Беседа 12. Толкование на Песн. 5:5–7
Песн.5:5. Востах аз отверзти Брату моему: руце мои искапаша смирну, персты моя смирны полны на руках заключения.
Песн.5:6. Отверзох аз Брату моему: Брат мой прейде. Душа моя изыде в слово Его: взысках Его и не обретох Его, звах Его, и не послуша мене.
Песн.5:7. Обретоша мя стражие обходящии во граде, биша мя, язвиша мя, взяша верхнюю ризу от Мене стражие стеннии.
Снаряжающиеся к странствованию по морям в надежде богатства, когда тронут корабль с пристани, и сидящий при кормиле обратит корму рулем к морю, в начаток мореходства совершают молитву, прося Бога соделаться вождем в добром плавании. А главное у них в молитве, чтобы в ветрила дул ветер, благоприятный, согласный с целью стоящего на корме кормчего, при желанном для них веянии которого и море делается услаждающим взоры, едва рябея при тихом колебании волн, и не наводит печали морская широта, потому что корабль с легкостью летает и скользит по водам; да и богатство, какого надеются от торговли, уже перед глазами, так как и прежде испытания знают добрый исход плавания. Для слушателей более догадливых, без сомнения, понятно это, предложенное в виде вступления. Слову предлежит великое море обозрения Божественных изречений, и на многое богатство ведения есть надежда от сего плавания. Одушевленный этот корабль – Церковь во всей своей полноте с нетерпеливым вниманием устремляет взор на богатство истолкования. Но Кормчий – Слово – не касается прежде кормила, пока не принесена будет полнотою корабля общая молитва, чтобы повеяла на нас сила Святого Духа, воздвигла волны мыслей, и ими повела слово прямо к цели плавания, чтобы таким образом, пустившись в море обозрения, приобрести нам богатство ведения, если по молитвам вашим Дух Святый снидет на слово и наполнит ветрила.
Началом же слова да будет приведение на память богодухновенных речений, которые буквально читаются так: «востах аз отверзли двери Брату моему: руце мои искапаша смирну, персты мои смирны полны» (Песн.5:5) Что живому Слову, разумею чистого и бесплотного Жениха, Который бессмертием и святостью сочетавает себе душу, возможно быть в нас не иначе, как разве кто, умертвив «уды, яже на земли» (Кол. 3, 5), снимет с себя покрывало плоти, и таким образом отверзет Слову дверь, которою вселяется Оно в душу, – это явно не только из божественных учений Апостола, но и из сказанного теперь невестою. Ибо говорит: «востах отверзти Брату моему», сделав для сего руки мои источниками смирны, изливающими из себя аромат, и показав, что смирна наполняет персты мои; так самый способ, которым отверзается дверь Жениху, объясняет в сказанном, то есть «востах», спогребшись «Ему крещением в смерть» (Рим.6,4). Не воздействовало бы воскресение, если бы не предшествовала добровольная мертвость. Добровольность же показывают из рук ее текущие капли смирны и наполненные сим ароматом персты ее. Ибо, по словам ее, не из иного чего в руку входит смирна. Иначе этим подавалась бы та мысль, что означаемое смирною есть нечто зависящее от обстоятельств и непроизвольное. Напротив того, невеста говорит, что руки (а руками означает деятельные движения души) сами источают из себя смирну, – эту произвольно производимую в себе мертвость телесного, выражая сие тем, что исполняется во всех перстах.
Сказывает же, о чем заботится ради добродетели в каждом ее виде отдельно, объясняя сие именованием перстов, так что весь смысл сказанного есть следующий: умерщвлением моих удов, «яже на земли», приобретена сила воскресения, потому что умерщвление таковых удов произведено добровольно, не другим вложена в руки смирна, но по моему истекает произволению, так что и во всех добродетельных предначинаниях, наименованных перстами, таковое расположение усматривается неимеющим недостатка.
Ибо на неусердных последователях добродетели можно видеть, что для одной какой-либо страсти они мертвы, а для других живы; как усматриваем, что иные умерщвляют в себе, если так случится, невоздержание, но со тщанием питают кичливость или другую какую страсть, наносящую вред душе, например: любостяжательность, гневливость, славолюбие или иное сему подобное; а пока живет, к несчастью, это в душе, невозможно показать персты полными смирны, потому что не во всех предначинаниях видимо умерщвление и отчуждение худого. Но как скоро таковые персты все наполнены разумеемою нами смирной, душа и восстает, и отверзает Жениху вход. Посему-то, может быть, и великий Павел, хорошо выразумев Владычнее Слово, говорит, что невозможно вырасти колосу, если зерно не будет прежде разложено смертно (1Кор.15,36), когда проповедует Церкви то учение, что смерти надлежит предупредить жизнь, так что жизни невозможно и явиться в человеке иначе, если не откроет себе входа смертию.
Пoелику естество в нас двояко, одно тонко, духовно и легко, а другое дебело, вещественно и тяжело, то по всей необходимости в каждом из них есть стремление с другим несогласимое и особенное, потому что духовное и легкое имеет свое парение к горнему, а тяжелое и вещественное всегда клонится и несется к дольнему. Посему, так как движения их естественно противоположны, не возможно преодолевать одному из них, пока не изнемогло другое в естественном своем стремлении. Занимающая же средину между ними свободная наша сила и произволение, от себя сообщают и крепость естеству слабеющему и расслабление усиливающемуся.
Ибо на которой стороне будут, той и доставят победу над другою стороною. Так в Евангелии похваляется «верный строитель и мудрый» (Лук. 12, 42); ибо это, по моему рассуждению, есть произволение, хорошо распоряжающееся тем, что в нас; оно похваляется за то, что кормит владычнюю прислугу умерщвлением сопротивных, потому что гибель последних – пища и благоденствие для благорасположенных. Осуждается же «той злый раб» (Матф.24,48), который проводит время с упивающимися, наносит удары и раны Божиим служителям, потому что благоденствие порока – действительный удар для добродетелей. Посему хорошо будет, возревновав о пророческом слове, делать для себя утро тем, чтобы «избивать вся грешные земли, еже потребити от града» (а град – душа) «Господня вся» помыслы, «делающая беззаконие» (Пс.100, 8), которых гибель делается жизнью для лучших. Так смертью живем мы, когда из того, что в нас, как говорит Пророк, одно убивает, а другое животворит Слово, изрекшее: «Аз убию и жити сотворю» (Втор. 32, 35). Как и Павел, умирая, был жив; изнемогая, крепился силами; связанный, совершал течение; будучи нищ, обогащал; и вся содержал, «ничтоже имея» (2Кор. 6, 10), «всегда мертвость... Иисуса в теле нося» (2Кор. 4, 10).
Но возвратимся к предложенному, а именно, что душа смертью восставляется от смерти. Ибо если не умирает, то навсегда остается мертвою и неспособною к жизни. В следствие же того, что умерла, отложив всю мертвость, приходит в жизнь. И учение сие подтверждается предложенным нам изречением, потому что так говорит невеста: «востах аз отверзти Брату моему: руце мои искапаша смирну, персты мои смирны полны».
А что смирна есть знамение смерти, не усумнится никто из занимавшихся Божественными Писаниями. Посему, как смерть восставляет нас от смерти, учение о сем, как полагаю, иные потребуют изложить с большею ясностью. Посему скажем о сем, сколько возможно, придав речи некоторый последовательный порядок. «Вся елика сотвори Бог, добра зело» (Быт. 1, 31), о сем свидетельствуете слово миробытия. А в числе «добраго зело» был и человек, лучше же сказать, более всего украшался он добротою. Ибо что иное было бы так добро, как уподобление пречистой Доброте? Если же «вся добра зело», а в числе всего, или предпочтительно пред всем, добр был и человек, то, без сомнения, в человеке не было смерти. Ибо человек не был бы каким-либо добром, если бы имел у себя печальную черту смертной унылости. Напротив того, как образ и подобие вечной жизни, был он действительно и добр зело, украшаясь светлою чертою жизни. Ему и Божественный рай плодоносием дерев источал жизнь, и Божия заповедь служила законом жизни, обещающим, что не умрет. Но как посреди райского насаждения было древо, источающее жизнь, что и надлежит разуметь о том древе, которого плод – жизнь, так и смертоносное древо, о плоде которого говорится, что он вместе и добро, и зло, и оно было посреди рая. Между тем невозможно, чтобы деревам сим было место в самой середин. Ибо если допустим, что которое либо из двух дерев занимало середину, то другое дерево по всей необходимости исключается, конечно, из среднего места, потому что точное положение середины берется относительно к окружности, когда на равные расстояния удалено от каждой точки крайнего предела. Посему так как у круга средина в точности одна, то, пока круг остается тот же, не могут в средине его иметь места два средоточия. Если будет присовокуплено другое средоточие к предвзятому прежде него, то с перемещением круга по необходимости вне его средины сделается прежняя средина окружности круга, описанного из другого средоточия. Но сказано, что посредине рая оба дерева, одно другому противоположные по силе, разумею древо жизни и то, которого плодом была смерть, и которое Павел наименовал грехом, сказав: плод «греха, смерть» (Рим. 6, 23). Из сказанного надлежит уразуметь следующее учение любомудрия: самая средина Божия насаждения есть жизнь, а смерть и не насаждена, и не укоренена, нигде не имея собственного своего места, насаждается же лишением жизни, когда в живых прекращается причастие лучшего. Итак, пoелику жизнь среди Божиих насаждений, отпадением же от нее вносится естество смерти; то о древе смертоносном, загадочно изложивший любомудренное сие учение, говорит, что оно посреди рая, и о плоде его выразился, что имеет силу смешанную из противоположностей. Ибо одно и то же назвал и добрым, и злым, давая сим разуметь, как думаю, свойство греха. Пoелику всякому греховному действию непременно предшествует какое-либо удовольствие, и от раздражения ли, от вожделения ли бывают страсти, невозможно найти греха, с которым бы не было сопряжено удовольствие; то по сей причине и плод, при погрешительном суждении о добре, именуется добрым, представляясь таковым для поставляющих добро в удовольствии, в последствии же оказывается худым по горькой отрыжке снеди, согласно с словом притчи, которая говорит: «мед каплет от устен» порока, «иже на время наслаждает гортань, последи же горчае желчи» обретается на зло себе усладившимся (Прит. 5, 3–4). Посему, когда человек, оставив всеплодие благ, по преслушанию насытился тлетворным плодом, имя же плоду сему – смертоносный грех, тогда немедленно умер для лучшей жизни, жизнь Божественную обменив на неразумную и скотскую. И пoелику единожды примесилась к естеству смерть, то мертвость вошла и в рождающихся по преемству. От сего и нас прияла в себя мертвенная жизнь, так как самая жизнь наша некоторым образом умерла. Ибо в прямом смысле мертва жизнь наша, лишенная бессмертия. Посему между двумя сими жизнями занимает среду, кто познается среди двух жизней, чтобы истреблением худшей доставить победу не потерпевшей изменения. И человек, как тем, что умер истинной жизни, впал в эту мертвую жизнь, так, когда умирает этой мертвой и скотской жизни, преставляется в жизнь всегда живую, и по этому несомненно, что невозможно придти в блаженную жизнь, не став мертвым греху. По сей-то причине излагается в слове любомудренное учение, что то и другое дерево в одном и том же месте «посреди» так что одно действительно там по естеству, а другое привходит к действительному вследствие лишения. Ибо вследствие приобщения и лишения из того же и в том же бывает превращение и жизни, и смерти; потому что омертвевший для блага живет злу, а соделавшийся мертвым для порока ожил для добродетели. Посему прекрасно делает невеста, что руки свои показывает полными смирны, мертвостию во всяком пороке восставая отверзть вход в себя Слову. Слово же, вселяемое ею в себя, есть жизнь. Но до такой высоты рассмотренным нами восхищена будучи душа, обращающая взор к Богу, как говорит Павел, не познала еще, как должно было познать (1Кор. 13, 12), «и не у помышляете себе достигшею», но поспешает к тому, что еще выше, «в предняя простираяся» (Филип. 3, 13).
И связь последующих слов дает повод сие разуметь о невесте, сказав: «на руках заключены отверзох аз Брату моему», она присовокупила: «Брат мой прейде, душа моя изыде в слово Его». Ибо сим поучает нас, что в рассуждении силы, превышающей всякий ум, один есть способ постижения: ни на чем постигнутом не останавливаться, но, ища всегда большего, нежели что постигнуто, ничем не удовлетворяться. Ибо соделавшаяся полною смирны, всеми предначинаниями жизни (которые в переносном смысле именует перстами), давая видеть свое омертвение для зла, и добровольное рачение о добродетели показавшая тем, что «руце» сами из себя «искапаша смирну», говорит, что руки ее коснулись ключа, то есть извещает, что дела ее близки к тому узкому и тесному входу, ключ от которого Слово вручает подобным Петру. Посему тем и другим отверзает себе дверь царствия – и руками, которыми означаются дела, и ключом веры. Ибо при посредстве того и другого, разумею дела и веру, уготовляется нам Словом ключ царствия. Посему, когда надеялась, подобно Моисею, что лице Царя откроется ей явственно, тогда Желанный превзошел ее постижение.
Ибо говорит: «Брать мой прейде», не оставляя последующую за Ним душу, но привлекая ее к Себе. Ибо «душа моя изыде в слово Его». Блаженно это исшествие, которым исходит душа, последующая Слову! «Господь сохранит исхождение твое и вхождение твое», говорит Пророк (Пс.120, 8). Ибо вот действительно исхождение и вхождение, сохраняемое Богом для достойных! Исхождение из того, в чем пребываем, делается вхождением в превысшие блага. Сим-то исхождением «изыде душа», прияв вождем Слово, изрекшее: «Аз есмь дверь и путь», – и: «Мною аще кто внидет, и внидет, и изыдет», никогда не прекращая вхождения и не переставая исходить, но непрестанно преспеянием входя в превысшее и всегда позади себя оставляя постигнутое. Так и мимо Моисея прошло тогда оное желанное лице Господа; так душа законодателя, последуя за предшествующим Словом, всегда оказывалась вне того, в чем была дотоле.
Ибо кто не знает оных восхождений, какими восходил Моисей, всегда делавшийся великим и никогда не останавливавшийся в возрастании в большее? Возрастал он в начале, когда выше египетского царства поставил «поношение Христово», избрав «паче» злострадать «с людьми Божиими, нежели имети временную греха сладость» (Евр.11, 25–26).
Возрастал еще, когда видя, что египтянин притесняет еврея и, подвизаясь за израильтянина, предает смерти иноплеменника. Конечно же, уразумеешь в этом способ возрастания, подведя историю под иносказательный взгляд. И еще Моисей стал выше себя самого, любомудрием в пустыне долгое время сохраняя жизнь неоглашенною, потом просвещается огнем в купине. Прежде сего обнажает стопы свои от мертвой обуви, истребляет жезлом египетских змиев, избавляет соплеменников от фараонова мучительства, путеводится облаком, разделяет море, потопляет мучительство, услаждает Мерру, утучняет камень, насыщается ангельскою пищею. Слышит глас труб, отваживается идти на горящую гору, достигает вершины, входит в облако, проникает во мрак, в котором был Бог, приемлет Завет, делается неприступным солнцем для приближающихся, осиявая светом лица. И как изобразить кто словом все его восхождения и многоразличные ему Богоявления? Однако же при столь великих и многих дарованиях, после стольких опытов, на столько возвысившись к Богу, имеет еще ненасытимое вожделение большего и умоляет Бога дозволить увидеть Его лицом к лицу. И хотя засвидетельствовало уже Слово, что сподобился личного собеседования с Богом, однако ж и то, что говорит с Ним как с другом, и бывшая у Моисея «усты ко устом» (Числ.12, 8) беседа с Богом, не останавливают в нем пожелания еще высших даров. Напротив того, говорит: «аще обретох благодать у Тебе», покажи мне Себя ведомо; и Обещавший даровать просимую благодать, Сказавший: «вем тя паче всех» (Исх. 33, 16–17), проходит мимо его, покрытого Божественною рукою на божественном месте в камне, чтобы по прошествии Бога увидел только «задняя» (Исх. 33,23). А сим, как думаю, научает слово, что вожделевающий видеть Бога, всегда последуя Ему, видит желаемое, и зрение лица Божия есть непрестанное шествие к Богу, успешно совершаемое хождением в след Слова. Посему так и теперь, когда душа восстала смертно, когда стала полна смирны, когда делами подвигла руки к ключу и надеялась уже Желанного ввести к себе в дом, тогда Желанный проходит мимо, душа же исходит, не оставаясь более, где была, но последуя Слову, ведущему вперед.
Последующая же речь еще более подтверждает усмотренный нами смысл, а именно, что величие естества Божия познается не из того, что о нем постигается, но из того, что оно превосходит всякое представление и всю силу постижения. Ибо душа, выступая уже из естества, чтобы ни в чем обычном не встречать препятствия к ведению невидимого, не останавливается, ища необретаемое, и не умолкает, призывая невыразимое. Она говорит: «взысках Его, и не обретох Его». Да и как может быть обретено, что не показывает в себе ничего познаваемого: ни вида, ни цвета, ни очертания, ни количества, ни места, ни наружности, ни повода к догадке, ни подобия, ни сходства, но, обретаясь всегда вне всякого пути к постижению, всячески избегает уловления ищущих? Посему невеста говорит: «взысках Его» изобретательными силами души, в умозаключениях и понятиях; и непременно оказывался вне их, убегая от приближения мысли. Но кто оказывается всегда не имеющим такой отличительной черты, по которой может быть познан, тот может ли быть заключен в какое-либо именовательное означение? Посему то невеста примышляет всевозможной силы имена к означению неизреченного блага; но препобеждается всякая выразительная сила слова и оказывается малою пред истиною. Посему продолжает: призывала я, сколько могла, примышляя речения, указывающая на неизреченное блаженство, но Он всегда был выше того, на что указывалось означаемыми Так, например, поступает и великий Давид, многократно тысячами имен призывая Божество и признавая себя препобежденным истиною. Ибо говорит: «щедр Ты, Боже, и милостив, долготерпелив и многомилостив» (Пс.102,8) и истинен, «крепосте моя, утверждение, прибежище и сила, помощник, защититель, рог спасения» (Пс.17, 2–3), – и подобное сему. И потом исповедует не то, что имя Его по всей земли познается, но что все Ему удивляются. Ибо говорит: «яко чудно имя Твое по всей земли» (Пс.8, 2). Так и Маною Ангел, предрекший о сыне его, когда был спрошен об имени, отвечал: «то есть чудно» (Суд. 13, 18) и выше того, что может вместиться в человеческом слухе. Посему и душа зовет Слово, сколько может, но может не столько, как ей желательно; ибо желалось бы ей большего, нежели сколько возможно. Впрочем, и пожелает сего не столько, сколько оно вожделенно, но сколько у произволения сил пожелать. Посему, так как призываемый не достижим стремлению зовущего, то по этой причине говорит: «звах Его, и не послуша мене».
А что невеста присовокупляет к сказанному, то, хотя с первого взгляда имеет мрачный вид, однако же, кажется мне, клонится к той же цели, и касается восхождения в высшее. Ибо невеста говорит: «обретоша мя стражие обходящий во граде, бита мя, язвиша мя, взяша верхнюю ризу от Мене стражие стеннии». Иным покажется, может быть, что сетующей больше, нежели веселящейся, приличны сии речения: «биша, язвиша, взяша верхнюю ризу»; но для того, кто с точностию вник в смысл произнесенного, это – слова величающейся превосходствами. В таком случае речь сия сделается для нас ясною.
Не задолго пред сим в сказанном Писание свидетельствует о невесте, что она чиста от всякого прикровения, когда говорит от лица невесты: «совлекохся ризы моея, како облекуся в ню?» А здесь сказывает еще, что сняли с нее верхнюю ризу, которая с головою прикрывает и лице, как история говорит и о Ревекке (Быт.24, 65). Посему, как же обнаженная от всякой одежды имеет еще верхнюю ризу, которую берут теперь у ней стражи? Не ясно ли видно из сказанного, как успешно с того времени взошла еще на большую высоту? Ибо совлекшая с себя ветхую ризу, и сложившая все одеяние в такой мере делается чище себя самой, что по сравнению с недавнею ее чистотою, по-видимому, и не совлекала одежды, но опять находит на себе нечто такое, что можно сложить и после оного обнажения. Так восхождение к Божеству показывает, что имеет на себе более дебелого в сравнении с тем, что находимо было непрестанно. Посему описанное выше обнажение от оной ризы сравнительно с настоящею чистотою, как покров, снова снимается с невесты обретающими ее. А это суть «стражие обходящии во граде», град же – душа; с нее при побоях и нанесении язв снимают верхнюю ризу те, делом которых – стеречь городские стены.
Посему, что это снятие верхней ризы есть нечто доброе, чтобы око, освобожденное от покрывала, беспрепятственно устремлялось на желанную красоту, в этом никто не усомнится, взирая на Апостола, который отъятие покрывала приписывает силе Духа, говоря: «внегда же обратятся ко Господу, взимается покрывало. Господь же Дух есть» (2Кор. 3, 16–17). А что приуготовляющее к благу, конечно, само есть благо, не усомнится также никто из умеющих иметь в виду последствие. Посему, если отъятие покрывала есть благо, то благом, без сомнения, будут и удар и язва, служащие к успешному отъятию. Но пoелику по ближайшему понятию речениями сими выражается некоторая неприятность (слова «биша мя, язвиша мя» показывают болезненное чувство), то хорошо будет заметить сперва употребление сих речении Святым Писанием, не встречается ли где упоминание их к лучшему, и потом уже рассмотреть силу сказанного здесь.
Как Премудрость спасает душу юного от смерти? Что советует делать, чтобы не умер юный, выслушаем у самой Премудрости. «Аще жезлом биеши его, – говорит она, – не умрет. Ты бо побиеши его жезлом, душу же его избавиши от смерти» (Прит. 23, 13–14). Посему речение: «биша» прилично истолковать словом: бессмертие, как говорит Слово»: аще жезлом биеши, не умрете»; и невозможно иначе спастись душе его от смерти, если не будет побит жезлом. Так прекрасное дело – быть битым; доказывается это сказанным нам, потому что действительно прекрасное дело – спастись душе от смерти. Так, по словам Пророка, делает и Бог, оживляя тем, что убивает, и исцеляя тем, что поражает.
Ибо говорит: «Аз убию и жити сотворю: поражу, и Аз исцелю» (Втор.32, 39). Поэтому и великий Давид утверждал, что от такого жезла бывает не удар, но утешение, говоря: «жезл Твой и палица Твоя, та мя утешиста» (Пс.22, 4). Ими совершается и уготование Божественной трапезы и все, что по порядку содержит в себе сие псалмопение: елей на главу, вино в чаше, которым производится трезвенное упоение, и милость, прекрасно преследующая Пророка, и долгота дней в дому Божием. Посему, если это доставляет сладостный оный удар и по приточному учению, и по слову Пророка, то благо терпеть удары от жезла, от которого обилие таких благ.
Но исследуем лучше оставленное нами прежде сказанного теперь. Слово «прейде», и для невесты, желающей объять Его, делается не достижимо; но «прейде» не для того, чтобы и оставить ту, мимо которой прошло, а чтобы паче привлечь ее к Себе. Ибо невеста говорит: «душа моя изыде в слово Его». Посему сперва исходит из того, в чем душа была, и потом обретается стрегущими город. Ибо говорит: «обретоша мя стражие обходящий во граде». Итак, если обрели ее адские беды, если сказывает о себе, что обретена разбойниками, то тяжело стать обретением подобного сему. Ибо «тать не приходит, разве да украдет и убиет, и погубит» (Ин.10,10). Если же обретают ее «стражие обходящии во граде», то она, без сомнения, весьма блаженна, по причине такового обретения. Ибо кто обретен стражем, тот не может быть украден разбойниками. Посему, какие же это «стражие»? Другие ли какие, или, без сомнения, служители Того, Кто есть «храняй Израиля» (Пс.120, 4), – Того, Кто хранением покрывает «десную руку» (Пс.120,5), – Того, Кому вверено «от всякого зла сохранить душу» (Пс.120,7)? Этот Страж «вхождения и исхождения» (Пс.120,8) есть Страж града, о котором сказано: «аще не Господь сохранит град, всуе бде стрегий» (Пс.126, 1). Посему «служебни дуси, в служение посылаеми за хотящих наследовати спасение» (Евр. 1,14) указуются в слове под именем «стражей», обходящих град. Душа же, как сказано, есть град, Божие жилище. Итак, ими, говорится, обретена душа, как некогда обретена добрым Пастырем та овца, о которой, по слову Господа, все Ангельские лики подвиглись к веселию. Так обретена некогда со светильником и драхма, о которой радуются все друзья и соседи. Таким обретением делается и Давид, раб Господень, как и псалмопение говорит от лица Божия: «обретох Давида раба Моего, елеем святым Моим помазах его» (Пс.88, 21).
Послушаем, чего сподобляется он, когда стал достоянием Обретшего. «Рука Моя, – говорит Бог, – заступит его, и мышца Моя укрепит его» (Пс.88,22). «Изсеку от лица его враги его, и ненавидящая его побежду» (Пс.88,24), и все, что еще содержит в себе список благословения. Посему прекрасное дело – быть обретенным обходящими град – душу – Ангелами:
А так разуметь подает мысль великий Давид, говоря: «ополчится Ангел Господень окрест боящихся Его, и избавит их» (Пс.33,8). Посему сказавшая: «стражие мя биша», хвалилась, что некое приращение сделано ею в преспеянии шествия к горнему. Если же сказывает, что понесла и язвы, то сими словами изображает глубоко в ней Божественным жезлом отпечатленный образ; потому что действие духовного жезла принимает на себя не поверхностно, так чтобы не можно было узнать и места, где наложен был жезл, но вследствие язвы значительным оказывается удар, которым хвалится невеста. Сказанное же ею подобно следующему: Божественный оный жезл и утешительная палица, нанесением ударов производящая исцеление, есть Дух; плод Его, – как все иные блага, исчисленные Павлом, так вместе с иными и наставник добродетельного жития – воздержание. Так и Павел, помеченный таковыми ударами, восхищаясь сими язвами, сказал: язвы Христовы «на теле моем ношу» (Гал.6, 17). Итак, ясно стало из сказанного нам, что прекрасное дело – и язва, с которою отнята у невесты верхняя риза, так что красота души у нее открыта, и одеяние не помрачает ее более.
Но повторим снова, кратко изложив, содержание сказанного. Душа, возводящая взор к Богу и восприявшая в себя добрую приверженность к нетленной красоте, имеет в себе обновляемое всегда вожделение высшего, никогда не ослабляя приверженности пресыщением. Посему не перестает всякий раз простираться «в предняя», оставлять то, что занимает ее, проникать в более внутреннее, где еще не была, и всякий раз кажущееся ей удивительным и великим унижать пред последующим, потому что непрестанно приобретаемое непременно прекраснее приобретенного прежде. Так и Павел умирал ежедневно (1Кор. 15, 31), потому что всякий раз вступал в новую некую жизнь, делаясь всегда мертвым для прошедшего и предавая забвению сделанное. Потому и невеста, поспешающая к Жениху, преспеянию в большем не находит никакой остановки; творит из уст сады шипков, источающие ароматы; уготовляет пищу Владыке твари, собственными своими угощая Его плодами. Источает вертограды, делается кладезем «воды живы». По свидетельству Слова оказывается «вся добра» и без порока. Опять, став выше и сего, ощущает велелепие от приближающегося Слова, у которого глава исполнена росы, и ночные капли составляются в волосах. Умывает ноги, совлекает с себя ризу, из рук источает капли смирны. Простирает руки к ключу, отверзает вход, ищет Неуловимого, глашает Недостижимого. Обретают ее стражи; от них принимает на себя поражающий жезл, уподобляется камню, о котором говорит пророк: «порази камень, и потекоша воды» (Пс.17, 20).
Смотри, на какую высоту взошла невеста. Поэтому, как от Моисея утес, терпит удары, чтобы, подобно ему, и самой источать жаждущим слово, одождив его из язвы. Потом сверх этого обнажает красоту лица, когда стражи взяли у нее верхнюю ризу. Вот что в этом месте могли мы понять. Но нимало не позавидуем, если у кого при помощи Открывающего сокровенные тайны составится на предложенное более душеполезный взгляд.
А, может быть, скажет иной, что с предлагаемыми изречениями имеет нечто общее и Исаино видение. Разумею же то видение, когда, по смерти прокаженного царя увидел, как говорит Исаия, Седящего велелепно на высоком и превознесенном Престоле, вида, величия и образа Которого не мог объять взором. Ибо если бы объял, то, без сомнения, сказал бы, как и сделал в рассуждении прочего им виденного, исчислив крыла, описав стояние и полет. Но Пророк говорит только, что слышал голос, когда от песнопения Серафимов «взяся наддверие и дом наполнися дыма» (Ис.6, 4), и одним из Серафимов вложен в уста Пророку горящий угль, по совершении чего не уста только, но и слух очищаются к принятию слова. Ибо как здесь невеста говорит, что «биша и язвиша» ее «стражие» и таким образом обнажили от покрова верхней ризы; так и там вместо верхней ризы вземлется наддверие, чтобы Пророку беспрепятственным сделалось обозрение того, что во святилище; а вместо стражей именуются Серафимы, вместо жезла – угль, а вместо биения – жжение.
Но и для невесты, и для души Пророка один общий конец – чистота. Посему, как Пророк не чувствует боли от жжении углем, но просвещаясь им, славится; так и здесь невеста не на боль от биения жалуется, но хвалится приращением дерзновения, отъятием покрывала, которое в слове наименовано верхнею ризою. Но можно в предложенном находить и другой некий смысл, не противоречащий рассмотренному. Душа, исшедшая «в слово Его» и ищущая необретаемого, призывающая Того, Кто недостижим для всей значительности именований, узнает от стражей, что любит она недостижимого, вожделевает необъятного. Они то некоторым образом бьют и язвят безнадежностью желаемого душу, признавшую, что вожделение есть несовершенное и неуслаждающее добро. Но верхняя риза печали взимается дознанием, что преспевать всегда в искании и никак не прекращать восхождения есть истинное наслаждение желанным, когда непрестанно исполняемым вожделением порождается новое вожделение высшего. Посему, как скоро вземлется верхняя одежда безнадежности и душа видит, что превосходящая чаяние и неописанная красота Возлюбленного во всю вечность веков обретается всегда совершеннейшею, тогда приходит в сильнейшее желание и чрез дщерей Иерусалимских открывает Возлюбленному расположение сердца, а именно, что, прияв в себя избранную стрелу Божию, уязвлена в сердце острием веры, смертельно устрелена любовью. А по слову Иоаннову: «Бог Любы есть» (1Иоан. 4, 8). Ему подобает слава и держава во веки веков! Аминь.
Беседа 13. Толкование на Песн. 5, 8–12
Песн.5:8. Заклях вы, дщери иерусалимския, в силах и в крепостех селеных: аще обрящете Брата моего, что возвестите Ему? Яко уязвлена любовно аз есмь.
Песн.5:9. Что Брат твой от брата, добрая в женах? Яко тако закляла еси нас?
Песн.5:10. Брат мой бел и чермен, избран от тем.
Песн.5:11. Глава Его злато Кефаз, власы Его кудрявы, черны яко вран.
Песн.5:12. Очи Его яко голубицы на исполнениих вод, измовени во млеце, седящия в наполнениих вод.
Кто чрез Моисея постановил таинства закона, а на себе самом исполнил весь закон и пророков, как говорит в Евангелии: «не приидох разорити закон, но исполнити» (Матф.5:17). Кто воспрещением гнева изгладил и мысль об убийстве, истреблением пожелания изгнал мерзость прелюбодеяния, Тот извергает из жизни и проклятое клятвопреступление запрещением клятвы, приведя в бездействие эту косу. Ибо невозможно совершиться нарушению клятвы, когда нет клятвы. Почему говорит: «слышасте, яко речено бысть древним: не во лжу кленешися, воздаси же Господеви клятвы твоя. Аз же глаголю тебе, – продолжает, – не клятися всяко: ни небом, яко престол есть Божии: ни Иерусалимом, яко град есть Великаго Царя. Ниже главою твоею кленися, яко не можеши власа единаго бела или черна сотворити. Буди же слово ваше: ей, ей: ни, ни: лишше же сею, от неприязни есть» (Матф.5:33–38). Но душа, по свидетельству Песни песней, достигшая совершенства и сложившая с себя душевное покрывало при совлечении ветхой ризы, сбросившая с лица «верхнюю одежду», под которою разумеем всякую исполненную сомнения и колеблющуюся мысль, так чтобы чисто и без сомнении взирать на истину, заклинает дщерей Иерусалимских не Престолом Божиим, который Писание называет небом, не царственным Божиим градом, которому имя Иерусалим, и не тою досточтимою главою, которой волосы не могут сделаться ни белыми, ни черными, но переносит клятвы на село, заклиная отроковиц силами сельными, говоря: «заклях вы, дщери иерусалимския, в силах и крепостех сельных». А та, о которой вполне засвидетельствовано, что она добра и чиста от всякого порока, не произносит ничего излишнего – такого, что принадлежит к части неприязненного, напротив же того изглашает слово, которое от Бога, от Которого, по слову Михея, «аще что благо, и аще что добро» (Зах. 9, 17), и ничего кроме этого. Сие явно всякому, кто по свидетельству Владычнему изучил преимущества, какие имеет невеста, потому что она оставила все запрещенные виды клятвы и не заклинает отроковиц ни царственным городом, ни Престолом Великого Царя (а из сего научаемся, сколько надлежит нам удерживаться от дерзкого употребления имени Божия в клятвах: потому что подается нам совет не упоминать в клятвах ни Престола, ни города), сверх сего щадит даже и честную главу, которую в последствии описывает в речи золотою, и о волосах которой говорит, что они ни белы, ни черны (ибо как золоту почернеть или принять на себя белый цвет?), без сомнении, потому что предлагает девам такую некую клятву, которая и евангельскому закону не противоречит и служит поводом к похвале поклявшихся, по слову Пророка, который говорит: «похвалится всяк кленыйся Им» (Пс. 62, 12). Посему смысл сказанного не выступает из того двоякого способа удостоверять в истине, какой угодно предлагать евангельскому закону, говоря: «буди слово ваше: ей, ей; и: ни, ни» (Мф.5:33). Посему, если употреблять в числе клятвенных выражений запрещается именование Царского Престола, запрещается и название города, в котором пребывает Царь, а также и выражение: истинная глава – воспрещается к употреблению в клятве, дозволяются же только слова: «ей» и «ни»; так как при том и другом речении истина наравне усматривается с словом: ей, – то сделается явным, что и теперь заклинание, налагаемое невестою на отроковиц ограничивается тем значением слова: ей, в котором оно употребляется, когда надобно им подтвердить соизволение души нашей.
Читается же сие так: «заклях вы, дщери иерусалимския, в силах и крепостех сельных: аще, обрящете Брата моего, что возвестите ему? Яко уязвлена любовно аз». Хотя слова сии рассмотрены уже прежде, как требовала того последовательность мыслей, однако же и теперь вкратце сказано будет представляющееся нам. Апостол говорит, что клятва есть непреложная некая вещь (Евр. 6, 18), утверждающая собою истину и, по его определению, она в дознанном «всякому прекословию кончина во извещение есть» (Евр. 6,16). Посему невеста налагает на деве заклинание, чтобы ненарушимо сохраняли, что говорится им.
Но пoелику клянется всякий «болшим», как говорит Апостол (Евр. 6,16), ибо никто не станет клясться тем, что малоценнее его, то надлежит рассмотреть, что большее указуется невестою в ее клятве отроковицам: «заклях вы, – говорит она, – дщери иерусалимския в силах и крепостех сельных». Итак, что же в этом высшее нас? Не сомневаемся, что под именем «села» в переносном значении разумеется мир, потому что Господь так и наименовал и протолковал мир (Матф.13, 38). Посему какие же многие силы и крепости мира представлены в клятве такими, что надлежит признавать их большими нас, чтобы получила силу к утверждению истины клятва, в которой клянутся большим? Поэтому к уяснению предложенного необходимо будет присовокупить другой перевод, иначе толкующий речения, именно следующий: «заклях вы, дщери иерусалимския, сернами и оленями сельными». Так из этих наименований, которые в клятве берутся в подтверждение истины, познаем, в чем крепость, и в чем сила мира сего. Два в человеке качества делают его своим Богу. Первое – непогрешительность в определении о Действительно-Сущем, чтобы обманчивыми предрассудками не вовлекаться в языческие и еретические мнения о Божестве, – и это в подлинном смысле есть: «ей». Другое же – чистый помысл, не дающий места всякому страстному расположена в душе, – и это также не чуждо слову: «ей». Посему при этом двояком отношении человека к благам (из которых одно производит, что человек обращает взор на Действительно-Сущее, а другое отгоняет вредоносные для души страсти), напоминание о сернах и оленях в образах дает познавать силу. Ибо серна непогрешительно видит, олень же имеет способность пожирать и истреблять гадов. Сие то: «ей» произносит невеста девам, то есть, что должно благочестно взирать на Божественное и протекать жизнь чисто – в бесстрастии.
Если преуспеваем в этом, утверждается в нас непреложная сия вещь: «ей». Вот та клятва, удостоверяющая в истине, которою хвалится в себе «всяк кленыйся», как говорит пророк. Ибо действительно, кто приобрел в себе несомненный успех в рассуждении того и другого (и слова веры, когда непогрешительно взирает на истину, и образа жизни, когда делается чистым от всякой скверны порока), тот клянется «Господеви», что не взыдет «на одре постели», не даст «сна очима своима, и веждома дремания, Дóндеже обрящет» в себе «место Господеви», сделавшись селением Живущему в нем (Пс. 131, 2–5).
Итак, если и мы чада Вышнего Иерусалима, то послушаем наставницы невесты, как можно увидеть Желанного?
Посему, что же говорит она? Если наложим на себя это заклятие быть «в силах» зорких серн и в «крепостех» истребителей порока оленей, то при этом возможно увидеть чистого Жениха, сего стрельца любви, и душа каждого скажет Ему: «уязвлена любовью аз есмь». А что язвы любви прекрасны, дознаем сие и из притчи, которая говорит: вожделенны «язвы друга», худы же «лобзания врага» (Прит.27, 6). Но кто Друг, чьи язвы предпочтительнее лобзании врага, – сие явно всякому и не знающему тайн спасения. Истинный и прочный Друг Тот, кто не переставал любить нас, бывших еще врагами. Неверный же и жестокий враг, кто ничем не обидевших доводит до смерти. Язвою казалось первозданным запрещение зла, делаемое заповедью; потому что язвою было признано отчуждение от приятного: а вызов на приятное и видное на взгляд почтен лобзанием.
Но опыт показал, что мнимые язвы друга были полезнее и вожделеннее лобзаний врага.
Итак пoелику прекрасный Любитель наших душ «составляет» свою любовь, по которой еще «грешником нам сущим Христос умре за ны» (Рим. 5, 8), то посему и невеста, взаимно возлюбившая Возлюбившего, показывает в себе глубоко лежащую стрелу любви, то есть общение с Божеством Жениха. Ибо, как сказано, «Бог Любы есть» (1Иоан. 4,8), жалом веры входящая в сердце. А если надобно сказать и имя сей стрелы, то скажем, чему научились у Павла, а именно, что стрела сия есть «вера любовию споспешествуема» (Галат. 5, 6).
Но это пусть принимает каждый, как ему кажется. Рассмотрим же и вопрос, предложенный девами наставнице: «что Брат твой паче брата, добрая в женах? Брат твой от брата, яко тако закляла ecи нас?» По моему мнению, изречение сие, как можно догадываться по связи с тем, что прежде исследовано, заключает в себе такой некий смысл.
Пoелику девы видели прекрасное исшествие души невесты, когда прилепилась к Слову изрекшая: «душа моя изыде в слово Его», и узнали, что исшедшая искала Необретаемого по признакам и призывала, взывая Невнимавшему наименованиям, то посему говорят, как нам узнать Его, не обретаемого ни по одному отличительному признаку, когда Он призываемый не внемлет, и взысканный не дается в обладание? Посему и ты сними с очей наших покрывала, как поступили с тобою городcкие стражи, чтобы и у нас было какое-либо путеуказание к Искомому? Скажи, кто брат твой, сколько возможно это в отношении к Его естеству. По каким-нибудь знакомым приметам дай нам напутствие к Его познанию ты, исполненная добра и потому соделавшаяся доброю в женах. Ознакомь нас с Искомым, и научи нас, по каким признакам отыскивается Невидимый, чтобы известить нам Его о стреле любви, которою уязвлена ты в средину сердца и сладостным мучением увеличиваешь в себе страсть.
Лучше же изречение это повторить опять буквально, чтобы соответствовала и мысль, выраженная словами: «что Брат твой паче брата, добрая в женах? Что Брат твой от брата, яко тако закляла еси нас?» Поэтому послушаем той, с которой вовсе снята верхняя риза, и которая без покрывала душевным оком взирает на истину. Как описывает им Искомое? Как изображает словом черты Желанного? Как взорам дев представляет Незнаемого. Пoелику во Христе есть и созданное, и несозданное: несозданным же в Нем называем присносущное, предвечное и творящее все существа, а созданным по домостроительству о нас сообразное с телом «смирения нашего» (Фил. 3, 21), лучше же сказать (понятие об этом приличнее изложить в слове самыми Божественными речениями), несозданным называем сущее «в начале Слово, Им же вся быша, и без Него ничтоже бысть, еже бысть» (Иоан.1,1–3), а созданным – Слово, со делавшееся плотно и вселившееся «в ны» (Иоан.1,14), чья слава, обнаружившаяся и по воплощении Его, дает видеть, что «Бог явился во плоти» (1Тим.3,16), конечно, «Бог единородный, сый в лоне Отчи» (Иоан. 1, 18); ибо так сказал Иоанн: «видехом славу Его» (видимое было человек, но познаваемое в видимом Апостол называет славою), «яко Единороднаго от Отца исполнь благодати и истины» (Иоан.1,14); – итак, пoелику несозданное во Христе предвечно, присносущно, для всякого естества совершенно непостижимо и неизглаголанно, а явленное нам во плоти может несколько входить в наше познание, то посему наставница на это всегда обращает внимание, и о всем том ведет речь, что может вместимым сделаться для слушающих; разумею же «велию благочестия тайну», по которой «Бог явися во плоти, Иже, во образе Божий сый» (Фил. 2, 6), и в рабием зраке плотию пожив с людьми, пoелику единожды в начатке приял на Себя смертное естество плоти, которое заимствовал чрез нерастленное девство, всегда освящает нетлением общий состав естества чрез вступающих с Ним в единение приобщением Таинства, питая тело Свое – Церковь, и приличным образом счиневая с общим телом члены, порождаемые верою в Него, все производит благолепно, как следует и как удобно, соделав верующих очами, устами, руками и прочими членами.
Ибо так говорит Павел: «тело едино есть, уды же имать много» (1Кор.12,12), и не все уды состоят в том же чине, но кто оком в теле, тот не пренебрегает руки; и кто – глава, тот не отвергает ног, а, напротив того, все тело из членов разнообразием действий срастворяется само в себе, так что члены не разногласят с целым. Предложив мысли сии загадочно, Апостол приводит речь в большую ясность, сказав: «положи Бог в церкви Апостолов, Пророков, учителей» и пастырей к совершению святых в дело служения, в созидание тела Христова: Дóндеже достигнем ecи в соединение веры и познания Божия, в мужа совершенна, в меру возраста исполнения Христова (Ефес.4,11–13). И еще продолжает: всеми мерами возрастем «в Него, Иже есть глава Христос: из Негоже все тело составляемо и счиневаемо приличне, всяцем осязанием подаяния, по действу в мере единые коеяждо части, возращение тела творит в создание самого себе любовию» (Ефес.4,15–16). Посему, кто имеет в виду Церковь, тот имеет в виду Самого Христа, Который приумножением спасаемых созидает и возращает Себя Самого. Поэтому сложившая покрывало с очей чистым оком взирает на неизреченную красоту Жениха, и вследствие сего уязвлена нетелесною и разжженною стрелою пламенной любви; потому что усиленная любовь называется пламенною, такою любовью, какой никто не стыдится, когда стреляние ее бывает не плотское, а, напротив того, всякий хвалится паче язвою, когда в глубине сердца приемлет острие невещественного пожелания. Сие то и сделала невеста, говоря отроковицам: «уязвлена любовию аз есмь».
Посему пришедшая в такую меру совершенства, пoелику должна была и девам показать красоту Жениха, говорит не то, что было в начале (слово не имело и возможности открыть неизреченное), но руководит деве к совершившемуся для нас Богоявлению во плоти. Так поступил и великий Иоанн, умолчав о том, «еже бе исперва», но тщательно поведав о том, «еже видехом и слышахом, и руки наша осязаша, о Словеси истины» (1Иоан.1,1). Посему невеста говорит им:
Песн.5:10. Брат мой бел и чермен, избран от тем.
Песн.5:11. Глава Его злато Кефаз, власы Его кудрявы, черны яко вране.
Песн.5:12. Очи Его яко голубицы на исполнениих вод, измовени во млеце, седящия в наполнениих воде:
Песн.5:13. ланиты Его аки фиалы аромат, прозябающая благовоние; устне Его крины, каплющей смирну полну.
Песн.5:14. Руце Его обточены златы, наполнены Фарсиса, чрево Его сосуд слоновый на камени сапфирове.
Песн.5:15. Лыста Его столпи марморовы, основани на степенех златых, вид Его яко Ливан, избран яко кедрове.
Песн.5:16. Гортань Его сладость, и Весь желание: Сей Брат мой, и Сей Ближний мой, дщери иерусалимли.
Все это, из чего составлено изображение красоты, показывает не невидимое и непостижимое в Божеств, но то, что открылось по домостроительству, когда видим был на земле, жил с людьми, облекшись в естество человеческое, отчего, по апостольскому слову, «и невидимая Его творенми помышляема видима суть» (Рим.1, 20), открываясь в устроении церковного мира. Ибо то же мироздание – и устроение Церкви, в которой, по слову Пророка, творится «небо ново» (Ис.65,17), то есть, как учит Павел, «утверждение веры во Христа» (Кол.2,5), и уготовляется «земля нова», пиющая сходящий на нее дождь, и созидается иной человек, рождением свыше «обновляемый по образу Создавшего его» (Кол.3,10); происходит другое естество светил, о которых сказано: «вы есте свет миpa» (Матф.5,14), – и: «в нихже являетеся, якоже светила в мире» (Филип.2, 15); и много звезд возсиявает на тверди веры. И не то достойно удивления, что в этом новом мире перечисляется и поименовывается Богом множество звезд, которых имена, сказует Творец таковых звезд, написаны на небесах. Ибо слышу, что Зиждитель сей новой твари так говорит собственным Своим светилам: «имена ваша написана суть на небесех» (Лук. 10, 20). Посему не это одно составляет необычайность новой твари, что в ней множество звезд зиждется Словом, но что творятся и многие солнца, озаряющая вселенную лучами добрых дел; ибо так говорит Творец таковых солнцев: «да просветится свет ваш пред человеки» (Матф.5,16), – и: «тогда праведницы просветятся яко солнце» (Матф.13,43). Поэтому, как тот, кто, взирая на чувственный мир, и уразумев премудрость, проявляющуюся в красоте существ, из видимого заключает о красоте невидимой, об Источнике премудрости, излиянием которого составилось естество существ; так и тот, кто обращает взор на этот новый мир церковного созидания, вместимым и постижимым для нашей веры руководясь в ведении к невместимому, усматривает Того, Кто есть и соделывается «всяческая во всех». Посему то, так как к душе восходящей к совершенству, души-девы обращаются с этою просьбою соделать для них знаемым вожделенного, она описывает девам признаки Искомого, открытые нам в деле спасения, всю Церковь соделав единым телом Жениха, в описании красоты каждому из членов указует особое некое значение; из всего же этого, обозреваемого по частям, составляется красота тела.
Посему началом учения полагает близкое и доступное нам; ибо оглашение начинает телом, как поступил и Матфей; с Авраама и Давида начав родословие таинства по плоти, соблюл он великому Иоанну, чтобы тем, которые уже обучены сим начаткам, благовествовал он и о начале умопредставляемом от вечности, и о Слове уразумеваемом в этом начале. Сими же понятиями невеста тайноводствует отроковиц, по тому что разумение наше не прежде возводится к непостижимому и неопределимому, как объяв верою явленное открыто. А это явленное есть естество плоти. Ибо, сказав: «Брат мой бел и чермен», невеста смешением сих двух цветов изображает в слове отличительное свойство плоти. Это же сделала она и прежде, когда наименовала Жениха яблоком, у которого наружный цвет усматривается смешанным из того и другого, потому что яблоко и бело, и красновато, и его краснота, как думаю, гадательно указует на естество крови.
Но пoелику всякая плоть образуется одинаковым способом, и вступающим в жизнь сию посредством рождения пролагается путь к зачатию непременно браком, – то, чтобы кто, и в тайне благочестия допустив плотское рождение, не поползнулся мыслию на дела и страдания естественные, рождение и оной плоти представив мысленно однородным со всяким другим; – по сему самому о Приобщившемся плоти и крови, хотя исповедала невеста, что он и «бел и чермен», двумя цветами давая разуметь естество тела, однако сказует, что зачатие Его произошло не подобным обыкновенному рождению способом, напротив того, из всех тем людей (и бывших с того времени, как стали они происходить на свет, и будущих), доколе продолжится поток естества зачатием приходящих вновь, Он один вступил в эту жизнь новым способом зачатия. Чтобы придти в бытие, естество Ему не содействовало, а служило.
Посему говорит невеста, что «бел и чермен» Тот, Кто, при посредстве плоти и крови посетив эту жизнь, от всех тем избран один из девической чистоты. Его осеменение не от четы, зачатие не скверно, рождение без болезней рождения, для Него брачным ложем – сила Вышнего, подобно некоему облаку осеняющая девство; брачным светильником – облистание Духом Святым, ложем – бесстрастие, браком – не растление. Посему так происходящий прекрасно наименован избранным от всех тем, чем означается, что Он не от брачного союза. Ибо Его только рождение без плотского зачатия, как и начало бытия без брака. Ибо о Нерастленной и Неискусобрачной невозможно в собственном смысле употребить слово: зачатие, потому что именования: девство и плотское зачатие не соединимы в одной и той же. Но как Сын дан нам без отца, так и отроча рождается без плотского зачатия. Дева, как не познала, каким образом в теле ее составилось Богоприемное тело, так не ощутила рождения, потому что, по свидетельству пророчества, без болезней рождения было у ней рождение. Исаия говорит: «прежде, неже пpиити труду, чревоболения избеже, и породи мужеск пол» (Ис.66, 7). Посему то, будучи «избран», не подлежа естественному порядку в том и другом, как не по сластолюбию приявший начало бытия, и как не с трудом происшедшие на свет (и это совершается в порядке, не выходит из обычного чина; ибо как вводящая грехом в естество смерть осуждена рождать в печалях и трудах; так Матери жизни, без сомнения, должно было и чревоношение начать с радостию, и рождение совершить в радости, потому что Архангел говорит ей: «радуйся, Благодатная» (Лук.1,28), изречением сим устраняя ту печаль, какая первоначально под грехом дана в удел рождению), Он один из всех тем соделывается таковым по новости и особенности рождения, прекрасно по плоти и крови именуется «бел и чермен», и по нетленному и бесстрастному качеству рождения в отличие от прочих «избран от тем». Или, может быть, невеста приложила к Нему речение сие и по причине прочих видов рождения, совершающихся без чревоношения. Конечно же, не не знаешь, сколько раз рожден «перворожден вся твари» (Кол. 1, 15), «первородный во многих братиях» (Рим.8,29), «перворожден из мертвых» (Кол. 1, 18); первый разрешивший болезни смертные, и воскресением проложивший всем путь к рождению из мертвых. Ибо для всего этого был Он рожден, но не чревоношением пришел в бытие. Не допускает болезней чреворождения и рождение от воды, и пакибытие из мертвых, и первородство Божественной сей твари, напротив того, во всем этом рождение изъято от чревоношения. Посему невеста говорит: «избран от тем».
Но время уразуметь из сказанного, какая красота описывается в каждом из членов Его. «Глава Его злато Кефаз». Если же еврейское речение переведено будет на наш язык, то словом сим означается чистое золото, неподдельное, чуждое всякой примеси.
А перелагавшие еврейские слова на еллинский речение: «Кефаз» оставили непереведенным, мне кажется, потому, что между еллинскими речениями не нашли ни одного слова, которое бы выражало силу, усматриваемую в еврейском слове. Мы же, дознав это, а именно, что речением сим означается золото совершенно чистое, несмешанное и несмешивающееся ни с каким оскверненным веществом, приводимся к следующему разумению предложенного речении: Глава тела – Церкви – есть Христос. О Христе же теперь говорим, относя имя сие не к вечности Божества, но к Богоприемному человеку, явившемуся на земле, пожившему с человеками, сему прозябению девства, в Ком живет «всяко исполнение Божества телесне» (Кол.2,9), сему начатку общего смешения, посредством Которого Слово облеклось в наше естество, соделав его чистым и избавленным от всех прирожденных ему немощей. Ибо так говорит о Нем Пророк: «греха не сотвори, ни обретеся лесть во устех Его» (Ис. 53, 9); «искушена по всяческим по подобию нашего естества, разве греха» (Евр.4, 15). Посему Глава тела – Церкви, начаток всего естества нашего есть чистое, несмешанное и несмешивающееся ни с одним недостатком золото.
Власы же, некогда темные и черные, по виду уподоблявшиеся вранам, тех разумею вранов, дело которых, по слову притчи, исторгать глаза, и лишенных ими сих зрительных чувствилищ уготовлять в пищу птенцам орлим (Прит.30, 17), – сии кудрявые власы, соделавшись высокими и к небу возносящимися древами, своим стремлением от земли к небесной высоте на Божественной главе Жениха служат приращением Его красоты. Конечно же, всякий знает, в чем состоит дело сих волосов, из собственных слов Жениховых, сказанных выше: «власа Мои» наполнились «капель» водных. Итак, власы Его, у Пророков называемые облаками, источают капли; из них бывает дождь учения, напоевающий одушевленные нивы к плодоносию возделанного Богом. Думаю также, что власами в слове Божием в переносном смысле означаются Апостолы, из которых некие, по житейским занятиям, были прежде темны: кто разбойником, кто мытарем, кто гонителем и иным из таковых, подобно черному и плотоядному истребителю очей ворону; разумею же начальника «власти темные» (Колос.1,13), как говорит из ворона соделавшийся кудрявым, и потому названный власами Божественной Главы, а именно, что он, «бывший прежде», пока был враном, «хульник, гонитель и досадитель», (1Тим.1,13), приуготовлен к сей благодати, делаясь власами, увлажненными небесною росою, всему телу – Церкви источил учение о сокровенных и непроницаемых тайнах.
Их то, по нашему разумению, невеста называет власами; держась на златой Главе, придают они не малое приращение красоте, колеблемые веянием Духа, и служат прекрасными венцами пречистой Главе, украшая ее своею окружностью. О них, кажется мне, говорит пророчество: «положил еси на главе Его венец от камене честна» (Пс.20, 4); так что разумеются они под тем и другим представлением и как благолепные власы, и как драгоценные камни, украшающие собою Главу.
По порядку следовало бы рассмотреть в слове и сказанное об очах. Буквально же читается сие так: «очи Его яко голубицы на исполнениих вод, измовени во млеце седящия в наполнениих вод». Но смысл слов сих выше нашего постижения; ибо какое понятие ни составим о них, будет оно, как думаем, ниже истины. По тщательном же рассмотрении кажется нам, что смысл сего подобен следующему. Божественный Апостол в одном месте своих Писаний говорит: «не может око рещи руце: не требе ми еси» (1Кор.12,21), излагая в сем то учение, что телу Церкви надлежит хорошо действовать тем и другим, способность рассматривать истину, срастворяя с силою деятельною, потому что ни созерцание не совершает душу само по себе, если нет дел, показывающих преспеяние в нравственной жизни, ни деятельное любомудрие не заключает в себе достаточной пользы, если не управляет делами истинное благочестие. Посему, если необходимо сочетание очей и рук, то сказанным приводимся, можете быть, сперва выразуметь, какие это «очи», а потом уже принять в рассмотрение восписанную им похвалу. А слово о руках побережем до принадлежащего ему места. Очам свойственное по природе дело смотреть. Посему и по местному положению поставлены выше всех чувствилищ, как самою природою назначенный в путеводство всему телу. Посему, когда слышим, что в Божественном Писании так называются руководители к истине, и один из них именовался «прозорливцем» (1Цар. 9,11), другой – «видящим» (Ам. 7,12), а иной «стражем», будучи так от Бога наименован по причине пророчества (Иез.3,17), то сим приводимся к той мысли, что здесь называются «очами» поставленные предусматривать, наблюдать и надзирать.
А что в очах совершается чудо в каком то сравнительном сходстве, дознаем сие из сличения с лучшим, изображающего их красоту. Ибо невеста говорит: «очи яко голубицы» Подлинно прекрасная похвала для таковых очей – непорочность, в какой преуспевают неоскверненные еще плотскою жизнью, но живущие и ходящие духом (Гал.5, 25). Ибо духовная и невещественная жизнь отличается голубиным видом, потому что и сам Дух Святый в таком виде сходящим с небеси на воду явился Иоанну. Посему, кто вместо очей поставлен Богом в теле Церкви, тому, если намерен надзирать и наблюдать чисто, надлежит всякую нечистоту порока омыть водою. Но не одна есть вода, омывающая очи: напротив того, невеста говорит, что многие «исполнения» таковых вод.
Ибо сколько добродетелей, столько же надлежит представлять себе и источников очистительных вод, от которых очи непрестанно делаются самих себя чище: например, целомудрие есть источник очистительной воды; другой такой же источник – смиренномудрие, истина, правда, мужество, вожделение добра, отчуждение от зла. Сии и подобные сим воды, хотя из одного источника, но собираются различными потоками в одно исполнение, и ими производится очищение очей от всякой страстной нечистоты.
Но хотя «на исполнениих вод» те очи, которые по своей невинности и непорочности уподобляются голубицам, однако же купелью для них невеста назначает млеко, ибо так выражается Писание: «измовени во млеце». Приличная похвала подобным очам – сказать о них, что такая голубица, омываясь молоком, делается прекраснее. Ибо, действительно, примечается в молоке, что эта одна жидкость имеет такое свойство – не показывать в себе изображения и подобия чего бы то ни было.
Все, что по естеству жидко, подобно зеркалам, делает, что по причине гладкой поверхности появляются подобия смотрящихся в эту жидкость. Но в одном молоке такое кумиротворение не имеет места. По сей причине для очей Церкви весьма совершенна такая похвала – не изображать в себе, вопреки действительности вещей, по обольщению ничего неосуществившегося, погрешительного и суетного, но иметь в виду действительно существующее и не допускать до себя блуждающих взглядов на эту жизнь и мечтательных представлении. Посему-то для чистоты очей совершенною душою признано надежным омовение молоком.
Последующее же слово служит для слушателей законом, о чем надлежит прилагать рачение очам. Сказано: «седящия в наполнениих вод». Таковая речь тем самым, что ставит в похвалу чистым очам, требует постоянного со вниманием занятия Божественными уроками, научая и нас, как можем, приседя всегда «при наполнениих вод», приобрести свойственную очам красоту; так как многие из поставленных быть очами, оставив ведение при таковых «наполнениих», преселяются сидеть на реках вавилонских, приводя в исполнение то, в чем от лица Божии обвинены таковые: «Мене оставиша, источника воды живы, и ископаша себе кладенцы сокрушенныя, иже не возмогут воды содержати» (Иер.2,13). Итак, вот урок: око, чтобы сделаться ему добрым, благоприличным и сообразным златой главе, должно быть непорочно, подобно голубю, непогрешительно и необольстимо, подобно естеству молока, не доверять никакому обману вещей неосуществленных, но с твердости и неотступностью сидеть при «наполнениих» Божественных «вод», подобно древу, насажденному при «исходищих вод» (Пс.1, 3) и не пересаживаемому на другое место. Ибо в таком случае плод принесен будет в свое время, и ветвь сохранится всегда свежею, одетая доброцветностью листьев. Ныне же многие из духовных очей, не поспешая к сим водам и мало заботясь о внимательном изучении слова, или искапывают себе кладенец любостяжательности, или в камне истесывают прибежище тщеславию, или роют кладезь гордости, или со тщанием искапывают какие-либо другие кладенцы обольщения, которые не имеют свойства навсегда удерживать вожделеваемую ими воду, потому что честь, владычество, слава, о которых у многих здесь столько рачения, вместе и составляются, и утекают, и не оставляют обольщенным никакого следа суетной их рачительности.
Слову угодно, чтобы таковы были наблюдающее и надзирающие, которым надлежит и огрождаться, как бы оплотом каким бровей, безопасною твердынею Божественных учении, и как бы покровом каким веждей прикрыть смиренномудрием чистоту и светлость жития, чтобы сучек самомнения, попав в чистую зеницу, не соделался препятствием зрению. Какая же, после очей, восписуется похвала членам Жениховым, если даст Бог, сообщим в последующих беседах, по благодати Господа нашего Иисуса Христа. Ему слава во веки веков! Аминь.
Беседа 14. Толкование на Песн. 5, 13–16
Песн.5:13. Ланиты Его, аки фиалы аромат, прозябающия благовоние: устне Его крины, каплющии смирну полну.
Песн.5:14. Руце Его обточены златы, наполнены варсиса, чрево Его сосуд слоновый на камени сапфирове.
Песн.5:15. Лыста Его столпи марморовы, основани на степенех златых. Вид Его яко Ливан, избран яко кедрове.
Песн.5:16. Гортань Его сладость, и Весь желание: Сей Брат мой, и Сей Ближний мой, дщери иерусалимли.
Питающий «нелестным млеком» младенчествующих еще духовным возрастом, став питателем «новорожденных» в Церкви, как говорит сам Апостол (1Петр. 2, 2), хлеб премудрости сберегает совершенным по внутреннему человеку, сказав: «премудрость же глаголем в совершенных» (1Кор.2,6), которые, упражнением в добрых учениях имея «чувствия души обучена» (Евр.5,14), делаются способными принимать хлеб премудрости, при питании требуя содействия ланиты, измельчающей пищу зубами рассудка. Посему в теле Христовом надлежит быть и ланитам для тех, которые не прилеплены более к сосцам слова, но вожделевают уже пищи более твердой; о которых невеста ведет теперь речь, говоря так: «ланиты Его аки фиалы аромат, прозябающая благовоние». По рассмотрении того, что касается очей, связь речи требует слова о ланитах, ясно это всякому, слушающему с разумением. Ибо для того оку, неотступно пребывая при полноте духовных вод, надлежит омываться неизменчивым и нелестным млеком, уподобляясь незлобивой голубиц, чтобы общниками собственных своих благ соделать всех, составляющих тело Церкви. Посему то и великий Исаия восшедшему житием на высокую гору, повелевает возопить громким голосом, чтобы слышащие познали от него Господа, Который идет «с крепостию», со властию держит существа в мышце, пасет паству Свою, собирает агнцев, прекрасно благими надеждами утешает «имущия во утробе», объял небо пядию и всю землю сжал горстию. Что и еще кроме этого говорит пророчество, все должно быть проповедано восшедшим на самую вершину (Ис.40,9–12). Посему, если при этом сила, сообщаемая водами и молоком, служит очам к познанию истины, то, согласно с порядком, вместе с очами восхваляются и ланиты, обязанность которых – разжевывать пищу, служащую к соблюдению естества и силы в теле.
Итак, посмотрим, в чем заключается похвала ланитам, послушаем, что говорит о них сама невеста: «ланиты Его, – говорит она, – aки фиалы аромат, прозябающая благовоние». Если именем фиала означается в слове расширяющийся в боках сосуд, в котором по устройству утаевается пустота, потому что сосуд по виду не слишком углублен и расширяется не по прямой черте, отчего бока представляются не в точности впалыми и не плоскими, итак, если невеста словом «фиал» указывает на сосуд такого рода, то похвала ланитам будет иметь для себя основание в сем виде фиала. Ибо может иной сказать, что слово сделало упоминание о фиале с намерением похвалить простоту, многообъемлемость и нельстивость учения, в котором запрещенная Пророком глубина не может найти себе места, так как сказал он: «да избавятся от ненавидящих мя, и от глубоких вод» (Пс. 68,15).
Посему утверждаем, что истина, являющаяся в простоте, без обманчивой какой-либо вместимости, означается именем фиала, вещество которого есть аромат, а назначение – прозябение благовония. «Ланиты Его аки фиалы аромат», сделанные не из серебра или золота, или стекла, или другого какого подобного вещества, но из самого аромата, прозябая из себя то, из чего уготовляются мира. Конечно же, из сказанного ясно виден смысл, усматриваемый в сих изречениях, а именно, что чистым очам Церкви свойственно размягчающею силою ланит приуготовлять телу такую пищу, чтобы в сказанном не усматривалось ничего глубоко скрытого и неясного, но все было видно насквозь, свободно, далеко от всякой обманчивой скрытности и глубокости, явственно и для младенцев, как говорит Пророк: «свидетельство Господне верно, умудряющее младенцы. Заповедь Господня светла, просвещающая очи» (Пс.18,8.9). Если таковы будут фиалы слова, то явно окажутся составленными не из земного вещества, но естество их будет из аромата, из того, разумею, аромата, о котором невеста в начале песни говорит, что он «паче всех аромат». Таким фиалом был Павел, «не в лукавствии лестя словесе, но в явлении истины представляя себе» (2Кор. 4, 2). В нем вещество отложило то, что было в нем от земли, после того, как крещением сверг он чешую с плотских очей (Деян.9,18), и уготован вновь из благоухающего аромата, став чадом Святого Духа. Пoелику с таким искусством устроен он в сосуд избранный, то, став фиалом для влияния в него вина словесного, уже не имел потребности в человеке, который бы влиял в него ведение таин. Посему-то «не приложился плоти и крови» (Гал.1,16), но сам производил в себе и источал божественное питие, благоуханием Христовым из разнообразных цветов добродетелей уготовляя миро слушающим, так что по различию и особенностям приемлющих слово, сообразно с потребностью ищущего, обретался у него аромат и для иудеев и еллинов, для жен и мужей, для властелинов и рабов, для родителей и детей, для не имеющих закона и живущих под законом. Подлинно, многовидна была у него благодать учения, растворенная всякою добродетелью, потому что фиал этот в приемлющих слово уготовлял миро из многоразличных учений, сообразно с потребностью каждого. Таковые-то ланиты хвалит невеста, живописующая в слове красоту тела Женихова! И что Его красоту имеет в виду похвала ланит, о сем свидетельствует непосредственно следующая за сим речь.
Ибо после ланит похваляются уста, из которых исходит ароматное слово. Похвала же выражается так: «устне Его крины, каплющии смирну полну». О двух вместе добродетелях Слова свидетельствует невеста двояким уподоблением; одна из них – истина, блестящею и световидною усматриваемая в изрекаемом, ибо таков вид крина, белизна которого загадочно означает чистоту и истину возвещаемого; другая же состоит в том, что учением уст указуется одна духовная и невещественная жизнь, по умерщвлении духовным воззрением жизни дольней, в которой действует плоть и кровь. Ибо смирна, истекающая из уст и наполняющая собою душу приемлющего, ясно выражает умерщвление тела. Подобное сему по словоупотреблению многократно наблюдается в Богодухновенных Писаниях, и слово «смирна» означает смерть. Посему совершенное и чистое око, делающее ланиту фиалом, прозябающим и источающим из себя благовония, делает и то, что крины словесные цветут в устах, украшенных Божественною белизною. Так слово именует чистых и благоухающих добродетелью, от которых капля смирны делается без недостатка наполняющею мысль приемлющих. И это есть презрение вещественной жизни, когда все желательное в настоящей жизни становится недействительным и мертвым, по причине вожделения высших благ. Такую смирну, смешанную с чистым крином целомудрия, излил некогда из уст Павел в слух святой девы. А дева сия была Фекла, которая, прекрасно прияв в себя душою истекающие капли, смерти предает внешнего человека, угасив в себе всякую плотскую мысль и похоть. По принятии доброго учения мертва у ней юность, мертва видимая красота, мертвы все телесные чувства; живо же в ней одно учение, по которому и ей умирает целый мир, и дева умирает миру. Так и у Корнилия некогда великий Петр, изглашая светлые крины слова, полными смирны соделал души слушателей, которые, прияв немедленно слово, спогреблись Христу крещением, став мертвыми для сей жизни. И кроме сих можно найти тысячи примеров, как святые, соделавшись устами общего тела Церкви, и слушателей делали полными смирны, мертвящей страсти, процветая кринами слова, которыми великие поборники веры во времена мученичества в подвигах за благочестие стали преизбыточествовать смирною за доброе исповедание. И нужно ли большим числом примеров распространять о сем речь, когда из сказанного оказывается для нашего разумения явным, почему уста Церкви делаются крином, почему с крина каплет смирна, и почему таковою каплею наполняется душа приемлющих?
Но перейдем уже к следующему за сим слову. Невеста говорит: «руце Его обточены златы, наполнены варсиса». Что дар ока, несопряженный с служением рук, несовершен для тела Церкви, сие ясно дознали мы от великого Павла, который говорит: не «может око рещи руце: не требе ми еси» (1Кор.12, 21). Тогда наипаче видна деятельность очей, когда об остроте зрения очей свидетельствуют дела, рачительностию о прекрасном означая доброе руководство. Пoелику, предложив похвалу рукам Божественного тела, надлежит сказанным руководствоваться в том, чтобы образовать, как следует, тех, которые вместо рук служат в Церкви; то, предложив это божественное изречение, попытаемся, если даст Бог, сколько можно, рассмотреть заключающуюся в нем мысль. «Руце Его, – говорит невеста, обточены златы, наполнены варсиса». Пока из сказанного явствует эта только мысль: какими чертами похваляется вид Главы, те же самые служат к похвале и рук. Но Главою разумеем Христа, в Котором «Бог бе мир примиряя Себе» (2Кор. 5, 19), по слову Павлову, и Который во плоти открыл Себя силами и чудесами. Посему, если сама разумеемая нами Глава наименована в слове самым чистым златом, потому что далека от всякого греха (сказано: «греха не сотвори, ни обретеся лесть во устех Его» (1Пет. 2, 22)); а о руках говорит невеста, что они золотые; то явно, что под сим разумеется, а именно, что слово заповедует руке чистоту в полном значении сего слова, безгрешность, устранение и недопущение до себя всякого порока. Руку же разумеем ту, конечно, которая распоряжается достоянием Церкви по требованию заповедей; для нее похвала уподобляться естеству Главы в чистоте и бегрешности. Рука же тогда делается чистою, когда вырезыванием обсекается все, препятствующее красоте. Ибо, как обделывающие мрамор в вид какого-нибудь животного посредством резьбы обсекают на камне и обтачивают то, по отнятии чего подобие принимает сходный с образцом вид, так и для красоты рук тела Церкви надлежит многое обсечь обрезанием помыслов, чтобы рука сделалась подлинно золотою и чистою. Конечно же, всякому очевидно, что вредит красоте руки, не будучи от нее отнято, на пример: человекоугодие, славолюбие, любостяжательность, внимание к одному внешнему, вменение себе в какую-то знаменитость того, что есть в руках, обращение собранного исполнением заповедей в забаву и собственное свое наслаждение. Надобно, все это и подобное сему отсекши орудиями помыслов, оставить одно чистое и неподдельное золото произволения, уподобляющееся пречистой Главе. Но яснее будет для нас сказанное, по слову Апостола, который, наименовав Бога «верным» (1Кор.1,9), не иного чего желает искать в строителях, а только, да окажется «верным», написав буквально так: «а еже прочее ищется в строителех, да верен кто обрящется» (1Кор.4, 2). Посему верный и благоразумный строитель, вместо руки служащие Церкви, подражая в жизни премудрому своему Владыке, показывает, что рука тела подобно Главе – золотая. Не был такою рукою в теле Апостолов этот Иуда, жалкий и бедный, лучше же сказать, ненавистный и проклятый, которому вверено было домостроительство бедных, но он не отсек проказу любостяжательности и, будучи хранителем ковчежца от татей, стал татем себя самого, собственными своими руками похищая то, что имел у себя в руках, обращая внимание не на заповедь, но на деньги, наслаждение которыми соделалось для него какою-то добровольною удавкою, отчуждением от жизни, конечною гибелью души, худым памятником, сохраняющимся на все по нем время.
Посему обточенными и обрезанными надлежит быть рукам, чтобы, по отнятии всего, что приросло худого, остальное было золото, соответствовало по виду красоте Главы.
А речение «варсис», по употреблению в Писании, многозначительно, не всегда встречается в одном и том же смысле; напротив того, значение его нередко берется в осуждение и нередко – в признание Божественности и ублажения. Когда Пророк Иона бежит от лица Божии, ищет «корабль, идуще в Фарсисе» (Ион. 1,3). И великий Давид говорит, что корабли фарсийские сокрушаются духом бурным (Пс.47,8). А бурным, думаю, называется Дух, явившийся ученикам, собранным в горнице, который сперва познан по слуху, «яко носиму дыханию бурну», а потом явился и очам, представившись в образе языков, и уподобляясь озаряющему естеству огня (Деян.2,2. 3), и которым сокрушается во многих видах вторгающийся в естество человеческое порок, у Пророка названный кораблями фарсийскими. Вот места, в которых означается сим именем худшее. Но великий Иезекиль, описывая видение бывшего ему Богоявления, вид одного из Божественных созерцаний выражает словом, говоря следующее: «виде его, яко видение варсиса» (Иез.1,16). В точности исследовавшие выразительность еврейских речений говорят, что речением: «варсис» означается в пророчестве нечто бесцветное, духовное и бесплотное. Посему при двояком значении, речения, пoелику явно, что означаемое здесь сим словом взято в лучшем смысле (укоризненного никто не принял бы в похвалу), следует о похваляемых руках разуметь слово сие так, что, дочиста обточив на себе все излишнее и телесное, переходят он в нечто божественное и духовное, отрясши всякое вещественное и тяжелое отношение к житейскому. Так, например, по рассказам гранильщики камней поступают с куском изумруда: все темное и земленистое стирая и уничтожая точильнем камнем, оставляют неуничтоженным только то, в чем есть чистый некий зеленоватый и вместе оливковый блеск. Сие то, кажется мне, яснее истолковывая, божественный Апостол в одном из своих посланий дает совет, что надлежит прерывать сношение с видимым и устремляться пожеланиями к невидимому: «не смотрящим нам, – говорит он, – видимых, но невидимых: видимая бо временна – невидимая же вечна» (2Кор.4,18). Итак, в похвале рукам приметили мы это, как, обточенные от пристрастия к вещественному, делаются он чистыми, произволением изменяемые в нечто невещественное и духовное. Ибо «руце Его, – говорит невеста, – обточены златы, наполнены варсиса».
Порядок же требует рассмотреть и следующую за сим речь, в которой идет слово о чреве. Буквально сие читается так: «чрево Его сосуд слоновый на камени сапфирове». Когда законодатель естества дает Моисею закон, начертанный на каменных досках, доски сии, на которых изображены были божественный начертания, наименовал скрижалями каменными. И Вещавший о них Моисею сказал так: «взыди ко Мне на гору и стани тамо: и дам ти скрижали каменныя, закон и заповеди» (Исх. 24, 12). Но после того, когда евангельскою ясностью стерто с закона телесное и землянистое, уже не каменная скрижаль приемлет на себя письмена, но нечто из блестящей только что выглаженной слоновой кости. Ибо приемлющее заповеди и законы, что наименовано «чревом», невеста называет «сосудом слоновым на камени сапфирове». Сперва нужным почитаю объяснить в слове чувственный образец, а потом уже приступить к обозрению сказанного. Буксе (греч.: пиксис), из которого те, кому нужно писать, выделывают себе дощечки, есть дерево плотное и беловатое. Посему такая дощечка, приготовленная для начертания на ней букв, хотя бы по случаю сделана была и из другого вещества не в точном употреблении слова называется пиксион. Итак, слыша слово «пиксион», разумеем некий гладкий снаряд, годный для помещения на нем писмене. Пoелику слово «пиксион» есть родовое имя таких дощечек, то здесь Писание присовокупляет и виде вещества, употребленного в образце, сказывая, что устройство снаряда не из дерева, а из слоновой кости. Слоновая же кость, как говорят, по великой плотности и твердости, весьма долго остается негниющею, и никакой порчи не терпит от времени. А сапфир лазоревым видом цвета доставляет отдохновение утомленным глазам с усиленным вниманием читавших исписанные скрижали, так как лучи такого цвета естественно успокаивают собою зрение. Посему, таков образец, которому сравнительно уподобляется восхваляемое чрево Церкви. А я, слыша пророчество, от лица Божия повелевающее: «впиши видение яве на дске» (Авв. 2, 2), составляю себе понятие о том, что в похваляемом теле Господа надлежит разуметь под именем чрева. Ибо, если слово повелевает явственно написать на дске Божественное видение, то, может быть, именем чрева означает чистоту сердца, в которой памятью написуем Божественные видении. Как Отверзший уста великому Иезекиилю и вложивший в них «свиток книжный» (Иез.2, 9), полный писмен с обеих сторон – и совне, и внутри – говорит ему: «уста твоя снедят, и чрево твое насытится» (Иез. 3,3), нарекши чревом мысленную силу души, в которую вложены Божественные уроки; так подобно сему и великий Иеремия, как знаем, чревом именует сердце, мучимое печальными оными мыслями, почему говорит: «чрево мое болит мне, и чувства сердца моего смущаются» (Иер. 4, 19). Если же надобно представить из Божественного Писания что-либо прямее ведущее нас к сему разумению, то скажем, что и Господь изрек уверовавшим, говоря, что реки воды живой текут из чрева уверовавших в Него. Буквально же читается сие так: «веруяй в Мя, якоже рече Писание, реки от чрева его истекут воды живы» (Иоан.7, 38). Так все сказанное приводит нас к тому, чтобы под именем чрева разуметь чистое сердце, которое делается некою скрижалью Божественного закона в тех, «иже, – как говорит Апостол, – являют дело законное написано в сердцах своих» (Рим. 2,15), «не чернилом, но Духом Бога жива», при чем таковые письмена начертаны в душе не «на скрижалях каменных», но, по слову Апостола, на чистой, гладкой и блестящей «скрижали сердца» (2Кор. 3, 3). Ибо таковым надлежит быть владычественному в душе, чтобы отпечатлевалось в нем ясное и неслитное памятование Божественных словес, как бы раздельно начертанное явственными какими письменами. Прекрасно же в похвалу чрева с таковою скрижалью берется и сапфир, потому что сияние сапфира небесного вида. И такое гадательное указание служит советом для нашего сердца горняя мудрствовать и в горняя устремляться, и там успокаивать взоры, где отложено наше сокровище, чтобы не утомляться внимательности к Божественным наставлениям, потому что небесная надежда дает успокоение зрительной силе душевных очей.
Потом за похвалою чреву следует похвала лыстам. Невеста говорит: «лыста Его столпи марморовы, основани на степенех златых». Много столпов в доме Премудрости, какой создала она себе. Многие также столпы, украшенные разными веществами, подпирали скинию свидения; верхи их и стояла были золотые, а середина столпов украшена серебряною обкладкою. О столпах же Церкви (и Церковь есть дом, по слову Апостола: «како подобает в дому Божии жити» (1Тим.3,15)) невеста говорит, что они мраморные, утвержденные на золотых стоялах. Посему, что невеста в описании красоты согласна с премудрым Веселеилом, подобно ему и верх и стояла украсив золотом, это явно всякому, кто занимался сказанным о скинии. Ибо как Веселеил, каждому столпу приноровив верх, ставит его на золотом стояле, так здесь невеста, чистым оком взирая на красоту Жениха, говорит, что глава Его чистое неподдельное золото (сие значит слово «Кефаз»), и о «лыстах» утверждает, что основаны на золотых стоялах. Какое же гадательное значение надлежит прилагать именованию «столпы», в этом не удалимся от истинного понятия, научаемые святым Павлом, который наименовал столпами преимуществовавших в числе Апостолов Петра, Иакова и Иоанна. А пoелику следует дознать и то, как можно соделаться столпом, чтобы и нам стать достойными такого названия, то и сие опять слышим от премудрости Павла, который говорит, что «столп» есть «и утверждение истины» (1Тим. 3, 15). Посему, хотя истина, служащая основанием «лыстам» и украшающая собою руки и главу, есть золото; однако же не погрешит, кто «утверждение» ее превратит в естество мрамора, так что смысл сказанного будет следующий: «лыста» тела «столпи марморовы», то есть, светлою жизнью и здравым учением поддерживающие и подпирающие общее тело Церкви: чрез них и стопы веры приобретают крепость, и совершается течение добродетели, и восторжением Божественных упований все тело делается превыспренним. Успех в этом достигается сими двумя – истиною и утверждением. Золото применяется к истине, которая, по слову Павла, служит и называется основанием Божественного устроения. Ибо так он говорит: «основания инаго никтоже может положити паче лежащаго, еже есть Иисус Христос» (1Кор. 3, 11). А Христос есть Истина, на которой утверждаются «лыста», столпы Церкви.
Под мрамором разумеем светлость жизни, непоколебимое и непреложное расположение к добру.
Но как много было столпов в скинии свидения, многие столпы поддерживали собою и дом премудрости; ныне же достаточно двух, чтобы держать на себе все тело; то, может быть, цель этой загадки надлежит возвести к иному какому смыслу. Ибо, думаю, сим подготовляется такая мысль: много разных путеуказаний закона к добродетели, много заповедей премудрости, клонящихся к одной и той же цели, но сокращенное евангельское слово все совершенство жизни добродетельной сводит в нечто удобоисчисляемое и немногосложное, по слову Господа, так изрекшего: «в сию обою заповедию весь закон и пророцы висяте» (Матф.22, 40). Без сомнения же равная потребна сила нести тяжесть или повешенную, или наложенную, ибо в обоих случаях усматривается одно напряжение силы у несущего бремя тем и другим способом: потому что одинаково несет на себе, висит ли на нем тяжесть, или ладонью подпирает несомое. Итак, пoелику Господь говорит, что «в сию обою заповедию весь закон и пророцы висяте»; а невеста говорит теперь, что тело несут на себе два столпа, утвержденные на золотых стоялах, то хорошо будет с обозрением загадки о «лыстах» принять в рассмотрение две оные заповеди, из которых одну Господь именует первою, а другую – подобною первой, говоря, что любить Бога от всего сердца всею душею и силою, есть первая заповедь; а любить ближнего, как самого себя, равносильная первой. Да и Павел, как бы в некий дом к принятии Бога уготовляя великого Тимофея, ставит в нем два сии столпа, одному придавая имя веры, а другому – совести (1Тим. 1, 5), верою означая любовь к Богу от всего сердца, всею душею и силою, а благою совестью – исполненное любви расположение к ближнему. Может быть, найденный теперь смысл не противоречит прежнему понятию, потому что тем и другим способом можно соделаться столпами, подобными Петру, Иакову и Иоанну, и если кто иной, подобно им, соделался или соделается достойным такого имени. Ибо кто совершен в сих двух заповедях, тот устрояет себя, по слову Апостола, «в столп и утверждение истины» (1Тим.3, 15); потому что сими двумя преспеяниями целое тело истины подпирается, как бы какими «лыстами», и золотое основание стояла веры дает помыслам неуклонность, неизменность и твердость во всяком добре.
После сих похвал, как бы в сокращении представляя всю красоту Женихову, невеста говорит: «вид Его, яко Ливан, избран яко кедрове. Гортань Его сладость, и весь желание: Сей Брат мой, и Сей ближнии мой, дщери иерусалимли». Сим, думаю, яснее обозначает невеста, что похвала относится к красот Жениховой в видимом, видимым же называю то, что Апостол из отдельных членов, составляющих собою Церковь, представляет в виде тела. Один вид у Него, – говорит невеста, – тьмы кедров, которыми повсюду покрыт Ливан, давая знать сказанным, что ничто низкое и пресмыкающееся по земле не служит к благообразию тела, если не возвысится, подобно кедру, и не поспешит достигнуть вершины. Лучше же выразумеем сперва сравниваемое в словах сих. «Вид Его», – говорит, – яко «Ливан избран». Избрание же всякой вещи бывает вследствие сравнения с противоположным. Посему, так как доброе одноименно, действительно ли оно таково, или и не таково, но признается таковым по обольщению и представляется тем, чем оно не является, то непогрешающий в суждении о хорошем избранное действительное добро предпочитает обманчивому. Пoелику здесь вид Жениха невеста уподобила избранному Ливану, то вследствие сего предполагается словом, что должно разуметь два Ливана, – один лукавый и отверженный, по пророчеству, сокрушаемый, подобно тельцу, вместе с кедрами ливанскими (Пс.28,5–6), а другой – избранный и досточестный, которого красота боголепна и богоподобна. Разумеемое же в сказанном таково: в смысле собственном, истинном и первоначальном один есть Царь, Царь всякого создания; однако же и миродержитель тьмы величает себя царским именем. Легионы Ангелов у истинного Царя, и легионы демонов у князя власти темные.
Начала, Власти и Силы у Царя царствующих и Господа господствующих; но и тот, по слову Апостола, имеет у себя начала и власти, и силы, которые будут приведены в бездействие, когда зло обратится в ничто, как бы несуществующее; «егда, – сказано у апостола, – испразднит всяко начальство и власть, и силу» (1Кор. 15, 24). «На Престоле высоце и превознесенне» видит Пророк «седяща» Царя славы (Ис.6, 1); и тот возвещает, что выше звезд поставит престол свой и будет «подобен» Вышнему (Ис.14,13). Сосуды избранные «в велицем дому» Своем имеет Владыка вселенной; и у того есть «сосуды гнева совершены в погибель» (Рим. 9, 22). Еще жизнь и мир чрез Ангелов подает достойным Владыка Ангелов; и тот «ярость и скорбь, и гнев посылает ангелы лютыми» (Пс.77, 49). И нужно ли подробно говорит о всем, чем противник превозносится пред Естеством добра?
Итак, пoелику гора Ливан, повсюду заросшая и покрытая высокими кедрами, для чувств замечательное зрелище, то по сему самому гора сия очевидными примерами делится в Писании по противоположным понятиям, будучи взята для особой цели в том или другом значении. Так у одних и тех же Пророков можно видеть одно и тоже имя с разными значениями, употребляемыми в похвалу и в осуждение. «Господь» то сокрушает кедры ливанские», и весь Ливан с кедрами на нем «истнивает» (Пс.28, 5–6), подобно слитому в пустыне тельцу (и сим пророчество научает, что самый порок и всякая пораждаемая им высота, превозносящаяся над боговедением, обратится в ничто); то приемлет слово сие в лучшем его значении, говоря: «праведник, яко финикс процветет, яко кедр, иже в Ливане, умножится» (Пс.91,13). Ибо истинно праведный (а праведный есть Господь), нас ради происшедший от земли, сей высоковетвистый «финикс», возросший в лесу естества нашего, делается горою, на которой «умножаются» кедры, укореняющиеся на ней верою. Они то, как скоро «насаждены» будут «в дому» Божием, «процветут во дворех Бога нашего» (Пс.91,14). Под домом же, в котором происходит насаждение кедров Божиих, по руководству Апостола, уразумели мы Церковь; а под дворами – вечные скинии, в которых будет цветение, а в надлежащие времена и явление благих надежд. Итак, пoелику тело Христово составляется из отдельных членов, и многие члены делаются единым телом, как говорит Апостол (1Кор.12,12); то по сему самому всецелую красоту Жениха наименовала невеста «избранным Ливаном», определяя сим разность Ливана избранного с отверженным. Этот Ливан, по слову Исаии, падет вместе с высотами, когда «цвет от корене Иecceoea взыдет», и произрастет жезл власти (Ис.11, 1), который естество льва, рыси и аспидов превратит в ручное и кроткое, так что «с тельцем лев вкупе пастися будут, и с козлищем рысь почиет» (Ис.11, 6), а управлять ими станете То «Отроча» мало, Которое «родися нам» (Ис.9,6), которого рука бывает в пещере аспидов, прикасается к исчадиям аспидским и в бездействие приводит яд их. Когда совершится это, говорит Пророк, «Ливан с высокими падет» (Ис.10, 34). На что указывает пророчество сими загадочными выражениями, излишне было бы излагать в точности, так как для всякого это явно. Ибо кто не знает родившееся нам Отроча, касающееся рукою аспидов, власть Которого губительных зверей делает приходящими в забвение о природной своей лютости, способными жить вместе с животными кроткими. Итак, пoелику чрез это падает Ливан, – эта злоба, а вместе с тем падает и начало зла, – эти возношения на истину, то и невеста красоту Господа уподобляет Ливану избранному, выражая сие словами так: «вид Его яко Ливан избран, яко кедрове».
Но невеста присовокупляет сообразную похвалу и гортани, именуя ее сладостью и желанием. Буквально же читается это так: «гортань Его сладость, и весь желание». А наше о сем разумение таково: часть, лежащую ниже подбородка, обыкновенно называем гортанью. В ней, говорят, зарождается звук, приводимый в движение приражением воздуха из дыхательной жилы. Пoелику прекрасные слова суть сот медовый, а орудие слова есть голос, зарождение которого в гортани, то не погрешит, может быть, кто разумеет так, что сим именем означаются те служители и истолкователи слова, в которых глаголет Христос. Ибо и великий Иоанн на вопросы кто он, назвал себя «гласом» (Иоан.1, 23), потому что был предтечею Слова. И блаженный Павел представил опыт «глаголющаго» в нем «Христа» (2Кор. 13, 3); у Него заимствовав себе глас, был сладостью, когда говорил Им. И все Пророки, орудия своего голоса предоставив Духу, издававшему ими звуки, соделались «сладостию», из своей гортани источая Божественный мед, которым и цари, и простолюдины пользуются во здравие, и наслаждение им не пресекает пожелания сытостью, но приобщением вожделеваемого еще более питает желание. Посему то невеста всего Его и называет желанием, сим словом, как бы определением каким, описывая красоту Искомого: «весь Он желание», говорит она. Как блаженны те члены, ради которых целое делается «желанием», по причине совершенства во всяком добре, и которые производит своею совокупностию слиянную достолюбезную красоту, так что целое вожделенно не по очам только и рукам, или кудрям, но и по ногам, и рукам, и лыстам, а подобно и по гортани; и ни один из членов не уступает другим в избытке красоты.
«Сей, – говорит невеста, – Брат мой, и Сей, – продолжает она, – ближний мой, дщери иерусалимли». В словесном этом изображении представив взорам их все признаки, по которым возможно было открытие искомого, наконец, выражается указательно, говоря: вот искомый. Тот, Который, соделавшись Братом, воссиял нам от Иуды, стал ближним «впадшему в разбойники», исцелил раны елеем, вином и обвязаниями, всадил на своего скота, успокоил в гостиннице, дал два динария, заботясь об его жизни, и обещал при возвращении отдать, что будет прибавлено на это заповеданное дело (Лук. 10:30–35).
Без сомнения же явно, к чему клонится каждое из сих действий. Ибо законнику, которому хотелось показать, что он выше других, и который по гордости пренебрегал иметь равную с другими честь, когда искушал он Господа вопросом: «и кто есть ближний мой» (Лук.10, 29), тогда в виде рассказа Слово изложило все человеколюбивое домостроительство, представляя нисхождение человека с горней страны, козни разбойников, совлечение нетленной ризы, греховные язвы, возобладание смерти над половиною естества, потому что бессмертною остается только душа; и безполезное прохождение закона, так как ни священник, ни левит не уврачевали ран впадшего в разбойники; «невозможно бо крови юнчей и козлей отпущати грехи» (Евр. 10, 4). А Кто возложил на Себя все человеческое естество в начатке смешения, в котором была часть каждого народа: иудея и самарянина, и еллина, и решительно всех людей, Тот с телом, то есть с подъяремником, пришедши на место человеческого злострадания, уврачевал язвы, упокоил, всадив его на свой скот, и гостинницу соделал для него местом человеколюбивого смотрения, где упокоиваются все труждающиеся и обремененные. А кто в Нем, тот, без сомнения, принимает в себя Того, в Ком пребывает, ибо так изрекло Слово: «во Мне пребывает, и Аз в нем» (Иоан. 6, 56). Посему приявший Его в собственном своем помещении дает в себе пристанище Невместимому, приемлет от Него два сребряника, из которых один – любовь к Богу от всего сердца, а другой – любовь к ближнему, как к самому себе, как отвечал и законник. И как «не слышателие закона праведны пред Богом, но творцы закона оправдятся» (Римл. 2, 13), то не принять только надлежит сии два сребряника, разумею веру в Бога и добрую совест к единоплеменникам, но должно и самому привнести нечто делами к исполнению сих заповедей. Потому Господь и говорит гостиннику, что все, сделанное им в услугу злостраждущему, во второе Свое пришествие примет по достоинству рачения. Итак, Кто по таковому человеколюбию стал нашим ближним, как возсиявший нам от Иуды соделался Братом, – Того отроковицам указует слово невесты, Того чистая невеста объявляет дщерям Иерусалимским, когда говорит: «Сей Брат мой, и Сей ближний мой, дщери иерусалимли».
По сим объявленным признакам да найдем и да примем Его и мы ко спасению душ наших, по руководству Святаго Духа. Ему слава во веки веков! Аминь.
Беседа 15. Толкование на Песн. 5:17–6
Песн.5:17. Камо отъиде Брат твой, добрая в женах? Камо уклонися Брат твой? И взыщем Его с тобою.
Песн.6:1. Брат мой сниде в вертоград Свой, в фиалы аромат, паствити в вертоградех и собирати крины.
Песн.6:2. Аз Брату моему, и Брат мой мне, пасый в кринех.
Песн.6:3. Добра еси ближняя Моя, яко благоволение, красна яко Иерусалим, ужас яко воинства вчиненны.
Песн.6:4. Отврати очи Твои от Мене, яко тии воскрилиша мя. Власи твои, яко стада коз, яже взыдоша от Галаада.
Песн.6:5. Зубы твои, яко стада остриженых, яже взыдоша от купели, вси близнята родящии, и безчадныя несть в них: яко вервь червлена устне твои, и беседа твоя красна.
Песн.6:6. Яко оброщение шипка ланиты твоя, кроме замолчания твоего.
Песн.6:7. Шестьдесят суть цариц, и осьмдесят наложниц, и юнот, имже несть числа.
Песн.6:8. Едина есть голубица Моя, совершенная Моя, едина есть матери своей, избранна есть родившей ю.
Об Апостоле Филиппе засвидетельствовано, что он был из города Андреева и Петрова. Ибо, кажется мне, в похвалу Филиппу служит то, что был он согражданином братьев, которые повествуемым о них в Евангелии первые возбудили удивление. Ибо Андрей, по указании Крестителем, кто есть Агнец, вземлющий грех мира, и сам уразумел таинство, последовав по стопам указанного и дознав, где Он пребывал и брату своему благовествует, что пришел предуказанный пророчеством. А брат, едва не предварив слух верою, всею душою предается сему Агнцу и с изменением имени претворяется Господом в нечто Божественнейшее, вместо Симона наименован и соделан Петром. Аврааму и Сарре по прошествии многих лет, после многих Богоявлений, преподает Господь благословение в именах, претворением имен Авраама поставив отцем, а Сарру – начальницею. Также и Иаков после всенощной борьбы удостаивается проименования Израилем и силы. А великий Петр, не постепенно возрастая, достиг сей благодати, но вместе и услышал брата, и поверил Агнцу, и усовершился верою, и, прицепившись к камню, стал Петром. Итак, сей Филипп, достойный согражданин стольких и столь великих Апостолов, когда, став обретением Господним, как говорит Евангелие: «обрете» Иисус «Филиппа», соделался последователем Слова, изрекшего: «гряди по Мне» (Иоан.1,43), тогда, приблизившись к истинному свету, подобно светильнику, привлек от Него и себе общение света и озаряет Нафанаила, возгнетя пред ним тайну благочестия сказанным: «Его же писа Моисей и Пророцы, обретохом Иисуса, иже от Назарета Галилейского» (Иоан.1,45). Нафанаил же разумно принял сие благовестие, потому что он во всей точности научен был пророчеством тайне о Господе и знал, что первое Богоявление во плоти будет из Вифлеема, и что, по месту жительства у назореев, Господь наречется Назореем. А посему обращает внимание на то и другое и рассуждает, что в Вифлееме Давидовом, по домостроительству рождения во плоти, необходимо должно было совершиться тайне вертепа, пелен и яслей, а Галилея (место жительства язычников) получит некогда сие наименование от добровольного пребывания Слова у язычников. Поэтому и соглашается с показавшим ему свет ведения и говорит: «от Назарета может ли что добро бытии?» (Иоан.1, 46) Тогда то Филипп делается путеводителем к благодати, говоря: «прииди и виждь». В следствие сего Нафанаил, оставив смоковницу закона, тень которой препятствовала причастию света, приемлет Того, Кто за бесплодие добра иссушает листья смоковницы. Почему и свидетельствует о нем Слово, что он искренний, а не притворный израильтянин, нельстивым произволением показывающей в себе чистые черты патриарха. Ибо говорит Господь: «се воистинну исраилтянин, в немже льсти несть» (Иоан.1,47).
А что касается до того, к чему клонится сие повествование в начале беседы, сие без сомнения, для слушателей более понятливых явно из предложенного нам по порядку чтения из Песни песней. Как Андрей, гласом Иоанна путеводится к Агнцу, а Нафанаил, просвещаемый Филиппом, исшедши из объемлющей его тени закона, вступает в свет истинный, так и отроковицы к приобретению указанного им блага употребляют в руководство душу совершенную по красоте, говоря ей: «камо отъиде Брат твой, добрая в женах? Камо уклонися Брат твой? И взыщем Его с тобою». Не без основания же души-девы предлагают вопрос наставнице. Ибо сперва вели он речь о том, что такое Брат невесты, в вопрос, предшествующем сему изречение, говоря: «что Брат твой, добрая в женах?» И наученные тому сказанными признаками, а именно, что Он «бел и чермен», и имеет прочие черты, какими невеста изображает вид Желанного, спрашивают о местопребывании. Посему говорят: «камо отъиде Брат твой, или камо уклонися?» Чтобы, без сомнения, дознав, где Он, поклониться на месте, где стояли ноги Его, и известясь, куда уклонился, самим стать в таком положении, в котором была бы видима ими слава Его, чье явление делается спасением для взирающих, как говорит Пророк: «просвети лице Твое, и спасемся» (Пс. 79, 4).
И наставница, подобно Филиппу, сказавшему: «прииди и виждь», ведет всех уловить Искомого и вместо того, чтобы сказать: «виждь», – указываете место, где Искомый, и куда готов идти, ибо говорит: «Брат мой сниде в вертоград Свой, в места аромат». В сих словах Писанием означается только место, где Жених. А с сих слов наставница показывает в речи своей, что имеет Он в виду, и куда устремляет взор, говоря: «паствити в вертоградех и собирати крины». Вот чувственное путеуказание Слова отроковицам, по которому дознают, где Жених и куда устремляет взор. Без сомнения же, при помощи духовного обозрения, надлежит познать, что полезного в этом богодухновенном Писании.
Посему, когда услышим, что «Брат сниде в вертоград Свой», дознаем из сказанного евангельское таинство, потому что каждое именование уясняет нам таинственное сие учение. Во плоти явившийся Бог, потому что воссиял от Иуды, озарил же язычников, сидящих во тьме и сени смертной, прекрасно и прилично приемлет имя Брата от уневещенной Ему в вечное сочетание сестры – народа иудейского. Слово же «сниде» дает разуметь, что снисшел ради нисходившего из Иерусалима в Иерихон и впадшего в разбойники; потому и Сам нисходит путем нисхождения ставшего добычею врагов, а сим означает от неизреченного величия до смирения естества нашего совершившееся снисхождение. А из загадочного значения слова «вертоград» дознаем то, что истинный Делатель делание Свое – нас, человеков, насаждает вновь; ибо мы, по слову Павлову, «Его тяжание» (1Кор. 3, 6). Итак, пoелику Он и в начале в раю возделал естество человеческое, которое насадил Отец Небесный, то, когда «уединенный дивий пояде» вертоград наш, и «озоба» Божественную ниву (Пс. 79, 14), снисшел Он пустыню снова сделать вертоградом, украшающимся насаждением добродетелей, при тщательном уходе за таковыми растениями открыв в слове свободное течение чистому и Божественному источнику учения. А «места аромат» (точнее: фиалы аромат) в описании красоты взяты в похвалу ланитам, при содействии которых раздробляется духовная пища в питающихся; слово же показует, что здесь местопребывание Жениха, так как дознаем, что Жених водворяется не в запустившей добродетелями душе, но разве в том, кто, по изложенному выше учению, соделается фиалом аромата, источающим благовонные масти; таковой, став чашею премудрости, приемлет в себя Божественное и чистое вино, от которого в приявшем бывает веселие. А следующее за сим слово научает нас, на каких пажитях тучнеют стада доброго пастыря. Ибо не в пустынные какие-либо и тернием поросшие места выгоняет овец щипать там травянистую зелень, но предлагаются им в пищу ароматы из вертоградов, а вместо травы служит крин, который, – говорит невеста, – собирается Пастырем в корм овцам. Сие то любомудрое учение предлагает нам в этом слово, а именно, что объемлющее Собою существа Естество и Могущество, все содержа в Себе, местом для Себя и вместилищем делает чистоту приемлющих, в которых разнообразно возделываемый добродетелями вертоград украшается цветами кринов и орошает плодоносием ароматов. Ибо крины загадочно означают ясность и чистоту разумения, а благоухание ароматов – отвращение от всякого греховного зловония. Так, подобным сему, по словам невесты, занимается Приставник словесного стада, пася в вертоградах, и для корма овцам срывая и собирая крины, какие и предлагает овцам чрез великого Павла, который из Божественного хранилища выдает нам эту из кринов пищу, то есть, «елика истинна, елика честна, елика праведна, елика прелюбезна, елика пречиста, елика доброхвальна, аще как добродетель, и аще кая похвала» (Фил. 4, 8). Вот, по моему рассуждению, те крины, которыми питается стадо у доброго пастыря и учителя.
Следующее за сим слово, которое произносит чистая и нескверная невеста, говоря: «аз Брату моему, и Брат мой мне», есть правило и определение совершенства в добродетели. Ибо дознаем из сего, что душе, достигшей чистоты, должно не иметь в себе ничего, кроме Бога, и ни на что иное не обращать внимания, но только быть чистою от всякого вещественного дела и понятия, чтобы, всей и всецело претворившись в мысленное и невещественное, соделать себя самым явственным изображением красоты первообраза. И как тот, кто видит на картине список, точно снятый с подлинника, утверждает, что один образ и в списке, и в подлиннике, говоря, что в изображении сохранена красота подлинника, и он явственно виден в подражании; подобно сему говорящая: «аз Брату моему, и Брат мой мне», утверждает о себе, что она сообразна стала Христу, восприяв собственную свою красоту, первобытное блаженство естества нашего, украсившись по образу и подобию первой истинной и единственной красоты. И что, например, бывает с зеркалом, когда оно устроено искусно и сообразно с потребностью, тогда на чистой своей поверхности в точности показывает черты видимого в нем лица: тоже произошло и с душою; уготовав себя сообразно с потребностью и отринув от себя всякую вещественную скверну, отразила она в себе чистый образ ничем неповрежденной красоты. Посему следующую речь произносит это произволением одаренное и одушевленное зеркало: «пoелику в целой окружности вижу лице Брата, то поэтому всецело видна во мне красота Его образа». Сим именно словам подражает Павел, говоря, что живет он Богу, став мертвым для мира, и что в нем живет один Христос. Ибо, сказав: «мне еже жити, Христос» (Фил. 1, 21), громогласно чрез это взывает: не живет во мне ни одна из человеческих и вещественных страстей, ни сластолюбие, ни скорбь, ни раздражительность, ни страх, ни робость, ни смятение, ни кичливость, ни дерзость, ни злопамятство, ни зависть, ни какое-либо мстительное расположение, ни любостяжательность, ни другое что-либо оскверняющее душу какою-либо связью. Но во мне живет Тот один, в Ком нет ничего из перечисленного. Ибо, отрясши все, усматриваемое вне оного естества, не имею в себе ничего такого, чего нет в Нем. Поэтому «мне еже жити, Христос», или, как говорит невеста: «аз Брату моему, и Брат мой мне». Он – освящение, чистота, нетление, свет, истина и все сему подобное, что доставляет пажить душе моей не на каких-либо луговых травах или между кустарниками, но во светлостях святых, потому что естество кринов белизною своей доброцветности наводит нас на эту мысль. Итак, «Пасый в кринех» для того и ведет стадо Свое на луга кринов, чтобы «на нас была светлость Господа Бога нашего» (Пс. 89,17). Ибо с родом пищи сообразуется, конечно, и питаемое. Скажу для примера; предположим, что будет пустой сосуд, из стекла сделанный; в нем насквозь видно все влагаемое, что такое ни было бы положено, черное ли что или нечто более чистое и светлое. Посему Вложивший в души белизну кринов посредством их белыми делает и самые души, потому что вложенное видно насквозь совне. Но чтобы до большей ясности довести нам мысль сию, скажем, что душа питается добродетелями, а добродетели загадочно названы кринами. Кто при добром поведении наполнен ими, тот делает себя явным по жизни, показывая в нравах вид каждой добродетели. Пусть будет в тебе чистым крином целомудрие, справедливость, мужество, благоразумие и вся, «елика», по слову Апостола, истинна, елика честна, елика прелюбезна, елика праведна, елика пречиста, елика доброхвальна, аще кая добродетель, и аще кая похвала». Ибо все это, находясь в душе, обнаруживает себя чистою жизнью, и обладающего сим украшая, и само украшаясь приявшим это.
Итак, в непосредственно следующем за сказанным доселе выслушаем, чего сподобляется возложившая упование на Брата и красоту Возлюбленного приявшая в собственный свой образ, от прославляющего прославляющих Его. Ибо Слово говорит невесте: «добра ecи ближняя Моя, яко благоволение, красна яко Иерусалим, ужас яко воинства вчиненны». Что небесным воинством во услышание пастырей воссылается «слава в вышних Богу» за благоволение «в человецех», когда увидели рожденный на земли мир (Лук. 2, 14), и что Владыка всей твари именует Иерусалим градом «Великаго Царя» (Матф.5, 35), это известно всякому читавшему евангельские книги, а поэтому не может он не знать, о какой красоте невесты свидетельствует Слово сравнением ее с Иерусалимом и благоволением. Ибо, как явно, Слово показывает сим, что душа в благоуспешном восхождении значительно возвысилась и простирается уже до чудес Владычних. Ибо, если в вышних Бог, сый в лоне Отчи, по «благоволению в человецех», вступает в общение с плотью и кровию, чтобы произошел на земле мир, то явно, что сему благоволению уподобившая красоту свою, с преспеянием подражает Христу, тем став для других, чем соделался Христос для естества человеческого, как поступил подражатель Христов Павел, отлучая себя от жизни, чтобы собственным своим страданием искупить спасeниe Израилю, говоря: «молил бых ся сам аз отлучен быти от Христа по братии моей, сродницех моих по плоти» (Рим.9, 3). К сему справедливо применяется сказанное невесте: такова красота души твоей, каково было благоволение к нам Владыки, Который «Себе истощил зрак раба приим» (Фил. 2, 7), отдал себя в искупительную цену за жизнь мира, «нас ради обнища богат сый, да» мы смертью Его будем живы и «нищетою обогатимся» (2Кор. 8, 9), и в рабием зраке Его воцаримся. А величие невесты и красота Иерусалима равно указуют на «вышний Иерусалим», свободный, и «матерь» свободных (Гал.4, 20), который, как дознали мы из слов Владычних, есть «град Великаго Царя». Ибо вместившая в себе Невместимого, так что в ней и живет, и ходит Бог, украсившись красотою живущего в ней, делается Иерусалимом небесным, прияв на себя красоту его. Красота же и убранство Царского города, без сомнения, есть красота Самого Царя. Ибо, по слову псалмопения, убранством и красотою служит Тот, Кому говорит пророчество: «красотою Твоею и добротою Твоею: и наляцы, и успевай, и царствуй истины ради и кротости, и правды» (Пс.44, 5), ибо ими, то есть истиною, правдою и кротостью отличается Божество. Посему по таким красотам образовавшая себя душа делается изукрашенною, как Иерусалим, красующейся Царским убранством. Но в этом, очевидно, заключается похвала красоте невесты, выраженная сравнением с благоволением и Иерусалимом.
Не сомневаемся также, что и продолжение речи служит в похвалу же невесте. Но в каком смысле таковою похвалою величается удостоившаяся сей доброй о себе славы, сего невозможно дознать с первого взгляда. Ибо читается сие так: «ужас яко» Силы «вчиненны».
Иной, следуя рассмотренному прежде, скажет, может быть, что сравнением с премирным естеством в слове возвеличивается похвалами невеста. Ибо там «вчиненные силы», где Власти, которые всегда господствуют, Господства, которые всем обладают, Престолы, которые неколеблемо возвышаются, Начала, которые пребывают нерабственными, Силы, которые неумолчно благословляют Бога, где парение Серафимов не останавливается и стояще не преходит, где Херувимы не престают придержаться высокому и превознесенному Престолу, где не прекращают служения слуги, делающие дело и слушающее слово (Пс.102, 20–21). Итак, пoелику власти сии установлены от Бога, и чин разумных и премирных сил навсегда пребывает неслитным, так как никакой порок не извращает благочиния, то посему и душа, в подражание оным силам, все «по чину и благообразно» делая, такое возбуждает к себе удивление, какое бывает к оным вчиненным силам. Ибо значение слова «ужас» толкуется словом «поразительность», под словом же «поразительность» разумея удивление, не погрешаем против истины.
Но вслед за сим читаемое изречение делает сомнительным, каким лицом оно произнесено, и кому сказано: «отврати очи Твои от Мене, яко тии воскрилиша мя». По мнению некоторых, Владыкою сказано это чистой душе, а я предполагаю, что гораздо приличнее изречение сие приложить к невесте. Ибо ей соответственным нахожу смысл выражаемого словом. И как мне представляется это, изложу кратко. Во многих местах Богодухновенного Писания, слышу, говорится, что у Бога есть крылья, по словам пророчества: «в крове крилу Твоею покрыеши мя» (Пс. 16, 8); и еще: «под криле Его надеешися» (Пс. 90, 4); так Моисей еще в великой песни описывает сие, когда говорит: «простер криле Свои и прият их» (Втор.32, 11); таково и сказанное Господом Иерусалиму: «колькраты восхотех собрати чада твоя, якоже собирает кокош птенцы своя под криле свои» (Матф.23, 37). Все же сие, как скажет иной, смотря на связь речи, недалеко от предлагаемой здесь мысли. Посему, если на каком-либо таинственном основании Богодухновенное слово о Божественном естестве определяет, что у Него крылья, а первое устроение человека свидетельствует, что естество наше сотворено по образу и подобию Божию, то, конечно, созданный по образу во всем был подобен первообразу. Но по Священному Писанию первообраз окрылен. Посему и естество человеческое уготовано было окрыленным так, что и в крыльях имело Божие подобие. Явно же, что именование крыл в некоем переносном образе воззрения взято будет в каком-либо Боголепном смысле, так что названием крыл означаются сила, блаженство, нетление и подобное сему. Итак, пoелику было это и в человеке, пока во всем уподоблялся Богу, но после сего преклонность к пороку лишила нас таковых крыл (ибо, став вне крова крыл Божиих, утратили мы и собственные свои крылья), то явилась посему Божия благодать, просвещающая нас, чтобы, отложив нечестие и мирские похоти, снова окрылились мы преподобием и правдою (Тит. 2, 12). По сему, если не далеко это от истины, то прилично невесте признать благодать, явленную на ней очами Божиими. Ибо вместе и Бог воззрел на нас очами человеколюбия, и мы окрылились первобытною благодарю. Сие то, думаю, показывает слово в сказанном, о чем, молясь, Давид в шестнадцатом псалме, говорит Господу: «очи» Твои «да видита правоты», то есть мои. Ибо продолжает: «искусил ecи сердце мое, посетил еси нощию, искусил мя еси, и не обретеся во мне неправда» (Пс. 16, 2–3). Посему сказать: «очи» Твои «да видита правоты», значит то же, что – очи Твои да не усматривают противного. Ибо кто видит прямое, тот не видит кривого, и кто не видит кривого, тот, без сомнения, видит прямое. Посему изъятием противоположного Пророк показывает доброе в Божественных очах, которыми снова окрыляется душа, за преслушание первозданных обескрылившая.
Итак, сие уразумели мы из сказанного: когда очи Твои взирают на меня, тогда отвращаются от противного, потому что не увидят во мне ничего сопротивного мне. От сего происходит, что от очей Твоих снова окрыляюсь, и за добродетели возвращаю себе крылья как бы голубицы, при которых появляется у меня способность летать, так что могу и продолжить полет, и упокоиться тем именно покоем, каким почил Бог от дел Своих.
За сими словами следует опять описание невестиной красоты, при чем каждая черта, служащая к полноте красоты, величается в слове каким-либо приличным уподоблением. Ибо восхваляются – красота ее волос, положение зубов, цвет уст, сладость голоса, румянец ланит. Притом похвала всего поименованного у невесты восполняется каким-либо приличным сравнением и сличением. Ибо волосы уподоблены стадам коз, появившимся с Галаада, а стада остриженных, хвалящийся двойным приплодом, по уподоблению служат похвалою зубам; верви же червленой приравниваются уста и оброщением шипка украшаются ланиты. Буквально читается сие так: «власа твои, яко стада коз, яже взыдоша от Галаада. Зубы твои, яко стада остриженых, яже взыдоша от купели, ecи близнята родящи, и безчадные несть в них, яко вервь червлена, устне твои, и беседа твоя красна, яко оброщение шипка ланиты твоя, кроме замолчания твоего». Пoелику все сие достаточно исследовано в сказанном доселе, то излишним было бы делом речь делать скучною повторением тех же взглядов. Но если кто и теперь потребует слова о том же, то ради неслышавших прежних объяснений на речения сии, кратко перескажем значение загадок. Волосы на теле имеют свое особое от прочего тела естество. Когда всему телу служит сила чувствующая, без которой и естество жизни невозможно, потому что чувствование есть телесная жизнь; видим, что одни волосы, составляя часть тела, не имеют части в чувствительности. Особенность же сия в этой части тела доказывается тем, что волосы, ни при жжении, ни при резании, не чувствуют боли, подобно другим частям тела. Итак, пoелику, по слову Павлову, слава жен – волосы (1Кор. 11, 15), украшающие голову плетениями, то похвалою волос у невесты научаемся, что власам, усматриваемым на главе невесты, которыми славится Церковь, надлежит быть совершеннейшими чувств, мудростью прикрывать чувство, как и притча говорит: «премудрии скрыют чувство» (Прит.10,14). У них не зрение служит в отличении хорошего, не вкусом изведывается доброе, не обоняние, не осязанию, не другому какому чувствилищу вверяется суд о прекрасном, напротив того, по умерщвлении всякого чувства, одною душею касаются и вожделевают они благ, представляющихся мысленно, и таким образом прославляют жену – Церковь, ни почестями не надмеваясь, ни от малодушия не теряя духа в обстоятельствах скорбных; но хотя бы стали резать за веру во Христа, хотя бы повергли зверям или в огонь, хотя бы заставили терпеть другое что скорбное, при испытании мучений показывают вид бесчувственности волос. Таков был Илия, пришедший из Галаада в поросшем волосами и иссохшем теле, покрытый козьею кожею, неустрашаемый никакими угрозами мучителя. Посему все те, которые, из подражания великодушию сего Пророка, стоят выше всего мира, «лишены, скорбяще, озлоблены, в горах и в вертепах, и в пропастех земных, ихже не достоин мир» (Евр.11,37–38), – все они, как бы в виде стада, видимые окрест Главы всяческих, делаются славою Церкви, вместе с обитателем Галаада восходя к небесной благодати.
Животное же коза взято в похвалу волосам, может быть, или потому что по естественному свойству животное сие устроено способным к произращению волосов, так что, по природе обросши волосами, служит оно загадочным знаком красоты в волосах, или потому что коза не скользя ходит по скалам, носится по вершинам гор, смело совершает путь по непроходимым и обрывистым стезям, что весьма применимо к преуспевающим на негладком пути добродетели. А с большим правом, может быть, иной скажет: козы служат в похвалу глав, потому что животное сие законодателем взято во многих случаях на законное священнослужение. А я знаю, что в загадочных сказаниях притчи между четырьмя, «яже благопоспешно ходят» считается одно животное, «еже добре проходит», и это – «козел, предводитель стаду» (Прит.30, 29, 31). Гадательно же разумеем под сим следующее. Всякое промышленное занятие, начинаемое одним, передается от него многим. Так Писание, назвав Фовела изобретателем искусства ковать, к нему возводит знание всех, после него усвоивших себе обработку железа. Так в пастушестве первым был Авель, а в земледелии Каин; Неврода Писание называет начальником в охотничьем деле, а Ноя – в возделывании винограда, об Эносе говорит, что начал уповать на Бога (Быт.4, 26). И много подобных сведений можно почерпнуть в Святом Писании о том, кто один полагал чему-либо начало, и дело по подражанию входило в жизнь. Так, пoелику Илия по преимуществу был примером в самой высокой степени Божественной ревности, то и все, которые после него, подражая его ревности, шли по тем же следам дерзновения пророка, соделались стадом предводительствовавшего в такой жизни; и они то составляют славу и похвалу Церкви, заменив собою красоту волосов, которым несвойственна и чужда жизнь чувств.
Подобными сим качествами наполняет Слово похвалу и зубам. Ими могут быть те, которые питают собою тело Церкви; и их то желает оно видеть всегда чистыми, как бы только что вышедшими из купели, никогда не имеющими излишества в волосах, как после недавнего острижения, но по приплоду добродетелей двоеплодными, отцами сугубой чистоты, усматриваемой и в душе, и в теле, так что быть не родящими всего лучшего есть нечто невозможное для сих зубов.
Вервь же, положенная на устах, загадочно дает разуметь мерное служение слову, что Пророк назвал хранением и дверью ограждения (Пс.140, 3), когда уста во время отверзаются и во время заключаются для слова. А что вервь – наименование меры, дознали мы сие из пророчества Захарии. «Глаголяй» в нем «Ангел» имел в руках «уже землемерно» (Зах.2,13). Слово же тогда наипаче бывает в меру, когда прикрашено стыдливым румянцем, что служит загадочным знаком Крови Искупившего нас. Если кто, подобно Павлу, имеет «глаголющаго» в себе «Христа» (2Кор. 13, 3), Своею Кровью искупившего нас, то он имеет «уже землемерно» на устах, украшенное тем, что оно кровавого цвета.
Следующее за сим слово есть истолкование прежней загадки. Ибо «красною беседою» именует Слово «червленую вервь», чем опять означает благовременность и соразмерность.
В точности прекрасное и появляющееся именно в свое время, не бывает ни прежде временным, ни безвременным. «Оброщением» же «шипка» украшая яблоко ланиты, свидетельствует о некоем великом усовершении невесты в добре; ибо дает знать, что не в ином чем уготовано для нее сокровище, но что сама для себя служит сокровищем и в себе содержит приуготовление всякого добра.
Ибо как в «оброщении» заключается все, что в шипке есть снедного, так видимою красотою жизни показывается, что внутри ее заключается сокровище. Оно то и есть тайное сокровище надежд, этот собственный плод души, содержимый в доблестной жизни, как в оброщении каком шипка. Сказанное же: «кроме замолчания твоего», по моему мнению, такой имеет смысл: похвала тебе не столько слагается из видимого, из того, что указуется словом, но паче из того, что покрыто молчанием, избегая указания словом. Ибо как под молчанием разумеется, что вне слова, так не погрешит, кто под словом разумеет, что вне молчания. Ибо умалчиваем то, чего не можем объявить словами. Посему, если что вне слова, то разумеется как молчание, непременно следует, что вне молчания, то признавать словом. Следовательно, сказавший: «кроме замолчания твоего», ясно выражает словом следующее: хотя прекрасно и велико и то, что может быть изображено словом что «кроме замолчания твоего»; однако же, что вне слова, покрывается молчанием, неизреченно и неизразимо, то, без сомнения, удивительнее высказываемого.
Но выслушаем и продолжение похвал; их смысл подобен известному в бытописании кладязю, у которого некий камень, загрождая устье, для приходящих со стадами деве воспользоваться водою делает невозможным, но Иаков, восстав, отваливает камень от устья, и из чего поили скот, то, наполнив водою, дает овцам в волю насладиться влагой. Посему, что же уподобляем такому кладязю? «Шестедесят суть цариц, и осмедесят наложнщ, и юнот, имже несть числа. Едина есть голубица Моя, совершенная Моя, едина есть матери своей, избрана есть родившей ю». Итак, кто же отвалит нам камень этой неясности? Кто почерпнет воду понятий, стоящую на такой глубине, что она недоступна нашему разуму? Но всего лучше, кажется мне, засвидетельствовать вашему слуху, что знать сие возможно тем одним, которым говорит Апостол: «во всем обогатистеся, во всяком слове и всяком разуме» (1Кор. 1, 5). А наша нищета не в состоянии обнять предлагаемых в слове сокровищ. Впрочем, чтобы не подпасть обвинению в не деятельности, ради Вменившего нам в закон испытывать Писания (Иоан.5, 39), не поленимся и над сим пролить хотя несколько пота. Посему говорим, что заключающееся в словах сих любомудрие в похвалах невесте предлагает нам некое тонкое учение. И учение сие таково. Не в той же последовательности и не в том же порядке существа созидаются и воссозидаются. Когда естество твари первоначально приводимо было в бытие Божиею силою, в каждом существе неразрывно с началом связуем был и конец, потому что все, пришедшее из небытия в бытие, совокупно с началом получило и совершенство.
Но и человеческое естество есть одно из сотворенных, и оно, по подобию других тварей, не постепенно приходило к совершенству, а с самого начала бытия имело в себе совершенство, с каким было создано, приведено же в бытие, как говорит Писание, «по образу и по подобию Божию» (Быт.1, 26), что показывает самое высшее и совершеннейшее из благ. Ибо можно ли найти, что выше уподобления Богу? Так в первой твари неразрывно с началом виден стал и конец, и естество начало свое бытие совершенством. Но тогда, по тесной связи с пороком освоившись с смертью, удалилось оно от пребывания в добре; тогда не вдруг восприемлет совершенство, подобно первому составу, но неким путем доходит до высшего состояния, с какою-то последовательностью и порядком, понемногу истребляя в себе пристрастие к противоположному. Ибо при первом устроении ничто не препятствовало совершенству естества сойтись с вступлением в бытие, потому что не было греха.
А при вторичном воссозидании возвратное следование к первоначальному благу необходимо сопровождается продолжительным переходом. Почему сердце наше, по причине порока связанное вещественным пристрастием, как бы вырываясь от некоторой лежащей на нем коры, понемногу очищаясь более исправным поведением, отрешается от связи с худшим. Посему то научены мы, что у Отца «обители многи суть» (Иоан.14, 2), потому что всем уготовано воздаяние, каждому по мере наклонности его к хорошему и удаления от худого. Ибо иной едва начинает вкушать лучшую пищу, как бы изникнув только из некоей глубины порочной жизни для приобщения истины; а у другого, по его рачительности, произошло уже некое приращение лучшего; другой возрос наиболее вожделением благ, а кто держится среднего восхождения на высоту, иной же перешел уже и за средину; некоторые же и сих превысили собою, а иные опередили и последних; другие же и далее их простираются в течении к горнему. И совершенно согласно с многообразным различием произволений приемлет Бог каждого в собственном его чине, всем уделяя, кто чего достоин, награды благами соединяя во едино для высших, и соразмеряя для низших. И по нашему разумению сие самое любомудренно излагает Слово в предложенных изречениях, раздельно представляя нам в сказанном различие душ, взирающих на Жениха. Ибо одних называет «юношами», а именно те, которым множеством превзошли возможность выразить их числом; об иных говорит, что он «наложницы», а об иных, что они «царицы». Число наложниц определив осмидесятью, и сказав, что число цариц простирается до шестидесяти, выше всех ставит в одиночестве усматриваемую совершенную голубицу, о которой выражается, что она «едина есть матери своей, избранна есть родившей ю». Итак, Божественными сими изречениями приводимся к той мысли, что одни, едва освободившиеся из какой-то во глубине сокрытой утробы прелести, будучи еще новорожденными и неспособными членораздельно произнести слово, не по разуму соглашаясь на принятие веры, усматриваются в бесчисленном множеств. Они уверовали, что слово таинства спасительно, содержа, впрочем, в себе истину, неутвержденную на каком-либо знании и на несомненности, почерпнутой в Писании. Это – так названные «юноты», потому что проходят юный духовный возраст; рожденные словом веры, еще не сделались они по надлежащему возрастанию такими, чтобы прийти в зрелость для брака, достигнуть в мужа совершенна, в меру брачного возраста, и быть в состоянии зачать во чреве страх Господень и породить дух спасения, напротив того, по младенчеству и несовершенству еще разумения живут как бы с неразумным расположением.
Впрочем, и они в числе спасаемых, как говорит Пророк: «человеки и скоты спасеши, Господи» (Пс.35, 7), скотами называя неразумную часть спасаемых.
А в тех, которые при надлежащем попечении возросли разумением и оставили уже детство, по указанию слова узнаем двоякое различие. Ибо сотелесниками Слову бывают те и другие души; но одни прилепляются с каким-то расположением пламенной любви, каковы были душа Давидова и душа Павлова, из которых одна говорит: «мне же, прилеплятися Богови благо есть» (Пс.72, 28), а другая: никто не разлучит нас от любви Христовой, «ни живот, ни смерть, ни настоящая, ни грядущая, ни что другое из существующего» (Рим.8,35–39). Другие же души по страху наказания избегают прелюбодейных искушений. Ибо и они пребывают в нерастлении и святыне, но наставляемые более страхом, нежели одною любовью, не допускают до себя худого. Посему те, которые при более совершенном расположении, любовью к нерастлению вошли в единение с Божиею чистотою, по общению в царстве именуются «царицами»; а тех, которые по страху угрозы трудятся в добродетели, Слово называет «наложницами». Ибо ни одна из них не в состоянии сделаться матерью Царя и сообщницею в сане. Ибо как было бы сие возможно душе, которая не восприняла еще в себя неподчиненности и самовластия доблестного образа мыслей, но рабским страхом удерживается от общения с злом? А примером сказанного о царицах служит подобие их сподобившимся стояния одесную, которым Царь говорит: «приидите, благословенны Отца Моего, наследуйте уготованное вам царствие» (Матф.25, 34). Ко второму и низшему чину принадлежать те, которым Господь говорит: «убойтеся имущаго власть по убиении воврещи в дебрь огненную» (Лук.12, 5). Такое различие двух чинов, кажется мне, загадочно дает видеть и разность в числах. Почему говорю это? Шесть заповедей, за исполнение которых царствие Божие уготовляется десным. Представим себе, что каждая из них есть владычний талант, который доброму и верному рабу надлежит удесятерить в делании, чтобы таким образом, в малом оказавшись верным, и будучи поставленным над многими, войти в радость Господа своего. Итак, если за сии шесть заповедей бывает в душе общение царства (совершенство же делания каждой из заповедей состоит в том, чтобы удесятерить ее, как сказал добрый оный раб: один твой талант приобрел десять талантов), то вследствие сего находим, что до шестидесяти возрастает одна царица, за десятикратно взятое исполнение шести заповедей приемлемая в общение царства, так что одна, разделенная, по многообразному отличительному свойству заповедей, на части, и в каждом преспеянии получившая свой особенный образ, обращается во многие. Посему так на шестьдесят цариц делится одна, будучи разделяема по родам заповедей, и участницею царства Христова делается невеста, одна обратившаяся в целое племя цариц, исчисленная по столь многим достоинствам относительно к заповедям.
Если же не без основания принята нами эта мысль, что шесть заповедей, до десятикратности возделанные в одной душе, загадочно означаются шестидесятые царицами, то вследствие сего скажем, что в подобном загадочном смысле осьмидесятью изображается тайна о «осьмей» (Пс.6, 11), взирая на которую, руководимые страхом удерживаются от общения с злом. Ибо так дознали мы в псалмопениях, в надписании которых стоит слово: «осьмая», где ясно слышны вопли наказуемых, по страху ожидаемого преклоняющее слух Судии на милость. Ибо обращающий взор к «осьмей» говорит страшному Судии: «Господи, да не ярости Твоею обличиши мене, ниже гневом Твоим накажеши мене. Помилуй мя, Господи, яко немощен есмь, исцели мя, Господи, яко смятошася кости моя» (Пс.6,2–3), – и что в след за сим продолжается в прошении неподкупному Судии, где молящийся сетует, что в смерти нет памятования о Боге (Пс.6,6). Ибо осужденным на плачь и скрежет зубов возможно ли находить веселие в памятовании о Боге? Между тем, так говорит Пророк в другом месте: памятование о Бог производит веселие (Пс. 76, 4). Сие то и иное, нечто подобное сему взывая Богу, убоявшийся осьмой приходит в ощущение приобщения милости, говоря: «яко услыша глас плача моего» (Пс.6, 9). А как в Священном Писании много показано блаженных страхов, то, сходно с сказанным о шести заповедях, возможно будет и их десятикратное приумножение, так что наученный псалмопением, как преуспевает страх Господень, если уклониться «от зла» и сотворит «благо» (Пс.33, 15), как некий мнас или талант, удесятерит деланием достояние страха Божия. И таким образом, второе после царицы место занимающая душа, которая делает добро по страху, а не по любви, возводится до числа осьмидесяти; каждый род преспеяний, совершаемых по страху, показывает она в жизни своей неслитно и не скрытно; так что понятие и о сей осьмой расширяется возрастанием до десятикратности, и душа, приступающая к добру по рабскому страху, а не по невестиной любви, делается вместо царицы наложницею, страхом «осьмыя», до десятикратности увеличенным преспеяниями, пришедши в число «осьмидесяти». Ей, послужившей на время незаконному и неблагородному рождению, по сказанию истории, повелевается не до конца жить вместе с царицею, так как рабскому роду нет царского наследия наравне с свободно рожденным. Сказано: «измени рабу, и сына ея, не имать бо наследовати сын рабынин с сыном свободныя» (Гал.4, 30). Если же кому взгляд сей на представляемое в рассматриваемых изречениях число кажется принужденным, то пусть вспомнит, что в начале засвидетельствовали мы о невозможности достигнуть в этом истины и о намерении коснуться сего с такою только целью, чтобы иносказания сии не были вовсе оставлены без приложения к ним нашего труда.
Впрочем, если по написанному: «совершенна любы вон изгоняет страх» (1Иоан.4,18), то пусть и страх, претворившись, сделается любовью. Спасаемое оказывается тогда единицею по взаимном между собою соединении всех в сродстве с единым благом, вследствие совершенства, какое есть в голубице. Ибо подобное нечто разумеем в следующем слове, которое говорит: «едина есть голубица Моя, совершенная Моя, едина есть матери своей, избранна есть родившей ю». А это яснее истолковано в Евангелии Господним словом. Ибо, благословением вложив в учеников Своих всякую силу, и иные блага дарует святым произнесением слов ко Отцу, присовокупляет же, как главизну благ, – то, чтобы они, и при каком-либо различии произволений, не делились более в суждении о добром, но все пребывали едино, соединенные единым и единственным благом, так чтобы при единстве Святого Духа, как говорит Апостол, связуемые союзом мира все соделывались единым телом и единым духом, «в едином уповании, якоже звани» (Ефес.4,3.4). Но лучше буквально предложить Божественные изречения Евангелия: «Да вcи едино будуте: яко же Ты, Отче, во Мне и Аз в Тебе, да и тии едино будут» (Иоан.17, 21). А связующим в единение сие есть слава. И что славою называется Дух Святый, сему не будет противоречить никто из людей разборчивых, обратив внимание на собственные слова Господа. Ибо говорит: «славу, юже дал еси Мне, дах им» (Иоан.17,22), потому что действительно дал ученикам таковую славу Сказавший им: «приимите Дух Свят» (Иоан. 20, 22). Приял же сию славу, которую всегда имел, «прежде мир не бысть» (Иоан.17, 5), Облекшийся в естество человеческое, по прославлении Которого Духом совершается «всему» сродственному раздаяние славы Духа, начавшись с учеников. Посему говорит Господь: «славу, юже дал еси Мне, дах им, да будут едино, якоже Мы едино есма. Аз в них и Ты во Мне: да будут совершени во едино» (Иоан.17,22–23). Посему, кто возрастанием из младенца пришел в мужа совершенна и достиг в меру умственного возраста, из рабы и наложницы приял на себя сан царицы, по бесстрастию и чистоте соделался достойным причаститься славы Духа, тот есть совершенная голубица, на которую взирает Жених, говоря: «едина есть голубица Моя, совершенная Моя: едина есть матери своей, избранна есть родившей ю». Конечно же, узнавая дерево по плоду, не не знаем и матерь голубицы. Как, увидев человека, не сомневаемся, что он от человека, так и отыскивая матерь избранной голубицы, уразумели мы не иную какую, как оную голубицу. Ибо в чаде, без сомнения, усматривается естество родившего. Итак, пoелику «рожденное от Духа, дух есть» (Иоан.3, 7), а чадо есть голубица, то, конечно, и матерь чада – также голубица, слетевшая с небес на Иордан, как говорит и свидетельствует Иоанн. Ее ублажают «юноты», ее восхваляют «наложницы» и «царицы», потому что всем душам всякого чина предлежит общий путь к таковому блаженству. Посему говорят: «видеша ю дщери и ублажиша ю, наложницы и царицы восхвалиша». А всякому естеству свойственно простираться пожеланием к блаженному и похвальному. Поэтому, если дщери ублажают голубицу, то, конечно, и сами вожделевают стать голубицами. И то, что восхваляется голубица наложницами, служит знаком, что и они имеют рачение о восхваляемом, пока (так как все соделаются едино, будут иметь в виду одну и ту же цель пожелания, ни в ком не останется никакого порока) не будет Бог «всяческая во всех», взаимным между собою единением срастворенных в общении блага, о Христе Иисусе Господе нашем. Ему слава, и держава, во веки веков! Аминь.