Введение
В ходе Реформации и последующих течений, неопротестантские общины радикально переосмыслили сакраментальную природу христианства. Отвергнув апостольское Предание — Священство, мистическую полноту Литургии и реальное преложение хлеба и вина в Евхаристии (традиционно понимаемое как истинные Плоть и Кровь Христа), они свели слова Спасителя — «Сие творите в Мое воспоминание» (Лк. 22:19) — к идее историко-символического напоминания о Голгофской жертве. Такая интерпретация, отрицающая онтологическую связь между обрядом и Божественной благодатью, превратила Таинство в метафору, акцентируя человеческое воспоминание вместо богоустановленного «причастия» (1 Кор. 10:16). Вопрос о том, что же вкладывал Сам Христос в заповедь «творите в Мое воспоминание», становится ключевым для понимания разрыва между древнецерковной традицией и протестантским новаторством.
«Сие творите в Мое воспоминание»
Лк.22:19
Эти слова Христа, прозвучавшие в таинственной тишине Сионской горницы, стали духовным сердцем христианства. На протяжении двух тысячелетий Литургия, как драгоценная нить, связывает времена и народы, превращая разрозненные мгновения истории в единое священное время. Но что такое Литургия? Для многих это красивый обряд с пением, каждением и древними молитвами. Для других — сокровенная встреча с Живым Богом, где хлеб и вино, претворенные в Тело и Кровь Христа, становятся «вратами неба» (Пс. 117:20). В этом парадоксе — вся суть христианской веры: за видимым скрывается невидимое, за временным — вечное, за человеческим — Божественное. Литургия — это не воспоминание о прошлом, а прорыв в реальность Царства, где «ныне» звучит как набат вечности.
Тайна Литургии и Евхаристии — это тайна самой Церкви, её сущности и предназначения. С первых веков христиане, собираясь «в первый день недели» (Деян. 20:7), не просто совершали обряд, но актуализировали событие спасения. Как ветхозаветный Песах (פסח) делал каждого иудея участником исхода из Египта, так и Евхаристия (εὐχαριστία — «благодарение») переносит верующих к подножию Голгофы, в свет Воскресения и в ожидание Парусии. «Сие есть Тело Мое… Сия есть Кровь Моя» (Мк. 14:22–24) — эти слова Христа, произнесенные на Тайной Вечере, не метафора, а онтологический ключ, преобразующий материю в проводник благодати.
Но как возможно, чтобы хлеб и вино стали «истинной пищей» (Ин. 6:55)? Как земное собрание людей становится «соработниками у Бога» (1 Кор. 3:9)? Ответ кроется в самой природе Литургии — богочеловеческом диалоге, где Дух Святой (Πνεῦμα Ἅγιον) преображает человеческие действия в священнодействие. Чинопоследования, псалмы (ψαλμοί) и каждение (θυμίαμα) — не театральные декорации, а «лествица» восхождения, где каждый жест и слово направлены к одной цели: явлению Христа «в преломлении хлеба» (Лк. 24:35).
В этом рассказе мы обратимся к истокам Литургии, раскроем её связь с ветхозаветным זִכָּרוֹן (зикарон) и погрузимся в мистику Евхаристии, где верующие, вкушая Тело и Кровь, становятся «сотелесными» (σύσσωμοι) Христу (Еф. 3:6). Мы увидим, как Литургия, возникшая в горницах Иерусалима и антиохийских общин, продолжает быть «трапезой Царства», где время теряет силу, а вечность становится осязаемой.
И, когда настал час, Он возлег, и двенадцать Апостолов с Ним, и сказал им: очень желал Я есть с вами сию пасху прежде Моего страдания, ибо сказываю вам, что уже не буду есть ее, пока она не совершится в Царствии Божием. И, взяв чашу и благодарив, сказал: приимите ее и разделите между собою, ибо сказываю вам, что не буду пить от плода виноградного, доколе не придет Царствие Божие. И, взяв хлеб и благодарив, преломил и подал им, говоря: сие есть Тело Мое, которое за вас предается; сие творите в Мое воспоминание. Также и чашу после вечери, говоря: сия чаша есть новый завет в Моей Крови, которая за вас проливается.
Лк.22:14-20
Когда Христос произносит на Тайной Вечере слова «сие творите в Мое воспоминание» (греч. ἀνάμνησιν), Он вкладывает в них смысл, укорененный в древнееврейском понимании памяти — זִכָּרוֹן (зикарон). Для библейского сознания «воспоминание» — не погружение в прошлое, а акт делания события присутствующим, его актуализация в сакральном времени. Как писал философ Александр Шмеман: «Литургия — это всегда сегодня, всегда сейчас… она совершается не в память о чем-то, а в реальности чего-то».
В Ветхом Завете зикарон — инструмент, через который Бог и человек взаимодействуют с историей спасения. Когда Израиль празднует Песах, он не просто вспоминает исход из Египта, но провозглашает: «В каждом поколении человек должен считать, будто он сам вышел из Египта» (Мишна, Песахим 10:5). Горькие травы, маца и вино становятся не символами, а средствами участия в исходе. Даже жертвоприношения в Храме (ивр. קָרְבָּן, корбан) — не напоминание о грехах, но «приближение» (от корня קרב) к Божественному, восстановление разорванной связи. Сам Яхве, «вспоминая» завет с Авраамом (Быт. 9:15) или «видя страдание народа Своего» (Исх. 3:7), действует в истории, делая прошлые обетования живой силой.
Эту динамику Христос переносит в Новый Завет. Учреждая Евхаристию, Он говорит: «Сия чаша есть новый завет в Моей крови» (Лк. 22:20), используя язык исхода (ср. Исх. 24:8).
«Анамнезис для первых христиан была конкретность, реальность, что-то мистически осязаемое, а совсем не одно только воспоминание, как мы его понимаем, когда говорим или творим воспоминание смерти какого-нибудь исторического деятеля, поэта или художника. В анамнезисе Христовых Страданий творится само действие Страстей Господних». архимандрит Киприан (Керн)
Греческое ἀνάμνησις (анамнесис) здесь — не субъективная память, а объективная реальность, в которую верующие вступают. Апостол Павел поясняет: «Всякий раз, когда вы едите хлеб сей и пьете чашу, смерть Господню возвещаете» (1 Кор. 11:26). Глагол καταγγέλλετε («возвещать») указывает на провозглашение действенной истины: Евхаристия — не драматургическое повторение, но «бескровное жертвоприношение» (Иоанн Златоуст), где Голгофа становится вневременной. Как отмечал православный богослов Николай Кавасила: «Тайная Вечеря присутствует в каждой Литургии… мы стоим рядом с апостолами, и Христос преломляет хлеб для нас».
В иудейской мистике аналогичный подход встречается в понимании Шаббата. Суббота — не просто память о седьмом дне творения, но «вкушение грядущего мира» (Талмуд, Бейца 16а). Точно так же христианское крещение (греч. βάπτισμα) — не метафора, а актуализация смерти и воскресения: «Мы погреблись с Ним крещением в смерть, дабы… ходить в обновленной жизни» (Рим. 6:4).
Почему это не ностальгия? Ностальгия — тоска по утраченному, взгляд назад. Анамнесис же — прорыв в вечность, где «времена года совпадают» (Оливье Клеман). В византийском чине Литургии молитва звучит так: «Вспоминая… крест, гроб, трехдневное воскресение, восхождение на небеса, седение одесную Отца и Второе славное пришествие». Эти события не хронологичны — они явлены сейчас, как части одной тайны. Даже ветхозаветные пророки, говоря о будущем, использовали прошедшее время: «Младенец родился нам» (Ис. 9:6), — словно Мессия уже пришел.
Такой парадокс времени отражает саму природу Бога, для Которого «один день, как тысяча лет» (2 Пет. 3:8). В анамнезисе человек не вспоминает Бога — Бог вспоминает человека, включая его в Свою вечность. Как гимн Пасхи провозглашает: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ» — не «воскрес», а «воскресе», в вечном настоящем.
Эта концепция раскрывает суть библейской веры: история спасения — не череда фактов, а пространство встречи, где Агнец, «закланный от создания мира» (Откр. 13:8), становится пищей для странствующих в времени. Зикарон и анамнесис — мосты, перекинутые над бездной между тленным и вечным, позволяющие «вкусить и увидеть, как благ Господь» (Пс. 33:9) здесь и сейчас.
Воспоминание и литургия в первоапостольской церкви: Деяния 13:1–2 как ключ к пониманию
В Антиохии, в тамошней церкви, были некоторые пророки и учители: Варнава, и Симеон, называемый Нигер, и Луций Киринеянин, и Манаил, совоспитанник Ирода четвертовластника, и Савл. Когда они служили(греч. λειτουργία) Господу и постились, Дух Святой сказал: отделите Мне Варнаву и Савла на дело, к которому Я призвал их.
Деян.13:1-2
Фрагмент из Деяний апостолов, описывающий служение в Антиохийской церкви, раскрывает, как литургия (греч. λειτουργία — Литургия «служение народу» или «общественное дело») первых христиан была не просто ритуалом, но пространством анамнесиса — актуализации Божественного присутствия, где прошлое, настоящее и будущее Завета соединялись в действии Духа.
Литургия как служение и пророчество
В Антиохии, где «были некоторые пророки и учители» (Деян. 13:1), литургия включала не только молитву и преломление хлеба (Деян. 2:42), но и пост (νηστεία) — аскезу, открывающую сердце для голоса Бога. Участники этого собрания — Варнава, Симеон Нигер, Луций Киринеянин, Манаил и Савл — не просто «вспоминали» Христа, но продолжали Его служение, став живыми камнями нового духовного храма (1 Пет. 2:5). Их λειτουργία была служением, аналогичным ветхозаветному עבודת הקודש (аводат ха-кодеш — «священное служение»), но наполненным новым смыслом: через них действовал Сам Христос, «Священник по чину Мелхиседека» (Евр. 5:6).
Когда «Дух Святой сказал: Отделите Мне Варнаву и Савла на дело, к которому Я призвал их» (Деян. 13:2), это стало актом анамнесиса — напоминанием Богу о Его обетовании «сделать все народы учениками» (Мф. 28:19). Но в библейской логике такое «напоминание» — не просьба, а сотрудничество с вечным замыслом, который «ныне» проявляется в истории. Как писал Ориген: «Молитва Церкви — это не человеческие слова, а глас Сына, взывающего в нас к Отцу».
Иудейские корни и христианская новизна
Структура антиохийского собрания напоминает синагогальную традицию, где учители (ивр. מורים, морим) и пророки (ивр. נביאים, невиим) участвовали в чтении Торы и толковании Писания. Однако здесь появляется радикальное отличие: центром собрания становится не Закон, а Воскресший Христос, чье присутствие открывается в эпиклезе (призывании Духа) и послушании общины.
Пророчество в этой общине — не предсказание будущего, а озарение настоящего (греч. φωτισμός). Когда Дух говорит, Он не добавляет новое откровение к уже данному, но актуализирует вечное Слово для конкретного момента. Например, призвание Варнавы и Савла (будущего Павла) на миссию к язычникам (Деян. 13:47) — это исполнение ветхозаветных пророчеств о свете для народов (Ис. 49:6), но в контексте Нового Завета оно становится здесь и сейчас.
Пост и евхаристия: два измерения анамнесиса
Пост (νηστεία) в Деян. 13:2 — не самоцель, а подготовка к принятию воли Бога, подобно тому как Моисей постился перед получением Скрижалей (Исх. 34:28). В иудейской традиции пост сопровождался молитвой זכור (зикор — «вспомни»), взывающей к Богу о заступничестве (Неем. 1:8). Для христиан пост стал путем соединения со Христом в Его кенозис (κένωσις — «истощение», Флп. 2:7), а Евхаристия — воплощением Его победы.
Интересно, что в Антиохии — городе, где ученики впервые были названы «христианами» (Деян. 11:26) — литургия уже включала миссионерское измерение. Отделение Варнавы и Савла на дело (греч. ἔργον) — это не «отрыв» от общины, но расширение литургии за ее пределы, ибо миссия — продолжение Евхаристии, «Церковь — это евхаристическая община, которая затем становится миссией».
Анамнесис как послушание Духу
Слова Духа «Отделите Мне…» (ἀφορίσατε δή μοι) перекликаются с ветхозаветным ритуалом הקדשה (каддаша — «освящение»), когда предметы или люди посвящались служению Богу (Лев. 20:26). Но в Новом Завете освящение происходит не просто через внешние обряды, но и через послушание в Духе.
Антиохийская церковь, повинуясь, не просто «вспоминает» миссию Христа, но становится ее соучастницей. Здесь анамнесис — это не ностальгия по земному служению Иисуса, а вхождение в Его вечное Первосвященническое служение (Евр. 8:1–2), где каждая община — «род избранный, царственное священство» (1 Пет. 2:9).
Литургия, которая преображает историю
Служение в Антиохии показывает, что анамнесис в первоапостольской Церкви — это динамичное участие в Божественной литургии, где земное и небесное соединяются. Через пост, молитву и послушание община не «призывает» Духа, как магическую силу, но открывается Ему, становясь сосудом для исполнения обетований.
Как писал свт. Иоанн Златоуст, толкуя этот отрывок: «Не люди избрали Павла, но Дух… Так и ныне — не мы совершаем литургию, но благодать, действующая через нас». В этом — суть христианского воспоминания: не повторение прошлого, а сотворчество с Тем, Кто «есмь Альфа и Омега, Начало и Конец» (Откр. 21:6).
Литургия и Евхаристия: священнодействие, преображающее реальность
«Ядущий Мою Плоть (σάρξ) и пиющий Мою Кровь (αἷμα) имеет жизнь вечную»
Ин.6:54
Эти слова Христа, произнесенные в Капернауме, раскрывают суть Евхаристии не как метафоры, а как онтологического преложения хлеба и вина в истинные Тело и Кровь Спасителя. Вопреки докетам и символистам всех эпох, Церковь исповедует: «Сие есть Тело Мое… Сия есть Кровь Моя» (Мк. 14:22–24) — не «означает», но есть, ибо Христос — «Логос, ставший плотью» (Ин. 1:14), а Его Жертва актуализируется в анамнезисе (ἀνάμνησις) литургии.
Чинопоследование: путь от видимого к невидимому
Литургия (λειτουργία) — это не театральное действо, а сакральная топография, где каждое движение, каждение (θυμίαμα) и псалом (ψαλμός) ведут верующих к порогу вечности. Каждение, восходящее к ветхозаветному קְטֹרֶת (кторет — Исх. 30:7–8), символизирует молитвы святых (Откр. 5:8) и приготовление пространства для схождения Духа. Псалмы же, особенно 102-й и 145-й в византийском чине, — не просто песнопения, а «лестница Иакова», соединяющая земное и небесное. Псалмопение — это голос Церкви, восходящий от временного к вечному.
Даже одежды священника, напоминающие ветхозаветные одеяния первосвященника (ивр. בִּגְדֵי הַקֹּדֶשׁ, бигдей ха-кодеш — Исх. 28:2), указывают на продолжение и превосхождение древнего священства. Христос, «единожды вошедший во святилище» (Евр. 9:12), делает каждого участника литургии сопричастным Его вечному служению.
Евхаристия: «истинно есть пища» (ἀληθής ἐστι βρῶσις)
Когда Христос говорит: «Плоть Моя истинно есть пища» (Ин. 6:55), Он использует греческое слово ἀληθής («истинный», «подлинный»), противопоставляя Свою Евхаристию манне в пустыне (Ин. 6:49). Если манна была тенью (σκιά — Кол. 2:17), то Тело Христово — реальность (ἀλήθεια), «хлеб с небес» (ἄρτος ἐκ τοῦ οὐρανοῦ), дарующий жизнь миру (Ин. 6:33).
Этот реализм подчеркивают святые отцы:
Свт. Кирилл Иерусалимский: «Не воспринимай хлеб и вино как простое естество… они, по призывании Святого Духа, становятся Телом и Кровью Христа» («Огласительные поучения», 22:6).
Свт. Иоанн Златоуст: «Что ты видишь? Хлеб и вино. Но Господь утверждает, что это Его Тело и Кровь — и ты не сомневайся!» («Беседы на Евангелие от Матфея», 82:5).
Даже термин «преложение» (греч. μεταβολή — «изменение»), используемый в православном богословии, указывает не на физическую трансформацию, а на сокрытие Божественной реальности под «видами» (лат. species) хлеба и вина. Как писал Николай Кавасила: «Хлеб и вино, после призывания Святого Духа, прелагаются в Тело и Кровь Христа, чтобы мы, причащаясь, соединились с Ним и обрели жизнь вечную» — источник: «Изъяснение Божественной литургии»
«Пребывает во Мне, и Я в нем» (Ин. 6:56): мистика единства
Евхаристия — это не индивидуальный акт, а таинство Церкви, где верные становятся «сотелесными» (σύσσωμοι) Христу (Еф. 3:6). В этом — исполнение ветхозаветного пророчества: «Я вселюсь в них и буду ходить [в них]»(2 Кор 6:16), «и поставлю жилище Мое среди вас, и душа Моя не возгнушается вами; и буду ходить среди вас, и буду вашим Богом, а вы будете Моим народом» (Лев. 26:12). Причастие (κοινωνία) — это обóжение (θέωσις), о котором писал апостол Петр: «Вы… становитесь причастниками Божеского естества» (2 Пет. 1:4).
Но как возможно такое единство? Через кенозис (κένωσις) Бога, Который смиряет Себя до вещества хлеба, и аскезу человека, приносящего «жертву хвалы» (θυσία αἰνέσεως — Пс. 49:14). Здесь встречаются два истощения: Божественное и человеческое. Литургия — это диалог двух субъектов любви: нисходящей с небес и восходящей с земли.
Античная философия vs библейская вера: почему Евхаристия — не символ
Для эллинистического мира идея превращения хлеба в тело казалась абсурдом. Платонизм видел в материи тень идеи, а гностики отвергали плоть как зло. Но христианство, укорененное в иудейском זִכָּרוֹן (зикарон — «актуализирующая память»), утверждает: материя благословенна, ибо «Слово стало плотью».
Когда Христос говорит: «Сие творите в Мое воспоминание» (Лк. 22:19), Он устанавливает не просто обряд, но завет-действие, аналогичный пасхальному седеру, где вкушение мацы и горьких трав делает участника современником исхода. В Евхаристии же верующий становится современником всех этапов домостроительства спасения:
Тайной Вечери («Примите, ядите…»),
Голгофы («Сия есть Кровь Моя… за многих изливаемая»),
Воскресения («Даровал нам радость вечную»).
«Я воскрешу его в последний день» (Ин. 6:54): эсхатология в Чаше
Евхаристия — это «залог будущего века», как называл ее свт. Григорий Палама. Причащаясь, верующий вкушает уже сейчас плод Воскресения, ибо, по слову апостола Павла, «мы умерли и воскресли со Христом» (Кол. 3:1–3). В этом парадокс христианского времени: конец истории (эсхатон) присутствует в каждой Литургии.
Чаша Евхаристии — это купель, в которой время растворяется в вечности. Здесь исполняется пророчество Исаии: «Поглощена будет смерть навеки» (Ис. 25:8), ибо Тот, Кто есть «Путь и Истина и Жизнь» (Ин. 14:6), становится пищей для странников, идущих через смерть к Воскресению.
Как писал Псалмопевец: «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох — они успокаивают меня. …Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих; умастил елеем голову мою; чаша моя преисполнена.» (Пс22:4-5). И еще в другом месте: «Что воздам Господу за все благодеяния Его ко мне? Чашу спасения прииму и имя Господне призову.» (Пс 115:3-4)
Каждение в Литургии: земное участие в небесной вечности
Каждение в христианской Литургии — это не просто обряд, а священнодействие, укорененное в вечности, явленное еще Моисею на Синае и завершенное в откровении Иоанна Богослова. Оно соединяет временное и вневременное, земное и небесное, становясь зримым выражением молитвы, возносимой Церковью «со всеми святыми» (Еф. 3:18).
Ветхий Завет: образы, данные на горе
Когда Бог повелел Моисею создать утварь скинии — «кадильницы, чаши и кружки из золота чистого» (Исх. 25:29) — Он подчеркнул: «Смотри, сделай всё по образу, показанному тебе на горе» (Исх. 25:40). Эти предметы были не просто функциональными инструментами, но отражением небесного святилища, где Ангелы служат пред Престолом Божиим. Каждение (ивр. קְטֹרֶת, кторет) здесь — символ молитвы, восходящей к Богу, как писал царь Давид: «Да направится молитва моя, как фимиам, пред лице Твое» (Пс. 140:2).
Жертвенник курения в скинии (Исх. 30:1–10), на котором воскурялся фимиам, стоял непосредственно перед завесой Святого Святых — местом явления Шехины (Божественного Присутствия). Это указывало на то, что молитва, соединенная с каждением, проникает за пределы видимого мира, достигая сердца Бога.
Новый Завет: исполнение небесного образа
В Откровении Иоанна Богослова тайна ветхозаветного каждения раскрывается в полноте: «Иной Ангел… с золотой кадильницей возложил на жертвенник фимиам с молитвами святых. И вознесся дым фимиама… пред Бога» (Откр. 8:3–4). Здесь земная Литургия сливается с небесной: кадильница в руках Ангела — тот же инструмент, что и в руках священника, а фимиам — молитвы Церкви, ставшие частью вечного богослужения.
Но в христианстве происходит радикальное преображение: если в Ветхом Завете фимиам возлагался на земной жертвенник, то теперь Христос, «Первосвященник будущих благ» (Евр. 9:11), вводит человечество в небесное святилище. Каждение становится знаком того, что Церковь, «царственное священство» (1 Пет. 2:9), участвует в Ангельской литургии.
Апостольское предание: фимиам как жертва любви
Апостол Павел, упоминая «фелонь… и книги» (2 Тим. 4:13), подчеркивает важность литургической преемственности. Фелонь (φαιλόνης) — часть священнического облачения, символизирующая «одежды спасения» (Ис. 61:10), а книги — Слово Божие, без которого служение теряет основание. Но ключевой смысл раскрывается в Послании к Филиппийцам: дары общины Павел называет «благовонным курением, жертвой приятной, благоугодной Богу» (Флп. 4:18). Материальная поддержка апостола уподобляется фимиаму — это жертва любви, которая, как и молитва, возносится к Богу во время благовонного курения.
Каждение в Литургии: мост между мирами
В православном чине каждение совершается при словах: «Кадило Тебе приносим, Христе Боже наш, в воню благоухания духовнаго».
Это действие:
1. Повторяет небесный образец, данный Моисею и явленный в Откровении.
2. Актуализирует жертву Христа, чья Кровь «очистила совесть нашу от мертвых дел» (Евр. 9:14).
3. Объединяет молитвы верующих с ходатайством Ангелов и святых.
Когда священник кадит алтарь, иконы и народ, он провозглашает: «Святая святым!» — напоминая, что Церковь есть собрание освященных, призванных к единству с Небесной Церковью. Земное каждение становится эхом небесного: «И взял Ангел кадильницу, и наполнил ее огнем с жертвенника, и поверг на землю» (Откр. 8:5). Этот «огонь» — благодать Святого Духа, нисходящая в ответ на молитвы.
По толкованию Святых Отцов, огонь, как вещество сожигающее и согревающее, изображает собою Божество. Поэтому огонь кадильных углей знаменует Божественную природу Христа, само вещество угля – Его человеческую природу, а ладан – молитвы людей, приносимые Богу.
Кадильница есть образ Богоматери, вместившей Невместимого Христа. Во многих молитвах Пречистая называется Кадилом благовонным.
И сказал я: горе мне! погиб я! ибо я человек с нечистыми устами, и живу среди народа также с нечистыми устами, — и глаза мои видели Царя, Господа Саваофа. Тогда прилетел ко мне один из Серафимов, и в руке у него горящий уголь, который он взял клещами с жертвенника, и коснулся уст моих и сказал: вот, это коснулось уст твоих, и беззаконие твое удалено от тебя, и грех твой очищен.
Ис.6:5-7
Посмотрите как это перекликается с молитвами едко святому Причащению.
Молитва Симеона Метафраста
Содрогнись, человек, видя обоготворяющую Кровь: ибо она — горящий уголь, недостойных опаляющий. Тело Божие и обоживает меня, и питает: обоживает дух, ум же питает непостижимо.
Молитва Иоанна Златоуста
И как Ты не отверг подобную мне блудницу и грешницу, пришедшую и прикасавшуюся к Тебе, так сжалься и надо мною грешным, приходящим и касающимся Тебя. И как Ты не погнушался скверных и преступных уст её, целовавших Тебя, так не гнушайся ни ещё более скверных и преступных, чем у неё уст моих, ни мерзких и нечистых губ моих, ни гнусного и сквернейшего языка моего.
Но да будет мне горящий уголь всесвятого Твоего Тела и драгоценной Твоей Крови в освящение, и просвещение, и укрепление смиренной моей души и тела, в облегчение тяжести многих моих согрешений, в сохранение от всякого диавольского воздействия, к устранению и обузданию злых и порочных привычек моих, к умерщвлению страстей, к соблюдению заповедей Твоих, к приумножению божественной Твоей благодати и Царства Твоего приобретению.
Канон глас 2-й, песнь пятая
Слово Божие и Боже! Уголь горящий Тела Твоего да будет в просвещение мне, омраченному, и во очищение оскверненной душе моей — Кровь Твоя.
Заключение: «Ныне силы небесные с нами невидимо служат»
Каждение в Литургии — это таинственное соучастие в вечности, где стирается грань между Синаем, Сионской горницей и Небесным Иерусалимом. Как писал свт. Филарет (Дроздов) Московский: «Ныне видимое служит невидимому, а временное открывает вечное». Кадильный дым, обволакивающий храм, напоминает: мы стоим у Престола Агнца, где «всякое дыхание» (Пс. 150:6) славит Того, Кто «есть и был и грядет» (Откр. 1:8).
Обсудить статью в телеграмм-чате или ВКонтакте.