Иоанн Златоуст, IV век

Толкование на 2-е послание к Коринфянам #2

Αυτό το κείμενο είναι διαθέσιμο σε άλλες γλώσσες:

Беседа 13

2Кор.6:11–12. Уста наши отверсты к вам, Коринфяне, сердце наше расширено. Вам не тесно в нас; но в сердцах ваших тесно.

Любовь Павла ко всем. – Его благоразумие и смиренномудрие. – Милостыня не должна делаться напоказ. – В делах, относящихся ко спасению, бедные имеют преимущество пред богатыми.

1. (Апостол) сказал о своих искушениях и скорбях: «В терпении, – говорит, – в скорбях, в бедах, в теснотах, в ранах, в темницах,в изгнаниях, в трудах, в бдениях»; показал, как они важны и благодетельны: «нас огорчают, – говорит, – а мы всегда радуемся; мы нищи, но многих обогащаем; мы ничего не имеем, но всем обладаем» («яко скорбяще, присно же радующеся: яко нищи, а многи богатяще: яко ничтоже имуще, а вся содержаще») (2Кор.6:10); назвал их оружием: «нас наказывают, – говорит, – но мы не умираем» («яко наказуеми, а не умерщвляеми») (2Кор.6:9); обнаружил в них великое о нас попечение Божие и Его силу: «чтобы преизбыточная сила, – говорит, – была приписываема Богу, а не нам» («да премножество силы будет Божия, а не от нас») (2Кор.4:7); изобразил опасность своих подвигов: "всегда, – говорит, – мертвость Его носим» (2Кор.4:10); и что эта мертвость служит ясным доказательством воскресения: «чтобы и жизнь Иисусова, – говорит, – открылась в теле нашем» («да и живот Иисусов явится в мертвенней плоти нашей») (2Кор.4:11); сказал, чего он удостоен от Господа, и какое служение ему было вверено: «и как бы Сам Бог, – говорит, – увещевает через нас; от имени Христова просим» («по Христе молим яко Богу молящему нами») (2Кор.5:20); и чего он был служитель, т. е. «не буквы, но Духа» (2Кор.3:6); и что не только поэтому он достоин уважения, но и ради самых скорбей: "Богу, – говорит, – благодарение, всегда победители нас творящему» (2Кор.2:14). После всего, наконец, он приступает к обличению (коринфян) в том, что они мало имеют расположения к нему. Впрочем, не тотчас начинает обличать их, но сперва говорит им о той любви, которую он всегда обнаруживал к ним, а потом уже приступает и к обличению. Хотя бы обличающий и по своим добродетелям заслуживал уважение слушателей, но его слово принимают охотнее, когда он вместе показывает и любовь свою к обличаемым. Вот почему и апостол, упомянув сперва о своих искушениях, трудах и подвигах, переходит к слову о любви своей к ним, и потом уже начинает обличать их. Как же он свидетельствует любовь свою к ним? "Уста наши, – говорит, – отверсты к вам, Коринфяне» («Уста наша отверзошася к вам, коринфяне») (2Кор.6:11).

Что же это за свидетельство любви? И что вообще значат эти слова? «Мы не хотим, – говорит, – молчать пред вами, но всегда желаем говорить и беседовать с вами. А так поступают обычно любящие. И что для тела объятие рук, то для души дружественная беседа». Вместе с этим он намекает здесь еще и на нечто другое. Что же именно? «То – (говорит), – что мы откровенно беседуем с вами, как с возлюбленными, ничего не утаивая от вас и ничего не скрывая». Так как он приступает к обличению их, то как бы просит у них извинения в том, делая самое обличение, смело высказанное, доказательством сильной любви к ним. И самое наименование («коринфяне») выражает великую любовь, расположение и горячность (чувства). Известно, чтоб мы часто повторяем и одни имена тех, кого любим. «Сердце наше расширено» («Сердце наше распространися»). Как теплота расширяет (предметы), так и любви свойственно расширять (сердце), потому что она есть такая добродетель, которая и горяча, и разгорячает. Она разверзла и уста Павловы, и расширила сердце его. «Не устами только, – говорит, – люблю вас, но (с устами) согласуется и сердце. Потому я и говорю смело, открытыми устами и от всего сердца».

Подлинно, нет ничего пространнее сердца Павлова; оно так горячо любило всех верных, как кто-нибудь (любит) своего друга, не раздробляя на части своей любви и оттого ослабевая, но пребывая в каждом всецело. И удивительно ли, что Павел имел такую любовь к верным, когда сердце его обнимало всю вселенную, и даже неверных? Вот почему он и не сказал: я люблю вас, но гораздо выразительнее: «Уста наши отверсты,... сердце наше расширено» («уста наша отверзошася,... сердце наше распространися»); мы всех имеем в сердце и не кое-как, но с большим простором, потому что в таком случае любимый без всякой опасности помещается в сердце любящего». Поэтому и говорит: «Вам не тесно в нас; но в сердцах ваших тесно» («не тесно вмещаетеся в нас, утесняетеся же во утробах ваших») (2Кор.6:12). Смотри, как он щадит и в самых обличениях. А это – свойство сильно любящих. Не сказал: «вы не любите нас», а (говорит только): «не в такой мере (любите, как мы)», – потому что не хочет сильно упрекать их.

Перечитывая его послания, желающий и везде может увидеть, до чего он любил верующих. К римлянам, например, он пишет: «весьма желаю (επιποθώ) видеть вас» (Рим.1:11); и еще: «многократно намеревался придти к вам» («множицею восхотех приити к вам») (Рим.1:13); также: «чтобы воля Божия когда-нибудь благопоспешила мне придти к вам» («аще убо благопостешен буду приити к вам») (Рим.1:10). А к галатам пишет: «Дети мои, для которых я снова в муках рождения» («чадца моя, имиже паки болезную») (Гал.4:19). И опять к Ефесеянам: «Для сего преклоняю колени мои за вас» («сего ради преклоняю колена моя за вас») (Еф.3:14). К филиппийцам же (написал так): «Ибо кто наша надежда, или радость, или венец похвалы?» («кто бо ми есть упование или радость, или венец похваления? Не и вы ли?») (1Сол.2:19), – и говорил, что он носит их «в сердце и во узах» (Флп.1:7). А к колоссянам: «Желаю, чтобы вы знали, какой подвиг имею я ради вас... и ради всех, кто не видел лица моего в плоти, дабы утешились сердца их» («хощу же вас видети, колик подвиг имам о вас, и елицы не видеша мя во плоти, да утешатся сердца ваша» (Колос.2:1); и к фессалоникийцам: «подобно как кормилица нежно обходится с детьми своими. Так мы, из усердия к вам, восхотели передать вам не только благовестие Божие, но и души наши» («якоже доилица греет своя чада, тако желающе вас благоволихом подати вам не точию благовествование, но и души своя») (1Сол.2:7–8). Или Тимофею: «вспоминая о слезах твоих, дабы мне исполниться радости» («поминая слезы твоя, да радости исполнюся») (2Тим.1:4); также Титу: «истинному сыну» («присному (αγαπητώ) чаду») (Тит.1:4). Подобным же образом и к Филимону.

2. Много подобного пишет он и к евреям, не переставая утешать их подобно матери, уговаривающей печальных детей своих: «еще немного, очень немного, и Грядущий придет и не умедлит» («еще мало елико елико, грядый приидет и не укоснит») (Евр.10:37). С тою же любовью и к ним (коринфянам) говорит: «Вам не тесно в нас» («не тесно вмещаетеся в нас»). Притом говорит, что не только он их любит, но что и они любят его, желая этим еще более привлечь их к себе. То же самое свидетельствует он о них, когда говорит, что пришел Тит, «поведая нам ваше желание, ваше рыдание, вашу ревность» (2Кор.7:7). То же и галатам: «если бы возможно было, вы исторгли бы очи свои и отдали мне» (Гал.4:15); и фессалоникийцам: «какой вход имели мы к вам» (1Сол.1:9); и Тимофею: «вспоминая о слезах твоих, дабы мне исполниться радости» (2Тим.1:4). И везде в посланиях его всякий может найти свидетельства любви его к ученикам своим и их любви к нему, хотя и не равной. Так и в настоящем послании говорит он: «чрезвычайно любя вас, я менее любим вами» («аще и излишше вас любя, менше любим есмь») (2Кор.12:15). Но так как говорит он уже в конце (послания); а здесь еще сильнее: «Вам не тесно в нас; но в сердцах ваших тесно» («не тесно вмещаетеся в нас, утесняетеся же во утробах ваших»). «Вы приемлете, – говорит, – одного, а я – целый город и столь многочисленный народ». Не сказал опять – «не приемлете нас», но – «в сердцах ваших тесно» («утесняетеся»); этими словами он указал на то же, но только снисходительнее, чтобы обличение было не слишком жестоко. «В равное возмездие, – говорю, как детям, – распространитесь и вы» («Тожде же возмездие, якоже чадом глаголю, распространитеся и вы») (2Кор.6:13). И хотя не одно и то же – прежде самому быть любимым, а потом уже любить других, потому что возлюбивший после, хотя бы и равною платил любовью, по тому уже самому стоит ниже, что другой предварил его любовью, – но я не вхожу, – говорит, – в строгое разыскание; для меня довольно, если вы, взяв с меня пример, покажете ту же меру любви, каковою я люблю вас». Потом, чтобы показать, как это нужно для них, и как слова его чужды всякого ласкательства, прибавляет: «говорю, как детям». Что же значит: «как детям»? Это значит – «ничего более не прошу от вас, кроме вашей любви ко мне, как отцу».

И заметь благоразумие и смиренномудрие (апостола). Он не говорит уже здесь о бедствиях, какие претерпел за них, о своих трудах, о смертных опасностях, хотя бы и много мог сказать – так он чужд гордости! – но говорит только о любви своей, и просит от них взаимной любви, – «за то, что я, – говорит, – отец ваш, и сильно люблю вас». Пользующегося любовью иногда очень раздражает то, что ему напоминают о благодеяниях, – потому что он видит в этом упрек себе. Поэтому Павел и не делает так, а только говорит: «Возлюбите меня как дети отца», – что гораздо ближе к природе (человеческой), и составляет долг каждого в отношении к отцу. Потом, чтобы кто не подумал, что он говорит это для своей пользы, показывает далее, что он для их же блага желает снискать любовь их к себе, – почему и присовокупляет: «Не преклоняйтесь под чужое ярмо с неверными» («не бывайте преложни ко иному ярму, якоже невернии») (2Кор.6:14). Не сказал – «не смешивайтесь с неверными»; но, чтобы сильнее обличить их как нарушителей правды, говорит: не уклоняйтесь (на их пути). «Какое общение праведности с беззаконием?» («Кое бо причастие правде к беззаконию?»). Здесь он делает различение уже не между своею любовью и любовью тех, которые растлевали коринфян, но между благородством последних и низостью первых. От этого и речь его сделалась важнее и сообразнее с его достоинством, а для коринфян привлекательнее.

Если бы сыну, не почитающему своих родителей и предающемуся людям развратным, кто-нибудь сказал: «Что ты делаешь, дитя? ты презираешь своего отца, и предпочитаешь ему людей развратных и преданных всякому нечестию? Ужели ты не знаешь, сколько ты лучше их и благороднее?» – то такими словами он лучше бы отклонил его от общения с ними, чем когда бы стал восхвалять только отца. Так, если бы он сказал: «Ужели ты не знаешь, насколько отец твой лучше их?» – то этим ничего бы не сделал. Напротив, если он, оставив отца, укажет на превосходство пред ними самого сына, говоря: «Неужели ты не знаешь, кто ты и кто они? Как ты не подумаешь о своем благородстве и свободном происхождении, а их низости? Что у тебя общего с такими ворами, прелюбодеями, разбойниками?» – то, как бы окрылив его такими похвалами, он легко расположит его к тому, чтобы он оставил сообщество с ними. Первые увещевания он не так легко примет потому, что восхваление отца будет служить уже обвинением, поскольку именно в этом случае он представляется оскорбителем не только отца, но и такого именно отца; здесь же он ничего подобного не услышит. Притом, кто не любит похвалы? И потому самое обличение, соединенное с похвалою слушателя, бывает удобоприемлемее. Оно смягчает, возвышает дух и заставляет гнушаться сообществом с худыми людьми. Но здесь достойно удивления не только такое различение, но и то, что придумал нечто большее для возбуждения в них страха. Сперва именно он ведет речь свою чрез вопросы, что обыкновенно бывает тогда, когда говорится о чем-нибудь для всех известном и очевидном; потом же распространяет ее многими и различными наименованиями. Не одно, в самом деле, не два и не три, но многия наименования (сравниваемых) вещей полагает пред глазами слушателей, чтобы с одной стороны изобразить высоту добродетелей, а с другой – крайнюю низость порока, и чрез великое, даже бесконечное между ними расстояние показывает, что дело не требует более никакого доказательства. «Какое общение, – говорит, – праведности с беззаконием? Что общего у света с тьмою? Какое согласие между Христом и Велиаром? Или какое соучастие верного с неверным? Какая совместность храма Божия с идолами?» («Кое бо причастие правде к беззаконию? Кое же общение свету ко тьме? Кое же согласие Христови с Велиаром? Или кая часть верну с неверным? Или кое сложение церкви Божией со идолы?») (2Кор.6:14–16).

3. Смотри, какие простые, а между тем достоточные слова употребляет (апостол) для отвращения (коринфян он ярма неверных). Не сказал он: «(какое общение) у праведности с противозаконием (παρανομία)», но гораздо сильнее – «с беззаконием» (ανομία). Равным образом не сказал: «(какое общение) у находящихся во свете с пребывающими во тьме», но противополагает самые вещи, противные между собой и одна другую отвергающие, т. е. свет и тьму. Не сказал также: «(какое согласие) между последователями Христа и чадами диавола», но – что гораздо бóльшую обнаруживает противоположность – между Христом и Велиаром, – еврейским именем назвав этого отступника. «Какое соучастие верного с неверным?» («Или кая часть верну с неверным?») Чтобы кто не подумал, что он просто лишь обвиняет зло и похваляет добродетель, он здесь указывает уже и лица, хотя и неопределенно. И не сказал: «какое общение», но – какие награды, назвав их «частию» (μερίς). «Какая совместность храма Божия с идолами? Ибо вы храм Бога живаго» («Кое сложение церкви Божией со идолы? Вы бо есте церковь Бога жива»). Смысл этих слов такой. «Царь ваш не имеет ничего общего с диаволом («Какое согласие между Христом и Велиаром?»); ничего общего не имеют между собою и дела их («Что общего у света с тьмою?»). Потому и у вас не должно быть никакого общения с ним (диаволом?)».

Апостол прежде указывает на царя, а потом уже на них, – чтобы тем скорее отвлечь их от диавола. Далее, сказав: «Какая совместность храма Божия с идолами?» и присовокупив: «Ибо вы храм Бога живого», (апостол) почел нужным привести и свидетельство на это, желая показать, что эти слова не простая лесть, – так как кто хвалит, не представляя на то причин, о таком могут подумать, что он льстит. Какое же (он приводит) свидетельство? «Вселюся в них и похожду», – т. е. «вселюсь в храмах этих и в них буду ходить», показывая тем великое к ним благоволение, – «и буду вашим Богом, а вы будете Моим народом» («и будут Мне в людие, и Я буду им в Бога»). (Лев.26:12). «Для чего же, – говорит, – ты, нося в себе Бога, бежишь к идолам, – Бога, Который не имеет с ними ничего общего? Такой поступок достоин ли какого-нибудь извинения? Помысли, кто в тебе живет и обитает с тобою». «И потому выйдите из среды их и отделитесь, говорит Господь, и не прикасайтесь к нечистому; и Я прииму вас» («Темже изыдите от среды их и отлучитеся, и нечистот не прикасайтеся: и аз прииму вы, глаголет Господь») (2Кор.6:17). Не сказал: «не творите нечистоты»; но, требуя от них большой точности, сказал: «даже не прикасайтесь и не приближайтесь к ней».

Что же составляет нечистоту плотскую? Блуд, прелюбодеяние и всякое плотоугодие. А душевную? Нечистые помыслы, сладострастный взор, памятозлобие, обманы и тому подобное. Он желает, чтобы мы были чисты и от той и от другой нечистоты. Смотри, вот и награда за то, – отделение от нечестивых и соединение с Богом. Но послушай еще далее: «И буду вам Отцем, и вы будете Моими сынами и дщерями, говорит Господь» («и буду вам во отца, и вы будете Мне в сыны и дщери, глаголет Господь)» (2Кор.6:18). Видишь, как пророк издревле уже предсказал о настоящем благородстве нашем, т. е. о возрождении благодатию. «Итак, возлюбленные, имея такие обетования» («Сицева убо имуще обетования, о возлюбленнии») (2Кор.7:1). Какие? То, что мы сделались храмами для Бога, сынами и дщерями Его, что Он вселяется и обитает в нас, что мы стали Его народом и Его именем Богом и Отцом своим. «Очистим себя от всякой скверны плоти и духа» – не будем прикасаться к нечистоте, – это именно и означает «скверна плоти», – и к тому, что грязнит душу, – это именно и значит «скверна духа». Этим одним, однако, он еще не довольствуется, и потому присовокупляет: «совершая святыню в страхе Божием». Одно неприкосновение к нечистому еще не делает чистым; чтобы сделаться нам святыми, для этого потребно и нечто другое, – именно ревность, бодрствование и благочестие. И хорошо сказал он: «в страхе Божием», потому что можно сохранять целомудрие и не в страхе Божием, но для суетной славы. Впрочем, он имел еще и другое в виду, когда сказал: «в страхе Божием», именно – способ, которым достигается святость. Действительно, как ни велика сила похоти, но если ты оградишь себя страхом Божиим, то победишь ее неистовство. Под «святынею» же он разумеет здесь не одно целомудрие, но и удаление от всякого греха, потому что свят тот, кто чист, а чист не тот, кто не творит только блуда, но кто чужд вместе и сребролюбия, и зависти, и надменности, и тщеславия, – особенно же тщеславия, которого и всегда нужно убегать, а более всего при подаянии милостыни. Милостыня, зараженная этой болезнью, перестает быть уже и милостыней, а является хвастовством и жестокосердием.

Действительно, когда ты подаешь милостыню не из милосердия, но для того, чтобы показать себя, тогда она не только не есть милостыня, но даже является обидой, потому что ты выставляешь на позор своего брата. Милостыня состоит не в том, чтобы только давать деньги, но чтобы давать с чувством милосердия. И на зрелищах дают деньги – и распутным отрокам и другим, появляющимся на сцене; но это не милостыня. И блудники дают деньги блудницам; но это – дело не человеколюбия, а пьяного бесчинства. Им-то подобен и тот, кто (подает милостыню) из тщеславия. Подобно тому, как оскверняющийся с блудницею дает ей награду за наносимую ей обиду, так и ты, подавая милостыню из тщеславия, только награждаешь принимающего ее от тебя за причиняемую ему обиду, и чрез это создаешь и себе и ему худую славу, а отсюда невыразимый вред. Как лютый зверь и бешеный пес нападают на всех, так этот злой недуг бесчеловечия похищает у нас наши блага. Такая милостыня, подлинно, есть бесчеловечие и жестокость, или еще хуже того. Жестокосердый только сам не дает просящему, а ты хуже его делаешь, – ты препятствуешь подавать желающим подать. В самом деле, когда ты всем выставляешь напоказ свое подаяние, то этим приводишь в сомнение бедность принимающего дар твой, и тем удерживаешь от подаяния намеревающегося подать, особенно если он человек легкомысленный. Такой человек уже не подает просящему, как уже получившему подаяние и не особенно нуждающемуся, и мало того, – еще будет порицать его и обличать в бесстыдстве, когда он, получив от тебя милостыню, придет и к нему просить.

4. Итак, какая это милостыня, когда ты бесчестишь ею и себя и того, кто получил ее, а еще более Того, кто повелел творить ее, так как не довольствуешься тем, что сам (Бог) видит милостыню твою, и требуешь еще, чтобы и глаза собратий твоих обращены были на нее, и таким образом преступаешь данную от Него заповедь, запрещающую поступать так. Желал бы я побеседовать с вами и о других добрых делах, и о посте, и о молитве, – чтобы показать, как и здесь пагубно тщеславие; но я вспомнил, что в прошедшей беседе не совсем окончил предложенное там, очень нужное слово. О чем же там было слово? Рассуждая о здоровье и удовольствиях, я говорил там, что бедные имеют преимущество пред богатыми в потребностях жизни, и это доказано было ясно. Теперь покажем, что бедные преимуществуют пред богатыми не только в житейских вещах, но и в духовных. В самом деле, что вводит в царствие Божие – богатство или бедность? Послушаем, что говорит об этом сам небесный Владыка. О богатых он говорит, что удобнее верблюду пройти сквозь иглиные уши, нежели богатому в царствие Божие (Мф.19:24); а о бедных сказал напротив: «если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах» («аще хощеши совершен быти, продаждь имение твое, и даждь нищим, и гряди в след Мене: и имети имаши сокровище на небеси») (Мф.19:21). Но если угодно, мы и с другой стороны покажем истину сказанного. «Узкий и тесный путь, – говорит (Писание), – вводящий в жизнь» (Мф.7:14). Но кто идет узким путем: тот ли, кто проводит жизнь в удовольствиях, или кто в бедности? Тот ли, кто идет без всякой ноши, или тот, кто несет на себе тысячу тяжестей? Изнеженный и беспечный, или заботливый и старательный?

Но что пользы в умствованиях? Лучше перейдем к примерам. Лазарь был беден, и очень беден, а богатый проходил мимо него, когда он лежал у ворот (богатого). Кто же из них взошел в царство (небесное), и обрел покой в недрах Авраамовых? Кто, напротив, мучился в огне, и не мог испросить даже капли воды? Но ты скажешь, что и из бедных многие погибнут, и из богатых многие будут наслаждаться теми неизреченными благами. Напротив, должно знать, что только малое число богатых спасется, а бедных гораздо более. Рассмотри и исследуй тщательнее препятствия (к спасению) со стороны богатства и пороки бедности, хотя те и другие, собственно, зависят ни от богатства, ни от бедности, а от тех, которым достались в удел богатство или бедность; но посмотрим все же, какое оружие удобнее. Итак, какой порок кажется свойственным бедности? Ложь. Какой (свойственнее) богатству? Гордость, которая есть мать пороков, от которой и диавол сделался диаволом, не будучи таковым прежде. Опять, «корень всех зол... сребролюбие» (1Тим.6:10). Но кто стоит ближе к этому корню – богатый или бедный? Не очевидно ли, что богатый? Ведь чем большим кто окружен (богатством), тем большего еще желает. Опять, тщеславие губит бесчисленные добродетели. А богатый и к нему тоже обитает поблизости. Но почему же ты, скажут, ничего не говоришь о скорбях и стесненном состоянии бедного? Потому, что это удел и богатого и даже еще более, чем бедного, так что несчастия, соединенные, по-видимому, с бедностью, общи и бедным и богатым, между тем как несчастия богатого угнетают его одного. «Но что (можно ответить), – скажут, – на то, что бедный от недостатка необходимых потребностей совершает много злодеяний?» То, что никто из бедных, никто не делает столько злодеяний от бедности, сколько совершают их богатые, из желания большего богатства и из опасения, чтобы не потерять уже хранящегося у них. В самом деле, не столько бедный желает необходимого для себя, сколько богатый излишнего, да и столько сил опять к совершению зла он не имеет, сколько богатый.

Таким образом, если богатый и больше желает зла и больше может сделать его, то очевидно, что он и действительно больше сделает. Не так бедный боится голода, как богатый трепещет, как бы не лишиться своих сокровищ, и мучится оттого, что еще не завладел богатствами всего мира. Итак, когда богатый близок к тщеславию, гордости и сребролюбию, которое есть корень всех зол, то какую будет иметь он надежду на спасение, если не покажет в себе великого любомудрия? Как он решится шествовать тесным путем? Не будем же, поэтому, идти за мнением толпы, а будем исследовать самые вещи. Если мы не доверяемся другим, когда дело идет о деньгах, а сами пересчитываем и пересматриваем их, то не безрассудно ли было бы просто следовать мнению других в определении достоинства дел наших, – и притом не взирая на то, что мы имеем для этого верные весы, верный образец и верное правило – суд божественных законов? Потому прошу и умоляю всех вас, – не обращая внимания на то, как об этом думает тот или другой, узнавайте все это из святых Писаний, и, узнав из них, в чем состоит истинное богатство, будем стараться о снискании его, чтобы чрез то достигнуть нам и вечных благ, которых и да сподобимся все мы благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Беседа 14

2Кор.7:2–3. Вместите нас. Мы никого не обидели, никому не повредили, ни от кого не искали корысти. Не в осуждение говорю; ибо я прежде сказал, что вы в сердцах наших, так чтобы вместе и умереть и жить.

Благоразумие Павлово. – Как нужно относиться к согрешающим братиям.

1. (Апостол) опять говорит о любви, умеряя строгость обличения. Так как он обличил и укорил их в том, что, будучи любимы им, они не отвечают ему такою же любовью, напротив, отпали от любви его, и предались людям зловредным, – то теперь смягчает строгость укоризн своих, говоря: «вместите нас», т. е., «любите нас»; просит у них маловажной милости, которая приносит более пользы оказывающим ее, нежели принимающим. И не сказал – «любите нас», но, как бы вызывая сострадание, говорит: «вместите». «Кто, – говорит, – нас удалил? Кто исторгнул из мыслей ваших? Почему вытесняете нас из сердец ваших?» Выше он сказал: «в сердцах ваших тесно» («утесняетеся во утробах ваших») (2Кор.6:12), а здесь выражает то же самое яснее словами: «вместите нас». И этим опять привлекает их к себе, потому что ничто так не возбуждает любви, как наблюдение любимого, что любящий сильно желает любви его. «Никого не обидели» («Ни единаго обидехом»). Смотри, он опять умалчивает о своих благодеяниях, но другим образом и смягчает, и вместе усиливает свое слово. Вместе с тем, говоря: «Мы никого не обидели, никому не повредили, ни от кого не искали корысти» («ни единаго обидехом, ни единаго истлихом, ни единаго лихоимствовахом»), он указывает и на лжеапостолов. Что значит: «повредили»? То есть, никого не обольстили, как и в другом месте говорит: «чтобы, как змий хитростью своею прельстил Еву, так и ваши умы не повредились» («да не како, якоже змий Еву прельсти..., тако истлеют разумы ваша») (2Кор.11:3). «Ни от кого не искали корысти» («Ни единаго лихоимствовахом»), то есть, ни у кого ничего не похитили, ни с кем не поступали коварно. Не говорит еще: «мы оказали вам те и другие благодеяния», но чтобы более пристыдить их, говорит: «не обидели». Как бы так говорит: «Если бы мы и никакого не оказали вам благодеяния, и тогда вам не надлежало бы отвращаться от нас, потому что вы ни в малом, ни в большом не можете обвинить нас». Но, чувствуя, что сказанное им может показаться тяжким, он опять смягчает (свое слово). Впрочем и не совсем умолк (от обличения), потому что тогда он не исправил бы их; и не оставил слова своего несмягченным, чтобы не оскорбить их чрез меру. Что же говорит? «Не в осуждение говорю» («Не на осуждение глаголю»). Из чего же это видно? «Ибо я прежде сказал, что вы в сердцах наших, так чтобы вместе и умереть и жить» («Прежде бо рех, яко в сердцах наших есте, во еже умрети с вами и сожити»). Подлинно весьма велика такая любовь, что, будучи даже ими презираем, готов и умереть и жить вместе с ними. «Не просто, – говорит, – вы находитесь в сердцах наших, но так, как я сказал. Можно и любить, и избегать опасностей; но не так любим мы».

Смотри, сколько и здесь дивного благоразумия! Он не упомянул о том, что сделал уже для них, чтоб не сочли этого опять за упрек, но обещает им благодеяния в будущем. «Ежели бы, -говорит, – постигло вас какое бедствие, то я готов все терпеть за вас. Для меня ни смерть, ни жизнь, сами по себе, не важны; но быть там, где вы, для меня предпочтительнее; с вами и смерть лучше жизни, и жизнь лучше смерти». Что умереть за другого есть дело любви, это несомненно; но жить – кто этого не пожелает, даже и не будучи другом? Почему же он и желание жить выставляет как дело великое? Потому что и действительно оно весьма великое. В самом деле, о страждущих друзьях своих многие соболезнуют; а когда они благоденствуют, то уже не радуются с ними, но еще и завидуют. «Мы же не таковы, – (говорит апостол). – Если вы подвергнетесь бедствию, мы не устрашимся разделить с вами ваше несчастие; если будете благоденствовать, не станем завидовать». Потом, ввиду того, что выше он непрестанно повторял одно и то же, говоря: «Вам не тесно в нас»; «в сердцах ваших тесно»; «вместите нас»; «распространитесь и вы»; и: «мы никого не обидели»; а все это, по-видимому, клонилось к их осуждению, – то смотри, какой новый способ употребляет он, чтобы смягчить тяжесть (этих укоризн). «Я много надеюсь на вас» («Много ми дерзновение к вам») (2Кор.7:4). «Потому, – говорит, – я осмеливаюсь на это, что говорю не к осуждению вашему, но по великой надежде на вас». То же самое выражает он и выше, говоря: «много хвалюсь вами» («многа ми похвала о вас»). «Не подумайте, что когда я говорю так, то говорю, совсем уже осуждая вас, потому что я весьма горжусь и хвалюсь вами; напротив, говорю это из заботливости, желая, чтобы вы больше успели в добродетели». То же говорит он после многих обличений и евреям: «Впрочем о вас, возлюбленные, мы надеемся, что вы в лучшем состоянии и держитесь спасения, хотя и говорим так» («надеемся же о вас... лучших, и придержащихся спасения, аще и тако глаголем») (Евр. 6:9). «Желаем же, чтобы каждый из вас, для совершенной уверенности в надежде, оказывал такую же ревность до конца» («Желаем же, да кийждо вас являет тожде тщание, к извещению упования даже до конца») (Евр.6:11). Так точно и здесь говорит: «много хвалюсь вами», т. е. «я хвалюсь вами пред другими». Видишь, как искренно утешает! «И не просто, – говорит, – хвалюсь, но и очень хвалюсь». Потому и присовокупил: «исполнен утешением» («исполнихся утехи»). Какой же утехи? «Которую получил от вас; вы, исправившись, утешили меня делами своими». Любящему свойственно и делать упреки, что он не любим, и страшиться, чтобы излишними укорами не опечалить. Поэтому и говорит: «исполнен утешением, преизобилую радостью» («исполнихся утехи, преизбыточествую радостию»).

2. Но скажут: «Это, по-видимому, противоречит сказанному прежде». Нимало; напротив, очень даже согласно, потому что сказанное теперь делает удобоприемлемым то, что было сказано раньше, и настоящая похвала делает более действительной пользу прежних обличений, уничтожая их горечь. Вот почему он весьма кстати и щедро и расточает эти слова. Не сказал: «я исполнен радости», но – «изобилую»; и не только «изобилую», но – «преизобилую», чем опять обнаруживает горячность любви, по которой хотя и столько любим ими, что может радоваться и веселиться, все же, однако не почитает еще себя любимым в той степени, в какой бы следовало его любить, и не думает, что все от них получил. Так ненасытима была любовь его к ним! И малая взаимная любовь от тех, кого любим, доставляет великую радость, по причине нашей сильной к ним любви. Таким образом, и это послужило новым доказательством его любви. Говоря об утешении, он сказал: «исполнен», т. е. «получил, что надлежало»; а говоря о радости, сказал: «преизобилую», т. е.: «Я много боялся за вас, но вы довольно удовлетворили и утешили меня, и не только отняли у меня предлог к скорби, но еще доставили мне обильную радость». Показывая затем, как велика эта радость, не только выражает это словами: «преизобилую радостью», но и тем, что присовокупляет: «при всей скорби нашей» («о всяцей печали нашей») (2Кор.7:4). «Так велико было доставленное вами удовольствие нам, что оно не затмилось и великою печалью, а напротив, избытком своей великости преодолело все постигшие нас скорби, и не дозволило нам даже почувствовать их». «Ибо, когда пришли мы в Македонию, плоть наша не имела никакого покоя» («Ибо пришедшим нам в Македонию, ни единаго име покоя плоть наша») (2Кор.7:5).

Упомянув выше о печали, сказывает, какая то была печаль, и представляет ее в большем виде, желая показать, как велики доставленные ими утешение и радость, если они рассеяли и такую скорбь. «Мы были стеснены отовсюду» («Но во всем скорбяще»). Как это во всем? «отвне – нападения» («вне уду брани») – от неверных, «внутри – страхи» («внутрь уду боязни») – за немощных в вере, чтобы не увлеклись в заблуждения, что случалось не у одних коринфян, но и у других. «Но Бог, утешающий смиренных, утешил нас прибытием Тита» («Но утешаяй смиренныя, утеши нас пришествием Титовым») (2Кор.7:6). Так как он много сказал в похвалу (коринфян), то чтобы не показаться льстецом, приводит в свидетели брата Тита, который пришел от них к Павлу после первого его послания, извещая об их исправлении. А ты заметь, как высоко ценит он везде прибытие Тита. Так и раньше говорит о нем: «Придя в Троаду для благовествования о Христе... я не имел покоя духу моему, потому что не нашел там брата моего Тита» («пришед же в Троаду, во благовестие..., не имех покоя духу моему, не обретшу ми Тита брата моего») (2Кор.2:12–13); и здесь опять говорит: «пришествием Титовым мы утешились». Этим он желает внушить им доверие и любовь к Титу. И смотри, как достигает того и другого. Словами «не имел покоя духу моему» он показывает высоту его добродетели; а сказав: «в скорби нашей пришествие его достаточно было к утешению, «и не только прибытием его, но и утешением, которым он утешался о вас» («не токмо же пришествием его, но и утешением, имже утешися о вас»), – снискивает Титу благорасположение коринфян, потому что ничто так не возбуждает и не утверждает дружбы, как добрый и благоприятный о ком-нибудь отзыв. А о Тите свидетельствует (апостол), что, возвратившись, он привел нас в восхищение от удовольствия, когда рассказал о вас так много (приятного). Потому-то пришествие его и обрадовало нас. Не только пришествием его мы были обрадованы, но и «утешением», которые он получал от вас.

Чем же он утешился? «Вашею добродетелью, вашим исправлением». Поэтому и присовокупляет: «пересказывая нам о вашем усердии, о вашем плаче, о вашей ревности по мне» («поведая нам ваше желание, ваше рыдание, вашу ревность по мне») (2Кор.7:7). Вот что утешало и радовало (Тита)! Видишь, как и его представляет весьма расположенным (к коринфянам), так как он добрую их славу почитает для себя утешением и, пришедши, хвалится ею пред Павлом, как собственным благом. И смотри, с каким жаром выражает это (апостол): «ваше желание, ваше рыдание, вашу ревность». Действительно, им должно было и плакать и скорбеть о том, что блаженный Павел так прогневался на них, и так долго не был у них. Поэтому и сказал не просто – «слезы», но – «рыдание», и не просто – «желание», но – «сильное желание« (επιπόθησιν), и не – «гнев», но – »ревность", и ревность за апостола, как против блудника, так и против осуждавших (Павла). «Получивши мое послание, – говорит, – вы воспламенились и воспылали ревностью». Он избыточествует радостью, исполнился утешения, потому что сильно тронул их. Мне кажется, однако, что это сказано не только для утешения за прежнее, но и для большего возбуждения исполнивших требуемое. Хотя некоторые, как я думаю, и подлежали прежним обличениям и не заслуживали такой похвалы, однако он не отделяет их, напротив, и хвалит, и укоряет всех вместе, предоставляя совести слушателей избрать каждому свое. А таким образом и укоризны не делались невыносимыми, и похвалы возбуждали к большей ревности.

3. Так и ныне должны вести себя обличаемые – плакать и рыдать, так же искать себе наставников, так же любить их более, нежели отцов, – потому что отцы дают нам только жизнь, а наставники жизнь добродетельную. Так должно сносить отеческие наказания, так вместе с предстоятелями должно соболезновать о согрешающих, потому что не от них одних все зависит, но и от вас. В самом деле, если согрешивший видит, что отец обличает, а братья потворствуют, то становится еще нерадивее. Напротив, когда отец укоряет, гневайся с ним и ты, или как заботящийся о брате, или как негодующий с отцом, но только показывай великую заботу и сожалей не о том, что он наказан, но о том, что согрешил. Если же я буду созидать, а ты станешь разорять, то что приобретем, кроме трудов? Мало того, – этим не ограничится для тебя вред, но ты навлечешь на себя еще и наказание. Тот, кто препятствует уврачевать рану, заслуживает не только меньшее наказание с нанесшим ее, но еще и большее, потому что нанести рану и препятствовать ее уврачеванию – не одно и то же, – последнее непременно причиняет смерть, а первое не совсем. Говорю же это вам для того, чтобы и вы негодовали вместе со своими начальниками на тех, на кого они справедливо негодуют, чтобы, видя наказываемого, все вы отвращались от него еще более, чем сам наставник. Пусть погрешивший боится вас больше, нежели начальников. Если он будет бояться одного только учителя, то скоро опять согрешит, а если будет опасаться стольких глаз и стольких уст, то сделается гораздо осторожнее. И как, не исполняя этого, подвергнемся крайнему наказанию, так, исполняя, будем участвовать в плодах исправления.

Будем же так поступать! Кто скажет, что христианину прилично быть человеколюбивым к брату, тот пусть знает, что человеколюбив гневающийся, а не тот, кто прежде времени снисходит к нему, и не дает даже почувствовать греха. Скажи мне, кто оказывает сострадание находящемуся в горячке или в безумии: тот ли, кто укладывает его в постель, связывает, удерживает от вредной для него пищи и питья, или тот, кто позволяет ему напиться вина, оставляет его на воле, дозволяя делать все, что делают здоровые? Этот последний, под видом человеколюбия, не растравляет ли болезнь, а первый, напротив, не врачует ли ее? Так будем рассуждать и здесь. Долг человеколюбия требует не во всем угождать больным, и не потворствовать неразумным их желаниям. Коринфского блудника никто так не любил, как Павел, повелевший предать его сатане, и никто так не ненавидел его, как ободрявшие его и снисходившие к нему. Это и оправдалось впоследствии. Последние воспламенили его дух и произвели большее воспаление, а Павел унял жар, и дотоле не оставил больного, пока не привел в совершенное здравие. Те к настоящей болезни присоединили новую; а Павел изгнал и ту, которая была в нем сначала. Этим-то правилам человеколюбия научимся и мы. Когда ты видишь, что конь несется к стремнине, то накидываешь на него узду, со всею силою удерживаешь его и часто бьешь. И хотя это – наказание, однако, такое наказание есть мать спасения. Так поступай и с согрешающими. Свяжи согрешившего, пока не умилостивит он Бога, и не оставляй несвязанным, чтобы он не был еще более связан гневом Божиим. Если я свяжу, то Бог уже не свяжет его; если же я не свяжу, то его ожидают неразрешимые узы: «ибо если бы мы судили сами себя, то не были бы судимы» («аще бо быхом себе осуждали, не быхом осуждени были») (1Кор.11:31).

Итак, не почитай такого отношения жестоким и бесчеловечным, напротив, (почитай) делом крайней снисходительности, превосходного врачевания и великой попечительности. Ты скажешь: «Довольно уже времени терпели они наказание». А скажи, сколько? Год, два, или три? Но у меня вопрос не о продолжительности времени, а об исправлении души. Покажи же мне (исправление); если они пришли в сокрушение, если переменились, то все сделано; а если нет этого, не поможет время. Не спрашиваем и о том, часто ли была перевязываема рана, но – принесло ли перевязывание какую пользу. Если принесло желаемую пользу, и в короткое время, то оставь; если же не принесло никакой пользы, то и после десяти лет продолжай (перевязывать). Уврачевание связанного пусть будет сроком к разрешению. Если мы так будем заботиться и о самих себе и о других, и не станем смотреть на человеческую славу или бесславие, но, имея в мысли будущее мучение и поношение, а более всего – страх оскорбить Бога, усугубим врачебные средства покаяния, то скоро достигнем и совершенного здравия, и получим будущие блага, которых и да сподобимся все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Беседа 15

2Кор.7:8. Если я опечалил вас посланием, не жалею, хотя и пожалел было.

Печаль о грехах полезна. – Начальнику необходима любовь к подчиненным. – Амаксовии, номады и гимнософисты. – Свойства начальства церковного, его превосходство пред гражданским.

1. Так как (коринфяне) загладили свой грех, и потому без опасения можно было говорить с ними ласковее, то (апостол) извиняется пред ними за прежнее свое послание и показывает его пользу. То же делал он и выше, говоря: «От великой скорби и стесненного сердца я писал вам со многими слезами, не для того, чтобы огорчить вас, но чтобы вы познали любовь, какую я в избытке имею к вам» (2Кор.2:4). То же делает и здесь, но только выражает это пространнее. И не сказал: «Прежде я раскаивался, но теперь не раскаиваюсь»; но как? "не жалею теперь, хотя и пожалел было» («Не раскаюся, аще и раскаял бых ся»). «Хотя бы, – говорит, – написанное мною было и таково, что превышало меру (должного) обличения, и побуждало меня раскаяться, но великая польза, происшедшая от того, не дозволяет мне раскаиваться. Сказал же это не потому, что в самом деле сверх меры обличал их, но чтобы увеличить похвалу их. Вы, – говорит он, – показали такое исправление, что если бы мне случилось и слишком строго наказать вас, так что я был бы должен обвинять себя в том, однако ж, взирая на последствия, я стал бы теперь хвалить себя».

Подобно тому, как мы безбоязненно ласкаем детей после того, как к ним применен уже какой-нибудь трудный способ лечения, как, например разрез или прижигание, или горькое питье, так точно поступает и Павел. «Вижу, что послание то опечалило вас, впрочем на время. Теперь я радуюсь не потому, что вы опечалились, но что вы опечалились к покаянию» («Вижду бо, яко послание оно, аще и к часу, оскорби вас. Ныне радуюся, не яко скорбни бысте, но яко оскорбистеся в покаяние») (2Кор.7:8–9). Сказавши – «не раскаиваюсь», представляет и причину на то, показывая пользу от послания, благоразумно оправдываясь и говоря: «впрочем, на время» («аще и к часу»), потому что печаль была краткая, а польза вышла продолжительная. Следовало бы сказать: «Если я и оскорбил вас на время, но чрез то доставил вам радость и пользу навсегда». Однако он не говорит этого; но прежде, чем сказать о пользе, начинает опять хвалить их и показывать свое попечение о них, говоря: «Теперь я радуюсь не потому, что вы опечалились» («ныне радуюся, не яко скорбни бысте»), – да и какая мне польза от вашей печали? – «но что вы опечалились к покаянию» («но яко оскорбистеся в покаяние»), т. е., что ваша печаль принесла плод».

Подобно, как и отец, когда видит, что сыну делают разрез, радуется не тому, что сын терпит боль, но тому, что исцеляется, так точно радуется и он. И заметь, как он весь успех дела относит к ним: печаль приписывает посланию, когда говорит: «послание то опечалило вас, впрочем на время» («аще и к часу оскорби вас»), а пользу от него ставит им в заслугу. Не сказал: «потому что послание исправило вас», хотя так и было на деле, но: «вы опечалились к покаянию; ибо опечалились ради Бога, так что нисколько не понесли от нас вреда» («яко оскорбистеся в покаяние. Оскорбесте бо по Бозе, да ни в чемже отщетитеся от нас»). Замечаешь ли его неизреченное благоразумие? «Если бы мы не сделали этого, – говорит он, – то нанесли бы вам вред», – исправление приписывает им, а себе вред, который бы произошел от его молчания. «Если бы мы не обличили вас, когда можно было исправить обличением, то мы нанесли бы вам вред, и ущерб был бы не для вас только, но и для нас.

Подобно тому, как тот, кто не дает купцу средств к плаванию, делает вред ему, так и мы сделали бы вам вред, если бы не дали вам повода к покаянию». Видишь ли, что не обличать грешников вредно и учителю и ученику? «Ибо печаль ради Бога производит неизменное покаяние ко спасению» («Печаль бо, яже по Бозе, покаяние во спасение нераскаянно соделывает») (2Кор.7:10). «Вот почему, – говорит, – хотя я и раскаивался, прежде нежели увидел весь плод и пользу от послания, но теперь не раскаиваюсь». Таким (плодом) была "печальпо Бозе". Рассуждая теперь о печали, он показывает, что она не всегда бывает горькою, а только когда делается печалью по миру. А что значит: «печаль по миру»? Когда печалишься об имуществе, о славе, об умершем, – все это печаль по миру. Потому она и причиняет смерть. Кто печалится о славе, тот завидует, и по необходимости часто доходит до гибели. Такою печалью печалились Каин и Исав. Итак, под печалью по миру он разумеет ту, которая вредит самим скорбящим. Только одна печаль о грехах полезна; и это ясно видно из следующего. Скорбящий о потере богатства не вознаграждает тем убытка; скорбящий об умершем не воскрешает его; скорбящий по причине болезни не только не избавляется от болезни, но еще усиливает ее. Только скорбящий о грехах приобретает пользу от скорби, потому что истощает и истребляет грехи. Печаль есть врачевство, приготовленное на этот один случай; поэтому здесь только имеет она силу и оказывает пользу, в других же случаях вредит.

2. «Но и Каин, – скажут, – печалился потому, что Бог не благоволил к нему». Нет, не по этой причине, а потому, что видел брата своего сияющим (добродетелями). Иначе, если бы он сетовал по той причине, ему надлежало бы соревновать и сорадоваться брату; а он, напротив, в скорби своей обнаружил печаль по миру. Не так скорбели Давид, Петр, и каждый из праведников, почему и угодили Богу, скорбя о грехах или своих, или чужих. Правда, что тяжелее печали? Но когда она бывает печалью по Боге, то является гораздо лучше мирской радости: эта последняя обращается в ничто, а та «производит неизменное покаяние ко спасению». В ней и то достойно удивления, что никто из скорбящих ею никогда не раскаивался, тогда как раскаяние наиболее свойственно мирской печали. В самом деле, что вожделеннее родного сына? И что горестнее смерти его? Однако же отцы, которые во время сильной горести не принимали никакого утешения и сами себя терзали, после раскаиваются в том, что без меры скорбели, поскольку сознают, что не только не получили оттого никакой пользы, но еще более себя расстроили.

Не такова печаль по Боге! Напротив, она имеет двоякое преимущество: во-первых, то, что не заставляет сожалеть о том, о чем скорбишь, и, во-вторых, то, что самая печаль обращается во спасение. Обоих этих преимуществ лишена печаль мирская. В ней скорбят ко вреду, и после сильной скорби осуждают себя же, а это и служит сильнейшим доказательством того, что скорбящие ею только вредят себе. Совсем противоположны (следствия печали) по Боге; а потому сказал (апостол), что она «производит неизменное покаяние ко спасению». Никто не станет осуждать себя за то, что скорбел, плакал и сокрушался о грехе. Вот почему и блаженный Павел, говоря об этом, не имел нужды приводить посторонние примеры в подтверждение сказанного и из ветхозаветной истории представлять скорбевших, а указывает на самих коринфян и из того, что они делали, заимствует доказательство, чтобы вместе с похвалами дать им и наставление, а равно и более привлечь к себе. «Ибо то самое, – говорит он, – что вы опечалились ради Бога, смотрите, какое произвело в вас усердие»? («Се бо сие самое, еже по Бозе оскорбитися вам, колико содела в вас тщание?») (2Кор.7:11).

«Печаль ваша, – говорит он, – не только не довела вас до раскаяния, как напрасно скорбевших, а напротив, сделала еще более заботливыми о себе». Потом показывает признаки тщания: «но ответ» («извинение») предо мною; «но негодование» на согрешившего; «но страх», – такое усердие и весьма скорое исправление показывали, что они очень устрашились. И чтобы не подумали, что он хвалит самого себя, смотри, как тотчас смягчил речь, сказав: «какое желание» («но вожделение»), – т. е. ко мне; – «но ревность», – т. е. к Богу; – «какое взыскание» («но отмщение»), так как вы наказали нарушивших закон Божий». «По всему вы показали себя чистыми в этом деле» («Во всем представисте себе чисты быти в вещи»), то есть, не только тем, что сами не посмели (сделать такого же преступления), – в чем не было сомнения, – но и тем, что сделавшему не потворствовали. Так как в первом послании он сказал – «И вы возгордились» (1Кор.5:2), то здесь говорит: «вы очистили себя и от этого подозрения, когда не только не похвалили согрешившего, но и выразили ему ваше порицание и негодование». «Если я писал к вам, то не ради оскорбителя и не ради оскорбленного» («Аще бо и писах вам, не обидевшаго ради, ниже обидимаго ради») (2Кор.7:12). Чтобы не сказали: «зачем же ты обличаешь нас, когда мы чисты в этом деле?», – (апостол), имея в виду такое возражение и предупреждая его, и употребил приведенные слова: «не жалею, хотя и пожалел было». «Я, – говорит, – весьма далек от того, чтобы раскаиваться теперь в написанном вам тогда; напротив, я более раскаивался тогда, нежели теперь, когда вы показали себя исправными». Видишь ли опять его уменье состязаться и принуждать к согласию? Видишь ли, как речи своей он дал противный оборот? Чем думали пристыдить его, именно как бы напрасными порицаниями, в виду (оказанного ими) успеха, тем самым он доказывает, что в праве был поступить с ними так свободно. Он не отказывается уже смело говорить им и приятное, когда это стало возможно. Прежде он говорил, что «совокупляющийся с блудницею становится одно тело с нею" («прилепляяйся сквернодейце, едино тело есть») (1Кор.6:16); и: «предайте такового сатане во измождение плоти» (1Кор.5:5); также: «всякий грех, какой делает человек, есть вне тела» («всяк грех, егоже аще сотворит человек, кроме тела есть») (1Кор.6:18), и тому подобное. Как же здесь он говорит: «не ради оскорбителя и не ради оскорбленного» («не обидевшаго ради, ниже обидимаго ради»)? И здесь он не противоречит себе, а напротив, весьма согласен сам с собою.

Каким же образом согласен? Ему очень желалось показать свою любовь к ним. Он не отрицает, таким образом, что заботился о блуднике; но вместе показывает, как замечено мною, и ту любовь, какую имел к ним, равно как и то, что он еще больше страшился за всю церковь, так как боялся, чтобы зло не распространилось и, идя далее, не обняло всей Церкви. Потому и говорил: «что малая закваска квасит все тесто» (1Кор.5:6). Но это (сказал) тогда; теперь же, когда они исправились, то же самое выражает не так, но иначе; и хотя ту же выражает мысль, но с большею приятностью, говоря: «чтобы вам открылось попечение наше о вас» («за еже явитися тщанию нашему, еже о вас»), «к вам, – то есть, – чтобы видели вы, как люблю вас». Это одно и то же с прежним, но, будучи иначе выражено, по-видимому, имеет другое значение. А чтобы видеть, что это одно и то же, разбери мысль его, и не найдешь никакого различия. «Так как я вас очень люблю, – говорит он, – то и опасался, чтобы вы от этого (соблазнительного примера) не потерпели неприятности, и сами за себя не были принуждены скорбеть». Подобным образом, когда сказал: «О волах ли печется Бог?» («еда о волех радит Бог?») (1Кор.9:9), не разумел, что Бог не промышляет о волах, потому что ни одна вещь не может существовать без промысла Божия; а то, что Он дал заповедь преимущественно не ради волов. Так и здесь: «Я писал, во-первых, для вас, а потом и для него. Я любил вас внутренне еще и прежде моего послания; но чрез это послание хотел показать любовь мою и вам, и всем вообще». «Посему мы утешились» («Сего ради утешихомся») (2Кор.7:13), – т. е. потому, что «мы и попечение свое о вас показали, и все исполнилось по нашему желанию». Подобно этому и в другом месте говорит: «ибо теперь мы живы, когда вы стоите в Господе» («ныне живи есмы, аще вы стоите о Господе») (1Сол.3:8); и еще: «Ибо кто наша надежда, или радость, или венец похвалы? Не и вы ли?» («кто бо нам упование, или радость, или венец похваления? Не и вы ли?») (1Сол.2:19). Преуспеяние учеников для благоразумного учителя есть жизнь, и утешение, и отрада.

3. Действительно, ничто столько не выказывает с хорошей стороны начальника, как любовь к подчиненным. Так и для того, чтоб быть отцом, не довольно только родить, но, родив, надобно любить. А если любовь требуется там, где (действует) природа, то тем более она нужна там, где (действует) благодать. Так просияли все древние, так достигли славы все прославляемые у евреев. Так показал себя великим Самуил, когда говорил: «и я также не допущу себе греха пред Господом, чтобы перестать молиться за вас» («мне же да не будет согрешити Богу, еже оставити молитися о вас») (1Цар.12:23). Так Давид, Авраам, Илия, так и каждый из праведников как в ветхом, так и в новом завете. Так Моисей из любви к подчиненным оставил великие богатства и неисчислимые сокровища, предпочтя страдать вместе с народом Божиим, и еще до избрания своего показал себя в делах правителем народа. Потому-то и крайне безрассудно сказал ему тот евреянин: «кто поставил тебя начальником и судьею над нами?» («кто тя постави князя и судию над нами?») (Исх.2:14). Что говоришь? Видишь дела, а в наименовании сомневаешься? Это похоже на то, как если бы кто, увидев искусного врача, делающего надрез и помогающего больному члену тела, сказал: «Кто тебя поставил врачом и приказал резать?» – «Искусство, любезнейший, и болезнь твоя». Так и Моисея сделало таковым его знание. Ведь и начальствование есть искусство, а не достоинство только, и притом искусство высшее всех искусств. Но если внешнее (гражданское) начальствование есть искусство и знание лучшее всех (искусств и знаний), то тем более это (духовное). Это начальствование настолько превосходнее внешнего, насколько это последнее превосходит другие искусства или даже и гораздо более. Если угодно, исследуем это подробнее. Есть искусство земледельческое, ткацкое, строительное; и все они весьма необходимы и более всего поддерживают нашу жизнь. Прочие (искусства): кузнечное, плотничное, скотоводственное только служат им на помощь. Но и из этих искусств необходимее всех искусство земледелия, которое поэтому Бог и ввел первым по сотворении человека. В самом деле, без обуви и без одежды можно жить, но без земледелия немыслимо.

Таковы, сказывают, амаксовии (живущие в кибитках), номады у скифов, гимнософисты у индийцев. Они оставили искусства строить, ткать, шить обувь, и занимаются только земледелием. Постыдитесь же вы, пользующиеся для своей жизни излишними мастерами – поварами, хлебниками, златошвеями и тысячами других. Постыдитесь, введшие в жизнь человеческую суетные художества. Постыдитесь, верные, этих варваров, не нуждающихся в искусствах. Бог устроил так, что природа наша вполне может быть довольна и малым. Впрочем, я не принуждаю и не узакониваю так жить, но (по крайней мере так живите) как просил Иаков. Чего же он просил? «если Бог... даст мне хлеб есть и одежду одеться» («Аще даст ми Господь хлеб ясти и ризу облещися») (Быт.28:20). Так и Павел заповедал: «Имея пропитание и одежду, будем довольны тем» («имеюще же пищу и одеяние, сими доволни будем») (1Тим.6:8). Итак, земледелие есть первое искусство, ткачество – второе, строение домов – третье, а делание обуви – последнее из всех; и у нас есть много слуг и земледельцев, которые живут без обуви. Итак, вот искусства полезные и нужные!

Теперь сравним их с искусством начальствования. Для того ведь я и привел важнейшие из всех искусств, чтобы, когда искусство начальствования окажется лучшим из них, за ним и осталась бесспорная победа над прочими. Но чем же мы докажем, что оно (искусство начальствования) нужнее всех искусств? Тем, что без него и от прочих нет никакой пользы. Если угодно, то, оставив прочие, возьмем в пример одно земледелие, которое выше и необходимее всех. Итак, какая будет польза от множества земледельческих рук, когда люди станут воевать между собою и грабить друг друга? Теперь удерживает их страх пред начальником, и охраняет добываемое ими. А если отнимешь начальство – напрасен будет труд. Но кто вникнет глубже, тот найдет и другое начальство, которое есть матерь и союз начальства внешнего. Какое же это начальство? То, по которому каждый должен сам собою владеть и сам над собою начальствовать, укрощая в себе низкие страсти, а питая и возращая в себе со всевозможным тщанием все отрасли добродетели. Начальство бывает различных родов: одно то, которым люди начальствуют над народами и городами, устраивая гражданскую жизнь; на него указывал Павел, говоря: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога» («всяка душа властем предержащим да повинуется, несть бо власть, аще не от Бога» (Рим.13:1), причем, показывая пользу этого начальства, присовокупил, что "начальник Божий слуга естьво благое«, и далее: «Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое» («Божий слуга есть отмститель в гнев злое творящему») (Рим.13:4). Другое же начальство – то, которым каждый разумный (человек) начальствует над самим собою; и на это последнее указал (Павел) словами: «Хочешь ли не бояться власти? Делай добро» (»Если же хощеши не боятися власти, благое твори») (Рим.13:3), – говоря о человеке, начальствующем над самим собою.

4. Но у нас есть еще и иное начальство, гораздо высшее начальства гражданского. Какое же? Начальство в церкви, о котором также упомянул Павел, сказав: «Повинуйтесь наставникам вашим и будьте покорны, ибо они неусыпно пекутся о душах ваших, как обязанные дать отчет» («повинуйтеся наставником вашим и покаряйтеся; тии бо бдят о душах ваших, яко слово воздати хотяще») (Евр. 13:17). Это начальство настолько превосходнее гражданского, насколько небо выше земли, и даже гораздо более. И, во-первых, оно преимущественно имеет в виду не то, как наказать за соделанные грехи, но как не допускать до грехов. Затем, если они совершены уже, то старается не страждущего отлучить, но (грехи) уничтожить. Житейским занимается оно совсем немного, напротив, вся забота его о небесном. «Наше же жительство – на небесах» (Фил.3:20), и жизнь наша там, «потому что, – говорит, – «сокрыта со Христом в Боге» (Кол.3:3). И награды наши там, и подвиги наши из-за тамошних венцов, потому что эта жизнь наша не прекращается со смертью, но тогда (по смерти) еще более просиявает. Вот почему имеющие это начальство облечены большею честью не только в сравнении с высшими начальниками, но и с самими одетыми в диадемы, так как образуют людей в высшем и для высшего. Но ни стремящийся к начальству гражданскому, ни ищущий духовного начальства не смогут хорошо править, если не научатся прежде начальствовать над самими собою, как должно, и не будут во всей точности исполнять законы гражданские и духовные.

Как начальство над многими бывает двоякое, так и начальство каждого над самим собою тоже двояко. Опять же, как выше показано, и здесь духовное начальство выше гражданского. Но можно видеть, что и некоторые искусства имеют вид начальства, особенно же земледельческое. Земледелец есть как бы начальник над растениями: одни обрезывает и препятствует (им расти), за другими ухаживает и помогает (их росту), подобно как и искусные начальники наказывают и отсекают людей злых и наносящих вред другим, а добрых и кротких возвышают. Потому и Писание уподобляет начальников виноградарям. Что, в самом деле, в том, если растения не издают звука, подобно тому, как и обижаемые в городах? Они самым видом своим свидетельствуют об обиде, когда увядают, будучи стеснены вредными травами. И как у людей порок наказывается законами, так и здесь с помощью земледельческого искусства исправляется и дурное качество земли, и грубость и дикость растения. И все, что есть в нравах человеческих, ты найдешь и здесь – грубость, нежность, робость, наглость, непостоянство; одни из растений пышно разрастаются прежде времени и ко вреду соседних, другие терпят недостаток и обиды, когда напр. или ограда разрастается во вред ближайшим к ней растениям, или когда другие бесплодные и дикие дерева, вытягиваясь в высоту, препятствуют росту находящихся под ними. И как начальники и цари имеют противников своей власти и врагов, так и земледелец терпит от набега зверей, от неблагоприятных перемен воздуха, от града, росы, ливней, засухи и тому подобного. Все же это бывает для того, чтобы ты всегда возлагал надежду свою на Бога.

Другие искусства своим успехом обязаны бывают и старательности людей; но земледелие бόльшую часть (успеха) имеет от воли Божией, и зависит от нее почти всецело. Для него нужны и дожди свыше, и надлежащая соразмерность времен года, и, прежде всего, нужен промысл (Божий), потому что «и насаждающий, и поливающий есть ничто, а все Бог возращающий» (1Кор.3:7). Как и у людей, бывают здесь и смерть, и жизнь, и болезни при родах, и рождения. Растения посекаются, приносят плод, умирают, и умершие опять начинают жить, чем земля многообразно и ясно напоминает нам о воскресении. В самом деле, когда корень износит плод или семя дает росток, не воскресение ли это? И если кто все это рассмотрит подробно, то увидит великий промысл и премудрость Божию, бодрствующие над этим начальством. Но я хотел вам сказать, что это начальство простирается на землю и растения, а наше имеет в виду врачевание душ. И насколько велика разность между душою и растением, настолько и начальство над душою превосходнее начальства над растениями. Начальники, опять, над земною жизнью настолько ниже начальников над жизнью духовною, насколько лучше властвовать над вольными, нежели над невольными. Такое начальство сообразнее и с природою (человеческою). В самом деле, там все делается по страху и по необходимости; а здесь по свободному произволению и по рассуждению. И не этим только духовное начальство выше гражданского, но и тем, что оно не просто есть начальство, но и отеческая, можно так сказать, власть, потому что имеет и кротость отеческую, и действует больше убеждениями. Гражданский начальник говорит: «Если впадешь в прелюбодеяние, то наказан будешь смертью»; а духовный угрожает величайшими наказаниями и за то, если посмотришь бесстыдными глазами. Потому и достойно всякого уважения это судилище; оно исправляет не только тело, но и душу.

5. Итак, насколько отличается душа от тела, настолько и духовное начальство отстоит от гражданского. Это последнее судит только явные преступления, вернее же и те не все, но только уличенные, а часто прикрывает и эти последние; напротив, духовное судилище научает входящих в него, что Судящий нас все обнажит, объявит пред лицом целой вселенной, и от Него невозможно укрыться. Таким образом, христианство гораздо лучше внешних законов держит в порядке нашу жизнь. В самом деле, если и страх за скрытные грехи делает человека более осторожным, нежели опасение только за явные, и требование отчета даже в малых проступках более возбуждает к добродетели, нежели наказание за важные вины, то очевидно, что и начальство такого рода более всякого другого утверждает нашу жизнь. Но если хочешь, рассмотрим и то, как поставляются те и другие начальники. И здесь увидишь великое различие. В самом деле, получить духовное начальство может не тот, кто дал деньги, но тот, кто показал примерный образ жизни. Поставленный вводится в это начальство не для славы человеческой, не для собственного своего спокойствия, но для трудов и пота, и для пользы многих. Потому-то он получает и великую помощь свыше от Духа. Там начальство ограничивается только тем, чтобы приказывать, что надобно делать; а здесь оно само содействует молитвами и благодатью. Сверх того, там нет и слова о любомудрии; нет никого, кто бы учил, что такое душа, что такое мир, что будет с нами после настоящей жизни, куда мы переселимся отсюда, и как достигать добродетели; там только и говорят о договорах, о союзах, о деньгах, а об этих предметах вовсе нет никакой заботы; между тем в церкви о них только всегда и говорят.

Вот почему весьма справедливо будет назвать церковь и судилищем, и врачебницею, и училищем любомудрия, и воспиталищем души, и школою, где она опытно учится востекать к небесам. А что духовное начальство есть вместе и самое кроткое, несмотря на бόльшую его взыскательность, это видно из следующего. Гражданский начальник, если поймает прелюбодея, тотчас же наказывает его. Между тем, какая от того польза? Это значит не порок истреблять, но отринуть уязвленную душу. Духовный же начальник, найдя виновного, спешит не наказывать его, но изгнать из него страсть. Ты делаешь то же, как если бы при случившейся в голове боли не болезнь стал унимать, а отсек бы голову. Я же не так действую, а отсекаю самую болезнь. Я удаляю такового от Таин и священной ограды, а когда он восстанет, очистится от греха и исправится чрез покаяние, принимаю опять. «Но как можно, – скажешь, – изгнать грех прелюбодеяния?» Можно, и очень можно, если кто подчинит себя (церковным) законам. Церковь, подлинно, есть духовная баня, многоразличными способами покаяния омывающая не нечистоту тела, но скверну души. Ты, если отпускаешь (грешника) ненаказанным, делаешь его еще худшим, и если наказываешь, оставляешь неизлеченным, а я и не оставляю без наказания, и не наказываю, как ты, но вместе и налагаю наказание, какое мне прилично, и исправляю то, что им сделано. Хочешь ли еще более узнать, как ты, и, обнажая меч над преступниками, и, указывая им на пламень, невеликое производишь в них уврачевание, тогда как я и без этого привожу к совершенному здравию? Мне не нужны здесь рассуждения и слова; я представляю в свидетельство море и землю, и самую природу человеческую. Исследуй, каковы были человеческие дела, пока еще не было этого судилища; тогда не знали даже и по имени тех добродетелей, какие совершаются ныне. Кто отваживался на смерть? Кто пренебрегал богатством? Кто презирал славу? Кто, убежавши от мирских треволнений, возлюблял горы и пустыню – матерь любомудрия? Где тогда (известно) было имя девства? Все это и многое другое еще важнейшее было следствием этого судилища, делом этого начальства. Итак, видя все это и зная, что отсюда – все полезное для жизни и исправления всей вселенной, приходите чаще в здешние собрания для слушания слова Божия и для молитвы. И если так себя устроите, то, явив жизнь достойную неба, сможете получить обетованные блага благодатью и человеколюбием (Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава со Отцем и Святым Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь).

Беседа 16

2Кор.7:13. Посему мы утешились утешением вашим; а еще более обрадованы мы радостью Тита, что вы все успокоили дух его.

Похвала за Тита. – Увещание к милосердию. – Подаяние милостыни важнее, чем воскрешение мертвых.

1. Смотри, как (апостол) опять восхваляет (коринфян), и выражает свою любовь к ним. Сказав выше о своей радости, что (первое) его послание имело такой успех и принесло такую пользу, – "я радуюсь, – говорит, – не потому, что вы опечалились, но что вы опечалились к покаянию» (2Кор.7:9), – и, выразив свою к ним любовь: «если я писал к вам, – говорит, – то не ради оскорбителя и не ради оскорбленного, но чтобы вам открылось попечение наше о вас», теперь представляет другую черту из благорасположения, которая приносит также им великую похвалу и показывает искренность их любви. «мы утешились, – говорит, – утешением вашим; а еще более обрадованы мы радостью Тита» (2Кор.7:12–13). По-видимому, это не показывает сильной любви его (к коринфянам), потому что он радуется больше о Тите, нежели о них. «Нет, – говорит, – я радовался не столько за Тита, сколько за вас». Потому-то указывает далее и причину, говоря: «что вы все успокоили дух его» («яко покоися утроба его от всех вас»). Не сказал – «успокоили его», но – «дух его», т. е. «любовь его к вам». Как же «успокоили»? «От всех», потому что и это величайшая похвала. «Если чем-либо о вас похвалился перед ним» («Яко аще что ему похвалихся о вас») (2Кор.7:14). Велика похвала, когда учитель хвалится: «я не остался в стыде» («не посрамихся»), – говорит. – Потому я возрадовался, что вы показали себя лучшими, и на самом деле оправдали мои слова. Таким образом, мне выходит двойное украшение: и вы показали себя более совершенными, и я не явился лжецом против истины». «Но как вам мы говорили все истину, так и перед Титом похвала наша оказалась истинною» («Но яко вся воистинну глаголах вам, тако и похваление наше, еже к Титу, истинно бысть»). Здесь подразумевает он и нечто другое, именно: «Как у вас говорил я одну истину, – а вероятно он много хвалил им и Тита, – так равно и сказанное мною о вас Титу оказалось истинным». «И сердце его весьма расположено к вам» («И утроба его излиха к вам есть») (2Кор.7:15). Это относится уже к похвале (Тита), что он к ним сильно расположен и привязан. И не сказал: «любовь его», но: «сердце его». Потом приводит, как и везде делает, причину такого расположения, чтобы не показаться льстецом и чтобы с одной стороны, как сказал я, избегнуть подозрения в лести, а с другой и их самих больше возбудить к добродетели, относя всю похвалу к ним самим и, показывая, что они сами подали (Титу) повод и причину к такой любви. Сказав именно: «сердце его весьма расположено к вам», присоединяет: «при воспоминании о послушании всех вас» («воспоминающаго всех вас послушание») (2Кор.7:15).

Этим (апостол) выражает и признательность к благотворителям Тита, который разлучился с ними, напечатлевши всех в душе своей, и всегда вспоминает о них, непрестанно имеет на устах и в сердце, а вместе с тем еще более хвалит и коринфян, что отпустили (Тита), оказав ему такой усердный прием. Далее упоминает и об их послушании, возбуждая тем их ревность, – почему и присовокупляет: «как вы приняли его со страхом и трепетом» («яко со страхом и трепетом приясте его»), то есть, не только с любовью, но и с великой честью. Видишь ли, как он свидетельствует о двойной их добродетели, – то есть, что они и возлюбили (Тита) как отца, и убоялись как начальника, – что в них ни страх не помрачил любви, ни любовь не ослабила страха? То же и выше выражал он: «то самое, что вы опечалились ради Бога, смотрите, какое произвело в вас усердие..., какой страх, какое желание!» («еже по Бозе оскорбитися вам, колико содела в вас тщание..., но страх, но вожделение») (2Кор.7:11). «Итак радуюсь, что во всем могу положиться на вас» («Радуюся убо, яко во всем дерзаю в вас») (2Кор.7:16). Видишь ли, что апостол радуется более о них? Он говорит: «Вы ни в чем не посрамили своего учителя, и не оказались недостойными моего свидетельства». Следовательно, он радовался не столько за Тита, что он получил такую честь, сколько за них, что они показали такое благородство духа. Но, чтобы не почли его радующимся более за Тита, смотри, как и здесь представляет причину радости; как выше сказал: «не остался в стыде, если чем-либо о вас похвалился перед ним», так и здесь говорит: «радуюсь, что во всем могу положиться на вас». «Нужно ли вас укорить, не страшусь, чтобы вы за то отложились, нужно ли похвалиться вами, не опасаюсь быть обличенным в напрасной похвале: «могу положиться на вас», буду ли хвалить вас как покорных, или как любвеобильных, или как ревностных. Я сказал: «отсеките», – и вы отсекли; сказал: «примите», – и вы приняли; сказал Титу, что вы велики, достойны удивления и умеете почитать учителей, – и вы доказали это на самом деле; и не столько от меня он узнал это, сколько от вас самих. Поэтому-то и возвратился ко мне, исполнившись к вам сильной любви, так как вы показали на деле больше, чем я говорил ему». «Уведомляем вас, братия, о благодати Божией, данной церквам Македонским» («Сказую же вам, братие, благодать Божию, данную в церквах Македонских») (2Кор.8:1).

2. Ободривши (коринфян) похвалами, (апостол) опять приступает к увещанию. Этими похвалами он растворяет свое обличение для того, чтобы, прямо переходя от обличения к увещанию, не сделать неудобоприемлемыми для них своих наставлений. Напротив, смягчая слух их похвалами, пролагает путь увещанию. Он хочет беседовать о милостыне; в виду этого предварительно и сказал: «радуюсь, что во всем могу положиться на вас», – возбуждая таким образом прежними их добродетелями, которые они уже показали, их усердие и к милостыне. Впрочем, не сказал вдруг: «Итак, подавайте милостыню», но заметь, с каким благоразумием издалека и с высоты ведет слово. «Уведомляем вас, братия, – говорит, – о благодати Божией, данной церквам Македонским». Дела милосердия называет благодатью, чтобы они не возгордились; и, сообщая о делах македонян, похвалами им возбуждает ревность в коринфянах. И двоякую или лучше троякую похвалу приписывает македонянам – и за то, что терпеливо переносят искушение, и за то, что умеют творить милостыню, и за то, что показали щедрость в милостыне, будучи сами бедны. Действительно, их имения были расхищены, как на это указал сам же (Павел), когда в послании к ним писал: «вы, братия, сделались подражателями церквам Божиим во Христе Иисусе, находящимся в Иудее, потому что и вы то же претерпели от своих единоплеменников, что и те от Иудеев» («вы подобницы бысте церквам Божиим, сущим во Иудеи... зане таяжде и вы пострадасте от своих сплеменник, якоже и тии от Иудей») (1Сол.2:14). Послушай, что он писал потом и в послании к евреям: «и расхищение имения вашего приняли» («и разграбление имений ваших с радостию приясте») (Евр.10:34). Благодатью же называет милостыню не только для того, чтобы удержать их в смирении, но и для того, чтобы вызвать к милостыне, и слово свое сделать не ненавистным. Для того наименовал их и братиею, чтобы пресечь всякую зависть, потому что хочет хвалить (македонян) чрезвычайно. Выслушай же похвалы. Написав: «Уведомляем вас о благодати Божией», не говорит – «данную в том или другом городе», но хвалит целый народ, говоря: «в церквах Македонских». Потом описывает и самую благодать: «ибо они среди великого испытания скорбями преизобилуют радостью» («яко во мнозем искушении скорби избыток радости их») (2Кор.8:2).

Видишь ли благоразумие его? Сначала говорит не то, что хочет, а нечто другое, чтобы не подумали, что он нарочито об этом начал говорить, но чтобы, начав с другого, естественным образом дойти и нужного предмета. «Среди великого испытания скорбями». То же говорил и в послании македонянам: «Вы сделались подражателями нам и Господу, приняв слово при многих скорбях с радостью Духа Святаго»; и далее: «так что вы стали образцом для всех верующих в Македонии и Ахаии. Ибо от вас пронеслось слово Господне не только в Македонии и Ахаии, но и во всяком месте прошла слава о вере вашей в Бога» («Вы сделалисьподобницы Господу, приемше слово в скорби мнозе с радостию Духа Святаго... от вас промчеся слово Господне не токмо в Македонии и Ахаии, но и во всяко место вера ваша, яже к Богу, изыде») (1Сол.1:6–8). Что же значат слова: «они среди великого испытания скорбями преизобилуют радостью» («во мнозем искушении скорби избыток радости их»)? То, что у них в избытке было и то, и другое – и скорбь, и радость. И что весьма странно, такое обильное удовольствие произрасло для них из такой скорби. Скорбь – и притом скорбь тягчайшая – не только не породила в них печали, но еще была для них причиной веселья. Говоря это, (апостол) имел в виду научить (коринфян) быть мужественными и непоколебимыми в скорбях, – потому что и македоняне не просто скорбели, но в скорби сделались и искуснейшими чрез терпение; впрочем, не говорит – чрез терпение, но – что гораздо выше терпения – радость; и не просто радость, но избыток радости, потому что действительно радость их была велика и неизреченна.

«Глубокая нищета их преизбыточествует в богатстве их радушия» («И яже во глубине нищета их избыточествова в богатство простоты их»). Опять то и другое с избытком. Как великая скорбь произвела великую радость и избыток радости, так и великая нищета породила великое богатство милостыни. Это самое и выразил (апостол), сказав: «преизбыточествует в богатстве их радушия», так как щедрость ценится не по мере подаяния, но по расположению подающих. Потому он нигде и не говорит: богатство подаваемого, но – «богатство их радушия». Смысл его слов таков: нищета не только не воспрепятствовала им быть щедрыми, но еще и послужила причиной обилия, подобно тому, как скорбь – причиной радости. Чем беднее были сами, тем делались щедрее, и усерднее подавали. Потому-то и весьма удивляется им, что при такой нищете показали такую щедрость. «Глубокая нищета их», т. е. великая и несказанная, показала их простоту. Впрочем, не сказал – «показала», но – «преизбыточествует», равным образом не сказал – «простоту», но – «богатство простоты», т. е. простоту, равную их убожеству; или – лучше сказать – они показали даже гораздо больший перевес щедрости. Далее он выражает то же самое яснее, говоря: «я свидетель» («яко по силе свидетельствую») (достоверный свидетель), «и паче силы», – т. е. «преизбыточествует в богатстве их радушия» («избыточествова в богатство простоты их») (2Кор.8:2–3). И не этими только, но и всеми последующими словами объясняет то же, именно говорит: «доброхотны» (2Кор.8:3–4). Вот и другое превосходство. «Со многим молением» – вот и третье, и четвертое. «Моляще нас» – вот еще и пятое. «И будучи сами в скорби и нищете» – вот шестое. И седьмое – «с избытком подали».

3. Далее, так как главною его целью было довести коринфян до того, чтобы они подали милостыню по свободному расположению, то он особенно останавливается на этом, говоря: «весьма убедительно просили нас» («со многим молением моляще нас»). Не мы их просили, а они нас. О чем же «просили нас»? – «принять дар и участие их в служении святым» («Благодать и общение служения, еже ко святым»). Видишь ли, как он превозносит опять милостыню, называя ее священными именами? Так как (коринфяне) ревновали о делах духовных, то называет милостыню «благодатию», чтобы прибегали к ней, и «общением», чтобы знали, что они не только дают, но и сами получают. «Они, – говорит, – просили нас, чтобы мы приняли такое служение». «И не только то, чего мы надеялись» («И не якоже надеяхомся») (2Кор.8:5). Это он говорит и в отношении к качеству (милостыни) и к скорбям. «Мы не надеялись, говорит, чтобы находящиеся в таких скорбях и в такой нищете стали нас убеждать и столько просить». И в прочих делах (апостол) показал их тщательность, сказав: «но они отдали самих себя, во-первых, Господу, потом и нам по воле Божией» («но себе вдаша первее Господеви, и нам волею Божиею»). «Во всем они были послушны более, чем мы надеялись, и, помогая бедным, не пренебрегали других добродетелей, «но они отдали самих себя, во-первых, Господу».

Что же значит: «отдали самих себя Господу»? Посвятили себя Ему, показали себя искусными в вере, явили в искушениях великое мужество, благочиние, кротость, любовь, готовность и усердие ко всем другим добродетелям. Что же значит: «и нам»? – «Были нам послушны, возлюбили нас и покорились нам, как исполняя Божии законы, так и с нами соединяясь любовью». Смотри же, как и здесь словами – «отдали самих себя Господу» показывает необычайную ревность их (к Богу). Они не покорились частью Богу, а частью миру, но все и самих себя всецело предали Богу. Помогая бедным, они не возносились, напротив, творили милостыню с великим смиренномудрием, с великим послушанием, с великой почтительностью, с великим любомудрием. Что же значит: «по воле Божией»? Так как он сказал: «отдали … самих себя нам», то (и указывает), что и это они сделали не по человеческим расчетам, а по воле Божией. «Поэтому мы просили Тита, чтобы он, как начал, так и окончил у вас и это доброе дело» («Во еже умолити нам Тита, да якоже прежде начат в вас, такожде скончает и благодать сию») (2Кор.8:6).

Какая же здесь связь с предыдущим? Весьма большая и тесная. «Так как мы узнали, – говорит, – твердость и ревность (македонян) во всем – в искушениях, в милостыне, в любви к нам, в неукоризненной чистоте всей их жизни, то и послали к вам Тита, чтобы и вы сравнились с ними». Хотя (апостол) так и не сказал, но мысль выразил такую. И заметь преизобилие любви его. «Когда, – говорит он, – те просили и убеждали нас, мы заботились о вас, чтобы вам не отстать от них. Поэтому и послали мы Тита, чтобы вы, возбужденные и наведенные этим на мысль, соревновали македонянам», – потому что Тит был там, когда было писано это послание. При этом показывает, что (Тит) еще до увещания Павлова начал это дело, как видно из слов: «чтобы он, как начал». Потому-то и высказывает великие похвалы Титу, как в начале послания говоря: «я не имел покоя духу моему, потому что не нашел там брата моего Тита» (2Кор.2:13), так и здесь, кроме всего вышеуказанного, прибавляя и эти последние слова. Немалая ведь похвала заключается в том, что он прежде начал, – это было знаком горячей и ревностной души. Для того и послал Тита, чтобы самое присутствие его послужило (для коринфян) побуждением к подаянию милостыни. Выхваляет же его для того, чтобы сильнее расположить к нему коринфян, так как и то имеет великую убедительную силу, если убеждаемые расположены к убеждающему. Упоминая же о милостыне в первый, второй и третий раз, прекрасно называет ее благодатью: «Уведомляем вас, братия, о благодати Божией, данной церквам Македонским»; и опять: «доброхотно... весьма убедительно просили нас принять дар и участие их в служении святым»; и еще: «чтобы он, как начал, так и окончил у вас и это доброе дело».

4. И действительно, милостыня есть благо и Божий дар; и подаяние милостыни уподобляет нас по силе возможности самому Богу. Это больше всего и делает человека человеком. Вот почему некто, представляя образец человека, сказал между прочим: «Многие хвалят человека за милосердие, но правдивого человека кто находит?» («велика вещь – человек, и драгая – муж творяй милость») (Притч.20:6). Благодать эта важнее дара воскрешать мертвых. Напитать алчущего Христа гораздо важнее, чем именем Иисусовым воскрешать мертвых. Там ты благодетельствуешь Христу, а здесь Он тебе. И награда тому, кто сам делает добро, а не тому, кто принимает его от другого. Здесь, при совершении чудес, ты сам делаешься должником Богу, а в деле милостыни ты одалживаешь Бога. Милостыня же является таковою только тогда, когда ты подаешь ее охотно, щедро, когда ты думаешь, что не даешь, а сам принимаешь, когда ты признаешь ее для себя благодеянием и приобретением, а не потерею. Иначе она и не благодать. Тот, кто оказывает другому милость, должен радоваться, а не печалиться. Не безрассудно ли, в самом деле, облегчая скорбь другого, самому скорбеть? Тогда ты делаешь свое подаяние уже не милостыней. Если ты печалишься о том, что избавил другого от печали, то подаешь пример крайней жестокости и бесчеловечия. Лучше уже не избавлять, чем так избавлять. Да и о чем, в сущности, ты печалишься, человек? О том ли, что уменьшится у тебя золото? Но если у тебя такое расположение, то совсем и не давай. Если не веришь, что отлагается тебе на небе великое сокровище, то не уделяй. Но ты хочешь воздаяния здесь. Для чего? Оставь милостыне быть милостынею, а не куплею. Правда, многие получили воздаяние и здесь, но это не значит, что они будут иметь больше тех, которые здесь не получили. Напротив, некоторые из них (получили вознаграждение здесь), как немощнейшие, потому что еще не сильно возжелали будущих благ. Как люди жадные, не знающие приличия и рабствующие чреву, будучи призваны на царскую трапезу и не дожидаясь надлежащего времени, подобно малым детям, лишают себя истинного удовольствия, когда хватают вперед и наполняют чрево худшими яствами, так и те, которые ищут награды здесь и получают ее, уменьшают будущую свою награду. Давая в заем, ты желаешь обратно получить отданное по прошествии долгого времени, а не вскоре, – чтобы таким замедлением увеличилась прибыль. А в деле милостыни тотчас требуешь воздаяния, – и притом зная, что не здесь, а там будешь жить вечно, что не здесь будешь судим, а там отдашь отчет.

Если бы кто построил тебе дом там, где ты не думаешь жить, то ты счел бы такое дело потерей для себя: как же ты желаешь быть богатым здесь, откуда еще до наступающего вечера можешь не один раз отойти? Разве ты не знаешь, что мы подобно странникам и пришельцам пребываем здесь на чужой стороне? Разве не знаешь, что пришельцев изгоняют, когда они ни ожидают, ни думают? Такой участи подлежим и все мы на земле. Потому-то, что ни приготовляем здесь, здесь же и оставляем. Настроим ли мы домов, или накупим полей, рабов, сосудов или чего другого тому подобного, – всего этого Владыка не позволяет нам при отшествии отсюда брать с собою. И не только не позволяет, отходя отсюда, брать с собою, но не дает за то и платы, потому что наперед сказал тебе: не собирай и не трать чужого, но собирай и трать только свое. Для чего же ты, оставив свое, трудишься над чужим и тратишь чужое, чтобы погубить и труд и награду, и после подвергнуться крайнему наказанию? Не делай этого, молю тебя. Но если мы пришельцы по естеству, то будем пришельцами и по произволению, чтобы там не быть пришельцами презренными и отверженными. Если мы здесь пожелаем сделаться гражданами, то не будем гражданами ни здесь, ни там. Если же останемся пришельцами, и будем жить, как свойственно жить пришельцам, то получим права граждан и здесь, и там. Праведник, даже ничего не имея, и здесь располагает всем как своим, и, перешедши на небо, узрит вечные свои кровы; здесь не потерпит он никакой неприятности, потому что никто не может сделать странником того, для кого вся земля отечество, а, достигнув своего отечества, он получит истинное богатство. Итак, чтобы нам воспользоваться и теми и другими благами – как настоящими, так и будущими, будем пользоваться настоящими как должно. Таким образом станем и гражданами небесными, и получим великое дерзновение, которого все мы и да сподобимся благодатью и человеколюбием (Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава со Отцем и Св. Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь).

Беседа 17

2Кор.8:7. А как вы изобилуете всем: верою и словом, и познанием, и всяким усердием:.

Мудрость Павла. – Нуждаться в помощи ближнего не постыдно. – Как следует относиться к ближним.

1. Смотри, как опять (апостол) с похвалами соединяет увещание достигать больших похвал. Не сказал: «якоже даете», но – «изобилуете... верою» («якоже избыточествуете верою»), т. е., дарами веры, «и словом», т. е., словом мудрости, «и разумом», т. е., познанием догматов веры, «и всяким усердием», т. е., ревностью к прочим добродетелям, «и любовью вашею к нам», т. е. «любовью, о которой я говорил уже и которой представил доказательство». «Так изобилуйте и сею добродетелью» («Да и в сей благодати избыточествуете»). Видишь ли, что для того он начал речь свою с таких похвал, чтобы, идя по порядку, возбудить в них такую же ревность и к милостыне? «Говорю это не в виде повеления» («Не по повелению глаголю») (2Кор.8:8). Смотри, как он везде к ним снисходителен, не делает обременения, насилия и принуждения. Особенно же старается, чтобы в словах его не было обременения и принуждения. Так как он непрестанно увещевал их, и очень хвалил македонян, то, чтобы подаяние милостыни (коринфяне) не почли необходимым, говорит: «Говорю это не в виде повеления, но усердием других испытываю искренность и вашей любви» («не по повелению глаголю, но за иных тщание, и вашея любве истинное искушая»), – «говорю не как сомневающийся – этого и не видно здесь – но как желающий сделать любовь вашу для всех видимою и открытою, и еще более крепкою; говорю это для того, чтобы возбудить вас к такой же ревности; я упомянул об усердии (македонян), чтобы просветлить, очистить и пробудить ваше расположение».

Далее переходит он к другому высшему роду убеждения, не оставляет ни одного способа к увещанию, но всем пользуется и употребляет разные обороты слова. Так увещевал их, то хваля других: «Вы знаете благодать Божию, данную в церквах Македонских»; то, хваля их самих: «вы изобилуете всем: верою и словом, и познанием», – ведь очень чувствительно для человека видеть, что он стал ниже не только других, но и себя самого. Наконец переходит к тому, что составляет верх и венец увещания: «Ибо вы знаете, – говорит, – благодать Господа нашего Иисуса Христа, что Он, будучи богат, обнищал ради вас, дабы вы обогатились Его нищетою» («весте бо благодать Господа нашего..., яко нас ради обнища, богат сый, да мы нищетою Его обогатимся») (2Кор.8:9). «Представьте себе, – говорит, – благодать Божию, подумайте и размыслите о ней, и не мимоходом обратите на нее внимание, но вникните во все ее величие и обширность: и тогда не пощадите ничего из своего достояния. Он истощил славу (Свою), чтобы вы обогатились не богатством, но нищетою Его. Если не веришь, что нищета производит богатство, то вспомни своего Владыку, и не будешь более сомневаться. В самом деле, если бы Он не обнищал, ты не сделался бы богатым. Подлинно удивительно, что нищета обогатила богатство». Богатством же он называет здесь познание благочестия, очищение грехов, оправдание, освящение и прочие бесчисленные блага, какие (Христос) даровал, и обещал нам даровать. И все это приобретено для нас чрез нищету. Какую же нищету? Ту, что Он принял плоть, стал человеком и претерпел страдания; хотя Он и ничем не был должен тебе, но ты Ему должен. «Я даю на это совет: ибо это полезно вам» («И совет вам даю о сем на пользу») (2Кор.8:10).

Смотри, как он опять заботится, чтобы не быть в тягость, и как смягчает свою речь этими двумя выражениями: «совет даю», и: «на вашу пользу». «Я не принуждаю, – говорит он, – не делаю насилия и не требую против воли; а говорю это, имея в виду не столько пользу приемлющих милостыню, сколько вашу собственную». Потом и в пример представляет их же самих, а не других: «вам, которые не только начали делать сие, но и желали того еще с прошедшего года» («иже не точию, еже творити, но и еже хотети, прежде начасте от прешедшаго лета»). Смотри, как он показывает, что и они добровольно и без увещаний дошли до того же. Так как он засвидетельствовал о солунянах, что они доброхотно и со многим молением приступили к подаянию милостыни, то желает показать, что и коринфян есть то же совершенство. Потому и сказал: «не только начали делать сие, но и желали»; и: «не теперь только вы начали, но «еще с прошедшего года». Потому и умоляю вас исполнить то, к чему вы сами предварительно себя возбудили со всем усердием». «Совершите же теперь самое дело» («Ныне же и сие творити скончайте») (2Кор.8:11). Не сказал – «сделайте», но – «положите конец». «Дабы, чего усердно желали, то и исполнено было» («Да якоже бысть усердие хотети, тако будет и исполнити от сего, еже имате»); т. е., чтобы это прекрасное дело не остановилось на одном усердии, но, будучи действительно исполнено, получило и награду. «Ибо если есть усердие, то оно принимается смотря по тому, кто что имеет, а не по тому, чего не имеет» («Аще бо усердие предлежит, по елику аще кто имать, благоприятен есть, а не по елику не имать») (2Кор.8:12).

Какая несказанная мудрость! Прежде заметил, что солуняне поступили сверх сил, и похвалил их за то, сказав: «свидетельствую о них», и: «сверх сил»; а теперь, когда увещевает подавать милостыню только по силам, предоставив примеру солунян произвести в них свое действие, – так как знал, что не столько увещание, сколько соревнование побуждает к подражанию в подобных делах, – он говорит: «Ибо если есть усердие, то оно принимается смотря по тому, кто что имеет, а не по тому, чего не имеет». «Не страшись, – говорит, – сказанного мною (о солунянах) – я сказал это в похвалу их щедролюбия; Бог же требует посильного подаяния, по мере того, кто что имеет, а не по мере того, чего не имеет». Слово «благоприятен» то же здесь означает, что «требуется». Надеясь на силу представленного примера, он смягчает (свои слова) и тем еще сильнее склоняет их к подаянию. Потому и присовокупил: "Не требуется, чтобы другим было облегчение, а вам тяжесть» («не бо да иным отрада, вам же скорбь») (2Кор.8:13).

2. Правда, Христос, напротив, похвалил вдовицу, что она все пропитание свое истощила, и подала от скудости (Мк.12:44). Но (апостол) говорил коринфянам, в бытность свою у которых предпочитал лучше голодать: «для меня лучше, – говорит, – умереть, нежели чтобы кто уничтожил похвалу мою» («добре бо мне паче умрети, нежели похвалу мою кто да испразднит») (1Кор.9:15). Поэтому дает и наставление умеренное, хвалит подающих милостыню сверх сил своих, но не принуждает делать то же – не потому, чтобы он не желал, но потому, что они были еще слабы. Иначе для чего бы и хвалить (македонян), что «они среди великого испытания скорбями преизобилуют радостью; и глубокая нищета их преизбыточествует в богатстве их радушия» (2Кор.8:2), и что они сверх силы подавали милостыню? Не явно ли – для того, чтобы (и коринфян) побудить к тому же? Следовательно, если он, по-видимому, и соглашается на меньшее, то делает это для того, чтобы примером (солунян) побудить их к большему. Смотри, как и последующими словами незаметно направляет к тому же. А именно, к сказанному он прибавляет: «ваш избыток в восполнение их недостатка» («ваше избыточествие во онех лишение») (2Кор.8:14). Как выше сказанными, так и этими словами он хочет облегчить заповедь свою; даже не этим только, но и представлением награды делает ее более легкою, и говорит о них более, чем сколько они стоят. «Их избыток в восполнение вашего недостатка, чтобы была равномерность» («Да будет равенство в нынешнее время, и онех избыток в ваше лишение»).

Что же хочет он сказать? «Вы богаты деньгами, а те чистотою жизни и дерзновением к Богу. Итак, дайте им от ваших имений, которых у вас обилие, а они не имеют, чтобы самим получить от них взамен дерзновение к Богу, в котором они богаты, а вы ощущаете недостаток». Видишь ли теперь, как он неприметным образом убеждает (коринфян) подавать и сверх силы, и от недостатка? «Если хочешь, – говорит он, – получить только от избытка, то и подавай от избытка. Если же хочешь все приобрести, то подавай и от недостатка, и сверх силы». Впрочем, не говорит этого явно, а предоставляет слушателям дойти до этого собственным заключением. Сам же продолжает пока предположенное и сообразное с его целью увещание, присовокупляя, что, по-видимому, и следовало сказать: «чтобы была равномерность» («яко да будет равенство в нынешнее время»). Как же будет это равенство? Так, что «мы и они будем взаимно уделять друг другу избытки, и восполнять недостатки». Но какое тут равенство – за плотское платить духовным? Ведь последнее много превосходит первое. Почему же называет это равенством? Он назвал это равенством только в отношении или к избытку и лишению, или к настоящей жизни, почему, и сказав: «равенство», присовокупил: «в нынешнее время». А сказал это для того, чтоб низложить гордость богатых и показать, что, по отшествии отсюда, жившие духовно будут иметь более преимущества. В настоящей жизни все мы во многом равночестны; но тогда произойдет большое разделение, окажутся величайшие преимущества, потому что праведные воссияют светлее солнца. Потом, так как он показал, что (коринфяне) не только дают, но и сами взаимно получают еще большее, то хочет и другим образом возбудить их усердие, показывая именно, что если они не уделят своего другим, не больше будут иметь у себя, хотя бы и все забрали; и приводит в пример древнее сказание: «как написано: кто собрал много, не имел лишнего и кто мало, не имел недостатка» («яко же есть писано: иже многое, не преумножил есть, и иже малое, не умалил») (2Кор.8:15; Исх.16:18). Так было при собирании манны: одни собирали больше, другие меньше, но те и другие находили у себя по равной мере; этим Бог наказывал за ненасытность. (Апостол) указал на это для того, чтобы и устрашить (коринфян) древним событием, и убедить никогда не желать большего, равно как не скорбеть, если имеют мало. И не только было так с манною, но то же самое, как можно видеть, бывает и ныне в житейских делах.

Все мы одинаково наполняем желудок, живем одно определенное время, и все облечены в одинаковое тело; поэтому ни у богатого ничего не прибудет от избытка, ни у бедного не убудет от нищеты. Для чего же ты трепещешь нищеты? Для чего гонишься за богатством? «Боюсь, – говоришь ты, – чтоб не заставила нужда идти к чужим дверям и просить у ближнего». Я часто слышу, что многие даже молятся об этом и говорят: «Не попусти мне когда-нибудь нуждаться в помощи человеческой». Слыша это, я очень смеюсь, потому что такой страх приличен только детям. В самом деле, ежедневно и во всем, так сказать, мы нуждаемся в помощи друг друга. А потому такие слова свойственны только нерассудительному и надменному человеку, который не знает хорошо положения дела. Разве не видишь, что мы все имеем нужду друг в друге? Воин – в ремесленнике, ремесленник – в купце, купец – в земледельце, раб – в свободном господине, господин – в рабе, бедный – в богатом, богатый – в бедном, ничего не зарабатывающий – в подающем милостыню, подающий – в принимающем, – ведь и принимающий милостыню удовлетворяет величайшей нужде, высшей всех нужд. Если бы не было нищих, то многое бы утратилось для нашего спасения, потому что нам некуда было бы сбывать свое имущество. Таким образом, и нищий, который, по-видимому, всех бесполезнее, оказывается всех полезнее. Если же для тебя стыдно иметь нужду в другом, то тебе остается только умереть, потому что кто стыдится этого, тому нельзя и жить. «Но я не могу, – говоришь, – вынести гордого взгляда». Для чего ты, обвиняя другого в гордости, себя самого стыдишь таким же обвинением? Ведь и то гордость, если не терпишь надменности гордого человека. Зачем же ты боишься, трепещешь того, что не стоит никакого внимания, и из-за этого ужасаешься и нищеты? Как бы ты ни был богат, все будешь нуждаться во множестве людей, худших тебя; чем более ты богатеешь, тем более подвергаешь себя этой беде.

3. Итак, ты сам не знаешь, о чем молишься, когда просишь богатства для того, чтобы ни в ком не иметь нужды. Ты поступаешь подобно тому, как если бы кто, уходя в море, где нужны и пловцы, и корабль, и многое снаряжение, стал бы молиться о том, чтобы ему ни в ком не иметь нужды. А если ты действительно желаешь не очень нуждаться в других, то проси себе нищеты. Будучи нищим, если у кого и попросишь, то только хлеба или одежды. А сделавшись богатым, будешь нуждаться и в селах, и в домах, и в оброках, и в достоинстве, и в безопасности, и во славе; тебе понадобятся и начальники, и не только они, но и подчиненные им жители городов и сел, купцы и мелкие продавцы. Видите ли, что такие речи крайне неразумны? Во всяком случае, сколько бы тебе ни казалось страшным иметь в ком-либо нужду, всецело избавиться от этого никак не возможно. А если хочешь избежать шумной толпы – что позволительно – то беги в спокойную пристань нищеты, отрешись от множества житейских дел, и не почитай стыдом иметь нужду в другом. Так устроил Бог по неизглаголанной премудрости Своей! В самом деле, если мы нуждаемся друг в друге, самая необходимость во взаимной помощи не соединяет ли нас узами дружбы? А если бы мы сами могли удовлетворять своим нуждам, то не сделались ли бы неукротимыми зверями? Потому Бог силою и необходимостью покорил нас друг другу, и мы ежедневно сталкивается друг с другом. А если бы Он снял эту узду, кто бы стал искать дружбы ближнего?

Итак, не будем почитать этого постыдным, не станем молиться и говорить: не дай нам иметь нужду в помощи другого; напротив будем молиться, говоря так: «Не попусти, чтобы во время нужды нашей отказали нам могущие подать помощь». Не нуждаться в помощи другого, а похищать принадлежащее другому – тяжело. Между тем об этом мы никогда не молимся и не говорим: «Не попусти мне пожелать чужого». Напротив, нуждаться в другом кажется для вас ужасным. Павел много раз бывал в нужде, и не стыдился, а напротив – даже радовался и хвалил оказывавших ему услуги, говоря: «и раз и два присылали мне на нужду» («яко и единою, и дващи в требование мое посыласте») (Фил.4:16); и еще: «Другим церквам я причинял издержки, получая от них содержание для служения вам» («от иных церквей уях, приим оброк к вашему служению») (2Кор.11:8). Итак, стыдиться этого свойственно не разумно-свободной, но изнеженной, испорченной и несмысленной душе. Да и Богу так угодно, чтобы мы имели нужду один в другом.

Итак, не мудрствуй чрез меру. Ты говоришь: «Не могу переносить многократно умоляемого и непреклонного человека». Но как же Бог (переносит) тебя, – которого Он многократно просил и не был услышан, хотя просил о том, что для тебя же полезно? «И как бы Сам Бог увещевает через нас, – говорит (апостол), – от имени Христова просим: примиритесь с Богом» (2Кор.5:20). Ты говоришь: «Я – раб Его». Что ж из того? Если ты – раб Его – упиваешься, а Он – Владыка твой – алчет, и не имеет необходимой для Себя пищи, то защитит ли тебя имя раба? Напротив, оно еще более обременит тебя – когда ты живешь в трехэтажных палатах, а Он не имеет и необходимого крова; когда ты почиваешь на мягком ложе, а Он не имеет возглавия. Ты говоришь: «Я подал». Но не должно прекращать подаяний. Тогда только ты можешь иметь извинение, когда сам не имеешь, когда сам ничем не обладаешь. Доколе же у тебя что-нибудь есть, то хотя бы ты подал и тысяче нищих, но пока есть другие алчущие, тебе нет извинения. Если же ты еще запираешь пшеницу, возвышаешь на нее цену, и измышляешь новые неслыханные способы к получению прибыли, то какую будешь иметь надежду на спасение? Тебе заповедано даром давать алчущему, а ты не хочешь дать и за умеренную цену. Христос истощил для тебя славу Свою, а ты не уделяешь Ему и куска хлеба. Пес у тебя объедается, а Христос изнемогает от голода; раб твой от пресыщения расседается, а твой и его Владыка не имеет нужной пищи. Где так поступают друзья? «Примиритесь с Богом», – потому что это дело врагов и самых злых неприятелей. Итак, постыдимся ради тех благодеяний, которые мы получили и еще имеем получить. И если придет к нам нищий просить милостыни, примем его со всем благорасположением, утешим, ободрим словом, чтобы и самим получить то же от Бога и от людей.

«Итак во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними» («Елика бо аще хощете, да творят вам..., и вы творите им») (Мф.7:12). Этот закон не имеет в себе ничего тяжкого и неудобоносимого. Чего хочешь себе, говорит, то и делай. Воздаяние равное. Не сказано – «Не делайте того другим, чего не хотите себе», но предписывается гораздо больше; то удерживало бы только от зла, а это требует делать добро; в последнем заключается и первое. И не сказано – «Так и вы желайте», но – «творите им». Какая же польза? – «В этом закон и пророки». Хочешь получить прощение? Прощай и ты. Не хочешь слышать худого? И не говори худого. Желаешь, чтоб тебя хвалили? Сам хвали (других). Хочешь, чтоб у тебя не похищали? Сам не похищай. Видишь ли, как он доказал, что добро свойственно нам по природе, и что мы не имеем нужды ни во внешних законах, ни в наставниках? Тем уже самым, что желаем или не желаем себе чего-нибудь от ближнего, мы налагаем на себя закон. Таким образом, если себе не желаешь, а другому делаешь, или себе желаешь, другому же не делаешь, то сам на себя произносишь суд, и ничем уже не можешь оправдаться, будто бы не знаешь и не понимаешь, что должно делать. Итак, молю вас, восстановите сами в себе этот закон, и читайте эти ясные и краткие начертания; будем для ближних такими, какими желаем иметь их для себя, чтобы насладиться нам и в настоящей жизни спокойствием, и достигнув будущих благ, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Беседа 18

2Кор.8:16. Благодарение Богу, вложившему в сердце Титово такое усердие к вам.

Кто разумеется под братом, «егоже похвала во Евангелии». – Похвала Павлу. – Почему Моисей принял совет своего тестя.

1. Опять (апостол) хвалит Тита. Так как он говорил о милостыне, то хочет теперь сказать и о тех, которые примут от коринфян подаяния, и отнесут их. Это нужно было для умножения сбора и для возбуждения большей готовности в подававших. Тот, кто уверен в честности служащего, и не относится с подозрением к принимающим, подает с большей щедростью. Слушай же, как он и здесь, чтобы достигнуть этого, хвалит отправляемых с милостынею, в числе которых Тит был первым. Он говорит: «Благодарение Богу, вложившему в сердце Титово такое усердие к вам». Что значит – «такое»? «Такое же, какое он имел о фессалоникийцах, или какое имею я». И заметь мудрость его. Показав, что это есть дело Божие, он приносит благодарение давшему, чтобы и тем возбудить (коринфян). «Если Бог воздвиг и послал его к вам, то сам Он и просит чрез него. Итак, не почитайте случившегося делом человеческим». Но откуда видно, что сам Бог его наставил? «Ибо, хотя и я просил его, впрочем он, будучи очень усерден, пошел к вам добровольно» («Яко моление убо прият. Тщаливейший же сый, своею волею изыде») (2Кор.8:17). Смотри, как показывает, что (Тит) исполняет свое дело, и не требует побуждений от других. Воздав благодарение Богу, (апостол) однако не приписывает всего Богу, а говорит, что (Тит) и сам по доброй воле вызвался на дело, чтобы и этим опять внушить им большую любовь к нему. «...он, будучи очень усерден, пошел к вам добровольно», т. е. «восхитил себе дело, поспешил к сокровищу, вменил в собственную свою пользу служить вам, и так сильно любит вас, что не имел даже и нужды в увещаниях с моей стороны. Хотя я и просил его, но не этим он был возбужден, а собственным произволением и благодатью Божией». «С ним послали мы также брата, во всех церквах похваляемого за благовествование» («Послахом же с ним и брата, его же похвала во евангелии по всем церквам») (2Кор.8:18).

Кто же этот брат? Одни разумеют Луку, по причине евангельской истории, им написанной, другие Варнаву, так как (апостол) и устную проповедь называл евангелием. Почему же он не называет их имен, тогда как Тита и по имени называет, и упоминает о содействии его в проповедании Евангелия – он столько был полезен, что в его отсутствие Павел не мог совершить ничего великого и важного: «я не имел покоя духу моему, – говорит он, – потому что не нашел там брата моего Тита» (2Кор.2:13), и говорит о любви его к ним: «и сердце его весьма расположено к вам» (2Кор.7:15), и о ревности его в собирании милостыни: «пошел к вам добровольно»; а этих, напротив, не хвалит подобным образом и даже имен их не упоминает? Что сказать на это? Может быть, они неизвестны были (коринфянам), поэтому и не распространяется в похвалах им, так как добродетелей их (коринфяне) еще не изведали, но говорит об них, сколько нужно было, чтобы внушить о них доброе мнение и удалить подозрение. Однако посмотрим, за что он хвалит и этого самого брата. Итак, за что же хвалит? Во-первых, за проповедь и за то, что не только проповедовал, но даже проповедовал как должно и с надлежащим тщанием. Не сказал, что проповедующего и благовествующего, но – «похваляемого за благовествование». И чтобы не подумали, что льстит ему, приводит в свидетели не одного, не двух, не трех человек, но все церкви, говоря: «по всем церквам». Потом обращает ему в честь суд рукоположивших его, – что также немаловажно. Потому-то вслед за словами: «во всех церквах похваляемого за благовествование», присовокупил: «не только же» (2Кор.8:18). Что значит – «не только же»? Он достоин уважения не только потому, что за проповедь все одобряют его и хвалят, но и потому, что он «избран... от церквей сопутствовать нам» («освящен от церквей с нами»).

Отсюда догадываюсь, что (апостол) разумеет Варнаву. Далее означает великое достоинство его, указывая, для чего он рукоположен: «сопутствовать нам для сего благотворения, которому мы служим» («с нами ходити, со благодатию сею служимою нами»). Видишь ли, сколько похвал приписывает ему? Он прославился проповедью Евангелия, и свидетельство об этом имел от всех церквей. «Освящен с нами», – то есть на то же служение, на какое и Павел, и везде был ему общником – и в искушениях, и в бедах, как это показывает слово – «сопутствовать». Но что значат слова: «для сего благотворения, которому мы служим» («со благодатию сею служимою нами»)? То, что он избран возвещать слово и проповедовать евангелие или служить при собирании милостыни; вернее же, как мне кажется, (апостол) указывает на то и другое вместе. Потом присовокупляет: «во славу Самого Господа и в соответствие вашему усердию» («к самого Господа славе и усердию вашему») (2Кор.8:19). Смысл этих слов следующий: «Мы упросили, – говорит он, – чтобы его избрали вместе с нами, и поручили ему должность эконома священных имуществ и диакона, – эта должность была не маловажна: "выберите, – сказано, – из среды себя семь человек изведанных» («усмотрите... бо мужи от вас свидетельствовани седмь») (Деян.6:3), – и он избран был церквами по согласию всего народа». Что же значат слова: «к самого Господа славе и усердию вашему»? То, «чтобы и Бог прославлялся, и вы стали усерднее к подаянию, когда принимающие эти подаяния будут люди испытанные, так что на них никто не может иметь никакого, даже ложного, подозрения».

2. «Для того мы и приискали таких мужей, и, чтобы отдалить и такое подозрение, не одному вверили все, но послали Тита и другого с ним». Затем, изъясняя те же самые слова: «к самого Господа славе и усердию вашему», присовокупляет: «остерегаясь, чтобы нам не подвергнуться от кого нареканию при таком обилии приношений, вверяемых нашему служению» («блюдущеся того, да не кто нас поречет в обилии сем служимем нами») (2Кор.8:20). Какой же смысл этих слов? Достойный добродетели Павловой, и вместе показывающий великое его попечение и снисхождение. «Чтобы, – говорит он, – не стал кто-нибудь подозревать нас, и не возъимел хотя малейшего повода укорять нас, будто бы мы присваиваем что-либо себе из вручаемых нам подаяний, послали мы этих (мужей), и не одного только, но двоих и троих». Видишь ли, как освобождает их от всякого подозрения? (Освобождает) не только тем, что они проповедники Евангелия, избраны церквами, но и тем, что они мужи испытанной честности, и за эту самую честность избраны, чтобы не было места подозрению. И не сказал – «чтобы вы не стали укорять», но – "да не кто другой». Хотя он сделал это ради них, на что и намекнул словами: «самого Господа славе и усердию вашему», однако не хочет уязвить их, и говорит иначе: «остерегаясьтого сделать». И даже этим не довольствуется; но, желая успокоить их еще более, говорит далее: «при таком обилии приношений, вверяемых нашему служению» («в обилии сем служимем нами»), – и таким образом тяжкое для слуха их смягчает похвалою. И чтобы они не оскорбились и не стали говорить: «Итак, ты подозреваешь нас, и мы так несчастны, что не заслуживаем твоего доверия», он, предупреждая их, говорит: «Много денег вами переслано, и самое обилие», т. е. «Большое количество милостыни может возбудить в злых людях подозрение, если не примем предосторожности». «Ибо мы стараемся о добром не только пред Господом, но и пред людьми» («Промышляюще добрая не токмо пред Богом, но и пред человеки») (2Кор.8:21).

Что может сравниться с Павлом? Он не сказал: «Пусть будет несчастным и пусть погибнет тот, кто станет подозревать в чем-либо подобном; доколе не обличает меня совесть, мне нет дела до подозревающих». Напротив, чем они были слабее, тем более снисходил к ним. Не негодовать нужно на больного, но помогать ему. Между тем, от какого греха мы столько далеки, сколько он далек от таковых подозрений? Если бы кто был подобен даже демону, и тот не мог бы подозревать блаженного (апостола) в этом служении. И все же, как ни далек он был от худых подозрений, он все делает и устраивает так, чтобы не оставить и малейшей тени для тех, которые захотели бы хотя сколько-нибудь подозревать его в худом. Он избегает не только обвинения, но и худого мнения, малейшей укоризны и простого подозрения. «Мы послали с ними и брата нашего» (2Кор.8:22). Вот и еще одного присовокупляет, – и этого с похвалою и с одобрением, как своим собственным, так и многих других свидетелей: «которого усердие много раз испытали, – говорит, – во многом и который ныне еще усерднее по великой уверенности в вас». Похвалив его за собственные его заслуги, хвалит и за любовь к ним, – и что сказал о Тите, что он «будучи очень усерден, пошел к вам добровольно», – то же говорит и об этом: «который ныне еще усерднее», т. е. после того, как (Павел) посеял в них семена любви к коринфянам. Потом, показав их добродетели, располагает и коринфян в их пользу, говоря: «Что касается до Тита, это – мой товарищ и сотрудник у вас» (2Кор.8:23).

Что значит: «Что касается до Тита»? «Если, – говорит, – нужно сказать что-нибудь о Тите, то скажу, что он «товарищ мой, и сотрудник у вас». Или это разумеет (Павел), или то, что «если вы сделаете что для Тита, сделаете это не для обыкновенного человека, потому что он «товарищ мой». И, по-видимому, похваляя его этим, хвалит вместе и их, показывая в них такое к себе расположение, что они почитают достаточным основанием уважать человека, как скоро известно, что он Павлов общник. Не довольствуясь, однако, этим, (апостол) присовокупляет еще: «и сотрудник у вас» («и к вам споспешник»). Не просто споспешник, но в делах, касающихся до вас: в вашем преуспеянии, совершенствовании, в любви и тщании о вас. А это более всего могло привлечь их к нему. «А что до братьев наших» («Аще ли братия наша»). «Если, – говорит, – желаете знать что-либо и о других, то и они имеют величайшие права на ваше расположение, потому что и они «братья наши и посланники церквей», т. е. от церквей посланы». Затем, что всего важнее, они «слава Христова», потому что к Нему относится все, что с ними ни делается. «Итак, хотите ли принять их как братьев, или как посланников церквей, или как делающих все для славы Христовой, – во всяком случае имеете много побуждений оказать им свое расположение. Если о Тите могу сказать, что он общник мой и любит вас, то и об этих (скажу), что они братья, посланники церквей, слава Христова».

3. Видишь ли, как и отсюда ясно, что эти последние не были известны (коринфянам)? Иначе он и их похвалил бы за то же, за что хвалил Тита, т. е. за любовь к ним. Но так как они еще были незнакомы им, то и говорит: примите их как братьев, как посланников церквей, как делающих все для славы Христовой. Потому присовокупляет: «Перед лицем церквей дайте им доказательство любви вашей и того, что мы справедливо хвалимся вами» («показание убо любве вашея и нашего хваления о вас, к ним покажите, в лице церквей») (2Кор.8:24). «Теперь покажите, – говорит, – как вы нас любите, и что мы не тщетно и не напрасно хвалимся вами. А докажете это, если окажете им свою любовь». Потом придает слову своему особенную силу, говоря: «в лице церквей», т. е. для славы и чести церквей. «Если, – говорит, – почтите их, то почтите пославшие церкви. Не к ним только относится ваша честь, но и к пославшим, которые их избрали, а еще прежде – к славе Божией, потому что, когда воздаем честь служителям (Божиим), чрез них воздается похвала самому (Богу)». Ко всем церквам, – немаловажно и это, потому что велика сила собора, или церквей. Посмотри, какую великую силу имел собор. Молитва церкви освободила Петра от уз, отверзла уста Павлу. Приговор их важен – возводит на духовные степени приступающих к ним. Вот почему и готовящийся рукополагать испрашивает при этом и их молитв, и они подают свой голос и возглашают известное освященным, а неосвященным не все можно открывать. Но есть случаи, в которых священник не отличается от подначального, например, когда должно причащаться страшных Таин. Мы все одинаково удостаиваемся их; не так, как в ветхом завете, где иное вкушал священник, иное народ, и где не позволено было народу приобщиться того, чего приобщался священник. Ныне не так; но всем предлагается одно тело и одна чаша. И в молитвах, как всякий может видеть, много содействует народ. Так, напр., о бесноватых и о кающихся совершаются общие молитвы священником и народом, и все читают одну молитву – молитву, исполненную милосердия.

Равным образом, когда изгоняем из священной ограды недостойных участвовать в святой трапезе, нужна бывает другая молитва, – и мы все вместе повергаемся на землю, и все вместе встаем. Когда опять наступает время преподания и взаимного принятия мира, все равно друг друга лобзаем. При самом также совершении страшных Таин священник молится за народ, а народ молится за священника, потому что слова: «со духом твоим» означают не что иное, как именно это. И молитвы благодарения также общие, потому что не один священник приносит благодарение, но и весь народ. Получив сперва ответ от народа, и потом согласие, что достойно и праведно совершаемое, начинает священник благодарение. И что удивительного, если вместе со священником взывает и народ, когда он возносит эти священные песни совокупно с самими херувимами и горними силами? Все же это сказано мною для того, чтобы каждый и из подначальных трезвился, чтобы мы знали, что все мы едино тело, и столько же различаемся один от другого, сколько член от члена; и чтобы мы не все возлагали на одних священников, но и сами пеклись обо всей церкви, как о теле, всем нам общем. Это послужит и к большему утверждению, и нас побудит к большему преуспеянию (в добродетели).

Послушай, как иногда и апостолы привлекали к участию в своих решениях подчиненных. Так, когда они поставляли семь диаконов, то сообщили об этом прежде народу. Когда Петр избирал Матфея, то предложил о том всем тогда с ним бывшим – и мужам, и женам. И это потому, что здесь (в церкви) нет ни высокомерия начальствующих, ни раболепства подчиненных, а есть власть духовная, которая находит для себя более всего приобретение в том, чтобы принимать больше трудов и заботы о вас, а не в том, чтобы искать больших почестей. В церкви должно жить, как в одном доме; как составляющие одно тело, – все должны быть расположены друг к другу, поскольку и крещение одно, и трапеза одна, и источник один, и творение одно, и Отец один. Итак, для чего же разделяемся, когда столько связей, нас соединяющих? Для чего разрываемся? Вот и опять принуждены мы оплакивать то, о чем многократно я плакал. Слез достойно настоящее наше состояние. Так далеко мы отторглись друг от друга, между тем как надлежало бы изображать собою союз одного тела. Тогда бы и меньший мог приносить пользу большему. В самом деле, если Моисей от тестя своего узнал нечто полезное, чего сам не знал, то тем более было бы так в церкви. И что была за причина, по которой духовный человек не знал того, что знал неверный? Та, чтобы все тогда бывшие вразумились, что (Моисей) – человек и имеет нужду в Божием содействии, хотя и море разделил, хотя и камень рассек, и что действия эти совершены не человеческою, но Божиею силою. И ныне, если один не говорит полезного, пусть другой встает и говорит.

Хотя бы он был и меньший, но если предлагает что-нибудь полезное – предпочти его мнение; хотя бы он был даже последний – не оставь без внимания. Никто ведь из них не отстоит так от ближнего, как от Моисея отстоял тесть его, а между тем Моисей не только удостоил выслушать, но и принял совет его, последовал ему, вписал его в книги, не устыдился даже передать его истории, в низложение гордости многих. Таким образом, как бы на столпе начертавши все это, он оставил потомству, так как знал, что история эта для многих будет полезна. Не будем же презирать тех, кто дает нам полезные советы, хотя бы они были из подчиненных, хотя бы из людей низких. Не будем непременно почитать достойным предпочтения то, что предлагаем сами, но то, что окажется полезным, это пусть и одобряется всеми. Многие, при слабом зрении, распознают иное лучше имеющих острое зрение, потому что тщательно и внимательно рассматривают. Не говори: «Для чего призываешь меня на совет, если не слушаешь, что я говорю?» Такие замечания приличны не советнику, а властолюбивому человеку. Советник властен только предлагать свое мнение. Если же будет дан другой совет, более полезный, а он станет требовать, чтобы сделали так, как ему хотелось, то он уже не советник, а, как я сказал, властолюбец. Не будем так делать; но, очистивши душу от всякой гордости и тщеславия, будем искать не того, чтобы только наши мнения были уважаемы, но чтобы всегда предпочитаем был полезный совет, хотя бы он дан был и не нами. Хотя и не сами найдем полезное, немало, однако ж, получим пользы, если примем придуманное другими, – и от Бога получим великую награду, и удостоимся тем большей славы, потому что как сказавший полезное называется мудрым, так и мы, принявшие слова его, заслужим похвалу за благоразумие и благомыслие. Так (созидаются) дома и города; так созидаясь, и Церковь получит большее приращение; так и мы, устроив наилучшим образом настоящую жизнь, сподобимся будущих благ, которые да получим все мы благодатью и человеколюбием (Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, держава и честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь).

Беседа 19

2Кор.9:1. Для меня впрочем излишне писать вам о вспоможении святым.

О щедрой милостыне.

1. Так много сказав об этой (службе), теперь говорит: «излишне писать вам» («лишше ми есть писати вам»). И не в том только открывается его мудрость, что, сказавши уже многое, говорит – «излишне писать вам», но и в том еще, что опять говорит о ней же. То, что пред этим только что было им сказано, он говорил о тех, которые приняли собранные деньги, чтобы они пользовались большим уважением; а что раньше еще этого говорил о македонянах, что «глубокая нищета их преизбыточествует в богатстве их радушия» («во глубине нищета их избыточествова в богатство простоты их»), и все прочее, было говорено о человеколюбии и милостыне. И все-таки, несмотря на то, что и прежде сказал уже много, он опять намерен рассуждать о том же предмете, и говорит: «излишне писать вам». А делает это для того, чтобы более привлечь их. Ведь человеку, о котором идет такая слава, что для него не нужны советы, стыдно показать себя ниже доброго о себе мнения и потерять его. Так поступает он большею частью и при обличениях, употребляя оборот речи, называемый умалчиванием (παράλειψις), потому что он имеет большую силу. Так, например, судья, когда видит великодушие обвинителя, уже не подозревает его, рассуждая: «Если этот человек не говорит многого такого, что мог бы сказать, то будет ли он вымышлять то, чего не было?» И тем (обвинитель) заставляет судью предполагать в деле нечто большее того, что им самим сказано, а себе приобретает имя честного человека. Так поступает (и апостол), когда он дает советы, или хвалит кого. Сказал: «излишне писать вам»; но смотри, как дает советы: «ибо я знаю усердие ваше и хвалюсь вами перед Македонянами» («вем бо усердие ваше, имже о вас хвалюся Македонянам») (2Кор.9:2). Много значит и то, что сам знает; но гораздо важнее, что сообщает о том другим. Это имеет особенную силу, потому что они не захотели бы остаться посрамленными пред таким числом людей.

Видишь ли мудрость его совета? Он убеждал их примером других, т. е., македонян: «Уведомляем вас, братия, о благодати Божией, данной церквам Македонским» («сказую вам благодать Божию... в Церквах Македонских») (2Кор.8:1); убеждал собственным их примером: «вам, которые не только начали делать сие, но и желали того еще с прошедшего года» («иже не точию еже творити, но и еже хотети прежде начасте от прешедшаго лета») (2Кор.8:10); убеждал примером самого Господа: «вы знаете благодать Господа нашего Иисуса Христа, что Он, будучи богат, обнищал ради вас» («весте благодать Господа нашего, яко вас ради обнища богат сый» (2Кор.8:9). Потом опять прибегает к сильнейшему способу убеждения – к примеру других, потому что люди склонны к соревнованию. Пример Господа и обещанные награды более бы должны были подействовать на них; но так как они были еще немощны, привлекает их примером подобных им, потому что ничто так сильно не действует, как соревнование. И смотри, в каком новом виде предлагает им то же самое увещание. Не сказал: «подражайте им»; но что? «Ревность ваша поощрила многих» («Яже от вас ревность раздражи множайших») (2Кор.9:2). Что говоришь? Недавно сам сказал (о македонянах): «добровольно со многим молением моля нас». Как же теперь говоришь: «ваша (коринфян) ревность» («яже от вас ревность»)? «Да, – отвечает (апостол), – мы не советовали им, не убеждали их, а только вас хвалили и вами хвалились, – и этого довольно было к их убеждению».

Видишь ли, как он возбуждает их взаимным друг друга примером: коринфян – примером македонян, а македонян – примером коринфян, и это соревнование еще более усиливает присоединенною к тому великою похвалою? А чтобы не дать им повода к гордости, с особенным искусством выражается: «и ревность ваша поощрила многих» («и яже от вас ревность раздражи множайших»). Представь же, каково тем, которые были для других побудительною причиною такой щедрости, самим отстать от них в благотворительности! Вот почему не сказал: «подражайте им» – потому что не возбудил бы этими словами такого соревнования; а как сказал? «Они вам подражали; вы, учители, не окажитесь хуже учеников». И смотри, как для большего возбуждения и воспламенения их показывает вид, что вступается за них, и защищает их дело, как будто идет о том спор и состязание. Как выше он говорил: «они весьма убедительно просили нас принять дар и участие их в служении святым... поэтому мы просили Тита, чтобы он, как начал, так и окончил у вас и это доброе дело» («яко доброхотни, со многим молением» приступили к нам, «во еже умолити нам Тита, да якоже прежде начат, такожде и скончает... благодать сию») (2Кор.8:4, 6), так и здесь говорит: «Братьев же послал я для того, чтобы похвала моя о вас не оказалась тщетною в сем случае» («послах братию, да не испразднится похваление наше») (2Кор.9:3).

Видишь ли, в каком он беспокойстве и страхе? Чтобы все, что он сказал, не показалось сказанным только для убеждения, а не потому, что и на деле так было, говорит: «послал братьев» – «я столько забочусь о вас, «чтобы похвала моя о вас не оказалась тщетною». По-видимому, наибольшее участие принимает он в коринфянах, хотя и обо всех равно печется. А смысл слов его такой: «Весьма много хвалюсь вами, всем говорю о вас с восхищением, хвалился и македонянам. Поэтому, если вы окажетесь ниже похвалы, стыд будет общий». Но выражается об этом осторожно, именно присовокупил: «в сем случае» («в части сей»), а не во всем. «Чтобы вы, как я говорил, были приготовлены» («Да, якоже глаголах, приготовани будете»). Говорил о них (македонянам) не то, что они будут готовы, но что у них все уже приготовлено, и нет ни в чем недостатка. «Потому, – говорит, – желаю, чтобы вы показали это на самом деле». Потом еще более обнаруживает свое беспокойство, говоря: «чтобы, когда придут со мною Македоняне и найдут вас неготовыми, не остались в стыде мы, – не говорю «вы», – похвалившись с такою уверенностью» («да не како, аще приидут со мною Македоняне... постыдимся мы, да не глаголем вы, в части сей похваления») (2Кор.9:4).

2. Больше будет стыда, когда будешь иметь многих зрителей, и притом слышавших о деле. И не сказал: «веду с собою македонян», или: «македоняне идут со мною», – чтобы не подумали, что делает это намеренно; а как сказал? «Чтобы, если[6] придут со мною Македоняне» («Да не како, аще приидут со мною Македоняне»). Может случиться, что они придут. Таким образом (апостол) отдалил от себя и подозрение. А если бы сказал иначе, то, может быть, довел бы их и до ожесточения. Смотри, как действует на них не духовными только, но и человеческими (побуждениями). «Если вы, – говорит, – мало смотрите на меня, в твердой надежде, что прощу вас, то подумайте о македонянах – «чтобы, когда придут со мною Македоняне и найдут вас неготовыми» («да не како, аще приидут, и обрящут вас»). Не сказал: «не желающими», но – «неготовыми», т. е., не все еще исполнившими. «Если же и поздно подать уже стыдно, то подумайте, какой стыд вовсе не подать милостыни, или подать меньше надлежащего».

Далее, кратко и вместе с силою, указывает и последствия, имеющие произойти отсюда, говоря так: «чтобы... не остались в стыде мы, – не говорю «вы"" («постыдимся мы, да не глаголем, вы»). И словами: «похвалившись с такою уверенностью» («в сей части похваления») опять смягчает речь свою, – не для того, впрочем, чтобы сделать их беспечными, но чтобы показать, что прославившиеся другими (добродетелями) должны отличиться и этой. «Посему я почел за нужное упросить братьев, чтобы они наперед пошли к вам и предварительно озаботились, дабы возвещенное уже благословение ваше было готово, как благословение, а не как побор» («Потребно убо умыслих предпослати братию, да... предуготовят благословение ваше сие готово быти, тако якоже благословение, а не яко лихоимство») (2Кор.9:5). Опять говорит о том же в других словах. И чтобы не показалось, что говорит так без особенного намерения, объясняет, что не по другой причине идут братия, а единственно по той, чтобы (коринфянам) не остаться в стыде. Видишь ли, что слова: «Для меня... излишне писать вам» были началом к увещанию?

Видишь ли, сколько рассуждает он об этом служении? Кроме того, можно сказать и то, что, дабы не подумали, будто (апостол) противоречит сам себе, когда, сказав – «излишне», рассуждает о том же предмете, он сверх того, что говорил о скорости, щедрости и радушии при подаянии милостыни, и этим оборотом речи достигает той же цели. Он требует этих трех качеств, и поставил их главными в самом начале. Так, когда он говорит: «они среди великого испытания скорбями преизобилуют радостью; и глубокая нищета их преизбыточествует в богатстве их радушия» («во мнозем искушении скорби избыток радости их, и яже во глубине нищета избыточествова в богатство простоты их») (2Кор.8:2), выражает не другое что, как то, что (македоняне) сделали великие приношения, и сделали с радостью и поспешностью, что они не скорбели, не только подав много, но и находясь в искушениях, а это тяжелее, нежели подавать милостыню. Равным образом и выражение: «они отдали самих себя... нам» («себе вдаша нам») (2Кор.8:5) показывает и их радушие, и твердую их веру. Опять и здесь имеет ту же цель. Так как щедрость и радушие бывают между собою противоположны и иной, подав много, часто скорбит о том, а иной, чтобы не скорбеть, подает менее, то смотри, как (апостол) заботится и о том и о другом со свойственною мудростью. Не сказал: «лучше давать немного, но охотно, нежели по принуждению», так как он хотел, чтобы они подавали и много и с охотою. А как же (сказал)? «Дабы возвещенное уже благословение ваше было готово, как благословение, а не как побор» («Да предуготовят благословение ваше готово быти якоже благословение, не яко лихоимство»). Сперва начинает с приятнейшего и легчайшего – подавать непринужденно, так как «(подаяние), – говорит, – есть «благословение».

Видишь, как в самом увещании показывает тотчас и плод, приносимый (подаянием), т. е., что подающие исполняются благословения. Самым этим словом он уже привлекал их к радушию, потому что никто не дает благословения с огорчением. Впрочем, и этим он не ограничился, а присовокупил: «не как побор». «Не думайте, – говорит, – чтобы мы из корыстолюбия брали у вас милостыню, напротив, желаем быть для вас источниками благословения. Корыстолюбие свойственно тем, которые подают принужденно, так что, кто принужденно подает милостыню, тот подает скупо». От этой мысли далее опять переходит к прежней, т. е., к тому, чтобы подавали щедро. «Се же глаголю», т. е., «при этом скажу и то». Что же? «Кто сеет скупо, тот скупо и пожнет; а кто сеет щедро, тот щедро и пожнет» («Сеяй скудостию, скудостию и пожнет; а сеяй о благословении, о благословении и пожнет»)[7] (2Кор.9:6). Не сказал – «скупо», но употребил благороднейшее наименование бережливого (φειδωλού); и самое действие назвал сеянием, чтобы ты тотчас вспомнил о воздаянии, представил себе жатву, и понял, что (подавая другим) более получаешь сам, нежели даешь. Потому не сказал – «дающий», но – «сеющий». Не сказал также – «если вы сеете», но употребляет общее выражение. Не сказал опять – «щедро», но, что гораздо важнее – «о благословении». И снова возвращается к прежнему приятному способу подаяния: "Каждый уделяй по расположению сердца» («кийждо якоже изволение имать сердцем») (2Кор.9:7), потому что получивший полную свободу делает больше принуждаемого. Потому и останавливается на этом; сказав именно – «по расположению сердца» («якоже изволение имать»), присовокупляет: «не с огорчением и не с принуждением» («не от скорби, ни от нужды»); и этим еще не ограничивается, но приводит свидетельство из Писания, говоря: «ибо доброхотно дающего любит Бог» («доброхотна бо дателя любит Бог»).

Видишь ли, сколько раз он повторяет это? «Говорю это не в виде повеления» («Не по повелению глаголю») (2Кор.8:8); «Я даю на это совет» («совет даю о сем») (2Кор.8:10); «как благословение, а не как побор» («якоже благословение, а не яко лихоимство») (2Кор.9:5); «не с огорчением и не с принуждением» («не от скорби, ни от нужды») (2Кор.9:7); «доброхотно дающего любит Бог» («доброхотна бо дателя любит Бог»). По моему мнению, доброхотным он называет здесь щедрого, хотя употребил это слово с тем, чтобы побудить (коринфян) к радушному подаянию. Так как пример македонян и все прочее достаточно было, чтобы побудить их к щедрому подаянию, то не говорит уже об этом много, а (ведет речь к тому), чтобы подавали не с принуждением. И подлинно, если милостыня есть добродетель, а всякое дело, сделанное по принуждению, теряет свою награду, то (апостол) справедливо поступает так. И он не только советует, но, что всегда делает, и молит за них (Бога), говоря: «Бог же силен обогатить вас всякою благодатью» («силен же Бог всяку благодать изобиловати в вас») (2Кор.9:8).

3. Этою молитвою удаляет от них помысел, противоборствующий щедрости, который и ныне для многих служит препятствием. Действительно, многие боятся подавать милостыню, говоря: как бы мне самому не сделаться бедным и не нуждаться в помощи других. Итак, чтобы рассеять этот страх, он присоединяет молитву, говоря: «обогатить вас всякою благодатью», – не исполнить только, но «обогатить». Что же значит: «обогатить благодатью» («благодать изобиловати»)? «Обогатить вас настолько, чтобы вы могли изобиловать при такой щедрости». «Чтобы вы, всегда и во всем имея всякое довольство, были богаты на всякое доброе дело» («Да о всем всегда всяко довольство имуще, избыточествуете во всяко дело благо»). Смотри, и в самой молитве его какая мудрость. Не богатства просит им (у Бога), и не излишества, но всякого довольства. И не это одно в нем удивительно, но то особенно, что, как не просит излишества, так равно не причиняет им и огорчения, и, снисходя к их слабости, не принуждает их подавать от недостатка; а просит довольства, и вместе показывает, что даров Божиих не должно употреблять во зло. «Чтобы вы... были богаты на всякое доброе дело» («Да избыточествуете во всяко дело благо»). «Для того, – говорит, – прошу вам довольства, чтобы вы и другим уделяли». И не сказал – «уделяйте», но – «чтобы вы... были богаты» («да избыточествуете»). В благах телесных просит для них довольства; а в благах духовных – не в одном милосердии, но и во всех прочих – просит им избытка. Таков смысл слов: «на всякое доброе дело» («во всяко дело благо»). Потом вводит советником пророка, приискав свидетельство, побуждающее их к щедрости, и говорит: «как написано: расточил, раздал нищим; правда его пребывает в век» («якоже есть писано: расточи, даде убогим; правда его пребывает во век») (2Кор.9:9; Пс.111:9). Вот что значит – «чтобы вы... были богаты» («да избыточествуете»). Слово «расточил» («расточи») не что другое означает, как щедрость в подаянии. Если поданного и нет уже более, но плоды подаяния остаются. То и удивительно, что сберегаемое гибнет, а расточаемое пребывает, и пребывает вечно. Правдою же называет здесь человеколюбие, потому что оно делает людей праведными, и, как огонь, истребляет грехи людские, когда обильно изливается.

Итак, не будем скупы; напротив, будем расточать щедрою рукою. Разве не видишь, сколько другие раздают комедиантам и распутным женщинам? Подай Христу хотя половину того, что они дают плясунам. Подай хотя столько алчущему, сколько они из тщеславия дают представляющим на зрелищах. Они множеством золота украшают тело распутных; а ты и в простую одежду не хочешь облечь плоть Христову, даже видя, что она обнажена. Есть ли для этого какое-нибудь извинение? Не стоит ли это, напротив, всякого наказания, когда иной столько дает той, которая губит его и бесславит, а ты и малейшей части не даешь тому, кто тебя спасает и прославляет? Истощая свое богатство на удовлетворение чреву, на пьянство и распутство, ты не хочешь и вспомнить о бедности. Если же нужно облегчить чью бедность, ты считаешь себя беднее всех. Когда кормишь нахлебников и льстецов, радуешься, как будто расточаешь на них из неистощимых источников; а когда увидишь бедного, тотчас нападает на тебя страх бедности. За это-то самое некогда мы осудим и сами себя и будем осуждены другими, как преуспевшими (в добродетели), так и грешниками. Скажут тебе: «Почему ты не был великодушным, где должно? Вот он, давая любодейце, не представлял таких извинений; а ты, подавая Владыке, заповедавшему «не пещись», приходишь в страх и трепет? И можешь ли быть достоин какого-нибудь извинения?» Если человек, получив благодеяние, не пренебрегает им, но воздает благодарностью, то тем более Христос. Если Он и не получив дает, то ужели не воздаст получивши?

«Почему же, – скажешь, – иные, расточивши много, не только сами не получили, но просят еще милостыни у других?» Ты указываешь на раздавших все свое имение, сам не подавши и обола. Обещай раздать все – и тогда спрашивай и о них. А доколе ты бережлив, и подаешь малость из своего имущества, к чему представляешь мне извинения и предлоги? Ведь не на самый верх нестяжания ведем мы тебя, просим только, чтобы ты отсек лишнее, и возлюбил только довольство, а довольство ограничивается самым нужным, без чего жить нельзя. Никто этого у тебя не отнимет, никто не запрещает тебе иметь дневную пищу, – пищу, говорю, а не роскошь, – одеяния, а не украшения. Вернее же сказать, если внимательно вникнем, в этом более всего и заключается роскошь. Смотри же, кого справедливее назвать роскошествующим: того ли, кто, питаясь овощами, здоров и не страдает никакой болезнью, или того, кто имеет самый богатый и роскошный стол, но страдает бесчисленными болезнями? Очевидно, что первого. Итак, не будем желать ничего излишнего, если хотим и роскошествовать и наслаждаться здоровьем, и этим ограничим довольство. И кто может быть доволен и здоров, питаясь одними бобами, пусть не ищет ничего больше. Если же кто слабее, и имеет нужду в употреблении огородных овощей, тому пусть и это не будет возбранено. Если кто еще слабее, и для него потребуется умеренное употребление мяса, мы не запрещаем ему и этого. Не для того ведь даем мы эти наставления, чтобы доводить людей до смерти, или расстраивать их здоровье, но чтобы отсечь излишество; а излишне все то, что сверх необходимости, так как если и без этого можем жить здорово и благопристойно, то без сомнения это прибавлено излишне.

4. Так будем рассуждать и об одеждах, и о столе, и о жилище, и о всем прочем; везде будем искать только нужного, а излишнее не нужно. Когда ты научишься ограничиваться довольством, тогда, если ты захочешь подражать евангельской вдовице (Лк.21:1–4), поведем тебя к высшему. Ты недостоин еще любомудрия этой жены, когда заботишься о довольстве. Она была выше и этой заботы, потому что все средства своего пропитания повергла (в сокровищницу). Итак, неужели будет останавливать тебя мысль о необходимом? Неужели не постыдишься быть ниже жены, и не только не поревнуешь ей, но и очень далеко отстанешь от нее? Она не говорила, как вы рассуждаете сами с собой: «Что будет, если, истратив все, принуждена буду просить милостыни у других?», но со всем усердием отдала, что имела. А что сказать еще о ветхозаветной (вдовице), жившей во дни пророка Илии? Ей угрожала не только бедность, но смерть, и угрожала не ей одной, но и детям. Она уже ожидала не помощи от других, но скорой смерти. Ты скажешь: «Она увидела пророка, и оттого сделалась щедрою». Но разве не видите и вы бесчисленного множества святых? И что говорю – святых? Вы видите просящим даже Владыку пророков, и не только не делаетесь человеколюбивыми, напротив, имея сокровищницы, переполненные благами, не подаете и от такого избытка. Что ты говоришь: к ней пришел пророк, и это побудило ее к такому великодушию? То и достойно особенного удивления, что она поверила, что (Илия) велик и чуден. Почему она не сказала, как естественно было бы сказать жене-язычнице и иноплеменнице: «Если бы этот человек был пророк, то не стал бы просить у меня помощи; если он друг Божий, то не оставил бы его (Бог). Пусть иудеи за грехи подверглись такому наказанию; а он почему подвергся и за что?» Но она ничего такого не подумала, а напротив, открыла ему дом свой, и еще прежде дома – сердце свое, предложила все, что имела, не вняла естественному чувству, забыла детей своих, всему предпочла странника. Подумай же теперь, какое наказание должно постигнуть нас, когда окажемся ниже и малодушнее жены-вдовицы, бедной, иноплеменницы, язычницы, матери детей, нимало не знавшей того, что мы теперь знаем. Если мы имеем только крепкое тело, то еще не значит, что мы мужественны. Только тот имеет эту доблесть, кто имеет внутреннюю крепость, хотя бы он лежал на одре. А без этой крепости, хотя бы кто телесной силой своей мог и гору сдвинуть, я никак не соглашусь назвать его мужественнее отроковицы или дряхлой старухи. Тот борется с духовными искушениями, а этот не смеет и взглянуть на них. И если желаешь увериться, что в этом именно состоит истинное мужество, можешь узнать это из приведенного примера. В самом деле, что может быть мужественнее этой женщины, которая с твердостью устояла против требований самой природы, против силы голода, против ужасов смерти, и все это преодолела? Послушай, как прославляет ее Христос: "Много, – говорит, – вдов было в Израиле во дни Илии,... и ни к одной из них не был послан пророк, а только к сей» (многи беша вдовицы во дни Илиины,... и ни ко единой послан бысть, токмо ко вдове в Сарепту Сидонскую») (Лк.4:25–26).

Скажу нечто великое и странное: эта (вдовица) оказала большее гостеприимство, нежели отец наш Авраам. Она побежала не к стаду, подобно тому (Аврааму), но с одной горстью муки превзошла всех прославившихся гостеприимством. Авраам превзошел тем, что сам вызвался на гостеприимство; а она тем, что для странника не пощадила и детей, и притом, когда ничего не ожидала себе в будущем. А мы, когда и царство готово, и геенна угрожает, и, что всего важнее, когда Бог столько для нас сделал, когда Он веселится и радуется (видя дела милосердия) – мы остаемся холодны. Не будем, молю вас, (так делать), но расточим, отдадим бедным, как должно отдать, Бог же многое и малое ценит не по мере подаваемого, а по достатку подающего. Поэтому может случиться, что, положивши сто золотых монет, ты положишь меньше того, кто положил только один маленький обол, потому что ты положил от избытка. Впрочем, делай хотя и так, и ты скоро сделаешься более щедрым. Расточай богатство, чтобы приобрести правду. Не с богатством приходит правда; хотя через него, но не с ним приобретается. Невозможно любостяжанию и правде обитать вместе; их жилища разделены. Итак, не усиливайся соединить несоединяемое, но изгони мучителя – сребролюбие, если хочешь получить царицу. Правда – царица, она изводит (людей) из рабства в свободу. Совершенно иначе действует сребролюбие. Итак, со всем тщанием будем бегать сребролюбия, а возлюбим правду, чтобы и здесь наслаждаться нам свободою, и там получить небесное царство, которого все мы да сподобимся достигнуть благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Беседа 20

2Кор.9:10. Дающий же семя сеющему и хлеб в пищу подаст обилие посеянному вами и умножит плоды правды вашей.

Не какая-нибудь нужна милостыня, а щедрая. – Сравнение милостыни с жертвой, а тех, кому она подается, с жертвенником.

1. Особенно можно подивиться мудрости Павла в том, что как убеждения заимствовал он и от духовного и от плотского, так, говоря и о воздаянии, делает то же самое, т. е., указывает на двоякие (духовные и плотские) воздаяния. Так слова: «расточил, раздал нищим; правда его пребывает в век» («расточи, даде убогим, правда его пребывает во век») указывают на воздаяние духовное; а слова: «подаст обилие посеянному вами» («да умножит семя ваше») – на воздаяние плотское. Однако на этом он не останавливается, но опять переходит к воздаяниям духовным, и всегда ставит их одни с другими попеременно. Именно слова: «умножит плоды правды вашей» («да возрастит жита правды вашея») означают воздаяние духовное. Делает же это и разнообразит речь свою для того, чтобы искоренить в них боязливые и малодушные помыслы, и чтобы различными способами и указанием на настоящий пример рассеять в них опасение бедности. В самом деле, если засевающим землю Бог подает, если питающим тело свое дает Он обильно, то тем более (Он дает) тем, которые возделывают небо и пекутся о душе своей. И Ему угодно, чтобы такие (попечения) состояли под особенным Его промыслом. Но (апостол) излагает это не в виде умозаключения, и не так, как я сказал, а в виде молитвы, причем делает ясным свое умозаключение, и возводит их к большему упованию не только указанием на повседневные примеры, но и самою этою молитвою. "Подаст, – говорит, – обилие посеянному вами и умножит плоды правды вашей» («Да подаст и умножит семя ваше, и да возрастит жита правды вашея»). И здесь опять незаметно внушает щедрость, что дает разуметь словами: «подаст обилие и умножит плоды правды вашей» («умножит... и возрастит»); а вместе с тем словами: «и хлеб в пищу» («и хлеб в снедь») не позволяет желать ничего кроме необходимого к поддержанию жизни. И особенно удивительно (в Павле), что, как и раньше внушал он, рассуждая о необходимом для жизни, не позволяет домогаться чего-либо сверх нужды, а, рассуждая о благах духовных, советует собирать их в большом избытке.

Потому он и выше говорил: «во всем имея всякое довольство, были богаты на всякое доброе дело» («да довольство имуще, избыточествуете во всяко дело благо») (2Кор.9:8), и здесь говорит: «Дающий же... хлеб в пищу подаст обилие посеянному вами» («даяй хлеб в снедь, да умножит семя ваше»), т. е. духовному. Так как он требует не просто милостыни, но милостыни щедрой, то постоянно называет ее семенем. Подобно тому, как семя, брошенное в землю, произращает тучную жатву, так и милостыня приносит полные рукояти правды и произращает бесчисленные плоды. Пожелав им такого обилия, он показывает опять, на что должно тратить («иждивать») его, говоря: «чтобы вы всем богаты были на всякую щедрость, которая через нас производит благодарение Богу» («да о сем богатящеся во всяку простоту, яже содевает нами благодарение Богу») (2Кор.9:11). Тратьте («иждивайте») богатство ваше не на то, на что не должно, а на то, чем приносится великое благодарение Богу. Бог отдал многое в нашу власть, и, Себе предоставив меньшее, нам уступил важнейшее. Так заботиться о чувственной пище нашей предоставил Себе самому, а попечение о духовной вверил нам, и в нашей власти соделать цветущими мысленные нивы наши. Они не требуют ни дождей, ни благорастворенного воздуха; было бы только одно произволение, и они возрастут до самого неба. Щедрость же называет здесь «простотою, которая через нас производит благодарение Богу», потому что отсюда происходит не одна милостыня, но и повод к великому благодарению, и не только к благодарению, но и ко многому другому. Это и перечисляет (апостол) в следующих словах, чтобы, показав многие добрые последствия щедрости, возбудить их тем к большему усердию.

Какие же это многие плоды? Послушай, что сам он говорит: «Ибо дело служения сего не только восполняет скудость святых, но и производит во многих обильные благодарения Богу; ибо, видя опыт сего служения, они прославляют Бога за покорность исповедуемому вами Евангелию Христову и за искреннее общение с ними и со всеми, молясь за вас, по расположению к вам, за преизбыточествующую в вас благодать Божию» («яко работа сего служения не токмо есть исполняющая лишения святых, но избыточествующая многими благодареньми Богови: искушением служения сего славяще Бога о покорении исповедания вашего в благовествовании..., и о простоте сообщения к ним, и ко всем, и о тех молитве о вас, возжелеющих вас за премногую благодать Божию на вас» (2Кор.9:12–14). Слова эти имеют такой смысл: «Во-первых, вы не только восполняете скудость святых, но и производите у них обилие, т. е., подаете им больше, чем для них нужно; затем, чрез них вы воссылаете благодарение Богу, потому что они прославляют Его за покорность исповеданию вашему». А чтобы не подать мысли, что они благодарят потому только, что получают благодеяния, смотри, сколько возвышенными представляет их. «Что в послании к Филиппийцам сказал я о себе: «не потому, чтобы я искал даяния» («не ищу даяния») (Флп.4:17), то же свидетельствую и о них. Хотя они радуются о том, что вы восполняете их недостатки и облегчаете их бедность, но еще более радуются о том, что вы так покорны Евангелию, о чем свидетельствуют ваши щедрые подаяния, предписанные Евангелием». «И за искреннее общение с ними и со всеми» («и о простоте сообщения к ним и ко всем»). «Они прославляют Бога и за то, что вы так щедры не только к ним, но и ко всем». И это благодарение Бога за подаваемое другим служит опять к их похвале. «Они, – говорит, – не только хорошо управляют свои дела, но заботятся и о чужих, несмотря на то, что сами находятся в крайней бедности. Это показывает высокую их добродетель. В самом деле, никто так не завистлив, как бедные; а они между тем чисты от этой страсти, и не только не завидуют, видя ваши благодеяния другим, но даже радуются не меньше, чем если бы сами их получили». «Молясь за вас, по расположению к вам» («И о тех молитве о вас»). «За тех, – говорит, – они благодарят Бога, а за вашу любовь к ним самим и общение молят Его, чтобы сподобил их видеть вас. И желают этого не ради вашего имущества, но чтобы видеть благодать, дарованную вам».

2. Видишь ли мудрость Павла, как он, восхвалив (коринфян), все приписал Богу, когда назвал дело их благодатью? После того как он сказал о них много великого, назвал их служителями, превознес до небес, – поскольку они служили бедным, а он передавал то, чем они служили; – назвал их искусными, теперь показывает, что виновник всего этого – Бог, и сам вместе с ними возносит благодарение (Богу), говоря: «Благодарение Богу за неизреченный дар Его!» («благодарение же Богови о неисповедимем Его даре») (2Кор.9:15). Даром называет здесь или те многочисленные блага, какие получают чрез милостыню и принимающие ее и получающие, или те неизреченные блага, которые прещедро дарованы всему миру пришествием (Христовым), – и эти последние преимущественно следует разуметь здесь. Чтобы смирить их гордость и сделать их более щедрыми, он напоминает им о том, что они получили от Бога. Такое (напоминание о благодеяниях Божиих) имеет особенную силу для побуждения к какой бы то ни было добродетели. Потому и здесь (апостол) заключил свою речь (этим напоминанием). Если же дары (Божии) неисследимы, то что может равняться безумию тех, кто усиливается постигнуть сущность (Божию)? И не только дары Его неисследимы, но и мир, которым Бог примирил горнее с дольним, превышает всякий ум.

Итак, сподобившись такой благодати, постараемся показать достойную ее доблесть жизни, и особенно будем заботиться о милостыни. А этого мы достигнем, если будем избегать невоздержания, пьянства, пресыщения. Ведь и пищу, и питие дал нам Бог не для неумеренности, а для пропитания. И не вином производится пьянство. А если бы так было, то надлежало бы всем упиваться. «Но не надлежало ли бы, – скажешь, – чтобы вино, и в большом количестве употребляемое, не вредило?» Так говорить свойственно пьяницам. В самом деле, если в большом количестве вино наносит вред, и ты нимало не отстаешь от неумеренного употребления; если пьянство так постыдно и пагубно, и ты все-таки не оставляешь дурной страсти – то до чего простерлась бы твоя неумеренность, если бы можно было и много пить, и не терпеть никакого вреда? Тогда не захотел ли бы ты, чтобы и реки текли вином? А тогда не погубил ли бы ты и не истребил ли бы всего? Если есть мера в употреблении пищи, и, преступая эту меру, мы вредим себе, но тебя не удерживает эта узда, ты расторгаешь ее и хватаешь все у всех, чтобы угодить гнусному твоему мучителю – сластолюбию, то чего бы ты ни сделал, когда бы природа не положила такой меры? Не стал ли бы ты тогда тратить все время жизни на это (удовлетворение своему чреву)?

Итак, неужели надлежало усилить гнусную похоть, и не остановить вреда, происходящего от неумеренности? И сколько других бедствий проистекло бы отсюда! До какого безумия доходят те, которые в пьянстве и другого рода распутствах валяются как в грязи, а когда несколько образумятся, ничего иного не делают, как только сидят и толкуют: для чего столько истрачено на такое дело? – тогда как им надлежало бы посудить о своих грехах! Вместо того чтобы говорить: «Для чего (Бог) положил всему пределы? Почему не делается все без порядка?», скажи так: «Почему мы не перестаем упиваться? Почему не знаем сытости? Почему мы бессмысленнее бессловесных?» Вот о чем надлежало бы рассуждать нам друг с другом; надлежало бы послушать апостольского слова, увидеть, сколько благ, по его свидетельству, проистекло для коринфян от милостыни, и восхитить себе такое сокровище. В самом деле, презрение богатства, как сказал (апостол), и соделывает людей искусными, и ведет к прославлению Бога, и воспламеняет любовь, и делает нас великодушными, и поставляет иереями, возводя на священство, приносящее великую награду. Милостивый не облекается в подир, не носит позвонков, не возлагает на себя венца; но облечен в одежду человеколюбия, которая святее священнической одежды, помазан елеем, который составлен не из чувственного вещества, но возделан Духом Святым, имеет венец, сплетенный из милосердия, как сказано в Писании: «венчает тебя милостью и щедротами» («венчающаго тя милостию и щедротами») (Пс.102:4), а вместо того, чтобы носить златую дщицу с именем Божиим, сам делается подобен Богу. Каким образом? «Будьте, – говорит, – подобны Отцу вашему Небесному» («Отцу вашему, иже есть на небесех») (Мф.5:45).

3. Хочешь ли видеть и жертвенник (милосердного)? Не Веселеил соорудил его, и не другой кто, но сам Бог; не из камней, но из вещества, которые светлее самого неба – из разумных душ. Но иерей входит во святое святых? Можно и тебе, совершающему жертву (милосердия), войти в святилище еще более страшное, где никто не присутствует, кроме Отца твоего, который видит тебя в тайне (Мф.6:6), где никто другой не видит. «Но как, – скажешь, – можно не видеть, когда жертвенник стоит открыто?» То и достойно удивления, что тогда двойные двери и завесы делали (святилище) безлюдным, а ныне, принося жертву среди народа, можно приносить ее как бы вступив во святое святых, и даже с большим страхом. В самом деле, если ты делаешь это не на показ людям, то, хотя бы и вся вселенная видела, никто не видал, потому что ты так сделал. (Господь) не просто сказал: «не творите милостыни вашей пред людьми», но присовокупил: «с тем, чтобы они видели вас» («не творите пред человеки да видими будете ими») (Мф.6:1). Жертвенник этот создан из самых членов Христовых; и тело самого Владыки служит тебе жертвенником. Благоговей пред Ним: на теле Владычнем ты совершаешь жертву. Этот жертвенник страшнее и этого нового, а не только древнего жертвенника. Однако ж не смущайтесь. Этот (жертвенник) чуден по причине предлагаемой на нем жертвы, а тот (жертвенник милосердного) удивителен и потому, что сооружается из той самой жертвы, которая его освящает. Чуден опять этот (жертвенник) потому, что, будучи по природе камнем, делается святым, так как принимает тело Христово, а тот чуден потому, что сам есть тело Христово.

Таким образом, страшнее этого жертвенника тот, пред которым предстоишь ты, мирянин. Что в сравнении с этим будет для тебя Аарон? Что кидар? Что звонцы? Что святое святых? Да и нужно ли сравнивать (жертвенник милосердного) с древним жертвенником, когда он и в сравнении с этим жертвенником оказывается столь блистательным? А ты между тем почитаешь этот жертвенник, потому что он принимает тело Христово, и унижаешь тот (жертвенник), который есть самое тело Христово, и не обращаешь внимания, когда он разрушается. Такой жертвенник ты можешь видеть везде – и на улицах, и на площадях, ежечасно можешь приносить на нем жертву, потому что и здесь освящается жертва. И как иудей предстоит (пред жертвенником), призывая Духа, так и ты призываешь Духа, только не словами, а делами. Ничто так не поддерживает и не возжигает огнь Духа, как этот елей, обильно изливаемый. Если же хочешь знать и то, что бывает с возлагаемым на жертвенник, то иди, я и это покажу тебе. Итак, какое курение, какое благоухание восходит от этого жертвенника? Слава и благодарение. Куда восходит? До неба ли? Нет, – выше неба, и «неба небеси», возносится к самому Царскому престолу. «Молитвы твои, – сказано, – и милостыни твои пришли на память пред Богом» («Молитвы твоя и милостыни твоя взыдоша пред Бога») (Деян.10:4). Чувственное благовоние не далеко проникает в воздух; а это проходит самые небесные своды. И хотя ты молчишь, однако же, дело твое вопиет, и делается жертвою хвалы; не телец закалается, и не кожа сожигается, но разумная душа приносит ей свойственное. А такая жертва достохвальнее всякого человеколюбия.

Итак, когда ты видишь бедного из верных, представляй, что видишь жертвенник. Когда видишь такого нищего, не только не оскорбляй, но и отнесись с почтением; и если видишь, что другой его оскорбляет, останови, защити. Таким образом, и сам ты можешь надеяться, что будешь помилован от Бога и получишь обещанные блага, которых да сподобимся все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа (Которому слава со Отцем и Святым Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Беседа 21

2Кор.10:1–2. Я же, Павел, который лично между вами скромен, а заочно против вас отважен, убеждаю вас кротостью и снисхождением Христовым. Прошу, чтобы мне по пришествии моем не прибегать к той твердой смелости, которую думаю употребить против некоторых, помышляющих о нас, что мы поступаем по плоти.

Долг учителя. – Нужно подражать Павлу. – Ересь Маркиона и Манихея.

1. Кончив все, что надлежало сказать о милостыне, показав, что он более любит коринфян, чем они его любят, и вспомянув о своем терпении и искушениях, (апостол) благовременно переходит теперь к обличительной речи, в которой указывает на лжеапостолов, обращается (к коринфянам) с угрозами, и говорит в защиту себя самого. То же делает он и во всем послании, и, сознавая это, часто сам себя поправляет, как, например в словах: «Неужели нам снова знакомиться с вами?» («зачинаем ли паки нас самех извещавати вам?») (2Кор.3:1); далее: «Не снова представляем себя вам, но даем вам повод хвалиться нами» («не паки себе хвалим пред вами, но вину даем вам к похвалению») (2Кор.5:12), затем: «Я дошел до неразумия, хвалясь; вы меня к сему принудили» («бых несмыслен хваляся, вы меня понудисте») (2Кор.12:11), и многие другие в том же роде употребляет оговорки. И не погрешит тот, кто назовет это послание похвальным словом Павла: так пространно рассуждает он и о дарах благодати (Божией) и о своем терпении! Так как среди коринфян были такие, которые много думали о себе, и, ставя себя выше апостола, говорили о нем, что он только величается, а ничего не значит и ничему здравому не учит (что и было особенным признаком их развращения), то смотри, как он начинает обличать их. «Я же, Павел» («Сам же аз Павел»). Замечаешь ли, сколько тут веса, сколько достоинства? Хочет же сказать он следующее: «Прошу вас, не заставьте и не допустите меня употребить власть мою против тех, которые унижают нас и думают, что мы живем по плоти». Это выражено здесь сильнее, нежели сказанное в угрозу им в первом его послании: «Чего вы хотите? с жезлом придти к вам, или с любовью и духом кротости?»; («с палицею ли прииду к вам, или с любовию и духом кротости?») «Как я не иду к вам, то некоторые у вас возгордились» («Яко не грядущу ми к вам разгордешася нецыи»); «приду к вам... и испытаю не слова возгордившихся, а силу» («Прииду же..., и разумею не слово разгордевшихся, но силу») (1Кор.4:21, 18–19). И здесь выражает он то и другое: и власть свою, и любомудрие, и терпение, когда с такою заботливостью просит не доводить его до необходимости придти и показать над ними грозную власть свою, т. е., поразить их, истязать и подвергнуть крайнему наказанию. Это именно дает он понять словами: «Прошу, чтобы мне по пришествии моем не прибегать к той твердой смелости, которую думаю употребить против некоторых, помышляющих о нас, что мы поступаем по плоти» («молю же, да не присущ дерзаю надеянием, имже помышляю смети, на некия непщующия нас, яко по плоти ходящих»).

Но обратимся опять к первым словам: «Я же, Павел» («сам же аз Павел»). Много силы и веса в этих словах. Подобные выражения употребляет он и в других местах, например: «Вот, я, Павел, говорю вам» (Гал.5:2); или еще: «как я, Павел старец» («якоже Павел старец») (Флм.1:9); или в другом месте: «ибо и она была помощницею многим и мне самому» («сия заступница многим бысть, и самому мне») (Рим.16:2). Так и здесь: «Я же, Павел». Важно уже и то, что он сам просит; но гораздо важнее присовокупляемое: «кротостью и снисхождением Христовым» («кротостию и тихостию Христовою»). Желая сильнее пристыдить их, но упоминает о кротости и снисходительности, и тем придает своему прошению еще большую силу. Он говорит как бы так: «Устыдитесь самой кротости Христовой, которою умоляю вас». Сказал же это с намерением вместе показать, что, хотя они и тысячекратно вынуждают его к строгости, но сам он более склонен к кротости, и не наказывает их не потому, чтобы не имел силы, но потому, что кроток, и потому, что так делал Христос. «Который лично между вами скромен, а заочно против вас отважен» («Иже в лице убо смирен в вас, не сый же дерзаю в вас»). Что он хочет сказать этим? Или говорит иронически собственными их словами, так как они говорили о Павле, что когда он лично присутствует, то не заслуживает никакого уважения, ничтожен и достоин презрения, а в отсутствии гордится, ведет себя величаво, нападает на нас и угрожает. На это намекает он и далее, говоря: "Так как некто говорит: в посланиях он строг и силен, а в личном присутствии слаб, и речь его незначительна» («яко послания убо, рече, тяжки..., а пришествие тела немощно, и слово уничижено») (2Кор.10:10).

Итак, или говорит иронически, показывая великое огорчение: «Я человек смиренный и ничего не значащий при личном свидании, как они говорят, а в отсутствии высокий», – или, если и говорит о себе с важностью, то не по высокоумию, а по доверию к ним. «Прошу, чтобы мне по пришествии моем не прибегать к той твердой смелости, которую думаю употребить против некоторых, помышляющих о нас, что мы поступаем по плоти» («Молю же, да не присущ дерзаю надеянием, имже помышляю смети, на некия непщующия нас, яко по плоти ходящих»). Замечаешь ли, какое негодование выражается в этих словах, и какое ясное обличение? «Прошу вас, – говорит, – не заставляйте меня доказывать, что я, и лично находясь у вас, силен и имею власть. Так как некоторые у вас говорили, что я, не находясь у вас, – выражаясь их же словами, – дерзок и величав, то прошу, не заставьте меня употребить мою силу». Такой именно смысл имеют слова: «твердой смелости». И не сказал: «которую я приготовил», но – «которую думаю употребить». «Я еще не решился на это, а вы сами подаете мне повод; но, несмотря и на это, я не желаю». А так поступал он, не себя только защищая, но и Евангелие. Если же и тогда, когда нужно защитить проповедь (евангельскую), он не является строгим, но уступает, выжидает, и просит не доводить его до такой необходимости, то тем более никогда не поступил бы строго, защищая себя самого.

2. «Итак, сделайте мне милость, – говорит, – не вынуждайте меня показать вам, что и при личном свидании могу поступить смело, с кем должно, т. е., подвергнуть истязанию и наказанию». Видишь ли, как он был не честолюбив, не делал ничего из тщеславия, как, и при необходимости (поступать строго), называет строгость смелостью? «Прошу, – говорит, – чтобы мне по пришествии моем не прибегать к той твердой смелости, которую думаю употребить против некоторых» («Молю же да не присущ дерзаю надеянием, имже помышляю смети на некия»). Главный долг учителя – не тотчас наказывать, но исправлять, и всегда выжидать и быть медленному в наказаниях. Кто же эти «некоторые» (»некия"), которым он угрожает? «Помышляющие о нас, – говорит, – что мы поступаем по плоти» («Непщующия нас яко по плоти ходящих»). Они клеветали (на Павла), будто бы он лицемерен, лукав и горд. «Ибо мы, ходя во плоти, не по плоти воинствуем» («Во плоти бо ходяще, не по плоти воинствуем») (2Кор.10:3). Здесь уже и устрашает наказанием. «Правда, что мы облечены плотию, – говорит он, – не отвергаю этого; но не по плоти живем». Впрочем, и этого не сказал, но скрывает до времени, потому что это относится к похвале его жизни, а рассуждает о проповеди, показывая, что она не человеческое дело и не имеет нужды в земной помощи. Потому не сказал: «не по плоти живем», но (говорит): «не по плоти воинствуем», т. е., «мы ведем войну и вступили в брань, но сражаемся не плотским оружием, не с помощью человеческих сил». «Оружия воинствования нашего не плотские» («Оружия бо... наша не плотская») (2Кор.10:4).

А какое плотское оружие? Богатство, слава, власть, красноречие, важность, происки, ласкательства, лицемерие, и тому подобное. «Но наши оружия не таковы». Каковы же? «Сильные Богом». Не сказал: «мы не плотские», но: «оружия наши», потому что, как я заметил, он рассуждает пока о проповеди, и всю силу ее приписывает Богу. И не говорит: «(оружия наши) духовные», хотя бы и так надлежало сказать в противоположность плотскому, – но «сильные», давая чрез это разуметь и то, (что они духовны), а вместе с тем показывая, что оружия его противников слабы и бессильны. Смотри же, как он чужд гордости. Не сказал: «мы сильны», но: «оружия наша сильны Богом», – «не мы сделали их такими, а сам Бог». Так как они были мучимы, изгоняемы, претерпевали бесчисленные и жесточайшие бедствия, а все это обнаруживало их слабость, то, желая показать силу Божию, говорит: «но сильны Богом». «Сила Его в том особенно и открывается, что Он побеждает ими. Таким образом, если и мы носим эти оружия, то сражается и действует ими сам (Бог)». Далее (апостол) распространяется в похвалах этому оружию, говоря: «на разрушение твердынь» («на разорение твердем»). И чтобы кто-нибудь, слыша о твердынях, не вообразил чего-либо чувственного, присовокупляет: «ими ниспровергаем замыслы» («помышления низлагающе»).

Иносказанием он придает силу речи, а изъяснением его показывает, что брань их духовна. Твердыни эти поражают души, а не тела. И так как они гораздо крепче твердынь вещественных, то и оружие требуется лучшее. Твердынями же называет он гордость эллинов, и силу их софизмов и силлогизмов. И, однако, все это орудия, употребляемые против них, (Бог) низложил. »Ими ниспровергаем замыслы и всякое превозношение, восстающее против познания Божия» («Помышления низлагающе, и всяко возношение взимающееся на разум Божий») (2Кор.10:4–5). Держится иносказания, чтобы придать большую силу речи. Хотя бы то были твердыни, или башни, или что другое, говорит он, – все уступает этому оружию. «И пленяем всякое помышление в послушание Христу» («И пленяюще всяк разум в послушание Христово»). Слово «пленение» имеет невыгодный смысл, потому что пленение есть отнятие свободы. Почему же (апостол) употребил это слово? Он употребил его в другом значении. Слово «пленение» имеет двоякое значение: оно означает и потерю свободы, и такое отнятие силы, после которого нельзя уже восстать. В этом последнем значении употребил его (апостол). Подобно тому как, когда говорит: «Другим церквам я причинял издержки» («от иных церквей уях») (2Кор.11:8), он не разумеет, что взял тайно, но что явно отнял, все взял, так и здесь говорит: «пленяем», – поскольку борьба не равна, но весьма легка. Не сказал: «ниспровергаем (низлагаем) одно или два», но – «всякое превозношение» («всяко возношение»); равным образом не сказал только: «мы побеждаем и одерживаем верх», но – «пленяем», подобно тому, как и прежде не сказал: «выдвигаем орудия против твердынь», но – «разоряем (твердыни), потому что у нас великое изобилие орудий; мы сражаемся не словами, но делами против слов, не мудростью плотскою, но духом кротости и силы». «Поэтому, какая мне нужда, – продолжает он, – превозноситься, величаться на словах и угрожать посланиями, – как они клеветали, говоря, что «в посланиях он строг и силен» («послания тяжки»), – когда сила наша состоит вовсе не в этом?»

3. Так как в выражении: «и пленяем всякое помышление в послушание Христу» («пленяюще всяк разум в послушание Христово») слово «пленяем» тяжело, то иносказание он тотчас объяснил словами: «в послушание Христу», то есть, от рабства к свободе, от смерти к жизни, от погибели к спасению. «Мы пришли, – говорит он, – не для того только, чтобы низложить противников, но чтобы привести их к истине. «И готовы наказать всякое непослушание, когда ваше послушание исполнится» («И в готовности имуще отмстити всяко преслушание, егда исполнится ваше послушание») (2Кор.10:6). Здесь (апостол) устрашает не только тех (клеветавших на него), но и их (коринфян). «Мы, – говорит он, – ожидаем вас, чтобы, когда вы по нашим наставлениям и угрозам исправитесь, очиститесь и прекратите общение с ними (клеветниками), тогда, отделивши их одних, подвергнуть наказанию только неисцельно страждущих, как скоро совершенно узнаем, что вы от них отстали, потому что хотя и теперь повинуетесь, но не вполне. Скажешь: «Если бы ты это сделал теперь, то больше бы принес пользы?» Нисколько; если бы теперь я сделал это, то и вас подверг бы наказанию. «Должно было, – (скажете), – наказать их, а нас пощадить?» Но если бы я пощадил вас, то могли бы подумать, что я поступил так с вами только по снисхождению. Теперь же не того желаю, а прежде – исправить вас, и потом уже приступить к наказанию тех». Что можно представить снисходительнее этой милости? Так как видит, что близкие ему вошли в общение с противниками, то хочет нанести удар, но щадит и удерживает гнев, доколе они не отделятся от противников, чтобы этих только и наказать, или лучше – и их не наказывать. Для того он угрожает и близким, для того и говорит, что одних их желает возвратить себе, чтобы и те, исправленные страхом, переменились, и, таким образом, ни на кого не излился бы гнев его.

Во всем он поступал как искусный врач, как общий всем отец, покровитель и защитник: столько заботился обо всех! Повсюду устранял препятствия, усмирял (людей) зловредных, везде бывал сам. И не борьбою достигал своей цели, но, как бы идя на легкую и готовую победу, воздвигал победные памятники, ниспровергал, разрушал, рассыпал твердыни диавола и козни демонов, и всех пленных переводил в воинство Христово. Даже и на малое время не давал себе покоя, быстро переходил от одних к другим, а от этих опять к иным, и, как опытный вождь, ежедневно, или, лучше, – ежечасно, воздвигал победные памятники. В одном только хитоне вступив в воинские ряды, он брал города противников вместе с их жителями. Луком, копьем, стрелами и всем был язык Павлов. Он говорил только, и речи его поражали противников сильнее всякого огня; он изгонял демонов, а людей, ими одержимых, приводил к себе. Когда изгнал он злого духа (в Ефесе), собралось пятьдесят тысяч человек, занимавшихся тайными знаниями, сожгли волшебные книги и обратились к истине. И как на брани, когда падают стены крепости или низложен тиран, все находящиеся при нем бросают оружие и переходят к вождю противной стороны, так было и тогда. Как только изгнан был злой дух, все содержимые им в осаде, бросивши книги, или, лучше сказать, истребивши их, прибегли к ногам Павловым. А он, сражаясь с целою вселенной, как бы с одним воинством, нигде не останавливался, но, точно носимый на крыльях, делал все: то исцелял хромого, то воскрешал мертвого, то наказывал слепотою, – я разумею волхва (Деян.13). Даже и будучи заключен в темницу, не оставался в бездействии, но и там привлек к себе стража темницы, продолжая захватывать людей в этот прекрасный плен.

4. Итак, будем и мы по возможности подражать ему. Но что говорю – «по возможности»? Всякому, кто только пожелает, можно приблизиться к нему, высмотреть его искусство и перенять его мужество. Ведь и доселе еще делает он то же: «ниспровергаем замыслы и всякое превозношение, восстающее против познания Божия» («помышления низлагающе, и всяко возношение, взимающееся на разум Божий»). И хотя многие из еретиков задавались намерением терзать его, но, и расторгнутый по членам, являет он великую силу. Пользовались им и Маркион и Манихей, но – рассекши на части; однако и самыми этими частями они обличаются. Так, и одна рука доблестного этого мужа, находясь у них, гонит их с величайшею силою, и одна нога, находясь у других, преследует их и низлагает, чтобы ты познал богатство силы его, равно как и то, что, и на части рассеченный, он силен истребить всех противящихся ему. «Но это, – скажешь, – показывает неискренность, если препирающиеся между собою все пользуются тем же (Павлом)». Да, неискренность, но не Павлову, а тех, кто пользуется им. У самого (Павла) нет запутанности и неопределенности; он прост и ясен; напротив они перетолковали слова его по своим понятиям.

Но для чего же он говорил так, что подал повод любящим споры? Не он подал, а собственное их безумие, потому что они употребили слова его не так, как должно. Так, и весь этот мир дивен и велик, и явно открывает в себе Божию премудрость, и «небеса проповедуют славу Божию, и о делах рук Его вещает твердь; день дню передает речь, и ночь ночи открывает знание» («небеса поведают славу Божию,... и день дни отрыгает глагол, и нощь нощи возвещает разум») (Пс.18:2–3), и, однако, многие преткнулись и об это, и имели противные одно другому (заблуждения). Иные дивились ему сверх меры до того, что почли его за Бога; а другие так мало признавали в нем красоты, что не почитали его делом достойным Божия творения, и приписывали большую часть его какой-то злой материи. Между тем Бог и тех и других предохранял (от заблуждения), создав мир с одной стороны прекрасным и великим, чтобы не могли почитать его несоответствующим Его премудрости, с другой – и имеющим недостатки, и не самодовлеющим, чтобы не почитали его за Бога. И, однако, люди, ослепившись своими помышлениями, впали в противные мнения; обличая и порицая друг друга, они защищают и Божию премудрость, и те умствования свои, которые увлекли их в заблуждения.

Но что говорю о солнце и небе? Сколько чудес видели у себя пред глазами иудеи, и вскоре поклонились тельцу! Или – видели они, что Христос изгонял бесов, и, однако, называли Его бесноватым (Ин.8:48). Но это служит не в предосуждение Изгонявшему (бесов), а в обвинение ослепленных умом. Поэтому не осуждай и Павла за мнения тех, которые во зло употребляли слова его, но постарайся вполне узнать его сокровище и раскрыть его богатство; и тогда, огражденный его оружием, ты мужественно противостанешь всем, сможешь заградить уста и эллинам и иудеям. «Чем же, – спросишь, – когда они не верят ему?» Указанием на то, что он совершил для них, и для исправления целой вселенной. В самом деле, не человеческая сила могла произвести столь великие дела, но сила Распятого, одушевлявшая (Павла), соделала его таким, что он стал сильнее и риторов, и философов, и тиранов, и царей, и всех властителей. И он мог не только облекаться в оружие и низлагать противников, но и других делать победителями. Итак, чтобы стать полезными и для себя самих и для других, будем непрестанно иметь его в руках и услаждаться его писаниями, как бы прекрасным лугом или садом. Таким образом сможем и избавиться от порока, и возлюбить добродетель, и получить обещанные блага, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Беседа 22

2Кор.10:7. На личность ли смотрите? Кто уверен в себе, что он Христов, тот сам по себе суди, что, как он Христов, так и мы Христовы.

Ничего нет противнее, как если кто хвалит себя самого. – Как некоторые порицали Павла, и как он оправдывался.

1. Что особенно достойно удивления в Павле при всем другом – это то, что, будучи поставлен в большую необходимость хвалить себя, он достигает двоякой цели: т. е., и себя хвалит, и вместе такою похвалою самому себе не делается обременителен для других. Это можно видеть особенно в послании к Галатам. И там, коснувшись того же предмета, он заботится, – что особенно трудно, и требует большого благоразумия, – о том и о другом, т. е., и скромность соблюдает, и говорит о себе нечто великое. Но смотри, с каким величием и здесь делает это: «На личность ли смотрите?» («яже пред лицем зрите?»). Замечай и здесь благоразумие. Обличивши тех, кто обольстил их (коринфян), он не останавливает на них своего слова, но переходит от обольстивших и к обольстившимся. Так поступает он и всегда – обличает не только виновников заблуждения, но и введенных в заблуждение. Если бы он не подверг ответственности и этих последних, то их не так бы легко исправило сказанное другим; они даже возгордились бы, как не подвергшиеся обвинению. Поэтому и их обличает. И не это только достойно удивления (в Павле), но и то, что он употребляет обличения, какие приличны тем и другим. Послушай, что говорит (вдавшимся в обман): «На личность ли смотрите?» («яже пред лицем зрите?»). Не малое, но очень большое обвинение! Почему? Потому что род человеческий очень легко впадает в обман. Смысл же слов его таков: «Вы судите по наружности, по плотским, по телесным (отношениям)». Что значит «по наружности»? Если кто богат, если кто надмевается, если кого окружает толпа льстецов, если кто хвалит сам себя, ищет пустой славы, если кто лицемерно притворяется добродетельным, не имея в себе добродетели – это и означают слова: «На личность ли смотрите?» («яже пред лицем зрите?»). «Кто уверен в себе, что он Христов, тот сам по себе суди, что, как он Христов, так и мы Христовы» («Аще кто надеется себе Христова быти, да помышляет паки от себе, зане якоже он Христов, такожде и мы»). (Апостол) не хочет вдруг показать себя строгим, но мало-помалу усиливает и возвышает (речь). И смотри, какая здесь резкость в выражении и многознаменательность. Выражением: «сам по себе» («от себе») он хочет сказать следующее: «Пусть не ожидает узнать от нас, т. е. из нашего ему выговора, но пусть судит о том сам по себе, что как он Христов, так и мы, – не потому, чтобы он был так Христов, как и тот, но «что, как он Христов, так и» я Христов. В этом мы одинаковы, и нельзя сказать, что он Христов, а я принадлежу кому-то другому». Но, показав это равенство, выставляет на вид и преимущество, говоря: «Ибо если бы я и более стал хвалиться нашею властью, которую Господь дал мне к созиданию, а не к расстройству вашему, то не остался бы в стыде» («аще бо и лишше что похвалюся о власти..., юже даде... Господь в создание, а не на разорение..., не постыжуся») (2Кор.10:8). Посмотри, как он смягчает речь свою, намереваясь сказать о себе нечто великое.

Действительно, ничто так не противно для многих из слушателей, как похвала самому себе. Поэтому, устраняя неприятность, (апостол) и говорит: «если бы я и более стал хвалиться» («аще бо и лишше что похвалюся»). Не сказал: «если кто уверен в себе, что он Христов, пусть рассудит, что он далеко еще отстоит от нас, потому что я получил от Господа столь великую власть, что могу наказать и предать смерти, кого хочу». А что сказал? «Если бы я и более стал» («Аще и лишше что»). Хотя и выразить нельзя, сколь великую имел он (власть), но в словах своих он уменьшает ее. Не сказал также: «хвалюсь», но: «если бы стал хвалиться» («аще похвалюся»), – «если захочу (похвалиться)». А таким образом соблюдает вместе и скромность, и показывает свое преимущество. «Ибо если бы я и более стал, – говорит, – хвалиться властью, которую Господь дал мне» («Аще бо похвалюся о власти, юже даде... Господь»). Опять все приписывает Богу, и дар делает общим, говоря: «к созиданию, а не к расстройству» («в создание, а не на разорение»). Видишь ли, как он опять успокаивает зависть, какую мог бы возбудить похвалою себе, и привлекает к себе слушателя, указывая на пользу, для которой получил он власть? А как же он говорит: «ниспровергаем замыслы» («помышления низлагающе»)? Это особенно является одним из видов созидания – уничтожать препятствия, обличать гнилое, и утверждать одно истинное. «К созиданию» («В созидание»). «Итак, для того получили мы власть, чтобы созидать. Если же кто будет упорствовать, сопротивляться и не подавать никакой надежды на исправление, то употребим и другую силу: низложим и ниспровергнем его». Поэтому и присовокупляет: «не остался бы в стыде» («не постыжуся»), т. е., «не оказался бы ни лжецом, ни тщеславным». «Впрочем, да не покажется, что я устрашаю вас только посланиями. Так как некто говорит: в посланиях он строг и силен, а в личном присутствии слаб, и речь его незначительна, – такой пусть знает, что, каковы мы на словах в посланиях заочно, таковы и на деле лично» («Но да не явлюся, яко страша вас..., яко послания убо, рече, тяжки и крепки, а пришествие тела немощно, и слово уничижено: сие да помышляет таковый, яко яцы же есмы словом посланий отстояще, таковии и ту суще делом») (2Кор.10:9–11). Смысл этих слов такой: «Я мог бы похвалиться; но чтобы не стали опять говорить, будто в посланиях я величаюсь, а при личном свидании ничего не значу, то не буду говорить о себе ничего великого». Правда, впоследствии он говорил, но не о силе, по которой он был страшен, а об откровениях, и еще более об искушениях.

«Итак, чтобы не показалось, что я устрашаю вас, «такой пусть знает, что, каковы мы на словах в посланиях заочно, таковы и на деле лично» («сие да помышляет таковый, яко яцы же есмы словом посланий отстояще, таковии и ту суще делом»). Так как о нем говорили, что в посланиях своих он пишет о себе много великого, а при личном свидании не стоит никакого внимания, то он и говорит эти (приведенные выше слова), но впрочем, опять с большою скромностью. Не сказал: «Как пишем к вам о великих делах, так и находясь лично с вами, делаем великие дела», но выразился гораздо скромнее. Когда обращал речь к тем, (которые почитали его человеком плотским), тогда употребил сильные выражения: «Прошу, чтобы мне по пришествии моем не прибегать к той твердой смелости, которую думаю употребить против некоторых» («молю же, да не присущ дерзаю надеянием, имже помышляю смети на некия») (2Кор.10:2). А обращаясь к этим, поступает снисходительнее, почему и говорит: «каковы мы лично с вами, таковы и заочно, т. е., мы смиренны, скромны, ничем не тщеславимся». И это видно из последующих слов: «Ибо мы не смеем сопоставлять или сравнивать себя с теми, которые сами себя выставляют» («не смеем бо присовокупляти или прикладовати себе иным хвалящим себе самех») (2Кор.10:12).

2. Здесь (апостол) показывает, что они и тщеславны, и много говорят о себе, и укоряет их за то, что сами себя хвалят. «А мы, – говорит, – ничего такого (не делаем), а если что великое и сделали, то все приписываем Богу, и равняем себя друг с другом». Поэтому и присовокупляет: «они измеряют себя самими собою и сравнивают себя с собою неразумно» («но сами в себе себе измеряюще, и прилагающе себе самим себе, не разумевают»). Смысл этих слов такой: «Мы не с ними равняем себя, но друг с другом». Так он и ниже говорит о себе: «у меня ни в чем нет недостатка против высших Апостолов» («ничимже лишихся первейших апостол») (2Кор.12:11); равно как и в первом послании: «я более всех их потрудился» («паче всех их потрудихся») (1Кор.15:10); и еще: «признаки Апостола оказались перед вами всяким терпением» («знамения апостолова содеяшася в вас во всяком терпении») (2Кор.12:12). «Так, мы сравниваем себя сами с собою, а не с ними, которые ничего не имеют. А такое высокоумие их свойственно только безумию».

Итак, он говорит это или о себе, или о них, т. е., что «мы не смеем сравнивать себя с теми, которые друг с другом препираются, тщеславятся, и между тем не разумеют (что делают), т. е. не видят, как они смешны, когда так тщеславятся и превозносятся друг пред другом. «А мы не без меры хвалиться будем» («Мы же не в безмерная похвалимся») (2Кор.10:13), как они». Вероятно, в похвалу свою они говорили: «Мы обратили вселенную, мы доходили до пределов земли», и много другого подобного разглашали о себе. «Но мы, – говорит (апостол), – не так, «но по мере удела, какой назначил нам Бог в такую меру, чтобы достигнуть и до вас» («но по мере правила, егоже раздели нам Бог меру, достизати даже и до вас»). И, таким образом, с двух сторон открывается его смиренномудрие, с одной – в том, что он не говорит о себе ничего более того, что сделал, с другой – в том, что и это (сделанное им) приписывает Богу: «По мере удела («правила»), – говорит, – какой назначил нам Бог в такую меру, чтобы достигнуть и до вас» («егоже раздели нам Бог меру, достизати даже и до вас»). «Как земледельцам разделяет (Бог) виноградные сады, так и каждому из нас назначил свой удел. А потому мы и хвалимся не большим чем-либо, но тем, чего дано нам достигнуть». «Ибо мы не напрягаем себя, как не достигшие до вас, потому что достигли и до вас благовествованием Христовым» («Не яко бы не досяжуще до вас, паче простираем себе: даже и до вас достигохом благовестием Христовым») (2Кор.10:14).

«Не только были мы у вас, но и благовествовали, проповедовали, убеждали, исправляли». Вероятно, порицавшие Павла просто только приходили к ученикам апостольским, и вследствие этого одного прихода весь успех дела приписывали себе. «Но мы, – говорит (апостол), – не так поступили: никто не может сказать нам, что мы не могли придти к вам, и что только на словах распространяем похвалу свою и до вас, потому что мы и вам проповедовали слово (веры)». «Мы не без меры хвалимся, не чужими трудами, но надеемся, с возрастанием веры вашей, с избытком увеличить в вас удел наш, так чтобы и далее вас проповедывать Евангелие, а не хвалиться готовым в чужом уделе» («Не в безмерная хвалящеся, не в чуждих трудех, упование же имуще, растущей вере..., в вас величатися по правилу нашему изобильно, во еже и в дальших вас благовестити, не чужим правилом в готовых похвалитися») (2Кор.10:15–16). В этих словах (апостол) высказывает сильное обвинение (своим порицателям), что они и хвалились без меры, и хвалились чужим, и что, хотя весь труд принадлежал апостолам, они хвалились их трудами. «Но мы, – говорит (апостол), – доказали это делами. Итак, не будем подражать им; а станем напротив говорить то, о чем свидетельствуют самые дела. И что говорю: «достигли и до вас» («достигохом до вас»)? Имею надежду, что с возрастанием веры вашей, – не прямо утверждает, но, следуя своему обыкновению, говорит, – надеюсь, что, когда вы возрастете в вере, – удел наш и далее распространится, и будем проповедовать Евангелие дальним. Мы пойдем и далее, – говорит он, – чтобы проповедовать и потрудиться, а не тщеславиться тем, над чем трудились другие». Прилично назвал он труд свой правилом (уделом) и мерою, как вступивший в обладание вселенною, и получивший прекрасное наследие, показывая тем, что все это есть дело Божие.

«Итак, – говорит, – имея таковые дела и ожидая еще больших, мы не тщеславимся, подобно тем, которые ничего не имеют, и ничего не приписываем себе, но все (приписываем) Богу». Поэтому и присовокупляет: «Хвалящийся хвались о Господе» («хваляйся же, о Господе да хвалится») (2Кор.10:17). «И то (чтобы хвалиться), – говорит он, – дается нам от Бога: «Ибо не тот достоин, кто сам себя хвалит, но кого хвалит Господь» («не хваляй бо себе, сей искусен, но егоже Господь восхваляет») (2Кор.10:18). Не сказал: «мы (достойны похвалы)», но – «кого хвалит Господь». Видишь ли, с каким смирением говорит он? А если далее он начинает говорить о себе возвышеннее – не удивляйся. И в этом видно благоразумие Павлово. Если бы он всегда стал говорить о себе со смирением, то так не устрашил бы их, и не освободил бы учеников своих от заблуждения. Бывает, что и тот, кто не во время скромен, причиняет вред; и напротив, тот, кто во время говорит о себе нечто удивительное, приносит пользу. Так поступал и он. Действительно, опасность была немалая, если бы ученики поверили какому-нибудь дурному слуху о Павле. И не потому это, чтобы Павел искал славы человеческой; если бы он ее искал, то не стал бы молчать столь долгое время о великих и дивных событиях, случившихся с ним за четырнадцать лет; равно как не стал бы так медлить и неохотно говорить об этом, когда была даже нужда. Очевидно, что и тогда он не сказал бы этого, если бы не видел крайней нужды.

Итак, не славы человеческой искал он, когда говорил это, но заботился об учениках. Так как на него клеветали, что он самохвал, величается только на словах, а делами ничего не может доказать, то он находит необходимым наконец сказать о бывших ему откровениях. Хотя он мог бы убедить их и самыми делами, когда говорил это, однако ограничивается одними словесными угрозами, так как он особенно был чужд тщеславия, что показывает вся его жизнь, и прежняя и последующая. Потому-то он так внезапно и обратился к вере во Христа, и своим обращением изумил иудеев, и презрел все почести, какими пользовался у них, хотя был главою и представителем их. Но ни о чем этом он не подумал, как скоро нашел истину, а (всю славу) променял на обиды и бесчестие от них. Он имел в виду спасение многих (людей), и предпочитал это всему. Да и мог ли гоняться за славою человеческою тот, кто и геенну и царство, и бесчисленные миры считал ни за что в сравнении с любовью ко Христу? Без сомнения, не мог. Напротив, он весьма смиренен, когда только можно; и сам выставляет на показ прежнюю свою жизнь, называя себя хулителем, гонителем и обидчиком (1Тим.1:13). Ученик его Лука многое о нем повествует, очевидно, узнав от него самого, рассказывавшего о прежней своей жизни не меньше, чем и о последующей.

3. Говорю же это не для того только, чтобы слышали, но и чтобы назидались. Если Павел помнил грехи свои, соделанные до крещения, хотя они и совершенно были изглажены, то какое можем получить прощение мы, которые не помним грехов и по крещении сделанных? Что ты говоришь, человек? Ты оскорбил Бога, и забываешь его? Это новое оскорбление, новая вражда! В каких же грехах просишь себе прощения? В тех ли, которых не знаешь и сам? Истинно так. Ты, конечно, не заботишься и не помышляешь о том, как дать отчет во грехах, когда не стараешься даже и помнить о них, но шутишь тем, над чем не должно шутить. Но придет время, когда не пойдут уже нам на мысль шутки. Ведь нам непременно должно умереть (в виду крайней бесчувственности многих приходится говорить и об известном), непременно должно и воскреснуть, непременно должно и на суд предстать, должно и мучению подвергнуться. Впрочем, последнее не непременно, если захотим. В первом, т. е., в смерти нашей, в воскресении и в суде, властны не мы, но Владыка наш; а чтобы подвергнуться наказанию, или нет, зависит от нас, потому что это принадлежит к области возможного. Если захотим, сделаем и невозможным, как сделали Павел, Петр и все святые, поскольку им невозможно уже подвергнуться мучению. Так вот, если захотим, и нам равным образом невозможно будет пострадать что-нибудь. Хотя бы мы обременены были бесчисленными грехами, можно еще исправиться, пока живем здесь. Итак, постараемся исправить себя.

И кто достиг старости, пусть представляет себе, что скоро переселится отсюда, и что довольно уже насладился приятностями жизни (хотя какое удовольствие проводить жизнь в грехе? но я говорю так, соображаясь с его образом мыслей), пусть затем помыслит, что и в короткое время можно ему омыть все свои скверны. Пусть и юноша опять представит себе неизвестность смертного часа, и что, когда часто многие из старцев пребывают еще здесь, юноши прежде их похищаются смертью. Чтобы мы не злоупотребляли временем нашей кончины, оно оставлено для нас неизвестным. Потому и один премудрый в увещание наше говорит: «Не медли обратиться к Господу и не откладывай со дня на день» («не медли обратитися ко Господу, и не отлагай день от дне») (Сир.5:8): «потому что не знаешь, что родит тот день» («не веси бо что породит находяй день») (Притч.27:1). Отлагательство производит опасение и страх, а немедленно обращение (к Богу) – верное и надежное спасение.

Итак, держись добродетели; в таком случае, хотя бы ты в юности переселился отсюда, переселишься безопасно; хотя бы ты достиг старости, переселишься обогащенный, и во всю жизнь будешь иметь сугубый праздник, и как воздержавшийся от порока, и как возлюбивший добродетель. Не говори: «Будет еще время, когда должно обратиться»; такие слова весьма прогневляют Бога. Почему? Потому что Он обещал тебе бесконечные веки, а ты не хочешь потрудиться и в продолжение настоящей жизни, краткой и скоропреходящей, и оказываешься так нерадив и малодушен, что ищешь даже этой кратчайшей жизни. Не те же ли самые у тебя ежедневно пиршества? Не те же ли столы? Не те же ли блудницы? Не те же ли зрелища? Не те же ли деньги? Долго ли будешь любить это, как нечто вечное? Долго ли будешь иметь ненасытную похоть ко греху? Помысли, что сколько раз ты соблудил, столько же раз осудил сам себя, потому что таково именно свойство греха: едва он совершен, как судия произносит уже приговор. Ты упивался, предавался пресыщению, похищал чужое? Остановись же, наконец, обратись на противный путь, воздай благодарение Богу, что не восхитил тебя из среды живых при самом совершении грехов, и не желай, чтобы дано было тебе еще время делать зло. Многие лишились жизни в то самое время, как предавались корыстолюбию, и отошли на явное мучение. Бойся, чтобы и тебе не подвергнуться тому же без всякой надежды на оправдание. Но многим, скажешь, Бог дал время и в самой глубокой старости раскаяться. Что же? Разве и тебе даст? «Может быть, даст», – говоришь ты. Что за слова: «может быть, когда-то, часто»? Подумай только, что дело идет о душе твоей; представь же себе и противное, размысли и скажи: «А что, если не даст?» Но ты опять говоришь: «А что, если даст?» Положим, что и дал бы (Бог); но немедленное обращение и безопаснее и полезнее позднего. В самом деле, если ты уже начал его, то во всяком случае для тебя это полезно, получишь ли, или не получишь отсрочку. Если же ты всегда откладываешь, то, может быть, за это самое не получишь (отсрочки).

Отправляясь на войну, ты не говоришь: «Не нужно делать духовного завещания – может быть, возвращусь»; собираясь жениться, не говоришь: «Возьму жену бедную – многие, несмотря и на это, сверх чаяния сделались богатыми»; намереваясь строить дом, не говоришь: «Построю на гнилом основании – многие дома стояли и так». А когда идет дело о душе, утверждаешься на чем-то гнилом: на «может быть», «часто», «когда-то», и вверяешь себя неизвестному. «Не неизвестному, – скажешь ты, – но Божию человеколюбию, потому что Бог человеколюбив». Знаю это и я; но и при человеколюбии Своем Он изъял (из среды живых) тех, о ком я сказал. А что, если ты, и долго проживши, останешься таким же? Ведь кто беспечен теперь, тот и в старости будет таков же. Нет, говоришь ты. Но рассуждающий так, прожив до восьмидесяти лет, отложит до девяноста, а прожив до девяноста, отложит до ста, а после ста лет будет еще беспечнее. И таким образом вся жизнь твоя истрачена будет попусту, и на тебе исполнится то, что сказано было об иудеях: «И погубил дни их в суете» («исчезоша в суете дние их») (Пс.77:33). И хорошо еще, если только в суете, а не во зле. Если же отойдем туда с тяжким бременем грехов (а это и значит – во зле), то доставим пищу огню и обильную трапезу червю. Поэтому прошу и молю вас – стать, наконец, мужественно, и отстать от греха, чтобы получить нам обетованные блага, которых да сподобимся все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому со Отцем и Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Беседа 23

2Кор.11:1. О, если бы вы несколько были снисходительны к моему неразумию! Но вы и снисходите ко мне.

Почему Павел говорит о себе различным образом. – Почему любостяжание называется корнем всех зол.

1. Намереваясь говорить в похвалу себе, (апостол) употребляет много оговорок. И не раз или два оговаривается, хотя достаточно оправдывали его как самая необходимость дела, так и то, что многократно говорил он прежде. В самом деле, и то, что он поминал о своих грехах, которых не помянул Бог, и то, что называл себя за них недостойным даже наименования апостольского, и для самых нечувствительных делало очевидным, что он не для прославления своего будет говорить то, что намерен теперь сказать. Похвала себе самому, хотя и странно сказать, всего более повредила бы его славе, притом она оскорбительна для многих. И, однако, он не посмотрел ни на что, но имел в виду только одно – спасение слушателей. Итак, чтобы, восхваляя себя, не соблазнить тем нерассудительных, он часто употреблял множество таких оговорок, и здесь говорит: «О, если бы вы несколько были снисходительны к моему неразумию! Но вы и снисходите ко мне» («о да бысте мало потерпели меня но и потерпите»). Видишь ли благоразумие его? Сказать: «о, если бы вы несколько были» («о да бысте») – значит, предоставить дело на их волю; а сказать утвердительно «снисходите» («потерпите») свойственно твердо надеющемуся на их любовь, и показывает уже, что он любит их, и ими взаимно любим. И не просто по обыкновенной какой-нибудь любви, но по любви самой пламенной и неудержимой: говорит, что они должны потерпеть даже и его безрассудствующего. Поэтому и присовокупил: «Ибо я ревную о вас ревностью Божиею» («ревную бо по вас Божиею ревностию») (2Кор.11:2). Не сказал: «люблю вас», но употребил гораздо сильнейшее (выражение).

Ревнивы те души, которые сильно пламенеют к любимым ими; и ревность может рождаться не иначе, как от сильной любви. Притом, чтобы не подумали, что он ищет их любви для власти, или чести, или денег, или чего-нибудь подобного, присовокупил: «Божиею ревностию». И Богу приписывается ревность не для того, чтобы ты представлял в Боге какую-нибудь страсть (Божество бесстрастно); но чтобы все знали, что Бог все делает не ради чего-либо другого, а ради тех самих, о ком ревнует, и не для того, чтобы получить самому какую-нибудь прибыль, а чтобы их спасти. Не такова ревность человеческая; она имеет целью собственное успокоение, не то, чтобы не были оскорблены любимые, но чтобы любящие не потерпели чего, и не потеряли уважения, или не унизились в глазах любимых. Здесь же иначе. «Я не о том забочусь, – говорит (апостол), – чтобы мне не унизиться в вашем мнении, но о том, чтобы не увидеть вас растленными (от лжеучителей). Такова ревность Божия, такова и моя ревность – она сильна, и вместе чиста». Затем следует и необходимая тому причина: «потому что я обручил вас единому мужу, чтобы представить Христу чистою девою» («обручих бо вас единому мужу деву чисту») – «Поэтому ревную не для себя, но для Того, кому обручил вас». Настоящее время есть время обручения, а время брачных чертогов другое, т. е., когда скажут: «восстал жених». Какая новость! В мире девы обыкновенно бывают только до брака, а после брака они уже не девы. А здесь не так. Хотя бы до брака и не были девами, но после брака делаются девами. Таким образом, вся Церковь есть дева, потому что (апостол) говорит это ко всем – и к женатым, и к замужним.

Посмотрим же, что принес он, когда обручил нас, какие дары? Не золото или серебро, но царство небесное. Потому и сказал: «Итак мы – посланники от имени Христова» («по Христе посольствуем») (2Кор.5:20). И он молит, когда хочет взять невесту. Образом этого служило то, что было с Авраамом. И тот также посылал верного раба для обручения языческой девы. И здесь Бог послал слуг Своих, чтобы они обручили Сыну Его церковь, а прежде посылал пророков, которые говорили: «Слыши, дщерь, и смотри, и приклони ухо твое, и забудь народ твой и дом отца твоего. И возжелает Царь красоты твоей» («слыши, дщи, и виждь,... и забуди люди твоя и дом отца твоего, и возжелает царь доброты твоея») (Пс.44:11–12). Видишь ли пророка обручающего? Видишь ли и апостола, с великим дерзновением повторяющего то же и говорящего: «потому что я обручил вас единому мужу, чтобы представить Христу чистою девою» («обручих вас единому мужу деву чисту представити Христови»)? Замечаешь ли опять благоразумие (апостола)? Сказавши: «вы должны снизойти ко мне», не прибавил: «потому что я ваш учитель», или: «ради себя говорю»; но употребил выражение, которое делало им особенную честь, представил себя в виде невестоводителя, а их – в виде невесты. И потом говорит: «Но боюсь, чтобы, как змий хитростью своею прельстил Еву, так и ваши умы не повредились, уклонившись от простоты во Христе» (боюся же, да не како, якоже змий Еву прельсти лукавством своим, тако истлеют разумы ваши от простоты, яже о Христе») (2Кор.11:3). Хотя погибель угрожает вам собственно, но скорбь общая». Смотри – и здесь какое благоразумие! Он не сказал этого открыто, хотя они уже действительно были растленны, как можно видеть из слов: «когда ваше послушание исполнится» («егда исполнится ваше послушание»), также: «чтобы не оплакивать мне многих, которые согрешили» («восплачуся многих прежде согрешших») (2Кор.10:6, 12:21); между тем, не попускает им оставаться и в ожесточении. Потому и говорит: «чтобы не» («да не како»). И не осуждает, и не умалчивает, поскольку и то и другое – и явно сказать, и совсем скрыть – равно небезопасно. Потому он и соблюдает средину, говоря: «чтобы не» («да не како»). Так именно свойственно говорить тому, кто ни слишком осуждает, ни слишком доверяет, но держится средины между тем и другим. Этими словами, таким образом, он успокаивал их; историческим же напоминанием (о Еве) приводил их в несказанный страх и отнимал у них всякий повод к извинению. Ведь хотя и змий был злобен, и Ева несмысленна, однако ничто не спасло жену (от обвинения).

2. «Итак, смотрите, – говорит (апостол), – не подвергнитесь и вы тому же: тогда ничто не защитит вас. И змий тем и обманул, что обещал много». Отсюда видно, что и лжеучители, хвалясь и надмеваясь, обольщали (коринфян). Об этом же можно заключать не только отсюда, но и из дальнейших слов: «Ибо если бы кто, придя, начал проповедывать другого Иисуса, которого мы не проповедывали, или если бы вы получили иного Духа, которого не получили, или иное благовестие, которого не принимали, – то вы были бы очень снисходительны» («аще бо грядый инаго Иисуса проповедает, егоже не проповедахом, или духа инаго приемлете, егоже не приясте, или благовествование ино, еже не приясте, добре бысте потерпели») (2Кор.11:4). Не говорит: «чтобы вам не прельститься, как Адам»; но показывает, что они, как женщины, подверглись обольщению, потому что женщинам свойственно обольщаться. И не сказал: «так и вы обольщены»; но, продолжая иносказательную речь, говорит: «чтобы... и ваши умы не повредились, уклонившись от простоты во Христе» («да не како истлеют разумы ваши от простоты, яже о Христе»). «От простоты, – говорю, – а не от лукавства; не от злонамеренности, не от неверия вашего, но от простоты». Впрочем, и в этом случае не заслуживают извинения обольщаемые, как показал пример Евы. Если же это (обольщение) не заслуживает извинения, то тем более – кто впадает в обольщение по тщеславию. «Ибо если бы кто, придя, начал проповедывать другого Иисуса, которого мы не проповедывали» («Аще бо грядый инаго Христа проповедает, егоже не проповедахом»). Отсюда видно, что коринфяне не сами были причиною своего растления, но что посторонние обольстили их. Поэтому и говорит: «придя» («грядый»).

«Или если бы вы получили иного Духа, которого не получили, или иное благовестие, которого не принимали, – то вы были бы очень снисходительны к тому" (то уместно было бы снисхождение ваше) («Аще духа инаго приемлете, или благовествование ино, еже не приясте, добре бысте потерпели»). Что ты говоришь? Галатам сказал: «кто благовествует вам не то, что вы приняли, да будет анафема» («аще кто вам благовестит паче, еже приясте, анафема да будет») (Гал.1:9); а теперь говорит: «вы были бы очень снисходительны к тому" («добре бысте потерпели»)? Именно поэтому-то самому и надлежало бы не терпеть, а бежать. Если бы они говорили то же (что и ты), надлежало бы потерпеть. Как же ты говоришь: «когда говорят то же, не должно терпеть»? А если бы говорили иное, должно было бы терпеть? Вникнем (в слова апостола). Пред нами великая опасность и глубокая пропасть: если оставим без исследования, то сказанное выше откроет вход всем ересям.

Итак, какая же мысль заключается в этих словах? Лжеучители хвалились, что апостолы учат несовершенно, а они, напротив, привносят нечто большее. Вероятно, они, пустословя о многом, внесли в догматы (веры) бессмысленные добавления. Потому-то (апостол) упомянул и о змие и о Еве, обольщенной чаянием большего. На это намекал он и в первом послании, говоря: «вы уже обогатились, вы стали царствовать без нас» («се обогатистеся, без нас воцаристеся») (1Кор.4:8), и еще: «Мы безумны Христа ради, а вы мудры во Христе» («мы буи Христа ради, вы же мудри о Христе») (1Кор.4:10). И так как они, пользуясь внешнею мудростью, вероятно, много пустословили, то (апостол) и говорит: «Если бы они сказали что-нибудь лишнее, и проповедовали другого Христа, которого не должно проповедовать, а мы умолчали бы, «вы были бы очень снисходительны» («добре бысте потерпели»). С этим намерением он и присовокупил: «которого мы не проповедывали» («егоже не проповедахом»). А если у них те же основания веры, то какое преимущество? «Сколько бы они ни говорили, не скажут больше того, что мы уже сказали». И смотри, с какою точностью говорит об этом. Не сказал: «если бы пришедший стал говорить нечто большее, нежели мы», потому что (лжеучители) говорили нечто большее, с большею властью и с большею красотою в словах. Поэтому и не сказал так, а что (говорит)? «Если бы кто, придя, начал проповедывать другого Иисуса» («грядый инаго Иисуса проповедает»), – для чего не было нужды в красивом наборе слов, – «или если бы вы получили иного Духа» («или духа инаго приемлете»), – то есть, обогащает вас большими дарами благодати, для чего также не было нужды в красивых словах, – «или иное благовестие, которого не принимали» («или благовествование ино, еже не приясте»), – что точно также не требовало изящества слова, – «вы были бы очень снисходительны к тому" («добре бысте потерпели»).

Смотри же, какое строгое наблюдается везде разграничение, из которого ясно видно, что они ничего лишнего и большего (пред апостолами) не сказали. Сказавши: «Ибо если бы кто, придя, начал проповедывать другого Иисуса» («аще грядый инаго Иисуса проповедает»), прибавил: «которого мы не проповедывали» («его же не проповедахом»); и к словам: «или если бы вы получили иного Духа» («или инаго духа приемлете»), присовокупил: «которого не получили» («егоже не приясте»); также сказавши: «или иное благовестие» («или благовествование ино»), присоединил: «которого не принимали» («еже не приясте»). А всем тем показывает, что: «Должно смотреть не просто на то, сказали ли они что-нибудь большее, но на то, сказали ли они что-нибудь большее, что надлежало сказать, а нами было опущено. Если же они говорили, о чем не надлежало говорить, о чем потому и мы не сказали, то для чего и слушаете их?»

3. Но скажешь: «Если они говорят то же самое, почему запрещаешь им говорить?» Потому, что, прикрываясь лицемерием, они вводят другое учение. Впрочем, этого он пока еще не говорит, а высказывает впоследствии, когда говорит, что они преобразуются в апостолов Христовых (2Кор.11:13). Теперь же употребляет легчайшие способы, чтобы ослабить в учениках уважение к ним, и делает это не по зависти к ним, но для безопасности учеников. Иначе, почему он не запрещает Аполлосу, мужу красноречивому и сведущему в Писании, а напротив, даже просит и сам обещает прислать его? Конечно потому, что (Аполлос) при своих познаниях сохранял и правоту догматов; а те (коринфские учители) – напротив. Потому (апостол) и вооружается против них, и порицает учеников за то, что они с удивлением слушают их, говоря: «Если мы опустили что-нибудь, о чем бы надлежало сказать, а они это дополнили, то не препятствуем вам слушать их; если же все нами сделано и ничего не опущено, то что вас влечет к ним?» Поэтому и говорит далее: «Но я думаю, что у меня ни в чем нет недостатка против высших Апостолов» («непщую бо ничимже лишитися предних апостол») (2Кор.11:5), сравнивая себя не с ними (коринфскими учителями), но с Петром и другими (апостолами). «Таким образом, если, – говорит, – больше меня знают, то больше и их (высших апостолов)». Смотри, какая и здесь скромность. Не сказал: «апостолы не больше сказали, чем я», – но как? «Непщую», т. е., «я так думаю, что я ни в чем не отстал от высших апостолов». Так как, вероятно, в унижение (Павлу) обращали и то, что предшествовавшие ему по времени (апостолы) имели пред ним более громкое имя и большую славу, и (коринфские лжеучители) вздумали равнять себя с ними, то и сравнивает себя (с апостолами) приличным ему образом; потому и отзывается о них с похвалою, не просто называя апостолами, но «высшими» («предними»), имея в виду Петра, Иакова и Иоанна. «Хотя я и невежда в слове, но не в познании» («Аще бо и невежда словом, но не разумом») (2Кор.11:6). Так как развратители коринфян гордились тем, что они не неученые люди, то он упоминает и об этом, показывая, что он не только не стыдится своей неучености, но еще и хвалится ею. Не сказал, однако: «если я невежда словом, то и другие (апостолы) также», потому что это показалось бы порицанием апостолам и похвалою лжеучителям. Напротив, он уничтожает самое преимущество – т. е. внешнюю мудрость. Точно так же и в первом послании он сильно нападет на нее, говоря, что она не только не содействует (евангельской) проповеди, но еще и помрачает славу креста. «Я приходил... братия, – говорит он, – не в превосходстве слова или мудрости» («Приидох не по превосходному словеси, или премудрости»), к вам, «чтобы не упразднить креста Христова» («да не испразднится крест Христов»), и многое другое тому подобное (1Кор.2:1, 1:17), чем показывается, что (лжеучители) были невежды познанием, и что это есть крайняя степень невежества.

Итак, когда надлежало сравнивать в важном, он сравнивает себя с апостолами; а когда (нужно было) показать, что недостаток только мнимый – не делает сравнения, но обращает внимание на самое дело, и показывает его превосходство. И когда не было никакой нужды хвалить себя, он называет себя меньшим из апостолов, и даже недостойным имени (апостольского) (1Кор.5:9); а здесь, когда потребовали обстоятельства, говорит, что он ничем не меньше высших апостолов, – потому что знал, что это особенно будет полезно для учеников. Потому и далее говорит: «мы во всем совершенно известны вам» («но во всем явленны есмы во всех к вам»). И здесь опять обличает лжеапостолов, что они действуют лукаво. Но о себе и прежде говорил тоже, что он не лицемерил, без обмана и бескорыстно проповедовал слово (Божие). Лжеапостолы иными были на самом деле, и иными показывали себя; но он не таков. Потому и хвалится везде, что ничего не делает для славы человеческой, и не скрывает дел своих. Так и прежде говорил: «открывая истину, представляем себя совести всякого человека» («явлением истины представляюще себе во всякой совести человечестей») (2Кор.4:2), и теперь говорит: «мы во всем совершенно известны вам» («во всем явленны есмы к вам»). Что же это значит?

«Мы невежды, – говорит он, – и не скрываем этого; берем у некоторых, и не умалчиваем об этом. Так и от вас пользуемся, и не притворяемся, что ничем не пользуемся, как делают эти пользующиеся от вас; напротив, мы все открыто делаем пред вами». А так мог говорить только вполне полагающийся на них (коринфян), и во всех словах соблюдающий правду. Потому и ссылается на них, как на свидетелей – и теперь, когда говорит: «во всем к вам», и прежде, когда говорил: «мы пишем вам не иное, как то, что вы читаете или разумеете» («не иная бо пишем к вам, но яже чтете и разумеваете») (2Кор.1:13). Защитив себя таким образом, (апостол) далее начинает уже говорить гораздо сильнее: «Согрешил ли я тем, что унижал себя, чтобы возвысить вас?» («или грех сотворих себе смиряя, да вы вознесетеся») (2Кор.11:7). И объясняя это, продолжает: «Другим церквам я причинял издержки, получая от них содержание для служения вам» («от иных церквей уях, приим оброк, к вашему служению») (2Кор.11:8). Смысл этих слов таков: «Я жил у вас в крайней нищете»; это именно значит – «себя смиряя». «Итак, это ли ставите мне в вину? И потому ли превозноситесь предо мною, что я смирял себя у вас, просил милостыню, терпел тесноту и голод, чтобы вас возвысить?» Как же они возвышались, когда он был в крайности? Так, что они более получали назидания, а не повода к соблазну. Между тем, особенно могло служить к их обвинению и к обличению их слабости то, что (апостол) не мог иначе вести их (к совершенству), как смирившись прежде сам. «Итак, в том ли обвиняете меня, что я смирил себя? Но чрез это вы возвысились». Так как он и прежде говорил, что на него клеветали, будто при личном свидании он смиренен, а в отсутствии смел, то теперь, защищая себя, опять поражает их, говоря: «это я сделал для вас»: «другим церквам я причинял издержки» («от иных церквей уях»). Отсюда начинаются уже упреки; впрочем, сказанное прежде делает их сносными. Он сказал: «если бы вы несколько были снисходительны к моему неразумию» («потерпите мало безумию моему»). И прежде других своих заслуг, во-первых, хвалится этим (презрением земных благ). Мирские люди больше всего ищут этого; этим хвалились и противники (Павловы). Поэтому он и начинает свою речь не с опасностей, равно и не с чудес, а с презрения земных благ, так как этим особенно гордились (лжеучители); а вместе с тем неприметно обличает их и в любостяжании.

4. Но достойно удивления то, что (апостол), хотя мог сказать, что собственными руками снискивал себе пропитание, не сказал этого, а говорит то, что особенно стыдило их (коринфян), и даже ему не служило к похвале, именно, что он получал от других. И не сказал: я получал, но – «причинял издержки» («уях»), т. е., «взял последнее и сделал их бедными». И что еще важнее, брал не для избытка, но для удовлетворения необходимых потребностей. Под словом «содержание» («оброк») разумеет именно: «необходимое к пропитанию». И самое важное – «для служения вам» («к вашему служению»), т. е., «мы вам проповедовали, и когда от вас должно было получать пропитание, я получал его от других». Обвинение двойное, или даже тройное, поскольку, и находясь у них, и служа им, и имея нужду в необходимом содержании, получал его, однако, от других. Эти другие, таким образом, имели великое преимущество пред ними. Они оставались беззаботными, а те показали ревностную заботу, издалека посылали ему, тогда как они не могли пропитать его, когда он и у них находился. Но таким образом строго их укорив, (апостол) опять неприметно смягчает укоризну, и говорит: «будучи у вас, хотя терпел недостаток, никому не докучал» («пришед к вам, и в скудости быв, не стужих ни единому»). Не сказал: «вы не давали мне», но: «я не брал». Он еще щадит их. Однако и при самом смягчении речи своей опять неприметно поражает их. Слова «будучи у вас» («пришед») и «терпел недостаток» («в скудости быв») весьма выразительны. Чтобы они не сказали: «Что нам было делать, когда ты имел у себя?», он присовокупил: «хотя терпел недостаток, никому не докучал» («и в скудости быв, не стужих вам»). Здесь опять слегка укоряет их в том, что они медленно, и как бы неохотно, делали такия пособия. Вслед за тем показывает и самую причину, весьма для них укоризненную, и вместе побуждающую их к соревнованию. Потому и представил эту причину не прямо, но как бы объясняя, откуда и от кого он получал пропитание, чтобы, не вызывая в них никакого подозрения, опять побудить их к милостыне.

«Ибо недостаток мой, – говорит, – восполнили братия, пришедшие из Македонии» («Скудость бо мою исполниша братия, пришедше от Македонии») (2Кор.11:9). Видишь, какой чувствительный удар опять наносит им, представив тех, которые послужили ему? Сперва он возбудил (в коринфянах) желание узнать, кто такие были они, сказав: «другим церквам я причинял издержки» («от иных церквей уях»), потом уже и называет их. А это побуждало их к тому, чтобы подавать милостыню. Унизивших себя тем, что не пропитали апостола, он убеждает, по крайней мере, не унижать себя в оказании вспомоществования бедным. Об этом писал он и к самим македонянам, говоря: «в нуждах моих и раз и два присылали мне на нужду в начале благовествования» («посласте ми и единою и дващи, и в начале благовествования») (Флп.4:15–16), что и послужило им в величайшую похвалу, потому что в самом начале так отличились. Но заметь, что (апостол) везде выставляет свою нужду, и нигде не говорит об изобилии. Словами «будучи у вас» («пришед») и «терпел недостаток» («в скудости быв») он показал, что пропитание надлежало ему получить от коринфян; а словами «недостаток мой восполнили» («скудость мою исполниша») показывает, что он этого и не требовал, объясняя вместе и причину тому, хотя не настоящую. Какую же? Ту, что от других получил.

«Недостаток мой, – говорит, – восполнили пришедшие» («Скудость бо мою исполниша пришедшие»). «Потому, – говорит, – «никому не докучал», а не потому, чтобы не надеялся на вас». А в самом деле поступил так по последней причине, что и показывает далее, хотя говорит об этом не прямо, но прикровенно, предоставляя (догадываться) совести слушателей, и незаметно указывая на то следующими словами: «да и во всем я старался и постараюсь не быть вам в тягость» («и во всем без стужения себе соблюдох и соблюду»). «Не думайте, чтобы я говорил это с намерением получить что-нибудь от вас». Слово же «постараюсь» («соблюду») еще сильнее указывает на то, что он не только теперь не надеется на них, но раз и навсегда отказался взять что-нибудь у них. Вместе с тем показывает и то, что они считали для себя тягостным помогать ему, почему и сказал: «во всем я старался и постараюсь не быть вам в тягость» («без стужения соблюдох и соблюду»). Подобно этому говорит он и в первом послании: «написал это не для того, чтобы так было для меня. Ибо для меня лучше умереть, нежели чтобы кто уничтожил похвалу мою» («не писах, да тако будет о мне: добрее бо мне умрети, нежели похвалу мою кто да испразднит») (1Кор.9:15). И здесь опять: «я старался и постараюсь не быть вам в тягость» («без стужения вам себе соблюдох и соблюду»). Потом, чтобы они не подумали, что говорит это для снискания себе большей от них благосклонности, присовокупляет: «по истине Христовой во мне» («есть истина Христова во мне») (2Кор.11:10). «Не подумайте, чтобы я говорил это с намерением получить или более привлечь вас к себе. "По истине, – говорит, – Христовой во мне скажу, что похвала сия не отнимется у меня в странах Ахаии» («Есть истина Христова во мне, яко похваление сие не заградится в странах Ахайских»). Чтобы опять кто-нибудь не подумал, что он печалится об этом, или говорит так в гневе, он называет поступок свой похвалою.

Подобно этому и в первом послании – и там не в оскорбление им говорит: «За что же мне награда? За то, что, проповедуя Евангелие, благовествую о Христе безмездно» («кая убо ми есть мзда? Да благовествуяй без мзды положу благовестие Христово») (1Кор.9:18). И как в первом послании называет это наградой, так здесь похвалою, чтобы не слишком пристыдить их словами своими, как будто они не доставляли (ему пропитания), хотя он и просил. «Что ж, – говорит, – и вы готовы бы дать; но я не беру». Слова «не отнимется» («не заградится») употреблены в переносном значении: они взяты с (преграждаемой) реки, и означает, что слава о нем, что он не берет, разливается всюду (как река): «Вы не заградите подаянием своим моей свободы». Не сказал, однако: «вы не отнимете» (заградите), что было бы более тяжко для них, но: «не отнимется у меня в странах Ахаии» («не заградится в странах Ахайских»). И это опять могло их страшно поразить, и весьма достаточно было для того, чтобы повергнуть их в уныние и опечалить – т. е., что одних только их он отвергает. В самом деле, если он хвалится этим, то ему везде бы надлежало хвалиться; а если у вас одних хвалится, то быть может, по вашей немощи. Итак, чтобы они от такой мысли не впали в уныние, смотри, как он смягчает сказанное. "Почему же так поступаю? Потому ли, что не люблю вас? Богу известно!» («Почто? Зане не люблю ли вас? Бог весть») (2Кор.11:11). Скоро и легко дал решение. Впрочем, и тем не освободил их от вины. Не сказал: «вы не слабы, вы сильны»; но – «люблю вас»; а это больше всего увеличивало их вину. От великой любви его к ним происходило то, что он ничего не брал у них, потому что они очень обижались этим.

5. Так он по одной и той же любви совершал противоположные дела – т. е., и принимал, и не принимал, а эта противоположность зависела от различного расположения дающих. И не сказал: «из-за того не беру, что очень люблю вас», потому что этим обвинил бы их в слабости и поверг бы в сомнение, но представил другую причину. Какую же? «Чтобы не дать повода ищущим повода, дабы они, чем хвалятся, в том оказались такими же, как и мы" («Да отсеку вину хотящим вины, да о немже хвалятся обрящутся, якоже и мы») (2Кор.11:12). Так как (лжеапостолы) о том только заботились, чтобы найти какой-нибудь предлог, то надлежало и его отнять. А они хвалились только этим (бескорыстием). Итак, чтобы им нечем было хвалиться, апостолу надлежало на деле доказать тоже (свое бескорыстие), так как во всем прочем они были ниже. А к назиданию мирских людей, как я говорил уже, ничто так не служит, как то, чтобы ничего не брать у них. Потому и лукавый диавол бросил им эту именно приманку, желая причинить им зло в другом. Впрочем, мне кажется, что и это (в лжеапостолах) было делом лицемерия. Поэтому (апостол) и не сказал: «чем они отличались»; но что говорит? «чем хвалятся» («о немже хвалятся»). Этими словами он осмеивал их тщеславие, потому что они лишь хвалились, а на деле не были такими.

Благородно мыслящему человеку не должно хвалиться не только тем, чего не имеет, но и тем, что имеет. Так поступал и этот блаженный (апостол); так – и патриарх Авраам, который говорит: «я прах и пепел» («аз же есмь земля и пепел») (Быт.18:27). Так как он не имел грехов, о которых бы мог сказать, а сиял добродетелями, то, рассмотревши все и не нашедши никакого важного предлога к обличению самого себя, обратился к своей природе. И так как слово «прах» («земля») в некотором отношении еще почтенно, то и присовокупил слово «пепел». Потому же и другой некто сказал: «Что гордится земля и пепел?» («почто гордится земля и пепел?») (Сир.10:9). Не говори мне ни о цвете лица, ни о вытянутой шее, ни об одежде, ни о коне, ни о свите, но размысли и скажи: чем все это оканчивается? Если ты указываешь на внешнюю видимость, то я покажу тебе то же на картинах, и еще в гораздо более блистательном виде. Но как мы не удивляемся изображенному (на картинах), зная, что все это в существе своем грязь, так нет причины и этому удивляться. Поистине, и это грязь, – и даже прежде, чем разрушится и обратится в пыль. Покажи мне эту вытянутую (шею), когда человек страдает горячкою и находится при последнем издыхании; тогда я побеседую с тобою, и спрошу: что сталось с этою великою красотою, куда девалось множество льстецов и услужливых рабов, обилие богатства и стяжаний? Какой ветер нашел и развеял все это?

Но скажешь, что он, и лежа на одре, имеет при себе знаки богатства и знатности, облечен в великолепные одежды, окружен бедными и богатыми, и прославляется народом. Но ведь и это один только смех; кроме того, все это тотчас, подобно цвету, опадет и развеется. Лишь только мы выйдем за ворота города, и, предавши тело червям, возвратимся, куда, спрошу опять тебя, идет эта многочисленная толпа? Где прежний вопль и шум? Где светильники? Где лики женщин? Не сновидение ли все это? Что значили эти вопли? Где те бесчисленные голоса, которые кричали и убеждали (умершего) не страшиться, потому что смерти нет? Не теперь надлежало говорить ему об этом, не теперь, когда уже не слышит, но в то время, когда похищал, предавался любостяжательности, – тогда надлежало бы говорить ему, немного изменив слова: не надобно слишком надеяться, никто не бессмертен на земле, удержись от своего безумия, угаси похоть, не надейся на неправедное (стяжание). Теперь говорить ему о том свойственно не доброжелателю, а насмешнику, потому что этим заставишь его не надеяться, а страшиться и трепетать. Но если бесполезно это для сошедшего уже с поприща, то, по крайней мере, пусть услышат те из богатых, которые больны тою же болезнью, и сопровождают гроб. Они, будучи упоены богатством, ничего такого не представляли себе прежде, но в настоящее время, когда самый вид лежащего пред ними уверяет их в истине наших слов, пусть образумятся и научатся, что через некоторое время и они будут отведены к страшному отчету, чтобы принять наказание за все, что они похищали и неправедно приобретали».

«Но какое, – скажешь, – отношение имеет это к бедным?» Для многих весьма приятно и то, когда они видят притеснителя наказанным. «Но нам, – скажешь, – это неприятно, а (приятно) самим не потерпеть зла». Весьма хвалю и одобряю вас, что не радуетесь несчастиям других, а заботитесь о собственной безопасности. Хорошо – я обещаю вам и безопасность. Когда мы терпим оскорбление от людей, – этим уменьшаем не малую часть нашего долга, если только переносим великодушно. Итак, в этом случае мы не терпим никакой обиды. Бог вменяет нам терпение скорбей в уплату долга, не потому, чтобы так и надлежало, но по Своему милосердию. Поэтому самому Он и в древности не (всегда) отмщал за терпевших зло. Скажешь: «Откуда это известно?» Страдали некогда иудеи от вавилонян, и Бог не препятствовал этому; напротив, отводимы были в плен и дети и женщины. Но впоследствии это пленение, по мере страдания за грехи, служило иудеям в утешение. Поэтому Бог говорил Исаии: «Утешайте, утешайте народ Мой, говорит Бог ваш; говорите к сердцу Иерусалима... ибо он от руки Господней принял вдвое за все грехи свои» («утешайте, утешайте люди моя..., священницы, глаголите в сердце Иерусалиму..., яко прият от руки Господни сугубы грехи своя») (Ис.40:1–2); и еще: «Ты даруешь нам мир; ибо и все дела наши Ты устрояешь для нас» («даждь нам мир, вся бо воздал еси нам») (Ис.26:12). И Давид говорит: «Посмотри на врагов моих, как много их, и прости все грехи мои» («виждь враги моя, яко умножишася, и остави вся грехи моя») (Пс.24:18–19). И когда Семей проклинал его, он терпел, говоря: оставь его, чтобы видел Господь смирение мое и воздал мне за этот день (2Цар.16:12). Когда (Господь) не отмщает за причиняемые нам обиды, тогда-то мы особенно и получаем пользу, потому что Он вменяет нам это в заслугу, если переносим с благодарностью.

6. Поэтому, когда видишь, что богатый грабит бедного, оставь терпящего обиду, а плачь о грабителе. Первый очищается от скверны, а второй еще более оскверняется. Так случилось и с отроком Елисея за Неемана. Хотя он и не похитил, но взял обманом – была та же обида. Что же случилось? Вместе с неправдою он получил и проказу. Обиженный получил пользу, а обидевший потерпел величайший вред. То же и ныне бывает с душою. И терпение обид имеет такую силу, что часто оно одно умилостивляло Бога. Хотя бы терпящий неправду и недостоин был помощи (Божией), но если он чрезмерно страдает, то это одно преклоняет Бога к прощению его и к наказанию обидевшего. Вот почему и язычникам некогда говорил Бог: «Я предал их за немногое, они усилили зло» («они же налегоша в злая») (Зах.1:15), и за это потерпят величайшие бедствия». Ничто, ничто не прогневляет так Бога, как грабительство, насилие и лихоимство. Почему же? Потому что очень легко удержаться от этого греха. Он происходит не от естественной нудящей похоти, но от беспечности.

Как же апостол называет этот грех корнем зол? И я утверждаю то же. Но этот корень от нас, а не от свойства вещей. Если угодно, сделаем сравнение и посмотрим, какая похоть более насильственна – похоть ли сребролюбия, или плотская? Которая из них окажется настолько сильною, что может побеждать великих людей, та и будет тяжелее. Итак, посмотрим, кого из великих людей одержала похоть сребролюбия? Никого, а только людей ничтожных и отверженных, – Гиезия, Ахаава, Иуду и священников иудейских. Между тем похоть плотская победила и великого пророка Давида. Говорю это не с тем, чтобы извинять плененных плотскою похотью; напротив, чтобы еще более побудить их к бдительности. Когда я доказываю, как сильна эта страсть, то вместе с тем показываю, что они особенно не будут иметь никакого извинения. В самом деле, если бы ты не знал этого зверя, то ты мог бы прибегнуть (к извинению этим незнанием). Теперь же, когда знаешь и попадаешься ему, не можешь уже иметь никакого извинения. После Давида, и сыном его еще более овладела (та же страсть). И хотя не было человека мудрее его, хотя он имел все другие добродетели, однако он так жестоко был пленен этою страстью, что получил даже смертельную рану. Отец его восстал, опять одержал победу, и снова получил венец; а этот не показал ничего подобного. Потому и Павел говорит: «лучше вступить в брак, нежели разжигаться» («лучше есть женитися, нежели разжизатися») (1Кор.7:9). И Христос сказал: «Кто может вместить, да вместит» («могий вместити да вместит») (Мф.19:12).

О богатстве же не так сказал, но: «кто оставит домы... или земли ради имени Моего, получит во сто крат» («кто оставит имение свое, сторицею приимет») (Мф.19:29). «Как же, – спросишь, – сказано о богатых, что они с трудом достигнут царства небесного (Мф.19:23)?» Этими словами Христос опять указывает на их малодушие, не на тиранию сребролюбия, но на чрезмерное их раболепство. Это видно и из советов Павла. От страсти к богатству он отвлекает, говоря: «А желающие обогащаться впадают в искушение» («а хотящии богатитися впадают в напасти») (1Тим.6:9); в отношении же к плотской похоти этого не делает, но, разлучив только на время, и то по согласию, советует опять сходиться. Он опасался, чтобы волны похоти не произвели ужасного кораблекрушения (1Кор.7:5). Эта страсть сильнее даже гнева. Гневаться невозможно, когда никто не раздражает. А плотская похоть нудит, хотя бы и лица, возбуждающего ее, не было в виду. Вот почему и гнев не вовсе запретил (Христос), а только гнев «всуе» (Мф.5:22); равно и не самую плотскую похоть отверг (апостол), а только похоть незаконную. «По причине похоти, – говорит он, – «каждый имей свою жену» («кийждо свою жену да имать») (1Кор.7:2). Напротив, собирать сокровища не позволено ни напрасно, ни не напрасно. Те страсти привиты к нам по нужде. Похоть плотская для чадорождения, а гнев для оказания помощи терпящим обиды. Но страсть сребролюбия ни к чему не годна, потому она и не врожденна. Поэтому, если ты будешь пленен ею, тем бесславнее это для тебя. Вот почему Павел, дозволяя второй брак, требует строгой точности в удалении от сребролюбия, говоря: «Для чего бы вам лучше не оставаться обиженными? для чего бы вам лучше не терпеть лишения?» («почто не паче обидими есте? почто не паче лишени бываете») (1Кор.6:7). Рассуждая о девстве, он говорит: «не имею повеления Господня» («повеления Господня не имам»), и: «говорю это для вашей же пользы, не с тем, чтобы наложить на вас узы» («на пользу вам глаголю, не да сило вам наложу») (1Кор.7:25, 35), а когда у него речь о богатстве, говорит: «Имея пропитание и одежду, будем довольны тем» («имеюще пищу и одеяние, сими довольни будем») (1Тим.6:8).

«Почему же, – спросишь, – многие больше уловляются этой страстью?» Потому, что не столько остерегаются ее, сколько разврата и блуда. Если бы и любостяжательность казалась им столь же ужасною, то не так бы легко уловлялись ею. Так и юродивые девы были изгнаны из брачного чертога по той причине, что, низложивши сильнейшего противника, низложены были слабейшими и ничтожными. Сверх того должно сказать и то, что если кто, преодолевая плотскую похоть, побеждается страстью сребролюбия, то часто не удерживается и от плотской похоти, разве уже от природы имеет такое свойство, что не сильно возмущается этой страстью. Ведь не все равно склонны к ней. Итак, зная это и имея непрестанно пред глазами пример юродивых дев, будем бегать этого лютого зверя. Если и девство не принесло никакой пользы, напротив, после бесчисленных трудов и подвигов (юродивые девы) погибли от сребролюбия, то кто избавит нас, когда впадем в эту страсть? Потому молю вас употреблять все усилия, чтобы не быть плененными этой страстью, и, попавши в плен, не оставаться в нем, но скорее разорвать тяжкие эти оковы. Поступая таким образом, сможем достигнуть неба и получить бесчисленные блага, которых все мы и да сподобимся благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Беседа 24

2Кор.11:13. Ибо таковые лжеапостолы, лукавые делатели, принимают вид Апостолов Христовых.

Делать что-нибудь только для вида значит делать по-диавольски. – Вред от зависти.

1. Что ты говоришь? Неужели те, которые проповедуют Христа, не берут денег, не вводят иного благовестия, лжеапостолы? «Да, – говорит, – и поэтому именно самому больше всего (они лжеапостолы), что все это делают лицемерно, для обмана». «Лукавые делатели» («делатели льстивии»). Они трудятся, но исторгают насажденное. Так как они знают, что иначе не нашли бы себе доступа, то, принявши на себя личину истины, скрывают под нею дело обольщения. «И денег, – говорит (апостол), не берут для того, чтобы получить больше, чтобы погубить душу». Вернее же, и это ложь: они и брали (деньги), но только тайно, что и показывает (апостол) далее. Он и выше сделал уже намек на это, сказав: «дабы они, чем хвалятся, в том оказались такими же, как и мы" («да о немже хвалятся, обрящутся якоже и мы»); но впоследствии яснее указал на это, сказав: «вы терпите..., когда кто объедает, когда кто обирает, когда кто превозносится» («приемлете бо..., аще кто вас поядает, аще кто отъемлет,... аще кто величается») (2Кор.11:20). Теперь же обличает их в другом, говоря: «принимают вид» («преобразующеся»). У них только личина; их покрывает овчая кожа. «И неудивительно: потому что если сам сатана принимает вид Ангела света, то что великого, если и служители его принимают вид служителей правды» ("И не дивно, потому что если сам сатана преобразуется во ангела светла... аще и служителие его преобразуются яко служители правды») (2Кор.11:14–15). Итак, если должно удивляться, то сатане должно удивляться, а не служителям его. Когда учитель их дерзает на все, то нисколько не удивительно, что и ученики ему следуют. Что же значит: «ангела света» («ангела светла»)? Ангела, имеющего дерзновение беседовать с Богом, предстоящего Богу. Но есть и ангелы тьмы, служители диавола – темные и свирепые. И многих диавол обольстил таким образом, т. е., преобразуясь в ангела света, а не делаясь таковым. Так точно и эти носят на себе личину апостолов, но не самую силу, потому что не могут.

Нет ничего столь диавольского, как делать что-нибудь только для вида. Кто же такие «служители правды»? «Это – мы, – говорит, – проповедующие вам Евангелие, заключающее в себе правду». Или это разумеет он, или то, что и те (лжеапостолы) присваивают себе славу людей праведных. Как же нам узнавать их? От дел их, как сказал Христос (Мф.7:20). Это вынуждает (апостола) сравнить собственные свои заслуги и их худые дела, чтобы чрез такое сличение обнаружились незаконные (учители). И опять, намереваясь хвалить себя, он обличает прежде их (лжеапостолов), чтобы показать необходимость, по которой он касается этого предмета, и чтобы никто не мог укорять его, зачем говорит о самом себе. Он продолжает: «Еще скажу» («паки глаголю»). И прежде уже делал он много оговорок, «но не довольствуясь, – говорит, – сказанным прежде, я снова повторяю: «не почти кто-нибудь меня неразумным» («да никтоже мнит мя безумна быти») (2Кор.11:16). Так делали они (лжеапостолы) – хвалились без всякой причины. А ты заметь, что всякий раз, как (апостол) намеревается говорить в собственную похвалу, наперед оговаривается. «Дело безумия, – говорит он, – хвалиться; но я, не безумствуя, делаю это, а по нужде. Если же вы не поверите, но и видя необходимость, будете осуждать меня, я и в таком случае не отрекусь (от своего дела)». Видишь ли, как он показал, что велика была нужда говорить?

В самом деле, если он и такого подозрения не устрашился, то рассуди, какое насилие должен был употребить он, чтобы говорить, как мучился и принуждал себя, когда говорил? Однако и в этом случае со скромностью приступил к делу. Не сказал: «чтобы похвалиться», но, намереваясь сколько-нибудь похвалиться, употребил опять другую оговорку, сказав: «Что скажу, то скажу не в Господе, но как бы в неразумии при такой отважности на похвалу» («еже глаголю, не по Господе глаголю, но яко в безумии, в сей части похвалы») (2Кор.11:17). Видишь ли, что хвалиться не есть дело по Господе? «Когда, – сказано, – исполните все... говорите: мы рабы ничего не стоящие» («Егда сотворите вся..., глаголите, яко раби неключими есмы») (Лк.17:10). Но хотя хвалиться само по себе не есть дело по Господе, однако становится таким делом в зависимости от намерения. Поэтому и сказал: »что скажу" («еже глаголю»), осуждая не причину, но слова. Цель так высока, что и самые слова делает достойными уважения. Так убийца, хотя убийство строго запрещено, часто хвалится по намерению. И обрезание, хотя не по Господе, однако, бывает таковым по расположению сердца. Подобным образом можно и хвалиться. Почему же он не говорит об этом обстоятельно? Потому что спешит к другому предмету, и из множества предметов даже желающим слушать его говорит об одном том, что полезно. И сказанного им достаточно было к отклонению всякого подозрения.

«Как бы в неразумии» («Но яко в безумии»). Прежде сказал: «О, если бы вы несколько были снисходительны к моему неразумию» («о, да бысте мало потерпели безумию моему»); а теперь говорит: «Как в неразумии» («яко в безумии»). Чем далее идет, тем яснее делает речь свою. Потом, чтобы ты не подумал, что он все делает «как в неразумии», прибавил: «при такой отважности на похвалу» («в сей части похвалы»). Так и в другом месте сказал: «чтобы... не остались в стыде мы» («да не... постыдимся»), а потом прибавил: «похвалившись с такою уверенностью» («в части сей похваления») (2Кор.9:4). Еще и в другом месте, сказав: «Или, что я предпринимаю, по плоти предпринимаю, так что у меня то «да, да», то «нет, нет»?» («или, яже совещаваю, по плоти совещаваю, да будет у мене еже ей, ей, и еже ни, ни?») (2Кор.1:17),и показав, что не может везде исполнить того, что обещает, потому что предпринимает не по плоти; чтобы кто не возъимел такого же сомнения и об учении его, говорит: «Верен Бог, что слово наше к вам не было то «да», то «нет"" («верен Бог, яко слово наше, еже к вам, не бысть ей и ни») (2Кор.1:18).

2. И смотри, как, после всего вышесказанного, он опять приводит новые оправдания, присовокупляя и говоря: «Как многие хвалятся по плоти, то и я буду хвалиться» («понеже мнози хвалятся по плоти, и аз похвалюся» (2Кор.11:18). Что значит – «по плоти»? Внешними (преимуществами): благородством, богатством, мудростью, – тем, что имеют обрезание и прародителей евреев, тем, что у многих пользуются славою. И заметь благоразумие (апостола)! Указал на такие (преимущества), которые, как он доказывает, суть ничто, и потом уже называет (похвалу) безумием. Действительно, если безумно хвалиться действительными благами, то тем более – ничего не значащими. И это-то самое называет он «не по Господе», потому что быть евреем, и все подобное тому, не доставляет пользы. «Итак, не думайте, – говорит апостол, – чтобы я почитал это за добродетель. Но так как они хвалятся, то я принужден и в этом сравнить себя с ними». Так поступает он и в другом месте, говоря: «Если кто другой думает надеяться на плоть, то более я» («аще кто мнит надеятися во плоти, аз паче») (Фил.3:4). И там говорит это для полагавших надежду на то (плотское свое происхождение). Если бы кто, знаменитый родом, но избравший для себя любомудрую жизнь, увидел, что другие гордятся благородством, и захотел посрамить их надменность, то он принужден был бы сказать и о своей знаменитости, не в похвальбу себе, но в их унижение. Так делает и Павел. Потом, оставивши их (лжеучителей), слагает всю вину на коринфян, говоря: «охотно терпите неразумных» («любезно приемлете безумныя») (2Кор.11:19). «Таким образом, вы виновны в этом, и даже более, нежели они. Если бы вы не терпели их, и сами не были заражены тем же, чем они, то я ничего бы не сказал. Но я забочусь о вашем спасении, и поступаю снисходительно». И смотри, как он и самую укоризну растворяет похвалою. Сказав: «охотно терпите неразумных» («любезно приемлете безумныя»), прибавил: «вы, люди разумные» («мудри суще»).

Действительно, безумному только свойственно хвалиться и этим. И хотя надлежало бы запретить и сказать: «не принимайте людей безумных», но он делает это с большим искусством. Если бы (он сказал) так, то могли бы подумать, что он запрещает потому, что не имеет их преимуществ. А теперь, показав, что он и по этим (преимуществам) выше их, и, однако же, почитает их за ничто, тем гораздо более исправляет их. Между тем, прежде, чем начинает хвалить себя и сравнивать (с лжеучителями), порицает коринфян за их крайнее раболепство (лжеапостолам) и за то, что до такой степени подчинились им. И смотри, как упрекает их. «Вы терпите, – говорит, – когда кто вас объедает» («Приемлете бо аще кто вас поядает») (2Кор.11:20). Как же ты сказал: «дабы они, чем хвалятся, в том оказались такими же, как и мы« («да о нем же хвалятся, обрящутся, якоже и мы»)? Видишь ли, теперь показывает, что (лжеапостолы) берут, и не только берут, но и сверх меры? Это и значит – »объедать« (»поядать"). «Когда кто вас порабощает» («Аще кто вас порабощает»). «Вы, – говорит, – предали и имущества свои, и плоть свою, и свободу. Стать господами не имений только ваших, но и вас самих, значит уже гораздо больше, нежели брать». На это указывает и прежде, говоря: «Если другие имеют у вас власть, не паче ли мы?» («аще инии власти вашея причащаются, не много ли паче мы?») (1Кор.9:12). Потом присовокупляет, что еще важнее: «когда кто превозносится» («аще кто величается»). «Рабство ваше нелегко, говорит он; у вас не кроткие повелители, но тяжкие и нестерпимые». «Когда кто бьет вас в лицо» («Аще кто по лицу биет вы»).

Видишь ли опять крайнюю степень тирании? Сказал же это не потому, что (лжеапостолы) в самом деле били их по лицу, а потому, что они презирали их и бесчестили, вследствие чего и присовокупил: «К стыду говорю» («по досаждению глаголю») (2Кор.11:21). «Вы терпите не меньше тех, которых бьют по лицу. Что же может быть хуже этого? Какое господство несноснее того, когда отнявшие у вас и имения, и свободу, и честь, даже несмотря и на это, не делаются кроткими, и даже не хотят обходиться с вами как с рабами, но поступают презрительнее, чем с последним невольником?» "На это у нас недоставало сил» («Зане аки мы изнемогохом»). Эти слова не ясны. Так как обвинение было для них тягостно, то (апостол) и выразился таким образом, чтобы неясностью прикрыть жестокость. А то, что он хочет сказать, состоит в следующем: «Разве и мы не можем делать того же? Однако не делаем. Итак, для чего же их принимаете, точно мы не можем сделать того же? Заслуживает порицания – даже и глупых людей терпеть, а терпеть людей, которые вас презирают, грабят, превозносятся, бьют – это ничем не может быть ни извинено, ни оправдано. Это новый род обольщения. Другие обольстители сами дают и льстят; а эти и обольщают, и берут, и оскорбляют. Поэтому вы не заслуживаете и малейшего извинения, когда тех, которые смиряются для вас, чтобы вас возвысить, презираете, а дивитесь тем, которые возвышаются над вами, чтобы вас унизить. Разве и мы не могли бы сделать того же? Но не хотим, потому что заботимся единственно о вашей пользе; они же напротив, расточая ваше, наблюдают свои (выгоды)». Видишь ли, как он всегда, о чем может смело говорить с ними, тем самым и устрашает их? «Если вы, – говорит он, – почитаете их за то, что они бьют вас и издеваются над вами, то и мы можем делать это, порабощать вас, бить, превозноситься над вами».

3. Видишь ли, как слагает на них вину и за высокомерие (лжеапостолов), и за мнимое свое безрассудство? «Не для того, чтобы показать себя более славным, но чтобы вас избавить от этого тяжкого рабства, я вынужден несколько похвалиться. Надобно вникать не в одни слова, а брать во внимание и причину». И Самуил многое сказал в похвалу себе, когда помазывал Саула, говоря: «у кого взял я вола, у кого взял осла, кого обидел и кого притеснил» («еда у кого от вас осля взях, или тельца, или обущу... или кого утесних?») (1Цар.12:3). Но никто не обвинял его в этом. И не по той причине говорил он, чтобы самому похвалиться, а потому, что, намереваясь поставить им царя, он в виде оправдания желал научить последнего быть кротким и снисходительным. И заметь благоразумие пророка, или, лучше – человеколюбие Божие.

Когда он хотел отклонить народ (от намерения иметь царя), то перечислял многие тягости, говорил о будущем царе, что он сделает жен их хлебницами, мужей – пастухами и конюхами (подробно описывал всю царскую службу); когда же увидел, что ничто не отвращает их от намерения и что они одержимы неизлечимою болезнью, то все же щадит их, и употребляет меры, чтобы царь был кроток. А для этого приводит самого (царя) в свидетели. Тогда никто (с Самуилом) не судился, и не вызывал его к ответу, так что он говорил это единственно для того, чтобы сделать (царя) лучшим. А чтобы смирить его гордость, присовокупил еще: «Если послушаете вы и царь ваш, то получите такие и такие-то блага; а если не послушаете, то постигнет вас зло». А (пророк) Амос говорил: «я не пророк и не сын пророка; я был пастух и собирал сикоморы. Но Господь взял меня от овец» («не бех пророк, ниже сын пророчь: но пастырь бех, ягодичия обирая. И поя мя Бог») (Амос.7:14–15). Но не в похвалу себе говорил это, а чтобы заградить уста тем, которые не считали его пророком, и показать, что он не обманывает и не от себя говорит, что говорит. И другой (пророк), выражая опять то же самое, говорил: «А я исполнен силы Духа Господня, правоты и твердости» («Но я исполнен силы Господней в Духе и могуществе») (Мих.3:8). Также Давид, когда рассказывал о медведице и льве, говорил не в похвалу себе, но имел в виду нечто великое и чудное. Так как ему не верили, чтобы он, будучи безоружен и не способен носить оружие, мог преодолеть врага, то надобно было ему представить доказательства своего мужества. И когда отрезал он край одежды Сауловой, то не для того, чтобы показать себя, говорил сказанное им при этом случае, но чтобы отклонить от себя худое мнение, которое распространяли о нем, будто бы он имел намерение убить (царя).

Итак, везде должно доискиваться причины. Кто заботится о пользе слушающих, тот, хотя бы и хвалил сам себя, не только не заслуживает порицания, но и достоин венца. А если бы умолчал о себе, в таком случае был бы достоин осуждения. Так и Давид, если бы умолчал о себе, когда хотел сразиться с Голиафом, то его не допустили бы выйти на сражение, и он не одержал бы славной победы. Вот почему он и принужден был говорить о себе, и не только братьям, но и царю. Братья не хотели ему верить, потому что зависть заграждала им слух. Поэтому, оставивши их, он обратился к (царю) еще незараженному завистью.

4. Опасна, весьма опасна зависть. Она заставляет презирать даже собственное спасение. Так погубил себя Каин, а еще прежде Каина диавол, погубивший отца его. Так Саул привлек злого демона на свою душу; а, привлекши, опять стал завидовать своему врачу. Таково уже свойство зависти. Саул знал, что спасен (Давидом), но хотел лучше погибнуть, чем видеть во славе своего спасителя. Что может быть лютее этой страсти? Не погрешит, кто назовет ее порождением диавола. В ней не только плод тщеславия, но и самый корень. Эти два порока обыкновенно рождают друг друга взаимно. Так Саул завидовал уже, когда говорили: «Саул победил тысячи, а Давид – десятки тысяч!» («победи Давид со тьмами») (1Цар.18:7). Что может быть безумнее этого? В самом деле, скажи мне, чему ты завидуешь? Тому ли, что один похвалил другого? Но этому скорее должно радоваться, а может быть, ты и не знаешь, справедлива ли похвала. И о том ли ты скорбишь, что похвалили не стоящего похвалы? Но тебе скорее надобно было бы пожалеть его. Если он добрый человек, то никто не завидует хвалимому, но и сам хвалит вместе с хвалящими; если же не таков, что огорчаешься? Для чего обращаешь меч на самого себя? Потому ли, что ему дивятся люди? Но они ныне живы, а завтра их уже не будет. Или потому, что он пользуется славою? Какою, скажи мне? Не той ли, о которой пророк говорит, что она есть «цвет полевой» («цвет травный») (Ис.40:6)?

Итак, не тому ли завидуешь, что и ты не отягчен (подобно ему), и не носишь такого же бремени травы? Если он кажется тебе ради этого достойным соревнования, то почему же не достойны твоего соревнования дровосеки, которые ежедневно носят тяжести и входят с ними в город? Его ноша не лучше этой, но еще хуже. Эта угнетает только тело, а та часто вредит душе и приносит более скорби, нежели удовольствия. Если он славится даром слова, то он имеет больше зависти, чем похвалы, притом, похвалу имеет кратковременную, а зависть – непрестанную. Но он в почете у начальников? И здесь опять зависть и опасность: как ты чувствуешь к нему зависть, так и многие другие. Но его постоянно хвалят? Это составляет для него горькое рабство. В самом деле, он не посмеет без страха ничего сделать по собственной воле, чтобы не оскорбить прославляющих его. Знаменитость для него служит тяжкими оковами. Таким образом, чем больше известен он, тем больше имеет над собою властелинов, тем больше тяготеет над ним рабство, так как всюду видит господ своих. И слуга, когда он не на глазах у господина, отдыхает и наслаждается полною свободою; а знатный везде встречает своих властелинов. Он раб всякого, кто ни появится в народном собрании. Хотя бы была и крайняя нужда ему, он не смеет вступить в собрание без сопровождения слуг, без коня и без других знаков пышности, чтобы не подпасть осуждению своих властелинов. Если даже увидит искреннего друга, не осмеливается побеседовать с ним как с ровней, опасаясь владык своих, чтобы они не низринули его с высоты славы.

Таким образом, чем он славнее, тем больше порабощен. Если же он терпит какую неприятность, то оскорбление тем чувствительнее для него, чем больше свидетелей, и чем несообразнее оно кажется с его достоинством. И таково для него не только оскорбление, но и несчастие. Многие радуются его несчастию; равным образом, когда он пользуется каким благом, весьма многие ненавидят, завидуют ему и стараются низвергнуть его. Итак, скажи мне, неужели это благо? Неужели это слава? Нет; это, напротив, бесславие, рабство, узы, и все, что можно назвать тягостным. Если же и при всем том для тебя людская слава вожделенна, и тебя сильно тревожит всякий, кто вызывает восторги толпы, то, как скоро увидишь удостоившегося рукоплесканий, перенесись умом в будущий век, и представь вечную славу. И, как спеша убежать от нападающего зверя, ты, войдя в пристанище, запираешь двери, так и теперь беги к будущей жизни и неизреченной ее славе. Таким образом ты легко пренебрежешь временную славу и получишь вечную, насладишься истинною свободою и вечными благами, которых и да сподобимся все мы, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Беседа 25

2Кор.11:21. А если кто смеет хвалиться чем-либо, то (скажу по неразумию) смею и я.

Делать что-нибудь только для вида значит делать по-диавольски. – Вред от зависти.

1. Смотри, как он опять уклоняется, употребляет извинения и оговорки, хотя и раньше уже много сказал подобного. Например: «О, если бы вы несколько были снисходительны к моему неразумию!» («о да бысте мало потерпели безумию моему»); и еще: «не почти кто-нибудь меня неразумным; а если не так, то примите меня, хотя как неразумного... Что скажу, то скажу не в Господе, но как бы в неразумии при такой отважности на похвалу. Как многие хвалятся по плоти, то и я буду хвалиться» («да никтоже мнит мя безумна быти. Аще ли ни, поне яко безумна приимите... Еже глаголю, не по Господе, но яко в безумии... Понеже мнози хвалятся по плоти, и аз похвалюся») (2Кор.11:1, 16–18). И здесь опять: «А если кто смеет хвалиться чем-либо, то (скажу по неразумию) смею и я» («о нем же аще кто дерзает, несмысленно глаголю, дерзаю и аз»). Он называет дерзостью и безумием говорить о себе что-либо важное, даже когда настоит в том нужда, научая нас всеми силами избегать похвальбы. Если и после того, как сотворим все, мы должны называть себя непотребными (Лк.17:10), то без всякой побудительной причины превозносящийся и хвалящийся может ли быть достоин какого-нибудь извинения? За это и фарисей был осужден, и в самой пристани потерпел крушение, приразившись к скале (самохвальства). По этой-то причине и Павел, видя тысячи нужд, отговаривается (хвалить себя) и непрестанно повторяет, что это дело безумное; и только тогда, наконец, осмелился, когда представил в свое оправдание крайнюю необходимость.

Тогда говорит: «Они Евреи? и я. Израильтяне? и я» («евреи ли суть? И аз. Израилите ли суть? И аз») (2Кор.11:22). Не все евреи были израильтяне, так как и аммонитяне и моавитяне тоже происходили от евреев. Поэтому в подтверждение благородства происхождения присовокупил: «Семя Авраамово? И я. Христовы служители? (в безумии говорю): я больше» («семя Авраамле ли суть? И аз. Служителие ли Христовы суть? Не в мудрости глаголю, паче аз») (2Кор.11:22–23). Для него не довольно было прежнего извинения, но и здесь опять извиняется: «(В безумии говорю): я больше» («не в мудрости глаголю, паче аз»), т. е.: «Я лучше их и превосходнее». И хотя имел ясные доказательства своего превосходства, но все же и при таком условии называет это дело безумием. Однако же, если они были лжеапостолы, то ему надлежало не сравнивать свое преимущество, но опровергнуть то, что они служители. Он уже и опроверг это, сказав: «лжеапостолы, лукавые делатели, принимают вид Апостолов Христовых» («лживи апостоли, делатели льстивии, преобразующеся во апостолы Христовы»). Теперь то же самое, но делает не так, потому что намеревается войти в исследования; напротив, сперва посредством сравнения извлекши из сущности самого дела опровержение, показывает истину, которая от этого получает большую твердость. Или иначе, наперед представляет мнение их самих (противников), а не свое суждение, говоря: «Христовы служители» («служителие Христовы суть»); а в словах «я больше» («паче аз») делает сравнение, и доказывает, что он сохраняет характер апостольства, хотя и не объявляет о том, а показывает только самыми делами. И умалчивая о чудесах, начинает с искушений, и говорит: «Я гораздо более был в трудах, безмерно в ранах» («в трудех множае, в ранах преболе»). Последнее, т. е. терпеть побои и бичевание, выше первого. «Более в темницах» («В темницах излиха»). Здесь опять усиление речи. «Многократно при смерти» («В смертех многащи»). «Я каждый день, – говорит, – умираю" («По вся дни умираю») (1Кор.15:31). Здесь разумеет смерть и на самом деле, потому что часто подвергался опасностям, угрожавшим смертью.

«От Иудеев пять раз дано мне было по сорока ударов без одного» («От Иудей пять краты четыредесять разве единыя приях») (2Кор.11:24). Почему «без одного» («разве единыя»)? (У иудеев) был древний закон, по которому получивший более сорока ударов считался у них бесчестным (Втор.25:3). Поэтому, чтобы бьющий в запальчивости и увлечении не нанес лишнего числа (ударов) и тем не обесчестил наказываемого, положили давать (сорок) ударов без одного, чтобы бьющий не превысил сорока, хотя бы и лишний раз ударил, но, всегда оставаясь в пределах узаконенного числа, не мог нанести бесчестия наказываемому. «Три раза меня били палками, однажды камнями побивали, три раза я терпел кораблекрушение» («Трищи палицами биен бых, единою каменми наметан бых, трикраты корабль опровержеся со мною») (2Кор.11:25). Как последнее относится к Евангелию? Так, что он предпринимал отдаленные путешествия, и притом по морям. «Ночь и день пробыл во глубине морской" («Нощь и день во глубине сотворих»). Одни объясняют это в том смысле, что он целые сутки находился среди моря, а другие, что (по разбитии корабля) сутки плавал во глубине морской; последнее согласнее с истиною, а первое не заслуживает и удивления, и (апостол) не поставил бы этого выше кораблекрушения.

«В опасностях на реках» («Беды в реках»), потому что принужден бывал переплывать реки. «В опасностях от разбойников..., в опасностях в городе, в опасностях в пустыне» («Беды от разбойник..., беды в граде, беды в пустыне»). «Везде предстояли мне подвиги, в различных местах, странах, городах, пустынях». «В опасностях от язычников..., в опасностях между лжебратиями» («беды от язык..., беды во лжебратии») (2Кор.11:26). Заметь новый род ратоборства. Не только враги нападали, но имевшие личину братства; и много в этом случае требовалось напряжения, много благоразумия. «В труде и в изнурении» («В труде и подвизе»). Труды сменялись бедами, беды трудами, следуя непрерывно одни за другими и не давая ему ни малейшего покоя. «Много раз был в путешествиях... в голоде и жажде... и в наготе» («В путных шествиих множицею..., во алчбе и жажди... и наготе») (2Кор.11:26–27), «кроме посторонних приключений» («кроме внешних») (2Кор.11:28).

2. Сравнительно с тем, что перечислено, еще более опущено. Но даже и перечисленного невозможно описать подробно, потому что апостол не означил каждого искушения порознь, но вспомнил только о тех, число которых было невелико, и могло удержаться в памяти, говоря: «три раза», «однажды» («трищи», «трикраты», «единою»); о прочих же искушениях и этого не сказал, потому что много раз претерпевал их. И не говорит, какие были плоды его подвигов, что он стольких-то и стольких-то обратил; но описывает, что только претерпел за проповедь, с одной стороны – наблюдая скромность, с другой – желая показать, что хотя бы и ничего из этого не вышло, но для труждающегося не остается без пользы, поскольку дело, достойное награды, и в таком случае исполнено.

«У меня ежедневно стечение людей" («Нападение, еже по вся дни»). Бунты, мятежи, утеснение от народа и нападение целых городов. В этом отношении больше всего обнаруживали вражду свою к нему иудеи, потому что он более всех посрамлял их, и служил наибольшим обличением их безумия вследствие внезапного своего обращения (ко Христу). Великая война воздвигалась против него от своих, от чужих, от лицемерствующих; везде для него были волны и стремнины – в обитаемых и необитаемых местах, на суше и на море, вне и внутри. Он не имел в достатке даже необходимой пищи, нуждался в самой простой одежде; подвижник целой вселенной подвизался нагой и боролся голодный. Так далек он был от того, чтобы собирать сокровища! И не только не скорбел, а и воздавал еще за то благодарение Подвигоположнику.

«Забота о всех церквах» («Попечение всех церквей») (2Кор.11:28). Это главнее всего – т. е., что и душа его терзалась, и сердце раздиралось. В самом деле, если бы внешних (скорбей) даже и не было, то достаточно было и внутренней брани, постоянно сменяющихся волн, тучи забот, борьбы помыслов. Если пекущийся об одном доме, имея у себя слуг, приставников и домоправителей, часто не знает покоя от забот, хотя никто его не тревожит, то представь, что должен был терпеть (Павел), который имел попечение не об одном доме, но о городах, о народах, о племенах, о целой вселенной, и в делах столь важных, при таком множестве (врагов), старавшихся вредить ему, трудился один, и был так чувствителен, так заботился, как не заботится даже и отец о детях. А чтобы ты не сказал: «хотя и заботился, но заботился слегка», он показал, как велика была его забота, говоря: «Кто изнемогает, с кем бы и я не изнемогал?» («кто изнемогает, и не изнемогаю»). Не сказал: «Я не принимаю участия в скорби», но (говорит): «Я так беспокоюсь и скорблю, как бы сам находился в том же недуге, страдал тою же болезнью».

«Кто соблазняется, за кого бы я не воспламенялся?» («Кто соблазняется, и аз не разжизаюся») (2Кор.11:29). Смотри опять, до какой степени велика скорбь его, как это показывает слово «воспламенялся» («разжизаюся»). «Воспламеняюсь, сгораю», – говорит он; и эта скорбь подлинно больше всех прочих. Другие скорби хотя и были тяжки, но скоро проходили и приносили неувядаемое удовольствие; а эта скорбь – терпеть столько страданий за каждого немощного, кто бы он ни был, угнетала, стесняла, уязвляла его сердце. Не о высших ведь только страдал он, оставляя низших в небрежении, напротив, и непотребного считал в числе потребных. Поэтому и сказал: «кто изнемогает», показывая, что разумеет всякого, кто бы он ни был; как бы в одном себе заключая целую вселенскую церковь, болезновал он о каждом члене ее. «Если должно мне хвалиться, то буду хвалиться немощью моею» («Аще хвалитися подобает, о немощи моей похвалюся») (2Кор.11:30). Видишь ли, что он никогда не хвалится чудесами, а всегда гонениями и искушениями? «Это именно, – говорит он, – и есть знак немощи». Вместе с тем показывает и то, насколько разнообразная предстояла ему брань. Действительно, на него ополчались иудеи, восставали язычники, с ним препирались лжебратья, его оскорбляли немощные и соблазняемые братья. Отовсюду ему доставлялось смущение и беспокойство – и от своих, и от чужих. Таково отличительно свойство апостольства. Чрез это утверждается благовествование.

«Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа... знает, что я не лгу. В Дамаске областной правитель царя Ареты стерег город Дамаск, чтобы схватить меня» («Бог и Отец Господа нашего Иисуса весть..., яко не лгу. Языческий князь (εθνάρχης) Аревы царя стрежаше Дамаск град, яти мя хотя») (2Кор.11:31–32). Почему он здесь подтверждает и удостоверяет свои слова, тогда как прежде нигде этого не делал? Потому, может быть, что это было уже давно и мало известно; указанное прежде, как, например, попечение о церквях и все прочее, было им известно. Итак, смотри, какова была брань, если (этнарх) ради него стерег город. Когда же говорю о брани, разумею ревность Павлову. Если бы он не дышал таким огнем ревности, то не воспламенил бы такого неистовства в этнархе. Таково свойство души апостольской – столько терпеть и никогда не колебаться, но все, что ни случится, переносить мужественно, однако, не вдаваться безрассудно в опасности и не бежать им навстречу. Смотри, в самом деле, на какое средство согласился он, чтобы избегнуть осады: «я в корзине был спущен из окна» («Оконцем в кошнице свешен бых»). Хотя он и желал переселиться из этой жизни, однако искал и спасения человеческого, почему неоднократно изобретал и подобные средства, чтобы сберечь себя для проповеди, и не отказывался пользоваться человеческими мерами, когда требовали того обстоятельства. Так он был осторожен и бдителен. Где бедствия были неизбежны, там прибегал к одной благодати; а где искушение не превышало (человеческих сил), там многое и от себя придумывал. Но и здесь опять все приписывал Богу. И как искра неугасимого огня, упавшая в море, хотя и поглощается множеством волн, но потом опять восходит на поверхность столь же светлою, так и блаженный Павел – то как бы в бездну погружался, обуреваемый бедствиями, то освобождался и являлся блистательнейшим, оставаясь победителем в своих злостраданиях.

3. Вот славная победа, вот победное знамение Церкви. Так низлагается диавол нашими злостраданиями. Когда мы злостраждем, он делается пленником, и терпит зло; между тем как хочет сделать его нам. Так было и с Павлом. Диавол, чем больше наводил на него напастей, тем больше был поражаем. Он уготовлял ему искушения не одного какого-нибудь рода, но многообразные и многоразличные. Ввергал его то в труды, то в скорбь, то в страх, то в болезнование, то в заботу, то в стыд, то во все вдруг. Но (Павел) во всем оставался победителем. Подобно воину, который один сражается против целой вселенной, окружен рядами неприятельскими, и никакого не терпит зла, и Павел, один являясь у варваров, у эллинов, повсюду – на суше и на море – оставался непобежденным. И как искра, упавшая в солому или сено, превращает все сгорающее в одно с собою естество, так и он, к кому ни являлся, всех приводил к истине, проходя всюду наподобие потока, разрушающего преграды. Как борец какой-нибудь, который один и борется, и преследует, и поражает, или как воин, который и осаждает стены, и сражается на суше и на море, так (и Павел) вступал во всякий род брани, дышал огнем, для всех был неприступен, одним телом обнимал целую вселенную, одним языком всех рассеивал. Не с такою силою множество труб поколебало каменные стены города Иерихона и разрушило их, с какою глас Павлов ниспровергал своим звуком твердыни диавольские и привлекал к нему противников. А, собравши множество пленников, он сам вооружал их, составлял из них свое воинство, и с помощью его дивно побеждал.

Давид низложил Голиафа одним только камнем; но если рассмотришь подвиги Павловы, то подвиг Давидов покажется детским делом, и увидишь такое же различие (между Давидом и Павлом), какое между пастухом и военачальником. Павел не Голиафа низлагал, бросая камень, но одним словом поражал весь строй диавольский. И как лев, рыкающий и испускающий из уст пламень, он для всех был нестерпим. Непрестанно он являлся всюду, приходил к одним, спешил к другим, появлялся у тех, переносился к этим, налетал быстрее ветра. И управляя вселенною, как одним домом, или одним кораблем, он то извлекал утопающих, то укреплял изнемогающих, то давал приказания корабельщикам, то сидел на корме, осматривал руль, натягивал канаты, управлял веслом, снимал паруса, смотрел на небо, сам был все – и корабельщик, и кормчий, и парус, и корабль – все терпел, чтобы только других освободить от зла. И заметь, он претерпел кораблекрушение, чтобы остановить кораблекрушение вселенной; ночь и день пробыл во глубине морской, чтобы извлечь (людей) из глубины заблуждения; был в трудах, чтобы дать покой трудящимся; терпел язвы, чтобы уврачевать изъязвленных диаволом; сидел в темницах, чтобы сидящих в узах и во мраке извести на свет; многократно бывал при смерти, чтобы избавить других от лютой смерти. Пять раз получал он по сорока ударов без одного, чтобы избавить от бичей диавольских тех, которые его бичевали; был бит палками, чтобы других привести под жезл и палицу Христову; наметан был камнями, чтобы освободить от бесчувственных камней; был в пустыне, чтобы извести из пустыни; был в путешествиях, чтобы остановить заблуждающихся и открыть путь, ведущий к небу; подвергался опасностям в городах, чтобы указать горний град; терпел голод и жажду, чтобы избавить от лютейшего голода; был в наготе, чтобы непристойно ходящих облечь в одежду Христову; терпел нападение от народа, чтобы отвести от нападения демонского; воспламенялся, чтобы угасить раскаленные стрелы диавола; был спущен в корзине в окно по стене, чтобы поднять поверженных долу.

Будем ли еще говорить, когда не знаем даже всего, что перетерпел Павел? Упоминать ли об имуществе, о жене, о городе, о свободе, когда видим, что он тысячекратно презирал самую жизнь? Мученик умирает однажды, а этот блаженный одним телом и одною душою претерпел столько бед, что они смогут и адамантовую душу привести в трепет. И что все святые пострадали каждый в таком множестве тел, все это претерпел он в одном (теле). Вступив во вселенную, как бы на некоторое поприще, и совлекшись всего, стоял он мужественно. Он знал, что с ним сражаются демоны. Потому вдруг, в самом начале, показал себя славным; и от самого начала до последнего конца пребыл одинаков; или, лучше сказать, еще усилил преследование врага, когда приближался к победному венцу. Удивительно также, что, не взирая на то, что столько претерпел и так много сделал, он умел соблюдать глубокое смирение. Даже когда нужда заставляла рассказывать о своих заслугах, он касался их слегка; и хотя мог бы написать тысячи книг, если бы захотел распространяться о каждом предмете, перечислять церкви, о которых заботился, говорить о темницах и о подвигах своих в них, о подробностях каждого подвига, в частности, о нападениях на него, однако же, не захотел этого. Итак, зная это, научимся и мы смиряться и никогда не хвалиться ни богатством, ни другими житейскими благами, напротив, будем хвалиться одними оскорблениями за Христа, – да и ими тогда только, когда потребует нужда. Если же ничто не понуждает нас к этому, не будем вспоминать и о них, чтобы не возгордиться, а будем помнить только грехи свои. Таким образом мы и от них легко освободимся, и умилостивим Бога, и достигнем вечной жизни, которой и да сподобимся все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Беседа 26

2Кор.12:1. Не полезно хвалиться мне, ибо я приду к видениям и откровениям Господним.

Самохвальство не приносит пользы. – С умножением страданий за Христа умножается и утешение. – Александр, признанный тринадцатым богом со стороны сената. – Гробы мучеников блистательнее царских дворцов.

1. Что это значит? Сказавши так много, говорит: «Не полезно хвалиться мне» («похвалитися не пользует ми»). (В том ли смысле говорит это), что ничего еще не сказал? Нет, не в том смысле, что ничего еще не сказал; но так как он намерен перейти к другому роду похвалы, которая, хотя не ведет к такой же награде, как и прежние, но, по-видимому, более прославляет его в глазах многих, не умеющих вполне вникнуть в дело, то и говорит: «Не полезно хвалиться мне» («похвалитися же не пользует ми»). В самом деле, велики вышеисчисленные предлоги к похвале, т. е. искушения. Но он может представить и другого рода основания, именно, откровения и неизреченные тайны. Для чего же говорит: «не полезно мне» («не пользует ми»)? «Для того, – отвечает он, – чтобы мне не впасть в высокоумие». Что ты говоришь? Разве ты не знаешь этого, хотя бы и не сказал? Но не одинаково бывает наше превозношение, когда мы сами только знаем причину к тому, и когда сообщаем ее другим. Надмевают нас обыкновенно не заслуги сами по себе, но то, что многие о них свидетельствуют и знают. Поэтому и говорит (апостол): «не полезно мне», чтобы не дать повода слушателям думать о нем выше надлежащего. Лжеапостолы рассказывали о себе и то, чего не бывало; он же, и что было, скрывает, даже когда самая нужда требовала не скрывать. «Не полезно мне», – говорит он, научая всех всячески избегать самохвальства. Действительно, оно не приносит никакой пользы, а только вред, если не побуждает к похвальбе какая-либо необходимая и полезная причина.

Итак, упомянувши об опасностях, искушениях, злоумышлениях, досадах и кораблекрушениях, приступает теперь к другому роду похвалы, говоря: «Знаю человека... который назад тому четырнадцать лет (в теле ли – не знаю, вне ли тела – не знаю: Бог знает) восхищен был до третьего неба. И знаю о таком человеке (только не знаю – в теле, или вне тела: Бог знает), что он был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать. Таким человеком могу хвалиться; собою же не похвалюсь» («вем человека... прежде лет четыренадесяти (аще в теле, не вем; аще ли кроме тела, не вем; Бог весть) восхищена бывша таковаго до третияго небесе. И вем... яко восхищен бысть в рай (аще в теле, не вем, или кроме тела, не вем), и слыша неизреченны глаголы, ихже не леть есть человеку глаголати. О таковем похвалюся; о себе же не похвалюся») (2Кор.12:2–5). Велико это откровение. И не одно оно было, а и многия другие; но он упоминает об одном из многих. А что их было много – послушай, как о том сам он говорит: «чтобы я не превозносился чрезвычайностью откровений» («за премногая откровения, да не превозношуся») (2Кор.12:7). Но скажет кто-нибудь: «Если (Павел) хотел скрыть, то ему надлежало вовсе и намека не делать, и не говорить ничего подобного; если же хотел сказать, то надлежало говорить ясно». Итак, для чего же он и ясно не сказал, и не умолчал? Для того чтобы и этим показать, что он неохотно приступает к делу. Поэтому определил и время – за четырнадцать лет. Не без причины он упомянул об этом, но, желая показать, что, молчавши столько времени, и теперь не сказал бы, если бы не было великой нужды, напротив умолчал бы, если бы не видел погибающих братий. А если Павел был таков, что в самом начале, когда не имел еще таких заслуг, удостоился высокого откровения, то подумай, каков он стал чрез четырнадцать лет. Но смотри, как и в данном случае он скромен: об одном говорит, а о другом сознается, что не знает. Сказал, что был восхищен; «а в теле, или вне тела, – говорит, – не знаю». Довольно было бы сказать о восхищении, умолчав о прочем; но он по скромности и то присовокупляет.

Итак, что же? Ум ли только и душа были восхищены, а тело оставалось мертвым? Или и тело было восхищено? Этого нельзя определить. Если не знает сам Павел, который был восхищен, и удостоился столь многих и столь неизреченных откровений; то, тем более, не знаем мы. Что он был в раю, это знает; что был на третьем небе, и то ему небезызвестно; но как был восхищен, того не знает ясно. Посмотри и с другой стороны, как он был чужд тщеславия. Рассказывая о случившемся с ним в Дамаске, он подтверждает слова свои (именем Божиим), а здесь не делает этого, потому что не имел намерения сильно уверять в этом, а хотел только сказать, и сделать намек. Потому и присовокупляет: «Таким человеком могу хвалиться» («о таковем похвалюся»), не то выражая, чтобы восхищенный был кто другой, но дает такой оборот речи, чтобы и сказать, что прилично и что можно, и вместе избежать необходимости говорить о себе открыто. Иначе какая была бы сообразность, рассуждая о самом себе, вводить другое лицо? Почему же так выразился? Потому, что не одно и то же значит – сказать: «я был восхищен», и: «знаю (человека), который был восхищен»; или: «о себе хвалюсь», и: «о таковом похвалюсь». А если кто скажет: «Как возможно восхищену быть с телом?» Последнее даже труднее первого, если рассуждать по разуму, а не покориться вере. А для чего восхищен был (Павел)? Для того, как думаю, чтобы его не почитали меньшим других апостолов. Те были вместе со Христом, а он не был; поэтому (Господь), в изъявление славы его, и его восхитил в рай. А слово «рай» многозначительно, и везде было известно.

2. Поэтому и Христос сказал (разбойнику): «ныне же будешь со Мною в раю» («днесь со Мною будеши в раи») (Лк.23:43). «Таким человеком могу хвалиться» («О таковем похвалюся»). Для чего? Если другой был восхищен, чем ты хвалишься? Отсюда явно, что это (апостол) говорит о себе. Если же он присовокупил: «собою же не похвалюсь» («о себе же не похвалюся»), то это значит только, или что он без нужды, напрасно и легкомысленно не сказал бы ничего подобного, или что он хотел, насколько возможно, прикрыть сказанное. А что всю речь ведет о себе самом, это видно и из последующего. Именно, он прибавляет: «Впрочем, если захочу хвалиться, не буду неразумен, потому что скажу истину» ("аще же и восхощу похвалитися, не буду безумен; истину бо реку») (2Кор.12:6). Как же прежде говорил: «О, если бы вы несколько были снисходительны к моему неразумию» («о да бысте мало потерпели безумию моему»), также: «Что скажу, то скажу не в Господе, но как бы в неразумии» («еже глаголю, не по Господе глаголю, но яко в безумии»); а здесь, напротив, говорит: «если захочу хвалиться, не буду неразумен» («аще бо и восхощу похвалитися, не буду безумен»)? Это надобно разуметь не в отношении к похвале, но в отношении к справедливости того, чем хвалится, потому что если хвалиться свойственно безумному, то тем более лгать. В этом последнем отношении и говорит он: «не буду неразумен» («не буду безумен»). Потому и присовокупляет: «потому что скажу истину; но я удерживаюсь, чтобы кто не подумал о мне более, нежели сколько во мне видит или слышит от меня» («истину бо реку; щажду же, да не како кто вознепщует о мне паче, еже видит или слышит что от мене»). Вот истинная причина.

Действительно, за великие знамения его (и Варнаву) почли даже за богов (Деян.16:11). Подобно тому, как Бог создал стихии мира и немощными и славными, чтобы они чрез одно проповедали Его могущество, а чрез другое удерживали людей от заблуждения, так (и апостолы) были вместе и чудны и немощны, чтобы самыми делами научать неверных. В самом деле, если бы они, пребывая всегда чудными и не показывая в себе примеров немощи, стали одним словом убеждать людей не думать о них больше надлежащего, то не только не успели бы в этом, но еще и произвели бы противное. Их словесные увещания скорее были бы приписаны смирению, и заставили бы еще более им удивляться. Потому-то немощь их действительно обнаруживалась и в самых делах их. То же самое можно видеть и на примерах ветхозаветных мужей. Так, Илия был человек чудный, но некогда изобличал себя в боязливости (3Цар.19). Велик был и Моисей, но и он по той же самой немощи предался бегству (Исх.2). А подвергались они этому, когда Бог отступал от них, и попускал, чтобы изобличалась в них (немощь) человеческой природы. В самом деле, если израильтяне, когда их вывел из Египта Моисей, говорили: «где Моисей?», то чего бы они ни сказали, если бы он и ввел их (в обетованную землю)? Поэтому (Павел) и говорит: «удерживаюсь, чтобы кто не подумал о мне более» («щажду же, да не како кто вознепщует о мне»). Не сказал: «скажет», но – «даже не подумает обо мне более, нежели чего я достоин». Так и отсюда видно, что вся речь идет о нем. Потому и вначале сказал: «Не полезно хвалиться мне» («похвалитися не пользует ми»). Этого он не сказал бы, если бы то, что сказано им, он намеревался говорить о другом, – да и почему не полезно было бы хвалиться другим? Но он сам удостоился этих (откровений). Потому и говорит далее: «И чтобы я не превозносился чрезвычайностью откровений, дано мне жало в плоть, ангел сатаны, удручать меня, чтобы я не превозносился» («и за премногая откровения, да не превозношуся, дадеся ми пакостник плоти, ангел сатанин, да ми пакости деет») (2Кор.12:7).

Что говоришь? Ужели ты, ни за что почитавший царство и геенну в сравнении с любовью ко Христу, почитал за что-нибудь честь от людей, так что превозносился и имел нужду в непрестанном обуздании? Ведь не сказал: «чтобы впредь мучил меня», но: «пусть мучит меня» («да ми пакости деет»). И кто бы мог сказать это? Что же значат слова его? Когда мы откроем, кто такой этот пакостник, и кто ангел сатанин, тогда и это скажем. Некоторые говорили, что он разумеет какую-то головную боль, производимую диаволом. Но этого нельзя допустить. Тело Павлово не могло быть отдано в руки диавола, если сам диавол уступал тому же Павлу по одному его повелению. (Павел) полагал ему законы и пределы, – когда, например, предал ему блудника в измождение плоти (1Кор.5); и (диавол) не дерзал преступать их. Итак, что же значит сказанное? Сатана на еврейском языке значит – «противник». И Писание в третьей книге Царств (3Цар.5:4) называет этим именем противников. Повествуя именно о Соломоне, говорит: не было сатаны во дни его, то есть сопротивника, который бы воевал с ним, или беспокоил его. Поэтому слова (апостола) имеют такой смысл: «Бог не благоволил, чтобы проповедь наша распространялась беспрепятственно, желая смирить наше высокое о себе мнение, но попустил противникам нападать на нас». Этого действительно достаточно было к низложению гордых помыслов; а головная болезнь не могла этого произвести. Таким образом, под именем ангела сатанина он разумеет Александра ковача, сообщников Именея и Филита, и всех противников слова, которые вступали с ним в состязания и противоборствовали ему, ввергали его в темницу, били и влачили, так как они делали дела сатанинские. Подобно тому как (Писание) называет сынами диавола иудеев за то, что они ревновали делам его, так и ангелом сатаны называет всякого сопротивника. Потому слова «дано мне жало в плоть удручать меня» («дадеся ми пакостник, да ми пакости деет») означают не то, что Бог сам вооружал противников, или наказывал и обуздывал чрез них (апостола), – да не будет! – а только то, что Он дозволял и попускал на время. «Трижды молил я Господа о том» («О сем трикраты Господа молих») (2Кор.12:8), то есть многократно.

3. И это показывает великое смирение (апостола), когда он не скрывает того, что не выносил вражеских наветов, но изнемогал и молился об освобождении от них. «Но Господь сказал мне: «довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи»" («И рече ми: довлеет ти благодать Моя, сила бо Моя в немощи совершается») (2Кор.12:9), то есть: «Довольно для тебя, что ты воскрешаешь мертвых, исцеляешь слепых, очищаешь прокаженных и творишь другие чудеса. Не домогайся жить в безопасности без страха и проповедовать без труда. Но ты скорбишь и печалишься? Не приписывай Моей немощи того, что многие коварствуют против тебя, бьют тебя, гонят и бичуют. Это-то самое и показывает Мою силу. «Ибо сила Моя совершается в немощи» («Сила бо Моя в немощи совершается»), – то есть, когда вы, гонимые, одерживаете верх над гонителями, когда вы, преследуемые, побеждаете своих преследователей, когда вы, связываемые, обращаете в бегство связывающих. Итак, не желай излишнего». Замечаешь ли, как (апостол) представляет одну причину, а Бог другую? Тот говорит: «Чтобы я не превозносился, дано мне жало в плоть» («да не превозношуся, дадеся ми пакостник плоти»); а Бог сказал, что попускает это для явления силы Своей. «Поэтому ты просишь не только излишнего, но даже помрачающего славу Моего могущества». Именно слова: «довольно для тебя» («довлеет ти») показывают, что не нужно уже ничего другого прибавлять, но что все сделано. Таким образом, и отсюда видно, что здесь говорится не о головной боли, – больные не проповедовали, да и не могли бы проповедовать, – но о том, что (апостолы) гонимые и преследуемые все превозмогли. Услышав такой ответ, (Павел) говорит: «потому я гораздо охотнее буду хвалиться своими немощами» («сладце убо похвалюся в немощех моих»). Чтобы (коринфяне) не пали духом, видя, что лжеапостолы хвалятся совсем противным, а истинные (апостолы) терпят гонения, (Павел) показывает, что чрез гонения он делается еще славнее, что в этом особенно обнаруживается сила Божия, и что совершающееся с ним достойно того, чтобы хвалиться. Поэтому и говорит: «охотнее буду хвалиться» («сладце убо похвалюся»). «Не от скорби сказал я исчисленное мною выше, или упоминаемое теперь, то есть, что «дано мне жало в плоть» («дадеся ми пакостник»); напротив, я этим украшаюсь, и привлекаю на себя еще большую силу (от Бога)». Потому и присовокупляет: «чтобы обитала во мне сила Христова» («да вселится в мя сила Христова»). Здесь он дает разуметь и нечто другое, именно: в какой мере усиливались искушения, в такой мере умножалась и пребывала в нем благодать.

«Посему я благодушествую в немощах» многих («Темже благоволю в немощех»). В каких же, скажи мне? «В обидах, в нуждах, в гонениях, в притеснениях» («В досаждениих, в изгнаниих, в бедах, в теснотах») (2Кор.12:10). Видишь ли, как ясно открыл теперь все? Говоря о роде немощей, он назвал не горячку, не повторяющуюся какую болезнь или другую телесную немощь, но обиды, гонения и притеснения. Видишь ли, какая благопокорная душа! Он желал избавиться от бедствий. Но когда услышал от Бога, что этому не должно быть, не только не пал духом, не получив просимого, но еще и радовался. Потому и сказал: «благодушествую» («благоволю»), радуюсь, желаю терпеть обиды, гонения и притеснения за Христа». Сказал же это, желая и тех (лжеапостолов) смирить, и их (коринфян) ободрить, чтобы они не стыдились Павловых страданий, потому что такое терпение скорбей может сделать славнее всех. Потом выставляет и другую причину: «ибо, когда я немощен, тогда силен» («егда бо немощствую, тогда силен есмь»). «Чему дивишься, если в немощах обнаруживается сила Божия, и я тогда бываю силен? Тогда ведь особенно и действует благодать Божия».

По мере того как умножаются в нас страдания (Христовы), умножается и утешение наше (2Кор.1:5). Где скорбь, там и утешение; где утешение, там и благодать. Когда потерпел кораблекрушение, и занесен был в варварскую страну, тогда особенно прославился. Когда связанный вошел в судилище, тогда победил самого судию. Так бывало и в ветхом завете: среди искушений процветали праведники. Так три отрока, так Даниил, Моисей и Иосиф, – все чрез искушения сделались славными и удостоились великих венцов. Подлинно, тогда душа и очищается, когда терпит скорби ради Бога. Тогда она получает большую помощь, потому что имеет нужду в большем содействии (от Бога), и достойнее большей благодати. А, делаясь любомудрою, приобретает себе великие блага, не говоря уже о тех наградах, какие отложены для нее у Бога. В самом деле, скорбь искореняет высокомерие, отсекает всякое нерадение, приучает к терпению, обнаруживает ничтожество дел человеческих и приводит к великому любомудрию. Ей уступают все страсти: зависть, ревность, похоть, властолюбие, пристрастие к богатству, плотская любовь, гордость, высокомерие, гнев, и весь остальной рой (душевных) недугов. И если хочешь на самом деле видеть это на примерах – одного ли человека, или целого народа, то я могу тебе показать как живших в скорби, так и проводивших жизнь в благополучии, и научить, какая происходила польза от скорбей, и какая беспечность от недостатка их.

4. Так евреи, когда подвергались страданиям и гонениям, тогда стенали, призывали Бога, и получали свыше великую помощь; а когда утучнялись, тогда оставляли (Бога). Также ниневитяне, когда жили безмятежно, до того прогневали Бога, что Он угрожал истребить до основания весь город; а когда смирились, услышав проповедь (Ионы), тогда показали всякое любомудрие. А если хочешь видеть пример на одном человеке, то вспомни о Соломоне. Когда он с заботой и беспокойством размышлял о том, как управлять народом, тогда удостоился Боговидения; а когда стал жить среди удовольствий, то впал в самую бездну нечестия. А что сказать об отце его? Когда он был чуден и удивителен? Не тогда ли, как был в искушениях? Авессалом не тогда ли только вел себя благоразумно, пока находился в бегстве? А, возвратившись, не сделался ли мучителем и отцеубийцею? Что скажем об Иове? Правда, он славен был и во время благополучия; но еще славнее он оказался после скорбей. Но нужно ли говорить о давнем и древнем? Если кто рассмотрит и настоящие наши дела, тот увидит, как велика польза скорбей. Ныне, наслаждаясь миром, мы ослабели, обленились, и наполнили Церковь тысячами зол. Когда же терпели гонения, тогда были целомудреннее, благонравнее, ревностнее и усерднее как к этим собраниям, так и к слушанию. Что огонь для золота, то скорбь для души: она стирает с нее скверну, делает ее чистою, светлою и ясною. Скорбь вводит в царство, а беспечальная жизнь – в геенну. Вот почему пусть к царству тесен, а в геенну пространен. Потому (и Христос), как бы предлагая нам какое-нибудь великое благо, сказал: «В мире будете иметь скорбь» («в мире скорбни будете») (Ин.16:33). Итак, если ты ученик (Христов), иди путем тесным и скорбным; не ропщи и не унывай. Если ты (для Господа) не хочешь терпеть скорби, то все же будешь терпеть скорби по другим причинам, но без всякой для себя пользы. Так и завистник, и корыстолюбец, и привязавшийся к блуднице, и тщеславный, и преданный всякому другому пороку, терпит многия печали и скорби, и скорбит не меньше плачущих. Если же не проливает слез и не плачет, то от стыда и бесчувствия. А если бы ты проник в душу его, то увидел бы, что она обливается бесчисленными волнами. Итак, если и той и другой жизнью живущим необходимо должно скорбеть, то почему мы не избираем жизни, которая вместе со скорбью доставляет бесчисленные венцы? Всех святых Бог вел этим путем, – путем скорбей и тесноты, как для их собственной пользы, так и для предохранения других, чтобы последние не думали о них выше их достоинства.

Действительно, от того и идолопоклонство сделалось господствующим, что дивились людям сверх их достоинства. Так римский сенат признал Александра тринадцатым богом, – сенат же имел такую власть производить и включать в число богов. Когда стали известны все дела Христовы, начальствовавший над (иудейским) народом послал спросить, не угодно ли будет и Его включить в число богов? Но сенат не соизволил, гневаясь и досадуя, что прежде его приговора и определения просияла сила Распятого и привлекла к почитанию всю вселенную. Впрочем, не по их воле устроилось, что не человеческим определением провозглашено божество Христа, и что Он не признан был одним из многих, произведенных в боги (римским сенатом). Сенат ведь признал богами и кулачных бойцов и любимца Адрианова, отчего и город Антиной получил свое название. Так как смерть свидетельствует о смертной природе людей, то диавол изобрел другой путь, именно воспользовался бессмертием души, и, присоединив к этому непомерную лесть, многих ввел в нечестие. И смотри, какая злокозненность! Когда мы рассуждаем о бессмертии с надлежащею целью, диавол внушает сомнения против истины; а когда сам хочет употребить ту же истину во вред, то всячески старается подтвердить ее. И если бы кто спросил: «Почему Александр бог? Не умер ли он, и даже жалким образом?» – (диавол) скажет: «Душа бессмертна». Теперь ты рассуждаешь о бессмертии и любомудрствуешь, чтобы отвлечь нас от Бога всяческих. А когда мы скажем, что бессмертие есть величайший дар Божий, тогда ты станешь уверять нас, как будто заблуждающихся, что мы низки, пресмыкаемся долу, и ничем не лучше бессловесных. Когда мы скажем, что Распятый жив, тотчас следует смех, хотя вся вселенная вопиет о том – и древле, и ныне; древле – чудесами, а ныне – обращением к Нему многих, так как такие дела не мертвому свойственны. А если кто скажет, что Александр жив, ты веришь этому, хотя не можешь представить ни одного знамения. «Да, – скажешь, – он сделал много великого во время жизни: покорил народы и города, одержал победы во многих войнах и сражениях и воздвиг победные памятники».

5. Но если я представлю нечто такое, о чем ни он во время жизни, ни другой кто-либо из прежде бывших людей и помыслить не мог, то какого еще другого потребуешь доказательства воскресению? В самом деле, если царь, имеющий войско, при жизни счастливо ведет войны и одерживает победы, то в этом нет ничего удивительного, ничего странного и нового. Но после крестной смерти и погребения произвести везде, и на суше и на море, такие великие дела – это в высшей степени поразительно, и свидетельствует о божественном и неизреченном могуществе. Александр по смерти своей не восстановил разделенной и совершенно исчезнувшей державы своей. Да и как мог сделать это мертвый? Напротив, Христос тогда особенно и утвердил державу свою, когда умер. Но что говорить о Христе, когда и ученикам Своим Он дал силу прославляться по смерти? Скажи мне, где гроб Александра? Укажи мне и скажи, в какой день он умер? А рабов Христовых и гробы славны, так как находятся в царственном городе, и дни кончины известны, так как составляют торжество для целой вселенной. Александрова гроба не знают и свои; а гроб Христов знают и варвары.

И гробы рабов Распятого блистательнее царских дворцов, не только по величине и красоте строений, – хотя и в этом отношении они превосходнее, – но, что гораздо важнее, по ревности стекающихся к ним. Сам облеченный в багряницу приходит лобызать эти гробы, и, отложивши гордость, стоит пред ними, и молит святых, чтобы предстательствовали за него пред Богом. В предстательстве умерших скинотворца и рыбаря имеет нужду облеченный в диадему. Итак, скажи мне, ужели дерзнешь называть мертвым их Владыку, когда рабы Его и по смерти предстательствуют за царей вселенной? И это может всякий, кому угодно, видеть не только в Риме, но и в Константинополе. И здесь сын Константина Великого почитал великой честью для родителя положить его в преддверии рыбаря. И что во дворцах царей привратники, то при гробах рыбарей цари. Рыбари, как владетели места, занимают внутренность, а цари, как присельники и соседи их, пожелали, чтоб им отведено было место у (наружных) дверей, а чрез это и неверующим показывают, что в воскресении рыбари будут иметь преимущество. Ведь если здесь в гробницах такое (предпочтение), то тем более в воскресении.

Так изменяется порядок вещей! Цари заменяют место слуг и рабов, а подчиненные облекаются саном царей, или даже еще и более славным, а что в этом нет лести, в том уверяет самая истина. От гробов рыбарей и царские гробницы стали славнее, потому что эти гробы почитаются более, нежели все другие царские гробницы. Там глубокая пустыня, а здесь великое стечение народа. А если хочешь сравнить эти гробы и с царскими дворцами, то первенство опять на стороне первых. Из дворцов многие гонят народ, а сюда многие призывают и влекут богатых и бедных, мужчин и женщин, рабов и свободных. Там великий страх, а здесь неизреченное наслаждение. Приятно видеть царя, облеченного в золотую одежду и в венец, и видеть окружающих его военачальников, правителей, центурионов, трибунов и преторов. Но здесь все столько внушает уважения и благоговения, что первое в сравнении с этим не больше, как тень или детская забава. Едва ты переступаешь порог, самое место возносит мысль твою к небу, к горнему Царю, к воинству ангельскому, к престолу высокому, к неприступной славе. Здесь (на земле) начальнику предоставлено право одного из подданных разрешать от уз, а другого связывать; кости же святых имеют не эту жалкую и низкую власть, а гораздо высшую. Они предают суду и подвергают истязаниям демонов, разрешают связанных жестокими их узами. Какое судилище страшнее этого? Тогда как никого не видно, никто не давит демона, мы слышим вопли, терзания, бичевания, истязания, языки палимые, потому что демон не может сносить этой дивной силы. Те, которые были облечены в плоть, побеждают бесплотные силы. Прах, кости и пепел мучат существа невидимые. Вот почему для того, чтобы видеть царские дворцы, никто бы никогда не предпринял путешествия; напротив, многие цари часто путешествовали для такого зрелища. И это потому, что храмы святых мучеников представляют знамения и образы будущего суда, так как здесь демоны мучатся, и люди наказываются и освобождаются. Видишь, какова сила святых и после смерти? Видишь, каково бессилие грешников даже и при жизни? Итак, убегай порока, чтобы тебе иметь верх над порочными, и со всем тщанием следуй добродетели. Ведь если настоящее так велико, то подумай, каково будущее. И непрестанно возбуждаемый такою любовью к добродетели, старайся восхитить вечную жизнь, которой все мы да сподобимся благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Беседа 27

2Кор.12:11. Я дошел до неразумия, хвалясь; вы меня к сему принудили. Вам бы надлежало хвалить меня.

Апостол хвалит себя для спасения учеников. – Многосторонность апостольской любви. – Ничего нет бесполезнее человека, не умеющего любить. – Зависть – невыносимое зло.

1. Окончив речь о похвалах себе самому, (апостол) не остановился на этом, но снова защищается, и просит извинения в сказанном, говоря, что это сделал он по необходимости, а не по собственной охоте. Впрочем, несмотря и на необходимость, называет себя несмысленным. Вначале говорил: «примите меня, хотя как неразумного» («яко безумна приимите мя»), или: «как бы в неразумии» («яко в безумии»); а теперь, отбросив «как», прямо называет себя несмысленным. Он достиг своею речью желаемого, и потому уже смело и без пощады нападает на этот недостаток, научая всех никогда не хвалиться без нужды, когда уже он, Павел, даже и по нужде похвалившись, назвал за то себя несмысленным. Потом и всю вину сказанного слагает не на лжеапостолов, но на учеников: "вы меня, – говорит, –к сему принудили» («мя понудисте»). Если бы (лжеапостолы) хвалились, но тем не вводили бы вас в заблуждение и погибель, то я не дошел бы до того, чтобы дозволить себе такие слова. Но так как они растлили всю церковь, то, заботясь о вашей пользе, я принужден был сделаться несмысленным». И не сказал: «Я опасался, чтобы они, восхитивши над вами первенство, не посеяли у вас своего учения»; об этом сказал он прежде: «боюсь, чтобы, как змий хитростью своею прельстил Еву, так и ваши умы не повредились» («боюся, да не како, якоже змий Еву прельсти..., тако истлеют и разумы ваша») (2Кор.11:3); а здесь говорит не так, но с большим достоинством и с большею властью, сделавшись смелее вследствие сказанного.

«Вам бы надлежало хвалить меня» («Аз бо должен бых от вас хвалим бывати»). Потом представляет на это и причину; и говорит опять не об одних откровениях, или чудесах, но и об искушениях. «Ибо у меня ни в чем нет недостатка против высших Апостолов» («Ничим же бо лишихся первейших апостол»). Смотри, как и здесь опять говорит с большею властью. Раньше он говорил: «я думаю, что у меня ни в чем нет недостатка» ("непщую ничимже лишихся»); а здесь говорит уже положительно, потому что как я уже заметил, после представленных доказательств стал смелее. Впрочем, все еще не отступает от умеренности и от своего обычая. Но как сказавший нечто необычайное и высшее своего достоинства, потому что сопричислил себя к апостолам, опять употребляет скромное выражение, и присовокупляет: «хотя я и ничто, признаки Апостола оказались перед вами» («аще и ничтоже есмь, знамения апостолова содеяшася в вас») (2Кор.12:11–12). «Смотри, – говорит, – не на то, что я незначителен и мал, но на то, получил ли ты от меня, что надлежало получить от апостола». И не сказал: «незначителен», но – что еще ниже: «ничто» («ничтоже»). Какая, в самом деле, польза быть великим, и никому не приносить пользы? Так нет пользы и от искусного врача, который не вылечил ни одного больного.

«Итак, – говорит, – не рассуждай о том, что я ничего не значу; но смотри на то, что во всем, служившем к вашему благу, я не отстал от других, а, напротив, дал доказательство моего апостольства. Поэтому мне не было нужды говорить самому о себе». Говорил же это не для того, чтобы действительно искал похвалы – как мог нуждаться в похвалах тот, кто самое небо почитал малым в сравнении с любовью ко Христу? – но потому, что желал спасения (учеников своих). Затем, чтобы не сказали: «Что нам, если ты и ничем не ниже первейших апостолов?», он присовокупил: «Признаки Апостола оказались перед вами всяким терпением, знамениями, чудесами и силами» («знамения апостолова содеяшася в вас, во всяком терпении и в знамениих и чудесех»). О, какую бездну совершенств выразил он в немногих словах! И смотри, что ставит на первом месте. Терпение – потому что признак апостола – все переносить великодушно. И о терпении выразился кратко, одним словом, между тем как о знамениях, которые совершены были не его собственною силою, выразился несколькими словами. Но представь себе, сколько уз, сколько ударов, сколько опасностей, сколько наветов, какое множество искушений разумел он здесь, сколько браней внутренних и внешних, сколько печалей, сколько нападений выразил он одним словом – «терпение». А словом «знамения» не изобразил ли опять того, сколько им воскрешено мертвецов, сколько исцелено слепцов, сколько очищено прокаженных, сколько изгнано демонов? Слыша это, научимся и мы, если даже нас заставляет необходимость говорить о своих заслугах, не распространяться о них, как поступил и сам (Павел).

2. Потом, чтобы кто-нибудь не сказал: «Хотя ты велик и сделал много, однако, не столько, сколько апостолы в других церквах», (Павел) присовокупил: «Ибо чего у вас недостает перед прочими церквами?» («что бо есть, егоже лишистеся паче прочих церквей?») (2Кор.12:13). «И вы, – говорит, – в сравнении с прочими церквами причастны не меньшей благодати». Но, может быть, кто-нибудь скажет: «Для чего он переводит речь на апостолов, оставив борьбу с лжеапостолами?» Для того, чтобы больше возбудить их внимание и показать, что он не только лучше их (лжеапостолов), но и не ниже великих апостолов. Вот почему, рассуждая о них (лжеапостолах), он говорит: «я больше» («паче аз»); а когда сравнивает себя с апостолами, то считает достаточным для себя быть не ниже их, хотя и более их потрудился. Вместе с тем он показывает чрез это, что (коринфяне) обижают и самих апостолов, когда равного им ставят ниже лжеапостолов.

«Разве только того, что сам я не был вам в тягость?» («Разве точию, яко аз сам не стужих вам?»). Апостол опять делает (коринфянам) строгий упрек; а последующие слова еще сильнее: «Простите мне такую вину» («дадите ми неправду сию»). Но и при всей строгости, в них выражается любовь и похвала (коринфянам), если только и сами они считают для себя обидою, что апостол не соглашался ничего брать у них, и не осмеливался получать от них себе пропитания. «Если, – говорит, – вы обвиняете меня в этом, то (не сказал: «несправедливо обвиняете», но гораздо благосклоннее) прошу извинения, простите мне этот грех». И заметь, какое благоразумие! Так как этот упрек, часто повторяемый, наносил им бесчестие, то он каждый раз смягчает его. Так, выше сказав: «По истине Христовой во мне скажу, что похвала сия не отнимется у меня» («есть истина Христова во мне, яко похваление сие не заградится о мне») (2Кор.11:10), вслед затем говорит: «Потому ли, что не люблю вас? Богу известно! ...чтобы не дать повода ищущим повода, дабы они, чем хвалятся, в том оказались такими же, как и мы" («не люблю ли вас? Бог весть...; но да отсеку вину хотящим вины, и да о немже хвалятся, обрящутся якоже и мы») (2Кор.11:11–12). И в первом послании: «За что же мне награда? За то, что, проповедуя Евангелие, благовествую о Христе безмездно» («кая убо ми есть мзда? Да благовествуяй без мзды положу благовестие») (1Кор.9:18). И здесь опять говорит: «Простите мне такую вину» («дадите ми неправду сию»). Везде он старается не показать, что не берет по причине их немощи. Поэтому и здесь говорит: «Если вы это ставите мне в вину, то прошу прощения». А, говоря таким образом, он и наносит им рану, и врачует ее. Не говори: «Если хочешь нанести удар, то для чего извиняешься? Если хочешь врачевать, то для чего наносишь удар?» В том и состоит благоразумие, чтобы и рассечь, и перевязать рану. Потом, чтобы не подумали, как я и прежде сказал, что (апостол) часто обращается к одному и тому же с намерением получить что-нибудь от них, он отклоняет такое подозрение, подобно тому, как и в первом послании, когда говорил: «написал это не для того, чтобы так было для меня. Ибо для меня лучше умереть, нежели чтобы кто уничтожил похвалу мою» («не писах же, да тако будет о мне; добре бо мне паче умрети, нежели похвалу мою кто да испразднит») (1Кор.9:15).

(То же самое, только) приятнее и благосклоннее, (выражает он) и здесь. Как же именно? «Вот, в третий раз, – говорит он, – я готов идти к вам, и не буду отягощать вас, ибо я ищу не вашего, а вас. Не дети должны собирать имение для родителей, но родители для детей» («Се, третие готов приити к вам, и не стужу вам; не ищу бо ваших, но вас. Не должни бо суть чада родителем снискати имения, но родители чадом») (2Кор.12:14). Смысл его слов такой: «Не прихожу к вам не потому, что не беру; напротив, я приходил уже в другой раз, и в третий готов идти, и опять не буду вам в тягость». И причина тому уважительная. Не сказал: «Не хочу быть вам в тягость, потому что вы скупы, потому чтобы этим обременитесь, потому что вы немощны». Но что говорит? – «Ибо я ищу не вашего, а вас» («Не ищу бо ваших, но вас»). А ищу большего: вместо денег – душ, вместо золота – спасения». Потом, так как оставалось еще место подозрению, что он огорчен ими, он представляет и рассуждение. Они естественно могли сказать: «Разве нельзя искать и нас, и нашего?» Поэтому он оправдывает их с великою благосклонностью, говоря: «Не дети должны собирать имение для родителей, но родители для детей» («не должни бо суть чада родителем снискати имения, но родители чадом»). Вместо наименований «учителя и ученики», употребляет слова «родители и дети», и показывает, что вменяет себе в обязанность и то, к чему не был обязан, так как Христос не дал такого повеления, а (апостол) из снисхождения (к коринфянам) говорит это. Потому же присовокупляет и нечто большее: сказал не только то, что дети не должны снискивать для родителей имения, но еще и то, что родители обязаны это делать.

Итак, если родители обязаны давать, то , – говорит, – охотно буду издерживать свое и истощать себя за души ваши» («аз в сладость иждиву, и иждивен буду по душах ваших») (2Кор.12:15). «Родителям собирать имение для детей повелел закон природы, а я, – говорит, – не только это исполняю, но даже отдаю самого себя». Верх щедрости – не только ничего не брать, но и отдавать свое, и отдавать не просто, но с великим усердием, даже при недостатке. На это и указывает (апостол) выражением «истощать себя» («иждивен буду»). «Хотя бы нужно было изнурить самую плоть, не пощажу ее ради вашего спасения». Следующие за этим слова выражают и любовь, и упрек: «несмотря на то, что, чрезвычайно любя вас, я менее любим вами» («аще и излишше вас любя, менше любим есмь»). «И это, – говорит, – я делаю для тех, которых я люблю, и которые не любят меня в той же мере». Итак, смотри теперь, сколько здесь степеней: надлежало брать, а он не брал – это первая заслуга; не брал, находясь в бедности – это вторая; не брал, когда им проповедовал – это третья; сам дает им – это четвертая; и не просто дает, но с избытком – это пятая; отдает не имение только, но и самого себя – это шестая; отдает себя за тех, которые не очень его любят – это седьмая; и которых он весьма любит – это восьмая.

3. Будем же и мы соревновать ему. Велик грех – (ненавидеть и) не иметь любви; но еще больший грех, если кто на любовь не отвечает любовью. Если любящий любящего не имеет никакого преимущества пред мытарями, то не имеющий и этого хуже самых зверей. Что ты говоришь, человек? Ты не любишь любящего? Для чего же ты живешь? К чему ты после этого годен? К каким делам – к общественным или к частным? Ни к чему. Подлинно, нет ничего бесполезнее человека, не умеющего любить. Закону любви часто покорялись и разбойники, и убийцы, и воры; вкусив только вместе соли, делались они другими, и за общим столом переменяли свой нрав. А ты, имея общение с другим не только за солью, но в словах и делах, во входах и исходах, не любишь его? Предающиеся постыдной любви расточают все свое имущество на бесчестных женщин; а ты, имея честную любовь, так холоден, немощен, бессилен, что не в состоянии любить даже и тогда, когда это не стоит никаких издержек? «Но кто же, – скажешь, – будет так жалок, кто так звероподобен, что мог бы отвращаться и ненавидеть любящего?» Хорошо делаешь, что, по причине несообразности дела, не веришь. Но если я укажу тебе многих людей такого рода, то как нам стерпеть тогда такой стыд?

В самом деле, когда ты злословишь любящего тебя, когда, слыша о нем худые речи, не защищаешь его, когда завидуешь его доброй славе, то что это за любовь? Конечно, и не завидовать – еще не достаточное доказательство дружбы, равно как и не враждовать и не преследовать; надобно поддерживать любящего нас, и споспешествовать его выгодам. Когда же человек все говорит и делает, чтобы еще и погубить ближнего, то что может быть несчастнее такой души? Вчера и сегодня утром ты был другом, разделял с ним беседу и стол, а затем вдруг, увидев, что член твой благоуспевает, ты сбрасываешь с себя личину дружбы, враждуешь, даже безумствуешь, – потому что явное ведь безумие терзаться благополучием ближнего. Это свойственно только одуревшим и бешеным собакам; подобно им, и раздраженные завистью набрасываются на каждого. Лучше иметь змею, клубящуюся в утробе, нежели зависть, внутри гнездящуюся. Змею можно еще или изблевать при помощи лекарства, или усмирить пищею; но зависть не в утробе гнездится, а живет в самых недрах души, и есть болезнь, с трудом излечиваемая. Змея, находящаяся во внутренности, когда есть для нее другая пища, не трогает тела человеческого; зависть же, хотя бы предложили ей тысячу снедей, пожирает самую душу, со всех сторон ее грызет, терзает и рвет; для нее нельзя найти никакого успокоительного средства, которое сокращало бы ее неистовство, кроме одного только – несчастия с благоденствующим. Тогда она успокаивается. Вернее же сказать, и то (средство) недействительно. Пусть этот и злостраждет; но, видя другого благоденствующим, она снедается теми же муками; для нее отовсюду раны, отовсюду удары, потому что, живя на земле, невозможно не видеть счастливых. И так велика сила этой болезни, что подверженный ей, хотя бы заключился и внутрь дома, завидует прежним, уже умершим людям. Велико зло, что страждут завистью люди, живущие в мире, хотя это и не так еще страшно; но когда этой же болезнью одержимы люди, уже освободившиеся от треволнений – это тяжелее всего. Желал бы я молчать; но если бы молчание уничтожало и стыд, причиняемый делами, то полезно было бы не говорить. А если, хотя я умолчу, самые дела будут вопиять громче моего языка, то вреда от моих слов никакого не будет, поскольку пороки выставляются нами на позор, и какая-нибудь выгода и польза, может быть, произойдет. Эта болезнь коснулась и церкви, все извратила, расторгла союз тела, и, вооружаемые завистью, мы восстаем друг против друга. Отсюда произошло великое развращение. В самом деле, если и при общем всех созидании не легко достигнуть, чтобы твердо стояли назидаемые, то какой же будет конец, когда все будем разрушать?

4. Что ты делаешь, человек? Ты считаешь полезным разрушать благосостояние ближнего; но прежде него ты разрушаешь свое собственное. Не видишь ли, как и садовники, и земледельцы, – все стремятся к одной цели? Один копает землю, другой насаждает растение, иной прикрывает корень, иной поливает посаженное, иной ограждает и обносит стеною, иной отгоняет скот – и все заботятся об одном – чтобы оберечь растение. А тут не так. Напротив, я насаждаю, а другой колеблет и ослабляет насажденное. Дай, по крайней мере, хорошо укрепиться ему, чтобы оно приобрело силу противиться навету. Ты не мое дело губишь, а свое расстраиваешь. Я насадил, тебе надлежало поливать. Если же ты станешь потрясать насажденное, выдернешь и самый корень, то тебе нечего будет и поливать. Но ты видишь, что насаждающий пользуется почетом? Не бойся, – ни ты, ни я ничего не значим, потому что «и насаждающий, и поливающий есть ничто» («ни насаждаяй, ни напаяяй есть что») (1Кор.3:7); все дело принадлежит одному Богу, так что ты восстаешь и враждуешь на Бога, если исторгаешь насажденное. Итак, надобно, наконец, образумиться, придти в сознание. Я не столько боюсь внешней войны, сколько борьбы внутренней. Если корень хорошо укреплен в земле, то не потерпит вреда от ветров; а если шатается, потому что внутри подточен червем, то дерево упадет, хотя бы никто его не трогал.

Долго ли будем и мы, подобно червям, подтачивать корень церкви? Подлинно, от земли рождаются таковые помыслы, или лучше сказать – и не от земли, а от нечистот, потому что имеют матерью своей гнилость, и недалеко отстоят от самых отвратительных женских отправлений. Сделаемся когда-нибудь доблестными мужами, станем подвижниками любомудрия, отразим сильное стремление этих зол! Я вижу, что многочисленные чада церкви повержены ныне долу, подобно мертвому телу. И как в теле, недавно умершем, хотя можно еще видеть и глаза, и руки, и ноги, и шею, и голову, однако ни один член не исправляет своего дела, – так и здесь присутствующие. Здесь все – верные, но вера их бездейственна. Мы погасили ревность, и тело Христово соделали мертвым. Страшно выговорить это; но гораздо страшнее видеть на самом деле. По имени мы братья, а по делам враги; все называемся членами одного тела, а чужды друг другу как звери. Говорю это не для того, чтобы выставить на позор дела наши, но чтобы пристыдить и отвратить от них. Кто-нибудь вошел в дом, принят с честью; надлежало бы благодарить Бога за то, что член твой пользуется почтением, и в нем прославляется Бог, а ты поступаешь напротив: говоришь о нем худо тому, кто почтил его, чтобы обоих свалить, да и на себя навлечь стыд.

Для чего, несчастный и жалкий человек, ты скорбишь, слыша, что брата твоего хвалят или пред мужами, или пред женами? Приложи и свои похвалы, тогда и себе доставишь похвалу. Если же отрицаешь похвалу, то, прежде всего, сам о себе говоришь худо, навлекая на себя худую славу, а его еще более возносишь. Когда слышишь похвалы другому, старайся сделать, чтобы они относились и к тебе, если не за жизнь и добродетель твою, то, по крайней мере, за то, что радуешься совершенствам в брате. Один похвалил, и ты удивляйся: тогда и тебя он похвалит как человека благонамеренного и правдивого. Не опасайся, что унизишь себя, хваля другого; скорее приведет к тому твое осуждение. Люди своенравны, и когда видят, что ты говоришь худо, упорствуют в похвалах, желая тем уязвить тебя, а обвинителей выставить лжецами и в собственных их глазах, и пред другими. Видишь ли, какой позор навлекаем мы сами на себя, как губим и разгоняем паству? Сделаемся же, наконец, членами, составим одно тело. Кого хвалят, тот пусть отказывается от похвал и пусть относит их к своему брату; а кто слышит похвалу другому, пусть радуется об этом. Если мы будем находиться в таком тесном союзе, то привлечем к себе и Главу тела; если же будем разъединены, то лишимся Ее помощи; а без Нее тело, не будучи поддерживаемо свыше, потерпит великий вред. Итак, чтобы этого не случилось с нами, отвергнем ненависть и зависть, и, презрев людскую славу, облобызаем любовь и согласие. Таким образом сделаемся причастниками и настоящих, и будущих благ, которых и да сподобимся все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Беседа 28

2Кор.12:16–18. Положим, что сам я не обременял вас, но, будучи хитр, лукавством брал с вас. Но пользовался ли я чем от вас через кого-нибудь из тех, кого посылал к вам? Я упросил Тита и послал с ним одного из братьев: Тит воспользовался ли чем от вас? Не в одном ли духе мы действовали? Не одним ли путем ходили?

Ограждение от подозрений в корыстолюбии. – Учитель соболезнует о несчастиях учеников. – Добродетель страшна для ее противников.

1. Очень неясно сказаны эти слова Павлом, но не без цели и не напрасно. Так как речь идет о деньгах, и (апостол) защищается, что он ничего не берет, то и прилично ему было прикрыть свои слова. Что же, однако, значит сказанное? Раньше (апостол) сказал, что он ничего не брал, напротив – даже готов отдать и издержать свое, и много рассуждал о том, как в этом послании, так и в первом. А теперь говорит нечто другое – как бы вводит слова из сделанного ему возражения и предварительно разрешает его. Вот смысл сказанного им: «Я не искал от вас прибытков, но, может быть, иной скажет, что, хотя сам я и ничего не брал, но, как человек хитрый, настроил посланных мною от своего лица просить у вас чего-нибудь, и от них сам получал, а, таким образом, получая чрез других, отклонял от себя подозрение, что беру сам. Но и этого никто не может сказать. Свидетели тому вы сами». Вот почему он и ведет речь вопросами, говоря: «Я упросил Тита и послал с ним одного из братьев: Тит воспользовался ли чем от вас?» («умолих Тита, и с ним послах брата. Еда лихоимствова чим вас Тит?») Не так же ли он приходил к вам, как и я?» То есть, и он ничего не брал. Видишь ли, с каким тщанием старался он не только себя сохранить чистым от корыстолюбия, но и посылаемых им поставить так, чтобы не подать и малого предлога желавшим порицать его?

Это гораздо выше того, что сделал патриарх (Авраам). Этот последний, возвращаясь с победы, когда царь давал ему часть военной добычи, отказался взять больше того, что съели его домочадцы; а он (Павел), как сам не пользовался, так и сотрудникам своим не позволял пользоваться даже необходимою пищею, чтобы таким образом совершенно заградить уста бесстыдных. Поэтому он не сам от себя говорит, что они ничего не брали, но, что гораздо важнее, представляет в этом свидетелями самих коринфян, чтобы свидетельство шло не от собственного его лица, но утверждалось на их приговоре. Так обыкновенно поступаем мы, когда дело идет о чем-нибудь очевидном и не подлежащем никакому сомнению. «Скажите, – говорит (апостол), – разве кто-нибудь из посланных нами обогатился чем от вас?» Не говорит: «Разве кто взял что-нибудь у вас?» Но называет такое дело лихоимством, укоряя их тем, приводя в стыд, и показывая, что брать у кого-нибудь против воли его есть лихоимство. И не сказал: «Тит», но: «кто-нибудь», то есть: «Вы не можете и того сказать, что хотя один не брал, но брал другой. Напротив, не брал ни один из посланных».

«Упросил Тита» («Умолих Тита»). И это сказано с укоризной. Не сказал: «я послал Тита», но – «упросил» («умолих»), показывая тем, что если бы он и взял что у них, то взял бы по праву; однако он и при всем том остался чистым. Поэтому опять спрашивает их: «Тит воспользовался ли чем от вас? Не в одном ли духе мы действовали?» («еда лихоимствова чим вас Тит? Не тем же ли духом ходихом?») Что значит: «в одном духе» («тем же духом»)? То, что он все приписывает благодати, и показывает, что все достойное похвалы совершено не нашими трудами, но есть дело дара Духа и благодати. Подлинно, величайшая была благодать, когда терпевшие во всем недостаток и голодавшие ничего не брали ради назидания наставляемых. «Не одним ли путем ходили?» («Не теми же ли стопами?») То есть: «Они нисколько не отступили от принятой мною осторожности, но сохранили то же правило». «Не думаете ли еще, что мы только оправдываемся перед вами?» («Паки ли мните, яко ответ вам творим?») (2Кор.12:19). Видишь ли, с каким апостольским благоразумием часто повторяет это? Так раньше сказал: «Не снова представляем себя вам, но даем вам повод хвалиться нами» («не паки себе хвалим пред вами, но вину даем вам похвалению») (2Кор.5:12), и в начале послания: «Неужели нужны для нас... одобрительные письма к вам или от вас?» («или требуем... извещавательных посланий») (2Кор.3:1). «И все это, возлюбленные, к вашему назиданию» («Вся же о вашем созидании»). Опять успокаивает их. Но даже и здесь не говорит ясно: «Мы не брали у вас по причине вашей немощи, но для вашего назидания», хотя, правда, яснее, чем прежде высказал, что огорчило его, впрочем, без укоризны. Именно, не сказал: «по причине немощи вашей», но – «чтобы вы получили назидание».

«Ибо я опасаюсь, чтобы мне, по пришествии моем, не найти вас такими, какими не желаю, также чтобы и вам не найти меня таким, каким не желаете» («Боюся бо, еда како пришед, не яцех же хощу, обрящу вас, и аз обрящуся вам, якова же не хощете») (2Кор.12:20). (Апостол) хочет сказать нечто важное и для них неприятное; потому и представляет оправдание, говоря: «все это к вашему назиданию» («вся же о вашем созидании»), а присовокупляя: «опасаюсь» («боюся»), смягчает то, что намерен был сказать. Это уже показывает не высокомерие или учительскую власть, но отеческую попечительность, когда он страшится более, чем сами согрешившие, и с трепетом приступает к их исправлению. Но даже и так не нападает на них и говорит не прямо, а в виде сомнения: «чтобы мне, по пришествии моем, не найти вас такими, какими не желаю» («еда како пришед, не яцех же хощу»). Не сказал: «добродетельными», но: «какими не желаю» («не яцех же хощу»), везде употребляя слова, выражающие дружескую любовь. И слово «найти» («обрящу») выражает нечто неожиданное, равно как и «вам не найти меня» («обрящуся вам»), поскольку то и другое – дело не произвольное, но необходимое, имеющее начало в вас самих. Поэтому говорит: «чтобы и вам не найти меня таким, каким не желаете» («обрящуся, якова же не хощете»). Не сказал и здесь: «каковым я не хочу», но гораздо разительнее – «таким, каким не желаете» («якова же не хощете»). Это было уже в его воле, хотя не главным образом, однако же, в его воле. Он мог опять сказать: «каковым я не хочу», и тем показать свою любовь; но не хочет, чтобы ослабевал слушатель; притом и речь его в таком случае была бы гораздо строже. А теперь он и им сильнее дал почувствовать, и себя показал более кротким. Так свойственно действовать его благоразумию – чтобы и рана была глубже, и удар легче. Потом, ввиду того, что сказанное было неясно, он раскрывает это, говоря: "чтобы не найти у вас раздоров, зависти, гнева, ссор, клевет, ябед, гордости, беспорядков» («да не како рвения, зависти, ярости, клеветы, шептания, кичения»). Таким образом, что надлежало сказать в начале, он говорит в конце, потому что они восставали против него. Итак, не желая подать вида, что главным образом ищет своего, говорит сначала вообще.

2. Действительно, все вышеуказанное – клеветы, обвинения, разногласия – порождено было завистью. Зависть, как вредный корень, порождала раздражение, осуждение, высокомерие, и все прочее, а чрез них и сама еще более возрастала. «Чтобы опять, когда приду, не уничижил меня у вас Бог мой» («Да не паки пришедша смирит мя Бог мой у вас») (2Кор.12:21). В слове «опять» («паки») – новый упрек. «Довольно и прежнего», – говорит он, о чем и вначале говорил: «щадя вас, я доселе не приходил в Коринф» («щадя вас, не приидох в Коринф») (2Кор.1:23). Видишь, как он выказывает и негодование и сердоболие? Что же значит слово «уничижит» («смирит»)? Обвинять, наказывать, требовать отчета, восседать в качестве судьи, составляет, по-видимому, славу, а он называет все это смирением. Он не только не стыдился этого смирения – того, что пришествие тела его немощно и слово уничижено, но даже желал всегда быть таковым, и просил, чтобы не дойти до противного состояния. Об этом дальше он говорит яснее, показывая, что считает для себя наибольшим смирением дойти до необходимости карать и наказывать. Но почему он не сказал: «да не пришед смирюсь», но: «чтобы опять, когда приду, не уничижил меня у вас Бог мой» («да не пришедша смирит мя Бог мой»)? «Если бы это было не для Бога, – говорит он, – я не обратил бы на то внимания, не беспокоился бы о том, потому что я не самовластно и не самовольно налагаю наказание, но по (Божию) повелению». Выше он то же самое выразил, сказав: «чтобы и вам не найти меня таким, каким не желаете» («обрящуся, якова же не хощете»); а здесь ослабляет речь и говорит с большею снисходительностью и кротостью: «чтобы не оплакивать мне многих, которые согрешили прежде» («восплачуся многих согрешших»), – не просто «согрешили» («согрешших»), но «не покаялись» («не покаявшихся»). И не сказал: «всех», но – »многих", причем и этих многих не объявляет по имени, облегчая и этим для них возврат на путь покаяния и давая знать, что покаяние может исправить их преступления; оплакивает только не раскаивающихся, неисцелимо больных, остающихся в язвах.

Итак, представь себе, какова добродетель апостола, если он, не зная за собою ничего худого, плачет о чужих грехах и смиряется за преступления других. В этом преимущественно и состоит долг учителя, чтобы соболезновать о несчастиях учеников, чтобы плакать и рыдать о язвах людей, ему подначальных. Потом исчисляет и роды греха: «в нечистоте, блудодеянии и непотребстве, какое делали» («о студоложствии и нечистоте, яже содеяша»). Хотя сам (апостол) разумеет здесь блуд, но если тщательно вникнуть в дело, то можно назвать этим именем и всякий род греха, потому что хотя блудник и прелюбодей по преимуществу называются нечистыми, но и другие грехи производят нечистоту в душе. Вот почему и Христос называет иудеев нечистыми, обвиняя их не в одном блуде, но и в других пороках. Потому и говорит, что они очистили только внешнее (Мф.23:26), и что «не то, что входит в уста, оскверняет человека, но то, что выходит из уст, оскверняет человека» («не входящее... сквернит человека, но исходящее») (Мф.15:11). И в другом месте сказано: «Мерзость пред Господом всякий надменный сердцем» («нечист пред Господем всяк высокосердый») (Притч.16:5). И вполне справедливо, потому что ничего нет чище добродетели, и ничего грязнее – порока. Добродетель светлее солнца, а порок смраднее навоза. И это могут засвидетельствовать сами погрязшие в навозе и живущие во тьме, если кто-нибудь хотя несколько откроет им глаза. Доколе они остаются сами с собою и упиваются страстью, до тех пор, пребывая как бы во тьме, они бесстыдно погрязают в мерзостях порока, и хотя чувствуют свое положение, но не совершенно. Когда же кто-нибудь из добродетельных обличает их, или только является пред ними, тогда они яснее видят свое жалкое положение, и, как бы освещаемые солнечным лучом, скрывают свою гнусность и стыдятся знакомых, хотя один раб, а другой свободный, один царь, а другой подданный.

Так устыдился Ахав, увидев Илию, и, раньше, чем последний сказал что-нибудь, уловлен был его одним взором. Обвинитель молчал, а он сам произнес осуждающий его приговор, говоря, как попавшийся в плен: «нашел ты меня, враг мой» («обрел еси мя, враже мой») (3Цар.21:20). Так сам Илия безбоязненно говорил тогда мучителю. Так Ирод, не снося стыда от обличений (а великий и трубный глас пророческого языка явно укорял его), вверг в темницу Иоанна. Как бы будучи обнаженным, он хотел погасить светильник, чтобы опять остаться во мраке. Или, лучше – сам не дерзнул погасить, но поставил в дому, как бы под спудом, а жалкая и несчастная женщина принудила его сделать это. Но и таким образом они не могли скрыть обличения, а только еще более обнаружили его, так как и спрашивавшие: «За что Иоанн посажен в темницу?» – узнавали причину, а впоследствии и все населяющие море и сушу, все, сколько доселе было, есть и будет людей, ясно узнали и будут узнавать об их гнусных делах, то есть о распутстве и убийстве, и никакое время не сможет истребить памяти об этом преступлении.

3. Такова добродетель! Так бессмертна память ее! Так одним словом поражает она своих противников! Действительно, за что (Ирод) заключил (Иоанна) в темницу? Почему не оставил его без внимания? Ужели бы (Иоанн) повлек его в судилище? Ужели бы наказал за прелюбодеяние? Все сказанное (Иоанном) не состояло ли в одном обличении? Чего же (Ирод) боялся и трепетал? Не простая ли это была речь, не одни ли только слова? Но они уязвляли его сильнее самого дела. (Иоанн) не повел его в обыкновенное судилище, но предал его на иной суд, суд собственной совести, и всех поставил над ним судиями, все в сердце своем полновластно произносили тогда над ним приговор. Потому-то тиран и трепетал, не снося сияния добродетели. Видишь ли, какова сила любомудрия? Оно узника сделало славнее тирана, так что последний страшился и трепетал первого. Но (Ирод) заключил только в оковы (Иоанна); а беззаконная (Иродиада) подвигла и на убийство. Между тем, (Иоанново) обвинение падало больше на него, потому что не ей говорил тогда (Иоанн): «Для чего ты живешь с тираном?» Не обличал же ее не потому, чтобы она не подлежала ответственности (могло ли это быть?), но потому, что он хотел исправить все (начав с Ирода). Поэтому и укорял его одного, и мало того – даже и его укорял не строго. Не говорил: «Скверный и гнусный, беззаконный и мерзкий! Ты попрал закон Божий, презрел заповеди Божии, и силу свою сделал для себя законом». Он не сказал ничего такого, но и в обличениях его видна большая умеренность и кротость: «не должно тебе иметь, – говорил он, – жену брата твоего» («не достоит тебе имети жену [Филиппа] брата твоего») (Мк.6:18). Такие слова более приличны учащему, нежели обличающему; вразумляющему, нежели наказывающему; руководствующему, нежели позорящему; исправляющему, нежели нападающему. Но, как я сказал, вору враждебен свет, грешникам ненавистен праведник, даже и при одном своем появлении: «Тяжело нам и смотреть на него» («тяжек нам и к видению») (Прем.2:15). (Грешники) не могут сносить лучей его, как больные глаза – лучей солнечных.

А многим грешникам тяжело не только видеть праведника, а даже и слышать о нем. Вот почему и та скверная и гнусная женщина, наставница, или, лучше сказать, убийца своей дочери, хотя сама даже не видела (Иоанна) и не слыхала его речей, устремилась на убийство, и распутно воспитанную дочь заставила распутно идти на убийство. Так сильно боялась она (Иоанна)! И что говорит? «Дай мне здесь на блюде голову Иоанна Крестителя» («Даждь ми зде на блюде главу Иоанна Крестителя») (Мф.14:8). Бедная и несчастная, в какую несешься ты пропасть? Разве пришел твой обличитель? Разве он пред тобою, и беспокоит тебя? Иные говорили: «Тяжело нам и смотреть на него» («тяжек есть нам и к видению»); а ей, как сказал я, тяжек был и для слуха, почему и она говорит: «дай мне здесь на блюде голову Иоанна» («даждь ми зде на блюде главу Иоанна»). За тебя (Иродиада, Иоанн) в темнице, за тебя заключен в оковы; ты можешь тщеславиться любовью царя и говоришь: «Я овладела им, но и всенародно обличенный не охладел ко мне, не перестал меня любить, не отверг любодеяния со мною, но даже и обличителя заключил в оковы». Что же ты бесишься и неистовствуешь, когда и по обличении греха имеешь мужа? Для чего ищешь трапезы фурий и готовишь пир для убийц – демонов? Видишь ли, как ничтожна, как робка, как бессильна злоба, как она чем более одолевает, тем становится слабее? (Иродиада) не столько беспокоилась, когда Иоанн еще не был заключен в темницу, сколько тревожится, когда он уже связан. И потому настоятельно просит: «Дай мне здесь на блюде голову Иоанна». Для чего же – «здесь»? «Боюсь, – говорит она, – чтобы не обманули ложным известием об убиении, чтобы кто-нибудь не избавил (Иоанна) от гибели». Но почему просишь не всего мертвеца, а одну главу? «Страстно желаю, – говорит, – видеть безмолвным язык, оскорбивший меня». Но, бедная и несчастная! Ты увидишь противное (как то и случилось): отсеченная голова будет говорить еще громче прежнего. Тогда Иоанн вопиял в одной только Иудее, а теперь его глас дойдет до пределов вселенной; и где ни войдешь в церковь, у мавров ли, или у персов, или даже на британских островах – везде услышишь вопиющего Иоанна: «Не должно тебе иметь жену Филиппа, брата твоего». Но (Иродиада) не умела рассуждать; она неотступно просит, требует, понуждает несмысленного тирана совершить убийство, боясь, чтобы он не одумался.

А ты и отсюда познай опять силу добродетели. Не выносит праведника, когда он заключен даже в темницы, находится в оковах, молчит. Видишь ли, как порок бессилен и как нечист? Вот вносят на блюде человеческую главу вместо снедей. Что отвратительнее, что порочнее, что бесстыднее этой девицы? Что она сказала на диавольском зрелище, на демонском пиршестве? Видишь ли язык, и еще язык – один доставляет спасительные врачества, а другой носит на себе яд и уготовляет диавольское пиршество. Но почему она не велела обезглавить его среди самого пиршества, что доставило бы ей более удовольствия? Опасалась, чтобы (Иоанн), представши на пиршестве, своим видом и дерзновением не преклонил к себе всех. Потому и требует главы, желая воздвигнуть блистательный памятник любодеянию: «а она отнесла матери своей» («И даде матери своей») (Мк.6:28).

4. Видишь ли награду за пляску? Видишь ли добычу диавольских козней? Я разумею не главу Иоанна, но самого мужа (Ирода). В самом деле, кто тщательно вникнет, тот увидит, что над царем одержана победа, что победительница сама побеждена, а обезглавленный увенчан, провозглашен победителем, и по смерти своей еще сильнее поражает страхом сердца грешников. А что сказанное – не пустые слова, спроси самого Ирода. Когда он услышал о чудесах Христовых, то говорил: «это Иоанн Креститель; он воскрес из мертвых, и потому чудеса делаются им» («сей есть Иоанн; той воскресе от мертвых и сего ради силы деются о нем») (Мф.14:2). Так сильно он боялся и непрестанно трепетал, и никто не мог освободить его от страха совести; напротив – судия этот оставался неподкупным, мучил его, и каждодневно наказывал за убийство. Итак, зная это, убоимся не претерпевать, но делать зло. Одно есть победа, а другое – поражение. Потому и Павел говорил: «Для чего бы вам лучше не оставаться обиженными?... Но вы сами обижаете и отнимаете, и притом у братьев» («почто не паче обидими есте?... Но вы [сами] обидите и лишаете, да еще братию») (1Кор.6:7–8). Терпящему зло готовы венцы, награды и прославление. И это можно видеть на всех святых. Если же все таким образом увенчаны и провозглашены победителями, то и мы пойдем тем же путем; будем молиться, чтобы не впасть в искушение; а если оно придет, то, вооружившись мужеством, покажем должную ревность, чтобы получить нам будущие блага, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Беседа 29

2Кор.13:1. В третий уже раз иду к вам. При устах двух или трех свидетелей будет твердо всякое слово.

Различные виды «немощи». – Восхваление Павла. – Каким путем достигается слава.

1. Любомудрие Павла и его отеческое сердоболие можно видеть из многого другого, а преимущественно – из того, что он в увещаниях обилен и строг, а в наказаниях мягок и медлителен. Он не тотчас наказал согрешивших, но двукратно увещевал их; мало того, даже и после того, как они преслушали его увещания, не наказывает, но опять увещевает, говоря: «В третий уже раз иду к вам («се третицею гряду к вам»), а до пришествия пишу еще послание». А чтобы медленность не произвела беспечности, смотри, как и это предотвращает, непрестанно угрожая, напрягая удар и говоря: «когда опять приду, не пощажу» («аще прииду паки, не пощажду»); и еще: «чтобы опять, когда приду... не оплакивать мне многих» («да не пришед..., восплачуся многих»). Так поступает он и говорит, подражая в этом случае Владыке всех. И Бог, хотя непрестанно угрожает и многократно увещевает, но не часто карает и наказывает. Так поступает и он. Потому и прежде говорил: «щадя вас, я доселе не приходил в Коринф» («щадя вас, ктому не приидох в Коринф») (2Кор.1:23). Что значит – «щадя вас»? Т. е., «чтобы, нашедши вас согрешившими и не исправившимися, не подвергнуть вас каре и наказанию». И здесь, говоря: «В третий уже раз иду к вам. При устах двух или трех свидетелей будет твердо всякое слово» («третицею се гряду к вам: при устех двою или триех свидетелей станет всяк глагол»), прилагает ненаписанное к написанному. Так поступил он и в другом случае, сказав: «совокупляющийся с блудницею становится одно тело с нею, ибо сказано: два будут одна плоть» («прилепляяйся сквернодейце, едино тело есть: будета бо, рече, оба в плоть едину») (1Кор.6:16). Хотя последние слова сказаны о законном браке, но он удачно ими воспользовался для своего предмета, чтобы тем более устрашить.

Так поступает и здесь, вместо свидетелей представляя свои пребывания (в Коринфе) и свои увещания. Слова его имеют такой смысл: «Раз, и другой говорил я вам, когда приходил к вам; говорю и теперь на письме. И если вы послушаете меня, то исполнено мое желание; если же не послушаете, то надобно уже будет сделать сказанное мною и наложить наказание». Поэтому и говорит: «предварял и предваряю, как бы находясь у вас во второй раз, и теперь, отсутствуя, пишу прежде согрешившим и всем прочим, что, когда опять приду, не пощажу» («прежде рех и предглаголю, яко у вас быв второе, и отсутствуя ныне пишу прежде согрешившим и прочим всем, яко аще прииду паки, не пощажду») (2Кор.13:2). Если «при устах двух или трех свидетелей будет твердо всякое слово («при устех двою или триех свидетелей станет всяк глагол»), – а я уже два раза был у вас и говорил, теперь же говорю на письме, – то мне надобно будет сдержать свое слово. Не думайте, чтобы послание мое к вам было маловажнее личного моего у вас присутствия. Как, будучи у вас я говорил, так и, находясь в отсутствии, пишу». Видишь ли отческую заботливость? Видишь ли подобающую учителю попечительность? Он и не смолчал, и не наказал; несколько раз предваряет, и не перестает грозить. Но наказание откладывает; если же и после этого не исправятся, тогда уже угрожает действительным наказанием.

Что же ты прежде говорил, будучи в Коринфе, и что пишешь теперь, находясь в отсутствии? «Когда опять приду, не пощажу» («Яко аще паки прииду, не пощажду»). Сперва сказал, что не может этого сделать, если не будет к тому принужден, и необходимость наказывать назвал плачем и смирением для себя: «чтобы опять, – говорит, – когда приду, не уничижил меня у вас Бог мой и чтобы не оплакивать мне многих, которые согрешили прежде и не покаялись» («да не паки пришедша мя смирит Бог мой у вас, и восплачуся многих прежде согрешших и не покаявшихся»); даже оправдывался пред ними, что уже раз, и два, и три предварял их, что все делает и придумывает, как бы обойтись без наказания и исправить их словесными только угрозами; и после этого только уже произносит грозные эти слова: «когда опять приду, не пощажу». Не сказал: «отмщу, накажу, предам истязанию», но и о самом наказании опять выражается отечески, показывая свою к ним любовь и сострадательность, по которым, щадя их, доселе отлагал (наказание). Потом, чтобы они и теперь не подумали, что (наказание) опять будет отложено, и угрозы только на словах, он как выше сказал: «При устах двух или трех свидетелей будет твердо всякое слово» («при устех двою или триех свидетелей станет всяк глагол»), так и здесь присовокупляет: «когда опять приду, не пощажу». Слова эти значат: «Я уже не отложу (наказания), если, – чего не дай Бог! – найду вас не исправившимися, но непременно накажу, и исполню, что сказал». Вслед за тем, с великим гневом и с сильным негодованием на тех, которые смеялись над ним, как над человеком слабым, и о прибытии его (в Коринф) шутя говорили: «в личном присутствии слаб, и речь его незначительна» («пришествие... немощно и слово уничиженно») (2Кор.10:10), – как бы обращая к ним речь свою, говорит: «Вы ищете доказательства на то, Христос ли говорит во мне»? («понеже искушения ищете глаголющаго во мне Христа») (2Кор.13:3). Это сказал он, чтобы нанести и удар (лжеапостолам), и вместе дать почувствовать всем им (коринфянам). Смысл же слов его такой: «Так как вы хотите испытать, обитает ли во мне Христос, требуете от меня доказательств, и потому смеетесь надо мною как над человеком низким и презренным, не имеющим в себе силы Христовой, то узнаете, что я не лишен ее, если подадите к тому случай, чего, впрочем, да не будет». «Что же, – скажи мне, – за то ли хочешь наказать, что они ищут доказательства?» «Нет, – говорит, – если бы я искал случая наказать их, то с самого же начала наказал бы согрешивших, и не стал бы медлить». А что он точно не желает наказывать, это он ясно показал впоследствии словами: «Молим Бога, чтобы вы не делали никакого зла, не для того, чтобы нам показаться, чем должны быть; но чтобы вы делали добро, хотя бы мы казались и не тем, чем должны быть» («молюся же... не сотворити вам ни единаго зла, не яко да мы искусни явимся, но да вы доброе сотворите, мы же яко неискусни будем») (2Кор.13:7).

2. Итак, он говорит это не в виде причины, но выражая скорее свое негодование, и, желая дать почувствовать это тем, которые его презирали. «Я не хочу, – говорит он, – показать над вами такого опыта. Если же сами вы подадите случай и захотите вызвать меня на то, то узнаете на самом деле». И смотри, с какою суровостью говорит он. Не сказал: «так как вы стараетесь искусить меня», но: «Христос ли говорит во мне», показывая тем, что они против Него согрешили. Не просто сказал: «обитает ли во мне Христос», но – «Христос ли говорит во мне», показывая тем, что слова его внушены Духом Святым. И если (Христос) не обнаруживает силы Своей и не наказывает, – апостол для того переносит речь от себя (ко Христу), чтобы сделать угрозы более страшными, – то не по немощи, так как Он всемогущ, но по долготерпению. Итак, никто пусть не почитает терпения (Господня) немощью! Чему ты, в самом деле, дивишься, если (Господь) не произносит теперь же суда на грешников и не подвергает их наказанию, но медлит и долготерпит, когда Он благоволил быть распятым на кресте, и, терпя крестные страдания, не наказывал? Потому (апостол) и присовокупил: «Он не бессилен для вас, но силен в вас. Ибо, хотя Он и распят в немощи, но жив силою Божиею» («иже в вас не изнемогает, но может в вас. Ибо аще и распят бысть от немощи, но жив есть от силы Божия») (2Кор.13:3–4). Слова эти очень неясны и смущают немощных. Поэтому нужно раскрыть их яснее, и показать истинное значение этого выражения, заключающего в себе неясность, чтобы никто и из простых не соблазнялся.

Итак, требуется объяснить, какой смысл сказанного, что значит слово «немощь» (ασθένεια), и в каком значении оно употреблено. Ведь одно и тоже слово имеет многие значения. Так, немощью называется болезнь телесная, почему и сказано в Евангелии о Лазаре: «вот, кого Ты любишь, болен» («се, егоже любиши, болит») (немощствует – ασθενει) (Ин.11:3). И сам (Христос) сказал: «эта болезнь (немощь – ασθένεια) не к смерти» («сия болезнь не к смерти») (Ин.11:4). И Павел об Епафродите сказал: «он был болен (ησθένησε) при смерти; но Бог помиловал его» («болé; близ смерти, но Бог помилова его») (Флп.2:27); и о Тимофее: «употребляй немного вина, ради желудка твоего и частых твоих недугов» (ασθενείας) («мало вина приемли, стомаха ради твоего и частых твоих недугов») (1Тим.5:23). Во всех приведенных местах слово «немощь» означает телесный недуг. Немощью называются также нетвердость, колебания и несовершенство в вере. В таком смысле Павел говорил: «Немощного в вере принимайте без споров о мнениях» («изнемогающаго в вере приемлите, не в сомнение помышлений») (Рим.14:1). И в словах: «Ибо иной уверен, что можно есть все, а немощный ест овощи» («ов бо верует ясти вся, а изнемогаяй зелия [да] яст») (Рим.14:2), разумея немощного в вере. Вот два значения слова «немощь». Но и еще нечто называется немощью. Что же такое? Гонения, наветы, оскорбления, искушения, бедствия. И в таком смысле Павел говорил: «Трижды молил я Господа о том, чтобы удалил его от меня. Но Господь сказал мне: «довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи«" («о сем трикраты Господа молих... И рече ми: довлеет ти благодать Моя, сила бо Моя в немощи совершается») (2Кор.12:8–9). Что значит »в немощи"? В различных родах смерти. И в том же смысле (апостол) сказал: «Посему я благодушествую в немощах» («темже благоволю в немощи») (2Кор.12:10). Показывая затем, о какой говорит немощи, не упомянул о горячке или о сомнении в вере; но что сказал? «чтобы обитала во мне сила Христова... благодушествую в немощах, в обидах, в нуждах, в гонениях, в притеснениях за Христа, ибо, когда я немощен, тогда силен» («В досаждениих, во изгнаниих, в бедах, в теснотах, в ранах, в темницах, да вселится в мя сила Христова. Егда бо немощствую, тогда силен есмь») (2Кор.12:9–10). «Когда, – говорит, – меня преследуют, когда гонят, когда против меня злоумышляют, «тогда силен», тогда больше всего побеждаю и превозмогаю злоумышляющих помощью живущей во мне обильной благодати». В этом-то третьем значении Павел и употребил слово «немощь».

И вот смысл сказанного. (Апостол) клонит речь к тому же, что говорил прежде, именно – что (коринфяне) почитали его низким и презренным. Так как он не хотел хвалиться, не хотел, чтобы и другие разумели его таким, каков он был на самом деле, не хотел показать силу, которую имел для наказания непокорных, то и почитали его ничего не значащим. И так как думавшие таким образом оставались в крайней беспечности и нечувствительности и не исправлялись от грехов, то (апостол), пользуясь благоприятным случаем, в выражениях весьма сильных рассуждает и о них, показывая, что он ничего не сделал им не по немощи, но по долготерпению. Потом, как я уже сказал, переносит речь от себя ко Христу и тем умножает страх, увеличивает угрозу. Слова же его имеют такой смысл: «Если и сделаю что, накажу и покараю согрешивших, то разве я буду карать и наказывать их? Накажет Христос, Который обитает во мне. Если же не верите тому, и хотите видеть доказательство, то скоро узнаете из действий Живущего во мне, так как Он «не бессилен для вас, но силен в вас» («не изнемогает в вас, но может»). Для чего (апостол) прибавил «для вас», когда (Христос) везде силен? Захочет ли Он наказать неверных, или демонов, или кого другого – Он все может. Что же значит это прибавление? (Апостол) или хочет пристыдить их тем, что они сами уже испытали, или выражает то, что (Христос) теперь показывает силу в вас, которые должны исправиться. Так и в другом месте сказал: «Ибо что мне судить и внешних?» («что бо ми и внешних судити?») (1Кор.5:12).

3. «Внешних, – говорит он, – будет судить Бог в день суда; а вас хочет наказать еще ныне, чтобы избавить от будущего наказания». Но смотри, как при всей своей попечительности, происходящей от отеческого сердоболия, (апостол) дает место страху и великому гневу, говоря: «Он не бессилен для вас, но силен в вас. Ибо, хотя Он и распят в немощи, но жив силою Божиею» («Иже в вас не изнемогает, но может в вас. Ибо аще и распят бысть от немощи, но жив есть от силы Божия»). Что значат слова: «хотя Он и распят в немощи» («аще и распят бысть от немощи»)? То, что хотя (Христос) благоизволил пострадать, что имело вид немощи, но это нисколько не уменьшает Его силы. Сила Его пребывает непобедимою, и то, что имело вид немощи, нимало не повредило ей; напротив, оно-то наиболее и показало Его крепость в том, что и страдание претерпел Он, и сила Его чрез то не сократилась. Итак, да не смущает тебя слово «немощь», потому что и в другом месте (апостол) говорит: «потому что немудрое Божие премудрее человеков, и немощное Божие сильнее человеков» («буее Божие премудрее человек есть, и немощное Божие крепчае человек есть») (1Кор.1:25); хотя в Боге нет ничего немудрого («буиего»), ничего слабого, но так (апостол) назвал крест, представляя мнение о нем неверных.

Послушай, как сам он толкует слова свои: «Ибо слово о кресте для погибающих юродство есть, а для нас, спасаемых, – сила Божия» («слово бо крестное погибающим убо юродство есть, а спасаемым нам сила Божия есть»). И еще: «а мы проповедуем Бога распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие, для самих же призванных, Иудеев и Еллинов, Христа, Божию силу и Божию премудрость» («мы же проповедуем Христа распята, Иудеем убо соблазн, Еллином же безумие, самим же званным Иудеем же и Еллином Христа, Божию силу и Божию премудрость») (1Кор.1:18, 23–24). И в другом месте: «Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием» («душевен же человек не приемлет, яже Духа...; юродство бо ему есть») (1Кор.2:14). Смотри, как везде он излагает мнение неверных, почитающих крест юродством и немощью. Так и здесь говорит не о действительной немощи, но о воображаемой неверующими. Итак, (апостол) не то говорит, что (Христос) распят по немощи, – да не будет этого! – ведь Он во всем показал, что мог быть и не распят – то повергнув ниц на землю (пришедших с Иудою) (Ин.18:6), то помрачив солнце, то иссушив смоковницу, то ослепив очи хотевших взять Его, и сотворив другие бесчисленные чудеса.

Что же значит выражение «в немощи» («от немощи»)? То, что хотя Христос был и распят, претерпел бедствия и наветы, – а мы уже доказали, что наветы и бедствия называются немощью, – однако Он не понес никакого вреда. И все это (апостол) сказал для того, чтобы применить к самому себе. Так как (коринфяне) видели, что (апостолы) были гонимы, преследуемы, презираемы, и Бог не отмщал за них, и сами они не вступались за себя, то, чтобы научить их, что они терпят все это не по немощи, и не потому, чтобы не могли отмстить за себя, указывает на пример Владыки. «Так, – говорит, – и сам (Господь) был распят, связан, терпел бесчисленные мучения, но не мстил за Себя; напротив, понес все, что казалось немощью, и в этой немощи явил силу свою, – потому что не потерпел никакого вреда, хотя и не мстил, и не вступался за Себя. Крест не пресек жизни Его, не воспрепятствовал воскресению; напротив – (Христос) воскрес, и живет. А когда слышишь о кресте и жизни, разумей это о домостроительстве спасения, потому что о нем идет вся речь». А когда (апостол) говорит: «силою Божиею» («от силы Божия»), он не разумеет, что (Христос) не мог сам оживотворить плоти Своей, а показывает только, что безразлично – сказать ли: «силою Отца», или: «силою Сына»; и потому, сказав: «силою Божиею» («от силы Божия»), то же сказал, что и «Своею силою». А что (Христос) действительно сам воздвиг и воскресил плоть Свою – послушай, как Он сам говорит о том: «разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его» («разорите церковь сию, и аз треми денми воздвигну ю») (Ин.2:19). Если же (Христос) принадлежащее Ему называет принадлежащим Отцу, не приходи от этого в смущение. "Все, – говорит Он, – что имеет Отец, есть Мое» («Вся елика имать Отец, Моя суть») (Ин.16:15); и в другом месте: «И все Мое Твое, и Твое Мое» («Моя вся Твоя суть, и Твоя Моя») (Ин.17:10).

«Итак, – говорит (апостол), – как (Христос), будучи распят, не потерпел никакого вреда, так и мы, когда нас гонят и вооружаются на нас, (не терпим вреда)». Потому и присовокупляет: «и мы также, хотя немощны в Нем, но будем живы с Ним силою Божиею» («ибо и мы немощствуем в Нем, но живи будем в Нем от силы Божия»). Что значит: «немощны в Нем» («(немощствуем в Нем»)? Подвергаемся гонениям, притеснениям, и терпим крайние бедствия. А что значит – «в Нем»? То, что терпим за проповедь и за веру в Него. Если же терпим за Него все скорбное и тягостное, то, несомненно, получим и радостное. Поэтому (апостол) и говорит далее: «но будем живы с Ним силою Божиею в вас. Испытывайте самих себя, в вере ли вы; самих себя исследуйте. Или вы не знаете самих себя, что Иисус Христос в вас? Разве только вы не то, чем должны быть. О нас же, надеюсь, узнаете, что мы то, чем быть должны» («но живи будем в Нем от силы Божия... Себе искушайте, аще есте в вере, себе искушайте. Или не знаете себе, яко Христос в вас есть, разве точию чим неискусни есте? Уповаю же, яко разуметь имате, яко мы несмы неискусни») (2Кор.13:4–6). (Апостол) выше доказал, что, если не наказывает (коринфян), то не потому, чтобы не имел в себе Христа, но потому, что подражает Его долготерпению, так как сам (Господь) был распят, и не отмстил за Себя. И теперь доказывает то же, но другим образом и гораздо убедительнее, извлекая доказательство из примера учеников. «Что мне говорить о себе – учителе, который имеет столько попечений, которому вверена целая вселенная, который совершил столько чудес? И вы сами, находящиеся в числе учеников, если захотите испытать самих себя, усмотрите, что и в вас обитает Христос. Если же в вас, то тем более в учителе. Если вы имеете веру, то и Христос в вас». И это самое сказано им о таких верующих, которые творили чудеса, потому что верующие в то время чудодействовали. Поэтому (апостол) и прибавляет: «Испытывайте самих себя, в вере ли вы; самих себя исследуйте. Или вы не знаете самих себя, что Иисус Христос в вас? Разве только вы не то, чем должны быть. («себе искушайте, аще есте в вере, себе искушайте. Или не знаете себе, яко Христос в вас, разве точию чим неискусни есте?») Если же в вас, то тем более – в учителе». Мне кажется, что (апостол) здесь говорит о вере чудодействующей. «Если вы имеете, – говорит он, – эту веру, то Христос в вас; «разве только вы сделались не тем, чем должны быть».

4. Видишь ли, как опять он устрашает, и со всею ясностью показывает, что Христос с ним? Здесь, мне кажется, он указывает (коринфянам) и на жизнь. Так как одна вера недостаточна к получению духовной силы (чудотворения); а он сказал, что если вы пребываете в вере, то имеете в себе Христа, между тем как многие, имея веру, не имели этой силы чудодейственной, – то, разрешая недоумение, он и говорит: «разве только вы не то, чем должны быть» («разве точию чим неискусни есте»), то есть: «разве порочна жизнь ваша». «О нас же, надеюсь, узнаете, что мы то, чем быть должны» («Уповаю же, яко разумети имате, яко мы несмы неискусни»). Следовало сказать: «Если вы сделались и неискусны, все же мы не неискусны». Но не так он говорит, чтобы не оскорбить их, а выражает это прикровенно; не говорит утвердительно – «вы неискусны»; не предлагает и в виде вопроса: «Разве вы неискусны?» Но, оставляя это, выражает то же самое скрытным образом, говоря: «О нас же, надеюсь, узнаете, что мы то, чем быть должны» («уповаю же, яко разумети имате, яко мы несмы неискусни»). И здесь опять сильная угроза, великий страх. «Если вы хотите, – говорит, – чтобы я доказал вам это, наказав вас, то мы не затруднимся дать вам такое доказательство».

Впрочем, он не так говорит, но с большею строгостью и угрозою: «О нас же, надеюсь, узнаете, что мы то, чем быть должны» («уповаю же, яко разумети имате, яко мы несмы неискусни»). «Вам и без этого, – говорит он, – надлежало знать нашу силу и то, что в нас говорит и действует Христос; но так как вы хотите испытать это на самом деле, то узнаете, что «мы то, чем быть должны» («мы несмы неискусни»). Потом, ввиду того, что он простер угрозу далеко, поставил наказание у самых уже дверей, привел (коринфян) в трепет и заставил ожидать казни, – то смотри, какою сладостью опять растворяет свое слово, как умеряет их страх и показывает свою невзыскательность, попечительность об учениках, любомудрие, высоту, и свободу от тщеславия. Все это он выражает в следующих далее словах: «Молим Бога, чтобы вы не делали никакого зла, не для того, чтобы нам показаться, чем должны быть; но чтобы вы делали добро, хотя бы мы казались и не тем, чем должны быть. Ибо мы не сильны против истины, но сильны за истину. Мы радуемся, когда мы немощны, а вы сильны; о сем-то и молимся, о вашем совершенстве» («молюся же к Богу, не сотворити вам ни единаго зла, не яко да мы искусни явимся, но да вы доброе сотворите, мы же яко неискусни будем. Ничто же бо можем на истину, но по истине. Радуемся бо, егда мы немощствуем, вы же сильны бываете. О сем бо и молимся, о вашем совершении») (2Кор.13:7–9).

Где можно найти душу, подобную (Павловой)? Его презирали, унижали, осмеивали, над ним издевались, как над человеком ничтожным, ничего не значащим, хвастливым, который величается только на словах, а на деле нисколько не может показать своей силы; а он не только медлит, не только не хочет наказывать, но еще молит Бога, чтобы не дойти до такой необходимости. «Молюся же, – говорит он, – «чтобы вы не делали никакого зла, не для того, чтобы нам показаться, чем должны быть; но чтобы вы делали добро, хотя бы мы казались и не тем, чем должны быть» («не сотворити вам ни единаго зла, не яко да мы искусни явимся, но да вы доброе сотворите, мы же яко неискусни будем»). Что значат эти слова? «Прошу и молю Бога, – говорит он, – чтобы мне никого не найти не исправившимся, никого не найти не раскаявшимся, и не только об этом молю, но и о том, чтобы вы и не начинали грешить, – «чтобы вы не делали, – говорит он, – никакого зла» («не сотворити вам ни единаго зла»); а если согрешите, то чтобы вы спешили покаяться, предварили меня исправлением, и предотвратили всякий гнев. Я забочусь не о том, чтобы явиться пред вами искусным, но совершенно напротив, – о том, чтобы нам не явиться искусными. Если, – говорит, – вы пребываете во грехах нераскаянными, то необходимо нужно наказать вас, подвергнуть истязанию ваши тела, как поступлено было с Сапфирою и с волхвом (Деян.5:13–14, 8:11), над которым мы явили опыт нашей силы. Но мы не об этом молимся, а напротив, чтобы нам не показывать себя искусными в таком деле, то есть, чтобы не делать опыта силы, какая в нас, наказывая вас и карая согрешающих и болящих неисцельно.

Но о чем (молимся)? «Чтобы вы делали добро» (да вы доброе сотворите»); молимся о том, чтобы вы всегда пребывали в добродетели, всегда были исправны; «хотя бы мы казались и не тем, чем должны быть («мы же яко неискусни будем»), не обнаруживая в себе карающей силы». И не сказал: "неискусны (будем)», так как не стал бы неискусным, хотя бы и не наказал; напротив, чрез это самое и показал бы себя искусным. «Но, если некоторые, – говорит, – и почитают нас презренными и недостойными уважения, потому что не показываем силы своей, то мы нимало об этом не заботимся. Лучше нам навлечь на себя от них такое мнение, нежели проявлять данную нам от Бога силу в наказании людей с неисправимой душой. «Ибо мы не сильны против истины, но сильны за истину» («Ничто же бо можем на истину, но по истине»). Чтобы не показалось, будто он делает так из угождения им (что чуждо для души, не знающей тщеславия), а напротив – что делает то, чего требует самое свойство дела, (апостол) и присовокупил: «Ибо мы не сильны против истины, но сильны за истину» («ничто же бо можем на истину»). «Если, – говорит, – найдем вас благоустроенными, сложившими с себя грехи чрез покаяние, и имеющими дерзновение к Богу, то нам, хотя бы мы и захотели, нельзя будет наказать вас, и если бы решились на то, Бог не будет нам содействовать. Он для того дал нам силу, чтобы мы произносили приговор верно, праведно, а не вопреки истине».

Видишь ли, как он везде смягчает слово свое и умеряет тяжесть угрозы? И сколько заботился об этом, столько желает показать и свое к ним благорасположение. Потому и присовокупил: «Мы радуемся, когда мы немощны, а вы сильны; о сем-то и молимся, о вашем совершенстве» («радуемся бо, егда мы немощствуем, вы же сильни бываете. О сем же и молимся, о вашем совершении»). «Тому особенно радуемся, – говорит он, – что ничего не можем против истины, т. е. не можем наказывать вас, когда вы благоугождаете (Богу). А так как не можем, то и не хотим, даже желаем противного. Но потому-то самому особенно и радуемся, когда не находим, что вы подаете нам причину показать силу нашу в наказании вас. И хотя и чрез то явились бы мы славными, искусными и сильными, но желаем противного, т. е., чтобы вы были искусны и непорочны, а мы отсюда не приобрели себе славы». Потому и говорит: «Мы радуемся, когда мы немощны» («радуемся бо, егда мы немощствуем»). Что значит – «немощны» («немощствуем»)? «Когда нас почитают немощными; не когда мы немощны, но когда почитаемся немощными». А таковыми почитали (апостолов) враги за то, что не обнаруживали карающей своей силы. «И все же мы радуемся, когда вы так живете, что не подаете нам повода наказывать вас. И для нас приятно, что почитают нас в этом отношении немощными, только бы вы были неукоризненны». Потому и прибавляет: «а вы сильны» («вы же сильни бываете»), т. е. искусны и добродетельны. «И мы не только желаем, но и молимся об этом – чтобы вы были непорочны, совершенны, и не подавали нам никакого повода (наказывать вас)».

5. Подлинно отеческая любовь – предпочитать спасение учеников личной своей славе! Вот душа, в которой нет места тщеславию. А свобода от тщеславия больше всего освобождает от оков телесных и возносит от земли к небу. Напротив, тщеславие ведет ко многим грехам. Да и невозможно стать высоким, великим и благородным не очистившему себя от тщеславия; оно необходимо пресмыкается долу, и многое портит, раболепствуя этому гнусному повелителю, более жестокому, чем всякий варвар. В самом деле, что может быть свирепее тщеславия, которое тогда наиболее и свирепствует, когда наиболее ему услуживают? Такого свойства не имеют даже и звери – напротив, они смягчаются, когда за ними ухаживают. А тщеславие совершенно напротив: когда его презирают – оно укрощается, а когда чествуют – свирепеет, и вооружается на своих почитателей. Служившие тщеславию иудеи жестоко наказаны; а ученики (Христовы), презиравшие его, увенчаны. Но что говорю о наказании и венцах? Даже к тому самому, чтобы сделаться славным, всего более содействует презрение тщеславия. И отсюда видно также, что почитающие тщеславие сами себе вредят; а презирающие его приобретают пользу. Ученики (ничто не мешает воспользоваться опять тем же примером), презревшие тщеславие, предпочтившие славу Божию, сияют светлее солнца, стяжав себе бессмертную память и по кончине. Напротив, поработившиеся тщеславию иудеи не имеют теперь ни города, ни домов, стали бесчестными, изгнанниками, пресельниками, ничтожными, презренными.

Так и ты, если хочешь достигнуть славы, отвергай славу; а если будешь гоняться за славою, лишишься славы. Если же угодно, покажем то же самое и на делах житейских. Кого мы преследуем насмешками и остротами? Не тех ли, которые домогаются славы? Они-то, следовательно, всего более и лишены ее, имея тысячи обвинителей и находясь у всех в бесчестии. А кому, скажи, удивляемся? Не тем ли, которые презирают славу? Они-то, следовательно, и пользуются ею. Подобно тому, как богат не тот, кто во многом имеет нужду, но кто ни в чем не нуждается, так и славен не тот, кто ищет славы, но кто презирает ее. Ведь земная слава только тень славы. Видя написанный на картине хлеб, никто не прикасается к картине, хотя бы мучился ужасным голодом. Не гоняйся же и ты за тенью, – ведь это тень славы, а не слава. А чтобы тебе увериться, что это так – размысли о том, что славолюбие всеми считается за нечто худое, чего надобно избегать, по мнению всякого, даже желающего славы; и снискал ли уже кто славу, или только домогается ее, – стыдится, когда называют его славолюбцем. «Откуда же, – спросишь, – желание славы, и отчего происходит эта страсть?» От малодушия (нужно не обличать только погрешности, но и исправлять), от несовершенного смысла, от детского понятия. Перестанем же быть детьми, и станем мужами; будем не за тенью гоняться, но искать везде истины – и в богатстве, и в удовольствиях, и в наслаждениях, и в славе, и в могуществе, – и эта болезнь прекратится, а вместе с нею и другие многие. Гоняться за тенью свойственно безумному. Потому Павел и сказал: «Отрезвитесь, как должно, и не грешите» («истрезвитеся праведно и не согрешайте») (1Кор.15:34).

Пристрастие к славе есть своего рода безумие, которое гораздо сильнее безумия, производимого в человеке бесом или обнаруживаемого при сумасшествии. Последнее извинительно, а первое не имеет никакого оправдания, потому что здесь самая душа повреждена, и ее суждения неправильны, погибельны. Сумасшествие часто происходит от злохудожного разума. Как самая жестокая и неисцелимая горячка есть та, которая поражает твердое тело, свирепствует в нервах и скрывается в жилах, так и это неистовство ужасно, потому что свирепствует в разуме, извращает и ослабляет его. В самом деле, не ясное ли и очевидное сумасшествие, не болезнь ли всякого сумасшествия жесточе – презирать постоянно пребывающее, и с великим тщанием гоняться за скоропреходящим? Скажи, если бы кто стал догонять ветер или захотел схватить его, не назвали ли бы того безумным? Или, если бы кто стал гоняться за тенями и презирать действительные предметы, возненавидел бы жену свою и вместо нее обнимал тень ее, или стал бы отвращаться от своего сына, а любить опять тень его, то потребуешь ли ты еще яснейшего доказательства его сумасшествия? Но таковы все пристрастные к настоящим вещам. Все ведь настоящее – тень; укажешь ли ты на славу, или на могущество, на почести, на богатство, на удовольствие, или на что бы то ни было другое житейское. Потому-то и пророк сказал: «человек ходит подобно призраку; напрасно он суетится» («убо образом ходит человек, обаче всуе мятется») (Пс.38:7), и еще: «Дни мои – как уклоняющаяся тень» ("дние наши яко сень уклонишася») (Пс.101:12). И в другом месте все человеческие (замыслы) он называет дымом и цветом травным (Пс.101:4–5). Но не одно только приятное есть тень, а также и прискорбное, как-то: и смерть, и бедность, и болезнь, и тому подобное. Что же постоянно как из приятного, так и из прискорбного? Вечное царствие и нескончаемое мучение, потому что ни червь не умрет, ни огонь не угаснет, и праведники воскреснут в жизнь вечную, а грешники в муку вечную. Итак, чтобы нам избежать нескончаемого мучения, а наследовать вечное царствие, – оставив тень, со всею ревностью обратимся к предметам действительным. Таким образом достигнем царствия небесного, которого и да сподобимся все мы благодатью и человеколюбием (Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь).

Беседа 30

2Кор.13:10. Для того я и пишу сие в отсутствии, чтобы в присутствии не употребить строгости по власти, данной мне Господом к созиданию, а не к разорению.

Дух Святый единосущен Отцу и Сыну.

1. (Апостол) сознавал, что сказанное им, особенно к концу послания, строго. Выше он говорил: «Я же, Павел, который лично между вами скромен, а заочно против вас отважен, убеждаю вас кротостью и снисхождением Христовым. Прошу, чтобы мне по пришествии моем не прибегать к той твердой смелости, которую думаю употребить против некоторых, помышляющих о нас, что мы поступаем по плоти» («сам же аз Павел молю вы кротостию и тихостию Христовою, иже в лице убо смирен в вас, не сый же у вас дерзаю в вас. Молю же, да не присущ дерзаю надеянием, им же помышляю смети на некия непщующия нас, яко по плоти ходящих»); и: «и готовы наказать всякое непослушание, когда ваше послушание исполнится» («в готовости имуще отмстити всяко преслушание, егда исполнится ваше послушание») (2Кор.10:1–2, 6): и еще: «Ибо я опасаюсь, чтобы мне, по пришествии моем, не найти вас такими, какими не желаю, также чтобы и вам не найти меня таким, каким не желаете: чтобы не найти у вас раздоров, зависти, гнева, ссор, клевет, ябед, гордости, беспорядков, чтобы опять, когда приду, не уничижил меня у вас Бог мой и чтобы не оплакивать мне многих, которые согрешили прежде и не покаялись в нечистоте, блудодеянии и непотребстве, какое делали» («боюся же, еда како пришед, не яцех же хощу обрящу вас, и аз обрящуся вам, якова же не хощете:... да не паки пришедша мя смирит Бог мой у вас, и восплачуся многих прежде согрешших и не покаявшихся о нечистоте и блужении..., яже содеяша») (2Кор.12:20–21); и потом: «Я предварял и предваряю, как бы находясь у вас во второй раз, и теперь, отсутствуя, пишу прежде согрешившим и всем прочим, что, когда опять приду, не пощажу. Вы ищете доказательства на то, Христос ли говорит во мне» («прежде рех и предглаголю, яко у вас быв второе, и отсутствуя ныне пишу..., яко еще прииду паки, не пощажду; понеже искушения ищете глаголющаго во мне Христа») (2Кор.13:2–3).

Итак, ввиду этого, равно как и многого другого, что сказано было им в их устрашение, посрамление, укоризну и порицание, он, желая оправдать себя во всем, говорит: «Для того я и пишу сие в отсутствии, чтобы в присутствии не употребить строгости» («сего ради не сый у вас сия пишу, да не пришед безщадно сотворю»). «Я желаю – (говорит), – чтобы строгость моя была только на словах, а не на деле; желаю, чтобы послания были строги, чтобы угрозы продолжались, но не приводились в исполнение». Но и в самом этом оправдании он опять делает речь свою грозною, показывая, что не он будет наказывать их, но Бог, именно, он присовокупил: «по власти, данной мне Господом» («по власти, юже Господь даде ми»); и вместе давая опять разуметь, что не желает употребить власть свою для наказания их, тоже присовокупил: «к созиданию, а не к разорению» («в созидание, а не на разорение»). Впрочем, теперь хотя и сделал об этом намек, как сказал я, однако оставил им самим на размышление, что, если они не исправятся, то наказать не исправляющихся есть также созидание. А что это действительно так, сам он знал, и показал то на деле.

«Впрочем, братия, радуйтесь, усовершайтесь, утешайтесь, будьте единомысленны, мирны, – и Бог любви и мира будет с вами» («Прочее, братие, радуйтеся, совершайтеся, утешайтеся, тожде мудрствуйте, мир имейте, и Бог любве и мира будет с вами») (2Кор.13:11). Что значит: «Впрочем, братия, радуйтесь» («прочее, братие, радуйтеся»)? Ты опечалил, устрашил, поверг в скорбь, заставил трепетать и бояться; как же велишь радоваться? «По этому самому, – говорит, – и велю радоваться. В самом деле, если вы, со своей стороны, будете соответствовать тому, что я обязан сделать, со своей стороны, то не будет препятствия к радости. А с моей стороны все сделано: я долготерпел, медлил, не отлучал вас, убеждал, увещевал, устрашал, угрожал, чтобы как-нибудь произвести в вас плоды покаяния. Теперь вам должно сделать свое дело, – и радость ваша не помрачится». «Усовершайтесь» («Совершайтеся»). Что же значит – «Усовершайтесь» («совершайтеся»)? Будьте совершенны и восполните, чего не достает. «Утешайтесь». Так как искушений было много, и опасности были велики, то ищите утешения друг в друге, и в нас, и в собственном исправлении. Если радость ваша происходит от (чистой) совести, и если вы совершенны, то ничего не достает к вашему благодушию и утешению, потому что ничто не доставляет столько утешения, как чистая совесть, хотя бы вы окружены были бесчисленными искушениями.

«Будьте единомысленны, мирны» («Тожде мудрствуйте, мир имейте»). Об этом просил он и в начале первого послания. Случается, что люди имеют одни и те же мысли, однако не имеют мира, например, – когда в догматах веры согласны, а друг против друга враждуют. Напротив, Павел здесь требует того и другого (и единомыслия и согласия). «И Бог любви и мира будет с вами» («И Бог любве и мира будет с вами»). Не только увещевает и советует иметь мир, но и молит о том Бога; и подлинно, здесь он или молит, или предсказывает будущее, а вернее, то и другое вместе. «Если, – говорит он, – будете так поступать, то есть, одно и то же мудрствовать и иметь мир между собою, то и Бог будет с вами, потому что Бог есть Бог любви и мира, Он этому радуется, и об этом веселится. Отсюда – от любви Его – и в вас будет мир. Отсюда – избавление от всех зол. Эта любовь спасла вселенную, она прекратила застарелую на земле вражду, она соединила землю с небом, она сделала людей ангелами. Возлюбим же ее и мы, потому что она – матерь бесчисленных благ. Ею мы спасены, через нее нам дарованы все неизреченные блага». Затем, возводя их к любви, (апостол) говорит: «Приветствуйте друг друга лобзанием святым» («целуйте друг друга лобзанием святым») (2Кор.13:12). Что значит – «святым»? Не притворным, не коварным, каким Иуда облобызал Христа. Для того и дано лобзание, чтобы возбуждать любовь, чтобы воспламенять искреннее расположение, чтобы мы так любили друг друга, как братья братьев, как дети отцов, и отцы детей, или еще и больше, – потому что эта (любовь) – от природы, а наша – от благодати. Чрез лобзание соединяются между собою души. Вот почему, и возвращаясь из путешествий, мы целуем друг друга, когда души наши приходят во взаимное общение. Поцелуй уст особенно выражает расположение души нашей.

2. Можно сказать и еще нечто об этом святом лобзании. Что же такое? Мы – храм Христов. Поэтому, лобзая друг друга, мы лобзаем преддверия и вход храма. Не видите ли, как многие лобызают двери и этого храма[8], одни преклоняя главу, другие, прикасаясь рукой и поднося руку к устам? И этими вратами и дверьми[9] входил и входит к нам Христос, когда мы причащаемся. Вы, причастники таинства, понимаете, что я говорю. Не простой чести сподобляются уста наши, приемлющие тело Владычне. Потому-то здесь, по преимуществу, мы и лобзаем друг друга. Пусть слышат это предающиеся сквернословию и злословию, – и да ужаснутся при мысли, как они сквернят уста свои. Пусть слышат это срамно лобызающиеся. Послушай, что Бог вещал устами твоими, – и береги их от осквернения. Он вещал ими о жизни будущей, о воскресении, о бессмертии, о том, что смерть уже не смерть, и о многих других неизреченных (тайнах). В самом деле, приступающий к таинству приближается к устам иерея, как к прорицалищу. Послушаем, как они страшны. Приступающий погубил жизнь свою еще в прародителях, и приходит взыскать ее и просить совета, как найти и приобрести ее. Тогда Бог вещает устами иерея, как найти ее; и уста иерея бывают страшнее самого очистилища. Это последнее никогда не издавало такого гласа, а прорекало о предметах гораздо низших, о земных войнах и о земном мире; напротив, эти уста вещают о небе, о будущей жизни, о вещах новых и превосходящих разум. Сказавши же: «Приветствуйте друг друга лобзанием святым» («целуйте друг друга лобзанием святым»), (апостол) присовокупил: «Приветствуют вас все святые» («целуют вы святии вси»), и этим подавая им радостную надежду. Это он написал вместо лобзания, соединяя их между собою этим взаимным приветствием, потому что от тех же уст происходит и лобзание и слова. Видишь ли, как он соединяет между собою всех – удаленных по плоти и близких, первых – посредством писания, а последних – посредством лобзания? «Благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любы Бога и Отца, и общение Святаго Духа со всеми вами. Аминь» (2Кор.13:13). Таким образом, соединив их между собою и приветствиями, и лобзаниями, опять заключает слово молитвою, а чрез нее всемерно старается соединить их и с Богом.

Где теперь утверждающие, что Святый Дух не единосущен Отцу и Сыну потому, что о Нем не упоминается в начале посланий? Вот теперь (апостол) наименовал и Его вместе с Отцом и Сыном. Кроме того, должно сказать и то, что (апостол) в послании к колосянам, сказав: «благодать вам и мир от Бога Отца нашего» (Кол.1:3), умолчал о Сыне, и не прибавил, как в прочих посланиях: «и Господа Иисуса Христа». Ужели поэтому и Сын будет не единосущен (Отцу)? Но утверждать это есть крайнее безумие. Напротив, то самое и показывает Его единосущие, что Павел в различных местах различно упоминает (о лицах). А что сказанное мною не одна догадка, – послушай, как он упоминает о Сыне и о Духе, а умалчивает об Отце. Так в (первом) послании к Коринфянам говорит: «но омылись, но освятились, но оправдались именем Господа нашего Иисуса Христа и Духом Бога нашего» («но омыстеся, но освятистеся, но оправдастеся именем Господа Иисуса Христа, и Духом Бога нашего») (1Кор.6:11).

Итак, скажи, неужели они не крестились во имя Отца? Тогда они и не омылись, и не освятились. Но они крестились (во имя Отца), так как действительно крестились. Почему же не сказал, что омылись именем Отца? Потому, что для него безразлично – один раз упомянуть об одной ипостаси, в другой раз – о другой. То же найдешь и во многих местах посланий. Так в послании к Римлянам говорит: «умоляю вас, братия, милосердием Божиим» («молю убо вас... щедротами Божиими») (Рим.12:1), хотя щедроты принадлежат и Сыну. И в другом месте: «умоляю вас... любовью Духа» («молю вы... любовию Духа») (Рим.15:30), хотя любовь принадлежит и Отцу. Почему же он не упомянул о Сыне, когда говорит о щедротах, и об Отце, когда говорит о любви? Он умолчал об этом, как для всех явном и несомненном. Найдешь также и то, что (апостол) и самые дары приписывает (лицам Св. Троицы) в обратном порядке. Так, сказав здесь: «благодать Христа, и любовь Бога и Отца, и общение Святаго Духа», в другом месте общение приписывает Сыну, а любовь Духу, говоря: «умоляю вас... любовью Духа» («молю вы... любовию Духа»), а в (первом) послании к Коринфянам: «Верен Бог, Которым вы призваны в общение Сына Его» («верен Бог, им же звани бысте во общение Сына Его») (1Кор.1:9). Так все, принадлежащее Троице, нераздельно! И где общение Духа, там и общение Сына, и где благодать Сына, там благодать Отца и Святаго Духа. Так (апостол) сказал: «благодать вам от Бога Отца»; а в другом месте, исчисливши многие виды благодати, присоединил: «Все же сие производит один и тот же Дух, разделяя каждому особо, как Ему угодно» («вся же сия действует един и тойжде Дух, разделяя властию коемуждо, якоже хощет») (1Кор.12:11). Говорю же это не потому, что смешиваю ипостаси, – нет! – напротив, знаю как то, чем они различаются и разделяются, так и единство их сущности.

3. Итак, будем и догматы эти содержать со всею точностью и привлекать к себе любовь Божию. Бог прежде возлюбил нас, когда мы еще ненавидели Его, и примирил с Собою, когда мы еще были врагами Его; и теперь хочет любить нас, уже любящих Его. Будем же постоянно любить Его, чтобы и Он любил нас. Если мы, пользуясь любовью сильных людей, для всех бываем страшны, то тем более, когда будем (в любви) у Бога. И если из любви к Нему нужно будет отдать имущество, тело свое, даже самую душу, не пощадим ничего. Не достаточно свидетельствовать любовь свою к Нему только на словах; нужно показать ее и делами, так как и Он сам явил Свою любовь к нам не словами только, но и делами. Так и ты покажи любовь к Нему на самом деле, и твори угодное Ему. В таком случае сам же ты опять получишь пользу. Сам, ведь, Он ни в чем нашем не нуждается. Это-то и служит особенным доказательством искренней любви Его к нам, что, не нуждаясь в нашей любви, Он все делает для того, чтобы мы Его любили. Потому и Моисей говорил: «чего требует от тебя Господь, Бог твой? Того только, чтобы ты... ходил всеми путями Его, и любил Его» («что бо ищет Господь Бог у вас, точию еже... любити Его, и готову быти тебе еже ходити в след Его») (Втор.10:12).

Таким образом, когда Он повелевает тебе любить Его, тогда особенно показывает, что любит тебя, потому что ничто так не доставляет нам спасения, как любовь к Нему. Смотри, и все заповеди Его клонятся к нашему успокоению, спасению и прославлению. Так, когда Он говорит: «блаженны милостивые,... блаженны чистые сердцем,... блаженны кроткие,... блаженны нищие духом,... блаженны миротворцы» (Мф.5:3–9), сам Он никакой пользы отсюда не получает, а заповедует это для того, чтобы нас украсить и настроить. Равным образом, когда говорит: «алкал Я» («взалкахся») (Мф.25:42), не имеет нужды в нашей помощи, но тебя побуждает к человеколюбию. Он и без тебя мог бы пропитать бедного, но, даруя тебе величайшее сокровище, заповедал это. Если солнце, будучи творением, не нуждается в наших очах (оно ведь так же стало бы блистать, хотя бы и никто не смотрел на него), но мы получаем пользу, когда наслаждаемся лучами его, то тем более применимо это к Богу. Но чтобы тебе еще более увериться в этом, послушай: какое, ты думаешь, различие между Богом и нами? Такое ли, как между нами и комарами, или гораздо большее? Очевидно, что гораздо и даже беспредельно большее. Итак, если мы, тщеславные, не нуждаемся в помощи или в славе от комаров, то тем более не нуждается Бог, бесстрастный и ни в чем не имеющий нужды. Поэтому в той только мере получает от нас пользу Бог, в какой благотворит нам, в какой радуется о нашем спасении. Часто даже оставляя Свое, Он ищет твоего. «Если какой брат, – сказано, – имеет жену неверующую, и она согласна жить с ним, то он не должен оставлять ее» («Аще кто жену имать неверну, и та благоволит жити с ним, да не оставляет ея») (1Кор.7:12). «Кто разводится с женою своею, кроме вины прелюбодеяния, тот подает ей повод прелюбодействовать» («А отпущаяй жену разве словесе любодейнаго, творит ю любодействовати») (Мф.5:32). Видишь ли несказанную благость? «Если, – говорит, – жена твоя любодействует, не принуждаю тебя жить с нею; если же она неверующая, не препятствую. Опять, если кто оскорбил тебя, повелеваю оставить приносимый Мне дар и идти к оскорбившему». «Если ты принесешь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, оставь там дар твой пред жертвенником, и пойди прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой» («Аще бо принесеши дар твой, и ту помянеши, яко брат твой имать нечто на тя, остави дар твой пред алтарем, и шед, прежде смирися с братом твоим, и тогда пришед принеси дар твой») (Мф.5:23–24).

И притча о должнике не то же ли самое показывает? В самом деле, когда он расточил десять тысяч талантов, господин умилосердился над ним и отпустил ему; когда же он потребовал от своего сораба сто динариев, господин назвал его лукавым и предал наказанию (Мф.18:24). Столь много печется Господь о твоем спокойствии! Варвар замыслил грех против жены праведника, – и (Господь) говорит ему: «удержал тебя от греха предо Мною» («пощадех тя, да не согрешиши ко Мне») (Быт.20:6). Павел гнал апостолов – и (Господь) говорит ему: «что ты гонишь Меня» («что Мя гониши?») (Деян.9:4) Другие алчут, а Он называет Себя алчущим, и нагим, и странником (Мф.25:35), желая пристыдить тебя и побудить тем к подаянию милостыни. Итак, представляя себе любовь, какую Бог доселе во всем нам оказывал и оказывает, – а Он благоволил сообщить нам ведение о Себе, что составляет величайшее и главное благо, свет ума, и учение добродетели, дал нам закон добродетельной жизни, сделал для нас все, дал нам и Сына Своего, и обещал царствие, и призвал нас к неизреченным благам, и приуготовил нам блаженнейшую жизнь, – будем все делать и говорить так, чтобы нам явиться достойными и любви Его, и получить будущие блага, которых и да сподобимся все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

βιβλιογραφικές αναφορές

  1. В книге – (Рим.4:2).

  2. βεβαιών– утверждающий

  3. (πλεονεκτηθώμεν)

  4. (πλεονεξίαν)

  5. Ενδυσάμενοι; По-видимому, Златоуст читал здесь –Εκδυσάμενοι, как показывают дальнейшие слова беседы

  6. (Как видно, согласно толкованию Златоуста, правильнее здесь было бы употребить не слово «когда», как в Синодальном переводе, а слово «если», как в церковно-славянском. – и.Н.)

  7. (В этом стихе синодальный перевод не согласуется с толкованием Златоуста. – и.Н.)

  8. Храма, в котором Златоуст произносил свою беседу

  9. Нашими устами.

Источник: Творения святого отца нашего Иоанна Златоуста, архиепископа Константинопольского, в русском переводе. Издание СПб. Духовной Академии, 1904. Том 10, Книга 2, Толкование на 2-е послание к Коринфянам, с. 459-728.

21
Δημοσιεύτηκε από: Rodion Vlasov
Θέλετε να διορθώσετε ή να προσθέσετε κάτι; Πες μας: https://t.me/bibleox_live
Ή επεξεργαστείτε αυτό το άρθρο μόνοι σας: Επεξεργασία