О поэзии Св. Григория Богослова[1]
Поэтическое наследие св. Григория Богослова до сих пор продолжает оставаться недостаточно изученным. Оно так и не было ни разу издано в соответствии с современным уровнем патристических исследований. Большая часть поэтических текстов, приведенных в последней компьютерной версии TLG 5, дана по греческой патрологии Ж.-П. Миня, в свою очередь основанной на бенедиктинском издании А.Б. Кайо (А.В. Сaillau)[2]. И только отдельные стихотворения или циклы стихотворений удостоились критических изданий[3]. При этом число рукописей, относящихся только к византийскому периоду, исчисляется сотнями.
Блаженный Иероним считал св. Григория автором более чем 30 000 стихотворных строк[4]. Хотя две трети стихотворных произведений святителя утрачены, тем не менее объем сохранившегося корпуса значителен и насчитывает свыше 400 произведений. Большинство стихотворений было написано в арианзском уединении, где святитель находился в последние годы своей жизни (383–390 гг.). По свидетельству самого св. Григория, он обратился к поэтическому творчеству, отчасти ища утешения в изящной словесности, которую любил в течение всей своей жизни, отчасти соревнуясь с теми авторами, сочинения которых всегда считались достоянием языческой культуры, а также ради опровержения еретиков и наставления собственной паствы[5].
Поэзия святителя Григория продолжает античную традицию в тех поэтических жанрах, которые хорошо были известны ему со школьной скамьи. Он пишет квантитативным стихом, используя гекзаметры, элегические дистихи, ямбы, ямбические триметры и пентаметры. При этом в его стихах нельзя обнаружить какого-либо сирийского влияния, которое явственно прослеживается не только у св. Ефрема, но и у св. Романа Сладкопевца, и даже у св. Мефодия Олимпийского[6].
В целом можно отметить, что в своей поэзии св. Григорий попытался собрать воедино и описать в стихотворной форме все аспекты христианской жизни. Уже при беглом сопоставлении содержания стихов с другими творениями святителя видно, что в них полностью отражен круг его богословских интересов. Выражаясь в стихах своих гораздо более сжато и образно по сравнению с прозой, св. Григорий изложил учение о непостижимости Бога, Его святом Отцовстве, о Христе-Логосе и, в то же время, – Жертве, Первосвященнике и Пастыре, и о неоспоримости Божественной природы Святого Духа. Возможно, одной из целей святителя было добиться того, чтобы его стихотворения можно было заучивать наизусть и декламировать в качестве противовеса весьма распространившимся в то время гимнам ариан и аполлинаристов[7].
В стихах св. Григория звучит призыв к добродетельной жизни и аскетизму, в них часто говорится о благодати и о церковных таинствах. Они нередко проникнуты чувством любви и отеческой заботы о близких ему людях. Особую важность и значительность поэзии св. Григория мы видим в том, что она позволяет нам приблизиться к пониманию личности одного из величайших греческих богословов. Ни один из восточных отцов не раскрывал до такой степени внутренний мир своих переживаний и сомнений, разочарований и надежд[8].
А.Б. Кайо (а следом за ним и Минь) подразделяет стихи св. Григория Богослова на две книги. Первая содержит «Богословские стихотворения» и в свою очередь разделяется на две части (sectiones) – «догматическую» и «нравственную». В первую из них включены гимны Богу Отцу, Сыну, Святому Духу, а также стихотворения, касающиеся вопросов онтологии, антропологии и действия промысла Божия; ко второй части принадлежат стихотворения преимущественно дидактического характера, они посвящены аскетической проблематике, вопросам христианской этики и морали[9]. Вторая книга, по объему значительно превышающая первую, содержит так называемые «Исторические стихотворения», и разделена на две части: «Стихи о себе самом» и «Стихи к другим». Первая часть весьма автобиографична и исполнена живого чувства; ко второй же относятся стихотворные произведения, написанные по особому случаю, как, например, «Советы Олимпиаде», сочиненные по поводу ее свадьбы. Далее следуют 128 коротких эпитафий и 94 эпиграммы, написанные в традиционном эллинистическом стиле Греческих антологий, несомненно, имевших влияние на св. Григория-поэта. Адресаты этих последних произведений по большей части нам неизвестны, и можно предположить, что в эту часть корпуса св. Григория вошло некоторое количество неподлинных, приписываемых ему стихов. В виде приложения к стихотворному корпусу, изданному А.Б. Кайо, была помещена трагедия «Страждущий Христос»: этот текст, который на протяжении долгого времени без достаточных оснований приписывался св. Григорию, представляет собою центон, составленный из стихов, взятых из произведений Еврипида, и предположительно атрибутируется XI или XII столетием[10].
В описанном выше издании стихотворение «О душе» входит в первую часть первой книги и стоит в ней на 8-м месте[11]. Оно написано гекзаметром. Композиционно текст его состоит из двух разделов. В первом (строки 1–52) св. Григорий полемизирует с различными нехристианскими представлениями о происхождении и бытии человеческой души; во втором (строки 53–129) излагается положительное православное учение по данному вопросу. Соответственно содержанию меняется и интонация произведения: ирония и даже сарказм, присутствовавшие в начале, сменяются благоговением и радостью, рожденными от соприкосновения с истиной.
Следует отметить, что хотя св. Григорий во всей полноте воспринял важнейшее, непреходящее достоинство античной культуры – способность и вкус к диалектике, он никогда не стремится к достижению исчерпывающих знаний в области философских идей, безусловно ложных с точки зрения христианства[12]. В частности, в стихотворении «О душе» не только сами эти идеи, но и их критика изложены довольно кратко и схематично. Отчасти это объяснимо тем, что опровержение язычества стало терять свою актуальность после смерти пытавшегося возродить его императора Юлиана в 363 г., но до некоторой степени определяется и требованиями стихотворного жанра. Помимо того, схематичность изложения античных концепций души во многом обязано тому, что св. Григорий опирался не на первоисточники, а на учебные сводки вроде «Мнения философов» (Placita philosophorum) псевдо-Плутарха или более пространные антологии (ср., напр., «Антологию» Иоанна Стобея). С такими учебниками св. Григорий мог познакомиться, когда обучался в Кесарии Палестинской, Александрии и Афинах.
* * *
Вопрос о необходимости стихотворного перевода поэтических сочинений свт. Григория неоднократно ставился русскими исследователями. Так, в середине XIX в. архимандрит Порфирий (Успенский) с горечью писал по этому поводу: «...Отсутствие гармоничной музыкальности подлинного стиха составляет важную и великую потерю...»[13]. Начало русским поэтическим переводам стихов св. Григория было положено свт. Филаретом (Дроздовым), который читал стихи святителя со студентами Вифанской духовной семинарии еще в нач. XIX в.[14], однако поэтические публикации в этот ранний период оставались делом будущего. В 1842 г. в журнале «Маяк» был опубликован перевод стихотворения «Жизнь», выполненный гекзаметром, автор его неизвестен[15]. Впоследствии по случаю кончины митрополита Филарета (Гумилевского), архиепископа Черниговского († 9 августа 1866 г.), свт. Филарет, митрополит Московский, на самом склоне своей жизни, в 84-летнем возрасте, предложил перевод «Увещательной песни» (Παρακλητικόν) с точным сохранением элегического дистиха, неоднократно переиздававшийся[16]. И, наконец, в 1886 г. А. Говоров опубликовал фундаментальное исследование на русском языке, остающееся до сих пор единственным, – «Свт. Григорий как христианский поэт». При этом автор, являясь тонким знатоком и ценителем поэзии св. Григория и неоднократно ее цитируя, не осмелился предпринять поэтический перевод[17].
Стихотворение «О душе» в числе других творений святителя Григория в середине XIX в. было переведено на русский язык прозой прот. Петром Делициным[18]. В недавнее время игумен, а ныне епископ Иларион (Алфеев) в своей книге «Жизнь и учение св. Григория Богослова» дал новый прозаический перевод некоторых стихов из стихотворения «О душе»[19]. Из переводов других поэтических произведений святителя Григория хотелось бы отметить перевод поэмы «О себе самом и о епископах» (Εἰς ἑαυτὸν καὶ περὶ ἐπισκόπων), весьма компетентно выполненный священником Алексеем Ястребовым[20]. Однако и это также не стихотворный перевод. Академик С.С. Аверинцев – единственный из современных филологов, оставивший образцы замечательных поэтических переводов из наследия свт. Григория Богослова[21].
В заключение следует отметить, что едва ли можно сколько-нибудь адекватно передать стихотворения и заключенный в них внутренний опыт поэта, отказавшись от присущей им поэтической формы. В настоящее время представляется весьма важным помочь русскому читателю ознакомиться со святоотеческими поэтическими творениями, тем более что русская словесность обладает богатейшим опытом поэтического перевода, в том числе лучших образцов античной литературы[22]. Содержание подлинно художественного сочинения всегда обладает непреходящей свежестью, всегда ново по сравнению с содержанием идей, изложенных в нем. В самом начале мироздания увидел Бог, что творение Его «хорошо весьма». Красота – универсальный принцип творения, и человеку – венцу творения Божия – именно в красоте открывается обращенное к нему слово Творца и Создателя мира.
Читателю предлагается поэтический перевод поэмы «О душе» с параллельным греческим текстом, взятым из патрологии Ж.-П. Миня (PG 37, 446–456). Он выполнен по греческому оригиналу с учетом латинского перевода (см. там же).
Автор перевода выражает благодарность доктору философских наук Ю.А. Шичалину за творческое руководство и филологическое редактирование перевода.
О душе
Бога дыханье душа[23], и все-таки терпит смешение,
Неборожденная, с перстью; светильник, сокрытый
в пещере[24], –
Все же нетленна она и божественна, ибо не может
Образ Великого Бога[25] бесследно навек раствориться,
Словно она ползучая тварь иль скот неразумный[26], –
Хоть и пытается грех бессмертную смертной соделать.
Также палящий огонь – не ее естество (ведь не может
Быть истязатель для жертвы своей источником жизни)[27],
И не изменчивый воздух, что вдохом и выдохом движим[28];
Также она не крови поток, пробегающий плотью[29];
И не гармония членов телесных, в единство сведенных[30],
Ибо различной природы бессмертная форма и тело.
Чем же тогда превзойдут добродетельные наихудших,
Если они от смешенья стихий прекрасны иль плохи?[31]
И почему лишены бессловесные умной природы,
Если их смертная плоть пребывает в гармонии с формой,
А гармоничное все быть лучшим должно, коль им верить?
Так рассуждают, считая лишь то основанием жизни,
При удаленье чего и души тела оставляют.
Не назовешь же ты пищу причиною жизни, а смертный
Жить без нее не способен, поскольку в ней крепость и сила.
Я и другое учение знаю, хотя не приемлю:
Ибо душа, пребывая на всех разделенной и общей,
В воздухе вряд ли блуждает[32]. Ведь если б так было, то душу
Все б выдыхали одну и вдыхали, и каждый, кто дышит,
Находился б в других, согласуясь с природой воздушной,
Что разлита то в одном, то другом. Ну, а если блуждает, –
Что от нее, а что от утробы для жизни я принял,
Если я был к бытию извне привлечен породившей?
Если же ты полагаешь, что многих она породила,
Душ поглощенных лишь большим числом ты ее награждаешь[33].
И не ученье разумных, а книжная шалость пустая,
Будто душе суждено менять тела постоянно
Жизням согласно своим предыдущим – плохим иль хорошим:
Иль в наказанье за грех, иль в некую честь по заслугам[34].
Душу в одежды они то оденут, как некого мужа,
То непристойно разденут. С великим усильем вращают
Тщетно они колесо Иксионово[35], делая душу
Зверем, растением, смертным, псом, рыбою, птицей, змеею.
Часто и дважды одним, коль будет вращенью угодно.
Где же конец? Никогда не видал я разумного зверя,
Иль говорящего терна. Ворона ведь каркает вечно,
А по соленому морю плывет бессловесная рыба[36].
Если же скажут, что, мол, душа в заключенье претерпит
Кару, то с ними не стоит и спорить. Ведь если без плоти, –
Странно. А с плотью – кого огню предадите из многих?
Но непонятней другое: ведь если с иными телами
Соединил ты меня и сведущим сделал во многом,
Как от ума моего ускользает одно лишь: кто прежде
Кожей мне был, кто потом, и в скольких я умер? Но ясно,
Уз налагатель не душами вовсе богат, а мешками.
Или от долгих скитаний мной прежние жизни забыты?
Выслушай наше теперь о душе совершенное слово.
Здесь уже песню мою постараюсь немного украсить.
Было так: высочайшее Слово ума утвердило
Мир, дотоле не сущий, умом Отца вдохновляясь[37]
Молвило, и совершилось по воле Его. И как только
Мир упорядочен был, став сушей, небом и морем,
Нужен стал созерцатель Премудрости – матери сущих,
Богобоязненный царь творенья; тут молвило Слово:
«Небо пространное полно служителей чистых, бессмертных,
Неповрежденных умов, добродетельных ангелов верных,
Гимны приснопоющих Моей нескончаемой славе;
Землю же лишь неразумные твари собой украшают.
Род, в ком и то, и другое теперь сотворить Мне угодно,
Мудрого мужа, стоящего между бессмертных и смертных,
Да насладится делами Моими. Да будет он Неба
Мудрый таинник, великий земли повелитель и новый
Ангел из персти, свидетель ума Моего и величья![38]
Так изрекает и, взяв новосозданной толику персти
Вечноживыми руками, творит человеческий образ.
И уделяя от жизни Своей, в него посылает
Духа, что есть Божества невидимого ответвленье[39].
Так из персти земной и дыханья был создан я, смертный –
Образ Бессмертного; ибо царит над обоими разум[40].
Вот почему, как земля, я связан со здешнею жизнью,
К тамошней сердцем влекусь как причастник
божественной доли[41].
Первородный так был сопряжен человек, а позднее
Тело от плотей рождалось, душа же путем неисследным
В перстный состав проникала, как – знает
один лишь Создатель,
Душу вдохнувший вначале, с землей обручивший Свой образ.
Разве что кто-нибудь смело (но, впрочем, следуя многим)
В помощь моим речам, объясненье предложит такое[42]:
Так же, как тело, что слеплено было вначале из персти,
После же стало потоком людским, бесконечным ветвленьем
Тварного корня, всех нас заключившим поочередно,
Так вдохновенная Богом душа с той поры и поныне,
Вновь зарождаясь из первоначального семени, входит
В каждый состав человека, но, распределяясь меж многих,
В смертных телах сохраняет всегда неизменным свой образ.
С ним получает в удел и господство ума[43]. Но – как в малых
Сильное флейтах дыханье звучит некрасиво и слабо,
Хоть и искусен флейтист, когда же он в руки получит
Флейты большие, они изливают прекрасные звуки –
Так и душа, в немощных немощная составах, а в крепких
Светится ярко и силу ума в полноте раскрывает.
Сын же бессмертный когда сотворил Своего человека,
Чтобы он новую славу обрел, и, землю оставив[44],
К Богу как бог в последние дни совершил восхожденье[45],
То ни свободным всецело, ни полностью связанным создал;
Дав природе его закон, начертав добродетель
В сердце, его поселил в цветущем урочище райском,
Равнопреклонным создав, что выберет он ожидая;
Тот был наг и не ведал еще ни греха, ни коварства.
Рай же – небесная жизнь, как мне представляется[46]. В нем-то
И поселяется он, исполнитель Божьих заветов.
Лишь от единого древа, что было других совершенней
И содержало в себе добра и зла различенье
Полное, Бог удержал человека. Но полное знанье –
Лишь преуспевшим во благо, тогда как неопытным вредно,
Так и взрослая пища всегда тяжела для младенцев.
Тот же, мужеубийцы завистливого ухищреньям
И уговорам женой изреченного слова поддавшись,
Сладостного плода до срока вкусил безрассудно,
И облачился в дебелую плоть, в одежды из кожи[47],
Тленью подпав (поскольку Христос грех смертью умерил).
Так человек возвратился на землю, откуда был родом,
Долю жизни претрудной приняв. А священное древо
Ревностью огненной Бог охраняет с тех пор непрестанно;
Чтобы какой-нибудь новый Адам, как и прежний, до срока
Внутрь не вошел, и плода пожирающей сласти не минув,
Будучи злым, не вкусил бы от дерева жизни. И так же,
Как мореход, увлеченный ненастьем, уходит от цели,
После же, иль дуновению легкому парус доверив,
Или на веслах с трудом на путь возвращается прежний,
Мы, в бесконечную даль отойдя от Великого Бога,
Вновь не без многих трудов вожделенный поход совершаем.
Вот какая пришла, посеяна перворожденным,
К людям беда, и на ней возрос погибельный колос.
Избранная библиография
Успенский 1863 – Порфирий (Успенский), архим. О стихотворениях св. Григория Богослова // Труды Киевской Духовной Академии, 1863. Т. 1. С. 398–430.
Говоров 1886 – Говоров А. Св. Григорий Богослов как христианский поэт. Казань: Типография Императорского Университета, 1886.
Корсунский 1894 – Корсунский И. К истории греческого языка и его словесности в Московской Духовной Академии Сергиев Посад, 1894.
Песнопения таинственные 2000 – Святитель Григорий Богослов. Песнопения таинственные. М.: Правило веры, 2000.
Алфеев 2001 – Иларион (Алфеев), игумен. Жизнь и учение св. Григория Богослова. СПб., 2001
Musurillo 1970 – Musurillo H. The Poetry of Gregory of Nazianzus // Thought 45, 1970. № 176. P. 45–55.
Ps–Plut. Placit. – Pseudo-Plutarchus. Placita philosophorum / ed. J. Маu, Plutarchi Moralia. Vol. 5.2.1. Leipzig, 1971.
Patillion, Segonds 1995 – Porphyre. De l’abstinence T. III. Livre IV / Text ed., trad et annoté par M. Patillion et A. Ph. Segonds avec le concours de L. Brisson. Paris, 1995.