Письма. Книга I #2

567. Феофилу (2, 67)

Соглашусь, что отомстить – не есть что-либо несправедливое, но справедливо будет и тебе согласиться, что это не любомудренно. По крайней мере, если бы делалось это легко и без большой опрометчивости, то слово твоё ещё имело бы основание. Но если прежде, нежели наложено будущее наказание, требующий оного сам себя поражает тысячами бедствий, то лучше вместе с понесённою обидою не испытывать и других зол. А если сказанное кажется тебе загадкой, то попытаюсь сделать это ясным.

Смотри, если пожелает кто отомстить, сколько потерпит он бедствий? Во-первых, приходит весь в раздражение и, во-вторых, терзается гневом (ибо сперва воспламеняется страсть, потом человек гневается и желает отмщения); в-третьих, воздвигает тысячи волн; в-четвёртых, проходит многочисленными путями помыслов; в-пятых, нападают на него страх, трепет, мучение, потому что и раздражение терзает, и страх колеблет при мысли: удастся ли это, и чем кончится дело? Не представляется ли и тебе, что таковой, прежде нежели подвергнется будущему наказанию, сам на себя навлекает оное?

Любомудрый же свободен от этого, и весьма справедливо: потому что он господин в этом деле, сам всё устроил. А отмщающий ни в чём не волен; напротив того, потребны ему и время, и место, и хитрость, и преступление, оружия, ухищрения, ласкательство, рабство, лицемерие. Смотри, какое трудное дело – порок, и какое лёгкое дело – добродетель? В какой мере один исполнен мятежей, а другая – невозмутима? Как человек злой терпит множество бед, так любитель добродетели наслаждается тишиной. Кто мстит, тот готовит нескончаемую вражду, а кто вёл себя любомудренно, тот приводит её к самому скорому концу; почему даже человека грубого укрощает и привлекает в приязнь.

568. Чтецу Тимофею (2, 68)

Величайшую милость окажешь ты себе и мне, если сделаешься лучше себя самого и взойдёшь на самую вершину добродетели, от непостоянных, лучше же сказать, недействительных благ обратись к действительным и постоянным.

569. Афанасию (2, 69)

Знаю, а может быть, знаете и вы, некоторых таких настоятелей, которые, будучи невоздержны и расточительны, уцеломудривают подчинённых тем, что падшим определяют тяжкие наказания, и таких, которые, ведя себя строго и целомудренно, оставляют подначальных исполненными тех страстей, над которыми господствуют сами, потому что не налагают наказаний, но оказывают чрезмерную кротость. А посему, погрешают одни тем, что сами хуже своих законов, а другие – тем, что делают худшими подчинённых: потому что учат их делать то, чего не соизволяют делать сами, приучают роскошничать, будучи сами далёкими от роскоши, и устроять другим бедствия, которые сами же облегчают. Посему, надобно одним посоветовать, чтобы держались собственных своих слов и не делали противного им, а другим – чтобы предотвращали прегрешения, не дозволяя всякому делать, что̀ ему угодно. Ибо надлежит оказывать снисхождение тем, кому благость служит на пользу, и наказывать тех, кому она делает вред.

570. Чтецу Епимаху (2, 70)

Думаю, что дарования даются не просто, но по мере предуготовления разума в принимающих. И если угодно, посмотрим, что̀ было со священнотаинником Моисеем. Поскольку наказал он обидчика Египтянина и желал привести в мир боровшихся между собою единоплеменников, то Бог поставил его карателем Египтян и законодателем соплеменных.

571. Епископу Лампетию (2, 71)

Писал ты, что епископ Евсевий упорно не оставляет грехов, превышающих всякое снисхождение, да и мнимым оправданием своим обнаруживает своё бесстыдство, говоря: «Какая нужда продавать мне рукоположения? Чего пожелал бы всякий, тем, то есть славою и честью (не скажу только, что свыше желания), обладаю и я». На сие один из бывших у меня друзей, известных своею ненавистью к лукавству, сказал: «Знаю и соглашаюсь, что епископское служение, которым воспользовался он не по достоинству, есть предел всего, что̀ может быть желательно людям, но склонным к пороку и препобеждаемым любовью к взяткам ничего не бывает достаточно. Иные из правителей не были бы худыми и злыми, если бы довольствовались тем, что̀ имеют, и при своём благоденствии умели вести себя умеренно. Но думаю, что из них, а не из низших, бывает большая часть злонравных. Ибо, в какой мере превознесены пред другими, надмеваются кичливостью, имеют притязание думать о себе выше многих, и принимать советы почитают за оскорбление, в такой же вселяются в них высокомерие, пожелание большего и смелая уверенность, что не подвергнутся наказанию, если будут и уличены». Итак, пусть Евсевий откажется от своего образа мыслей и не думает оправдаться невероятным, потому что не уничтожает этим своей вины, но ещё заслуживает осмеяние.

572. Монаху Стратигию (2, 72)

По учению философов, качество может в вещи быть и не быть, потому что, как определяют они, основа качества есть сущность, и без бытия сущности, говорят они, невозможно и бытие качества. Но Писание всего более не природу и не сущность сравнивает с сущностью, а качество с качеством, говоря: аще пременит Ефиоплянин кожу свою и рысь пестроты своя, и вы можете благотворити, научившеся злу (Иер.13:23). Впрочем, чтобы не входить в тонкие исследования о сем, попытаемся показать, что самое изречение, которое представляют, ниспровергает ими построеваемое. Ибо словами: научившеся злу сами ниспровергают учение, которое кажется им непререкаемым. Если бы от природы имели мы ведение зла, то сказал ли бы Пророк: научившеся злу? Если научились, то есть возможность и отучить себя. Так ниспровергается и всё другое, по видимому благоприятствующее мнению невежд. Ибо и душевен человек, хотя не может принять, яже Духа (1Кор.2:14), однако же может прийти в возможность; и древо зло, хотя не может плоды добры творити (Мф.7:18), однако же может прийти в возможность; потому что не одно и то же – не мочь и впредь не возмочь; но одно указывает на время настоящее, в которое ленивый ленив, а другое – на время будущее, в которое ни к чему прежде не годный может сделаться достойным уважения, об этом гласят ежедневно сменяющиеся события, ясно же подтверждают сие и Писания. Ибо как Песнопевец пал и восстал? Как Павел, будучи гонителем, вступил на новый подвиг и стал проповедником гонимого? Как Пётр, отрёкшись, изгладил пятно сие? Как дикая маслина привилась к маслине доброй? Как спаслись Ниневитяне? Как разбойник послан в рай? Посему, дознав, что, если кто под руководством высшей силы захочет потрудиться и всё приведёт в движение (ибо недостаточно только пожелать), то он и научится, и плод принесёт, и спасётся. И ты делай всё, что̀ от тебя зависит и что̀ содействует к исправлению падающих.

573. Пресвитеру Павлу (2, 73)

Чтение Священных Писаний почитай напутствием к спасению, ибо как питающее достойными уважения примерами и добротолюбие, и мужество внимающих ему со тщанием.

574. Епископу Ираклиду (2, 74)

Когда в царствование Езекии напал на Иерусалим варвар, ведя с собою всю Персиду, и воздвигнут был чудный, божественный, знаменитейший всех когда-либо бывших, победный памятник, тогда на Езекию, надмившегося и от радости возомнившего о себе больше, нежели прилично человеку, наложена была узда недуга, которая бы смирила его самомнение, обличила человеческое естество и исцелила от болезни, произведённой в душе радостью. А что от радости паче превозносятся души, показали это на себе Иудеи. Ибо, когда освободились они от Египтян и увидели, что пучина стала их гробом, тогда совратились в идолослужение. Перешедши через море и не потерпев никакой опасности, потерпели крушение, когда вышли на сушу. Сие-то весьма хорошо знал вождь фивский Епаминонд; победив Лакедемонян и воздвигнув победный над ними памятник, на другой день явился он пред друзьями унылым и мрачным, спрашивавшим:, не случилось ли чего прискорбного? отвечал: «Нет, но сознаю, что вчера думал я о себе больше, нежели надлежало, потому сегодня сокращаю неумеренность радости». Поэтому и ты не смущайся, если, изобилуя душевными благами, бываешь смиряем телесными немощами, но представляй, что сие или принесёт тебе венцы, или сократит твоё самомнение.

575. Пресвитеру Зосиме (2, 75)

Велики, как говорят, грехи юности твоей. Да и как не быть великими? Грехов же старости твоей невозможно и превзойти. Ибо в старости затмить собою юношей, соделавшихся известными распутством – превышает всякую меру непристойности. И явно, что болеешь ты Эпикуровою болезнью и не можешь владеть собою, но Эикурово учение подтверждаешь своими делами. Посему отлучи, отлучи себя от Божественного жертвенника, чтобы на главу твою не пала молния.

576. Диакону Пампрепию (2, 76). На слова: бдите и молитеся, да не внидете в напасть (Мф.26:4)

Невозможно, любезная глава, найти человеку средства, которым бы освободить ему себя от бед, но скорее в самую великую бурю спасётся он без кормчего и кормила, нежели избегнет волнения этой жизни, не подпав искушению. Ибо, если искушение житие человеку на земли (Иов.7:1), то возможно ли находящимся в месте искушения не подвергаться искушениям? В сказанном Спасителем: бдите и молитеся, да не внидете в напасть, подразумевается: молитесь, чтобы не поглотило вас искушение. А если бы Спаситель сказал, что̀ предполагают другие, именно же: молитесь, чтобы ни коим образом не впасть в искушение, – то не имело бы сие смысла; потому и Пророки, и Апостолы, и мужи наипаче преуспевшие, впадали во многие и весьма великие искушения. Напротив того, не впадать в искушение, может быть, и невозможно, не быть же препобеждённым – возможно. Посему, как многие из людей, будучи погружены в невежество, в бедах бывают безутешны сердцем, так управляемые целомудренным помыслом отражают от себя беды не только тем, что переносят их мужественно, но и тем, что помышляют о венцах.

577. Чтецу Евлогию (2, 77)

В случившемся при смерти царя Ахаава можно подивиться тому, что не мог он избежать даже предсказанной ему судьбы. Ибо в душу человеческую вкрадывается мысль, ласкающая благими надеждами, и увлекает её туда, где, несомненно, ею овладевает и удерживает её в своей власти.

578. Светлейшему Хрисе (2, 78)

Если бы высокий твой ум оказал сие великодушие своим ближним, то, хотя и в этом случае было бы немаловажно то, что имущество твоё делается общим достоянием рода, однако же умалялась бы, может быть, несколько щедрость твоя привходящею, по-видимому, естественною необходимостью. Теперь же, когда не имеет места сия причина, потому что сыновья умершего, облагодетельствованные тобою, не были бы тебе и известны, если бы не указало их тебе несчастие, решение твое во всей чистоте заслуживает похвалу.

579. Епископу Лампетию (2, 79)

Жалуюсь тебе на твоё презорство, потому что, свидевшись, как узнал я, с пресвитером Зосимой, не употребил ты мягчительных врачеств против его страданий, но, поверив Гипократу, не коснулся его и рукою, как безнадёжно больного. Если в рассуждении тел иным и казалось это справедливым (впрочем, нередко оказывалось и неверным, потому что многие врачи, приложив старание о безнадежно больных, восстанавливали их здравие), то в рассуждении душ большею частью изобличается во лжи. Ибо знаем, что иные из глубины порока взошли на самый верх добродетели. Тела связываются естественною необходимостью, души же почтены свободою произволения. Поэтому, в какой мере произволение подвижнее естества, в такой же мере сподручнее восстановить душу. А поэтому, нимало не отчаиваясь, попытайся исправить Зосиму. Немалая слава будет тебе пред Богом, хотя успеешь ты в этом, хотя нет; потому что исполнишь всё, что зависит от тебя. Посему, с таким расположением приступи к делу, как будто несомненно надеешься заслужить одобрение, когда убедишь его восстать, и забота сия да не оставляет тебя ни ночь, ни день. И он, может быть, спасётся как либо, и соблазняющиеся исправятся, и смеющиеся над ним заградят себе уста, и ты улучишь бессмертную славу.

580. Пресвитеру Зосиме. О Суде (2, 80)

Недавно писал я, надеясь, что избавишься ты от порока и возвратишь себе полное здравие, теперь беру на себя смелость сказать тебе такое слово: не ввергай других в бездну злонравия. Если не хочешь спасать себя, то для чего делаешь вред другим? Для чего и наказания других навлекаешь на бедную свою голову, на бушующие похоти не налагая узды, от которой бы кровью обагрились уста их, но предоставляешь им свободу устремляться, куда хотят? Посему, обуздай их, чтобы не испытать на себе противного тому, что было с Ниневитянами. Ибо, как они, убоявшись слов, не подверглись наказанию на самом деле, так ты, пренебрегая словесной угрозой, подвергнешься действительной казни.

581. Пресвитеру Афанасию (2, 81)

Осуждая, не знаю почему, тех, которые указуют умозрительный смысл Писаний и букву возводят в дух, хотя нередко говорят нечто полезное для слушателей, настоятельно упрашивал ты меня истолковывать тебе самые вещи и предложил вопрос: по какой причине прокажённому и изливающему семя, равно как и страждущим другими непроизвольными болезнями, воспрещался был вход в священные ограды? Хотел бы я молчать, потому что нелегко (а если бы и легко было, то неприлично) открывать тайны естества. Впрочем, так как понуждаешь меня к ответу вторичным письмом, то, сколько могу, скажу тебе кратко. И для строгости нравов у мужей, и для чести жён, и по свойству самого дела, так как и в сем выказывается святость жизни, узаконено было мужу не входить к жене во время очищения её скверн. Но многие, по сильной похотливости и невоздержности, лучше же сказать, по какому-то неистовству, имеют общение с жёнами, когда у них месячное течение и очищение, и даже когда они беременны, а жены, не знаю почему, допускают это, хотя и бессловесные животные по зачатии не сходятся для общения; почему, говорят иные, женщина в сравнении с животными женского пола и названа более женственною, так как те вступают в общение только для продолжения рода, а женщина делает сие также и из похотливости, по непотребству даже и по угашении женского вожделения, потому что природа бывает тогда озабочена или образованием живого существа, или очищением. Нередко же случается, что мужеское семя, смешавшись с нечистою женскою кровью, образует тело, не имеющее чистоты и доброго сложения, но доступное разным немощам. Сие-то зло желая предотвратить, Законодатель, чтобы никто не осмеливался делать что-либо подобное, рождённых от таких совокуплений отлучает здесь и не допускает в священные собрания. А что такова была причина, явствует из написанного у Иезекииля, потому что Бог, прославляя там праведного и отлучая грешного, сказал, что один не входил к жене, в месячных сущей (Иез.18:6), а другой входил к ней. Если же скажешь, что надлежало определить наказание делающим это, то спрошу: какое наказание тяжелее сего? Ибо когда они увидят, что рождённые ими, которых они желали бы видеть гораздо в большем уважении, нежели себя самих, не участвуют ни в молитвах, ни в торжествах, ни в городских и священных собраниях, тогда, посмотри, какому подвергнутся истязанию. Посему-то, думаю, узаконено и следующее: всякая душа, которая не будет обрезана в день осмый, погубится от рода своего (Быт.17:14). Иные отвергали и сей закон, как не имеющий смысла, и изречение это относили к обрезанию душевному. Иначе, говорили они, надлежало бы сказать, что потребится не маловозрастный младенец, а не обрезавший сына своего. Но если слово сие и относится собственно к душе, то я не отвергаю и буквы; потому что и при буквальном значении сохранится та же мысль. Это самое тягостное наказание для отцов, когда гибнуть дети. А что до детей, если, может быть, умрут до возраста, способного распознавать доброе и недоброе, то они и не узнают, что были под наказанием. Если же и придут в сей возраст, то без великой тягости перенесут наказание, облегчаемое привычкою, тем паче, что вина непроизвольна. Родители же будут терпеть невыносимое наказание. Посему, если сказанное разумел ты о страданиях непроизвольных (о произвольных же не думаю, чтобы стал ты и домогаться ответа, так как знаешь, что Озия, не по праву приступив к священству, хотя был и царь, поражён проказою), то да будет воздано благодарение Богу. Если же разумел ты не так, то справедливо будет людям умным принять моё мнение и потому, что ясности предпочёл я здесь приличное и досточестное, и не обнаружил нескромно тайн естества.

582. Схоластику Иоанну (2, 82)

Никто, думаю, если имеет мужественный образ мыслей и достоин называться мужем, не пленяется зрением людей женоподобных, которые обращают в позор человеческую жизнь, и тогда выше всего бывают ценимы, когда наипаче воспламеняются.

583. Диаконам Емилиану и Пелагию (2, 83)

В самой точности знаю, что кроткое и исполненное мудрости слово, подобно врачебному пособию, может угасить воскипающее в сердце раздражение; но можно ли и в наших словах найти успокоительное врачество, этого не знаю ещё в ясности. Впрочем, если будет успех, употреблю все усилия, а если не достигну цели, то, хотя и премного буду тем опечален, однако же всего менее стану упрекать себя самого. Итак, поскольку ваша распря простёрлась, как говорят, до самого неба, и не вас только, но и многих других уязвляет смертельно, то желал бы я, чтобы она угасла и уничтожилась, даже обратилась в дружбу. Если же это, как говорят иные, невозможно, то желал бы, чтобы непомерная любопрительность ослабляема была хотя молчанием и не увеличиваема тем, что говорится и явно, и тайно. Ибо, если перестанете друг о друге говорить непозволительное, то постепенно и понемногу угасающая и ослабевающая распря приготовит вас к тому, что воспламенится между вами дружба. Как для больных, если не становится им хуже, – бывает это уже началом выздоровления, потому что в самых быстрых болезнях и одинаковость положения справедливо почитается улучшением оного. Так и для вас, весьма сильно страждущих (ибо, конечно, не почитаете себя здоровыми, когда ругаетесь так друг над другом), если болезнь не станет приходить в бо́льшую силу, будет сие началом исправления. Поэтому, если заблагорассудится вам совершенно прекратить распрю или не простираться в ней далее, то не лишу себя благой надежды, что достойно слова – решать споры словом.

584. Епископу Феону (2, 84)

Если хочешь послушаться меня, то вовсе не доводи врагов своих до необходимости, а если послушаешься себя, то не очень доводи, чтобы, в крайности приняв в советники эту необходимость (а она способна довести до безрассудства, когда поощряются отчаянием), не сделали с тобою подобного тому, что̀ сам ты замышляешь с ними сделать. Ибо надзирающее над поступками нашими Правосудие за ненасытность побеждающих нередко приводит дела в противоположное состояние.

585. Пресвитеру Евлогию (2, 85). [О сказанном у Пророка Даниила (гл. 10)]

Думаю, что человеку святому не возможет воспротивиться демон; и сие явствует из того, что Апостолы изгоняли демонов, а также и из того, что Павел словом изгнал пытливого духа, приводившего в смущение узников (Деян.16:16); да и в мученических храмах благодать, неотступно пребывающая в телах святых, мучит демонов. А если сие подлинно так, что показывает и действительный опыт, то как мог демон противостоять Ангелу^[29] (Дан.10:13)? Напротив того, думаю, хотя не утверждаю сего, высказываю же только своё мнение, что могло сие быть, потому что, по словам Моисея, каждому народу уделён Ангел; ибо сказано у Моисея: егда разделяше Вышний языки, яко разсея сыны Адамовы, постави пределы языков по числу Ангел Божиих (Втор.32:8). А если скажешь: почему же один другому не уступал? То отвечу, что весьма они уступали друг другу, однако же твёрдо стояли оба в Божественном законе: один указывал на Божественное повеление, требующее освободить Иудеев из плена, даже если не хотят и не покаются они, а другой, опираясь на деяния Иудеев, утверждал, что справедливость требует оставаться им ещё в земле чуждой. Поскольку Бог обещал исшествие благочестивым и праведным, то до́лжно, говорил Ангел, замедлить с исполнением повеления, так как Иудеи ещё не покаялись и не обратились к молитве. А что̀ Бог похваляет и ненависть к злонравию, подтверждает это бывшее с Финеесом, потому что его, в одно мгновение совершившего два убийства, Бог почтил священством, чего не соделал бы, если бы узаконивал единую благость. Поскольку и закон повелевал, чтобы раб Еврей был освобождали в седьмое лето, а если не захочет стать свободным, приводим был к дверям скинии, где провёртывали ему ухо, и он навсегда уже оставался рабом (Исх.21:6). Иудеи же, когда наступило время освобождения, не показали ни малой заботливости об освобождении, потому, может быть, что желали жить вместе с варварами и соревновали их нечестию и образу мыслей; тому Ангел Персов утверждал, что вовсе не следует давать Иудеям свободы, если и закон освобождает желающих, на желающих же оставаться в рабстве, не бесчеловечением препобеждаясь, но полагая в основание справедливость подтверждает приговор о владычестве над ними. Но другой Ангел, противопоставляя справедливости благость, полагал, что должна препобедить Божия милость, определившая освободить Иудеев, даже если будут и недостойны. Поэтому оба Ангела препирались по Божественному закону: один, как ненавистник злонравия, а другой, как исполненный благости. Ибо то и другое восхваляет Бог. Но победила милость, потому что благостью устранена справедливость, а после Божественного приговора всякое слово поздно. Нередко и воины препираются между собою, и каждая сторона выставляет на вид то, чего требует справедливость, но приговор царя решает спор. Сие же сказано и соделано было на пользу, чтобы и Даниилу знать, что он услышан, и народу, услышав, что Бог, по собственному Своему обетованию и по ходатайству праведного, спасает его, даже недостойного соделаться более целомудренным и возжелать исшествия в той мысли, что весьма великие улучит блага, если сподобится увидеть отечество.

586. Схоластику Евдемону (2, 86)

Поскольку писал ты мне: по какой причине нередко многие, погрешив в одном и том же, несли не одно и то же наказание? То отвечаю на сие: потому что велика точность у Судии; в грехопадениях приемлется в рассмотрение не только род греха, но и решимость согрешающего, его достоинство, время, место, происхождение, также и то, скорбел ли он после греха или услаждался им, оставался ли беспечальным, пребывал во грехе или раскаивался; притом, как согрешил: будучи ли увлечён обстоятельствами и по любви или обдуманно; а равно и многое другое, на основании чего производится само следствие, взвешивается и различие времени, и состояние образа жизни. Ибо не одно и то же наказание потерпит согрешающий одним и тем же грехом до закона, по закону и по благодати. Напротив того, наказание первого будет легче, другого – строже, а последнего – нещадно. Всё это ясно возвещено в Священных Писаниях.

587. Диакону Писту (2, 87)

И говори, и поступай так, чтобы тебе и быть, и во мнении других состоять не только весьма благочестивым, но и весьма справедливым.

588. Епископу Асклипию (2, 88)

Поскольку писал ты, что удивляешься, почему Христос заградил уста ученикам, когда сделали они выговор жене, не пожалевшей вылить многоценное миро, хотя, по-видимому, заботились они о нищих, то отвечаю на сие: Тот, Кто при всяком случае беседовал о милостыне, предпочитал её и жертве, не отвергал милостыни и теперь, как ты думаешь. Сказавший: милости хощу, а не жертвы (Мф.9:13), и: блажени милостивии: яко тии помиловани будут (Мф.5:7), и: понеже сотвористе единому сих братий Моих меньших, Мне сотвористе (Мф.25:40) нимало не изменил мысли Своей в мысль противоположную. Но поскольку пришедшая жена прежде уже вылила миро, то Божественная Премудрость признала неуместным искушать её веру, почему и защитила её, и изрекла: дело бо добро содела (Мф.26:10). Смотри же, какая неизреченная премудрость! Не сказал: доброе дело сделано, но она содела. Даёт суд о деле, не каково оно само в себе, но относительно к лицу жены, как бы так говоря: поскольку на этот раз уже сделала, то достойна одобрения. Посему, не потребуем от неё точности в исполнении закона, сплетём же ей венец, за то, за что можно. А если бы не в этом смысле одобрил Христос жену, то надлежало бы узаконить, чтобы все подражали ей. Если же Господь не сказал ничего подобного, то показал этим, что одобрил жену по снисхождению. Ибо, если по слову Его содела, то да будет это законом, а если сделавшую не оставил в сомнении, то снисхождения сего да не вводят в закон. Ибо если, в Ветхом Завете дозволив жертвы, в последствии отменил, то почему же здесь узаконил, чего и не дозволял? Как, если бы спросили Его прежде, нежели вылито было миро, повелел бы продану ему быти и датися нищим, так после, когда уже вылито, неуместно было бы выговором угашать веру жены. Подобно сему и ныне поступают благоискусные иереи. Если кто-нибудь скажет: намереваюсь нечто пожертвовать, – повелевают отдать это нищим; если же жертвующий предупредил и уже сделал пожертвование, не только не делают ему выговора, но и с кротостью приемлют, не как предпочитающие одно другому (потому что и Христос пришёл не для того, чтобы наполнить церкви серебром и золотом), но чтобы не привести в колебание пожертвовавшего.

589. Стихотворцу Александру (2, 89)

Ничто не равно добродетели, не потому только, что она несравненным превосходством превышает всё прочее, но и потому, что и неправильное делает правильным, и неравное уравнивает. Ибо и в нищете не унижается, но и в рабстве не терпит служений несвободных, и в бесславии не скрывается, и в богатстве не гордится, и в начальстве не превозносится, а на всё это налагая своё уменье, подчиняет сие правилу и приводит в стройность, не сама следует тому или другому, но всё заставляет последовать своему искусству. Ибо, если с точностью вникнуть в этот Гомеров стих^[30]: хороша, величава и в славных делах преискусна, – который, как говорят, у тебя, приводимого в изумление, может быть, красотою телесной, всегда на устах, то, кажется, что сказан он более о добродетели, нежели о той, к кому приложен Гомером. Ибо что её выше и прекраснее? Кому известны дела более блистательнейшие дел добродетели, которая своим любомудрием и неправильности делает правильными, в неравных обстоятельствах сохраняет одинаковый образ мыслей, повсюду уготовляет себе громкую славу, падших в бедствия утешает, возгордившихся в благоденствии уцеломудривает? Посему, к ней устремляй око души своей, в её красоту всматривайся, чтобы, когда соделаешься пламенным её любителем, все тебя хвалили и превозносили.

590. Епископу Аполлонию (2, 90)

Много ересей порождал диавол и у язычников, хотя они были ему подвластны, и водил он их туда и сюда, как хотел, и у Иудеев, хотя доводил их до того, что с неистовством предавались они идолослужению и человекоубийствам. А если ещё больше порождает у христиан, то никто да не дивится сему. Ибо до пришествия Христова во плоти, видя, что все упоены пороком, и никто, так сказать, не был трезвен вполне, диавол мало рассевал семян любопрительности. Но когда снишло с небес спасительное Слово, которое принесло нам уставы небесного жительства, а диаволу угрозами согрешающим указало ожидающее его наказание, ибо изрекло: идите во огнь, уготованный диаволу и аггелом его (Мф.25:41). Тогда общий всех враг, видя, что и наш род спокойно и постепенно свергает с себя порок и приемлет добродетель, нечестие осуждает на изгнание, обнимает же благочестие, – и услышав произнесённый над ним приговор, сильнейшую воздвиг на нас бурю и породил ереси. Не имея более силы противостать благочестию, диавол старается его именем приводить многих в нечестие, личиной благоговения пытается извратить истину, и нередко просиявших доблестною жизнью низлагает развращёнными догматами. Ибо одно у него дело и об одном старание: всех в совокупности – насилием ли то, или подложными догматами – погрузить вместе с собою в пучину погибели. Посему, представляя сие в уме, пусть и ересеначальники, размыслив, что они паче всех готовы низринуться в величайшую опасность, перестанут посевать семена противления истине; и слушатели их да не станут более раболепствовать им по одному предубеждению и подвизаться против истины, чтобы великая, слово и ум превосходящая заслуга Спасителева, сколько до них собственно касается, не оказалась недействительною. Но и те, которые хвалятся правыми догматами, изобличают же себя при этом небрежностью жизни, да перестанут делать то, что̀ не показывает в них не истинных учеников благочестия, и с правою верою да срастворяют и доблестное житие, чтобы всем нам услышать о себе Царское хвалебное провозглашение.

591. Пресвитеру Феодосию (2, 91)

Поскольку писал ты: почему судилище в Афинах, в котором говорил народу Павел, называлось Ареопагом?

То и я пишу тебе в ответ: потому, что там, как говорят, понёс наказание Арей, а слово: пагос – значит возвышенное место, ибо судилище это было на некотором холме, от чего у иных правители некоторых селений или местечек называются пагархами.

592. Ему же (2, 92)

Поскольку пожелал ты узнать, в чём уличённый Арей понёс наказание; то, хотя и стыжусь это выговорить, однако же скажу; потому что сказанное будет ясным обличением Эллинов. Ибо, когда окажется, что и те, о которых говорят, будто бы они всем распоряжаются и правят, не имеют ни целомудрия, ни уменья судить право, то нимало не будут они достойными чествования. Посему, чтобы не продлевать речи, умолчу о других делах, хотя бы мог сказать о многих, упомяну же только об одном, уясняющем предложенный тобою вопрос. Говорят, будто бы Арей так преодолеваем был любовью к Агравле, дочери Кекропса, что, хотя возраст её не позволял ещё принять брачного общения, он, как пламенный и невоздержный любитель, прежде времени с насилием природе похитил неразвернувшийся цветок девства. И хотя она, как говорят, была ребёнком, ещё в нежном цвете возраста, однако же он, требуя себе поклонения, устраивает ей внезапный брачный чертог на земле, и когда ни девица не показывала добровольного согласия на его убеждения, ни соизволяли на брак имевшие на то власть, с насилием и дерзостью овладел брачною добычею. Итак, прожив с нею долго, производит от неё на свет Алкиппу, которою воспользовался Алиррофий, сын Посейдонов. Но Арей, вознегодовав на поругание дочери, убивает его, забыв, что сам он причинил насилие дочери Кекропса. И хотя не нашёл он себя достойным ни малейшего упрёка за то, что вступлением в брак с матерью Алкиппы причинил ей насилие, однако же, когда Алиррофий и не преждевременно похитил девство, и не насилие предпочёл убеждению, но сделал так, что девица сама, если только стыд на ланитах не скрывал произволения, согласилась утратить девство, признал его столько достойным наказания, что сам сделался и обвинителем, и судиею, и исполнителем казни. За сие-то, обвинённый и уличённый Посейдоном, был он наказан на Ареопаге, и оставил имя это месту, предавая тем позору срамоту свою.

593. Схоластику Феодосию (2, 93)

Часто дивился я тем, которые ни во что не ставят веру и доблестное житие, входят же в пытливые исследования и изыскания о том, чего и найти невозможно, и исследования о чём прогневляют Бога. Ибо, когда усиливаемся дознать то, что не угодно было Богу сделать доступным нашему ведению, тогда не дознаем сего (ибо возможно ли это вопреки Божией воле?) и останется одна только за сие изыскание угрожающая нам опасность. Посему, оставив изыскание об этом, как сверхъестественное и нимало не доступное, и прибегнув в пристань правой веры и доблестного жития, здесь обретём себе безопасность.

594. Пресвитеру Исидору (2, 94)

Падшему не каяться гибельно, отчаиваться же ещё гибельнее: первое происходит от лености, а последнее – от бесчувственности. Сколько же бесчувственность хуже лености, столько и отчаяние ужаснее лености. Одно есть неисцельное зло, а другое доступно врачеванию, потому что одно есть следствие повреждённой способности судить, а другое – погрешительного суждения и обмана. Посему, для чего винить нас, будто бы мы нерадивы и не пишем писем к жалкому Зосиме, когда он погружён в два самые страшные порока: в леность и бесчувственность? Не были мы нерадивы, наилучший, но нередко, побуждаемые к этому многими, трудились над тем, чтобы и словесными увещаниями, угрозами, обещаниями, и наказаниями вразумить неукротимое сие животное; даже забывали, кажется, что моем Эфиопа и стараемся насильно укротить демона в человеческом виде. Поэтому, зная, что с нашей стороны не было и не будет ничего нами оставлено, ты не лишай его своих молитв, может быть, и освободится он, как ни есть, от такого безумия.

595. Ему же (2, 95)

Справедливо будет оказывать снисхождение тому, кого мягкость не поощряет к большим грехопадениям; а наказание должно преследовать того, кто не пользуется благостью. И об этом довольно. Поскольку же писал ты, что желательно тебе спросить меня о пророческих изречениях, но не смеешь, то в ответ на это напишу: сердиться на тебя буду, как скоро узнаю, что молчишь, когда хотел бы о чём спросить.

596. Чтецу Тимофею (2, 96)

Веришь ты, кажется, богомудрому Павлу и внимаешь умом чтению, потому и я попытаюсь объяснить предложенное тобою. Говоришь же: если в ту же ночь умер царь Валтасар, то как же сказано в Писании: и рече Валтасар, и облекоша Даниила в багряницу, и гривну златую возложиша на выю его, и проповеда о нем, еже быти ему князю, третиему в царстве его (Дан.5:29)? Посему думаю, что при наступившей уже тьме писан был на стене Божественный приговор, что̀ дают видеть слова: противу лампады (5); тогда и царь весьма смутился и пришёл в расслабление от страха, царица же, став вне себя от того, что царь впал в изнеможение, пренебрегла обычную и приличную ей благопристойностью и пришла на пиршество, когда была ещё ночь, но в след за сим и премудрейшим Даниилом истолковано Божественное определение, и немедленно также почтен он багряницею и гривною златой пред всем воинством и высшими чинами (потому что сии награды за мудрость, как видно, лежали тут же), и в их же присутствии сделано провозглашение, что Даниил будет третьим в царстве, то есть после царя и царицы. Если же скажет кто, что сему надлежало совершиться среди наполненного народом торжища, а не в царских чертогах, то отвечу, что совершающееся в царских чертогах^[31] и повсюду делается нерушимым. Ибо и Божественное определение, утвержденное внутри дома, повсюду возымело силу. Весьма же вероятно, что приговор Валтасаров был изображен письменно; и что̀ сделано в царском доме, только не приведено в исполнение при всех – вернее же сказать, и исполнено по суду повелевшего – то̀ дееписатель представил как бы вполне совершившимся. Почему и Дарий Мидянин, став преемником Валтасара, не остался в неведении о происшедшем и удостоил Даниила самой высокой чести.

597. Алипию (2, 97)

Не знаешь, может быть, что сомнительное никогда не разрешается сомнительным, обыкновенно же заимствует себе решение в том, что̀ всеми признано.

598. Епископу Леонтию (2, 98)

Много людей, которые вожделевают добродетели, но ленятся идти тем путём, который ведёт к ней; другие же не почитают её и добродетелью. Посему, надлежит одних убедить, чтобы отложили леность, а других – научить, что добродетель есть подлинно добродетель.

599. Пресвитеру Афродисию (2, 99)

Поскольку, как пишешь, что один исполненный невежества Иудей привёл тебя в затруднение, в преувеличении речи обвиняя Божественного Евангелиста, который сказал: ни самому, мню, миру вместити пишемых книг (Ин.21:25), то необходимо представить ему в пример преувеличенно сказанное в Ветхом Завете, который и сам он одобряет и почитает Божественным; и тогда увидит этот Иудей, что и Евангелист, Ветхозаветному следуя Писанию, написал, что̀ им написано. Посему, что̀ же там написано? О городах хананейских, как знаешь, говорится: там грады велицы и ограждени даже до небесе (Втор.1:28), о земле же их: землю, кипящую млеком и медом (Исх.3:8), и о плавающих: восходят до небес, и нисходят до бездн (Пс.106:26). Посему, пусть этот деревенский мудрец протолкует сие, не прибегая к умозрительному смыслу и не пускаясь в иносказания, но объясняя буквально. Если же не может (потому что необходимо ему признаться или что сказано, то преувеличенно, или что имеет оно нужду в истолковании), то почему же, сам на себя представляя доказательство крайнего своего невежества, почёл для себя позволительным упрекать Евангелиста, который, если и употребил, по-видимому, преувеличение, то смягчил оное, когда сказал: мню? Ибо там чистое преувеличение, а здесь уже ослабленное, и Евангелист употребил оное не просто, но смягчив. А кто смягчает преувеличение, тот делает две вещи: и любовь свою доказывает, и держится истины. Но у Евангелиста, что вероятно, сказано это и непреувеличенно. Ибо не сказал он: многа и ина знамения сотвори Иисус в мире сем, но говорит неопределённо: сотвори. Есть же и другие Его дела, которые древнее мира и которых невозможно передать в Писании и в книгах, не только по их множеству и величию, но и потому, что они выше слова и разума. Ибо кто будет в состоянии описать естество Небесных Сонмов, их чин, благолепие, соразмерность, стройность, любовь, мир и всё иное, чего и перечислить невозможно? Если же захочет кто разуметь сие сказанным о величии и высоте догматов, то и он не погрешит против истины. Посему, Апостолы то̀ и написали, что̀ вмещали, как ясно выразил это первоверховный в их лике Пётр в своих деяниях: что вмещали, то и написали, а мир не вместил и написанного. Ибо любостяжательный не вместил слова о нестяжательности, похотливый – слова о целомудрии, притязательный – слова о справедливости, жестокий – слова о человеколюбии, раздражительный – слова о кротости. Посему, если что вмещали Апостолы, то мир, может быть, не вмещал сего. И Христос взывает: слово Мое не вмещается в вы (Ин.8:37), и Павел: вместите ны (2Кор.7:2). Чего же не вмещали, может быть, и Апостолы, то̀ мог ли вместить мир? А миром называет Евангелист толпу, приводимую в изумление делами мирскими и земными. О сем-то мире сказано: и мир Его не позна (Ин.1:10). Не вмещает указанный мир не мест, но нравов, не по множеству писаний, но по величию дел.

600. Павлу (2, 100)

Почему, человек, не зная того, что̀ касается тебя, доискиваешься того, что̀ выше тебя? И что̀ говорю о касающемся тебя? Объясни мне что-либо одно из того, что̀ имеешь в руках, и тогда не буду винить тебя, что любопытствуешь о том, что̀ выше тебя. Огонь, от которого ведут начало художества, обыкновенно исходит не только из железа, меди, камней, но даже из вод и деревьев. Посему, объясни мне это чудо: скрыт ли огонь в дереве?

Как же не истребляет его? Или не скрыт?

Как же происходит из дерева? Итак, если об огне, без которого люди не производят почти ничего заслуживающего внимания – потому что он – защита от холода, предохранительное средство от тьмы, содейственник во всяком художестве и знании, – никто не может сказать, каким образом кроется он в веществах и не истребляет их, а как скоро выйдет наружу, делается истребительным для производящих его веществ; то перестань любопытствовать о том, что̀ непостижимо, а если и постижимо, не много может содействовать тебе к добродетели. Ибо чем поможет добродетели пытливое исследование о течении солнца, о виде и протяжении земли, и о всём ином, над исследованием чего трудясь, мнимые мудрецы уклонились от истины и от действительной мудрости и потратили жизнь на пустословие?

601. К епископу Ермогену (2, 101). К благоискусным иереям

При добром твоём начальстве, святейший, не ко вреду других и богатый во множестве денег приобретает силу, и живущий в бедности не лишается равных с ним прав по нищете; но, как подкрепляющий себя обилием правоты почитается приобрётшим сокровище истины, так скудный в этом, хотя бы имел Крезово сокровище, признаётся нищим. И силою слова здравый образ мыслей не отвлекается от правого суждения, и искусство витии не затмевает истины ложными умствованиями, но неуклонною пребывает душа твоя, полное право присуждая подсудимым. Будучи же таковым в приговорах, ты больше себя самого препобедил человеколюбием, нежели сколько других превзошёл правосудием. Почему и плачут о тебе города, страждущие от самоуправства, в числе которых и город Пелусиотский, потому что, испытывая противное, ублажают они города, состоящие под твоим управлением, а себя именуют злосчастными. Ибо тот, кто достоин наказаний, тот, если имеет деньги, человек у них видный и любимый. А кто изобилует добродетелями, тот, если он нищий, не только причисляется к людям бесчестным, но даже подвергается козням. В судах же, куда перетянет золото, туда склоняется и приговор; правда терпит обиду, а неправда берёт верх и над всем ругается. Посему, молись, чтобы или раскаялись такие губители, или получили свободу им подвластные.

602. Аммонию (2, 102)

Поскольку сильная дружба кажется не свободною от подозрения, то пусть срастворяется она страхом Божиим, чтобы изобиловало в нас то и другое: и страх Божий, и приверженность к друзьям, и страх не давал места лукавым подозрениям, а приверженность рождала бы любовь – матерь всего доброго. Ибо, когда имеем в себе приверженность, срастворяемую страхом Божиим, тогда в нас произрастает всё доброе.

603. Схоластику Феодору (2, 103). О том, что вера без дел не спасает человека

Достоин похвал, о премудрый, не тот, кто искусством и силою слова затрудняет уразумение истины, но кто излагает её безыскусственно, почему и я, что угодно дознать тебе, скажу о том ясно. Пришествием Божиим борения соделаны для нас удобными для того, чтобы мы, подвизаясь, побеждали, а не для того, чтобы величием благодати пользовались, как предлогом к лености.

604. Серину (2, 104). О высокомерии

Да не обучит тебя высокомерию то, что одолел ты врага. Ибо для многих, обезумевших от тщеславия, потому что во всякое время воздвигали они победные памятники, гордились ими и не думали, что могут иметь в чём неудачу, и не ожидали быть когда-либо побеждёнными, – мнимая благоуспешность, очевидно, клонилась к худшему.

605. К нему же (2, 105)

Для многих первоначальные успехи были причиною несказанных зол, ибо, воздвигнув себе не по достоинству один или два победных памятника, когда самая дерзость подавала надежду, превознёсшись неожиданною удачею и решившись на дела большей важности, подвергали крайней опасности и заслуженное первоначальной успешностью. Почему надобно рассуждать о себе сообразнее с естеством человеческим, и как, преуспевая, не терять из виду и горестного, помышлять о внезапных переменах и не думать, и не выражаться о себе сверх меры, так и погрешая, вразумлять человеческую немощь и не желать, чтобы всё для вас, как для Бога, пребывало бессмертным.

606. Павлу (2, 106)

Не думай, наилучший мой, сразу уловить то, что едва уловляется с пролитием великого пота и после многих подвигов; но, предначав трудами и молитвами, приступай к уловлению тех мыслей в Священном Писании, которыми разумение наше изостряется до большей проницательности.

607. Диакону Евтонию (2, 107)

Уму, как царю самодержцу, надлежит ко вратам чувств высылать страшные и отовсюду защищенные оружием помыслы, которые встречали бы врагов, преграждали им путь, отражали бы их, а не дозволив прежде вход, вступали с ними в сомнительную битву, успех которой часто склоняется на другую сторону и доставляет победу сопротивникам. Посему-то и спасительное Слово, когда другие законодатели наказывают только за самое дело, угрожает наказанием и смотрящему не скромно, чтобы брань соделалась не недоступною и непреоборимою, но удобною и лёгкою.

608. Пресвитеру Зосиме (2, 108)

У многих, вернее же скажем так: у всякого человека есть и преимущества, и недостатки, и первыми хвалятся, а последних стыдятся; но ты, как говорят, недостатками исполнен, преуспеяний же вовсе ни в чём не имеешь. И что препобеждаешься ты чревом и порабощён плотским страстям, – в этом нет ничего удивительного: потому что последнее всего чаще следует за первым, и только тот, кто одержит верх над чревом, возможет одержать верх и над плотскою похотью. Но поскольку говорят, что в тебе совокуплены и все другие недостатки, называют тебя хранилищем порока, вместилищем бесстыдства, то сие кажется удивительным и превышающим всё, что̀ может приводить в изумление. Ибо иные жестоки, но целомудренны, корыстолюбивы, но скромны, распутны, но кротки: а тебя представляют успевающим во всём. Ты, говорят, вооружаешь язык против любителей добродетели, погружён в гнусную корысть и хвалишься этим, затмил собою всех когда-либо сделавшихся известными своею похотливостью и тщеславишься тем; по деяниям своим, о которых и говорить неприлично, до́лжно бы тебе в землю потуплять глаза свои, а ты поднимаешь их выше висков. Короче сказать, каждый член телесный у тебя выказывает твою нерадивость и наглость; и хотя одна другой противоположна, но в тебе усиливаются они сойтись вместе. Итак, если говорят о тебе правду, то покайся здесь, чтобы не каяться там, но уже бесполезно.

609. Марку (2, 109)

Почему вино, говоришь ты, не всякого, кто пьёт его, приводит в одинаковое расположение духа, но одних делает благодушными, а других – раздражительными, одних – дружелюбными, а других – задорными, одних – кроткими, а других – зверскими? Итак, поскольку заставляешь меня коснуться естествословия, думаю, что бывает это, а именно: увеличиваются или уменьшаются от вина причины таковых настроений по свойству или телосложения, или душевных движений, для многих сокрытых. Поскольку вино имеет влияние на одни влаги, то некоторым образом входит в соединение с нравами употребляющих оное: какого нрава выпивший, такие свойства и обнаруживает вино в нём, не вновь их производя, но из сокрытых делая явными; ибо, разоблачая нрав, выказываемый притворно, даёт видеть сокровенный внутри, почему и вошло в пословицу у многих говорить: правда в вине. И тех, которые думали величаться мнимою степенностью, вино не редко делало откровенными в отношении тайн, и заставляло говорить о том, чему лучше бы оставаться невысказанным, а тех, которые из ненависти к злонравию часто приводили себя в гнев, обличало что они ласковы и кротки, уничтожив в одних мысль о степенности, а в других – причину к гневу; потому что не новое что-либо производит вино в человеке, но, что̀ в нём было скрытно, то выводит наружу.

610. Диакону Евстафию (2, 110). О тех, которые не обращают внимания на собственные свои погрешности и с любопытством разузнают чужие

Крайне дивлюсь, как всеми возрастами овладела мучительная и жестокая болезнь, не доставляющая удовольствия и порождающая мучение; взяла она верх над всяким достоинством, нарушила всякое благоприличие; каждый, оставив без внимания свои грехопадения, самые важные и часто не достойные никакого снисхождения, с любопытством вызнает грехи ближнего, самые малые и часто достойные снисхождения, и печалится, раздумавшись о собственных своих грехах, а разговаривая о чужих, радуется, и на то тратит всё своё время, чтобы выведать и пересудить проступки других; себе приискивает оправдания там, где их нет, а для ближнего делается жестоким и неумолимым судьёй, хотя по-видимому, богат он основательными оправданиями. Посему, кто хочет придумать врачевство от такой болезни, тому надлежит душевное око от чужих погрешностей обратить на свои собственные и приучать язык говорить строго не о ближних, но о себе самом; ибо плодом сего бывает оправдание. Глаголи ты беззакония своя прежде, да оправдишися (Ис.43:26). Злоречием же порождается тягчайшее осуждение: ибо страшное дело и превышающее всякую несообразность – тем, которые впадают в великие грехи, укорять вовсе не погрешивших или и погрешивших, но в малости.

611. Диакону Зенону (2, 111). О подвижничестве

Не тем уподобляй себя, друг, которые с радостью приняли Божественную проповедь, но не препроводили семени в глубину разумения; ибо, пустив ростки вверх и разослав корни по земле, скорее, нежели произносится слово, они засохли, не принесши зрелого плода, но соделавшись жертвою искушений. Напротив того, уподобляй себя тем, которые, глубоко укоренившись, пустили от себя много корней и стволов и стали многоплодны, у которых класы, красуясь и обременяясь плодом, тяготеют и клонятся вниз, и ко времени жатвы как бы сами на себя призывают серп жнецов. Ибо хорошо знают, что Христос повелел таковых Ангелам вносить в небесные уделы, что бы там они сопраздновали, соцарствовали и приобщались нескончаемой радости.

612. Диакону Евтонию (2, 112)

Поскольку глаз правит всем телом, делает светлым и украшает лицо, служит светильником для всех членов, то и утверждён он и посаждён как бы на царском некоем месте, получив высший удел и председательствуя среди всех чувств. Ибо, что̀ солнце во вселенной, то и глаз в теле, и как, если солнце, по-видимому, угаснет, всё придёт в замешательство, так, если угаснет глаз, и ноги, и руки, и всё почти тело сделается бесполезным. К чему же сказал я это? К тому, что учитель есть глаз в теле Церкви. Посему, если он светел, то есть, сияет лучами добродетелей, то будет светло и всё тело, которым он правит, и о котором прилагает надлежащее попечение. А если он тёмен, то есть, делает достойное тьмы, то помрачится всё почти тело, потому что, хотя иные из состоящих в чине членов и здравы, и выполняют, что̀ им следует, и нимало не терпят вреда от испорченности учителя, однако же не имеют столько же, как и он, силы, когда повреждение поядает главнейшие части тела и порок поощряет и прочих соревновать наставнику, остающихся же здравыми осуждает и всеми способами старается и их ввергнуть в ту же болезнь. Посему-то и сказано: аще убо свет, иже в тебе, тма есть, то тма кольми (Мф.6:23)? Так и Церкви, у которой наставник предан самоуправным похотям, может иной сказать: если тот, кто должен приносить пользу и просвещать, не терпит просвещения, да и вознамерившихся быть полезными гонит вон, то чего не сделают его подначальные?

613. Пресвитеру Зосиме (2, 113). О нестяжательности

Хотя, по грубости и ненасытности многих, преуспеяние в нестяжательности дошло, по-видимому, до невозможности и невероятно для тебя, чтобы кто-либо преуспевал в ней, однако же есть преуспевающие, и я знаю некоторых. А если не знаешь их ты, то сие нимало не удивительно, потому что, упиваясь сребролюбием, как и естественно, не знаешь вполне трезвенных. Поревнуй, по крайней мере, соблюдающим умеренность, живущим праведными трудами, довольствующимся тем, что дают собственные их труды. Или не видишь, как блистают они и сияют, подобно светилам? Поревнуй пока им и перестань скверные и ненасытные руки свои простирать на чужое достояние и имущество. Тогда возможешь увидеть и нестяжательных. Ибо теперь и услышав, не будешь верить, но станешь смеяться над ними и издеваться, как страждущий неисцельным безумием. Но если придёшь в относительное здравие, то без труда усмотришь и вполне здоровых, а со временем будешь в них иметь руководителей и вождей на сем доблестном пути.

614. Пресвитеру Карпу (2, 114). О гнушающихся людьми добродетельными

Весьма грубым и преступным кажется мне не тот, кто ненавидит и позорит обидевшего и оскорбившего (такому часто делается снисхождение), но кто поступает так с человеком хорошим и всеми одобряемым. Первый, хотя и не вошёл на вершину любомудрия, но имеет, по-видимому, благовидную причину к ненависти; последний же, без всякой предстоящей причины, ведёт брань не столько с человеком, сколько с добродетелью, и покушается до основания исторгнуть всё прекрасное. И если делает это Евстафий, то или до́лжно перестать ненавиствовать, или его надлежит провозгласить проклятым. Ибо добродетель состоит только в одном: бегать всегда несообразного, особенно же, когда ничто, кроме целомудрия, не почитается постыдным.

615. Дорофею (2, 115). Об обрезании

Кто произнесёт такой приговор, будто бы чистейший Ум погрешил против приличия? Кто осмелится до того простереться за пределы всякой дерзости, чтобы Премудрость винить в ошибке? Справедливо было бы поверить сему, если бы других животных создала Она не вопреки приличию, одного же человека, предположив поставить его царём и князем над всем земным, обременила излишнею тяжестью, от которой и повелела впоследствии избавлять посредством обрезания. А если не возможно этого сказать (ибо кто столько неразумен и лишён природного смысла, чтобы Божественное ведение винить в неискусстве?), то следует, что Бог и в этом сохранил приличный вид. Если же создал, как было прилично, – что дают видеть делатели кумиров, каменосечцы, ваятели и живописцы, которые следуют первоначальному образцу, и благоприличие предпочитают тому, что̀ по некоторой причине исправлено впоследствии; то сверх меры уважающие обрезание пусть разыщут, какая в нём потребность. И если обрезание по плоти указывает на обрезание, еже в таине (Рим.2:29), то пусть они прострут удивление своё далее, и тогда пусть восхвалят тех, которые отсекают похоти и без обрезания. Если же обрезание дано им в знак, чтобы не смешиваться с язычниками, как на необузданных и рьяных коней налагаются узда и клеймо, то пусть невысоко думают о нём, как о чём-то выставляющем на вид их невежество. Ибо если Авель, Енох, Ной, Авраам были оправданы прежде, нежели явилось обрезание или было что-либо о нём сказано, то оно не основание оправданию, а только печать оправдания. Посему, кто имеет богатство добродетели, тот пусть имеет и печать. А кто оплакивает крайнюю свою нищету, тот, нося на себе печать и не имея самого богатства, подвергается осмеянию. Да услышит же и сие высоко думающий об обрезании: если оно – собственное твоё дело, то думай, как думаешь, мы не спорим. А если совершено в незрелом возрасте (почему и благодарим Бога, что избавились от бесполезного труда), то по какой причине хвалишься чужим? Ибо всякому справедливо величаться собственными своими трудами, а не теми знаками, которые наложены на него другими.

616. Павлу (2, 116). О праздниках

Чти добродетель, а не счастью услуживай. Ибо добродетель – достояние бессмертное, а счастье легко рушится. И о сем довольно. Не оставайся же в неведении, что Бог и древле соединял и ныне соединяет с праздниками напоминания о благодеяниях, чтобы празднующие, имея их в свежей памяти, обращались не к пьянству, но к благодарению и добродетели.

617. Феофилу (2, 117)

Если спросит кого осмелившийся клеветать на истину: всё ли Богу возможно? И тот ответит: да, – а спрашивающий присовокупит: следовательно, возможно и злое?

То всего справедливее подвергнуть осмеянию, как невежду, не отвечающего, а паче спрашивающего, потому что зло не причисляется ко всему тому, что возможно Богу. Где именуется Бог, там, несомненно, последует добро. И кто имеет здравый ум, тому не придёт и на мысль, что возможно Богу зло. Никто также не назовёт немощью невозможность делать зло, потому что делание зла есть в собственном смысле немощь. Посему, во всей точности ведущий сие Павел немощами назвал грехи, говоря: ещё бо Христос, сущим нам немощным, по времени за нечестивых умре (Рим.5:6); то же подтверждает и слово Песнопевца. Ибо он говорит: умножишася немощи их (Пс.15:4), то есть грехи. Но да не признаётся имеющим ум и тот, кто снова задаёт вопрос утверждающему, что всё возможно Богу. Какой же именно вопрос? Есть обычай пустословить и говорить: значит, Богу возможно и сделанное сделать не сделанным? А такой вопрос, конечно, также бесполезен: всё же бесполезное в рассуждении Божественной силы не имеет места. Посему и действительно излишни и излишними оказываются подобные упомянутым клеветы. Но, чтобы не возобновляли их впредь и не оскорбляли тем слуха внимающих, если спросят нас, всё ли возможно Богу? будем отвечать: возможно всё, подобающее Богу. И сим разрешится всякий бесполезный вопрос, потому что Бог может всё, но изволяет наилучшее.

618. Феофилу (2, 118). О неблагодарности

Обвиняй не подумавшего, что сделал он нечто мудрое, но того, кто не уцеломудрился и такою снисходительностью. Ибо тот, кто предположил, что захваченный на самом деле прибегнет к бесстыдству, тот добровольно дал ему право скрыться; а кто сие мудрое дело почёл глупым, тот тем самым, что не признал себя пойманным, воспитал в себе бесстыдство, благодетелю воздав оскорблениями.

619. Грамматику Офелию (2, 119). О природе животных

Поскольку знаю, что жаждешь слышать нечто новое и не отстанешь, пока не узнаешь сего, то отвечу коротко, хотя то, о чём спрашиваешь, как мне кажется, вне пределов человеческого разумения. Из животных разжёвывающие пищу живородящи, а глотающие не разжевав родят из яиц, и для одних достаточно первых родов, которыми окончательно производится плод, а у других бывают вторичные роды. Когда время потребует превращения яиц в животных, тогда, определённое число дней насиживая яйца, влагают в них некую естественную силу, чтобы одушевилось рождённое прежде неодушевлённым. Ибо семенные начала, Создателем искони вложенные в естества, как бы таясь под пеплом, если будут раздуваемы наподобие искр, с продолжением времени обыкновенно возгораются в веществе. Почему удивляться надлежит совершающемуся и чудо сие восписывать всепремудрому Создателю. Ибо указывает это не на промышление животных о собственном своём самосохранении (естество их водится воображением, а не разумом), но на Промысл Естества, всем распоряжающегося. Животные ничего не делают по разуму, но Естество, создавшее разнообразные роды животных, в каждый род влагает стремления к выполнению того, что̀ для него нужно.

620. Соправителю Авсонию (2, 120). Начальникам

Слух твой, о чудный, да будет отверст и готов к просьбам утесняемых нищетой или властительством других, даже медлительно выражающихся, кротостью вводя на путь слова; а к сплетням злоречивых и клеветников храни его заключённым и недоступным, строгим взором останавливая их стремление говорить худое.

621. Епископу Феону. Об иереях (2, 121)

И Зосиму, и Палладия, и Марона, и Евстафия, и других, тобою исчисленных, в такой мере поругавших благочестие и осквернивших священство, не буду столько винить, сколько Евсевия, который всем им дал к этому повод. Если бы он не продал им, как говоришь, священства, не поползнулись бы они на такой грех. Ибо, хотя и до рукоположения были они весьма худы, однако же, не одно и то же – грешить мирянину и священнику. И это явствует из закона, потому что за согрешившего иерея повелевает приносить такую же жертву, как и за весь народ (Лев.4:3). Но если бы эти грех не был равнозначен, то закон не постановил бы приносить ту же жертву. Большим же делается грех не по естеству, а по достоинству совершающего. Ибо если падёт тот, кто должен держать в порядке других, то сие падение делается более важным по достоинству падшего. Посему, если давший семена виновен и в произрастениях, то естественным образом справедливо будет оплакивать больше Евсевия, нежели их.

622. Епископу Лампетию (2, 122). О проходящих священство худо

Хвалю Божественную твою ревность, с какою негодуешь, видя, что священству наносится оскорбление Евсевием, который в противоречие благочестию дал себе такое имя. Как сам, будучи недостойным священства, не знаю как, вторгся в него, так раздаёт оное кому попало, Божественное служение почитая делом малоценным и презренным. Но поскольку всё это в воле Божественного и неподкупного Судии, который ныне долготерпит, чтобы падших привести в покаяние, в последствии же не оставит сделанного без внимания, но определит невыносимое наказание, то, заботясь о себе, будем проходить безмолвие. Ибо, если и была какая польза от дерзновения в обличении, в чём не уступил я никому, и за то нередко терпел наветы, однако же, поскольку время молчанию, то будем ожидать Судии.

623. Марону (2, 123)

Не греши постоянно в ожидании получить прощение, но ищи безопасности в том, чтобы не грешить. Многие в ожидании прощения сделав много дурного, обманулись в надежде, и себя не исправив, и прощения не получив.

624. Мартиниану, Зосим, Марону, Евстафию (2, 124). Иереям

Поскольку богомудрый Павел, сосуд избрания (Деян.2:15), сокровищница Христовых умопредставлений, упорядочивший и сушу, и море, варваров убедивший любомудрствовать, изрёк, что нерадеющие о ближних хуже язычников, сказав: кто о своих, паче же о присных не промышляет, веры отверглся есть, и невернаго горший есть (1Тим.5:8), то сие самое побудило и меня писать к вам.

Что, по вашему мнению, означается здесь словом промышление? Снабжение ли пищей? По моему мнению – попечение о душе. Если же будете оспаривать сие, то и в таком случае сказанное мною тем более найдёт себе подтверждение. Ибо, если скажете, что речь идёт о теле, и о не подающем необходимой пищи Апостол сказал, что он жестокосерднее язычника, отвечу: где же будет место тому, кто оставляет попечение о душе, что̀ гораздо важнее и необходимее? Посему послушайтесь меня и избавьте себя от своего безумия.

625. Пресвитеру Феодосию (2, 125). Обвиняющим тех, которые бегают священства

И имя епископства, и само оно Божественны и выше всякого образа и достоинства жизни гражданской; но священство прилично только некоторым и не многим, именно же держащимся той мысли, что оно есть отеческая попечительность, а не самоуправное самозаконие. Поскольку же изменили оное в властительство, лучше же сказать, если надобно выразиться смелее, в самоуправство, то знай, что об этом видном и вожделенном начальстве, которое если когда, то ныне возбуждает к себе в людях сильную любовь и легко отдаёт себя в руки его любителям оного, понятие не высоко; потому что почитают оное наказанием, налагаемым дающими, а не почестью приемлющих. Ибо всего чаще над одними начальствуют, а другим раболепствуют, одним дают приказы, а другим услуживают; делают одним зло, а другим – милости, одних давят, пред другими сами падают, иных боятся, а иным ненавистны. Посему не дивись, что пресвитер Иеракс, как человек умный, бежал от этого сана, как от самой трудной болезни.

626. Чтецу Тимофею (2, 126). О том, что не до́лжно соблазнять

Более всего, друг, бойся кого-либо соблазнить: ибо доброе в людях не трезво – едва стоит, когда и никто не колеблет.

627. Епископу Кириллу (1, 127). О том, что не до́лжно нерадеть об увещаниях, или в ком-либо отчаиваться, и что, если увещаваемые остаются неисправившимися, то вина не на увещающих, но на произволении увещаваемых, особенно же, когда первыми ничто не упущено из внимания

Твоему благоразумию и твоей власти, доблестнейший из всех, предоставлено чистотой могущества и рачительностью восстановить Пелусийскую Церковь, пострадавшую от пороков в начальниках. Ибо не достанет настоящего, вернее же сказать, какого бы то ни было времени, чтобы рассказать о всех неправдах и поруганиях, какие терпела она, разграбляемая и оскорбляемая людьми развращёнными и злонамеренными, которым иной не поручил бы и стада бессловесных животных, не только что людей, тварей разумных, ради которых пришёл на землю и излил честную кровь Свою Христос. Да если бы и дозволило время, то замышлённое ими превзошло бы всякое слово. Но необходимо и в настоящее время сказать то немногое, о чём умолчать не мог бы безнаказанно, если бы кто и захотел. Притом кажется мне, что и ты, чудный, требуешь уже рассказа: почему и я, прекратив сие предисловие, приступлю словом к делу, заметив только следующее: словами моими не измеряй самых действий (не найти бы мне и слов, которые подходили бы к тому, что сделано, когда и всякий язык побеждается действительностью этого), но неусыпными очами ума всматривайся в ход дела. Посему, что Божество было хулимо, город ограблен, священство стало продажным, в Церкви явилось самоуправство, люди честные осуждались на изгнание, а те, которые не должны были бы ступать и на порог церковный, заслуживали одобрение, и им вверялись Божественные и неизреченные Таинства (они думали, что не ду́ши им вверяются, но захватывают они в руки свои отеческое самовластие), а также, что о нищих не было у них и слова, что расхищали церковные деньги и тратили в угодность собственному своему любочестию, что осмеливающимся стоять за добродетель мстили даже до крови, – это и всё тому подобное оставлю в стороне, доказывая тем, что и эти слова вынужден выговорить невольно. Но о замышленном ныне (так как молчание небезопасно и желающему молчать) скажу, сколько можно короче и темнее, потому что и не в состоянии говорить о сем ясно. Мартиниан, к поруганию Божественной веры рукоположенный в пресвитера (если надлежит назвать пресвитером того, кто воспользовался именем священства, чтобы иметь возможность делать самое большое и никак не извинительное зло), не умею сказать, от кого ведёт род или из какого пришёл города. А что он раб и, первый возраст прожив неблагонравно, бежал, о том, хотя это и верно, умолчу: моя цель – не худое говорить о нём, но показать, сколько оскорблена им Церковь. Сей-то Мартиниан, придя к Пелусиотам, жил в крайней нищете, пользовался от многих вспоможением, облёкся в монашеский образ, по наружности вёл себя целомудренно и домогался служебной, – а по его мнению начальственной – должности клирика. Но так как епископ Пелусы, достославный и исполненный божественной мудрости Аммоний, прозорливейшими очами ума усмотрев лицемерие, не оставил ему даже и надежды в этом деле, то, размыслив, что напрасно тратит там время при вожде весьма благоразумном, заблагорассудил Мартиниан сплетать эти сети у других. Поскольку же и там его узнали и не успел он в своей надежде, то наконец известившись, что мудрый оный епископ почил и переселился в небесные страны, рукоположен же Евсевий, снова прилетел в Пелусийский град, думая без труда привести в действие свою хитрость, не скажу – своё безрассудство, и весьма скоро достиг своей цели. Ибо нет нужды и распространяться об этом. А что доставляющий семя виновен и в появлении растений, известно сие всякому. И так, улучив рукоположение и скверными руками коснувшись священных Таинств, снова отродил болезнь, которою чреват был издавна. Ибо положив, что и жизнь будет ему не в жизнь, если не присвоит себе достояние нищих, даёт обещание всё, что̀ ни приобретёт, оставить Церкви и, вместо приманки подав такие надежды, убеждает поставить его экономом. Так этот неблагонамеренный и несвободного происхождения человек, захватив в руки церковную экономию, привёл её в такое положение, что не была бы разграблена так Церковь и в варварское нашествие, ибо уничтожил он все отличающиеся добродетелью признаки её красоты. Ибо в управлении делами прибегая к обманам, хитростям, преступным замыслам и ложным клятвам, ничего не делал просто и справедливо, но, имея в мыслях делать одно зло, ожесточился на избравших для себя жизнь свободную и благочестивую, правдолюбцев называя глупцами, а ведущих дела злонамеренно – разумными, любомудрых – ни к чему не годными, а людей продажных – дельными. И не говорил только он это на деле не исполнял; напротив того, делами затмевал слова свои, присваивая себе церковные деньги, продавая рукоположения, любителей добродетели извергая, собирая же вокруг себя поступающих так же, как и он. Ибо, полагая, что иначе не будет иметь безопасности здесь (о будущем же Суде не было у него и мысли), если не изгонит всякий вид добродетели. Всё же это приводил в исполнение, сделав, не знаю как, подручным себе епископа. Ибо епископ (пусть смело будет высказана истина, иначе и сказать я не мог бы) так ему раболепствовал, как низкий и за деньги купленный невольник, на то и поставленный, чтобы делать всё, что̀ прикажет Мартиниан. До такого безумия (пусть будет сказано то, что̀ составляет верх зол и венец сего плачевного зрелища) довёл он епископа, уловив его обещаниями, которые ныне этот епископ, выставляя на позор собственное своё несмыслие, провозглашает открыто или по принуждению, или по убеждению (что̀ и сказать о сем не знаю, по чрезмерной несообразности дела), вписав в церковных книгах, что обиженная Мартинианом Церковь у него же состоит в долгу. Ибо Мартиниан думал, что иначе не может владеть безопасно тем, что̀ приобрёл не по праву, если не покажет, что Церковь должна ему, хотя он не чает потребовать у Церкви, что̀ у неё похитил, а домогается только, чтобы Церковь у него не потребовала. Бедный же город, как скоро узнал, на что ухищряется Мартиниан, так как не оставалось сие в неизвестности (не буду говорить о том, что, по чрезмерной важности совершаемого им, обвиняли его даже в волшебстве и уличали в срамных и гнусных грехах), нередко порывался убить его, впрочем, удерживался от этих порывов. А Мартиниан, всеми укоряемый и обвиняемый, клеветал всем на епископа, епископу же на всех, вооружая его на любителей добродетели, чтобы во всех подавить дерзновение, а всем объявляя, что епископ торгует рукоположениями, злоумышляет против людей целомудренных, присваивает себе имущество Церкви, потому что берёт золото и вписывает в церковные отчёты. Рассказывал же это, думая сими ухищрениями угасить людской гнев на то, что̀ сам он делал. И когда иные указывали на это самому епископу, не было от сего успеха: вероятно, он же внушал, что без обвинителей ничего сделать не можно. Когда же с тою мыслью, что говорит он истину, явились и обвинители, притом многие достоверные, готовые представить доказательства, и в этом случае не вышло не то, чтобы по обличению, наконец, всякого предлога по всей справедливости был он заподозрен всеми, как сообщник в том, что делалось. Ибо если бы и тысячекратно обещал он вносить в Церковь всё приобретаемое гнусными способами, наипаче не надлежало бы передавать ему в руки все церковные доходы, и тысячи душ соблазнять тем, что делалось. Даже, если бы и обольщён был епископ обещаниями, не надлежало оставлять дела безотчётным. И если до́лжно было требовать отчётности, то надлежало поверять отчёты в точности при помощи людей разумных и опытных, потому что сам, по словам его, и в этом, как и в чём-либо другом хорошем, неискусен. А если епископ подписывал отчёты тайно, не приглашая никого к поверке, то ясно, что не обманут он был (как громко вопиет, думая отстранить от себя обвинение), но сам расхищал церковные имущества, и всю Церковь пускал в продажу. Так Мартиниан, как купивший, и купивший беззаконно, рассудил ещё безаконнее пользоваться приобретённым, спеша одно зло заменить другим. Ибо, забрав себе в руки все церковные деньги или, как сам говорил, разделив с поручившим ему экономию и давшим повод к такому плачевному действию, недавно послал золото в Александрию, домогаясь себе епископства, хотя не в состоянии он управлять даже самим собою. Узнав о сем, святыня твоя, по обязанности отлучить его, угрожала ему посланием и подтверждала, что, если опять примется за то же, объявит его отлучённым, как наносящего бесславие Божественной вере в целой египетский области. А теперь, пренебрёгши и посланием, и угрозами, тайно устремился в Александрию, ища себе епископства, вредя же доброй о тебе славе, будто бы и ты рукополагаешь за деньги. Посему (о, как назвать тебя, могу достаточно приветствовать!) твоему великому уму свойственно, хотя строгое наказание его поступков соблюсти нелицеприемному судилищу (потому что здесь и невозможно и понести ему достойное наказание), однако же подвигнуться, и, во-первых, защитить обиженную Церковь, во-вторых, поддержать собственное своё мнение, угрозы привести в исполнение и отлучить его. Ибо если, – чему не верю, – не только не претерпит он ничего подобного, но ещё будет рукоположен, то истинною окажется разглашаемая тайна. А потом до́лжно с несколькими благоговейными епископами, которые враги всякой корысти, выслать его сюда, чтобы дал отчёт в церковных доходах, и какой окажется долг, пусть возвратит, если же дал что епископу (ибо епископ говорит, что ничего не дано ему, но он обманут), вывел сие наружу. Ибо, несомненно, что как первенствующему лицу в этом деле, которое или участвовало в нём, или подписывало по неосмотрительности, ты воспретишь прохождение епископства или, оказав ему снисхождение, поставишь, по крайней мере, при нём епитропа, который бы не дозволял ему впадать в погрешности, превышающие снисхождение, так и действовавшему под его начальством покажешь, что мудрый этот умысел глуп, и счёты, по которым, как говорит он, Церковь состоит у него в долгу, соделаешь недействительными. Ибо откуда такое богатство у человека, страдавшего крайнею нищетой и заведовавшего церковными доходами?

628. Пресвитеру Афанасию (2, 128). О ласкательстве

Слышу, что льстецы в зависимости от твоего языка, утверждают с клятвою, что превосходнее всего на свете самый странный порок, если ты вздумаешь удивляться ему, и в след за сим хулят самую добродетель, если только похулишь ты. Посему, если ты не хочешь слушаться нас, то послушайся хотя Сократа, который советует ненавидеть льстецов, как обманщиков, потому что те и другие, когда им поверят, вредят поверившим.

629. Павлу (2, 129). Об Иуде-предателе

Дивишься, кажется, почему Христос не убедил предателя признавать добродетель благом, хотя тот нередко слышал беседу о добродетели, вернее же сказать, и не было беседы, в которой бы не слыхал о ней. А я дивлюсь, почему ты, зная, что̀ такое свобода, мог дивиться сему. Ибо не насилием и самоуправством, но убеждением и добродушием уготовляется спасение человеков. Потому всякий полновластен в собственном своём спасении, чтобы и увенчиваемые, и наказываемые справедливо получали то, что̀ сами избрали.

630. Диакону Пампретию (2, 130). О милостыне

Надобно, друг, иметь милосердную душу. В ком есть такой источник, тот будет источать всё прекрасное, и если будут у него деньги, расточит их, если увидит кого в несчастии, оплачет его, если встретит обижаемого, прострёт ему руку, и не оставит ничего такого, что до него касается.

631. Антиоху (2, 131). Сравнение добродетели и порока

Порок отлучил людей от Бога и разлучил их между собою; посему, со всею стремительностью надлежит бежать от порока и идти вослед добродетели, которая приводит нас к Богу и связывает нас друг с другом. Правило же добродетели и любомудрия – искренность с благоразумием.

632. Диакону Евтонию (2, 132)

Если Зосима, этот, по видимости, пресвитер, упоеваясь самоуправством весьма много издевается над тобою; то переноси сие великодушно, представляя в уме, что̀ делано было Иудеями со Владыкой, когда самая земля содрогалась и колебалась, как бы стараясь убежать, чтобы не видеть того, на что̀ отваживались против Бога, хотя касались плоти.

633. Чтецу Тимофею (2, 133)

Сие: око за око, и зуб за зуб (Исх.21:24) узаконено было Иудеям Естеством, преисполненным кротости не для того, как думаю, чтобы они были беспощадны и жестоки к обидевшим, как полагают манихеи, осуждая Ветхий Завет, но чтобы из опасения потерпеть то же, что̀ сами делают, не отважились они на обиды. Хотя сие узаконение справедливо и во всей строгости согласно с разумом, однако же Божественная Тишина, соблюдая кротость и не оставляя благости, а также поощряя к ней и людей, через узаконение отмщать за сделанное страхом наказания предупреждала падения: потому что, если нет делающего обиду, то не будет и мстящего. Посему, пусть усмотрят глубину премудрости Законоположника, а не обвиняют Его опрометчиво в жестокости и бесчеловечии. Ибо сказанное в Евангелии: аще тя кто ударит в десную ланиту, обрати ему и другую (Мф.5:39), не противоположно сему, а только выше и лучше, и составляет правило са́мого высокого любомудрия. Там узаконено вовсе не делать зла, о том же, чтобы охотно терпеть зло, люди кровожадные не могли и слышать, а здесь излагается любомудренное учение о добровольном терпении зла. Сравнительный образ речи не ставит сравниваемого в противоположные ряды, но показывает превосходство и недостаток в одном и том же ряду. Хорошо не делать никакого зла, но лучше при сем даже охотно терпеть зло. Хорошее дело – брак, но лучше девство. Хороша луна, но прекраснее её солнце. Посему, как луны, которая хороша, и солнца, которое её лучше, Создатель один, так Ветхого и Нового Завета один и Законоположник, узаконивший всё премудро, полезно и соответственно времени.

634. Ему же (2, 134)

Добродетель не признаёт бесчестием то, чтобы все были равного достоинства по нравам, но не надлежит также тебе невозможное, а напротив того, оставив это, надобно желать сообразного. Ибо и священнотаинник Моисей, и богомудрый Павел в ином не достигали того, чего просили, но были научены, что просили не на пользу себе.

635. Немесию (2, 135). На сказанное: человек, в чести сый, не разуме (Пс.48:13)

Не нападая чрез меру на людей и не клевеща на разумный род, но с великою пощадою Священное Писание изрекло: человек, в чести сый, не разуме, приложися скотом несмысленным и уподобися им. Ибо если исследуем в точности, то мы в опасности уподобляться не только скотам, но и неукротимым зверям; лучше же сказать, любитель гнусных страстей и их превосходит. И подлинно удивительно и странно то, что каждый зверь порабощён одному недостатку, а почитаемый человеком, совместив в себе все в совокупности недостатки, простирается далее их неразумия. И чтобы слова сии не показались тебе преувеличением, рассмотрим дело беспристрастно. Когда скачет кто, как вол, бьёт ногами, как осёл, ржёт на женщин, как женонеистовый конь, предаётся обжорству, как медведь, утучняет тело, как ишак, помнит зло, как верблюд, гневлив, как лев, хищен, как волк, язвит, как скорпион, хитёр, как змея, соблюдает яд лукавства, как ехидна, собирает деньги или, лучше сказать, грехи, как мухи едкую пыль, тогда возможно ли кому сего зверонравного причислить к людям, не усматривая в нём черт естества кроткого, но примечая смрад какой-то, по языческому баснословию, скиллы, химеры и гидры. Если же спросишь: «поэтому что̀ же надобно делать», то отвечу тебе: до́лжно непрестанно иметь в руках духовное зеркало, разумею Божественные Писания, в которых заключаются и история мужей добрых, и постановленные Богом спасительные законы. Ибо это зеркало не только показывает безобразие, но и прелагает оное, если пожелаем, в неизобразимую красоту.

636. Светлейшему Тимфею (2, 136. Начальникам

Ничто не полезно, доблестнейший, так, как благочестие. Оно охраняет и повиновение победоносным царям. Посему, его поставив целью, старайся направлять ладью начальствования так, чтобы подначальные, сколько от тебя зависит, пребывали необуреваемыми. Если дело это требует трудов, то имеет оно и радости. Если скажешь: «но не в одно и то же время», то отвечу: иначе и невозможно. Но и тогда, когда воюющие не соглашаются на примирение, ведут переговоры начальники. У кого бывают труды, к тому впоследствии приходят и радости.

637. Комиту Ермину (2, 137)

Что благоденствует порочный, а в крайних пребывает в затруднениях человек благонравный, достойный многих на жребий людям выпавших похвал, – сие подлинно необъяснимо и непостижимо, и далеко превосходит меры естества человеческого. Ибо непременно нужно предоставить сие судьбам Божиим. И если хотим судить правильно, то, приписав ведение сего домостроительства одному только чистейшему Уму, обратимся к тому, что̀ у нас под руками и что̀ также с трудом, обыкновенно, обретается нами. Поскольку же думаем, что до́лжно по возможности защитить сие учение, то мы, сколько могли, защитили в слове, написанном нами к язычникам, прочитав которое, узнаешь разрешение вопроса.

638. Пресвитеру Афродисию (2, 138). На сказанное: бых Иудеем яко Иудей, и о том, что̀ значат слова: не сый беззаконник Богу, но законник Христу (1Кор.9:20–21)

Если бы не был я точно уверен, что недостатки нашего языка восполнит твоё благоразумие, то, думаю, не стал бы и писать этого письма. Что̀ же желаешь ты узнать? По какой причине Апостол сказал: бых Иудеем яко Иудей, да Иудеи приобрящу: беззаконным яко беззаконен, не сый беззаконник Богу, но законник Христу, да приобрящу беззаконных? Особенно точного исследования требуют Слова сии, пока не соделается ясною сокровенная в них истина. Да будет же сказано сие вкратце. Бых Иудеем яко Иудей, когда совершил очищение и принёс жертву во святилище (Деян.21:26), и, обрезав Тимофея, послал его учителем к Иудеям, обрезанием упраздняя обрезание, почему и не сказал: «Иудей», но – яко Иудей. Беззаконным яко беззаконен, – когда, говоря Афинянам, не из пророков и не из Закона предлагал им слово, но от жертвенника их заимствовал выражение, убеждая их собственными их учениями; почему не сказал: «беззаконен», но – яко беззаконен. А сие: не сый беззаконник Богу, но законник Христу, Апостол сказал (потому, что относительно к единой Сущности нет различия, что̀ желая показать в другом месте, сказал он: ядый Господеви яст и благодарит Бога (Рим.14:6), или, если почитаешь сие объяснение принуждённым, – этим, как думаю, показывается, что Апостол жил не только по тому закону, который иными приписывается Отцу по состоянию учащихся, а не по достоинству Законодателя, приспособлен и применён паче к младенческому возрасту, но и по небесному, и совершенному Христову закону, то есть он не был беззаконником по закону Ветхозаветному, но вместе с тем был и законником по Евангелию, был не вне закона, но вместе был и в благодати, был не неизведавшим молока, но вместе и изведавшим твёрдую пищу; не пренебрёг упражнений на ристалище, но даже отличился на олимпийских состязаниях; не только не прелюбодействовал, чего требовал закон, но и не смотрел на жену нескромно, чего требует Евангелие; не только не совершал убийства из страха, но и преодолевал гнев из любви; как сохранивший закон древний, не был он беззаконником Богу, а как сохранивший закон новый, был законником Христу. Сказал же сие Апостол не потому, что закон приписывал Отцу, а Евангелие – Христу, но потому что имел в виду предположение и мнение большинства. Ибо всё принадлежащее Отцу принадлежит и Сыну, и принадлежащее Сыну принадлежит и Отцу.

639. Епископу Ермогену (2, 139). На сказанное в Писании: кая польза в крови Моей (Пс.29:10)

Гибнет (о всём унизительном намерен говорить я тебе), гибнет любовь – это дело досточестное, великое и славное, любовь, на которую пророческий лик предуказывал, ради которой Спаситель пришёл сюда, о которой и Апостолы проповедали, собственною своею кровью запечатлев провозвещаемое ими. Имея в виду только себя и оставив общего врага, вооружаемся мы друг на друга, и угрожает опасность, что решительно побеждённый, укрепившись нашим раздором, снова вступит в борьбу и победит. Ибо хотя он пал, хотя дерзость его безрассудна, однако же наше нерадение и взаимные наши брани соделались крепостью и силою для падшего, так что и совершенная Спасителем заслуга (как ни дерзко сказать это, но сказано будет верно) в опасности остаться недействительною. Почему, может быть, сие-то самое, что домогался ты дознать, и предуказал Господь чрез Псалмопевца: Кая польза в крови Моей, внегда сходити Ми во истление, то есть в многорастленное естество человеческое? Ибо, если указует и на нечто иное (в нравственном смысле приемлется сие о Давиде, а в естественном об Адаме), то, по мнению многих святых, имел в виду и сию цель. Ибо, говорит, столько снизошёл Я, что по великому снисхождению многие не уверуют в Меня. Я одолел мучителя, и зритель Серафимов взывает, говоря: правде научитеся, живущии на земли, преста бо нечестивый (Ис.26:9.10), а вы собственным своим нерадением предаёте сию, превышающую всякое чаяние и сверхъестественную заслугу, этот победный памятник, превосходящий всякое чудо. Посему, что̀ же останется вам? Какое оправдание? Какое снисхождение? Какая милость вам останется, когда потребуется от вас эта жизнь, которая, как вижу, заключена только в Писаниях и нигде больше в действительности не видима?

640. Пресвитеру Марону (2, 140). Ведущим жизнь, недостойную священства

Крайне дивятся все, почему ты, будучи сам неудержимым во грехах, не покоряясь узд, не уцеломудриваясь обличением, смеёшься над жалким Зосимой, которому всего более подражаешь? Ибо, если не делал ты с ним одного и того же, то надлежало тебе исправить его, а не смеяться над ним. А если стал ты в этом самым точным подражателем живописцев, поревновав, чему соревновать было не до́лжно, то для чего, думая выставить на позор только его бесчувственность, делаешь явною и свою? Ибо слышащие о сем признают справедливым побить камнями обоих: одного – как главного строителя зол, а другого – как самого близкого его ученика. Поэтому справедливо будет сделать тебе одно из двух: или перестать грешить, или не смеяться над делающим то же, что̀ и ты; ибо это худшее из худшего.

641. Пресвитеру Феодосию (2, 141). Того же содержания

Если позволительно сказать (кто стоит за истину, тому позволительно не лгать), то Божественной проповеди угрожает опасность, что поколеблют её те самые, которые, по-видимому, защищают её; потому что многие, делая противное тому, что̀ говорят, заставили не иначе слушать их речи, как басни. Посему, размыслив об угрожающей опасности, надлежит им поступать во всём так, чтобы не изведать сего на опыте.

642. Павлу (2, 142). О догматах; о Святой Троице

Естество Божества всего менее надлежит сокращать Иудеям в Единого только Бога и Отца, но до́лжно как бы расширять во Святую Единосущную Троицу. Ибо, различая по качеству Лиц и по личным свойствам Ипостасей, снова приводим во Единого Бога по тождеству сущности.

643. Ему же (2, 143). О том же

Дивлюсь истине, которая души людей разумных привела в противоборство тем учениям, в каких были они предубеждены; ибо в желающих углубляться в себя нашла столько ясное и светлое понятие о Святой Троице; потому что, кто утверждает, что Бог Един, тот обратился не к числу единицы, но к таинству Троицы, учение о котором посеяно было и в Ветхом Завете, так что и Филон, хотя он Иудей и зилот, оставшимися после него писаниями отвергает собственное своё вероучение. Ибо, разбирая сказанное Богом: по образу Божию сотвори человека (Быт.1:27), вынужден и приневолен истиною богословствовать и о Слове Божием. И что̀ до того, если Совечного Отцу, Того, Кто прежде времён, Филон, не достигнув точного разумения, называет и Вторым по числу? По крайней мере, он имел понятие и о другом Лице. И не в этом только случае доведён он был до сего, но также, покушаясь объяснить именования Бог и Господь, приписывает царственной Троице то, что Она единичнее всеразделяемого и обильнее действительно единичного. И сия мысль так сильно овладела душою Филона, что принуждён был ясно её выразить и оставить в писаниях, ибо сказал: «две силы Сущего^[32], и из них одна, зиждительная и благодеющая, называется, как говорят, Богом, а Другая, царственная и карающая – Господом». И в этом Филон не далеко отступает от сказавшего: Христос, Божия сила и Божия премудрость (1Кор.1:24), и сила не неипостасная, но ипостасная, всемогущая, равномощная Тому, у Кого эта сила. И ещё Филон, когда должен был изобразить видение, какое видел Моисей, говорит: «видит самое поразительное видение», а через несколько слов продолжает: «посреди же пламени был некий прекраснейший образ, не уподобляющийся ничему видимому. Богоподобный облик, блистающий светом лучезарнейшим огня, каким иной представил бы себе образ Сущего». Если же угодно кому иметь точное познание образа, то пусть выслушает, что̀ говорит Павел о Христе: Иже есть образ Бога невидимаго (Кол.1:15). Следовательно, и Филон касается православного богословия; ибо не требуй точности от того, кто совершенно одним своим чистым разумением возмог усмотреть истину и говорить вопреки своему вероучению, но представь то, что учение о Боге не ограничил он одним Лицом, как учат невежественные наставники Иудеев, одержимые каким-то предубеждением. Но, думаю, не сим только, сколько сие ни поразительно, приведён был он к такой мысли, но ещё и следующим: сотворим человека по образу Нашему и по подобию (Быт.1:26), а также сим: и одожди Господь от Господа (19:24), и сим: призва Господь именем Господним (Исх.34:5), и: рече Господь Господеви Моему: Седи одесную Мене (Пс.103:1), и: в Тебе Бог, и Ты Бог: ибо тех, которые говорят, что Бог тысячекратно свят, и осмеливаются объяснять сим слова: свят, свят, свят Господь Саваоф (Ис.6:3), явственно изобличает сказанное: взысках лица Твоего: лица Твоего, Господи, взыщу. Не отврати лица Твоего от Мене (Пс.26:8–9). Ибо, если бы выразившийся так не Святую проповедывал Троицу, то справедливо было бы обвинить его в излишнем многословии, и не за сие только изречение (ибо думаю, что надлежит обратиться к выражению более ясному), но и за следующее: пожри Богови жертву хвалы и воздаждь Вышнему молитвы твоя; и призови Мя в день скорби, и изму тя, и прославиши Мя (Пс.49:14–15). Ибо здесь, если бы не проповедовалась ясно Троичность, надлежало бы сказать: пожри Богови жертву хвалы и воздаждь Ему молитвы твоя, и призови Его; в день скорби твоея, и измет тя, и прославиши Его; но сказано не так, но выражено именно, как написано выше. Ибо и в сем и во многих других местах, которых (чтобы не сделать слова длинным) не буду теперь приводить, Ветхий Завет для способных слышать ясно проповедует, что возвещается им владычество не единого Лица, но Трёх Ипостасей, единой же Сущности, к посрамлению нездравого об едином Лице понятия Иудеев, которым последовал и Савеллий, может быть, в совершенном равенстве Отца и Сына нашедший основание своему учению об единой Ипостаси, и к осуждению на изгнание многобожия Эллинов, учениками которых решились быть Арий и Евномий, различие Ипостасей безрассудно перенеся на Сущность. Если же спросить, почему же в самом начале не было сие возвещено ясно и определённо, то отвечу: потому что сие – и доказательство, и учение – для разумных слушателей весьма ясно, каким и показалось оно мудрому Филону. А если и было оно выражено прикровенно, то надлежит рассудить, что законодатель не признал нужным Иудеям, склонным к многобожию, представлять различие Лиц, чтобы не поползнулись они в идолослужение, признав в Ипостасях и различное естество, но чтобы в начале выразумев учение об единоначалии, постепенно изучали догмат о Ипостасях, возводящий опять к единству Естества; так что изречениями в единственном числе указывается на тождество естества, а выражениями, превышающими единственное число, – отличительное свойство Ипостасей, возводимое к единству Сущности. Ибо предполагать различные естества есть учение эллинское, а признавать одно Лицо или одну Ипостась есть учение иудейское; но, простерши Ипостаси до Святой Троицы, возвести Их в единую Сущность – есть самый правый и истинный догмат.

644. Диакону Евтонию (2, 144). О словах Писания: ово убо сто, ово же шестьдесят, ово же тридесять (Мф.13:8)

Слова сии: ово убо сто, ово же шестьдесят, ово же тридесять, могут указывать на девство, воздержание и честный брак, а могут также означать обучение души, служение тела и раздаяние денег. Ибо спасать душу лучше служения, совершаемого посредством тела, равно как это лучше и самого раздаяния денег, потому что первое бывает соединено с трудами и пролитием пота, а второе выполняется с помощью приобретаемого совне.

645. Диакону Палладию^[33] (2, 145)

Обольщаясь мыслью, что, по-видимому, ты не погрешил, не впадай в новую погрешность, потому что никто не лечит зла злом. И по суду внешних признаётся сие избытком нелепости. Напротив того, уврачевав падение покаянием, приведи себя в такое состояние – не грешить более.

646. Схоластику Касию (2, 146). О сребролюбии и о многих древних, восстававших против него

Ты, как видно, любишь деньги и как одержимый неизлечимою болезнью, чтобы найти оправдание такому заблуждению, вооружил против нас Демосфена (который сказал: «нужны деньги, а без них ничто требуемое необходимостью не может быть сделано»), чтобы не осмелились мы прекословить этому неодолимому витии. Н поскольку, как твоё слово для многих по справедливости маловажно, так важно слово витии, превосходящего всех в роде речи бойкой, сильной, страстной, всё низлагающей и заключающей в себе много нового по мыслям и слогу; то охотно спрошу тебя: как противопоставляешь ты нам Демосфена, как сильного ли витию, который искусством своим может извратить и самую истину, или как достоверного свидетеля? Если как сильного витию, который может приукрасить срамоту твоей страсти, то мы не уступим ему и, хотя уважим сего мужа, однако же предпочтём ему истину. А если как достоверного свидетеля, то сами не будем ничего возражать (ибо, может быть, другие отвергнут его, как покушающегося словесным искусством помрачить истину и потому не сто́ящего того, чтобы представлять его во свидетельство, но, ополчив на него и говоривших, и поступавших вопреки ему, предоставим приговор суду читателей. Столько признаем себя далёкими от предубеждения! Итак, поскольку тебя, как Эллина и защитника Эллинов, надлежит препобедить подобными тебе: то неодолимому витии пусть будет противопоставлен самый истинный и мудрый совет Исократа, по которому богатство услуживает паче пороку, нежели добротолюбию, как придаёт силу лености, так привлекает юных к удовольствиям. Исократ же, по моему суду, более достоин уважения, нежели Демосфен (не по силе слова, в этом он преобладает) для ищущего истины; потому что она для благосмысленных везде предпочтительнее силы слова. Но если некоторым покажутся они и равными, то до́лжно не оспаривать это, но доказать, что все достойные уважения люди соглашаются с Исократом. И прежде всего до́лжно уважить древний обычай; а древний обычай был таков: после пира брать лиру и петь: «Погибни богатство и не являйся ни на суше, ни на море!» Если же потребуется другой свидетель, то будет свидетелем и правдивый Аристид, который мог обогатиться, но возлюбил нищету, так что город Афины и его, скончавшегося, погребал на свой счёт, и дочерей его снабдил приданым. А если нужен и третий свидетель, то подаст свой голос Фивянин Епаминонд, знаменитейший из всех тамошних военачальников, который, будучи позван в собрание, отказывался прийти в тот день, потому что одежда его была в мытье, а другой, которую бы он мог надеть, у него не было. Если нужен и четвёртый, то произнесёт мнение своё и Кратес, всё своё имущество предоставивший народному совету и сказавший: «Кратес даёт свободу Фивянину Кратесу». Потребуется ли и пятый, то присовокупит свой голос и Фокион. Когда Александр Македонский прислал ему сто талантов золота, тогда спросил он принёсших: «Почему Александр, хотя Афинян много, присылает ему одному?» И когда сказали: «Почитает тебя человеком хорошим и добрым», – отвечал: «Поэтому да позволит мне и быть, и казаться таким». И сказав это принёсшим, отослал деньги назад, а Александру написал, что, если хочет сделать ему подарок, то пусть освободит взятых в плен в Сардах, что̀ Александр и сделал. Видишь, что необходимо нужное может быть сделано и без денег. Но если нужно подать голос и шестому свидетелю (представляю, наконец, самого главного) подаст его Платон, которого не можете отринуть (столько почитаете его великим и чудным!), и который запрещает приобретать золото и серебро. Да и Ликург, законодатель Лакедемонский (не будем иметь недостатка и в седьмом голосе), тому, кто внесёт в Лакедемон монету, узаконил воздавать за сие смертью. Но если, оставив голоса, надлежит вникнуть в самую сущность дела, то не найдётся в жизни ни одного худого дела, которое бы производилось не из любви к деньгам. Из этой любви – вражды, драки, войны; из неё – убийства, разбои, клеветы; из неё не только города, но и пустыни, не только страны обитаемые, но и ненаселённые дышат кровью и убийствами. И море не спаслось от этого зла, но и там с великим неистовством бушует оно, потому что и море осаждено морскими разбойниками, измышляющими какой-то новый способ грабежа. Из любви к деньгам превращены законы родства, потрясены уставы природы, нарушены права самой сущности, потому что эта лукавая и преступная любовь не только на живых, но и на умерших вооружает руки гробокопателей, которые освободившимся от здешней жизни не дают свободы от своего злоумышления. И сколько бы зол ни отыскал кто или в народных собраниях, или в судилищах, или в домах, или в городах, – увидит в них отростки этого корня. Но к чему тружу себя? Весь вред этой болезни, совокупившись воедино, не будут в состоянии выразить. А если думаешь, что приобрётший деньги непреодолим и потому богатство вожделенно, то попытаюсь доказать противное. Кого не боится имеющий у себя много золота? Одних ли разбойников, клеветников, сильных земли? Он подозревает даже самих своих служителей. И что говорить о том, кто почитает себя ещё живым (потому что одержимый такою болезнью и не живёт)? Даже умерши не может он освободиться от злодейства грабителей; самая смерть не в силах сохранить его в безопасности; напротив того – и мёртвого, и погребённого окрадывают привыкшие к такому злодейству. Так ненадёжно богатство! Не только разоряются дома, но сокрушаются гробницы и гробы. Что̀ же может быть более достойно сожаления, когда и смерть не доставляет безопасности, но бренное это тело, даже лишившись жизни, не имеет возможности избавиться от бед, какие терпит в жизни, потому что приобыкшие к злодеяниям такого рода, и прах земли спешат преследовать войною, гораздо более страшною, нежели какою они угрожали телу во время жизни. Ибо тогда, если бы случилось войти в кладовую, выгрузив сундуки, не коснулись бы они самого тела и не взяли бы столько, чтобы и тело оставить нагим; а теперь и от него не удерживаются злодейские руки гробокопателей, но туда и сюда его движут и поворачивают, с великою жестокостью ругаются над ним; ибо после того, как предано земле, обнажив от этого покрова и от одежд, в какие облечено, оставляют его брошенным в таком положении. Посему, кто же настолько скрытный враг, как богатство, у живых губящий душу, у мёртвых ругающийся над телом и не позволяющий укрыться в земле, что̀ не воспрещается даже осуждённым и уличённым в самых гнусных делах? Ибо законодатели, подвергнув их смертной казни, не преследуют далее, а богатство обладавших им и по смерти подвергает самому жестокому наказанию, нагими и непогребёнными выставляя на жалкое и страшное зрелище. А посему, излишне слово, усиливающееся доказать, что богатство непреоборимо, когда приобрётшие его и по кончине не пребывают в безопасности. Кто не примирится с умершим, хотя бы это был варвар, зверь и губительный демон? Ибо зрелище сие в состоянии смягчить человека крайне жестокосердного. Поэтому как скоро увидит кто мёртвого, хотя бы этот мёртвый и был непримиримым и тайным врагом, прольёт о нём слёзы вместе с близкими к нему. Так уважают все общую всем природу и установленные ею законы! А золото и в этом случае не перестаёт мучить копивших его; да и не потерпевших от умершего никакой обиды делает его врагами, так как обнажать мёртвое тело свойственно ожесточённым врагам и противникам, и природа примиряет тогда с ним самых неприятелей. Богатство же и тех, кому не на что пожаловаться, делает врагами и великому поруганию подвергает тело, хотя в нём много такого, что могло бы склонить к жалости. Что же именно? То самое, что тело мертво, недвижимо, готово обратиться в землю и прах, и нет никого, кто оказал бы ему помощь. Но нимало не трогает это сих злодеев и нечестивцев, потому что ими преобладает лукавое пожелание. Страшная и ненасытная привязанность к корыстолюбию, как некий грозный и мстительный мучитель, стоит при них, раздавая им жестокие и немилосердные приказания и превращая их в зверей, приводит таким образом ко гробу. Итак (должно же возвратить нам речь к предположенному предмету), если и многие достигшие уважения мужи отказались от богатства и не вступали с ним в союз, как с врагом и противником добродетели, и если самая эта болезнь корыстолюбия оказалась главною виною зол, и приобрётшие себе богатство не делаются непреодолимыми и неуловимыми, а напротив того, оказались легко одолеваемыми всяким не только при жизни, но и по смерти; то перестань отдавать себя в добычу этой тяжкой болезни и воздвигать против нас витию. Если бы это было решением собственного твоего разума, то не длинна была бы наша речь; мы немедленно отринули бы оное, как неисцельно больное. Но поскольку ты вооружил на нас витию, то, хотя уважаем мы сего мужа (как прилично будет сказать), вынудил сим и нас вооружить против него многих, которые ясно опровергают сие мнение. И сего довольно. Поскольку же велико преизобилие истины, то докажем, что сам вития, хвалившийся и величавшийся витийством, был выше постыдной корысти. Посему, что̀ же он сказал? «Из того, ка̀к веду себя и что̀ говорю в обществе, никто не может доказать, что привязан я к корысти». Так и сам он похваляется сим великодушием. А если спросишь, почему же вздумалось витии произнести мнение, так легко обличаемое, то отвечу: не на мне главным образом, а на тебе самом лежит долг отвечать на сие, как на выставившем его в своё оправдание. Если же надлежит и его оправдать, а сие, как думаю, надобно сделать, чтобы не показалось иным, будто бы мы боремся с пустым местом, лучше же сказать, будто бы преодолели мы пустое место, а сверх того нужно сие и потому, что я люблю истину и уважаю сего мужа; то, сколько могу, сделаю и это. Итак, утверждаю, что все другие, дознав самую сущность дела, справедливо провозгласили о богатстве, что оно враг добродетели; вития же высказал своё мнение, не рассматривая дела, каково оно само в себе, а имея в виду потребное для войны. Ибо иначе невозможно было без денег выковать оружие, построить трёхвёсельные корабли, доставить продовольствие воинам и заготовить всё прочее, что любит и чем утешается война. А что сие справедливо, выражает он в другом месте: «При настоящих обстоятельствах ничто паче всего не требуется так для города, как деньги». Посему, если Демосфен подал такой совет Афинянам, которые вели войну (было ли это дело хорошее, или нехорошее – о сем не говорю), то не ссылайся на него, как на мнение, ко всему удобоприлагаемое и общее, не одобряй его, не соревнуй обогащающимся, не приискивай оправдания тому, что̀ ничем не оправдывается, и, желая похвалить витию, не черни его, будто бы он неразумен и легко может быть оспариваем. Ибо, если кто сего красноречивого витию (после оправдания его пусть будет сказано и это, так как сказал я, что сильно люблю истину) захочет уязвить, то скажет: «Дивлюсь, доблестный вития, как ты, умевший людские мысли обращать нередко к противному и тому, чтобы убедить слушателей, не предпочитавший ничего иного, – ты, который для потомков своих стал источником, началом и правилом всякого красноречия, не предусмотрел того, что намереваюсь тебе сказать?» Тебе надлежало оградить свою мысль и сказать: «Потребны деньги, и без денег не может быть сделано всё то, чему должно быть во время войны».

Но, может быть, и Демосфен, если бы он был ещё жив, ответил так: «Это показывают содержание слова и весь ход речи».

Против сего возражающий сказал бы ему ещё: «Хорошо говоришь, мудрый; ибо то же прежде твоего оправдания сказал и вступивший в этот подвиг, и говорил он так не намереваясь заводить спор; почему уверен я, что и ты, и он говорите правду. Но так как есть люди невежественные, каков и этот, положивший начало сему состязанию, которые не обращают внимания на содержание, не держат в уме хода речи, но, оторвав мысль от предыдущего и последующего, понимают её, какова она сама по себе, и вводят в заблуждение и себя, и других, то надлежало тебе оградить слово: ибо, будучи сказано так, людей легкомысленных и неучёных поощряет к корыстолюбию и погружает в тысячи зол, образованных же и мудрых побуждает к невольному прекословию. Ибо могут сказать: «что говоришь ты, Демосфен? Ничто потребное не может быть сделано без денег: не могут быть показаны ни целомудрие, ни мужество, ни справедливость, ни благоразумие, ни любомудрие, ни доброта. А это иной назовет^[34] в собственном смысл приличным и потребным"».

«Да», – говорит и Демосфен. Итак, что̀ же значит сказанное тобою?

«Я говорил о потребном во время войны».

«Итак, почему же, – можешь спросить его, – не выразил ты сего в своём слове ясно?» Разве не знаешь ты беспечности многих? Что̀ им угодно, то и подтверждают, лучше же сказать, сам ты научил нас этому. Ибо твоё это пресловутое и истинное изречение: «всякий, как угодно ему, так и думает; на деле же часто выходит не то. Итак, почему же стало тебе в тягость сделать это малое прибавление? Сколько было бы пользы и себя избавить от упрёка, и всех других – от замешательства и затруднения?» Если бы сказали ему это, думаю, поблагодарил бы за исправление (так как был он человек разумный) и исправил слово. Ибо в таком случае никто уже из людей неразумных не осмелился бы своё невежество подкреплять Демосфеновой учёностью.

647. Диакону Евтонию (2, 147)

И здесь, наилучший, люди доблестные и царственные (ибо позволительно назвать так украшенных добродетелями) живут в более подлинном смысле, нежели люди раболепствующие (ибо так справедливо наименовать порабощённых непристойным удовольствиям).

Ибо любители добродетели всего возвышеннее и поставили себя не только выше малодушия, но и выше страхов, и опасностей, и всякой превратности, – не в том смысле, что они не терпят сего, но в том (и сие гораздо важнее и показывает, что таковая жизнь божественна), что пренебрегают встречающимися с ними бедствиями. А погрязшие в грехах, по моему мнению, даже и не живут, по причине производимых грехами печалей, страхов, опасностей и тьмочисленного роя страстей. Ожидается ли смерть – они от страха умирают прежде смерти. Приходит ли болезнь, или обида, или нищета, или другая какая неожиданность – они, не испытав ещё этого, гибнут. Если же это действительно так бывает (бывает же непременно, хотя бы и не желалось нам), то будем соревновать тем, которые и здесь, и там живут со славою.

648. Ему же (2, 148)

Слово живущих хорошо, досточудный, вернее клятвы и увенчивается одобрением всех слышащих. Желание пользоваться сильною приязнью других, рождается от сильной любви к другим. Посему, если хотим, чтобы нам верили, будем жить хорошо; и если хотим, чтобы нас любили, будем любить.

649. Схоластику Касию (2, 149)

Весьма превознёс ты написанное к тебе мною недавно письмо о добродетели и о том, что не до́лжно любить денег, а тем подал нам знак, что ты подлинно убедился и признавать в нём хорошим то, в чём сознаёшь себя убеждённым. Ибо, если мы целомудренны, то как избегаем того, что̀ порицаем, так и избираем то, чему дивимся. Итак, подвизайся в этом, потому что оно порождает бессмертную славу.

650. Епимаху (2, 150). Что̀ значат слова: величают хранилища своя (Мф.23:5)?

Поскольку писал ты о желании твоём узнать, что̀ значит сказанное: величают хранилища, – то знай, что были небольшие свитки с написанным на них законом, которые носили при себе наставники иудейские, как ныне женщины носят малые Евангелия. Законодатель, внушая Иудеям необходимость исполнения закона и не давая места забвению, постановил: навяжеши, то есть прикрепишь и повесишь, оправдания на руку твою (Втор.6:8). Они же не имели и помышления об исполнении, но прилагали великое старание о книжных свитках и сим заслужили порицание.

651. Чтецу Феофилу (23, 151). Надгробие жившему отлично добродетельно

Блаженный Тимофей, брат твой, отошёл от людей, всё, что имел смертного, оставив в земле, а душою, небошествуя и ликовствуя, как верую, с Божественными и премирными Силами. Посему и мы, как ни велика скорбь, по мере сил воспротивившись ей и почти преодолев, отложим её, представляя в ум, что конец здешнего соделался для него там началом величайших благ. Ибо не как ни есть, но мужественно и доблестно потрудился этот муж в здешней жизни, будучи всеми провозглашаем за свои доблести, став выше всякого прославления и увенчавшись по возможности похвалами. Ибо действительно был он чертогом целомудрия, обителью благоразумия, твердынею мужества, оплотом справедливости, сокровищницею человеколюбия, храмом кротости, короче сказать, сокровищем всех добродетелей, и в такой мере обладал он каждою, в какой другому стоило бы великого труда приобрести какую-нибудь одну. Соделавшись любителем премирного, простёрся он далее доступного помыслу пространства, углублялся в небесное, не заботился о земном. Ибо, самым истинным и приличным для христиан наслаждением справедливо признав целомудрие, самовластно владел он чревом и возникающими от него страстями, в закон чреву вменив довольство малым и не дозволив окрыляться страстям; почему молва повсюду возвещала его славу и у всех был он на устах; все надеялись, что, если дано ему будет церковное начальство, ещё более блистательными соделаются лучи его добродетели. Но, как добрый борец, когда зрители не насытили ещё своего желания, отлетел он для принятия венцев в небесные дворы, оставив здесь, как бы погребальною пеленою, славу, и память, и всеми возносимую похвалу. Посему кто, вознамерившись прославить такого мужа, хотя в малой мере успеет изобразить его по достоинству? Кто, пожелав восхвалить его и не достигнув предположенного, не станет винить себя самого в том, что предпринял дело неисполнимое? Кто, решившись изобразить словом его кротость, радушие и почтительность ко всем, наипаче же к любителям добродетели, не укорит себя в том, что не нашёлся сказать что-либо подходящее к истине? Ибо так пленил Тимофей живших с ним, что в рассуждении закона дружбы ему отдавали первенство, потому что он был высок по добродетели, но смирен по образу мыслей, в собеседованиях тих и быстр в соображениях, щедр в благотворениях, скор в утешениях. О том же, что, когда намереваюсь кончить слово, не дозволяет мне этого, до́лжно сказать следующее: преимущественно любя милостыню, старался он утаивать дела человеколюбия, хорошо зная, что в этом наипаче и состоит милостыня. Ибо подающие милостыню напоказ, по моему мнению, не человеколюбие оказывают, но выставляют на вид бедствия тех, которые пользуются их милостью, и делу Божию вредят самою тяжкою болезнью. Ибо, желая называться человеколюбивыми и благодетелями, не отказываются разглашать несчастия других. Но сей достославный муж (ибо непозволительно умолчать и, начав слово, необходимо обличить людей, не воздающих ему должной чести) не тем только, что подавал, но и тем, что делал сие тайно, орошал ввергнутых в пещь нищеты. Но к чему тружу себя, пытаясь немощным словом прославить море доброт? Посему, на сем остановлю слово, а ты, прекратив скорбь о нём, почти сего доблестного мужа чествованием добродетели.

652. Епископу Ермогену (2, 152). К настоятелям

Во всей точности да преуспевает врачевание душевных язв, потому что и закрывшиеся, весьма часто открываются вновь.

653. Мартиниану, Зосиме, Марону, Евстафию (2, 153)

Некто из мужей, достойных уважения и памяти, украшенных благородством и добрыми нравами, встретившись со мною, со слезами известил меня, будто бы несколько человек, не мало уважающих добродетель, сошедшись между собою, говорили друг с другом о вас следующее: «Какой из недозволенных и постыдных страстей побоятся удовлетворить в тайне те, которые не краснеют при таком явном безчинстве? Какого скрытого злого дела не совершать те, которые хвалятся открытыми злыми делами? Уцеломудрятся ли по чьему-либо совету те, которые смеются над целомудренными? И по обличении перестанут ли делать зло те, которые чернят обличающих? Уважат ли и Божественные слова те, которые почитают их баснями? Убоятся ли суда те, которые делами своими возглашают, что его и нет? Покорятся ли Христу тем, что̀ делают, проповедующие Эпикура?» И я, выслушав это, крайне поражён был в душе; и вам справедливо будет подумать о том, как загладить это достойное посмеяния достойное поведение; но загладите, если исправитесь; и исправитесь, если убедитесь, что Священное Писание истинно; а убедитесь, если непрестанно будете им пользоваться; и воспользуетесь, если уразумеете смысл оного; уразумеете же, если неотступно будете обращаться с мудрыми к Богу; а неотступно будете с ними, если начнёте бегать порока; начнёте же бегать порока, если убоитесь угрожающих ему наказаний; а убоитесь, если уверуете, что есть Бог; и уверуете, если избавитесь от такого безумия; избавитесь же, если поревнуете избавившимся; и поревнуете, если возьметесь за добродетель; возьметесь же, если возлюбите царство небесное; и возлюбите, если утвердитесь в той мысли, что видимое временно; а утвердитесь, если дознаете ничтожество видимого; и дознаете, если увидите бренность; увидите, если будете смотреть неповреждёнными глазами; и будете смотреть так, если возымеете крепкую привязанность к небесному; возымеете же сию привязанность, если душевное око соделаете более проницательным; а соделаете это, если приобучитесь непрестанно обращать взор к Богу.

654. Схоластику Офелию (2, 154)

Ясность, срастворения с степенностью, не делает произносимого неясным для слушателя.

655. Пресвитеру Феогносту (2, 155)

Достославный и достойный всякой похвалы чтец Тимофей жил с такою правотой, что никто не может сказать: «дивился я ему, но не любил» потому, что в равной мере заслуживал он и удивление – тем, что любил добродетель, и любовь – тем, что избегал грубости, по правильности суждений казался старцем среди сверстников и сверстником старцев, одним мог подавать советы, а другим не подал никогда повода в чём-нибудь исправить его.

656. Светлейшему Исихию (2, 156)

Говорят, что построил ты славный дом, который выше всякого удивления, но понерадел о душе, как о чём-то негодном и ничтожном. Посему знай, что выбор твой не хорош; дом, даже и молча, в последующие времена будет проповедником твоей любостяжательности, а душа подвергнется страшным мучениям.

657. Мартиниану, Зосиме, Марону, Евстафию (2, 157)

Какое предречение или какое слово Спасителя не пришло в исполнение, чтобы вам, наилучшие, можно было отвергать и слово о Суде? Если бы те не сбылись, могли бы вы не верить и этому. А если все пришли в исполнение, почему не соблаговолите поверить и сему? Совершившееся ручается в исполнении и будущего. Если же угодно вам выслушать вкратце и некоторые из сих предсказаний (потому что выслушать всё, может быть, невозможно, да и нам нелегко представить их на среду), то не откажемся сделать и это. Спаситель сказал, что Иерусалим будет взят, – и он взят, сказал, что пресловутый этот храм будет разорён, – и это сбылось; сказал, что апостольская проповедь превозможет всё, – и превозмогла; сказал о Себе, что будет для детей почтеннее отцов, для отцов милее детей, для жён вожделеннее мужей, – и за словом последовало дело. Сказал Он, что Иудеи будут рассеяны, – и, как беглые какие рабы, спасающиеся от бича, рассеялись они повсюду; сказал, что Церковь будет воюема, но непобедима, – и победные её памятники и видны, и славны на суше и на море; сказал, что соделает всюду известным, что сделала жена, вылившая миро на ноги Ему, – и ни от кого не утаилось сделанное женою; сказал, что, сколько земли озаряет солнце, столько же обымет и проповедь, и она объяла: нет ни народа, ни такого края на земле, который бы не слышал проповеди; сказал, что ловцов рыб соделает ловцами человеков, – и доныне уловляет эта мрежа; предсказал крест и смерть, – и исполнилось; предсказал воскресение и вознесение – и сбылось. Но если покушусь представить на среду все предсказания, то невозможно мне будет прекратить речь, если и захочу. Посему, как же не верить Тому, Кто сказал всё это и привёл в исполнение, когда Он же предрёк и о славном Своём втором пришествии, и о нелицеприятном Суде? И кто пребудет в этом неверии, если только не лишён только ума и способности мыслить? Если бы другие предсказания не пришли в исполнение, то и сие не заслуживало бы веры. А если все прияли надлежащий конец, то по какой же причине не верить одному этому предсказанию? Да не будет оставлено без внимания и следующее немаловажное, и, по моему мнению, всего важнейшее обстоятельство, а именно: если то, чему не верили мудрецы мира сего, возымело успешный исход, по какой причине не верить тому, в чём они соглашались с Ним? Что естество Божие снизошло до нас, совершило такое домостроительство и сотворило столь великие знамения, страданием уврачевало страдания, смертью умертвило смерть – всё сие, хотя было невероятно, но нашло себе доказательство в самих событиях. Ибо Спаситель, если бы Он был простой человек, не покорил бы Себе по смерти всех, не изгнал бы из вселенной тьмочисленного роя богов, не заградил бы уста прославленным прорицателям, не поставил бы рыбарей учителями всей подсолнечной и неукротимые и бесчеловечные племена не соделал бы кроткими. Но предрёкши, что будет Суд – дело, признаваемое большинством славнейших мудрецов, само по себе справедливое и сообразное, для существ разумных – приличное и согласное с Божественным Промыслом, даже оправдывающее оный в том, что представляется многим совершающимся здесь неправильно, – не знаю, почему не находит Он веры. Если сбылось, чему не верили, по какому препятствию не исполняется то, чему и прежде верили? Если не обличён неисполнением того, в чём разногласил, то, конечно, достоин веры в том, с чем согласен. Если исполнилось, что превышало разумное изыскание, тем паче совершится признаваемое по разуму. Поскольку совершилось, что̀ выше разума, то сбудется согласное и сообразное с разумом.

658. Им же (2, 158). На сказанное в послании Иакова: язык огнь, красота неправды (Иак.3:6)

Божественное Писание, не только не согласно с принятым вами, наилучшие, смыслом, но и весьма ему противоречит. Вы говорили, что язык приводится в движение и смятение судьбой, а Священное Слово говорит, что языком приводится в замешательство время жизни нашей, потому что время, как колесо, само на себя возвращается. Но всего лучше выслушать само Писание. Посему, что же говорит оно?

Язык водворяется во удех наших, паля все тело и скверня коло жизни нашей (Иак.3:6); не сказано, что коло сквернит язык, но что языком сквернится коло, то есть коловратное время, потому что Писание обвиняет произвол и обуздывает опрометчивость, от которых делается горькою жизнь наша и подвергается тьмочисленным неправильностям. Почему Писание и присовокупило: опаляяся от геенны; но сего не прибавило бы, если бы язык невольно приходил в движение. А что колом названо время по его коловратности и круговращению; потому что возвращается само на себя, – в этом ручается Песнопевец, который назвал время венцом и сказал Богу: благословиши венец лета благости Твоея (Пс.64:12). Ибо здесь время по круговоротности справедливо называется венцом. Посему, если не хотите подвергать себя осмеянию, то изречение, которое противно собственным вашим целям, не выставляйте за согласное с оными, но связывайте язык тысячами удил.

659. Монаху Ориону (2, 159)

Не меньше, или и больше, друзей твоих порадовался я тому, что твоё благоразумие, распростившись с житейским, уготовилось на подвиг божественного любомудрия; и мы верим, что, при содействии Божией помощи, достигнешь ты и похвал, и венцов.

660. Нилу (2, 160)

Часто дивился я тем, которые Божие долготерпение обращают в напутие к пороку. Ибо, пользуясь столь великою благостью, должно не пороки приращивать, но, сподобившись милости и снисхождения и уважив благодеяние, воздерживаться от порока и крепко держаться добродетели. А люди отваживаются, на что̀ и отважиться страшно. Поэтому пусть знают, что не избегнут наказания, потому что Божие Слово гласит: Он воздаст коемуждо по делом его (Рим.2:6).

661. Пресвитеру Афрасию (2, 161)

Хотя несть наша брань к крови и плоти (Еф.6:12), однако же законам ратоборства должно учиться у борющихся с кровью и плотью. Поэтому как они, не только совлёкшись одежд (начало вступления в борьбу – совлечение одежд), но и остригши волосы и умастившись елеем (чтобы не можно было схватить за волосы, и чтобы елеем руки противника сделать скользкими) в таком виде вступают в борьбу: подобно и мы, если желаем быть увенчанными, совлекшеся ветхаго человека с деянми его (Кол.3:9), остригши и издержав на милостыню внешнее, обнажившись от всякой заботы, не оставив на себе и хитона, вступим на поприще добродетели и начнём олимпийское состязание о душе. Если же, не исполнив ничего этого, будем думать о себе, что подвизаемся, и хвалиться этим, то, во-первых, здесь подвергнемся осмеянию людей благоразумных, а потом и там в точности узнаем, что мы сами себя обманывали, когда отведены будем не только не увенчанными, но и подлежащими наказанию.

662. Пресвитеру Афанасию (2, 162)

Поскольку писал ты о своём удивлении, как страшное это дело – священнодействовать Зосиме, почитающему себя пресвитером, не кажется страшным рукоположившему его беззаконно; то скажу на сие: справедливо (в этом никто не будет спорить) негодуешь ты, по своему ненавидящему лукавого и любящему доброе нраву, но я признал бы справедливым посоветовать тебе ещё следующее: блюсти язык чистым от злоречия. Если Зосима, как писал ты, достоин тысячи смертей, не сделавшись лучше от воспринятой им почести, но даже священство употребив в оружие порока и отваживаясь на то, на что и отважиться страшно, то, если не одумается, нелицеприятным Судиею подвергнут будет самым тяжким наказаниям, потому что Бог не неправдив; но не будешь прав и ты, если станешь сквернить свои уста, осмеивая его гнусные поступки.

663. Схоластику Иоанну (2, 163). О любомудрии

Если препирающийся с тобою вызывает тебя на спор, то лучше всего не отвечать. Если же, как говоришь, невозможным стало это для тебя, не посвятившего себя высшему любомудрию, то обличение раствори любомудрием, говоря ему словами витии: «Боюсь, чтобы, говоря неприличное о тебе, не произнести слов, неприличных для меня». Таким образом, и любомудрствовать будешь умеренно, и его накажешь.

664. Пресвитеру Ираклиду (2, 164). О том, что диавол в нашей лености находит пособия своей силе

Ты, как говоришь, крайне дивишься, как диавол и после того, как обессилел, большую часть людей держит в своей власти; а я не дивлюсь, что этот злодей, бодрствуя, не опуская ни одного обстоятельства и часа, преодолевает нас ленивых и сонливых. Ибо губить вместе с собою побеждённых им будет он в силах, но не возможет воцариться в прежнем царстве, сокрушённом Божией силою. Напротив того, удивительно было бы, если бы мы, не делая ничего, приличного победителям, превозмогали того, кто против нас всё приводит в действие. Ибо о том, что многие из людей заодно с врагом вооружаются на братий и от того явным образом бывает одоление, хотя сие и истинно, я умолчу, чтобы не показалось сие крайне жестоким для делающих это. Посему, когда и по собственной лености падаем, и поползаемся от того, что оный враг даже всё, что должно бы стоять за нас, обращает против нас, а также соблазняемся тем, что братия наши заодно со врагом на нас вооружаются и ополчаются, по какой причине удивляешься, что терпим мы поражение? Если же скажешь: что же будем делать? отвечу: потому что диавол, хотя и пал, однако же, ни на что не взирая, действует смело, до́лжно нам бодрствовать, трудиться, не бояться подвергнуться опасности, призывать Божественную помощь и употреблять все меры, чтобы победить и самого вождя, и заодно с ним нападающих. Если же, не намереваясь ничего этого сделать, предаём и то, что приобретено для нас Христом, то себя самих должны винить мы, а не силу врага, которую Спаситель истощил, наша же леность увеличила.

665. Чтецу Евдемону (2, 165)

Жизнь человеческая справедливо, наилучший, называется тенью, сном, дымом и чем бы то ни было ещё, скоро исчезающим. Посему, не надлежит к ней привязываться и наслаждение ею почитать наслаждением, потому что большая её часть проходит в бесчувствии; первый возраст исполнен великого неразумия, а приближающийся к старости притупляет в нас всякое чувство, и невелик промежуток, в который можно с чувством наслаждаться удовольствием; лучше же сказать, и в это время не вкушаем чистого удовольствия, потому что портят оное тьмы забот, трудов и печалей. Но если бы и чистым удовольствием наслаждался средний возраст, что̀ невозможно, то не середине должно господствовать над крайностями, но крайностям владеть серединою. Когда же и середина возмущается тысячами бурь, забот, опасностей, козней, трудов и всего иного, о чём теперь умолчу, – скажи мне, где укажешь наслаждение?

666. Схоластику Аммонию (2, 166). Почему Христос, идя ко Кресту, воспрещал жёнам плакать (Лк.23:28)?

Не знаю, как назвав тебя, могу приветствовать достойно, но есть опасность, что не следуешь ты даже самому обыкновенному смыслу. Ибо этот вопрос: по какой причине Христос сострадающих жён не только не похвалил, но даже укорил? – служит самым великим признаком того, что не принято тобою даже общий всем смысл. Сострадание оскорбительно было для Того, Чьё страдание было не невольное. Ибо невольно страждущие справедливо оплакиваются^[35], а терпящие добровольно – ублажаются. То или другое возбуждает не совершающееся видимо, но подвергаемая истязанию воля страждущих. Разбойники и мученики терпят одно и то же, но не от одного начала сие происходит и в виду у них не один конец.

667. Феофилу (2, 167). О том, что весьма великую пользу доставляют сказания о добродетели и частое напоминание о прославившихся добродетелями

И сам знаешь, что доблестные сказания обыкновенно возбуждают врождённые в нас стремления, разумею стремления к добродетели. Посему, если это действительно так, то не будем ни говорить, ни делать ничего разногласного.

668. Врачу Иераку (2, 168). О нищете

Поскольку тот, кто для смеха внушил народу принять на себя сановитую важность и сократил её грубость, показался тебе наилучшим советником, как написавший, что великою степенностью смиряет обыкновенно слушающих; то выслушай, что говорит он: «Не почитаю постыдным делом жить в нищете – этой матери любомудрия, всякого познания и искусства».

669. Диакону Исидору (2, 169)

Побеждать в деле худом есть один из сатанинских обычаев. Посему-то и увенчиваются так подвизающиеся в совершаемых в честь сатаны олимпийских борьбах. Но на поприще Христовом противоположен сему закон принятия венцев. Ибо узаконено увенчивать приемлющего на себя, а не наносящего удары, так что не в победе только, но и в способе победы совершается великое чудо. Когда то самое, что у людей составляет победу, оказывается производящим одоление, тогда справедливо веруем, что здесь Божественная сила, небесное поприще, ангельское зрелище.

670. Пресвитеру Евстафию (2, 170)

Если справедливо всеми воздаётся тебе громкая похвала, то и от тебя справедливость требует бодрствовать, чтобы утвердить сию похвалу и последующими делами.

671. Мартиниану, Зосиме, Марону, Евстафию (2, 171)

Если бы нашёлся человек, который бы мог поручиться и сделать явным, что̀ ни один из вас (не знаю, какое дать вам имя, чтобы тронуть ваше бесчувствие) не осмелится более делать подобное тому, что делали вы, то с радостью сохранил бы я молчание и всё прошедшее оставил бы в неизвестности. Поскольку же нет надёжного поручителя, то показалось мне необходимым сделать в рассуждении сего наставление письменно. Если найдёт оно вас страждущими тою же болезнью, то, может быть, сделает своё дело. А если найдёт и излечившимися от сего безумия, то мне желательно, чтобы именно так и было; потому что и лучшие врачи, которые, при чужих бедствиях получая пожинают для себя собственную свою скорбь (хотя многие только из корысти занимаются сим искусством), по приготовлении врачебных пособий, желают, чтобы больной не имел в них потребности; то и я желаю, чтобы ни один из вас не имел потребности в сем наставлении. Если же случится, чему не дай Бог и быть, то не минует вас и второе плавание. Итак, в чём же признаю необходимым сделать вам наставление? Скажу это, так как вынужден говорить то, чего не хотел бы и вымолвить ясно, а именно, что вы, не знаю как попавшись в лабиринт порока, превратили не Божественные только, но и так называемые естественные законы; ибо предающиеся бесчинству вопреки законам естества^[36] справедливо неистовствуют и друг против друга. Ибо нелегко остановить пожелание, на котором нет узды страха Божия и которое, подобно коню, не слушающемуся узды или, говоря точнее, подобно заразе, поедает всякий возраст и предаёт поруганию всякий род и всякое достоинство. Посему, как нехорошо тревожить слух мужей досточестных, так весьма полезно вразумлять небоязненно делающих, что̀ делать непозволительно. Ибо великий недостаток в мужестве будет – намеревающемуся искоренить какое-либо зло, не решиться даже вымолвить слова, как будто молчание само собою может уврачевать зло. Впрочем, и при всём этом писал я, сколько можно, прикровенно, чтобы вы, уцеломудрившись, перестали впадать в проступки, признаваемые противоестественными и превышающими всякую меру, и не подверглись за то чрезмерным наказаниям. Ибо мера мучений непременно во всём состязуется с великостью прегрешений, так что и страдания Содомлян могут оказаться сравнительно незначительными.

672. Им же (2, 172)

Хотя суд Божий, как думаю, ничем не растворен, однако же срастворяется качеством, количеством и кратностью грехов. Ибо на это особенно указывает сказанное Песнопевцем: яко чаша в руце Господни, вина не растворена исполнь растворения: испиют из неё вси грешнии земли (Пс.74:9). Что чашею означается здесь наказание, сказано сие и у Иеремии: возми чашу ярости, да наполниши вся языки и, во-первых, Иерусалим (Иер.25:15–17). Утверждающих же, что Песнопевец пророчествовал о таинственной чаше, обличают и Иудеи, и Эллины, и все, не держащиеся сей мысли, а не менее того обличает и сам священный Псалмопевец, пред приведёнными выше словами сказав: яко Бог судия есть: сего смиряет, и сего возносит (8).

673. Пресвитеру Феодосию (2, 173). Почему Господь плакал о Лазаре?

Плакал Христос о Лазаре, о краса любомудрия, плакал, как и в других случаях, установляя для нас правила и пределы, чтобы не выходили мы из себя от печали. Действительно видевшие говорили: виждь, како любляше его (Ин.11:36). Поскольку же сказал ты: «знавшему наперёд, что воскреснет, неприлично было плакать, потому что все мы плачем об умерших, не ожидая, что вскоре воскреснут», то смотри, не возможет ли слово постигнуть точного смысла? Лазарь был другом Спасителя и как друг Его, без сомнения, был и праведен, ибо, не будучи праведен, не был бы возлюблен пречистою Правдою, потому что любит Она не по милости, но по суду. А будучи праведным и достославно сошедши с поприща жизни сей, без сомнения, сподобился упокоения и чести. Посему, намереваясь воскресить его ради собственной славы, Христос плакал, как бы так говоря: сего вошедшего в пристань, снова призываю в треволнение, уже увенчанного снова вывожу на борьбы.

674. Ему же (2, 174)

Во всяком почти собрании много бывает речей о добродетели, но мало у многих о ней заботы, много же у небольшого только числа. По крайней мере, все, не только любители добродетели, но и враги её, прославляют её. Таково благолепие добродетели! А порок и враги, и любители порицают. Такова его гнусность! Но, вооружённый настоящем удовольствием, от многих заслуживает он одобрение и, будучи зверообразным, предпочитается добродетели, сияющей божественной лепотой. Посему надлежит знать, что, если настоящее удовольствие и кажется имеющим более силы, нежели, оказывающееся полезным впоследствии, то конец его бывает пагубен. Посему, лучше идти от трудов к покою, нежели от удовольствия к наказанию.

675. Пресвитеру Мартиниану (2, 175). На слова: мудри, яко змия, и цели, яко голубие (Мф.10:16)

Мудрость, срастворённая с простотой, есть некое божественное достояние и, скажу даже, составляет самую совершенную добродетель. Но если одна от другой отделена, то мудрость впадает в лукавство, а простота кончает глупостью; потому что первая способна делать злое, а последняя – обманываться. Посему Божественное Слово не представило сего в одном образе, так как в бессловесных животных нет мудрости с простотой, но одни стремятся к лукавству, а другие – к простоте; а напротив того, изрекло: будите мудри, яко змия, и цели, яко голубие. Но это сказано не в том смысле, чтобы змеям подражали мы в ядовитости и способности угрызать (Иудеи осуждаются как змии и порождения ехиднова (Мф.23:33)), а также в скрытности и коварстве (пример берётся не во всех отношениях, а только отчасти, иначе будет не примером, но тождеством), но чтобы ветхого человека, то есть порока, совлекались как змеиной чешуи, и хранили веру, как змея голову, мало же заботились о теле, и прочие змеиные свойства отложив в сторону, срастворили с сим простоту голубя, заимствуя у голубя не его несмысленность (Ефрем осуждается, яко голубь безумный, не имый сердца (Ос.7:11)), но простосердечие и незлобие. Если же угодно, Слово объяснит это и другим примером. Львом называется не только Христос, но и праведник, и диавол; однако не в одном и том же отношении, потому что, как сказал я прежде, пример берётся не во всех отношениях, но в той одной части, которая с пользою прилагается к предмету речи, всё же прочее отлагается в сторону. Христос именуется львом по царственному достоинству и по неодолимости, ибо возлег, уснул, яко лев (Быт.43:9), а праведник – по небоязненности и бесстрашию, ибо праведный, яко лев, уповает (Прит.28:1); диавол – по зверству и кровожадности, ибо, яко лев ходит, иский кого поглотити (1Пет.5:8). Итак, если Писание представило различные образы, взятые от одного животного, и мы не смешиваем изображаемого ими, но каждому присваиваем приличное, то чему дивишься, если и Павел заимствовал образ от брения не с намерением унизить свободу, которую он везде увенчивает, но желая не только показать ту великую покорность и то послушание, какие праведный человек должен иметь по отношению к Богу, и уврачевать беснования тех, которые осмеливаются подвергать уреканию познание чистое и превышающее всякое слово и разум.

676. Диакону Исидору (2, 176)

Если Бог, по тогдашнему младенческому состоянию людей, терпел жертвы и пролитие крови, чему дивишься, если терпел также и музыку на гуслях и псалтыре, которая, как иные говорят, врачует душевные страдания, смягчает скорбь, укрощает раздражение и облегчает печаль пролитием слез? Ибо многие, как сказывают, с твёрдостью удерживаясь от слёз, впадали в различные страдания.

677. Пресвитеру Феодоту(2, 177). Что значит у Пр. Даниила слово: Бодрый (ἔιρ)?

Поскольку спрашивал ты, что̀ значит сие: изречением Бодраго^[37] слово и глагол святых прошение (Дан.4:14), ибо в толковании у Даниила оставлено это без объяснения; то знай: что, поскольку варвар при чрезмерной власти и в той мысли, что царство его неодолимо, впал в гордыню, думал о себе, что он вне человеческих пределов, и присудил себе божеский жребий, а между тем имел быть поражён (о сем свидетельствовало посечение виденного во сне дерева), то, желая уцеломудрить его, не только страхом, какой внушало видимое, но и представлением сего, описуемое действие представляет происходящим как бы пред царским судилищем, где царь даёт определение, а военачальник толкует, то есть объявляет оное (под словом: изречение Пророк разумеет истолкование), и воины приводят его в исполнение.

Ибо Бодрым Пророк назвал провозгласившего приговор, как бы Архангела (слово ир толкуется «неусыпный»), а святыми – Ангелов, которым повелено посечь дерево. Поскольку не могли они воспрепятствовать определению (оно произнесено было с силою и громко), но видима была некая надежда ко спасению, по причине остающихся корней, то вопрошают, то есть просят сделать им известным определённое время. И Бодрый даёт им знать не только сие, но и самую причину, ибо говорит: да уведят живущии, яко владеет Вышний царством небесным^[38].

678. Епископу Ермогену (2, 178)

Знаю, что в увещаниях Зосиме, Палладию и Марону не силу своего слова хотел ты показать и тем приобрести себе славу, но решился на сие по благорасположению и сердоболию. Если же они, осмеиваемые всеми, думая, что порицаешь их ты один, и расположены к тебе неприязненно, то не бойся, ибо есть у тебя Божия помощь, которая тебя защитит, а их накажет.

679. Схоластику Стратигию (2, 179)

Дерзновение, с каким праведные говорят о собственной своей правде, произошло, досточудный, не от велеречия, но от необходимости. Ибо необходимость не подать мысли, что они страждут справедливо, понуждала их приходить в сие дерзновение. Поэтому ни один из них не произносил таковых слов, пребывая в покое. Напротив того называли они себя кто – землёю, кто – пеплом, кто – червём. Но, будучи оставлен в трудных искушениях, праведник вынужден был описывать собственную свою жизнь, чтобы не думали, будто бы страдает он за лукавые дела. Боясь за то самое, что страдали, от многих неразумных заслужить себе худую славу, лучше же сказать, будучи укоряемы, как страждущие за грех, праведные вынуждены были, как заметил я, дозволять себе такие о себе речи. Ибо лишённые ума и мудрости за несчастия, встретившиеся в этой жизни, имеют обычай осуждать самую жизнь. Это и мужественному Иову сказали друзья: не по достоинству, не о нихже согрешил ты, уязвил тебя (Иов.33:27). И святого Павла человекоубийцею и злодеем варвары почли, увидевшие ехидну, повисшую на его руке; почему и сказали: всяко убийца есть человек сей, его же спасена от моря суд Божий жити не остави (Деян.28:4). И этот неудержимый на язык Семей назвал убийцею Песнопевца, гонимого сыном, произнеся о нём оный злой приговор по причине его бедствий. Посему и ты не осуждай всех, подвергающихся бедствиям, но держись той мысли, что иные терпят и ради венцов. А если дивишься и недоумеваешь, то с неба принесем тебе сей приговор. Посему, что сказал ученикам Своим Воспринявший державу над всем? В мире скорбни будете (Ин.16:33). И об Иове сказано: мниши ли Мя инако сотворша, разве да явишися правдив (Иов.40:3)? Ибо подлинно, его же любит Господь, наказует, биет же всякаго сына, его же приемлет (Прит.3:12). И в этом нет ничего несообразного. Ибо те, которые в дружбе с царём, всего более подвергаются опасности на войнах, принимают раны, посылаются в чужие земли. И сие-то наипаче даёт им право иметь дерзновение пред царём и с тем, кто выше их, обходиться наконец, как с равным, потому что носят на телах раны – эти залоги дружбы. Если же спросишь: а что из этого тем, для кого служит это преткновением? Отвечу: для них служит это преткновением по их несмысленности, а не по свойству дела, потому что воздаяние за труды не здесь; напротив того, здесь подвиги, награды же после сего. Поэтому да не ищут упокоения во время подвигов и да не смешивают времён. Но скажешь, может быть: я немощен. Бог промышляет и о тебе; и здесь Он наказывает многих порочных и награждает иных праведных. Посему, если соблазняют тебя те праведники, которые в скорби, то да назидают те, которые в покое и чести; и если служат для тебя преткновением те порочные люди, которые благоденствуют, то да исправят тебя те, которые несут наказание и мучаются.

680. Палладию (2, 180)

Что во всяком случае, где только нужно было говорить о Божественной вере, не были мы преодолеваемы и не оказывались ведущими себя бесстыдно, но всех превозмогали и препобеждали словом, – известно это всякому. Но надлежит знать и то, что все обращают внимание не на то, что говорим, а на то, что делаем, и поэтому произносят приговор, и если не явно, то в сердце решают полновластно. Посему, надобно иметь нам и жизнь, сопутствующую слову, и правила жизни, согласные с учением, чтобы, преодолевая словами, не быть побеждёнными в делах.

681. Пресвитеру Дидиму (2, 181)

Забыл ты, кажется, мои заповеди, а я не забыл моего к тебе расположения, но забуду, если в точности дознаю, что обдуманно и в правду, а не по обольщению и обстоятельствам, ругаешься ты над друзьями.

682. Ему же (2, 182)

Если доставленное нам известие справедливо, то, думаю, не осталось у тебя справедливого оправдания. Станешь, может быть, искать его, но не найдёшь. Если же известие ложно, покажи это, чтобы принёсших его довести нам до необходимости оправдаться, и тех, которые и оправдаются, принять, а тех, которые не сделают сего, осудить на изгнание из сопребывания с нами.

683. Пресвитеру Афанасию (2, 183)

Любомудрствовать на словах легко, а на деле трудно. Почему первое не поражает слушателей, а другое трогает, одно возбуждает смех, а другое пробуждает беспечность; одно оканчивается укоризною, а другое – похвалами; одно возмущает, а другое пристыжает слушателей. Посему должно не говорить только о том, что надлежит делать, но и исполнять это; иначе подвергаемся укоризне, и будем подлежать ответственности.

684. Епископу Феону (2, 184)

Добродетель имеет не только награду, как говоришь ты, но и венец, и громкую славу. Но несправедливо поступишь, доведываясь о каждом её виде, есть ли за это награда. Ибо большая будет награда тому, кто делает не ради награды. Если ты в подлинном смысле будешь любителем добродетели, то узнаешь, что и без воздаяния добродетель сама по себе есть награда, венец и украшение, имея воздаяние в себе самой. Но поскольку, как настоящий наёмник, тщательно допытываешься ты о награде, то в слышащих это возбуждаешь подозрение, что, говоря предположительно, если бы не было награды, ты не стал бы упражняться и в добродетели. Впрочем, как бы ты не думал, только упражняйся в добродетели, которая любителей своих, соделывает славными здесь, и ещё славнейшими там.

685. Пресвитеру Зосиме (2, 185)

Кажется, больше ты шутишь, нежели говоришь дело. Впрочем, как ты ни думай, и мною будет сказана, а не сокрыта правда. Поскольку каждый раз спрашиваешь: поэтому что же надобно делать? то я спрошу тебя: поэтому что же надобно сказать? Если не оставишь лености и роскоши и не воздержишься от дел подлых, не перестанешь копить деньги, извлекать пользу из чужих бедствий, присваивать себе достояние нищих, то нечего мне сказать. Если же спрашиваешь, действительно имея намерение научиться, то скажу: не делай того, что делаешь теперь, тогда легко и скоро совлечёшься пороков.

686. Диакону Исидору (2, 186). О непостижимом

Божество, как лучезарное и гораздо светлейшее солнца, не может быть видимо; потому что для смертных очей Оно невместимо, а уму представить Его невозможно (да и наиболее чистому уму сообщает Оно лучи Свои в промысле), постигнуть же весьма трудно (Оно больше и выше всего умопредставляемого), но удобно приобрести Его благоволение (Оно целует и любит добродетель). Посему, если желательно нам вместить для всех Невместимое и сподобиться достояния, превышающего всякое достоинство, то украсим себя целомудрием, справедливостью, мудростью, мужеством и другими добродетелями. Ибо кроме души невинной не определяет для Себя Божество другого более свойственного и приличного места. Почему и изрекло: вселюся в них, и похожду (2Кор.6:16).

687. Диакону Палладию (2, 187)

Хотя язва тяжела и готовит бессмертную смерть, однако же, если призовёшь Божию помощь, препобеждающую страдания и всякий порок, то не останется и следа сей язвы.

688. Диакону Исидору (2, 188)

И из того, что скажем тебе, священная обитель мудрости, в точности узнаешь различие между Божественными и человеческими законами. Священные Писания, узаконив, чего требует долг и что прилично в самом начале и в первом возрасте, приставляют учителей добродетели, возбраняющих вдаваться в лукавство. Ибо лучший способ учения не тот, чтобы сперва дозволить пороку овладеть человеком, впоследствии же употребить меры, как изгнать порок, но тот, чтобы первоначально и сделать, и устроить всё, от чего естество человеческое было бы недоступно пороку. А законодатели внешние тогда начинают естество наше приводить к порядку, когда оно уже развращено. Ибо надлежало угрожать наказаниями не сделавшимися уже мужами, но приводить к порядку и образовывать людей, пока они ещё в детстве; после этого, может быть, не нужны были бы им и угрозы. Теперь происходит то же, как если бы кто человеку, которого готовы были убить разбойники, не оказал помощи и не сказал, как избавиться от разбойников, но сделавшегося уже полумёртвым стал наказывать; или как если бы какой врач и здоровому не дал предостерегательного пособия, и больному в начале недуга не сказал и в дело не употребил того, чем можно избавиться от болезни, а когда больной совершенно расстроился и стал неизлечимым, начал делать тысячи предписаний. Если же многие больше боятся законов человеческих, нежели Божественных, сие нимало не удивительно. Ибо человеческие законы устрашают людей более грубых тем, что немедленно налагают наказание, Божественные же пренебрегаются, потому что здесь наказывают редко, непременно же там. А будущее ясно не для многих, именно же – только для имеющих прозорливый ум и в точности проникающих в свойство вещей. Многие, хотя исповедуют Божественные законы на словах, но отрицают это делами. Ибо тем, что делают, ясно высказывают то, что думают. Они не только прилагают великое попечение о теле, о душе нерадят, но даже, хотя и стыдятся грешить, когда видят это люди, однако же пред Богом, Который не только над всем надзирает, но и всё содержит, нимало не краснеют, а напротив того, грешат небоязненно. И не это одно показывает неистовство многих, но, и что будет мною ещё сказано. Ибо многие, поклявшись Богом, преступают клятву, а между тем не осмеливаются клясться головою детей. Какое же соразмерное наказание можно придумать для них в настоящей жизни? Конечно, не придумаешь никакого. Почему справедливо угрожает, и неизбежен для них Суд в будущей жизни.

689. Аммонию (2, 189). На слова: солнце да не зайдет во гневе вашем (Еф.4:26)

Поскольку, как скоро раздражение порвёт бразды возницы – рассудка, мысль уносит часто человека за пределы естества; то Павел, придумав в такой беде не только самое лучшее, но и скоро действующее врачевство, сказал: солнце да не зайдет во гневе вашем, то есть прежде, нежели это солнце придёт на запад, познайте своё естество, угасите раздражение, успокойте мысль, возлюбите родство, преобладающее и над зверями, чтобы настоящая ночь не соделала страсть неизлечимою. Ибо диавол, нашедши тогда удобное время, сильнее раскалит случившееся, подстрекнёт на мщение, поощрит на вражду, побудит к жалобам, произведёт злопамятство и породит из сего тысячи зол. Богомудрый же Павел, чтобы пресечь это, повелел как можно скорее примиряться, почему и присовокупил: ниже дадите места диаволу (27), который и малое страдание неприметно обращает в великое, и удобоисцеляемое делает трудноисцеляемым, или и неисцельным.

690. Воину Исаии (2, 190)

Благоденствие, каким, по Божию долготерпению, пользуешься ты, наилучший, да не приводит тебя к тому, чтобы уклоняться от благоприличия, выходить из пределов естества, но да побуждает тем паче помышлять о них и да заключает внутри оных, чтобы, подвергшись безмерным падениям, не понести и самых жестоких наказаний.

691. Ему же (2, 191)

Не думай высоко, не мечтай о сверхъестественном, чтобы того, что̀ требует высокого духа, не потерпеть тогда, как лишишься и посредственного.

692. Епископу Лампетию (2, 192). На слова: велия есть благочестия тайна (1Тим.3:16).

Подлинно велия есть благочестия тайна, как и написал таинник Павел, не потому, что она совершенно неизвестна, но потому, что для всякого непостижима, так как превыше всякого слова и разума. Ибо, если младенец есть плод брака, то как же плод брака явила Дева? Как тленное соединилось с Нетленным? Как в описуемом умопредставляется Неописуемое, между тем как Божественное и пречистое Естество не уменьшается, а смертное, по некоей невыразимой вине, превышающей всякое истолкование, приемлет честь? Как Пострадавший спас, Умерший воздвиг, Поруганный почтил превысшей честью, Распятый исхитил из-под клятвы, лучше же сказать, распял грех и смерть?

693. Феодору (2, 193). О том, что крайне несносно, если в чём-либо худом подозревают нас люди добродетельные

Самое великое несчастие, если в чём-либо неприличном подозревают нас достигшие верха добродетели, судят люди честные, уличают бесстрастные.

694. Александру (2. 194). О неблагодарности

Жалующиеся на то, за что обязаны благодарить, преступают все пределы неблагодарности. Ибо доёжно было вознаградить, если не могли делами, по крайней мере, благодарными словами, а они слагают жалобы.

695. Ему же (2, 195)

Покушающиеся весь Ветхий Завет прилагать ко Христу не освобождаются от обвинения в том, что и язычникам, и еретикам, не признающим сего Завета, придают силу в борьбе с нами. Ибо, принуждённо толкуя о Христе не о нём сказанное, делают подозрительным, о Нём ли сказано и то, что̀ объясняется непринуждённо. Чем ниспровергают их еретики, как извративших смысл, тем же самым, как думают они, препобеждают и в сказанном ясно о Христе. Говорю же, что по необходимости сделано было то и другое, то есть и не всё сказано о Христе, и не вовсе умолчано о том, что касалось Христа. Ибо полезно было как не повсюду говорить о Христе таким людям, которые сомневаются даже о Боге и Отце и говорят: сотвори нам боги (Исх.32:1), так и не вовсе умолчать – для обличения тех Иудеев, которые не будут верить, и к твёрдой надежде тех, которые уверуют.

696. Ему же (2, 196)

Договор, то есть обещание называет Божественное Писание Заветом, по причине твёрдости и ненарушимости, потому что договоры часто нарушаются, законные же заветы не нарушимы.

697. Исаии (2, 197). О лености

Поскольку что желаем иметь у себя, то и почитаем истинным, о неприятном же и памятование легко удаляем от себя, придавая великую силу желанию, чтобы сего не было; по сему самому, надеясь насладиться мнимыми выгодами, думаем, что избежим неприятного, особенно когда благоуспешность в делах ослабляет угрозу горестей; потому что беспечность, усиливаемая покоем, доводит даже до забвения естества и исторгает из пределов оного. Но если кто истребит в себе леность, тотчас увидит, возникающими в себе правые помыслы, которыми утверждаются правда и суд.

698. Епископу Аполлонию (2, 198). На сказанное: подобно есть царствие небесное зерну горушичну (Мф.13:31)

Пребожественное Отчее Слово и Божественную проповедь Свою, как порождающую небесное царство, называет, о премудрый, царством. Подобно есть царствие небесное зерну горушичну, еже малейше убо есть от всех семен, егда же возрастет, более всех зелий есть. А сие значит, что из малого (потому что речения эти малозначущи) возрастёт до такой меры, что затмит собою всю эллинскую мудрость; это и совершилось. Ибо сильное в слове и умозаключениях заблуждение уступило безыскусственной истине.

699. Епископу Ермогену (2, 199)

Справедливо негодуешь ты, преисполненный ненависти к лукавству, что в противоречие своему нечестию назвавший себя Евсевием (благочестивым, хотя в начале не имел этого имени) и священство признавший делом ничего не сто́ящим и удобопопираемым осмеливается раздавать оное тем, которые поступают так же, как и он сам, достойных всякой чести осуждая на изгнание и вводя в досточтимый алтарь людей, которых несправедливо допускать к нему и в чине мирян, и поэтому своими распоряжениями наносит ему сугубое поругание, как в том, что удаляет достойных, так и в том, что определяет недостойных. Но знай, что не потерпит сего до конца над всем надзирающее Око, Которое ныне по благости взирает на сие с долготерпением, впоследствии же подвергнет его за это тяжкому наказанию.

700. Ему же (2, 200)

Увенчанного священством в более точном смысле можно назвать попечителем живущих на земле нежели облечённого в багряницу, потому что первый – руководитель душ, а последний – тел. Но если кто, не познав своего достоинства, вернее же сказать, своего служения, никакого внимания не обращает на душу, прилагает попечение о стенах и столпах, предаётся роскоши, домогается денег, то оскорбляет он не священство, а себя. Между тем, многие из малосмысленных, хотя до́лжно чтить священство, винить же его одного, всю вину обращают на самое священство.

701. Схоластику Офелию (2, 201). Об избрании Апостолов

Не гоняющихся за выражениями, не витий, не искусных в словопрении, не величающихся силою слова до́лжно называть мудрыми, но тех, которые отличаются деятельным любомудрием. Если же украшает их и любомудрие умственное, то их до́лжно наименовать мудрейшими. А если – и любомудрие созерцательное, разумею благочестие, о котором одном утверждаем, что оно в собственном смысле есть мудрость, то надлежит назвать премудрыми. Первое любомудрие есть как бы основание и здание, второе – как бы украшение, а последнее – как бы верхний венец здания. Посему, как без основания и здания не имеют места ни то, что украшает здание, ни то, чем венчается оное, так и без добродетели не будут иметь места ни умственное, ни созерцательное любомудрие.

702. Евлогию (2, 202)

Находить себе извинение не почитай вожделенным для того, кто по справедливости может славиться добродетелью. Первое прилично людям негодным, а последнее – самым благонравным. Одно делается из сожаления, а другое воздаётся в награду. Один возбуждает жалость своим малодушием, а другой увенчивается за величие духа.

703. Воину Исаии (2, 203). О том, что душа бессмертна

Нет и не будет тебе извинения, если останешься при том же. Если переменишься, перестанешь предаваться безумию и непостоянству, то получишь извинение оное, потому что строгость препобеждена будет Божественною благостью. Но если думаешь, что нет суда, то послушай, что говорит Платон: «Если бы смерть освобождала от всего, то в смерти была бы великая выгода порочным, как освобождающимся и от тела, а вместе с душою – и от своей порочности. А теперь, поскольку душа оказывается бессмертною, нет ей иного способа избежать бедствий и другого спасения, как соделаться исправнейшею и благоразумнейшею».

704. Дионисию (2, 204)

И того, кажется, ты не знаешь, что знают самые малые дети. Ибо говоришь, что удивительно для тебя, почему говорящие приятное гораздо легче привлекают слушателей, нежели внушающие полезное; не зная того, что поскольку одни угождают пожеланиям, а другие восстают против них, то первым дивятся, а вторых ненавидят, потому что польза уступает верх удовольствию.

705. Пресвитеру Зосиме (2, 205)

Не только от вступившего в священный сан, но и от всякого честного человека (ибо между достигшим священного сана и между человеком честным должно быть такое же расстояние, какое между небом и землёю) справедливость требует не поступать невоздержно и по-детски, но во всём показывать поведение целомудренное и строгое. А ты, как говорят, не умерял своей похотливости, будучи молод, нищетой, и состарившись, самым возрастом. Посему, если это действительно так, воспрети себе доступ к досточтимому жертвеннику.

706. Епископу Лампетию (2, 206)

Те, которые имеют в виду пользу, хотя уважают безмолвие, но величия чужих преспеяний не выставляют в качестве причины молчания, стараются же прославить истину, о которой не решаются говорить и сильные в слове. Ибо, хотя не по достоинству, однако же в достаточной мере восхвалив прекрасное, тем, которые будут после них, оставляют в этом доказательство, что сердце их было склонно к достойному хвалы.

707. Павлу (2, 207)

Тот, как полагаю, самый правдивый судия в делах спорных, кто не поражается весьма высокими чинами, но по всей справедливости более слабым уделяет то, что им нужно; в почестях воздавая каждому по его достоинству, при исследовании дела сохраняет равное ко всем уважение, во всём употребляя правдивую меру.

708. Епископу Ермогену (2, 208). О повелении, данном Ангелам-губителям: от священных Моих начните (Иез.9:6)

Если посвящённые в сан священства найдут и прочтут нам изречение Писания, по которому надлежит им не трудиться и упражняться в добродетелях, а только учить словом, то пусть остаются при том образе мыслей, какой ими принят. Но если Слово Божие везде восхваляет любителей добродетели, отлучает же предпринимающих обучать только словом, то почему, оставив повелеваемое Божественными уставами, величаются одним священством, как самоуправною властью? Ибо Божественные постановления сподобившимся священства повелевают преимущественно пред всеми быть в трудах и подвигах, чтобы подначальные, видя трудящимися тех, которые имеют право приказать, от стыда делались ревностнейшими к доблестной жизни. Обыкновенно же воодушевляет не столько слово, сколько нрав учащих. А эти, как будто поручено им только говорить, воздерживаются от того, чтобы делать. Их-то выставляя на позор, божественный Апостол сказал: проповедуя не красти, крадеши (Рим.2:21), и у Иезекииля (в словах, которых смысла ты доискивался), Божественный приговор Ангелам, готовящимся наложить наказание на Иерусалим, повелевал: от священных Моих начните. Сие первоверховный Апостол выразил другими словами, сказав: время начати суд от дому Божия (1Пет.4:17). Если же первоначально с нас, то какой конец неуверовавшим в Евангелие Божие? Ибо преимуществующим честью и саном, если согрешат, справедливо иметь бо́льшую часть и в наказаниях.

709. Ему же (2, 209). К иереям

Когда человек, не имеющий права и не достойный священства, насильственно восхищает себе начальство, тогда лепота начальнической власти изменяется в неурядство, потому что начальнику обыкновенно подражает и подначальное. Это, как писал ты, произошло и при Евсевии. Ибо и в иереях, ему подчинённых, и во всех, кто под его властью, возгорелась такая любовь к пороку, что для приходящих из других стран зрелище стольких зол служит поводом к непрестанным слезам.

710. Ему же (2, 210)

Без меры, как видно, любишь ты тех, в ком сияет светлость добродетели и, не умолкая, как слышу, воспеваешь эту песнь Песнопевца: мне же зело честни быша друзи Твои, Боже (Пс.138:17). Ибо в тебе такая к ним приверженность, что даже и тех, в ком нет следа добродетели (так как мы не походим на добродетельных, хотя, может быть, и почитаемся такими), увенчиваешь многими и разнообразными похвалами. Посему, тебе, хотя мы и не таковы, соблюдётся награда, а мы, если пользуясь такими похвалами, не сделаемся лучше, понесём большее наказание. И чтобы нам не подвергнуться сему, перестань чрезмерно хвалить нас.