоего увещания, так что не столько недовольными и гордыми, сколько гордыми и полными устами, мы пили сладкие потоки мира.

Но что же нам делать, если в нашей власти только желать мира, а не водворять оный? И хотя и желание имеет у Бога свою награду, как намерение, но не совершенное дело и желающих сокрушает печалью. И апостол, зная это, говорит, что совершеннейший мир утверждается при желании той и другой стороны: аще возможно, еже от вас, говорит он, со всеми человеки мир имейте (Рим. 12:18). И пророк говорит: «мир, мир. И где же мир?» (Иер. 4:10). Не велика заслуга иметь мир на словах и разрушать его на деле; стараться об одном, а показывать другое; на словах провозглашать согласие, на деле требовать рабства. И мы хотим мира, и не только хотим, но и просим; но мира Христова, мира истинного, мира без вражды, мира, в котором не скрывалось бы ссоры, мира, который не порабощал бы как врагов, но соединял бы как друзей. Зачем порабощение мы называем миром и не даем каждому предмету своего имени? Где есть ненависть, там пусть упоминают о вражде; где любовь, там и только там пусть говорится о мире. Мы не рассекаем Церковь и не отделяемся от общения отцов, но от самых, так сказать, колыбелей напитаны млеком православия. Ибо никто столько не принадлежит к церкви, как тот, кто никогда не был еретиком. Но без любви мы не знаем мира, без мира не знаем общения. В евангелии читаем: аще принесеши дар твой ко олтарю и ту помянеши, яко брат твой имать нечто на тя: остави ту дар твой пред олтарем, и шед, прежде смирися с братом твоим, и тогда пришед, принеси дар твой (Мф. 5:23–24). Если без мира мы не можем приносить даров своих: то не тем ли более – принимать тело Христово? С какою совестью приступлю я к евхаристии Христовой и буду отвечать «аминь»^[107], когда сомневаюсь в любви преподающего?

Прошу тебя терпеливо выслушать меня и истину не считать лестью. Имеет ли кто-нибудь общение с тобою против воли? Простирая руку, отворачивает ли кто-нибудь лицо, и во время святой вечери дает ли целование Иудино? Я полагаю, что при твоем прибытии монахи не трепещут, а радуются, когда наперерыв выходят тебе навстречу, и, выходя из пустынных убежищ, стараются превзойти тебя своим смирением. Кто побуждает их выходить? Не любовь ли к тебе? Кто cобирает воедино рассеянных по пустыне? Не преданность ли к тебе? Ибо, как отец должен любить, так отец и епископ должен быть и предметом любви, а не страха. Старая мысль: «кого кто боится, того ненавидит: кого ненавидит, тому желает погибели» (Cicer. lib. 2. Officior.). Поэтому и в наших писаниях, хотя начатки несовершенных полагаются в cтрахе, но совершенна любы вон изгоняет страх (1Ин. 4:18). Ты не требуешь от монахов подчинения себе, и оттого более подчиняешь их. Ты целуешь их, они подклоняют выи. Ты представляешь собою простого воина и требуешь вождя, как бы один в числе многих. Свобода при угнетении скоро возмущается. От свободного никто не выигрывает более, как тот, кто не принуждает к рабству. Я знаю правила церкви; известны мне определения каждого из них, и чтением и ежедневными примерами до сих пор я многое узнал, многое испытал. Кто бьет скорпионами и думает, что персты его толще чресл отца, тот скоро расточает царство кроткого Давида (3Цар. 13). Римский народ не потерпел гордости и в царе. Тот вождь израильского войска, который поразил Египет десятью казнями и которому служили и небо, и земля, и моря, представляется самым кротким из всех людей, каких тогда производила земля. И потому-то он и сохранял власть в продолжение сорока лет, что высоту власти умерял смирением и кротостью. Народ готов побить его камнями, а он молился за побивающих, он даже хочет быть изглаженным из книги Божией, лишь бы не погибло вверенное ему стадо. Он хотел подражать тому Пастырю, о котором знал, что Он понесет на раменах своих и заблудших овец. Пастырь добрый, говорит этот Пастырь, душу свою полагает за овцы (Ин. 10:11). И ученик этого доброго Пастыря желает быть отлученным за братьев своих и сродников своих по плоти, т.е. израильтян (Рим. 9:4). И если он желает погибнуть, чтобы не погибли погибшие: то не тем ли более добрым отцам должно заботиться, чтобы не раздражать чад своих и излишнею строгостью не ожесточить даже самых кротких?

Письмо требует краткости, а огорчение заставляет писать пространнее. В своем миролюбивом, как он^[108] говорит, но, как я думаю, самом язвительном письме он пишет, что я никогда не оскорблял его и не называл еретиком. Зачем же он сам оскорбляет меня, обзывая меня зараженным самою опасною болезнью и возмутителем церкви? Зачем он, будучи раздражен другими, хочет щадить врагов и оскорблять невинного? Он говорит, что до рукоположения брата моего (Павлиниана) между ним и святым папою Епифанием не было никакого спора о догматах. Что же побуждало его всенародно рассуждать, как он сам пишет, о том, о чем никто не спрашивал? Ибо мудрость твоя знает, что споры подобного рода опасны и что безопаснее всего молчать, если почему-нибудь нет необходимости говорить о предметах важных. Справедливо ли, что он стал таким великим умом и такою рекою красноречия, что говорили, будто бы он в одном трактате о церкви обнял все, о чем порознь о каждом предмете ученейшие люди написали бесконечные тысячи стихов? Впрочем, какое же мне до этого дело? Пусть знает тот, кто слышал, ведает тот, кто написал, и пусть он сам освободит меня от обвинения его. Я не был при этом и не слыхал. Я один из всех, даже и не я один молчал, когда многие кричали. Сравним лица истца и ответчика и поверим больше тому, кто окажется выше или по заслугам, или по жизни, или по учению.

Видишь ли, что я, как говорится, закрывши глаза, говорю об этом деле, не столько высказывая то, что знаю, сколько показывая то, о чем хочу умалчивать. Я понял и одобрил твою осторожность, – что заботясь о мире церковном, ты обходишь эти споры, как песни сирен, закрывши уши. С малых лет изучив священное Писание, ты знаешь, в каком смысле нужно говорить о том или другом, знаешь, каким образом в мнениях спорных твое взвешенное слово должно и не осуждать чужого и не отвергать и своего. Но чистая вера и открытое исповедание не нуждается в изворотах и словоизвитиях. Во что просто веруется, то должно быть и исповедуемо просто. И я легко мог возвысить голос и среди войны и вавилонских огней сказать: зачем не на то отвечают, о чем спрашивают, зачем исповедание не просто, не искренне? Оно всего боится, ограничивает, все оставляет двусмысленным, движется как будто на иглах. Но при желании и ожидании мира и во время волнения страстей, отвечает он, не спрашивают: каким образом. Его безнаказанно ругают другие, которых сам он, поруганный, поносить не смеет. Я между тем молчу: свою расчетливость теперь буду представлять или невежеством или страхом. Что он сделает мне, если я буду его обвинять, когда он, как сам говорит, бранит меня, когда я хвалил его?

Все его письмо наполнено не столько изложением дела, сколько ругательствами против меня. Имя мое часто выставляется и без всяких приличий, какими мы, люди, обыкновенно приветствуем друг друга, подвергается ругательствам, поносится, как будто я изглажен из книги живущих, как будто его письма могут замарать меня; или как будто я когда-нибудь занимался подобными пустяками, я, который с молодых лет, запершись в стенах монастырских келий, желал более быть чем-нибудь, чем казаться. С тем, чтобы уязвить, он дает некоторым из нас почетные названия, – как будто и мы не можем говорить о том, о чем никто не молчит. Злословит клирика, рукоположенного из рабов, тогда, как и сам не имеет таких клириков; пусть прочитает он, что и Онисим, возрожденный во время уз Павловых, сделался диаконом из рабов (Фил. 1). О, если бы и я мог говорить, о чем многие кричат, и находить удовольствие в ругательствах. Тогда бы он понял, что и я знаю то, что знают все, и что я слышал о том, что известно всякому. Он говорит так, как будто ему назначена награда за клевету. Кто не устрашится такого едкого и проницательного ума? Кто в состоянии отвечать такой реке красноречия? Что выше: переносить клевету или клеветать? обвинять того, кого после полюбишь, или прощать грешника? Что легче перенести: то ли, что клеветник делается едилем, или, что он делается консулом^[109]? И сам знает, о чем я умалчиваю, о чем говорю, что слышал и – чему, быть может, по страху Христову, не верю...

Он обличает меня, что я перевел Оригена на латинский язык. Это не я один делал, а делал и исповедник Иларий; но оба мы переводили только полезное, отсекая кое-что вредное. Пусть сам почитает он, если знает (потому что я думаю, что при постоянном сообщении и ежедневных сношениях с римлянами ему не безызвестен латинский язык), или если в совершенстве не знает, то пусть ему переведут люди, обыкновенно занимающиеся этим, и тогда он узнает, что в том самом, за что он упрекает меня, я достоин похвалы. Ибо, передавая перевод и объяснение Писания, достоинство коих всегда признавалось за Оригеном, я постоянно отстранял его нечестивые мнения. Разве я когда-нибудь выпускаю в публику Оригена или других простых авторов? Знаю, что иной авторитет апостолов и иной прочих учителей, – что те всегда говорят истину, а эти в некоторых предметах заблуждаются, как люди. Это новый способ защиты – так признавать заблуждения Оригена, чтобы с ним осуждать и других, т.е. не осмеливаясь явно защищать его, прикрывать подобным же заблуждением многих. Шести тысяч томов Оригена не мог никто читать – так как он их не написал, и я, считая вероятнейшим, что здесь солгал передававший эти слова, а не тот, кому их приписывают^[110].

Брата моего (Павлиниана) он называет причиною раздора, человеком, который спит в монастырской келье и считает духовный сан не почестью, а тяжестью; и кроме того, до настоящего дня, успокаивая нас наружным видом дружелюбия, он взволновал западных священников, говоря, что этот юноша и почти отрок рукоположен пресвитером в его округе – Вифлееме. Справедливо ли это – знают все палестинские епископы: ибо монастырь, в котором брат мой рукоположен в пресвитера и который по прозванию св. папы Епифания называется древним, лежит в елевферополитанском, а не в иерусалимском округе. Далее – его возраст известен и твоему блаженству, и так как он простирается уже до тридцати лет, то я думаю, что в нем этот возраст, который во Христе таинственно показан был возрастом совершенным, не заслуживает порицания. Пусть он вспомнит о древнем законе: и он увидит, что из колена Левиина избирались во священники и после двадцати пяти лет (Числ. 8); или, если в этом одном свидетельстве он следует еврейскому подлиннику, то узнает, что священник поставлялся тридцати лет. И чтобы он не говорил: древняя мимоидоша, се быша вся нова (2Кор. 5:17), пусть послушает с Тимофеем: никтоже о юности твоей да нерадит (1Тим. 4:12). И сам он, когда был рукоположен во епископа, немного был старше моего брата. Если же это позволительно в отношении к епископам, а не позволительно для пресвитеров, чтобы они не казались противоречащими своему имени^[111]: то зачем же сам он рукоположил пресвитера таких же лет или даже моложе его и что еще больше – рукоположил священнослужителем другой церкви? Он может иметь мир с братом только как с подчиненным и когда епископ донес о сделанном им рукоположении, он показал, что он не столько желает мира, сколько мщения под предлогом мира и удовлетворяется спокойствием тишины и мира не иначе, как имея наготове угрозы. И если бы он сам рукоположил его, то, конечно, так любя скрытность, он молчал бы, чтобы что-нибудь не побеспокоило его. Если же он произвел раздор в церкви, то ему не должно бы оказывать ничего, кроме почтения, следующего всем священникам.

Вот как далеко протянулась его защитительная и даже обвинительная изворотливая речь против меня. Я отвечал ему в письме кратко и мимоходом, чтобы из сказанного мною он понял, о чем я умолчал, и знал, что мы люди – животные разумные и можем понимать его мудрость и не так несмысленны сердцем, чтобы подобно бессловесным скотам слышать только звук слов, а не мысли. Теперь же прошу тебя простить моему огорчению. И ответить ему было делом гордости, и еще более – обвинить, хотя я так ответил ему, что более обнаруживал пред ним свое молчание, чем свою речь. Зачем они ищут мира вдали и хотят, чтобы его внушали нам другие? Пусть сами они будут миролюбивы, и тогда будет мир. Зачем они злоупотребляют против нас именем твоего святейшества, чтобы застращать нас, и тогда как твое письмо звучит миром и кротостью, зачем их слова грозят жестокостью? Наконец, свое самое миролюбивое и призывающее к примирению письмо ты прислал через пресвитера Исидора: отсюда мы видим, что этого письма не хотели доставить те, которые лицемерно восхваляют мир. Итак, пусть они выбирают что угодно: мы или хороши или не хороши; если хороши, то пусть оставят молчание: если не хороши, то зачем же они ищут общения с недобрыми? Как много может смирение, он узнал из опыта. Кто теперь расторгает то, что когда-то он сам по своему желанию соединил из разделенного, тот показывает, что соединенное прежде, теперь он разрывает по воле другого.

Недавно он^[112] требовал, домогался, чтобы я отправился в ссылку. О, если бы он мог исполнить это, чтобы как ему желание это вменяется в дело, так и я не только по желанию, но и по исполнению этого получил бы венец ссылки! Церковь Христова излиянием крови и терпением основана более чем нанесением обид. В гонениях возросла она, получила венец чрез мученичество. И если те одни, с которыми мы имеем дело, любят жестокость, не умеют терпеть гонений, а умеют производить их: то и здесь есть иудеи, есть еретики различных толков и в особенности нечестивейшие манихеи: почему они даже словом не осмеливаются оскорбить кого-нибудь из них? почему меня одного хотят изгнать, обо мне одном, имеющем общение с церковью, говорят, что я рассекаю церковь? Скажи мне, не то же ли значит это требование, что они изгоняют их (т.е. еретиков) вместе со мною, или, что меня терпят вместе с ними – с тем только предпочтением для меня, что, по крайней мере, ссылкою отделяют от еретиков? О, позор! монах грозит ссылкою, домогается ссылки монахам же, – и это делает монах, который хвалится, что он имеет апостольскую кафедру! Народ этот не умеет поддаваться страху и к висящему над ним мечу протягивает шеи, а не руки: ибо кто из монахов, будучи ссыльным из отечества, не состоит в ссылке из всего мира? Зачем общественная власть, казенные издержки, суета по всему миру? Пусть только двинет пальцем, и я охотно выйду. Господня земля и исполнение ея (Пс. 23:1). Христос не ограничивается местом.

Кроме того, так как он пишет, что я через тебя и римскую церковь привожу в общение с тою, от общения с которою я, по-видимому, отделен^[113], – то не нужно заходить далеко, чтобы полагать, что и здесь в Палестине таким же образом я имею общение и с нею. Именно – в вифлеемской веси я, насколько от меня зависит, имею общение с пресвитерами этой церкви. Отсюда видно, что свою неприятность не должно считать делом церкви и каприз одного лица и даже через него и каприз других не должно называть общим словом церкви. Поэтому я и теперь повторяю сказанное в начале письма – что я хочу мира Христова, желая согласия: и прошу тебя убедить его, чтобы он не силою вынуждал мир, а желал его. Пусть удовольствуется он неприятностью наших прежних ссор; застарелые раны пусть, по крайней мере, закроет новою любовью. Пусть будет таким, каким был прежде, когда по своей собственной воле любил меня. Пусть не текут у него слова от чужого чрева; пусть делает то, что сам хочет, а не то, чего хотеть побуждают его другие. Пусть он или как первосвященник управляет всеми одинаково, или, как последователь апостола, одинаково служит спасению всех. Если он покажет себя таким, то я охотно подаю ему руки, распростираю объятия; он будет иметь во мне и друга и слугу, и увидит, что я и ему подчинен во Христе, как и всем святым. «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, все переносит, всему верит» (1Кор. 13:4, 7). Любовь есть матерь всех добродетелей и крепка как втрое сплетенный канат (Еккл. 4, 12), по слову Апостола: вера, надежда, любы. Веруем, надеемся и, таким образом, вследствие веры и надежды соединяемся узами любви. Ибо, и отечество оставил я для того, чтобы жить в пустыне спокойно и без всякой вражды; чтобы первосвященников Христовых (если только они проповедуют правую веру) почитать не со страхом, как владык, а с уважением, как отцов, чтобы епископам воздавать должное, как епископам, и чтобы под именем одного не принуждали меня служить другим, которым я не хочу служить. Я не так надменен, чтобы не знать, что следует воздавать священникам Христовым. Ибо кто принимает их, не столько их принимает, сколько Того, чьи они епископы. Но пусть они довольствуются своим почетным саном. Пусть они знают, что они отцы, а не господа, и в особенности для тех, кои, презрев мирские почести, ничего не предпочитают спокойствию и миру. Молитвами же твоими Христос Бог всемогущий да даст нам соединиться не под притворным именем мира, а с истинною и верною любовью, чтобы, угрызая друг друга, нам не быть истребленными друг от друга (Гал. 5:15).

77. Письмо к Паммахию и Океану^[114]

Иероним братиям Паммахию и Океану желает здоровья.

Присланное вами письмо причинило мне почетное оскорбление – превознося мой ум до унижения истины веры. И поскольку то же самое добрые люди привыкли разглашать обо мне и в Александрии и в Риме и почти во всем свете и так любят меня, что без меня не могут быть еретиками: то я оставлю в стороне лица и буду отвечать только на дело и обвинения. Ибо, отвечать злословием на злословия беcполезно для дела и грызть противников по их заслугам не должно тому, кому заповедуется не воздавать злом за зло, а побеждать благим злое (Рим. 12:17; 1Сол. 5:15), – насыщаться поношениями и ударяющему представлять другую ланиту (Мф. 5:39).

Упрекают меня, зачем я иногда хвалил Оригена. Если не ошибаюсь, есть два места, в которых я его похвалил: это – краткое введение к Дамасу на беседы о Песни Песней и пролог на книгу еврейских имен. Что же там говорится о догматах церкви – об Отце, Сыне и Св. Духе, о воскресении тела, о состоянии и сущности души? Простое толкование и назидание я похвалил простым словом. Ничего там не раcсуждалось о вере, ничего о догматах. Предметом раcсуждений служат только места, касающиеся нравственности, и при помощи ясного толкования раcсеевается туман аллегории. Похвалил я толкователя, а не догматиста, ум, а не веру философа, философа, а не апостола. Если хотят знать мое суждение об Оригене, пусть почитают комментарии на Екклезиаст, пусть раскроют три книги на послания ко Ефесеям, и тогда увидят, что я всегда был против его мнений. И как глупо так хвалить чье-нибудь учение, чтобы следовать и его богохульству! И блаженный Киприан, как показывают его сочинения, пользуется Тертуллианом, но, услаждаясь умом этого ученого и пламенного мужа, не следует с ним Монтану и Максимилле. Аполлинарий пишет против Порфирия самые сильные сочинения; Евсевий прекрасно составил церковную историю; но один из них ввел половинное домостроительство^[115], другой, самый отъявленный защитник нечестия Ария. Горе, говорит Исаия, глаголющим лукавое доброе, и доброе лукавое, полагающим тьму свет, и свет тьму, полагающим горькое сладкое, и сладкое горькое (Ис. 5:20). Не должно порицать добрые качества и врагов, если они имеют что-нибудь хорошее, не должно хвалить пороки и друзей; и то и другое должно судить по значению не лиц, а самого дела. И Люцилия бранят за нестройность его речи, и, однако, хвалят его остроумие и игривость.

В юности я объят был удивительною любовью к учению и, вопреки предрассудку некоторых, сам учился. В Антиохии часто слушал и уважал Аполлинария Лаодикийского и тогда, как он наставлял меня в священном писании, я никогда не принимал его спорного, неразумного учения^[116]. Голова уже пестрилась сединою и более соответствовала учителю, чем ученику: но я отправился в Александрию, послушал Дидима и за многое ему благодарен. Чего не знал, тому научился; не потерял при его руководстве и того, что знал. Люди думали, что я положил конец учению. Я возвратился в Иерусалим и Вифлеем. С каким напряжением, с каким удовольствием я учился по ночам у Варанины! Он боялся иудев и был для меня вторым Никодимом (Ин. 3:1). Обо всем этом я часто вспоминаю в своих сочиненьицах. Без сомнения, учение Аполлинария и Дидима между собою противоположно. Пусть же теперь та и другая сторона тащит меня к себе, потому что я признаю обоих своими учителями. Если позволительно ненавидеть людей и презирать какой-нибудь народ, то я преследую необыкновенною ненавистью обрезанных, ибо они и доселе преследуют Господа нашего Иисуса Христа в сатанинских синагогах. Ужели же кто-нибудь возразит мне: зачем у меня был учителем иудей? Неужели кто-нибудь будет выставлять на вид мои письма к Дидиму, как учителю? Великое преступление для ученика, если я человека ученого и старца назвал учителем? Однако я хочу взглянуть на само письмо, которое столько времени оставалось в пренебрежении. В нем нет ничего кроме почтения и приветствия. Это пустяки и вздор. Лучше докажите, где я защищал ересь, где я хвалил нечестивое учение Оригена. В чтении Исаии (Ис. 8), в котором изображаются два серафима восклицающие, которые по его толкованию означают Сына и Св. Духа – не изменил ли я это недостойное изъяснение на два завета? У меня на руках и книга, изданная за двадцать лет. Как часто, в столь многих своих сочинениях, и в особенности комментариях, я поражаю язычество. Возражают, что я преимущественно пред всеми собрал все книги его (Оригена): о, если бы я имел книги всех авторов, чтобы косность ума вознаграждать прилежанием в чтении! Сознаюсь, я собрал его книги; и поэтому-то не следую его заблуждениям, потому что знаю все, что он написал. Поверьте опытному; говорю вам, как христианин христианам: его мнения (dogmata) пропитаны ядом, далеки от свящ. писания, насилуют писание. Читал, говорю, читал Оригена и если в чтении есть преступление, то сознаюсь, александрийская бумага опустошила и мой кошелек. Если верите мне, то я никогда не был оригенистом; если не верите, то теперь перестал быть им. Если же и этим вы не удостоверяетесь, то побуждаете меня для своей защиты писать против любимца вашего, чтобы, если не верите, когда я отрекаюсь от него, по крайней мере, поверили, когда я буду обвинять его. Но охотнее верят мне, как заблуждающемуся, чем как исправившемуся. И не удивительно, потому что думают, что я его (Оригена) сотаинник (συμμύστης) и не хочу явно исповедать его учение из-за плотских и непосвященных людей. Ибо у них (оригенистов) правило – что не должно легкомысленно бросать бисер пред свиньями и давать святыню псам (Мф. 7:6), но говорить с Давидом: в сердце моем скрых словеса твоя, яко да не согрешу тебе (Пс. 118:11), так же, как и в другом месте он говорит о праведнике: «который говорит истину с искренним своим», т. е. с людьми, близкими по вере. Они хотят, чтобы из этого выводили, что мы, как еще непосвященные, должны слушать ложь, чтобы подобно малолетним, питающимся молоком, младенцам, не обремениться питательностью более твердой пищи. А что они (оригенисты) с клятвопреступлениями и ложью соединяются между собою на оргиях – это очень ясно показывает шестая книга Стромат (в которой наш догмат он приравнивает к мнениям Платона).

Итак, что делать? Отрицать, что я держусь того же учения? Не поверят. Клясться? – будут смеяться и скажут: дома у нас есть это. Сделаю то, чего только они не опасаются – выставляю пред всеми их священные обряды и таинства и обнаружу всю их премудрость, которою они прельщают нас простецов, чтобы, не веря голосу отрицания, они поверили бы, по крайней мере, обличительному стилю. Они в особенности опасаются, чтобы их сочинения когда-нибудь не понимались вопреки их главе. Они многое с клятвою говорят то, что после нарушают с другою ложною клятвою. Отказываются от подписи и ищут отговорок. Один говорит: не могу осудить того, чего никто не осудил; другой: отцами ничего не поставлено относительно этого, – чтобы, требуя авторитета целого мира, отстранить необходимость подписаться. А кто-то еще упорнее сказал: как мы осудим тех, кого не коснулся никейский собор? потому что, осудив Ария, он, конечно, осудил бы и Оригена, если бы не одобрял его мнений. То есть: все болезни вместе должно лечить одним лекарством, и поэтому должно отрицать и величие Духа Святого – так как о Естестве не говорили на этом соборе. Тогда вопрос был об Арие, а не об Оригене, о Сыне, а не о Духе Святом. Исповедали то, что отрицалось, и о том, о чем никто не спорил, – умолчали, хотя косвенно осудили Оригена, как источник Ария; ибо, осуждая отвергавших, что Сын есть от существа Отчего, осудили равно его и Ария. Иначе по такому доказательству не должны быть осуждаемы ни Валентин, ни Маркион, ни катафригийцы^[117], ни Манихей, потому что собор Никейский не называет их, хотя они, несомненно, были прежде собора. И когда их начнут понуждать и им нужно будет или подписать (осуждение) или выйти из церкви, то ты увидишь удивительные извороты. Они так ограничивают слова, так изменяют порядок их, придумывают такие двусмысленности, что держатся исповедания и нашего и наших противников, и еретик слышит одно, а православный другое. Не в таком ли духе и Аполлон Дельфийский и Локсиас^[118] давал порицания Крезу и Пирру, – не в одно время, но играя одинаковым оборотом? Представлю кое-что для примера.

Веруем, говорят они, в будущее воскресение тел. Если это правильно понимается, то это исповедание чистое. Но поскольку есть тела небесные и земные, и воздух и легкий ветерок по природе своей называются телами: то они употребляют слово тело, а не плоть, чтобы православный, слыша о теле, разумел плоть, а еретик признавал дух. Это первая западня их; если ее заметят, они строят новые ковы; прикидываются невинностью, называют нас коварными и как просто верующие, говорят: веруем в воскресение тел. Когда же они скажут это, необразованная чернь считает это достаточным для себя, в особенности потому, что и в символе исповедуется то же самое. Ты спросишь далее: начинается круговращение, благодетели кричат: ты слышал о воскресении: чего больше требуешь? И, перетолковав в дурную сторону наши усилия, нас называют лукавыми, а себя простецами. Если ты примешь строгий вид, и, держа рукою плоть, начнешь допрашивать, ту ли плоть признают они имеющею воскреснуть, которая видима и осязаема, которая ходит и говорит: они сначала смеются, потом кивают головою. И когда мы говорим: в воскресение останутся ли в целости волоса и губы, грудь и чрево, руки и ноги; тогда они не могут удержаться от бесчинного смеха и, разразившись хохотом, замечают, что нам нужны и цирюльники, и пироги, и лекаря, и портные. Затем спрашивают, не веруем ли мы, что воскреснут и детородные члены обоего пола, наши косматые и женские нежные щеки, и различные по различию мужчины и женщины свойства тела? Если мы дадим им это, они тотчас требуют женского родотворного уда и совокупления и прочего, что в чреве и под чревом. Частные члены отрицаются, и говорят, что тело, которое состоит из членов, воскреснет.

Не время теперь распространять риторическую речь против нечестивого учения. Недостаточно было бы для меня богатого языка Цицерона, пламенная речь Демосфена не могла бы выразить огня души моей, если бы я захотел представить хитрости еретиков, которые, признавая воскресение на словах, отрицают оное в душе. Их бесстыдные женщины обыкновенно хватают себя за груди, ударяют по животу, трогают чресла, лядвеи и вонючие подмышки и говорят: какая нам польза в воскресении, если воскреснет бренное тело? – мы будем подобны ангелам, будем иметь и природу ангельскую. Явно гнушаются они воскреснуть с плотью и костями, с которыми воскрес и Христос. Но пусть я заблуждался в юности, и, образованный в учении философов, т.е. язычников, в начале веры не знал догматов христианских и думал видеть у апостолов то, что читал у Пифагора, Платона и Емпедокла: зачем же вы следуете заблуждению юного во Христе, младенца сосущего? Зачем научаетесь нечестию от того, кто еще не познал благочестия? Искренно исповедать вину – это вторая доска после кораблекрушения. Вы подражали заблуждающемуся: подражайте и исправившемуся. Заблуждались мы в юности: исправимся в старости. Соединим воздыхания, совокупим слезы, восплачемся и обратимся к Господу, сотворшему нас (Пс. 94); не будем ждать покаяния дьявола. Суетна оная надменность и влечет во глубину геенны: здесь или приобретается или теряется жизнь. Если я никогда не следовал Оригену, то напрасно стараетесь меня обесславить; если я был его учеником, то подражайте кающемуся. Вы верили мне, когда я признавал (учение Оригена): верьте, когда я отрицаю оное.

Если, говорят, ты знал это, как рассказываешь, то зачем же ты хвалил его в своих сочиненьицах? Я и теперь похвалил бы, если бы вы не хвалили его заблуждений. Мне не перестал бы нравиться его ум, если бы некоторым не нравилось и его нечестие. И апостол заповедует: вся искушающе, добрая держите (1Сол. 5:21). Лактанций в книгах своих и в особенности в посланиях к Деметриану совершенно отрицает лицо (substantiam) Духа Святого и по иудейскому заблуждению говорит, что Он относится или к Отцу или к Сыну, и под Его именем обозначается освящение (santificatio) того и другого лица. Но кто мне может запретить читать книги его наставлений, в которых он весьма сильно писал против язычников, – запретить потому, что вышеозначенное мнение достойно отвращения? Аполлинарий написал прекрасные сочинения против Порфирия: и я одобряю труд этого мужа, хотя осуждаю неразумное во многом его учение. И вы признаете, что Ориген в некоторых предметах заблуждался, и я (против этого) не скажу ни слова. Вы говорите, что он худо мыслил о Сыне, еще хуже о Св. Духе; нечестиво учил о падении душ с неба, воскресение плоти признавал только в буквальном выражении, а отвергал в выводе, учил об одном общем чрез много веков восстановлении, – что Гавриил будет то же, что дьявол, Павел то же, что и Каиафа, девственницы то же, что и блудницы. Если вы отбросите это и как бы цензорским жезлом отделите от веры церкви: прочее я буду читать безопасно и, приняв противоядие, уже не буду бояться яда. Не повредит мне, если я скажу: «Ориген, превосходя всех в других книгах, в Песни Песней превзошел сам себя», и я не побоюсь мысли, с какою я когда-то в молодых летах назвал его учителем церквей. Только, может быть, я должен был обвинить того, по чьей просьбе переводил его сочинения, и сказать в прологе: «тот, чьи книги я перевожу, – еретик; читатель, остерегайся читать их; беги змеи; или если захочешь читать, то знай, что переведенное мною испорчено неблагонамеренными людьми и еретиками, хотя бояться ты не должен потому, что я все испорченное исправил». Другими словами – это значит сказать: я, переводчик, – православный, а тот, кого я перевожу, – еретик. Наконец, и вы довольно просто, прямодушно и без лукавства, – конечно, мало уважая риторические правила и фокусы ораторов, – признавая его книги περι ‘ Αρχών еретическими и желая свалить вину на других, предлагаете читателям безделицу, чтобы они проследили всю жизнь автора и из других его книг сделали вывод в отношении к настоящему вопросу. Я, хитрец, исправивший (Оригена), умалчивая о своих видах и скрывая заблуждения его, не высказал ненависти к виновнику. И враги говорят, что тяжелые болезни не должно лечить, а нужно предоставлять природе, чтобы лечение не усилило слабости. Почти сто пятьдесят лет прошло с тех пор, как Ориген умер в Тире. Кто из латинян когда-либо осмеливался переводить книги его о воскресении, περι ‘ Αρχών, στρωματέας и Τόμους? Кто хотел обесчестить себя самого таким гнусным делом? Я не красноречивее Илария, не тверже в вере Викторина, которые его беседы перевели не как переводчики, а как авторы собственного произведения. Недавно св. Амвросий сделал такую компиляцию из его Гексамерона, что следовал более мнениям Ипполита и Василия. Я сам, которому вы, как говорите, ревностно подражаете, и в отношении к которому у вас зрение диких коз, тогда как в отношении к другим – глаза крота, – я сам, если бы был нерасположен к Оригену, перевел бы эти самые вышепоименованные книги, чтобы его недостатки сделать известными и латинцам; но никогда этого не сделал и не хотел согласиться, хотя об этом просили многие; потому что я не имею обыкновения ругаться над заблуждениями тех, уму коих я удивляюсь. Сам Ориген, если бы еще жив был, разгневался бы на вас, своих благодетелей, – и сказал бы с Иаковом: «вы сделали меня ненавистным в мире» (Быт. 34:30).

Хочет ли кто-нибудь хвалить Оригена? – Пусть хвалит так, как я хвалю. Великий был он муж от юности и истинно сын мученика (Леонида – мученика); в Александрии управлял церковным училищем, заняв место ученейшего мужа пресвитера Климента; так бегал похотей, что по Божественной ревности (но, однако, не при помощи знания)^[119] – обрезал железным орудием родотворные члены; презирал скупость, Писания знал на память и в трудах объяснения их работал дни и ночи. Тысячу и более того бесед сказал он в церкви, издал кроме того бесчисленное множество комментариев, которые он называет Τόμους и о которых я теперь не говорю, чтобы не казалось, что я составляю каталог его сочинений. Кто из нас может столько прочитать, сколько он написал? Кто не удивлялся уму его, пламенно-ревностному к изучению Писаний? И если какой Иуда завистник противопоставит нам его заблуждения, то смело можем сказать ему:

Дремлет подчас великий Гомер –

Но в долгом труде и ему можно предаться и сну. (Horat. Art. Poet.).

Не будем подражать порокам того, чьим достоинствам не можем следовать. Заблуждались в вере и другие, как греки, так и латиняне, коих имена нет необходимости упоминать, чтобы не показалось, что я защищаю его не его собственными заслугами, а заблуждением других. Это значит, скажешь ты, не оправдывать Оригена, а обвинять других. Так, – если бы я не говорил, что он заблуждается, если бы я думал, что в неправоверии можно слушать, по крайней мере, апостола Павла или ангела с небеси. А теперь, когда я искренно признаю его заблуждение, я буду читать его так же как других, потому что он заблуждался так же как и другие. Но ты скажешь: если его заблуждение разделяют многие: то почему вы преследуете одного? Потому, что вы одного восхваляете, как Апостола. Оставь излишнюю привязанность, и мы оставляем сильную ненависть. Вы выписываете заблуждения других из их книг для того только, чтобы защитить его заблуждение, вы так до небес превозносите Оригена, что говорите, что он ни в чем не заблуждался. Защитник новых догматов! – прошу тебя пощадить римский слух, пощадить веру, одобренную устами Апостола. Зачем через четыреста лет ты стараешься научить нас тому, чего мы прежде не знали? зачем предлагаешь то, чего не хотели проповедовать Петр и Павел? До сего дня мир христианский не имел этого учения. В старости я сохраню ту веру, в которой возрожден был в детстве. Нас называют Пелусиотами, непотребными, чувственными и плотскими, потому что мы не приемлем духовного, как будто они сами – иерусалимляне, матерь коих на небесах. Не презираю я плоти, в которой родился и воскрес Христос; не гнушаюсь персти, которая, будучи обожжена на чистейший сосуд, царствует на небе; и, однако, дивлюсь, почему презирающие плоть живут по плоти, греют и изысканно питают своего врага, – разве, быть может, не потому ли, что хотят исполнить слова Писания: любите враги ваша, благословите кленущия вы (Мф. 5:44). Люблю я плоть чистую, девственную, постящуюся, люблю не дела плоти, а сущность ее, люблю плоть, которая знает, что имеет быть судима, люблю ту, которую в мученичестве за Христа усекают, терзают, сожигают.

А как несправедливо то, что утверждают, будто книги его (Оригена) некоторыми еретиками и злонамеренными людьми испорчены – это может быть доказано из следующего. Кого можно найти умнее, ученее, красноречивее Евсевия и Дидима, – защитников Оригена? а первый из них в шести книгах апологии Оригена утверждает, что Ориген мыслит так, как он сам, а второй, не отрицая написанного, но перетолковывая смысл автора, так оправдывает его заблуждения, что, однако, сознается, что эти заблуждения – и его собственные. Иное дело, если что-нибудь прибавлено еретиками, и иное – если что-нибудь защищает (мнение Оригена) как правильное. Из всех нашли одного Оригена, сочинения коего должны быть подложны, из книг которого как будто по посланию Митридата^[120] в один день изглажена всякая истина. Если испорчена одна книга его, то неужели могли испортить вместе и все его сочинения, изданные им в различных местах и в различное время? Сам Ориген в послании, написанном к Фабиану, епископу города Рима, рассказывает, зачем он написал такие сочинения и причины беспорядков слагает на Амвросия – что он выпустил в свет сочинения, написанные секретно. Зачем же еще пустословить, что то, что им не нравится – чужое?

Далее, – что Памфила выставляют почитателем его – за это я благодарю их от своего имени, так как они удостоили меня порицать вместе с этим мучеником. Если вы говорите, что книги Оригена испорчены его врагами, с целью унизить их: то почему мне нельзя сказать, что друзьями и последователями его составлена под именем Памфила книга затем, чтобы она свидетельством мучеников защитила его (Оригена) от позора? Вот вы одобряете в книгах Оригена то, чего он не писал, а удивляетесь, если кто-нибудь издает книгу, которой он (Памфил) не издавал. Вы в изданном сочинении можете находить доказательства для себя; тогда как он, который ничего другого не издавал, легче может подвергаться обвинению. Дайте какое-нибудь другое сочинение Памфила; вы нигде не найдете его; это – единственное его сочинение: откуда же я удостоверюсь, что это сочинение Памфила, чтобы, то есть, слог и склад речи мог убедить меня в этом? Я никогда не поверю, чтобы ученый муж первые плоды своего ума посвятил спорам и брани, а между тем самое название апологетики показывает обвинение, потому что защищается только то, что обвиняется. Теперь представлю я одно обстоятельство, говорить против которого может только или дурак, или человек бессовестный. Та книга, которая считается Памфиловою, содержит начало шестой книги Евсевия в защиту Оригена, почти в тысячу стихов, и в других местах автор ее^[121] представляет свидетельства того же сочинения (Евсевия), которыми старается доказать православие Оригена. Евсевий и Памфил здесь так согласны между собою, что можно считать их людьми единодушными, как будто один принял имя другого. Каким же образом теперь они могли так разногласить между собою, что Евсевий во всем своем сочинении доказывает, что Ориген был защитник арианского учения, а Памфил – что он был защитником бывшего впоследствии Никейского собора? Отсюда видно, что это произведеньице или Дидима или кого-нибудь другого, который, отсекая голову от шестой книги (Евсевия), прочие члены составил (сам). Но согласимся – из милости, – что это сочинение Памфила, но еще не мученика, потому что он написал его прежде, чем потерпел мученичество. Почему он удостоился мученичества? Ты скажешь, для того, чтобы мученичеством загладить заблуждение, чтобы единственный проступок очистить пролитием крови своей. Сколько во всем мире мучеников, которые прежде убиения подвержены были различным порокам? – Будем же защищать грехи, – потому что те, кои впоследствии стали мучениками, прежде были грешники!

Вот что, возлюбленнейшие братья, я бегло продиктовал на ваше письмо, преодолевая трудную задачу писать против того, чей ум я прежде восхвалял, и, желая лучше погрешать в своей оценке, чем в вере. Друзья мои поставили меня в такое положение, что если я буду молчать, то буду признан виновным, если буду отвечать, то – врагом. Тяжело и то и другое положение; но из двух я выбираю более легкое: вражде можно помочь, богохульство непростительно. А сколько подъял я трудов при переводе книг περι ‘ Αρχών, предоставляю судить вам, – когда и изменять что-нибудь из греческого, значит не переводить, а извращать, и переводить буквально невозможно тому, кто хочет сохранить изящество в языке.

78. Письмо к Павлину

Обращением ко мне ты вызываешь меня на переписку, но красноречием своим пугаешь; слогом писем своих так напоминаешь ты Туллия! Если я посылаю тебе, как жалуешься ты, письма коротенькие и бесцветные, это зависит не от небрежности, а от опасения, чтобы многословием своим не дать тебе более предметов для порицания. Притом, признаться откровенно святой душе твоей, в единственное благоприятное для плавания на запад время от меня требуют разом столько писем, что я решительно не мог бы успеть, если бы захотел каждому писать все. От того и бывает, что, отбросив подбор слов и старательность сочинительства, диктую, что ни попадет на ум, и смотрю на тебя как на друга, а не как на судью такой моей речи.

Два вопроса задал ты мне в своих письмах. Во-первых: зачем Бог ожесточил сердце Фараоново (Исх. 4:21, 9:20), и почему сказал апостол: ни хотящаго, ни текущаго, но милующаго Бога (Рим. 9:16) и т.д.; что, по-видимому, уничтожает свободную волю. Во-вторых: каким образом святы те, которые рождаются от верных, т.е. от получивших крещение^[122], когда они не могут спастись без дара благодати, уже после получаемой и сохраняемой.

На первый из этих вопросов очень основательно отвечает Ориген в книгах περι ‘ Αρχών (о началах), которые я перевел недавно по поручению нашего Паммахия. Занятый этим-то делом, я не мог исполнить данного тебе обещания, и опять отложил до другого раза своего Даниила. Отложил бы я до другого времени исполнение воли Паммахия, если бы это была воля одного, хотя и любезнейшего мне и превосходнейшего мужа, но об этом же просило все почти братство Рима, уверяя, будто многие находятся в опасности и склоняются на превратное учение. Поэтому я вынужден был перевести книги, в которых более дурного, чем хорошего, и соблюдать такую точность, чтобы не прибавить и не убавить ничего, и с чистотою латинской речи совместить буквальный смысл греческой. Экземпляры их ты можешь достать у вышесказанного брата. Впрочем, ты можешь удовольствоваться и греческим подлинником, и не имеешь нужды искать мутных ручейков нашего маленького ума, потому что пьешь из самых источников.

Кроме того, поскольку я говорю с мужем ученым и знающим как писания божественные, так и науки светские, – хочу предостеречь тебя, чтобы ты не подумал, будто я, как грубый пустомеля, охуждаю все, что ни написал Ориген (в чем обвиняют меня его άκατσοσπδασται^[123] и укоряют, будто я, как Дионисий философ, вдруг переменил свое мнение); я отвергаю только его превратное учение. Я знаю, что одинаковому проклятию подлежат и называющие доброе дурным, и считающие дурное добрым, – делающие горькое сладким, а сладкое горьким (Ис. 5:20). Да и мыслимо ли такое упрямство – до того хвалить учение известного лица, чтобы разделять и его богохульство?

О втором вопросе твоем рассуждал Тертуллиан в книгах «о единобрачии»; он утверждает, что дети верных называются святыми потому, что они как бы кандидаты веры и не оскверняются никакими нечистотами идолослужения. Вместе с этим прими к соображению и то, что сосуды в скинии и прочие предметы, относящиеся к обрядам богослужения, называются святыми, хотя в собственном смысле святым может быть только то, что мыслит и чтит Бога. Таково уже свойство языка писаний, что в них употребляется, по местам, название – «святой» вместо – «чистый», «очистивший», «загладивший грехи». Так Бетсабея пишется освятившейся от нечистоты своей, и самый храм называется святилищем.

Прошу тебя не обвинять меня мысленно в суетности или лживости. Свидетель Бог совести моей, что вышесказанная необходимость отвлекла меня от толкования, когда я был уже наготове к делу и приступал к нему; ты знаешь сам, как не хорошо выходит то, что делается с предзанятым умом. Шапочку, малую по ткани, но широчайшую по любви, назначенную для согревания старческой головы, я получил с удовольствием, и радовался о даре и дарителе.

79. Письмо к Феофилу

Блаженнейшему папе Феофилу Иероним.

На днях получил я письмо твоего блаженства, вознаграждающее давнее молчание и призывающее меня к обычной обязанности (отвечать). Хотя с прибытием святых братий Приска и Евбула ты прекратил с нами беседу; но поскольку мы видели, что они, возбуждаемые ревностью по вере, быстро обходили страны Палестины и, рассеяв василисков, преследовали до самых нор: то и писали коротко, что весь мир радуется и хвалится твоими победами, что массы народные с восторгом взирают на знамя креста, поднятого в Александрии, и на блестящие победы над ересью. Мужайся, добродетель, мужайся, ревность по вере! Ты показал, что твое молчание до последнего времени было не соизволением, а благоразумным расчетом. Откровенно говорю твоей чести: мы скорбели, что ты чрез меру терпелив; не зная соображений правителя, мы желали губителям погибели. Но, как вижу, ты долго поднимал руку и наводил удар, чтобы поразить сильнее. За принятие некоего лица ты не должен скорбеть на первосвященника этого города; в письмах твоих ты ничего не предписывал, и было бы безрассудно судить за то, что он не знал. Я думаю, что он и не посмел бы, и не захотел оскорбить тебя в чем бы то ни было.

80. Письмо к Феофилу^[124]

Блаженнейшему папе Феофилу Иероним.

Письмо твое доставило мне удовольствие вдвойне: как тем, что подателями его были святые и досточтимые епископ Агафон и дьякон Афанасий, так и тем, что ясно показало ревность по вере против нечестивейшей ереси. Голос блаженства твоего прогремел на весь мир, и, к радости всех церквей Христовых, яд дьявола потерял свое действие. Древний змий уже не шипит, но скрученный и испотрошенный, кроется во мраке пещер, будучи не в силах выносить светлого солнца. Правда, я послал уже на запад письма по этому предмету еще прежде, чем писал ко мне ты, открывая отчасти своим соотечественникам обман еретиков (думаю, не без домостроительства божественного случилось, что в то же самое время и ты писал к папе Анастасию, и без ведома своего, подтверждал наше мнение). Но в настоящее время, вследствие побуждения с твоей стороны, мы приложим еще большее старание. Мы не побоимся навлечь на себя ненависть некоторых: ибо должны угождать не людям, но Богу; чем горячее они защищают ересь, тем более будем поражать ее. Вместе с этим прошу тебя, если имеешь какие-либо окружные послания, пришли ко мне: тогда, опираясь на авторитет такого первосвященника, я мог бы смелее и самоувереннее открывать уста свои за Христа. Винцентий пресвитер прибыл из Рима за два дня пред посылкою этого письма; он чистосердечно приветствует тебя, и беспрестанно с торжеством рассказывает, что Рим и вся почти Италия обязаны свободою (от ереси), после Христа, твоим письмам. Итак, приложи всяческое старание, возлюбленнейший и блаженнейший папа, и при всяком случае пиши западным епископам, чтобы они не переставали, как ты сам выражаешься, подсекать острым серпом дурные отпрыски.

Отдел четвертый, содержащий письма, писанные Иеронимом с конца 401 до 420 г., или до конца жизни его.

81. Письмо к Паммахию и Маркелле

Снова обогащаю вас произведениями востока, и александрийские богатства пересылаю, прежде всего, как и следует, в Рим^[125]. Бог от юга приидет, и святый от горы Фаран, осененной тенью (Авв. 3:3); почему и радуется невеста в Песне Песней, говоря: под сень Его восхотех и седох, и плод Его сладок в гортани моем (Песн. 2:3). Теперь поистине исполняется пророчество Исаии, который говорит: в той день будет жертвенник Господеви в земли египетстей (Ис. 19:19). Идеже умножися грех, преизбыточествова благодать (Рим. 5, 20). Кто оказал покровительство Христу-младенцу, те защищают с пламенною верою Его – достигшего зрелого возраста; так что избегший при их содействии руки Ирода, избегает при помощи их же и еретика богохульствующего. Кого изгнал из города Александрова Димитрий, того отовсюду гонит Феофил, к которому Лука писал Деяния апостольские, который получил имя от любви к Богу. Где теперь этот извивистый змей? Где эта ядовитейшая ехидна – верхняя часть человека... приставленная к волчьему чреву (Энеида 3)?

Где ересь, что шипела в мире, что разглашала обо мне и папе Феофиле, как сторонникам своего заблуждения, и лгала о нашем сочувствии, чтобы обмануть простых людей лаем неразумных псов? Она подавлена его (Феофила) властью и красноречием и, по обычаю демонических духов, говорит из-под земли: ибо не знает того, кто, пришед от горних, глаголет горняя.

И если бы, порождение змеиное, или признало без околичностей наше, или твердо отстаивало свое, чтобы мы могли знать, кого нам следует любить, кого бояться! Так нет, – теперь новый род покаяния: ненавидят нас, как врагов, а наше исповедание веры не смеют отрицать всенародно! Спрашиваю, что за болезнь, которую не врачует ни время, ни лечение? Часто под сверкающими мечами, между разбросанных тел и текущих потоков крови, враги подают друг другу руки, и неожиданный мир сменяет бешенство брани. Только сторонники этой ереси не в состоянии соединиться с приверженцами церкви: так как осуждают в уме то, что принуждены высказать языком. И если когда-нибудь открытое богохульство дойдет до общественного слуха и они увидят, что произведенное этим смятение повсюду направляется против них, тогда, приняв вид простоты, говорят, что слышат в первый раз, что до того времени и не знали, говорил ли так учитель. Когда же станут изобличать их сочинениями, они отказываются на словах от того, что утверждали письменно. Что за необходимость – осаждать Пропонтиду^[126], менять места, обходить различные страны и бешеными устами терзать знаменитейшего первосвященника Христова и его учеников? Если вы говорите правду, – перемените же прежнюю горячность заблуждения на горячность веры. Зачем сшиваете вместе собранные то отсюда, то оттуда лоскутья злословия, и черните жизнь тех, чьей вере противостоять вы не в силах? Разве вы перестанете быть еретиками, если некоторые, со слов ваших, поверят, что мы грешники; и разве уста ваши не останутся оскверненными нечестием, если вы в состоянии указать рубец на нашем ухе? Какую помощь или пользу принесет вашему вероломству кожа эфиопа и пестрота барса, если на нашем теле откроется пятнышко (родимое)? Вот папа Феофил с полною свободою обличает Оригена в ереси: они и не защищают обличаемого места, но выдумывают, будто оно изменено еретиками, и говорят, что подобным образом искажены книги многих; так что защищают его не чистотою его учения, а чужим обманом. Против этих еретиков, свирепствующих против нас с несправедливою ненавистью, но справедливости может быть сказано, что они изменяют тайне своих мыслей, и вынаруживают отраву своего сердца неизлечимостью его болезни.

Вы, светила христианского сената, получите в этом году и греческое послание вместе с латинским, чтобы еретики снова не стали лгать, будто мы многое прибавили или изменили. Признаюсь, я довольно потрудился в нем над тем, чтобы сохранить изящество речи в соответственной ей красоте перевода, и чтобы строго держась определенной границы и ни в чем не выступая из них, не потерять потоков его красноречия, но те же самые предметы передать такою же речью. Достиг ли я этого, или нет, оставляю судить вам. Имейте в виду, что оно разделено на четыре части. В первой оно увещевает верующих к празднованию пасхи Господней; во второй и третьей поражает Аполлинария и Оригена; в четвертой, т.е. последней, призывает еретиков к покаянию. Сказанное здесь против Оригена коротко содержится в послании прошлого года, и потому настоящее, только что переведенное нами послание, ради краткости, и не должно было говорить против него пространнее. Но его ратующая против Аполлинария сила убеждения и чистота исповедания не лишены диалектической тонкости, которая поражает врага исторгнутым из его же рук оружием.

Помолитесь же Господу, чтобы правящееся на греческом не потеряло прелести своей и на латинском, и чтобы Рим принял с радостными объятиями то, чему удивляется и что превозносит весь восток. Пусть кафедра апостола Петра подтвердит своею проповедью проповедь кафедры евангелиста Марка. Впрочем, из знаменитой речи стало известно, что папа Анастасий разделяет ту же ревность (потому что разделяет те же мысли) в преследовании еретиков, скрывающихся в своих норах, и его послание дает знать, что и на западе осуждено то, что осуждено на востоке. Помолимся же, да умножатся ему годы, чтобы постоянно оживающие черенки ереси умерли, наконец, долго и старательно сушимые им.

82. Письмо к Феофилу

Блаженнейшему папе Феофилу Иероним.

С тех пор, как получил я письмо твоего блаженства с приложением пасхального послания, до настоящего дня я до такой степени был расстроен то скорбью об умершей, то заботами, то различными слухами о состоянии церкви, доходившими то оттуда, то отсюда, что едва был в состоянии перевести твою книгу на латинский язык. Ты знаешь прекрасно, что, по старой поговорке, угрюмый не бывает красноречив, особенно, если с болезнью души соединяется болезнь тела. И это самое письмо диктовал я с чрезвычайной поспешностью, в жару лихорадки, лежа в постели уже третий день, – диктовал, с целью кратко уведомить твое блаженство, что большого труда стоило мне, чтобы в переводе его передать все мысли с равносильною красотою и чтобы латинская речь, хотя отчасти, соответствовала греческому красноречию.

В начале ты философствуешь, и рассуждая общим образом, учишь всех, но поражаешь одного; в остальном же, что особенно трудно, ты соединяешь философию с ораторским красноречием и совмещаешь для нас Демосфена с Платоном. О, как красноречиво говорится против роскоши, какими похвалами превозносится воздержание, и с какою глубокою мудростью описывается смена дня и ночи, течение луны, движение солнца, природа этого мира! И самое рассуждение это ты основываешь на авторитете писаний, дабы не показалось, что в пасхальном послании ты почерпнул что-либо из светских источников. Сказать короче: боюсь хвалить тебя в этом отношении, чтобы не навлечь на себя обвинения в ласкательстве. Книга превосходна и в философском отношении, и в том излагается взятый предмет, не оскорбляя лиц. Затем, прошу тебя извинить и мою недеятельность: я до такой степени был убит смертью достопочтенной Павлы, что со времени перевода этой книги до настоящей минуты не писал ничего другого из божественного. Ибо мы неожиданно потеряли, как и сам ты знаешь, такую помощь, которою пользовались (свидетель тому Бог совести нашей) не для собственных нужд, но для облегчения святых, которым она заботливо служила. Приветствуют тебя от чистого сердца дочь твоя Евстохия, не получившая еще никакого утешения в потере матери, и все братство. Книги, написанные тобою, как сказал ты в прежнее время, перешли нам или для прочтения или для перевода. Преуспевай во Христе.

83. Письмо к Августину^[127]

Господину поистине святому, и папе блаженнейшему Августину, Иероним во Господе желает здравия.

Письмо блаженства твоего дошло до меня в самую минуту отправления святого сына нашего Астерия иподьякона, моего друга. В этом письме ты оправдываешься, что не посылал в Рим сочинения, направленного против моего ничтожества. Я и не слышал, чтобы дело было так. Но брат наш Синезий дьякон принес мне сюда экземпляры чьего-то письма, написанного как бы ко мне. В этом письме ты советуешь мне пропеть на известную главу апостола παλινφδιαν^[128], и взял за образец Стезихора, колеблющегося между порицанием и похвалою Елене, который за злословие потерял зрение, за похвалу снова получил его. Признаюсь откровенно твоей чести: хотя слог и έπιχειρήματα^[129] показались мне твоими, я не решился однако поверить экземплярам письма, не обдумав дела; иначе, если бы я стал отвечать на него, ты, оскорбившись, имел бы полное право потребовать, чтобы я доказал предварительно, что сочинение действительно принадлежит тебе, а потом уже отвечал на него. Дело замедлила, кроме того, продолжительная болезнь святой и достопочтенной Павлы. Пока проводили мы долгое время у постели больной, письмо твое, или того, кто писал под твоим именем, мы почти забыли, помня известный стих: мусикия во плачи безвременная повесть (Сир. 22:6). Итак, если письмо твое, напиши прямо, или пришли более верные экземпляры его: тогда без всякой раздражительности станем рассуждать о писаниях, и или исправим свою ошибку, или вразумим другого, что он порицал напрасно.

Никогда не осмеливался я коснуться чего-либо в твоих сочинениях. С меня довольно оправдывать свое, но чужого не осуждать. Впрочем, мудрость твоя прекрасно знает, что всякий богат собственным смыслом и что детскому только тщеславию свойственно (как это имели обычай когда-то делать мальчишки), – искать славы, порицая мужей знаменитых. Я не так глуп, чтобы считать за оскорбление себе, если ты не сходишься со мною в образе понимания; да и ты не оскорбишься за противоположность наших мыслей. Но то будет действительною ссорою между друзьями, если, не обращая внимания на свою суму, станем, по Персею^[130], заглядывать в чужой чемодан. Поэтому люби того, кто тебя любит, и будучи юношею, не вызывай старика на поле писаний. Мы имели свое время, и мерялись в беге, сколько могли; теперь бежать и оставлять за собою большие пространства тебе, а нам должен быть дан покой. Да, кстати (сказать с твоего позволения и не в обиду твоей чести), чтобы не показалось, будто ты только предлагаешь мне нечто из поэтов, припомни Дареса и Ентеллия^[131], и народную поговорку, что усталый бык тверже ступает ногою. С грустью диктовали мы это; о, если бы мы удостоились твоих объятий и имели возможность при взаимном собеседовании или научить чему-либо друг друга, или научиться!

Кальпурний, по прозванию шерстобой^[132], прислал мне, с обычным безрассудством, свои проклятия, которые, как узнал я, благодаря старанию его, дошли и до Африки. Я отчасти отвечал на них коротко, и послал вам экземпляры этого сочиненьица: более полное сочинение я намерен послать вам при первом благоприятном случае. Я опасался при этом нарушить в чем бы то ни было правила христианского взаимного уважения, а желал только опровергнуть ложь и бред сумасброда и невежды. Не забывай меня, святой и достопочтенный папа. Смотри, до какой степени люблю я тебя, если решился отвечать тебе, не будучи вызван на это тобою, и не верю, чтобы твоим было то, что я сильно порицал бы в другом. Общий брат наш смиренно приветствует тебя.

84. Письмо к Августину

Господину поистине святому, и блаженнейшему папе Августину Иероним во Христе желает здравия.

В прошлом году, отвечая с поспешностью на приветствие, я послал чести твоей письмо через брата нашего Астерия иподьякона, которое, думаю, доставлено тебе. Теперь же через святого брата моего Президия дьякона прошу тебя, прежде всего, вспомнить обо мне, потом – принять в свое благорасположение подателя письма, – считать его за самого родного мне, помочь ему, в чем ни окажется нужда, и дать ему пропитание. Не потому прошу об этом, чтобы он, при помощи Христовой, имел в чем-либо нужду; но потому, что он с величайшим нетерпением жаждет общения имуществ^[133] и соединение их сочтет величайшим для себя одолжением. А зачем он отплыл на запад, можешь узнать из его собственного рассказа.

Мы, хотя и заключились в монастыре, зыблемся то оттуда, то отсюда набегающими волнами, и терпим неприятности путешествия. Верим только в Того, Кто сказал: дерзайте, яко Аз победих мир (Ин. 16:33), – верим, что при Его помощи и под Его водительством одержим победу над врагом дьяволом. Прошу тебя приветствовать от моего имени святого и досточтимого брата нашего, папу Алипия. Святые братья, трудящиеся вместе с нами в монастыре в служении Господу, от всего сердца приветствуют тебя. Всемогущий Господь наш Иисус Христос да сохранит тебя, господин истинно святой, и достойный удивления папа, невредимым и помнящим меня.

85. Письмо к Августину^[134]

Господину истинно святому и блаженнейшему папе Августину Иероним желает о Господе здравия.

Часто шлешь ты ко мне письма и постоянно побуждаешь отвечать на известное твое письмо, экземпляры которого, без твоей подписи, доставлены мне, как я уже писал тебе, братом Сисинием дьяконом. Ты говоришь, что посылал его через брата Профутура, а потом через кого-то другого; но Профутур был возвращен с дороги, поставлен епископом, и скоро затем скончался; а тот, о чьем имени ты умалчиваешь, испугался опасностей моря, и отложил намерение плавать. Если это было так, то я не могу довольно надивиться, каким образом то самое письмо имеется, говорят, у многих и в Риме, и в Италии, а не дошло только до меня, которому именно оно послано; – особенно, когда брат наш Сисиний говорил, что нашел это письмо почти за пять лет перед этим, между другими твоими трактатами, не в Африке, не у тебя, а на одном из адриатических островов.

От дружбы должна быть устранена всякая подозрительность, и говорить с другом должно так, как бы с другим собою. Некоторые близкие мне люди и сосуды Христовы, которыми преизобилует Иерусалим и святые места, внушали мне, что ты сделал это неспроста, но добиваясь похвалы, молвы и славишки у людей, – сделал, чтобы на наш счет возвыситься, чтобы многие пришли к мысли, будто ты вызываешь нас на спор, а мы боимся принять его, что ты пишешь как ученый, а я молчу как невежда, и что наконец-то открыли человека, который заставил молчать и ограничил мое пустословие. А я, признаюсь твоей чести, сперва не хотел отвечать потому, что не вполне верил, чтобы письмо было твое, чтобы ты, как говорится в народной поговорке о некоторых, намазал медом меч. Затем я опасался показаться дерзко отвечающим епископу, с которым нахожусь в общении, и порицать что-либо в письме порицающего, – особенно, когда находил в нем нечто еретическим.

Наконец, разве ты не в праве был бы жаловаться и сказать мне: «из-за чего это? Разве ты видел мое письмо и узнал в подписи почерк знакомой тебе руки, что так бесцеремонно оскорбляешь друга и за чужое бездельничество ругаешь меня?» Итак, как писал я и прежде, или пришли то письмо, подписав его собственноручно, или перестань обижать старика, скрывающегося в келье. Если же хочешь или упражнять, или выказать свою ученость, – ищи молодых и красноречивых, и знаменитых, которых, говорят, очень много в Риме; они будут и в силах, и отважатся вступить с тобою в состязание, разделят с епископом труды в разъяснении Писаний. А мне, когда-то воину, теперь инвалиду, должно только хвалить победы твои и других, а не самому, с изможденным телом, вступить снова в борьбу; и чтобы ты не вынуждал меня часто отвечать на твои письма, напомню тебе известную историю о К. Максиме, низложившем своим терпением юношески тщеславного Ганнибала.

Все уносит время, и самую душу...

Помню я долгие детские дни, проводимые

В песнях. Много стихов позабыл я теперь.

И самый голос потерян Мерисом (Вир. Екл. 9).

Но скажу тебе лучше от писаний: известный Верзеллий галаадитин, предоставляя юноше сыну царские благодеяния Давида и все удовольствия (2Цар. 19,52–38), показал тем самим, что старость не должна ни искать этого, ни принимать, если предложено.

Что же касается твоей клятвы, что ты не писал против меня книги и не посылал в Рим, потому самому, что не писал; если же в твоих сочинениях и может что-либо найтись такое, что не согласно с моим образом мыслей, то этим ты не оскорблял меня, а писал так, как казалось тебе справедливым, – прошу тебя терпеливо выслушать меня. Пусть ты не писал книги; каким же образом сочинения, писанные другими, представлены мне, как писанные тобою в мою укоризну? Зачем появилось в Италии то, чего ты не писал? По какому побуждению требуешь, чтобы я отвечал на письмо, а отказываешься, что не писал его? Я не так туп, чтобы считать себя оскорбленным тобою, если ты думаешь иначе, чем я. Но если только что сказанное мною порицаешь, если требуешь отчета в сочинениях и, что написал я, побуждаешь исправить, вызываешь на παλινφδιαν и глаза мне вставляешь, – этим оскорбляется дружба, этим нарушаются права сердечной привязанности. Не покажем перед другими, что мы спорим по-ребячески, и не дадим предмета для обоюдного спора как доброжелателям нашим, так и поносителям; пишу это тебе потому, что хочу любить тебя от чистого сердца и по-христиански, и не хочу держать на душе своей того, чего не бывает на устах. Не к лицу мне, от юности до настоящего возраста трудящемуся в поте лица вместе с святыми братьями в монастыре, дерзко писать что-либо против епископа, с которым я в общении, и притом, того епископа, которого я стал любить прежде, чем узнал, который первый предложил мне дружбу, – кто порадовал меня, выступая в след за мною на изучение божественных Писаний. Итак, или скажи, что книга не твоя, если она действительно не твоя, и перестань требовать ответа на то, чего ты не писал; или, если книга твоя, сознайся откровенно: в таком случае, если я напишу что-либо в свою защиту, будешь виноват ты, который вызвал, а не я, который вынужден был отвечать.

Ты присовокупляешь, кроме того, что если в твоих сочинениях мне что-либо бросилось в глаза, и я захотел бы это исправить, то примешь по-братски, и не только посмотришь на это, как на доказательство моего благоволения к тебе, но и будешь умолять, чтобы я непременно это сделал. Скажу еще раз, что думаю: вызываешь ты на бой старика, заставляешь говорить молчащего, высказываешь тщеславие ученостью. Не в мои лета выставлять себя зложелателем тому, кому я более всего должен быть доброжелательным. Если и в евангелиях и в пророках люди с превратным умом находят такое, что стараются порицать: неужели удивился бы ты, если бы в твоих книгах, а особенно в истолковании писаний оказалось что-либо или весьма темным, или уклоняющимся от истины? Говорю это не потому, чтобы я действительно думал, что в твоих сочинениях есть нечто достойное порицания: я никогда и не трудился читать их, да и экземпляров их у нас не так много, исключая книг твоих «Самособеседований» и некоторых толкований на псалмы, – толкований, которые, если бы я захотел разобрать их, могли бы оказаться не согласными – не говорю со мною, который – ничто, но – с толкованиями древних греков. Прощай, мой дорогой друг, по летам – сын, по сану – отец, и позаботься, прошу тебя, вот о чем: когда будешь мне писать что-нибудь, делай так, чтобы оно прежде всего доходило до меня.

86. Письмо к Суннии и Фретеле

Возлюбленнейшим братьям Суннии и Фретеле и всем, вместе с вами служащим Господу, Иероним.

Истинно на вас исполнилось слово апостольское и пророческое: во всю землю изыде вещание их, и в концы вселенныя глаголы их (Рим. 10, 18; Пс. 18, 5). Кто поверил бы, что варварский язык гетов хочет выражать еврейскую истину и в ту пору, как греки нерадят о ней, даже оспаривают ее^[135], – сама Германия прилежно изучает изречения Св. Духа? Поистинне разумеваю, яко не на лица зрит Бог; но во всяком языце бояйся Его и делаяй правду, приятен есть Ему (Деян. 10:34–35). Рука, некогда покрытая мозолями от того, что держала постоянно меч и палицы, приученная только к бросанию стрел, смягчилась до трости и пера; и воинственные сердца усвоили кротость христианскую. Ныне мы видим исполнившимся на деле и пророчество Исаии: и раскуют мечи своя на орала, и копия своя на серпы: и не возьмет язык на язык меча и не навыкнут к тому ратоватися (Ис. 2, 4). И еще у него же: пастися будут вкупе волк со агнцем, и рысь почиет с козлищем, и телец и юнец и лев вкупе пастися будут, и отроча мало поведет я: и вол и медведь вкупе пастися будут, и вкупе дети их будут, и лев и вол ясти будут плевы (Ис. 11, 6–7); так что не простосердечие обратится в свирепость, но свирепость научится простосердечию.

Вы спрашиваете меня о предмете, требующем труда кропотливого и устраняющем всякую зависть, – о таком, в котором может высказаться только ученость, а не дарования имущего. В тех случаях, когда я желаю судить о других, я должен отдавать и себя на суд всех; а в рассмотрении псалтири я должен буду только, следуя указанию вашего письма, во всех тех местах, где ни существует спор между греками и латинами, указать, что более согласно с еврейским. Приступая к делу, коротко напомню вам: имейте в виду, что иное издание, которое Ориген, Евсевий Кесарийский и все толкователи греческие называют κοινήν, т.е. общим и вульгатою, а в настоящее время известно у многих под именем Λουκιανός, – а иное семидесяти толковников, которое находится в кодексах έζαπλόις, с точностью переведено нами на латинский язык и поется в Иерусалиме и в церквах восточных. О том же, как и вы, предмете спрашивал меня не раз и святой сын мой Авит. Так как в лице брата нашего Фирма пресвитера, вручившего мне ваше письмо, представился благоприятный случай, то, пиша вам и ему, я и дам общий ответ и уплачу дружбе значительные проценты, – так как они бывают тем больше, чем больше мы уплачиваем долгов. Как по отношению к новому завету, если возникнет когда-нибудь спор между латинами и окажется разность в экземплярах, мы обращаемся к источникам на греческом языке, на котором написан он (новый завет): так по отношению к ветхому завету, если когда-нибудь окажется разногласие между греками и латинами, мы прибегаем к еврейскому подлиннику, чтобы открыть в греческих то, что вытекает из источника. Вышесказанное κοινή, т. е. общее издание, есть то же самое, что и – семидесяти. Но между обоими то различие, что издание κοινή, в разных местах и в разные времена, по произволу писцов, издавна испорчено; а то, которое находится в Еζαπλόις, и которое мы перевели, представляет собою перевод семидесяти толковников в таком неповрежденном и чистом виде, в каком сохраняется он в книгах мужей ученых. Итак, что не согласно с этим последним, то, без сомнения, не согласно и с еврейским подлинником.

Первый вопрос был по поводу псалма пятого: и не будет обитать с тобою лукавый (Пс. 5, 6). По-гречески вместо этого читается: ούδέ παροικήσει σοι πονηρός (не приселится к тебе лукавый или) πονηρευόμενος (лукавнуяй), как содержится в вульгате. Вы удивляетесь, почему латинский переводчик не перевел παροικίαν, т. е. «присельничество» (incolatum), но поставил вместо него «обитание» (habitationem), которому соответствует греческое κατοικια. В другом месте он нашел нужным сделать это: увы мне, яко пришельствие (incolatum) мое продолжися (Пс. 119, 5). А в четырнадцатом псалме опять вместо присельничество (incolatum) поставил обитание: Господи, кто обитает (habitabit) в жилищи твоем (Пс. 14, 1). Но нужно знать, что если бы мы захотели сказать: «Господи, кто приселится в жилище твое» (Domine quis incolet tabernaculum tuum), или указанное место из пятого псалма: и не приселится к тебе лукавый (neque incolet juxta te malignus), – речь потеряла бы έύφωνίαν (благозвучие): соблюдая в переводе κακοζηλίαν (рабское подражание), мы лишаем переложение всякой красоты. Таково уже правило хорошего перевода – ίδιώματα чужого языка выражать свойствами своего языка. Мы знаем хорошо, что так делал и Туллий в переводе Протагора Платонова в Όικονομικώ Ксенофонта и в речи Демосфена против Эсхина, и Плавт, Теренций и Целилий, мужи ученейшие, в переводах греческих комедий. Но, да не подумает кто-нибудь на основании этого, будто латинский язык очень беден, если не может переводить от слова до слова: и греки переводят околично очень многое наше и слова еврейские стараются переложить не с буквальною точностью, а сообразно свойствам своего языка.

Из того же псалма: исправи предо мною путь твой (Пс. 5, 9). В греческом стоит вместо этого: κατεύθυνον ένώπιον σου τήν όδόν μου, т.е. исправи пред тобою путь мой. Так не читается это место ни у семидесяти, ни у Аквилы, ни у Симмаха и Феодотиона, а только в издании κοινή. Наконец и в еврейском я нашел это место изложенным так: oser laphanai darchach; что все переводили одинаково: исправи предо мною путь твой. Подобно тому, как в молитве Господней говорится – Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя Твое не потому, чтобы по молитве нашей освятилось то, что свято само по себе, но чтобы мы просили, да святое по самой природе своей, святится оно и в нас: и здесь пророк просит, чтобы путь Господень, который сам по себе правый, исправился и для него.

Из шестого псалма: да постыдятся и смятутся сильно вси врази мои (Пс. 6, 11). Вы говорите, что в греческом нет «сильно». Но его нет в вульгате; а в еврейском есть «mod», т е. «сильно»; и все переводили это слово одинаково – σφόδρα.

Из седьмого псалма: суди ми, Господи, по правде моей (Пс. 7, 9). В греческом стоит вместо этого κατά τήν δικαιοσύνην σου, т. е. по правде твоей. Но это не верно: потому что в еврейском стоит «sedeci», что переводится – «правда моя», а не «sedecach», что значило бы – «правда твоя». Да и все переводчики перевели одинаково: по правде моей. Да не покажется кому-нибудь дерзким, что (пророк) требует судить его по его правде; ибо то же самое означает и следующий стишок: и по незлобе моей на мя. Да и шестнадцатый псалом начинается так: услыши, Господи, правду мою (Пс. 16, 1). И в семнадцатом псалме говорится также: и воздаст ми Господь по правде моей, и по чистоте руку моею воздаст мне (Пс. 17, 25). В двадцать пятом псалме также пишется: искуси мя, Господи, и испытай мя, разжзи утробы моя и сердце мое (Пс. 25, 2). В четвертом говорится: внегда призвати ми, услыша мя Бог правды моея (Пс. 4, 1). В восемьдесят пятом: сохрани душу мою, яко преподобен есмь (Пс. 85, 2). Иаков говорит также в книге Бытия: и послушает мене правда моя во утрешний день (Быт. 30, 33).

Из восьмого псалма: яко узрю небеса твои (Пс. 8, 4). Вы говорите, что слова – твои нет в греческом. Это правда; но в еврейском читается samacha, что значит в переводе – небеса твои, и к семидесяти толковникам прибавлено это слово из Феодотионова издания под звездочкою. Смысл этого я объясню вам в немногих словах. В тех местах, где в греческом недостает чего-либо сравнительно с еврейским подлинником, Ориген добавил недостающее из перевода Феодотионова, и поставил над ним знак в виде звездочки, т.е. звезду, которая осветила бы и выяснила то, что прежде казалось темным; а где в греческих кодексах встречается такое, чего нет в еврейском, там поставил обелон (obelon), т.е. грозящий прутик, который мы можем назвать по латыни – veru^[136], чем показывается, что нужно уничтожить и выбросить совершенно то, чего в подлинных книгах не находится. Такие знаки встречаются как в греческих, так и в латинских поэмах.

В шестнадцатом псалме: очи твои да видета правоты (Пс. 16, 2). Вы сказали, что в греческом прочитали вместо этого: οί οφθαλμοί μου, т.е. очи мои: но очи твои правильнее, потому что и выше пророк сказал: от лица твоего судьба моя изыдет (Пс. 16, 2), и очи Господни в пророке, творящем правая, взирают не на злое, но на правое. В том же псалме: сохрани мя яко зеницу ока (там же, ст. 8). – Вы говорите, что в греческом читается: сохрани мя, Господи. – Этого нет ни в еврейском, ни у кого-либо из переводчиков. Там же: воскресни, Господи, предвари его и запни ему (ст. 13). В греческом вместо этого стоит: πρόφθασον αύτούς, т.е. предвари их и запни им; но лучше, если читается в единственном числе, потому что сказано о нечестивом, о котором непосредственно продолжается – и запни ему: избави душу мою от нечестиваго. Нет никакого сомнения, что это относится к дьяволу.

В семнадцатом псалме: град и углие огненное (Пс. 17, 13). Спрашивается, почему греческий текст не повторяет этот стишок через два следующие стиха^[137]. Но должно знать, что к семидесяти толковникам стишок этот (в другой раз) присоединен под звездочкою из еврейского и Феодотионова издания. В том же псалме: совершаяй нозе мои яко еленей (ст. 34). Вы пишете, что в греческом вместо этого находится: ώσέι έλάφου, т.е. яко еленя, – единственное число вместо множественного. Но в еврейском поставлено множественное число chajaloth, и все переводчики перевели во множественном числе. Там же: и дал ми еси защищение спасения твоего (ст. 36). Вы говорите, что читали вместо этого на греческом: τής σωτηρίας μου, т. е. спасения моего. Но в еврейском jesacha значит спасения твоего, а не моего; так перевели и все переводчики. В том же псалме: спял вси востающия на мя под мя (ст. 40). Вы говорите, что в греческом вместо этого нашли больше: вся востающия; но вся прибавлено. Там же: жив Господь, и благословен Бог мой (ст. 47) Вы говорите, что в греческом нет мой. Это стоит не под звездочкой, но переведено с еврейского подлинника самими Семьюдесятью; и в этом разе согласны все переводчики. В том же псалме: избавитель мой от народов гневливых (ст. 49). Говорите, что в греческом нашли: от враг моих сильных или могущественных. Посвятив себя раз навсегда истине, мы должны чистосердечно признавать и исправлять то, что искажено или по торопливости переводчика, или по ошибке переписчика. В еврейском есть только: избавитель мой от враг моих. Семьдесят же прибавили гневливых. А вместо народов, как в еврейском, так и у всех переводчиков поставлены враги; и я удивляюсь, каким образом враги заменены народами.

В восемнадцатом псалме: возрадуется ако исполин тещи путь свой (Пс. 18, 6). Вы говорите, что в греческом нет свой; но мы находим, что это слово прибавлено под черточками (sub veru), – знак, что его в еврейском нет.

В девятнадцатом: даст ти по сердцу твоему (Пс. 19, 5). Вы говорите, что в греческом нашли прибавленным к этому стишку имя Господа. Но оно здесь излишнее, потому что подразумевается само собою, после предыдущих слов: έπακούσαι σου Κυριος, которыми псалом и начинается. В каком смысле говорится там: услышит тя Господь в день печали (ст. 1), в таком же и здесь: даст ти по сердцу твоему, т. е. даст тот же Господь, о котором выше сказано. В том же псалме: и услыши ны в день, который призовем Тя (ст. 10). Вы говорите, что читали вместо этого: в оньже аще день (в какой день ни...); но первое согласно с еврейским подлинником, где стоит biom, т. е. в день.

В двадцать первом: Ты же, Господи, не удали помощь твою от Мене (Пс. 21, 20). Вы говорите, что нашли мою; это согласно с истиною, и так следует исправить. Ибо мы думаем, что нельзя долго безрассудным спором защищать то, что изменено по ошибке писцов. В том же псалме: все семя Иаковле возвеличьте Его (ст. 24). Вместо этого в греческом написано: δοξάσατε αύτόν, т.е. прославите Его. Но нужно знать, что всюду, где по-гречески написано прославите, латинский переводчик переводил возвеличите (magnificate). Так делал он, сообразуясь со сказанным в книге Исход: поим Господеви, славно бо возвеличися (Исх. 15, 1). По-гречески вместо этого стоит прославися; но если так переводится по-латыни, перевод оказывается негодным. И мы, занимаясь некогда исправлением Псалтыри, всюду, где смысл тождествен, не решались изменять перевода древних, чтобы излишнею новизною не пугать усердного читателя.

В двадцать втором псалме: чаша моя уповающи яко державна (Пс. 22, 5). Вы говорите. что в греческом читали вместо этого – чаша твоя; но это появилось в Κοινή вследствие ошибки. Да и у Семидесяти, и в еврейском подлиннике, и у всех переводчиков читается чаша моя, что по-еврейски говорится chosi; в противном случае, если бы было чаша твоя, говорилось бы chosach.

В двадцать четвертом: да постыдятся все беззаконнующии (Пс. 24, 3). Вы говорите, что в греческом нет все, и хорошо, если нет, потому, что нет его и в еврейском, а у Семидесяти добавлено под черточкою. Там же: незлобивии и правии прилепляхуся мне, яко потерпех Тя (ст. 21). Вы говорите, что в греческом нашли Господи; это – лишнее.

В двадцать шестом: и ныне се вознесу главу мою (Пс. 26, 6). Но се – лишнее. В том же псалме: взыска лице мое (ст. 8). В греческом стоит вместо этого: взыска Тебе лице мое. Но выше приведенное чтение, лучше.

В двадцать седьмом: Услыши глас моления моего (Пс. 27, 2). Вы говорите, что нашли – услыши, Господи; но и это – добавление.

В двадцать восьмом: и в храме его всякий глаголет славу (Пс. 28, 9). Вместо этого в греческом стоит πάς τις. Если бы мы захотели перевести это буквально – всякий кто, впали бы в κακοζηλίαν, и перевод вышел бы нелепым. В том же псалме: Господь потоп населяет (ст. 10). Вы говорите, что читали вместо этого: Господь в потопе обитает. В первом случае речь идет о благодати по отношению к верующим, во втором о жилище того, в которого веруют. Но поскольку слово jasab двусмысленно, и может означать то и другое: ибо дает представление и о седении и об обитании; и так как в том же псалме говорилось о благодати крещения: глас Господень на водах: Господь на водах многих, и слова: глас свершающего елени, и открыет дубравы, и в храме Его всякий глаголет славу (ст. 3 и след.) мы разумеем о тех, которые прославляют Господа: то и перевели – Господь потоп населяет.

В тридцатом: яко Ты еси защититель мой (Пс. 30, 5). В этом месте имя Господа прибавлено снова; и чтобы не повторять постоянно одного и того же, заметьте раз навсегда, что имя Господа и Бога очень часто добавлено, и следуйте тому исправлению, какое мы сделали на основании еврейского подлинника и Семидесяти толковников. В том же псалме: аз же рех во изступлении ума моего (ст. 23). В латинских кодексах читалось вместо этого – в ужасе моем, а мы перевели, следуя греческому – έν τή έκστάσει μου, т. е. в изступлении ума моего, ибо по-латыни слово έκστάσιν можно выразить только исступлением ума. В еврейском я прочитал иначе: в ужасе и изумлении моем.

В тридцать первом: ниже есть в духе его лесть (Пс. 31, 2). Вы говорите, что в греческом прочитали вместо этого: έν τώ στόματι του, т. е. во устах его, так перевел только Симмах. Напротив того у Семидесяти толковников, у Феодотиона, в пятом и шестом издании, у Аквилы и в самом еврейском тексте стоит в духе его, что по-еврейски говорится – brucho; а если бы было в устах его, было бы написано – baffio. В том же псалме: изменился я в бедствии моем (возвратихся на страсть, ст. 4). Вы замечаете, что в греческом нет моем. Слово это привнесено из еврейского и из перевода Феодотиона, под черточкою; в еврейском читается lasaddi.

В тридцать четвертом: вся кости моя рекут, Господи (Пс. 34, 10). В греческом, говорите вы, нашли в этом месте Господи два раза. Но нужно знать, что у евреев много есть и таких экземпляров, в которых слово Господь не употреблено и один раз.

В тридцать шестом: и пути его восхощет (Пс. 36, 23). Вы говорите, что в греческом прочитали восхощет зело. Это – прибавлено, и не встречается ни у одного из переводчиков.

В тридцать восьмом: обаче всуе мятется всяк человек (Пс. 38, 6). В греческом не нашли, говорите вы, мятется. Но и у Семидесяти это прибавлено под черточкою. И у вас и у многих других являются недоразумения от того, что вследствие небрежности переписчиков звездочки и черточки исчезли, и перемешалось все, что хотели отличить.

В тридцать девятом: и закон твой посреде сердца моего (Пс. 39, 9). В греческом нашли, говорите вы, посреде чрева моего; так это и в еврейском, patthoch meai. У латинян переведено в сердце ради благозвучия; тем не менее, скрывать истину мы не должны. В том же псалме: Господи, во еже помощи ми вонми (ст. 14). В греческом, говорите вы, нашли σπεύσον, т. е. поспеши. Но у Семидесяти поставлено πρόσχες т. е. вонми.

В сороковом: и если вхождаше видети (Пс. 40, 7). Вы говорите, что в греческом нет если. Но слово это поставлено очень ясно и в еврейском и у всех переводчиков; да и Семьдесят перевели: καὶ εἰ εἰσεπορεύετο τού ἰδεῖν.

В сорок первом: спасение лица моего, Бог мой (Пс. 41, 6). Вы говорите, что вместо этого нашли и Бог мой. Нужно знать, что выражение это встречается в том же псалме два раза: в первом случае оно читается: спасение лица моего Бог мой, – во втором, т. е. в конце самого псалма: спасение лица моего, и Бог мой; только в последнем союз и добавлен под звездочкою из еврейского и из Феодотиона. Там же: поношаху ми угнетающие меня (ст. 11). Вы сказали, что нашли вместо этого οί έχθροί μου, т. е. врази мои. Но хотя у Семидесяти поставлено: οί θλίβοντές με, – у евреев – sorara, т. е. врази мои. Там же: уповай на Бога, яко исповемся ему (ст. 12.). Вы говорите, что в греческом не нашли еще. Это прибавлено под звездочкою, потому что в еврейском сказано это так: chi od, что значит δτι έτι, а по-латыни говорится – потому что еще. Так нужно понимать известную разность и в сорок втором псалме.

В сорок третьем: и не изыдеши в силах наших (Пс. 43, 10). Вы говорите, что встретили в греческом: и не изыдеши, Боже; но это лишнее. В том же псалме: положил еси нас в сравнение языкам (ст. 15). В греческом вместо этого пишется: έν τοίς έθνεσιν; но если сказать по латыни: в сравнении в языках, было бы χαχόφωνον; почему и сохранено изящество перевода без ущерба смыслу. Некогда я находил в еврейском это место так изложенным: положил еси нас в притчу во языцех. Там же: воскресни, помози нам (ст. 27). В греческом, по обычаю, и здесь прибавлено имя Господа.

В сорок четвертом: стрелы твоя изощрены (Пс. 44, 6). Вы говорите, что читали вместо этого в греческом: изощрены, Сильне. Но это не хорошо, и добавлено из предыдущего стишка, в котором говорится: препояши меч твой на бедре твоей, Сильне (там же, ст. 4).

В сорок седьмом: яко се царие собрашася (Пс. 47, 4). Вы говорите, что читали вместо этого в греческом: яко се царие его собрашася. Но что это лишнее, видно из самой связи речи; а в древних латинских кодексах писалось – царие земстии, что мы опустили, потому что не нашли ни в еврейском, ни у Семидесяти. В том же псалме: якоже слышахом, тако видехом (ст. 9). В греческом, вы говорите, нашли: тако и видехом. Это лишнее, потому что в еврейском читается chen rainu, что переводится ούτως έιδομεν, т. е. тако видехом. Там же: прияхом, Боже, милость твою посреде храма твоего (ст. 10). Вместо того, что перевели мы с еврейского и из Семидесяти толковников – храма твоего, вы прочитали в греческом, как говорите, людей твоих. Это неправильно. В еврейском поставлено echalach, т. е τού ναού σόυ – храма твоего, а не ammach, которое значит народ твой.

В сорок восьмом: человек в чести сый (Пс. 48, 13). Вы говорите, что нашли в греческом: и человек в чести сый. Но нужно иметь в виду, что стишок этот читается в том же псалме два раза, и в первом случае к нему придан союз и, в последнем – нет. В том же псалме: и обладают ими правии (ст. 15). Вы говорите, что вместо правых вы прочитали в греческом εύθείς, т е. прямые. Но так переведено по-латыни для εύφωνίας. Иное дело в известном месте, где читаем: в книгеτού εύθούς (Нав. 10,13), разуметь книгу праведнаго; сказать так буквально мы не должны, чтобы, гоняясь за благозвучием речи, не потерять смысла подлинника. Там же: из руки адовы, егда освободит мя (ст. 16). В греческом вы прочитали, говорите: егда приемлет меня. Так перевели и мы из Семидесяти, и я удивляюсь, кем бы могло быть испорчено это место в вашем кодексе.

В сорок девятом: седя на брата твоего говорил (Пс. 49, 20). Вы говорите, что нашли в греческом: κατα­%` τού άδελφού σου κατελάλεις, и думаете, что мы перевели не хорошо, когда сказали: на брата твоего говорил; а должны были бы сказать: на брата твоего клеветал. Но не много нужно иметь смысла, чтобы видеть, что сказать так было бы нескладно и несообразно с нашим языком. Мы знаем хорошо, что κατελαλια значит клевета; но если бы мы захотели удержать это понятие, мы не могли бы сказать: на брата твоего клеветал, а о брате твоем клеветал. Сделай же мы так, – опять какой-нибудь злой спорщик о словах сделает нам запрос, почему не сказали κατα` τού άδελφού σου, т. е. на брата твоего. Все это пустое и нам не следует мучить себя над грубой буквальностью перевода в тех случаях, когда смысл не терпит ущерба, потому что каждый язык, как мы и прежде сказали уже, имеет свойственные себе обороты. В том же псалме: да не когда похитит, и если кто избавит (ст. 22). Вы говорите, что в греческом нашли: и не будет избавляяй. Так и мы перевели, и так читается в наших кодексах; и я удивляюсь, каким образом вы относите к ошибке переводчика погрешность сонного переписчика! Уж не было ли так (ne quando rapiat, nec sit qui eripiat), что он вместо пес, написал et. Там же жертва хвалы почтит мя (ст. 23). В греческом стоит вместо этого δοξάσει με, т. е. прославит мя. На этот счет мы говорили уже выше. В евангелии, в известном месте, где по-гречески читаем: Πάτερ, δόξασόν με τή δόξή, ή εἶχον παρά σοί πρό τού τόν κόσμον γενέσθαι^[138], по-латыни стоит: Pater, clarifica me^[139]. – Мы не захотели переменять чтения древних, потому что смысл был тот же самый.

В пятьдесят четвертом: чаях того, кто спас меня (Пс. 54, 9). Вы говорите, что нашли в греческом: чаях Бога; но это прибавлено. Там же: от малодушия ветра. А в греческом вы нашли, говорите, άπο όλιγοφυχίας, что собственно значит малодушие. Но нужно знать, что Аквила, Симмах, Феодотион и пятое издание вместо όλιγοφυχία перевели άπό πνεύματος, т. е. от веяния ветра; и в еврейском стоит merua. А полный смысл этого места у них таков: поспешу, да спасусь от веяния бури и вихря (Пс. 55, 9, с евр.). В том же псалме: яко аще бы враг злословил (ст. 13). В греческом поставлено ώνείισεν, т. е. поносил. Но ясно, что злословие и поношение не разнятся между собою в смысле.

В пятьдесят пятом: яко мнози борющии мя, от высоты дня убоюся (Пс. 55, 3–4). Вы говорите, что в греческом нашли не убоюся; это прибавлено. Сочетание же слов здесь такое: яко мнози борющии мя, того ради я от высоты дня убоюся, – т. е. убоюся не борющих мя, но твоего вышнего света. В том же псалме: гневом люди сокрушиши (ст. 8). В греческом читается вместо этого κατάξεις, т. е. низведеши или извергнеши; в латинском же, вместо низвергнеши, т. е. κατάξεις удержана, к сожалению, ошибка, κατέάξεις, т. е. сокрушиши^[140]. Ибо и в еврейском стоит hored, т. е. καταβιβασον, что можно выразить нашим словом низложи, а Симмах перевел κατασείσαι.

В пятьдесят восьмом: яко Бог заступник мой (Пс. 58, 10). В греческом поставлено вместо этого: заступник мой еси Ты. Но нужно знать, что в еврейском нет ни еси, ни Ты; а есть то и другое только у Семидесяти. В том же самом месте: Бог мой, воля Его предварит мя (ст. 11). В греческом поставлено вместо этого τό έλεος αύτού, т. е. милость Его; это и вернее. Но в еврейском читается: милость моя предварит мя. В том же псалме: Бог явит мне на вразех моих (ст. тот же). В греческом поставлено вместо этого Бог мой; но мой прибавлено. Там же: не убий их, да не когда забудут народ твой (ст. 12). По-гречески вместо этого написано: закон твой; но, ни у Семидесяти, ни в еврейском нет народ твой, а народ мой; так перевели и мы. Там же: и увидят яко Бог владычествует Иаковом, концы земли (ст. 14). В греческом стоит вместо этого: и концы земли; но союз и прибавлен; а сочетание слов таково: уведят, яко Бог Иакова владычествует концы земли.

В пятьдесят девятом: кто наставит (проведет) мя до Идумеи (Пс. 59, 11). В греческом вместо этого читается: или кто наставит мя; но это лишнее.

В шестидесятом: яко Ты, Боже мой, услышал молитвы моя (Пс. 60, 6). В греческом вместо этого читается: яко Ты, Боже, услышал еси молитвы моя. Слова этого (мой) нет ни в еврейском, ни у Семидесяти; в латинском оно прибавлено. Там же: воспою имени твоему во век века (ст. 9). В греческом вместо этого стоит: во веки; а в еврейском есть только laed, во веки, а не lolam, что значит – во век.

В шестьдесят первом: яко Бог помощник нам во веки (Пс. 61, 9). В греческом вместо этого: Бог помощник нам. Во веки стоит под черточкою.

В шестьдесят втором: возжада Тебе душа моя (Пс. 62, 2). В греческом вместо этого стоит: возжада Тебе^[141]душа моя. Но в еврейском не attha, что значило бы тебе, но lach, означающее тебя; так перевели и все переводчики. На латинский язык это переведено сообразно со свойством латинской речи.

В шестьдесят третьем: стрелы младенец быша язвы их (Пс. 63, 8). В греческом вместо этого: стрела младенец; но было бы нескладно на латинском сказать так: стрела младенец быша язвы их. В еврейском изложено это место лучше: поразит их Бог стрелою нежданною, и нанесутся раны им.

В шестьдесят четвертом: ты, кто возмущаешь глубину моря, шум волн его (Пс. 64; 8). Вы пишете, что в греческом прибавлено: кто поддерживаешь. Это излишнее: ибо кто возмущает глубину моря, тот, подразумевается, поддерживает и шум волн его. В том же псалме: уготовал еси пищу им, яко тако есть уготование ея (ст. 10). Вы говорите, что в греческом нет ея; между тем в еврейском thechina, ясно, имеет значение – уготование ея, – т.е. земли, о которой сказано выше: посетил еси землю, и упоил еси ю (тот же ст.).

В шестьдесят пятом: всесожжения тучна вознесу Тебе со фимиамов овнов (Пс. 65, 15). В греческом, вы говорите, нашли вместо этого: с фимиамом и овнами; но это неправильно, потому что в еврейском написано: em cathoroth elim, что переводится – μετά θυμιάμα­τος κριών, т. е. с фимиамом овнов. В том же псалме: сего ради услыша Бог (ст. 19). В греческом, вы говорите, нашли: услыша мя Бог, это – излишнее.

В шестьдесят седьмом: возрадуйтеся пред лицем Его (Пс. 67, 6). В греческом, вы говорите, нашли вместо этого: и возрадуйтеся пред лицем Его. Так перевели это место и мы; но кто испортил его в вашем кодексе, я не могу знать. В том же псалме: ибо не веруют, еже вселитися Господу Богу (ст. 19). Вы говорите, что прочитали вместо этого в греческом: καί γάρ άπειθούν­τες τού κατα­σκηνώσαι (т. е. ибо противящыяся еже вселитися), но неверно в том и другом. Мы перевели: даже и неверующия, еже вселитися Господу Богу; так что смысл будет следующий, вытекающий из предыдущего: взошел еси на высоту, пленил еси плен, приял еси даяния в человецех, и тех (приял) которые не веровали, что Господь может поселиться между смертными. В том же псалме: Бог благословен Господь день дне (ст. 20). Вы говорите, что в греческом вместо этого нашли: Господь благословен Бог, благословен Господь день дне; но выше приведенное лучше и вернее. Там же: видели вшествия твоя, Боже (ст. 25). В греческом вместо этого стоит: видена быша вшествия твоя, Боже. В еврейском читается так: rau alichothach; Аквила, Симмах и Феодотион перевели это: видели пути твои, Боже, и следующее за тем: пути Бога моего Царя, иже во святем. Поэтому и нам следует читать: видели шествия твоя, Боже, и исправить ошибку переписчика, который именительный падеж поставил вместо винительного (хотя у Семидесяти и в Εξοπλοίς я встречал так: έθεωρήσαν αί πορείαι σού, о Θεός, а вместо έθεωρήσαν, т. е. видели, во многих кодексах стоит έθεωρήθησαν. Такое чтение и вошло в обычай). Там же: вшествия Бога моего, царя моего, иже во святем (тот же ст.) – разумеется, видели вшествия Бога моего, царя моего. Вы говорите, что во втором случае, к слову царь, не прибавлено – моего; но это очевидная ложь, потому что ласкающее чувство повторяет Бога моего, царя моего, умоляя, чтобы Бог и царь всех был в особенности его Богом и царем, приемлющим приносимое Ему служение. Наконец, и в еврейском стоит: heli melchi, что значит Бог мой и царь мой. Там же: царства земния, пойте Богу, воспойте Господеви (ст. 33). Вы говорите, что воспойте Господеви не должно быть в этом же самом стишке, потому что непосредственно следует: Села. Воспойте Богу, возшедшему на небо небесе на востоки (ст. 34). Но поскольку, следуя еврейскому подлиннику, стишок этот скорее должен читаться: пойте Богу, воспойте Господеви; а в начале следующего стиха воспойте Богу не встречается в подлинных списках, но обозначено черточкою: то и вам нужно следовать более истинному чтению. Иначе, приняв добавление, вы пропустите действительно написанное пророком.

В шестьдесят восьмом: восхвалю имя Бога с песнию (Пс. 68, 31). Вы говорите, что в греческом нашли вместо этого Бога моего; но моего – лишнее.

В семидесятом: Боже, не удалися от Мене (Пс. 70, 12). Боже мой, находящееся, по словам вашим, в греческом, лишнее. В том же псалме: Боже, научил мя еси от юности моея (ст. 15). И в этом месте, где вы нашли, как говорите, в греческом Боже мой, мой – лишнее. Там же: дондеже возвещу мышцу твою (ст. 18). Вы говорите, что в греческом нашли – чудеса твоя; это взято от предыдущего стиха, и доныне возвещу чудеса твоя. Итак, здесь хорошо поставлено – мышцу.

В семьдесят первом: и поклонятся Ему вси царие (Пс. 71, 11). Царие земстии, которое, по словам вашим, нашли вы в греческом, – лишнее. В том же псалме: благословен Господь Бог, Бог Израилев (ст. 18). Вы говорите, что в греческом слово – Бог не употребляется два раза; но оно есть два раза и в еврейском и у Семидесяти; и троекратное наименование Господа и Бога весьма ясно указывает здесь на таинство Троицы. Там же: и благословено имя славы Его во веки (ст. 19). В греческом, вы говорите, нашли во веки и в век века; знайте, что это прибавлено без нужды, и не находится ни в еврейском, ни у Семидесяти толковников.

В семьдесят втором: изошло яко из тука (Пс. 72, 7). Вы говорите, что в греческих кодексах нашли έξελευσεται, т. е. изыдет; это неправильно. Ибо у Семидесяти толковников написано так: έξελεύ­­σε­ται ώς έκ στέα­τος ή άδικία αύτών. В том же псалме: како увиде Бог (ст. 11). В греческом, вы говорите, нет Бог; но и у Семидесяти написано: πώς έγνω ό Θεός, и с еврейского все переводчики также перевели: Там же: разумея в последняя их (ст. 17). Вы говорите, что вместо этого читали в греческом: и разумею: но союз и здесь лишний. В том же псалме: исчезе плоть моя и сердце мое (ст. 26). Вместо этого в некоторых кодексах некстати читается в обратном порядке: исчезе сердце мое и плоть моя. Там же: возвестити ми вся возвещения твоя (ст. 28). Вы сказали, что в греческом прочитали вместо этого: τάς αἰνέσεις σου, т.е. хвалы твоя. Но нужно знать, что в еврейском поставлено malachothach, что у Аквилы переведено άγγελίας σού, т. е. вестников твоих; Семьдесят же перевели τάς έπαγγελίας σού, т. е. возвещения или обетования твои. Впрочем, оба слова, и хвала, и возвещение (разславление) имеют одинаковое значение.

В семьдесят третьем: вскую, Боже, отринул еси до конца (Пс. 73, 1). Не хорошо, что в греческих кодексах читается это место в измененном порядке: вскую отринул еси, Боже. В том же псалме: елика лукавнова враг во святем (ст. 3). Удивляюсь, кто, исправляя, извратил это место в вашем кодексе, так что вместо во святем, поставил во святых; в нашем кодексе читается во святем. Там же: сожжем вся праздники Божия от земли (ст. 8). В греческом вместо этого стоит κατα­παύσωμεν; так перевели и мы: заставим умолкнуть вся праздники Божия на земли. Но, к удивлению моему, какой-то безрассудный пришел к мысли, что нужно вписать в текст примечание, сделанное нами на поле для ученого читателя, такого рода: употреблено не κατα­παύσωμεν, как думают некоторые, а κατα­καύσωμεν, т. е. сожжем. Так как святой пресвитер Фирм, вызвавший меня на этот труд, известил меня, что из-за этого возник спор между очень многими: то мне кажется необходимым поговорить об этом несколько больше. В еврейском написано: sarphu chol moedau el baares; Аквила и Симмах перевели это: ένεπυρισαν πάσας τάς συναγωγάς τού Θεού, т. е. зажгли все празднества Божии на земле. Пятое издание перевело κατεκαύσαν, т. е. сожгли, Шестое – κατακαύσωμεν, т. е. сожжем; известно, что так и в переводе Семидесяти, который помещен в Гекзаплах. Феодотион перевел также έμπυρίσωμεν, т. е. зажжем. Из этого видно, что нужно петь псалом так, как перевели мы; но иметь в виду и то, как читается это место в еврейском подлиннике. По переводу Семидесяти нужно петь в церквах из уважения к древности; а последнее нужно иметь в виду ученым для понимания писаний. Из этого видно также, что если что-либо добавляется на поле к сведению, – того не следует вносить в текст, чтобы ради произвола переписчиков не запутать первоначального перевода. В том же псалме: стерл еси главы змиев в водах; Ты сокрушил еси главы змия (ст. 13, 14). Порядок чтения таков, что в первом стихе нет слова ты, но есть во втором; и воды пишутся во множественном числе, а не в единственном. Так и Аквила перевел еврейское слово ammain, τών υ’δάτων, т. е. вод. Там же: не забуди гласы недругов твоих (ст. 23). Вы говорите, что в греческом вместо этого написано: τών ίκετών σου, т.е. молитвенник твоих. В еврейском же читается sorarach; это слово Аквила перевел врагов твоих, Симмах – борющихся против тебя, Семьдесят и шестое издание – недругов твоих. Такой смысл вяжется и с предыдущим: помяни поношение твое, еже от безумнаго весь день: гласы недругов твоих не забуди, т. е. гласы, которые хулят Тебя, поносят Тебя, в народе твоем: в следствие чего гордыня ненавидящих Тя восходит выну; т. е. пока Ты откладываешь наказание, они закореневают в богохульстве.

В семьдесят четвертом: повем чудеса твоя (Пс. 74, 2). У греков это место читается нехорошо: повем вся чудеса твоя.

В семьдесят пятом: вси мужие богатства руками своими (Пс. 75, 6). – А не так, как читаете вы, вследствие неизвестно чьей порчи – в руках своих. В том же псалме: страшному, и тому, кто отъемлет дух князей (ст. 13). Вы говорите, что в греческом нет тому; это правда. Но если бы мы не прибавили тому, перевод не отозвался бы латинскою речью, потому что не будет правильно, если сказать: страшному, и который отъемлет дух князей.

В семьдесят шестом: и нощию сердцем моим размышлях, и поучался и изметал^[142] дух мой (Пс. 76, 7). В еврейском читаем вместо этого: воспоминал я песни мои в нощи, говорил с сердцем моим, и изметал дух мой. Вместо поучения Семьдесят перевели άδολεσχίαν, т. е. говорливость и вместе – размышление; а вместо того, что мы перевели изметал, они поставили έσκαλλον. Последнее Симмах перевел άνηρεύνων, т. е. изыскивал или изследывал; подобным же образом перевело и Пятое издание. Собственно же слово σκαλισμός: употребляется в земледелии о вырывании негодной травы, т. е. о полотье; и как там травы перебираются бороздником, который подсекает их, так и Псалмопевец переследование своих размышлений выражает μεταφορικώς – представлением, занятым от бороздника. Нужно знать, кроме того, что έσκαλλον выражает действие неоднократное, а многократное. В том же псалме: от рода в род (ст. 9). Последующее за этим сконча глагол, найденное вами, как говорите, в греческом, правильно опускается в латинском, потому что не встречается ни у кого из переводчиков.

В семьдесят седьмом: и поведят сыновом своим (Пс. 77, 6). В греческом стоит вместо этого άπαγγελούσιν, т. е. возвестят. Но нужно знать, что в еврейском пишется – iasaphpheru, что Аквила и Симмах перевели поведят. В том же псалме: и уби туки их (ст. 31). Так это место читается и в еврейском, т. е. bamasmnehem, что Аквила перевел έν λιπαροίς αύτών, Симмах – τού’ς λιπαρωτέρούς αύτών, а Семьдесят, Феодотион и пятое издание – έν τοίς πίοσιν αύτών^[143]. В этом последнем переводе, некоторые неразумные думали читать вместо πίοσιν – πλείοσιν^[144]. Тан же, возлюбиша Его усты своими, и языком своим солгаша Ему (ст. 36). В еврейском стоит также: ichazbulo; и все перевели единогласно: έψεύ­σαν­το αύτώ, т. е. солгаша Ему. А кто вздумал вместо Ему – поставить Его, – судить не мое дело. Там же: и милостив будет к грехам их и не погубит их (ст. 38). Вы говорите, что в греческом нет их, – это и правильно; но мы, для определенности смысла, дополнили латинскую речь, сообразно с ее свойствами. Если же кто думает, что διαφθερή (значит не пагуба, а растление, тот пусть припомнит известное надписание, в котором говорится: είς τό τελος μή διαφθειρής, т. е. в конец да не погубиши, а не так, как очень многие κακοζήλως переводят, да не растлиши^[145]. В том же псалме: и введе я в гору святыни своея, гору, юже стяжа десница Его (ст. 54). У Семидесяти вместо этого читается: όρος τούτο έκτήσατο ή δεξιά αύτού, а не так, как вы думаете – δ έκτήσατο, т. е. юже стяжа десница Его. Симмах, принимая во внимание свойство еврейского языка, перевел лучше: гору, юже стяжа десница Его. Там же: и отвратишася, и не сохранили договора, якоже и отцы их (ст. 57). Знаю, что слова договор нет в еврейском; но как скоро все перевели одинаково – ήυν­θέτησαν, а συν­θήκη у греков значит договор: то одно слово и дает понятие: не сохранили договора (впрочем, Семьдесят употребили ή­θέτησαν^[146]). Там же: на земли, которую основал на веки (ст. 69). Вы говорите, что нашли вместо этого: на земли основал ее на веки. В еврейском читается так, как перевел и Симмах: ώς τήν γήν ήν έθεμελίωσεν είς τόν αίώνα. Если же не о земле говорится, что она основана, а о другом предмете, который представляется основанным на земле: то пусть покажут, взяв во внимание предыдущее и последующее, что будет за смысл, если представляется основанным на земле что-то такое, о чем не говорится. Если же под основанным на земле разумеют святилище, – Псалмопевец должен был бы написать: на земли основал его на веки. В том же псалме: и в разумех руку своею наставил я есть (ст. 72). Не – έν τή συν­έσει в единственном числе, как вы пишете, а έν ταίς συν­έσέσιν, – что значит в разумениях; так читается это и в еврейском – bathabunoth, т. е. в разумех.

В семьдесят восьмом: положиша Иерусалим в овощное хранилище (Пс. 87, 2). Греческое όπωροφυλάκιον иначе и нельзя перевести, как перевели мы. Слово это означает шалаш, в котором обыкновенно живут сторожа посевов и плодов; смысл тот, что от обширнейшего города едва остался небольшой шалашок. Так понимается у греков. У евреев, впрочем, стоит liin, что Аквила перевел λιθόριον, т. е. кучу, груду камней, от которых обыкновенно очищают виноградники и поля.

В семьдесят девятом: и насадил еси корения его отсюда (Пс. 79, 10). Вы говорите, что в греческом нет отсюда; это и хорошо, потому, что и в наших кодексах нет этого слова; и я удивляюсь, какой невежа мог испортить ваши книги.

В восемьдесят втором: да наследим святилище Божие (Пс. 82. 13). Вы говорите, что в греческом так читается: κληρο­νο­μήσωμεν έαυτοίς, т. е. да наследим себе. Добавка – лишняя, потому что когда говорится наследим, – разумеется уже и себе.

В восемьдесят третьем: сердце мое и плоть моя возрадовался о Бозе живе (Пс. 83, 3). В греческом, вы говорите, написано: возрадовастася. Спорить здесь не о чем. Если мы читаем возрадовася, то разумеется – и сердце мое возрадовася, и плоть моя возрадовася; а если – возрадовастася, то оба одинаково возрадовастася, т. е. сердце и плоть. И я прошу вас, чтобы вы избегали нелепых и ненужных споров о такого рода разностях, которые нисколько не изменяют смысла. В том же псалме: блажен муж, емуже есть заступление у Тебе (ст. 6). Вы говорите, что в греческом нашли: емуже есть заступление его у тебе, и что нас упрекают за то, что мы сделали пропуск в латинском переводе. Но кто не поймет, что было бы как нельзя более – ясною ошибкою, если бы мы захотели сказать – емуже есть заступление его, и что после емуже не должно следовать его? Не за то ли разве обвиняют нас в ошибке, что мы избежали ошибки? Там же: во юдоли слез (ст. 7). Вы говорите, что в греческом вместо этого написано κλαυθμώνος, т. е. плача; но плач ли, рыдание ли, стенание или слезы – смысл один. А мы следуем такому правилу: где смысл нисколько не изменяется, там заботимся об изяществе латинской речи.

В восемьдесят четвертом: благословил еси, Господи, землю твою (Пс. 84, 1). Вы говорите, что вместо благословил в греческом стоит εύδόκησας, и спрашиваете, каким образом следовало бы выразить это слово по-латыни. Если упрямо держаться слов и их составных частей, – мы можем выразить так: благоугодною явилась, Господи, земля твоя; но в ту пору, как гоняемся за буквою, мы теряем строй мысли. Правда, для сохранения строя речи нужно прибавить что-нибудь, – сказать так: благоугодною явилась пред Тобою, Господи, земля твоя. Но если бы мы так сделали, от нас снова потребовали бы объяснения, зачем мы прибавили пред Тобою, когда этого слова нет ни в греческом, ни в еврейском. Поэтому в переводе должно следовать тому же правилу, о котором мы часто говорили: в тех случаях, где нет ущерба для смысла, должны быть соблюдаемы εύφωνία и природные свойства языка. В том же псалме: милость и истина сретостеся (obviaverunt sibi, ст. 11). Вы говорите, что в греческом нет (возвратного местоимения) ся (sibi). Его нет и в еврейском, а у Семидесяти отмечено черточкою (когда подобные значки, вследствие небрежности переписчиков, опускаются, как излишние, по мнению многих, – в чтении является большая ошибочность). Но если бы это местоимение не было прибавлено, можно было бы подумать, что милость и истина не друг к другу вышли на встречу, а к кому-то иному; равно правда и мир не себе взаимно дали лобзание, но другому.

В восемьдесят пятом: и не предложиша Тебе пред собою (Пс. 85, 14). Вы говорите, что в вашем кодексе нет Тебе. Прибавьте – Тебе, и, исправляя погрешность переписчика, исправите и свою ошибку. Там же: и Ты, Господи Боже, щедрый и милостивый (ст. 15). В греческом, вы говорите, нашли: и Ты: Господи Боже мой. Это лишнее, потому что слова мой нет ни в еврейском, ни у Семидесяти.

В восемьдесят восьмом: велий и ужасный (Пс. 88, 8). Вы говорите, что в греческом нашли φοβερός, что значит внушающий страх, боязнь, опасение. Я думаю, что и ужасный значит одно и то же: ужасный разумеется не в том презрительном и безобразном смысле, в каком представляет это толпа, как например: «Ужас холодный в трепет приводит мне члены» (Энеид. кн. 3). Или: «Ужас отвсюду входит мне в душу, и самая тишь трепет наводит» (там же кн. 2). Или: «Урод ужасный, громадный». (там же, кн. 4); и многое тому подобное. В том же псалме: тогда глаголал еси в видении святым твоим (ст. 20). Вы говорите, что в греческом нашли вместо этого сыновом твоим. Но нужно знать, что в еврейском стоит laasidach, что все перевели τοίς όσίοις, т.е. святым твоим; и одно лишь Шестое издание перевело пророкам твоим, придерживаясь более смысла, чем буквы. Только в Κοινή, я встретил вместо святых сынов. Там же: Ты же отринул еси, и обозрелся (respexisti, ст. 89). Вы говорите, что нашли вместо этого по-гречески έξουδένωσας! – Не – обозрелся (respexisti), перевели мы, а презрел (despexisti), и вменил в ничто. Разве не думаете ли вы уже, что έξουδένωσας следует перевести не презрел, а по примеру красноглаголивого переводчика нашего времени, – уничтожил, в ничто привел, в ничтожество обратил^[147], или каким другим диковинным словом, скованным неискусными изобретателями?

В восемьдесят девятом: от века и довека, Ты еси, Боже (Пс. 89, 3). Вы говорите, что в греческом нет Боже. Но известно, что в греческом есть это слово, потому что оно есть и в еврейском; и как все другие переводчики, так и Семьдесят перевели одинаково – άπό­%` τού αίώνος, και έως τού αίώνος σύ εί ό Θεός, что на еврейском так читается – meolam ad olam ath el. В том же псалме: яко прииде кротость, и накажемся (ст. 10). Вы говорите, что в греческом нашли – кротость на ны; но это – лишнее.

В девяностом: речет Господеви: заступник мой еси Ты (Пс. 90, 2). Вы говорите, что в греческом нет еси; а я вам скажу больше, что у евреев нет ни еси, ни Ты, но то и другое поставлено у Семидесяти и у латинян для εύφωνίας и для плавности речи.

В девяносто третьем: блажен муж, егоже Ты накажеши, Господи (Пс. 93, 12). В греческом, вы говорите, нет Ты. Это и верно с подлинным; но у латинян поставлено это слово для εύφωνίας. Ибо, если бы мы сказали: блажен муж, егоже накажеши, Господи, – в сочетании слов недоставало бы изящества. А когда говорится – Господи, и делается к Господу обращение, – смыслу не вредит нисколько, если прибавляется Ты. В том же псалме: и по лукавствию их погубит я (ст. 23). В греческом, вы говорите, нет предлога по, но читается: лукавство их погубит. Но нужно знать, что в еврейском и у всех переводчиков стоит: по лукавствию их погубит я. Если же бы захотели мы читать лукавство их погубит: то слово я, которое у Семидесяти заканчивает этот стишок, будет и лишним и вредящим смыслу.

В девяносто седьмом: помяну милость свою (Пс. 97,8). В греческом, вы говорите, нашли вместо этого: милость свою Иакову. Но слово Иаков здесь лишнее.

В сотом: очи мои на верныя земли, чтобы они пребывали со Мною (Пс. 100, 6). Вы говорите, что по-гречески нашли вместо этого: τού συγκαθήσθαι αύτούς μετ᾿ έμού. Но кто не решился бы избегнуть буквального перевода, когда бы ему приходилось, придерживаясь буквы, сказать так: ut consederent ipsi mecum^[148]?

В сто первом: бдех, и бех яко птица особящаяся на кровле (Пс. 101, 8). Вы говорите, что в греческом нашли έπι­%` δώματι, что древние латинские кодексы перевели на здании. Словом δωμα в восточных странах называется то же самое, что у нас кровлею, потому что в Палестине и Египте, где священные книги писались или переводились, нет кровель с верхами, но – δώματα, которые в Риме называются solaria или meniana, т. е. кровли плоские, поддерживаемые поперечными перекладинами. Поэтому, когда говорится в книге Деяний апостольских, что Петр взошел на горницу (doma), – должно разуметь, что он взошел на кровлю здания (Деян. 10, 9). Равным образом, когда предписывается нам, чтобы мы сотворили ограждение дому (domati) нашему (Втор. 22, 8), – предписывается, чтобы мы сделали вокруг кровли некоторые возвышения для безопасности от возможного падения. И в евангелии говорится: еже во ушы слышите, проповедите на кровлех (Матф. 10, 27). И у Исаии: что бысть вам, яко возлезосте вси на храмины тщетныя. (Ис. 22, 1)? – и многое тому подобное. В том же псалме; сделался я какνυκτικόραξ на доме (ст. 7). Место это также читается и в греческом. Вы спрашиваете, что значит νυκτικόραξ у латинян. В еврейском вместо nycticorax поставлено cos; Аквила, Семьдесят, Феодотион и Пятое издание перевели это слово ночной ворон, Симмах – удод, Шестое издание – сова; с последним больше и мы согласны. Затем там, где у нас и греков читается: сделался я как nyctorax на доме, – у евреев говорится: сделался я как сова на развалинах.. Очень многие, впрочем, оспаривая указанное значение, утверждают, что слово это значит – филин. Там же: от лица гнева твоего и ярости твоея (ст. 11). Вы говорите, что в греческом нашли вместо этого: от лица гнева твоего. Но известно, что у евреев и у Семидесяти толковников это место читается так: άπό προ­σωπου τής όργής και τού θυμού σου. Там же: яко благоволиша раба твоя о камении его, и землю его ущедрят (ст. 15). Вместо земля в еврейском стоит aphav; слово это все перевели – χούν, и оно может значить и прах, и землю.

В сто втором: не навсегда прогневается (Пс. 102, 9). В греческом, вы говорите, нашли: не до конца. Но еврейское слово nese, смотря по связи речи, может означать и всегда, и конец, и победу.

В сто третьем: творяй ангелы своя духи (Пс. 103, 4). В греческом, вы говорите, нашли вместо этого: ό ποιών τούς άδγέλους αύτού. Но посудите сами, каким образом речь, обращенную к Богу, пророк прервал бы неожиданно, как бы обращаясь к другому лицу? – Особенно, когда он начинает так: Господи, Боже мой, возвеличился еси зело: во исповедание и в велелепоту облекся еси. И еще: покрываяй водами превыспренняя его, т. е. небо, полагаяй облаки на восхождение свое, ходяй на крилу ветреню; и тотчас затем: творяй ангелы своя духи, и слуги своя пламень огненный. Основаяй землю на тверди ея. А немного далее: от запрещения твоего побегнут, от гласа грома твоего убоятся. И еще: в место, еже основал еси им. Посылаяй источники в дебрех. И затем: да изведешь хлеб от земли. Итак, если вся речь обращена ко второму лицу, т. е. к Богу, каким образом в одном стишке, без всякой связи с предыдущим и последующим, неожиданно вводилось бы третье лице? В том же псалме: от гласа грома твоего убоятся (ст. 7). И в еврейском есть грома твоего; удивительно, каким бы образом у латинских писцов это было пропущено по ошибке. Там же: сие море великое и широко простирающее руки (ст. 25). Вы говорите, что в греческом нет руки; я это знал. Но слово это прибавлено к тексту Семидесяти, под звездочкою, из еврейского и из Феодотионова издания. В еврейском же читается так: ze haiam gadol varab idaim; Аквила перевел это: αύλη καί πλατεία χερσιν, а все другие переводчики: αύτη ή θάλασ­σα ή μεγά­λη καί εύρύχωρος χερσιν; и говорится так, сообразно с свойством еврейского языка, μεταφωρικώς, т. е. представляется, будто море широко разбрасывает руки и все в себя принимает. В том же псалме: да изведешь хлеб от земли (ст. 14). Вы говорите, что нашли вместо этого – да изведет; но не может быть, чтобы одно говорилось к Нему, другое о Нем. Или пророк все говорил, обращаясь к Богу; или все говорил о Нем, обращаясь к другому. Когда большая часть речи обращена к Нему, тогда и то, что кажется обоюдным, должно быть обращено к Нему же. Там же: еродиево жилище предводительствует ими (ст. 17). Вместо еродий, что по-еврейски говорится asida (аист), Симмах перевел ίκτίνος, т. е. коршун. Затем и мы перевели это место на латинский язык так: там птицы совьют гнезда: коршуну ель, жилище его, потому что он, действительно, вьет гнезда, обыкновенно на деревьях высоких и неприступных. Шестое издание перевело еще яснее: коршуну кипарисы для витья гнезд. Но вместо елей и кипарисов в еврейском стоит barusim; а слово это скорее значит ели, чем кипарисы. Там же: камень прибежище ежам (ст. 18). Вместо этого в еврейском стоит sphannim, и все переводчики перевели это одинаково – χοιρογρυλλίοις, исключая Семидесяти, которые перевели – заяцем. Нужно знать, что еж – животное небольшое, похожее на мышь и медведя; почему он и называется в Палестине άπκτομύς^[149]. Порода эта весьма распространена в тех странах, и обыкновенно живет в каменных пещерах и земных расселинах.

В сто четвертом: дала земля их жаб (Пс.104, 30). Вы говорите, что в греческом прочитали вместо этого – έξήρψεν, что может быть переведено так: воскипе земля их жабами. Но и то чтение не изменяет смысла, и потому, исправляя древний перевод, мы не захотели изменять то, что было безвредно. В том же псалме: и сотры древо предел их (ст. 33). Вы говорите, что нашли вместо этого в греческом: всякое древо. Но слово это прибавлено, и при том – без нужды. Там же: яко помяну слово святое свое, еже имел ко Аврааму рабу своему (ст. 42). Вы говорите, что в греческом прочитали вместо этого: δν διέθετο, т. е. которое завещал. Но в еврейском, и у Семидесяти толковников место это читается так: έμνήσθη τού λόγου τού άγίου αύτού τού προ­ς’ Αβραάμ τόν δούλον αύτού. Итак, δν διέθετο, употребленное в этом месте в греческом, лишнее, и должно быть выскоблено.

В сто пятом: исповедайтеся Господеви, яко благ (Пс. 105, 1). В греческом, вы говорите, читали вместо этого χρηστός, т. е. приятный. Но нужно знать, что слово χρηστος можно перевесть и благий, и приятный. Но так как в еврейском стоит – chitob, и все единогласно перевели это – яко благ: то очевидно, что под χρηστός разумеется благий. В том же псалме: не помянуша множества милости твоея (ст. 7). Вы говорите, что в греческом находили: и не помянуша. Союз и здесь лишний. Там же: и раздражили восходяще в море, море Чермное (ст. тот же). Вы говорите, что вместо этого б греческом нашли παρεπίκραναν, и думаете, что слово в слово нужно перевести это – и преогорчиша. Но это похоже на вопрос, так перевести – уничтожить ли, или в ничтожество привесть^[150]. Читайте Иезекииля, и найдете, что в том месте, где говорится: οίκος παροπικραίνων, т.е. дом преогорчиваяй, παροπικρασμός всегда выражает и раздражение, и огорчение (Иезек. 12, 2 и след.). В том же псалме: и виде, внегда скорбети им, и услышаше моление их (ст. 44). Все, что вы нашли, как говорите, кроме этого в греческом, – лишнее.

В сто шестом: и поставил бурю его в тишину, и умолкоша волны его (Пс. 106, 29). Найденное нами вместо этого, по словам вашим, в греческом: καί έπετιμησεν τή κατα­ιγίδι αύτής, καί έστη^[151], – лишне. Там же: и настави я в пристанище хотения их (ст. 30). В греческом, вы говорите, нашли вместо этого: в пристанище хотения своего. Но в еврейском стоит не ephcau, которое значит хотения своего, а ephcam, что выражает – хотения их.

В сто седьмом: востани слава моя (Пс. 107, 3). Вы говорите, что этого нет в латинском; и хорошо, что нет, потому что нет ни в еврейском, ни у кого либо из переводчиков, а есть в пятьдесят шестом псалме (ст. 9), откуда, как мне кажется, и внесено кем-то в это место. Там же: мне иноплеменницы сделались друзьями (ст. 10). Вы говорите, что нашли вместо этого в греческом ύπετάγησαν, т. е. покоришася. Но это слово читается в пятьдесят девятом псалме (ст. 10), и здесь у всех переводчиков находим следующее: έμοί άλλόφυλοι έφιλίασαν, т. е. сделались друзьями. По-еврейски говорится это – ethroe.

В сто девятом: жезл силы твоей послет ти Господь от Сиона (Пс. 109, 2). Вы говорите, что в греческих кодексах не читали силы твоей; но известно, что так читается и в еврейском, и у Семидесяти. Там же: господствуй посреде врагов твоих (ст. тот же). Вы говорите, что в греческом читается: и господствуй; но этого нет ни в еврейском, ни у Семидесяти, и потому это – лишнее.

В сто десятом: исповемся Тебе, Господи, всем сердцем (Пс. 110, 1). В греческом, вы говорите, нашли: всем сердцем моим; но и это – лишнее.

В сто тринадцатом: Бог же наш на небеси (Пс. 113, 11). В греческом, вы говорите, читали: на небеси и на земли; но и это – лишнее.

В сто четырнадцатом: и во дни моя призову Тебя (Пс. 114, 2). Вы говорите, что в греческом нет Тебя, и хорошо, что нет; следует выскоблить это слово и из ваших кодексов. Там же: благоугожду Господу во стране живых (ст. 8). В греческом, вы говорите, читали вместо этого: благоугожду пред Господем; но это – лишнее,

В сто семнадцатом: и именем Господним, ибо противляхся им (Пс. 117, 10). Вы говорите, что в греческом нет – ибо; но и в латинском оно должно стоять под звездочкою.

В сто восемнадцатом: и поучахся в заповедех твоих, яже возлюбих (Пс. 118, 47). В греческом, вы говорите, прибавлено – зело; но это – лишнее. В том же псалме: воздвигох руце мои к заповедем, яже возлюбих (ст. 48). В греческом, вы говорите, читали: к заповедем твоим; но и это – лишнее. Там же: помыслих пути моя (ст. 59). В греческом, вы говорите, читали: пути твоя; но это – неправильно, – вернее читать – пути моя. Там же: и возвратих нозе мои во свидения твоя (ст. тот же). В греческом, вы говорите, читали – и возврати^[152]; но и это – неправильно. В том же псалме: аз же всем сердцем испытаю заповеди твоя (ст. 69). Вы говорите, что в греческом читали: всем сердцем моим; но слово – моим здесь лишнее. Там же: душа моя в руку моею выну, и закона твоего незабых (ст. 109). Вы говорите, что в греческом читали вместо этого: душа моя в руку твоею выну. Но нужно знать, что у евреев и у Семидесяти, и у всех других переводчиков поставлено – в руку моею, а не – в руку твоею. По-еврейски это говорится – bachaffi; так изъясняют это место у греков и все церковные толкователи, и смысл здесь, вкоротке, таков: я в опасности каждый день, и как будто ношу кровь свою в руках своих; и однакож не забываю твоего закона. В том же псалме: исходища водная изведосте очи мои, понеже не сохранили они закона твоего (ст. 136). Вы говорите, что в греческом прочитали вместо этого: понеже не сохраниша закона твоего. Но это не верно, потому что и в еврейском читается: потоки вод текли из глаз моих, потому что не сохранили они закона твоего. Там же: провещает язык мой словеса твоя (ст. 172). Вы говорите, что вместо провещает вы читали – φθέγξεται. Но перевесть ли это слово – провещает, или гласит, или скажет, – смысл будет тот же. Наконец, и с еврейского мы переводим так: изречет язык мой слово твое.

В сто девятнадцатом: Господи, избави душу мою от уст неправедных, от языка льстива (Пс. 119, 2). В греческом, вы говорите, читали: и от язык льстива; но и – лишнее.

В сто двадцать шестом: блажен муж, иже исполниша желание свое от них (Пс. 126, 5). Вы говорите, что в греческом нет – муж; но очень известно, что слово это есть и в еврейском, и у Семидесяти толковников.

В сто двадцать девятом: закона ради твоего потерпех Тя, Господи (Пс. 129, 4). Вы говорите, что в греческом нашли: имене ради твоего. Признаемся, что в большей части экземпляров и мы нашли также. Но так как мы заботились об истине, то и должны высказать откровенно, как это место читается в еврейском. Вместо имени или закона у евреев читается thira; Аквила перевел это φόβος, страх; Симмах и Феодотион, по причине сходства букв иод и вав, которые различаются между собою только величиною, читали thora, и перевели νόμος, т.е. закон. Пятое издание перевело – страх. Шестое – слово.

В сто тридцать первом: яко клятся Господеви, обещася Богу Иаковлю (Пс. 131, 2). Вы говорите, что вместо обещася, как мы перевели, в греческом вы читали ήύξατο, и полагаете, что мы должны были бы перевести – молился. Но это не верно, потому что слово εύχή, смотря по месту, в котором стоит, значит и молитва, и обет, как например, в известном месте: воздаждь Господу обеты твои (Пс. 49, 14), т. е. τάς εύχας σού.

В сто тридцать пятом: сотворшему светила велия (Пс. 135, 7). Вы говорите, что в греческом находите велия единому; но это прибавлено из предшествующего стишка, где читаем: сотворшему чудеса велия единому (ст. 4). Там это следует читать, а здесь, как лишнее, не следует писать.

В сто тридцать седьмом: яко возвеличил еси над всем имя твое святое (Пс. 187, 2). В греческом, вы говорите, нашли над всеми. Но у Семидесяти это место читается так: ότι έμεγάλυνας έπί πάν τό όνομα τό άγιόν σου, – так, как и мы перевели на латинский. Впрочем, примите к сведению, что у евреев это место изложено так: яко возвеличил еси над всем имя слово твое; этим, совместно с латинским изданием, смысл дается такой: яко возвеличил еси над всем имя, т. е., то имя, которое и на небеси и на земли может быть названо святым, – сына твоего.

В сто тридцать восьмом: яко несть речи на языце моем (Пс. 138, 4). Вы говорите, что в греческом читали вместо этого: яко несть льсти в языце моем; но так перевело только Шестое издание. Впрочем, и у Семидесяти, и у всех переводчиков, да и в самом еврейском стоит или λαλία, или λόγος, т. е. речь и слово. Наконец, по-еврейски говорится – mala.

В сто тридцать девятом: ужы препяша в сеть (Пс. 129, 5). Вы говорите, что в греческом нашли вместо этого: ужы препоша сеть ногама моима. Но здесь это лишнее. В том же псалме вместо: вселятся правии с лицем твоим (ст. 14), в греческом, вы говорите, нашли: и вселятся; но союз и здесь лишний.

В сто сороковом: расточишася кости наши при аде (Пс. 140, 7). Вы говорите, что читали вместо этого по-гречески – кости их, но это неверно.

В сто сорок шестом: ниже в лыстех мужеских благоволит Он – (Пс. 146, 10). Вы говорите, что читали вместо Он – Господь; но это неверно.

А чтобы исполнить просьбу, которую изложили вы в конце вашего письма, и которую не раз настойчиво повторял и святой сын мой Авит, я замечу коротко, каким образом следовало бы переводить греческие слова^[153]. Неомения значит начало месяца, – время, которое мы, сообразно с свойством латинского языка, можем назвать календами. Но так как у евреев месяц исчисляется сообразно с лунным течением, а луна у греков называется μήνη: то начало месяца и называется – неомения, как бы новая луна. Слово же έρημος значит пустыня, или уединенное место. Θρόνος – седалище, или престол. Νοκτικόραξ, как мы сказали, – сова. Κοινόμυία должно писать не чрез греческую букву υ, чтобы выходило, как переводили латиняне – песия муха; но, сообразно с еврейским смыслом, следует писать чрез δίφθογγον (двоегласную) οι, чтобы читалось κοινόμυία, т. е. всякий род мух. Аквила перевел πάμμικτον, т. е. всякого рода муха. Слово же λαξευτήριον, которое латинский переводчик перевел топор, мы переводим именем железного орудия, служащего к обтесыванию камней. Переводя с еврейского, мы так выразились: и ныне изваяния его бердышом и киркою истребили (сечивом и оскордом разрушиша и) (Пс. 73, 6). Итак, λαξευτήριον может быть переведено словом кирка.